"Дьявольская альтернатива" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Глава 1

В этот день в середине мая не слишком жаркое солнце светило сверху на Вашингтон, вызвав появление на улицах первых прохожих в рубашках с коротким рукавом и – в саду снаружи двустворчатых, доходящих до пола окон, которые вели в Овальный кабинет Белого дома, – первых пышных, ярко-красных роз. Но хотя окна и были открыты, и свежий запах травы и цветов попадал вместе с дуновением ветра внутрь этой святая святых наиболее влиятельного правителя во всем мире, внимание четырех людей, которые находились в этот момент в кабинете, было сфокусировано на других растениях в далекой, чужой стране.

Президент Уильям Мэтьюз сидел там, где всегда сидели и сидят американские президенты, – спиной к южной стене этой комнаты, лицом на север, упираясь взглядом через всю ширину старинного стола в классический камин из мрамора, который занимает большую часть северной стены. В отличие от большинства своих предшественников, которые предпочитали сделанные на заказ и подогнанные под их фигуру стулья, его стул был обычного фабричного производства, – вращающийся, с высокой спинкой, – того типа, который мог стоять в кабинете любого представителя высшего эшелона какой-нибудь корпорации. Это объяснялось тем, что «Билл» Мэтьюз, так он сам настоял, чтобы его называли специалисты по рекламе, – во всех своих последовательных и успешных предвыборных кампаниях подчеркивал свои самые обычные, даже старомодные предпочтения в одежде, пище и обстановке. Соответственно, и стул, который могли видеть многочисленные делегации, посещающие по его личному приглашению Овальный кабинет, не отличался излишней роскошью. Прекрасный старинный стол ему всегда было неудобно показывать с этой точки зрения, но он унаследовал его от своих предшественников, и на протяжении многих поколений обитателей этого кабинета он успел стать частью драгоценных традиций Белого дома. Поэтому с ним пришлось смириться.

Но в остальном Билл Мэтьюз четко проводил границу: когда он находился наедине со своими ближайшими советниками, словцо «Билл», которое мог произнести ему прямо в лицо любой из его избирателей, независимо от его ранга, было совершенно исключено. Здесь он не заботился об интонации «своего парня» в голосе и не пользовался широкозубой улыбкой, которая и увлекла первоначально избирателей избрать этого простого малого в Белый дом. Он был далеко не простым малым, и его советникам это было прекрасно известно, – он был человеком, который находился на самой вершине власти.

Напротив президента, через стол, в креслах с прямыми спинками сидели три человека, которые попросили его этим утром об аудиенции. Самым близким к нему, если говорить о личных отношениях, был председатель Совета национальной безопасности – его личный советник по вопросам безопасности и доверенное лицо по проблемам внешней политики. В коридорах западного крыла Белого дома и в здании, где размещались президентские службы, его называли по-разному: «док» или «этот чертов поляк», – остролицего Станислава Поклевского иногда недолюбливали, но никто не осмеливался недооценивать его.

Они представляли собой странную пару, находясь рядом друг с другом: блондин, белый, англосакс, протестант, выходец с глубокого юга и темный, молчаливый, набожный приверженец римско-католической церкви, приехавший маленьким мальчиком из Кракова. Однако, того, что недоставало Биллу Мэтьюзу в понимании убийственной психологии европейцев вообще и славян в частности, вполне восполняла воспитанная иезуитами счетная машина, к которой он всегда был готов прислушаться. Были и еще две причины, по которым он приблизил к себе Поклевского: тот был без остатка предан ему и не имел политических амбиций, – был готов работать в тени Билла Мэтьюза. Но было одно ограничение: Мэтьюзу всегда приходилось балансировать подозрительность и маниакальную ненависть доктора по отношению к людям из Москвы более учтивыми оценками своего получившего образование в Бостоне государственного секретаря.

Госсекретарь отсутствовал в это утро на заседании, о котором персонально попросил президента Поклевский. Остальные два человека, сидевшие в креслах напротив стола, были Роберт Бенсон, директор Центрального разведывательного управления, и Карл Тейлор.

В прессе часто указывается, что американское Агентство национальной безопасности является организацией, ответственной за ведение всей электронной разведки. Это весьма распространенное заблуждение. АНБ несет ответственность за ту часть электронного наблюдения и разведки, проводимой за пределами Соединенных Штатов, которая касается прослушивания телефонных переговоров, радиоперехвата, но прежде всего вылавливания из эфира буквально миллиардов слов в день на сотнях диалектов и языков для записи, расшифровки, перевода и анализа. Но не за разведывательные спутники. Визуальное наблюдение за территорией всего земного шара при помощи фотокамер, установленных на самолетах и, что более важно, – на искусственных спутниках земли, всегда находилось в ведении Национального разведывательного управления – совместной структуры военно-воздушных сил США и ЦРУ. Карл Тейлор был директором этого управления, двухзвездным генералом из разведки военно-воздушных сил.

Президент сложил в одну кучу фотографии, полученные при помощи аппаратов с высокой разрешающей способностью, положил их на стол и затем передвинул обратно к Карлу Тейлору, который поднялся со своего места, чтобы принять их и положить вновь в свой портфель.

– Ну ладно, джентльмены, – медленно промолвил он, – итак, вы показали мне, что посадки пшеницы на небольшом участке территории Советского Союза, – может быть, всего лишь на нескольких акрах, показанных на этих фото, – оказываются дефектными. Ну и что это доказывает?

Поклевский переглянулся с Тейлором и утвердительно кивнул. Тейлор прокашлялся.

– Господин президент, я взял на себя смелость вывести на экран то, что попадает прямо сейчас в поле зрения одного из наших спутников типа «кондор». Не желаете посмотреть?

Мэтьюз кивнул и стал наблюдать за Тейлором, который подошел к одному из телевизионных мониторов, установленных в закругленной западной стене пониже книжных полок, специально укороченных, чтобы туда можно было установить консоль с телевизорами. Когда в кабинет заходили гражданские депутации, новые телевизионные мониторы прикрывались отодвигаемыми дверями из тикового дерева. Тейлор включил самый левый монитор и возвратился за президентский стол. Он поднял трубку одного из шести телефонных аппаратов, набрал какой-то номер и просто сказал:

– Покажите это.

Президенту Мэтьюзу было известно о спутниках серии «кондор». Они выводились на более высокую орбиту, чем прежние аппараты, и в них использовались такие совершенные камеры, которые могли с высоты двухсот миль рассмотреть участок размером с человеческий ноготь сквозь туман, снег, град, дождь, тучи, в ночное время, – «кондоры» были самыми последними и самыми лучшими.

В 70-е годы фотографическое наблюдение было вполне удовлетворительным, но исключительно медленным, главным образом потому, что каждую катушку с использованной пленкой приходилось выбрасывать со спутника, когда он находился в определенной точке небесной сферы, и затем в специальной упаковке она совершала свободное падение на землю, где ее обнаруживали при помощи встроенных в ее корпус излучателей специальных сигналов и устройств слежения, отправляли по воздуху в центральную лабораторию НРУ, где пленку проявляли и просматривали. Только когда спутник находился в зоне прямой видимости с территории США или одной из американских станций слежения, можно было осуществлять одновременную передачу телевизионного изображения. Если же спутник проходил над территорией Советского Союза, кривизна поверхности Земли закрывала прямой прием, поэтому зрителям приходилось ждать, пока аппарат вновь попадал в зону видимости.

Затем в 1978 году, летом, ученые разрешили эту проблему при помощи «игры парабол». Их компьютеры разработали сложную систему траекторий полета полдюжины космических аппаратов вокруг поверхности земли, в результате: какого бы «небесного шпиона» не захотели включить в Белом доме в данный момент, ему при помощи специального сигнала можно было послать команду на передачу изображения, которое он должен был отправить при помощи малой параболической антенны на другой спутник, в зоне его видимости. Второй аппарат затем передает изображение третьему спутнику и так далее, наподобие того, как баскетболисты перебрасывают друг другу мяч кончиками пальцев, когда стремительно бегут к корзине противника. Когда требуемое изображение попадает на спутник, летящий над территорией США, его можно начать передавать в штаб-квартиру НРУ, а оттуда при помощи кабельной системы его можно отправить для приема в Овальном кабинете.

Спутники двигались со скоростью более 40 000 миль в час, земной шар вращался, и вместе с ним шли часы и минуты, наклонялся – и менялись времена года. Число сочетаний и перестановок было астрономически велико, но компьютеры смогли их все подсчитать. К 1980 году президент США обладал круглосуточным доступом к любому квадратному дюйму на поверхности земли, ему было достаточно нажать на кнопку и перед его глазами представала синхронно передаваемая картинка. Иногда это ставило его в тупик. Поклевского же никогда – он просто привык к идее объявления всех тайных мыслей и действий еще в исповедальне. «Кондоры» тоже были словно исповедальни, а он сам – священник, которым он когда-то почти что стал.

Когда на экране мелькнули признаки жизни, генерал Тейлор расстелил на президентском столе карту Советского Союза и указал на нее своим пальцем.

– То, что вы видите, господин президент, поступает сюда с «кондора-пять», который ведет наблюдение вот здесь – между Саратовом и Пермью, через целину и черноземье.

Мэтьюз поднял взгляд на экран: сверху вниз медленно разворачивались огромные пространства земли – захваченный объективом участок составлял в ширину примерно двадцать миль. Земля казалась совершенно пустой, как это бывает осенью после уборки урожая. Тейлор проговорил в телефонную трубку несколько слов, через несколько секунд изображение на мониторе стало более концентрированным, а ширина захвата сузилась всего до пяти миль. С левой стороны экрана мелькнули и исчезли несколько крестьянских халуп – без сомнения, деревянные избы, затерянные в бесконечной степи. На экране появилась линия дороги, оставалась в центре несколько мгновений, и затем снова ушла в сторону. Тейлор вновь произнес какую-то команду, и картинка сузилась до участка земли шириной около сотни ярдов. Четкость изображения стала гораздо лучше. Появился было и тут же исчез человек, ведущий лошадь по огромным пространствам степи.

– Замедлите изображение, – проинструктировал кого-то Тейлор по телефону.

Земля, захватываемая телеобъективом, стала проноситься мимо менее быстро. Высоко в небе «кондор» по-прежнему оставался на своей космической орбите – на той же высоте и двигался с той же скоростью, – но в лаборатории ЦРУ при помощи специальной техники изображение было замедлено. Картинка приблизилась и стала перемещаться с меньшей скоростью. Возле ствола одинокого дерева русский крестьянин медленно расстегнул ширинку. Президент Мэтьюз был далек от техники, поэтому не уставал удивляться ее прогрессу. Он напомнил себе, что сидит ранним летним утром в своем теплом кабинете в Вашингтоне и наблюдает, как какой-то человек мочится в тени Уральской горной гряды. Крестьянин медленно сместился в нижнюю часть экрана и исчез из поля зрения. Появилось пшеничное поле шириной в многие сотни акров.

– А теперь остановите, – отдал команду в телефонную трубку Тейлор.

Картинка медленно остановилась и замерла.

– Приблизьте-ка ее, – сказал Тейлор.

Картинка стала приближаться до тех пор, пока весь экран площадью примерно в квадратный ярд не был заполнен изображением двадцати отдельно стоящих стеблей ранней пшеницы. Все стебли выглядели болезненными, недоразвитыми и чем-то запачканными. Мэтьюз видел что-то подобное в ранней юности пятьдесят лет назад на свалках Среднего Запада.

– Стан, – обратился президент к Поклевскому, который попросил его о встрече и организовал просмотр.

Тот заговорил, тщательно подбирая слова:

– Господин президент, в Советском Союзе планируется убрать в этом году всего двести сорок миллионов метрических тонн зерна. Это разбивается следующим образом: сто двадцать миллионов тонн пшеницы, шестьдесят миллионов тонн ячменя, четырнадцать – овса, четырнадцать же – кукурузы, двенадцать – ржи и оставшиеся двадцать миллионов – это смесь риса, проса, гречихи и других колосовых культур. Основными культурами являются пшеница и ячмень.

Он поднялся и, обогнув стол, подошел к карте Советского Союза, которая все еще была на нем расстелена. Тейлор выключил телевизор и вернулся на свое место.

– Примерно сорок процентов советского годового производства зерна или около ста миллионов тонн поступает с Украины и Кубани, расположенной в южной части Российской республики. – Поклевский продолжил свой доклад, указывая регионы на карте. – И все это – озимая пшеница. То есть, ее высевают в сентябре и октябре. К ноябрю, когда выпадает первый снег, она достигает стадии молодых ростков. Снег покрывает эти ростки и защищает их от жестоких морозов декабря и января.

Поклевский повернулся и мимо стола прошел к возвышающимся от пола до потолка за президентским креслом окнам. У него была привычка прохаживаться, когда он рассказывал что-нибудь.

Прохожий с Пенсильвания Авеню вообще-то не смог бы увидеть Овальный кабинет, который находится в самом конце небольшого западного крыла, но из-за того, что самую верхушку этих выходящих на юг высоких окон кабинета президента можно заметить, стоя возле памятника Вашингтону, который расположен примерно в тысяче ярдов от них, они давным-давно были оснащены пуленепробиваемыми стеклами с зеленым отсветом толщиной шесть дюймов, – просто мера предосторожности на случай, если бы какой-нибудь снайпер, стоя рядом с памятником, отважился бы на столь дальний выстрел. Когда Поклевский подошел к окнам, падающий сквозь них свет с аквамариновым оттенком придал дополнительную бледность его и без того бледному лицу.

Он развернулся и зашагал обратно, как раз тогда, когда Мэтьюз уже собирался повернуться на своем стуле, чтобы не терять его из поля зрения.

– В начале прошлого декабря на всей Украине и Кубани на несколько дней наступила короткая оттепель. Такие дни бывали и раньше, но никогда они не были такими теплыми. Огромная волна южного воздуха с Черного моря и Босфора прошла на северо-восток над Украиной и Кубанью. Это продолжалось с неделю, в результате первый снежный покров стаял, а он был примерно шесть дюймов. Молодые ростки пшеницы и ячменя оказались открыты. Десять дней спустя, по закону подлости, по всему этому региону ударили морозы, доходившие до пятнадцати, даже двадцати градусов.

– Что свело на нет всю силу этой пшеницы, – предположил президент.

– Господин президент, – вмешался в разговор Роберт Бенсон из ЦРУ, – наши лучшие сельскохозяйственные эксперты полагают, что Советам сильно повезет, если им удастся спасти хотя бы пятьдесят процентов украинского и кубанского зерна. Урон был нанесен огромный и невосполнимый.

– Значит, это вы мне и показывали? – спросил Мэтьюз.

– Нет, сэр, – сказал Поклевский, – но все это прямым образом связано с целью нашего заседания. Оставшиеся шестьдесят процентов советского урожая, то есть почти сто сорок миллионов тонн, поступают с необъятных просторов целинных земель, которые впервые были распаханы при Хрущеве в начале шестидесятых годов, и из Черноземной зоны, которая граничит с Уралом. Небольшое количество поступает из районов, расположенных за этими горами, в Сибири. Вот это мы и показали вам.

– Ну и что здесь происходит? – задал вопрос Мэтьюз.

– Что-то странное, сэр. Что-то непонятное происходит с зерновыми посадками у Советов. Все оставшиеся шестьдесят процентов – это яровая пшеница, которая высевается в марте-апреле. Сейчас она должна была бы вовсю зеленеть, а она кажется увядшей, недоразвитой, словно ее поразила какая-то болезнь.

– Может, опять погода? – поинтересовался Мэтьюз.

– Нет. Зима и весна были влажными в этом регионе, но ничего серьезного не отмечалось. А теперь солнце пригревает вовсю, погодные условия оптимальны: стоит сухая и теплая погода.

– И насколько распространена эта… болезнь?

В разговор вновь вступил Бенсон:

– Нам неизвестно, господин президент. У нас есть, думаю, около пятидесяти пленок, на которых показана эта конкретная проблема. Мы стремимся, само собой разумеется, уделять основное внимание военной активности: передвижению войск, новым ракетным базам, заводам по производству вооружений. Все, что мы имеем, указывает на то, что эта штука должна быть весьма здорово распространена.

– Ну, и к чему вы ведете?

– Мы хотели бы, – резюмировал Поклевский, – чтобы вы дали добро на то, чтобы мы потратили еще некоторое время на изучение этой проблемы: необходимо выяснить, насколько она важна для Советов. Это будет означать, что нам надо будет попытаться послать к ним делегации бизнесменов. Отвлечь силы космической разведки от выполнения неприоритетных задач. Мы полагаем, что выяснить совершенно точно, с чем придется столкнуться Москве, было бы в жизненных интересах Америки.

Мэтьюз поразмыслил несколько секунд, потом посмотрел на часы. Через десять минут ему предстояла беседа с группой экологов, собиравшихся «обрадовать» его какой-то очередной катастрофой. Затем перед ленчем он должен был встретиться с генеральным прокурором по поводу нового трудового законодательства. Он поднялся.

– Хорошо, джентльмены, разрешаю. В силу данных мне полномочий. Думаю, это нам обязательно нужно знать. Но я хочу получить ответ в течение тридцати дней.

Спустя десять дней генерал Карл Тейлор сидел в расположенном на восьмом этаже кабинете Роберта Бенсона, директора Центрального разведывательного управления, и поглядывал на свой собственный доклад, к которому скрепками была прикреплена целая кипа фотографий; доклад лежал прямо перед ним на низеньком кофейном столике.

– Смешная штука, Боб. Я не могу в этом разобраться, – сказал он.

Бенсон отвернулся от громадных панорамных стекол, которые занимали всю стену в кабинете директора ЦРУ в Лэнгли и выходили на север и северо-запад, на огромную перспективу леса, простиравшегося к невидимой из окна реке Потомак. Как и его предшественнику, Бенсону нравилась эта панорама, особенно поздней весной и ранним летом, когда росшие внизу деревья были покрыты нежно-зелеными листочками. Он присел на низкую кушетку, стоявшую с другой стороны стола, напротив Тейлора.

– Также как и мои специалисты по зерновым, Карл. В министерство сельского хозяйства я обращаться не хочу. Чтобы там в России не происходило, только рекламы нам не хватало, а если я привлеку к этому делу людей со стороны, не пройдет и недели – все это будет в газетах. Ну, что там у тебя?

– Смотри, на фотографиях видно, что болезнь, – или что там это такое, – не приняла характера эпидемии, – начал Тейлор. – Она даже не ограничивается каким-нибудь одним регионом. Вот в чем загвоздка. Если бы причиной этому были бы какие-нибудь климатические воздействия, тогда мы бы зафиксировали какие-то погодные неполадки. Но этого же нет. Если бы это действительно было заболевание растений, тогда оно, по крайней мере, было бы региональным. Если виной тому вредители, они также должны были бы поразить определенный регион. Но все как-то случайно: стебли сильной, здоровой пшеницы растут бок о бок с пораженными растениями. На сделанных «кондорами» фотографиях не видно какого-нибудь логического рисунка. А что ты думаешь?

Бенсон кивнул головой в знак согласия.

– Полнейшая алогичность. Я задействовал двух агентов, которые работают на месте, но они пока еще не успели ничего сообщить. В советской прессе не появилось никаких сообщений. Мои ребята-агрономы вертели твои фотографии и туда и сюда, чуть ли не насквозь просматривали. И все, чем они смогли разродиться, – какая-то болезнь семян или вирус прямо в почве. Но они также не могут никак объяснить случайный разброс, характерный для этой болезни. Никакие известные случаи не подпадают под эту картину. Но для меня важно то, что мне надо представить президенту прогноз относительно вероятного общего урожая Советов в следующем сентябре-октябре. И мне надо представить этот прогноз уже скоро – сроки поджимают.

– Даже если я разорвусь, все равно не смогу сфотографировать каждый стебель пшеницы и ячменя в Советском Союзе, даже если задействую «кондоры», – заметил Тейлор. – На это уйдут месяцы. Ты можешь мне их дать?

– Разумеется, нет, – сказал Бенсон. – Мне нужна информация о перемещениях войск возле китайской границы, о наращивании войсковых соединений против Турции и Ирана. Необходимо постоянно наблюдать за размещением частей Красной Армии в Восточной Германии, также как за местонахождением новых «СС-20» за Уралом.

– Тогда я могу дать тебе только цифру в процентах, основываясь на том, что мы успели сфотографировать к этому моменту, а затем экстраполировать ее на территорию всего Союза, – предложил Тейлор.

– Это должен быть точный подсчет, – заметил Бенсон. – Я не хочу повторения 1977 года.

Тейлор поморщился при этом напоминании, хотя он и не был тогда директором ЦРУ. В 1977 году американская разведывательная машина была обведена Советами вокруг пальца. Летом того года все эксперты ЦРУ и министерства сельского хозяйства уверяли президента, что советский урожай зерновых составит примерно 215 миллионов метрических тонн. Сельскохозяйственным делегациям, которые посещали Россию, показывали поля, на которых колосилась здоровая пшеница. На самом деле такие поля были исключением. Анализ фотографий, полученных со спутников, также оказался ошибочным. Осенью тогдашний советский президент Леонид Брежнев спокойно объявил, что урожай у Советов составит всего 194 миллиона тонн.

В результате цена пшеницы на рынке США, которая превышала по своему количеству объемы потребления внутри страны, резко подскочила, так как все были уверены, что русским в конце концов придется купить около 20 000 000 тонн. Слишком поздно. На протяжении всего лета, действуя через подставные фирмы на французской территории, Москва успела закупить фьючерсные контракты на такое количество пшеницы, которого вполне хватало, чтобы ликвидировать дефицит, – причем делала это по старой, низкой цене. Они даже умудрились зафрахтовать через посредников свободные сухогрузы, и когда суда двигались уже якобы в Западную Европу, их перенацелили в советские порты. Эта операция была известна в Лэнгли под названием «Жало».

Карл Тейлор поднялся и сказал:

– О'кей, Боб, продолжу делать эти чертовы фотографии.

– Карл, – оклик директора ЦРУ остановил его уже возле двери. – Забавных картинок недостаточно. Я хочу, чтобы к 1 июля «кондоры» вновь продолжили наблюдение за военной активностью. Дай мне самую точную оценку урожая зерна к концу месяца. Ошибайся, если без этого нельзя, но только в их пользу. И если будет хоть что-то, найденное твоими ребятами, что смогло бы объяснить эту загадку, возвращайся на это место и сделай новую фотографию. Так или иначе, но мы должны выяснить, что же, черт побери, происходит у Советов с пшеницей.

Спутники типа «кондор», информировавшие президента Мэтьюза, могли увидеть практически все в Советском Союзе, но они не могли наблюдать Гарольда Лессинга, – одного из трех первых секретарей в торговом представительстве посольства Великобритании в Москве, – когда он сидел за своим столом на следующее утро. Может быть, это было и к лучшему, так как он первым бы признал, что в данный момент его вид вряд ли бы ласкал чей-то взгляд. Он был бледен как мел и чувствовал себя исключительно плохо.

Главное здание британского посольства в советской столице – это прекрасный старый, построенный до революции особняк, который северной стороной выходит на набережную имени Мориса Тореза и смотрит прямо на южный фасад Кремля, чьи стены виднеются через реку. При царе дом принадлежат одному миллионеру-торговцу сахаром, а вскоре после революции его поторопились занять британцы. С тех пор советское правительство всяческими уловками пыталось выкурить их оттуда. Сталин ненавидел это место: каждое утро, когда он вставал с постели, прямо перед его глазами, – напротив, через реку, – развевался на утреннем ветру Юнион Джек, и это его страшно бесило.

Но торговому представительству не так повезло: оно расположено не в этом элегантном кремово-золотом особняке. Оно функционирует в грязновато-желто-коричневом комплексе административных зданий, сляпанных на скорую руку после войны примерно в двух милях от посольства на Кутузовском проспекте, почти напротив напоминающей свадебный торт гостиницы «Украина». В этот же комплекс, единственные ворота которого охраняются несколькими бдительными милиционерами, входит еще несколько таких же жилых зданий с квартирами для дипломатического персонала из разных иностранных посольств. Все это вместе называется «Дипломатическим кварталом».

Кабинет Гарольда Лессинга находился на верхнем этаже здания торгового представительства. Когда, в конце концов, он потерял сознание в десять тридцать этого яркого майского утра, сидевшую в соседнем кабинете секретаршу встревожил звук упавшего телефонного аппарата, который он увлек за собой на ковер. Сохраняя самообладание, она вызвала торгового советника, который поручил двум молодым атташе помочь Лессингу, – к этому моменту он пришел в сознание, но нетвердо держался на ногах, – они вывели его наружу, пересекли автостоянку и доставили Лессинга в его собственную квартиру на седьмом этаже в корпусе 6, расположенном примерно в сотне ярдов от представительства.

Одновременно с этим советник позвонил в главное здание посольства на набережной Мориса Тореза, проинформировал начальника канцелярии и попросил, чтобы к ним послали посольского врача. К полудню, обследовав Лессинга в его собственной постели, доктор вышел из комнаты, чтобы сообщить свой предварительный диагноз торговому советнику. К его удивлению, этот высокопоставленный человек остановил его и предложил проехаться в посольство, чтобы совместно проконсультироваться с главой канцелярии. Только позднее доктор – обычный британский врач общей практики, посланный в трехлетнюю командировку и приданный посольству с рангом первого секретаря, – понял, почему это было необходимо. Начальник канцелярии провел их всех в специальную комнату в здании посольства, защищенную от прослушивания, – чего явно было лишено торговое представительство.

– У него открытая язва, – сказал двум дипломатам медик. – По всей видимости, он страдал, как он сам думал, от расстройства пищеварения в результате избытка кислоты в течение нескольких недель, а может и месяцев. Добавьте сюда напряжение от работы и те дозы таблеток антацида, которые он принял. Ведь глупо – ему надо было просто подойти ко мне.

– Ему потребуется госпитализация? – спросил начальник канцелярии, посмотрев в потолок.

– О, да, конечно, – ответил врач, – Я думаю, что смогу за несколько часов организовать его размещение здесь, в больнице. Местный советский медицинский персонал вполне подготовлен для лечения такого рода больных.

Последовало короткое молчание, в течение которого оба дипломата обменялись взглядами. Торговый советник покачал головой. Они оба подумали об одном: по своей должности они обязаны были знать, поэтому они были в курсе настоящих обязанностей Лессинга в посольстве. Доктор же не был в это посвящен. Советник без слов дал понять, что полагается на решение начальника канцелярии.

– Это невозможно, – мягко заметил он. – Во всяком случае, только не с Лессингом. Его придется отправить в Хельсинки первым же дневным рейсом. Вы можете принять меры, чтобы он выдержал перелет?

– Ну да, конечно… – начал было доктор, но затем остановился. Он понял, почему им пришлось проехать две мили, чтобы вести беседу на эту тему. Лессинг, должно быть, является главой резидентуры Интеллидженс Сервис в Москве. – О, да. Да, хорошо. У него – шок, и он потерял, вероятно, почти пинту крови. Я дал ему в качестве транквилизатора сотню миллиграммов пефидина. Я могу сделать ему еще один укол в три часа дня. Если его отвезут в аэропорт, и все это время за ним будет надлежащий уход, – то, да, он сможет выдержать полет в Хельсинки. Но ему нужно будет сразу же после прибытия немедленно попасть в госпиталь. Я бы предпочел отправиться с ним лично, чтобы удостовериться, что все будет в порядке. Завтра я могу вернуться.

– Отлично, – подвел черту начальник канцелярии, вставая. – Можете оставаться там два дня. Кстати, у моей жены есть список кое-каких вещичек, которые необходимы для хозяйства, не были бы вы так добры… Да? Очень вас благодарю. Я позабочусь о всех формальностях прямо отсюда.

В течение многих лет в газетах, журналах и книгах было принято указывать адресом местонахождения штаб-квартиры британской секретной разведывательной службы, иначе называемой СИС или МИ-6, некое административное здание в районе Лэмбет в Лондоне. Эта привычка вызывает легкое подтрунивание кадровых сотрудников фирмы, поскольку адрес в Лэмбете – не более чем тщательно сохраняемое прикрытие.

Почти таким же образом подобный подставной адрес сохраняется в Леконфилд Хаус по Керзон-стрит, который все еще считается местонахождением контрразведки – МИ-5, чтобы отвлекать внимание праздных ротозеев. На самом деле эти неутомимые охотники за шпионами не проживают рядом с Плейбой-клубом вот уже много лет.

Настоящим домом для самой секретной в мире Секретной разведывательной службы является современное здание из бетона и стали, которое было выделено министерством по защите окружающей среды на расстоянии полета камня от одного из главных железнодорожных вокзалов столицы, откуда поезда отправляются в южные районы; оно было занято в начале 70-х годов.

Именно в расположенной на верхнем этаже этого здания анфиладе комнат с затененными стеклами, которые выходят прямо на шпиль Биг Бена и на расположенное на противоположной стороне реки здание Парламента, – именно здесь генеральный директор СИС получил известие о болезни Лессинга, которое довели до него сразу же после ленча. Ему позвонил по внутреннему телефону начальник отдела кадров, который получил это сообщение из комнаты шифровальщиков, расположенной в цокольном этаже. Он внимательно выслушал сообщение.

– Сколько времени он будет отсутствовать? – наконец спросил он.

– По меньшей мере несколько месяцев, – ответил кадровик. – Он проведет пару недель в госпитале в Хельсинки, а затем еще некоторое время дома. Вероятно, потребуется еще несколько недель для полного выздоровления.

– Жаль, – произнес в нос генеральный директор. – Нам придется спешно подыскивать ему замену.

Его тренированная память быстро сообщила ему, что Лессинг вел двух русских агентов – сотрудников нижнего звена в Красной Армии и в министерстве иностранных дел; конечно, они звезд с неба не хватали, но были полезны. Наконец он произнес: – Дайте мне знать, когда Лессингу ничего не будет угрожать в Хельсинки, – я имею в виду, когда его заштопают. И дайте мне кандидатов для замены. Постарайтесь, чтобы это было самое позднее к полуночи.

Сэр Найджел Ирвин был третьим подряд профессиональным разведчиком, который от самых низов поднялся до поста генерального директора СИС или «фирмы», как ее чаще называли среди сотрудников подобных организаций.

Значительно более крупное американское ЦРУ, которое было создано и приведено к пику своего могущества Алленом Даллесом, подорвало свои силы в начале семидесятых, неразумно действуя в одиночку, – в результате в конце концов к рулю управления был поставлен человек со стороны – адмирал Стенсфилд Тернер. Самое смешное заключалось в том, что в это же самое время британское правительство наконец-то решилось как раз на противоположное: разорвало с традицией ставить во главе фирмы какого-нибудь дипломата из высшего эшелона Форин офиса, дав дорогу профессионалам.

Риск себя полностью оправдал. Фирме пришлось долго расплачиваться за дела Берджесса, Маклина и Филби, поэтому сэр Найджел Ирвин собирался сделать все возможное, чтобы традиция ставить профессионала во главе фирмы сохранилась и после него. Он также собирался приложить все свои силы, как и его предшественники, чтобы предотвратить появление какого-нибудь «Одинокого Странника».

– Это – учреждение, а не аттракцион на трапеции, – часто повторял он новичкам в Биконсфильде. – Мы здесь – не для аплодисментов.

Было уже темно, когда на стол сэра Найджела Ирвина положили три папки с личными делами, но он хотел покончить с процедурой выбора, поэтому был готов задержаться. Он целый час внимательно просматривал личные дела, но выбор представлялся довольно очевидным. Наконец, он поднял телефонную трубку, чтобы попросить начальника отдела кадров, который все еще оставался в здании, подняться к нему. Две минуты спустя секретарша провела его в кабинет.

Сэр Найджел Ирвин налил ему в бокал виски с содовой – ровно столько, сколько и себе. Он не видел причин, по которым он не мог позволить себе несколько мелких радостей жизни, поэтому великолепно обставил свой кабинет, возможно, чтобы компенсировать зловоние боевых действий в 1944 и 1945 годах, а также грязные номера в гостиницах Вены в конце сороковых, когда он работал младшим агентом фирмы и пытался подкупить советский персонал в русской зоне оккупации Австрии. Двое из его рекрутов того периода, которые после этого надолго погрузились в «спячку», до сих пор еще работали, и у него были все основания поздравить себя с этим. Хотя внешняя отделка здания СИС была выполнена из современных бетона, стали и хрома, в обрамлении кабинета генерального директора на верхнем этаже господствовал более старый и элегантный лейтмотив. Обои были цвета cafe au lait[2] что успокаивало взгляд; протянувшийся же от стены до стены ковер был цвета темного апельсина. Стол, высокий стул позади и два стула с прямыми спинками перед ним, также как широкий кожаный мягкий диван, – все это было настоящим антиквариатом.

Из запаса картин министерства по защите окружающей среды, – к которым имеют доступ мандарины британской государственной службы для украшения стен в своих кабинетах, – сэр Найджел выбрал по одной картине Дюфи, Фламинка и слегка подозрительного Брейгеля. Он положил было глаз на небольшого, но выразительного Фрагонара, но какой-то гранд из министерства финансов его опередил.

В отличие от министерства иностранных дел и по делам содружества, чьи стены были увешаны написанными масляными красками картинами прежних министров иностранных дел, начиная с Каннинга и Грея, в фирме всегда избегали фамильных портретов. Да и то: сменявшие друг друга главы британской шпионской службы всегда стремились к тени, и вдруг они станут наслаждаться лицезрением лика себе подобных в самом центре своей сети, – разве можно это себе представить? Не пользовались особой популярностью и портреты королевы в полном облачении, в отличие от Белого дома и Лэнгли, где на каждом шагу висели подписанные фотографии президента, который в данный момент находился в положенном ему кресле.

– Наше рвение на службе королеве и стране в этом здании не требует особой рекламы, – однажды заметили одному огорошенному посетителю из Лэнгли, – если бы у кого-то возникла подобная идея, он в любом случае не смог бы здесь работать.

Сэр Найджел отвернулся от окна, возле которого он только что занимался изучением огней Уэст-Энда, расположенного на противоположной стороне реки.

– Лучшей кандидатурой будет Монро, как вы думаете? – спросил он.

– По-моему, тоже, – ответил кадровик.

– Что он из себя представляет? Я читал его дело, немного знаю и его самого. Но хотелось бы услышать от вас какой-нибудь личный нюанс.

– Скрытный.

– Хорошо.

– Довольно одинок.

– Проклятие.

– Но особенно отличает его знание русского, – сказал кадровик. – Двое других также хорошо им владеют, но Монро может сам сойти за русского. Правда, обычно он этого не делает. Говорит на нем с сильным акцентом. Если же перестает притворяться, то вполне может сойти за своего. Работать накоротке с «Кряквой» и «Крохалем» и знать при этом великолепно русский язык – это преимущество.

«Кряква» и «Крохаль» были кличками двух незначительных агентов, которых завербовал и пас Лессинг. Русских, с которыми проводится агентурная работа внутри Советского Союза, в фирме обычно обозначают именами птиц в алфавитном порядке в соответствии с датой их вербовки. Оба «К» были из последних приобретений.

Сэр Найджел довольно хмыкнул:

– Отлично. Пусть будет Монро. Где он сейчас?

– На учебе. В Биконсфильде.

– Доставьте его ко мне завтра днем. Поскольку он не женат, он, вероятно, сможет отбыть к месту службы, не задерживаясь. Нечего тут прохлаждаться. Утром я позвоню в Форин офис и договорюсь о его назначении на замену Лессинга в торговое представительство.

Биконсфильд, до которого легко добраться из центра Лондона, много лет назад был любимым местом для строительства элегантных загородных домов тех, кто наслаждался богатством и высоким статусом в столице. К началу семидесятых годов этого века[3] большинство из них стало использоваться как место для проведения различных семинаров, размещения курсов по менеджменту и маркетингу для руководителей фирм, в качестве пансионов и даже мест религиозной медитации. В одном из них размещалась Объединенная школа русского языка для государственных служащих, в которой не было ничего секретного, в другом – меньшем по размеру домике – находились курсы для сотрудников СИС, которые, напротив, отличались полнейшей секретностью.

Курс по специальности, который вел Адам Монро, пользовался популярностью, – в немалой степени потому, что разрывал утомительную рутину шифровки-дешифровки. Внимание класса было сосредоточено на нем, и он знал это.

– Так, – сказал Монро в это утро в один из дней последней недели месяца. – А теперь поговорим о некоторых заковыках, и как из них выбираться.

Класс замер в ожидании. Рутинная процедура – это одно дело, кусочек реального опыта – совсем другое.

– Вам надо забрать у связного пакет, – сказал Монро, – но у вас на хвосте сидит местный шпик. В случае ареста вас спасет дипломатическая неприкосновенность, но у вашего-то связного ее нет. Он – гражданин этой страны, и для него опасность очень велика. Он вот-вот должен подойти к месту встречи, и вы не можете его остановить. Он знает, что если будет болтаться возле условленного места слишком долго, то может привлечь к себе внимание, поэтому подождет ровно десять минут. Итак, что вы будете делать?

– Стряхнуть «хвоста», – предложил кто-то.

Монро покачал головой.

– Во-первых, предполагается, что вы – обычный дипломат, а не какой-нибудь там Гудини. Если вы избавитесь от хвоста, вы раскроете себя, как подготовленного агента. Во-вторых, вам это может не удаться. Если вы будете иметь дело с КГБ, и они пустят в ход своих первых номеров, вы не сможете это проделать, если только вновь не заскочите в посольство. Ну, попытайтесь еще.

– Отказаться, – предложил другой обучаемый, – не показываться на место встречи. Безопасность незащищенного от ареста осведомителя имеет ключевое значение.

– Верно, – согласился Монро. – Но в этом случае ваш связной остается с пакетом на руках, который не может оставаться у него вечно, и, вдобавок, нет никакой процедуры для альтернативной встречи. – Он помедлил несколько секунд, после чего спросил: – Или, может, есть?…

– Существует договоренность о второй, дополнительной процедуре, которая начинает действовать в случае отказа от первой, – сделал предположение третий студент.

– Хорошо, – сказал Монро. – Когда вы беседовали с ним один на один в те добрые старые времена, когда за вами еще не устанавливалась обычная контрольная слежка, вы должны были проинформировать его о целом ряде дополнительных мест встречи, которые задействуются при отказе от контакта. Итак, он ждет десять минут, вы не показываетесь, он спокойно уходит и как ни в чем ни бывало приходит на второе условленное место встречи. Как называется эта процедура?

– Отступление, – осмелился на попытку франт, который до этого предлагал избавиться от хвоста.

– Первое отступление, – поправил его Монро. – Мы будем проделывать все это на улицах Лондона где-то через пару месяцев, поэтому будьте внимательны. – Студенты заскрипели перьями. – О'кей. У вас есть еще одно подготовленное место встречи в городе, но за вами по-прежнему следят. Что произойдет в этом случае?

Последовало всеобщее молчание. Монро дал им для обдумывания тридцать секунд.

– Вы не станете встречаться и в этом месте, – проинструктировал он. – Согласно процедуре, которую вы довели своему связному, второе место встречи всегда должно быть в точке, откуда он может наблюдать за вами, но быть на достаточном отдалении при этом. Когда вы убедитесь, что он за вами наблюдает, – с какой-нибудь террасы, или, может быть, из кафе, подадите ему сигнал. Это может быть что угодно: можете уронить газету и вновь ее подобрать, почесать ухо, высморкаться, – но для связного это что-то означает. Что именно?

– Что встреча произойдет в третьем месте в соответствии с предварительно разработанным планом, – сказал «франт».

– Совершенно верно. Но за вами все еще следят. Где произойдет третья встреча? И каким образом?

На этот раз никаких предложений не последовало.

– В любом здании – баре, клубе, ресторане, – где хотите, но в этом месте обязательно должен быть закрытый фасад, чтобы после того как дверь закроется, никто не смог заглянуть с улицы внутрь помещения. А теперь подумайте, почему именно в этом месте произойдет встреча?

В этот момент в дверь коротко постучали, и в проеме показалась голова начальника курса. Он сделал Монро знак, тот вышел из-за стола и пересек комнату по направлению к двери. Начальник вывел его в коридор.

– Вас вызывают, – сказал он коротко. – Хозяин хочет вас видеть. В своем кабинете в три часа. Уедете отсюда в обеденный перерыв. Занятия после обеда будет вести Бейли.

Монро возвратился в класс несколько озадаченный. «Хозяин» – это наполовину нежная, наполовину уважительная кличка любого, кто занимал в фирме кресло генерального директора.

Один из учащихся был готов высказать предположение:

– Потому что вы можете подойти к столику связного и незаметно взять у него пакет?

Монро отрицательно покачал головой и поправил:

– Не совсем. Когда вы уйдете оттуда, руководитель слежки может оставить одного из своих людей для того, чтобы тот опросил обслугу. Если вы напрямую подойдете к своему связному, его лицо могут заметить и вычислить потом по словесному портрету. Ну, кто еще попробует?

– Надо воспользоваться тайником внутри ресторана, – сделал очередную попытку «франт».

Последовал очередной отрицательный кивок головой.

– У вас не будет на это времени, – пояснил он. – Хвост войдет следом за вами буквально через несколько секунд. Может быть, связному, который, согласно договоренности, должен быть там раньше вас, не удастся найти свободную кабинку в туалете. Или именно тот столик, который вам нужен, будет занят. Это слишком ненадежно. Нет, на этот раз мы используем мимолетный контакт – «мазок кисти». Запишите, это делается следующим образом.

Когда связной получит от вас сигнал о первом отступлении, означающий, что вы находитесь под наблюдением, он начнет действовать в соответствии с обговоренной заранее процедурой. Он с точностью до секунды подведет свои часы, ориентируясь по каким-нибудь надежным общественным часам, или, – что гораздо лучше, – проверит их по службе точного времени, позвонив по определенному телефонному номеру. В другом месте вы сделаете то же самое.

В обговоренный час он уже сидит в согласованном баре, или каком-то другом месте, о котором вы условились. Вы приближаетесь к дверям точно в требуемое время – секунда в секунду. Если вы видите, что придете немного раньше, чуть-чуть задержитесь: подвяжите шнурки, остановитесь у какой-нибудь витрины. Не смотрите на часы так, чтобы было заметно со стороны.

Войдите в бар с точностью до секунды, и дверь за вами закроется. Теперь следите: в ту же самую секунду связной поднимается, заплатив по счету заранее, и направляется к дверям. Пройдет по меньшей мере пять секунд, прежде чем дверь откроется снова и в нее войдет «хвост». Вы пропускаете связного мимо себя, все еще оставаясь в пределах примерно двух футов от двери, чтобы закрыть собой обзор. И когда проходите мимо него, быстро передаете или получаете пакет, проходите в помещение и садитесь за свободный столик или на табуретку возле бара. Несколько секунд спустя в баре появится противник. Когда он или они проходят мимо связного, он выходит наружу и исчезает. Позднее персонал бара подтвердит, что вы ни с кем не заговаривали и ни с кем не вступали в контакт. Вы посидите некоторое время за столиком – пакет давно уже лежит у вас во внутреннем кармане – наконец, вы заканчиваете заказанный вами напиток, поднимаетесь и направляетесь обратно в посольство.

Противнику, по всей видимости, придется доложить, что за все время вашей прогулки вы ни с кем не контактировали.

Это называется «мазок кистью»… а вот и звонок на обед. Очень хорошо, на этом и закончим.

Во второй половине дня Адам Монро сидел в надежно защищенной библиотеке, устроенной под зданием штаб-квартиры фирмы, и начинал знакомиться с целой кипой толстых папок. У него оставалось всего пять дней для того, чтобы ознакомиться и запомнить весь материал, который даст ему возможность занять место Гарольда Лессинга в качестве «официального резидента» фирмы в Москве.

31 мая он вылетел из Лондона в Москву, полностью готовый к своей новой работе.

Монро провел первую неделю, обустраиваясь на месте. Для всего персонала посольства, за исключением немногих осведомленных о его настоящем статусе, он был просто профессиональным дипломатом, который спешно был переброшен для того, чтобы заменить Гарольда Лессинга. Посол, начальник канцелярии, главный шифровальщик и торговый советник знали, в чем заключается его настоящая работа. Тот факт, что в свои сорок шесть лет он был уже несколько староват для должности всего лишь первого секретаря в торговом представительстве, был объяснен тем, что он поздно поступил на дипломатическую службу.

Торговый советник позаботился о том, чтобы коммерческие бумаги, которыми он должен был заниматься, были бы как можно менее обременительными. Монро имел короткую и весьма официальную встречу с послом у него в кабинете, а затем выпил пару рюмок с начальником канцелярии в несколько более расслабленной атмосфере. Он познакомился с большинством сотрудников посольства и побывал на целом ряде дипломатических раутов, где имел возможность встретиться с другими дипломатами из посольств западных стран. Кроме того, он побеседовал накоротке в деловой атмосфере со своим коллегой из американского посольства. «Бизнес», по сообщению этого работника ЦРУ, развивался вяло.

Хотя любой, кто не умел разговаривать по-русски среди персонала британского посольства в Москве, выглядел по меньшей мере неловко, Монро как перед своими коллегами, так и во время официальных переговоров с русскими при своем представлении в новой должности, не показывал, что в совершенстве владеет языком, и ограничивался его весьма приблизительным вариантом, к тому же говорил он на нем с сильным акцентом. На одном из дипломатических приемов стоявшие в нескольких футах от него двое сотрудников советского министерства иностранных дел обменялись между собой парой быстрых разговорных фраз по-русски. Он понял их совершенно четко, а поскольку разговор этот представлял определенный интерес, он сообщил его содержание в Лондон.

На десятый день своей работы он сидел один на скамейке в парке на огромной советской Выставке достижений народного хозяйства, расположенной на северной окраине русской столицы. Здесь должна была состояться его первая встреча с их агентом в Красной Армии, которого он получил по наследству от Лессинга.

Монро родился в 1936 году, он был сыном эдинбургского врача, поэтому все его детство в годы войны было ничем не потревоженным и счастливым детством обычного ребенка из среднего класса. До тех пор, пока ему не исполнилось тринадцать лет, он посещал одну местную школу, а затем провел пять лет в Феттес Колледже – одной из лучших школ во всей Шотландии. Именно здесь преподаватель иностранного языка обнаружил у него необыкновенные способности в изучении языков.

В 1954 году, когда служба в армии еще была обязательной, он после базовой подготовки получил назначение в старый полк своего отца – Первый шотландский гордонский. Затем он был переведен для прохождения дальнейшей службы на Кипр, где в конце лета принимал участие в операциях против действовавших в Трудоемких горах партизан от ЭОКА.

Сидя теперь в московском парке, он в своей памяти, словно перед глазами, представлял крестьянскую хижину. Они полночи пробирались тогда ползком через поросшее вереском болото, чтобы окружить это место, действуя на основании информации, полученной от какого-то доносчика. Когда наступил рассвет, Монро занимал позицию внизу крутого откоса, ведущего от вершины холма, на котором стоял дом, – он был совершенно один. Главные силы его взвода бросились на штурм хижины с фронта сразу же, как только рассвело: поднимающееся солнце светило им в спину, когда они бежали вверх по менее крутому склону.

Над ним, с другой стороны холма, тишину рассвета разорвало стрекотание «стенов». В первых лучах солнца он увидел, как из задних окон хижины выбрались две человеческие фигуры, остававшиеся в тени, пока стремительный бег по склону не вывел их из-под защиты дома. Они бежали прямо на него, махая руками, чтобы сохранить равновесие на крутизне; он спрятался за упавшим оливковым деревом в тени рощи. Они приблизились, и один из них держал в правой руке нечто, напоминающее короткую черную палку. Даже если бы он сделал им предупредительный окрик, говорил он себе позднее, они все равно не смогли бы остановиться, продолжая бежать по инерции. Но тогда он об этом даже не подумал: верх взял доведенный до автоматизма рефлекс. Когда они приблизились к нему на расстояние пятидесяти футов, он поднялся и выпустил две короткие смертельные очереди из автомата.

Пули ударили с такой силой, что их подбросило в воздух, одного за другим, мгновенно погасив инерцию их бега, и бросило затем с силой на откос в самом низу холма. Когда голубая струйка порохового дыма улетела прочь от дула его «стена», он двинулся в их сторону, чтобы посмотреть на трупы. Он думал, что его может стошнить или он даже может упасть в обморок. Но ничего этого не было: он смотрел на мертвецов с холодным любопытством. Он взглянул на их лица. Они были еще совсем мальчишками – моложе, чем он, а ему в то время было всего восемнадцать.

Раздвигая в сторону ветки, вскоре через оливковую рощу к нему с треском пробрался его сержант.

– Отлично сработано, мальчик, – закричал он. – Ты их здорово отделал.

Монро взглянул вниз на тела ребят, которые никогда теперь не женятся и не будут иметь детей, никогда не станцуют «бузуки» и не будут радоваться теплому солнцу или глотку доброго вина. Один из них все еще цепко держал в руке черную палку – это была колбаса. Кусок ее свисал и изо рта мертвого тела. Они просто завтракали. Монро повернулся к сержанту.

– Я не принадлежу тебе, – закричал он, – проклятие, я не принадлежу тебе. Никто не может владеть мной, кроме меня самого.

Сержант счел этот взрыв проявлением нервозности, свойственной тем, кто только что в первый раз убил человека, и ничего не доложил об этом по команде. Может быть, это было ошибкой. Потому что начальство не заметило, что Адам Монро не был теперь послушным ему полностью, во всяком случае, не на всю сотню процентов. Именно с этого момента.

Шесть месяцев спустя ему настоятельно посоветовали подумать о себе, как о потенциальном будущем офицере и продлить службу в армии до трех лет, чтобы эти годы ему зачли при аттестации. Устав от Кипра, он с радостью ухватился за эту возможность, чтобы его направили в Англию, в Итон Холл, где располагались Курсы подготовки младших офицеров. Три месяца спустя он получил погоны младшего лейтенанта.

Во время заполнения анкет в Итон Холле он упомянул, что свободно владеет немецким и французским языками. Однажды его как бы случайно проэкзаменовали на знание обоих этих языков, и результаты подтвердили его слова. Вскоре после присвоения офицерского звания ему предложили подать заявление для поступления в Объединенную школу русского языка для государственных служащих, которая в то время располагалась в лагере, называемом «Маленькая Россия», в местечке Бодмин в графстве Корнуолл. Альтернативой этому были полковые будни в казармах где-нибудь в Шотландии, поэтому он согласился. Через шесть месяцев он закончил эту школу свободно владея русским языком, и почти мог сойти за русского.

В 1957 году, несмотря на довольно мощное давление со стороны полкового начальства, которое хотело, чтобы он продолжил службу, он вышел в отставку, так как ему пришло в голову, что его призвание – профессия иностранного корреспондента. Ему приходилось видеть некоторых из них на Кипре, и он подумал, что для него такая работа подойдет лучше, чем просиживание штанов в какой-нибудь конторе. В возрасте двадцати одного года он поступил в штат своего родного эдинбургского «Скотсмэна» в качестве репортера-стажера, а два года спустя переехал в Лондон, где его взяли на работу в Рейтер – международное агентство новостей, чья штаб-квартира расположена в доме номер 85 по Флит Стрит. Летом 1960 года знание языков вновь пришло ему на выручку: в возрасте двадцати четырех лет его откомандировали в отделение Рейтер в Западном Берлине в качестве помощника шефа этого бюро, ныне покойного Альфреда Клюэ. Это лето предшествовало тому, в которое была возведена берлинская стена; через три месяца пребывания в новой должности он встретил Валентину – единственную женщину, которую, как он теперь понимал, он любил по-настоящему.

Рядом с ним присел человек и негромко кашлянул. Монро мгновенно освободился от своих воспоминаний. Вдалбливать азы специальности курсантам и забыть основные правила конспирации всего две недели спустя. А ведь перед встречей никогда нельзя расслабляться.

Русский недоумевающе посмотрел на него, но на Монро был надет нужный крапчатый галстук. Медленно, не сводя глаз с Монро, русский засунул в уголок рта сигарету. Избитый прием, но все еще находится в ходу. Монро вытащил зажигалку и поднес пламя к кончику сигареты.

– Рональд потерял сознание в своем кабинете две недели назад, – тихо и спокойно произнес он. – Боюсь, что у него язва. Меня зовут Майкл. Меня попросили принять у него эстафету. О, вероятно, вы можете мне помочь: правда, что Останкинская телевизионная башня – самое высокое сооружение в Москве?

Переодетый в штатское русский офицер выдохнул дым и расслабился. Пароль был именно тот, о котором они договорились с Лессингом, которого он знал только под псевдонимом Рональд.

– Да, – ответил он. – Ее высота – пятьсот сорок метров.

В руках у него была сложенная газета, которую он теперь положил на скамейку рядом с ними. Лежавший у Монро на коленях плащ неожиданно соскользнул на землю. Он подобрал его, отряхнул и, вновь сложив, уместил на скамейку поверх газеты. Оба не обращали друг на друга ни малейшего внимания примерно десять минут, пока русский не докурил свою сигарету. Наконец он поднялся и нагнулся, чтобы погасить о землю окурок.

– Через две недели, – пробормотал Монро. – В мужском туалете под блоком Г в новом государственном цирке. Во время выступления клоуна Попова. Представление начинается в семь тридцать.

Русский отошел от скамейки и неспешно стал удаляться. Монро спокойно высидел еще десяток минут. Никто не проявил к нему ни малейшего интереса. Он поднял макинтош, газету и спрятанный внутри нее конверт и вернулся на метро в свой офис на Кутузовском проспекте. В конверте находился список с самыми последними номерами частей Красной Армии.