"Дьявольская альтернатива" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Глава 6

Рядом с мостом через Москву-реку возле Успенского есть ресторан, который называется «Русская изба». Он построен в стиле бревенчатых домов русских крестьян, которые называются «избами». Как внутри, так и снаружи стены сложены из сосновых бревен, прибитых гвоздями к деревянным стойкам. Щели между бревнами традиционно заделываются речным илом, наподобие того, как это делается в канадских бревенчатых хижинах.

Со стороны эти избы могут казаться примитивными и с точки зрения санитарии, так часто и бывает, – но они значительно лучше удерживают тепло на протяжении морозных русских зим, чем кирпич или бетон. Ресторан «Изба» очень уютен, внутри него всегда тепло, он разделен на десяток небольших отдельных кабинок, многие из которых резервируются для отдельных вечеринок. В отличие от ресторанов в центре Москвы зарплата персонала здесь зависит от прибыльности предприятия, поэтому здесь всегда, – что резко контрастирует с обычным обращением в русских закусочных, – можно найти вкусную пишу, а обслуживание осуществляется быстро и предупредительно.

Именно в этом месте Адам Монро назначил следующую встречу с Валентиной, которая по плану должна была состояться в субботу, 4 сентября. Она условилась об обеде со своим знакомым и убедила его поехать именно в этот ресторан. Монро в свою очередь пригласил пообедать одну из посольских секретарш и заказал столик не на свое, а на ее имя. Соответственно, в книге регистрации заказов не окажется никакого упоминания о том, что Монро или Валентина были там в этот вечер.

Они обедали в разных комнатах, ровно в девять ноль ноль каждый из них извинился и под предлогом необходимости зайти в туалет вышел из-за стола. Они встретились на автостоянке, где Монро последовал за Валентиной к ее личным «жигулям», так как его собственный автомобиль с посольскими номерами был слишком заметен. Она была подавлена, то и дело нервно затягивалась сигаретой.

Монро, который уже приобрел достаточный опыт общения с русскими агентами, знал о том всё возрастающем напряжении, которое начинает сказываться на нервах после нескольких недель постоянных уловок и секретности.

– Мне повезло, – наконец сказала она. – Три дня назад. Я узнала о заседании в начале июля. Но меня едва не поймали.

Монро напрягся: что бы она там ни думала о том доверии, которым она пользуется внутри партийного аппарата, на самом деле в московской политике никому по-настоящему не доверяют. Ей постоянно приходится идти по натянутому канату, да и ему тоже. С той только разницей, что у него есть страховочная сетка – его дипломатический иммунитет.

– Что случилось? – спросил он.

– Вошел посторонний. Охранник. А я только-только отключила копировальную машину и вернулась к моей пишущей машинке. Он вел себя совершенно дружелюбно, но облокотился о машину, а она все еще была теплой. Мне кажется, он ничего не заметил, но я испугалась. Я не могла прочитать стенограмму до тех пор, пока не добралась до дома. Слишком была поглощена подачей листов в копировальную установку. Адам, это ужасно.

Она взяла ключи, открыла отделение для перчаток и вытащила оттуда толстый конверт, который протянула Монро. Мгновение передачи – обычно именно тогда вдруг ниоткуда появляются люди, следившие до этого за этой сценой, – если они, конечно, есть; в этот момент по асфальту слышится топот ног, двери с треском раскрываются, и сидящих внутри грубо вытаскивают наружу. Но сейчас ничего не случилось.

Монро посмотрел на часы: прошло почти десять минут. Слишком долго. Он положил конверт во внутренний нагрудный карман.

– Я собираюсь добиться разрешения на то, чтобы вывезти тебя отсюда, – сказал он. – Ты не сможешь продолжать эту игру вечно. И не сможешь просто вернуться к твоей прежней жизни, во всяком случае, не сейчас. Зная то, что тебе известно. И я тоже не смогу выдержать это, зная, что ты – здесь, в этом городе, зная, что мы любим друг друга. В следующем месяце мне положен отпуск. Тогда я поговорю об этом деле в Лондоне.

На этот раз она не возражала – явный признак того, что нервы у нее были на пределе.

– Хорошо, – прошептала она.

Через несколько секунд она растворилась во тьме, окружавшей автостоянку. Он увидел, как она на мгновение появилась в освещенном проеме открытой двери ресторана и вновь скрылась внутри. Он подождал две минуты и вернулся к своей начинающей уже проявлять нетерпение спутнице.

Когда Монро закончил чтение плана «Борис» – сценария маршала Николая Керенского по завоеванию Западной Европы, было уже три часа ночи. Он налил себе двойную порцию бренди и присел, уставившись на бумаги, разложенные на столе. Вот он каков, этот веселый, добрый Валентинин дядя Николай, подумалось ему. Он потратил еще два часа, внимательно изучая карту Европы, и к восходу солнца был так же уверен, как и сам Керенский, что при ведении боевых действий исключительно обычными средствами этот план вполне работоспособен. И еще он был убежден, что Рыков также был прав: следствием этого будет термоядерная война. Наконец, в-третьих, у него не было сомнений, что отколовшуюся фракцию в Политбюро никоим образом нельзя будет убедить в этом, если только действительно не разразится эта всепожирающая война.

Он поднялся и подошел к окну: на востоке с первыми лучами начинался новый день, прямо над шпилями Кремля; для москвичей начиналось обычное воскресенье, также как через два часа – для жителей Лондона, а через пять – для нью-йоркцев.

Всю его взрослую жизнь гарантией того, что летние воскресенья останутся обычными днями отдыха, было весьма шаткое основание: надежда на мощь и силу разума противостоящих друг другу сверхдержав, надежда на баланс доверия, баланс страха, но все же баланс. Он поежился, частично от утреннего холодка, но больше от осознания того, что лежавшие у него за спиной бумаги неопровержимо доказывали: в конце концов явью становится старый кошмар – баланс рассыпался на части.

На рассвете этого же воскресного утра Эндрю Дрейк пребывал в значительно лучшем расположении духа, так как субботним вечером он получил информацию иного толка.

В каждой области человеческих знаний, какова бы незначительна или таинственна она ни была, имеются свои знатоки и приверженцы. И каждая группа подобных людей имеет определенное место, где они могут собираться, чтобы беседовать, спорить, обмениваться информацией и делиться последними сплетнями.

Перемещения судов в восточной части Средиземноморья едва ли могут предоставить тему, по которой можно защитить докторскую диссертацию, но сами по себе они представляют огромный интерес для безработных моряков, каким в данный момент притворялся Эндрю Дрейк. Информационным центром о подобных передвижениях служит небольшая гостиница, называемая «Каю д'Оро», расположенная рядом с гаванью для яхт в Пирейском порту.

Дрейк уже успел понаблюдать за офисами агентов и, вероятно, владельцев «Салоника Лайн», но прекрасно отдавал себе отчет в том, что о их посещении не может быть и речи. Вместо этого он плотно уселся в гостинице «Каво д'Оро» и проводил свое время возле стойки бара, где сидели капитаны, помощники, боцманы, агенты, портовые всезнайки и моряки, ищущие работу, – все они попивали горячительные напитки и обменивались крупицами информации, которыми располагали. В субботу вечером Дрейк нашел нужного ему человека: боцмана, который когда-то работал на «Салоника Лайн». Понадобилось полбутылки вина, чтобы получить требуемую информацию.

– Чаще всего Одессу навещает «Санандрия», – просветил он Дрейка. – Старая калоша. Капитаном на ней – Никос Танос. По-моему, он сейчас здесь, в порту.

Корабль действительно оказался в порту, утром Дрейк нашел его – поржавевший и не слишком чистый средиземноморский сухогруз водоизмещением 5000 тонн, с твиндеком.[9] Его внешний вид не слишком нравился Дрейку, но если в следующий рейс он направлялся в Черное море и далее в Одессу, Дрейк готов был смириться с чем угодно: пусть у него даже будет весь корпус в дырах.

К закату он нашел и его капитана, узнав предварительно, что и Танос, и все его помощники были родом с греческого острова Хиос. Большинство управляемых греками торговых судов представляют из себя практически семейное предприятие, капитан и его ближайшие помощники обычно выходцы с одного и того же острова, а часто, кроме того, связаны семейными узами. Дрейк не знал ни слова по-гречески, но, к счастью, английский – lingua franca[10] международного морского сообщества даже в Пирее. Итак, непосредственно перед заходом солнца ему удалось найти капитана Таноса.

Жители Северной Европы после окончания рабочего дня направляются домой, к своей жене и семье. Обитатели же Восточного Средиземноморья прямым ходом двигаются в кофейню – к друзьям и разговорам. Меккой завсегдатаев кофеен в Пирее является улица, идущая вдоль гавани, которая называется Ахти Миаули; вблизи нее нет ничего, кроме офисов судоходных компаний и кофеен.

У каждого любителя этого напитка есть свое любимое заведение, и они всегда переполнены. Когда капитан Танос бывал на берегу, он предпочитал открытое кафе, называемое «Микис», здесь и нашел его Дрейк: тот сидел перед непременной чашкой густого черного кофе, стаканом холодной воды и бокалом «узу». Это был коренастый, широкоплечий, почерневший на солнце человек с кудрявыми черными волосами и недельной щетиной на щеках.

– Капитан Танос? – осведомился Дрейк.

Человек подозрительно посмотрел на англичанина снизу вверх и молча кивнул.

– Никос Танос, с «Санадрии»? – Моряк вновь кивнул.

Три его компаньона, не говоря ни слова, наблюдали за ними.

Дрейк широко улыбнулся и сказал:

– Меня зовут Эндрю Дрейк. Могу я предложить вам выпить?

Капитан Танос указательным пальцем показал на свой стакан и стаканы своих компаньонов. Дрейк, все еще стоя на ногах, подозвал официанта и заказал пять бокалов для всех. Танос молча кивнул ему на свободное место – своеобразное приглашение присоединяться к ним. Дрейк знал, что дело будет двигаться медленно, может быть, на это уйдут дни. Но теперь он не собирался спешить: он нашел свой корабль.

Заседание, которое состоялось пять дней спустя в Овальном кабинете, было значительно менее спокойным. Все семь членов специального комитета Совета национальной безопасности присутствовали на нем, председательствовал президент Мэтьюз. Все они не спали половину ночи, читая стенограмму заседания Политбюро, на котором маршал Керенский выдвинул свою программу войны, а Вишняев сделал заявку на власть. Все восемь человек были глубоко потрясены. Теперь их внимание было сосредоточено на генерале Мартине Крейге, председателе Объединенного комитета начальников штабов.

– Вот такой вопрос, генерал, – поинтересовался президент Мэтьюз, – возможно ли все это?

– Если говорить в терминах войны с применением обычного оружия на территории Западной Европы, начиная от железного занавеса и кончая портами на побережье Ла-Манша, – даже допуская использование тактических ядерных снарядов и ракет, – да, господин президент, это возможно.

– Сможет Запад до следующей весны повысить свою обороноспособность до такого уровня, чтобы этот план нельзя было осуществить?

– Это труднее, господин президент. Конечно, мы могли бы отправить отсюда из Штатов больше людей и вооружений в Европу. Это даст Советам предлог увеличить свои войска вдоль линии противостояния, если им вообще когда-либо нужны были предлоги. Но что касается наших европейских союзников, у них нет тех резервов, какими располагаем мы: уже на протяжении десятилетия они постоянно сокращали свои армии, количество вооружения и уровень готовности, пока, наконец, не дошли до такой степени, когда разница между людскими ресурсами и боевым оснащением для ведения войны с применением обычных средств между силами НАТО и Варшавского Договора в пользу последнего не достигла такого уровня, который невозможно будет устранить всего лишь за девять месяцев. Подготовка, которая потребуется личному составу, даже если призвать его на военную службу немедленно; производство нового, достаточно сложного оружия, – всего этого нельзя добиться за девять месяцев.

– Итак, они вновь оказались в положении, в каком были в 1939 году, – мрачно заметил министр финансов.

– Ну а как насчет ядерного варианта? – тихо спросил Билл Мэтьюз.

Генерал Крейг пожал плечами.

– Если Советы пойдут в наступление всеми силами, он неизбежен. Конечно, кто предупрежден, тот вооружен, но в наше время программы перевооружения и подготовки личного состава занимают слишком много времени. Мы предупреждены и сможем теперь замедлить советское наступление на запад, сорвав тем самым график Керенского с его ста часами. Но сможем ли мы полностью остановить их – все чертовы виды советских вооруженных сил: армию, ВМФ и ВВС, – это уже другой вопрос. К тому времени, когда мы узнаем на него ответ, может быть уже слишком поздно. Вот почему использование нашего ядерного оружия становится неизбежным. Если только, естественно, сэр, мы не оставим Европу и триста тысяч наших парней там на произвол судьбы.

– Дэвид? – спросил президент.

Госсекретарь Лоуренс похлопал по лежавшей перед ним папке.

– Возможно, в первый раз в жизни я соглашаюсь с Дмитрием Рыковым: речь идет не только о Западной Европе. Если Европа падет, то не удержатся и Балканы, Восточное Средиземноморье, Турция, Иран и арабские государства. Десять лет назад мы импортировали пять процентов нашей нефти, пять лет назад эта доля возросла до пятидесяти процентов. Теперь это шестьдесят два процента, и это соотношение постоянно растет. Даже весь американский континент – и север, и юг, – смогут обеспечить всего лишь пятьдесят пять процентов наших потребностей при максимальных темпах добычи. Нам нужна арабская нефть. Без нее нам – конец, также как и Европе, и при этом не будет сделано ни единого выстрела.

– Какие-нибудь предложения, господа? – продолжил президент.

– «Соловей», конечно, весьма ценен, но всему есть свои пределы, особенно теперь, – выдал Станислав Поклевский. – Почему бы не встретиться с Рудиным и выложить карты на стол? Мы теперь знаем о плане «Борис», знаем их намерения. И мы предпримем меры, чтобы воспрепятствовать им, сделать так, чтобы они не работали. Когда он проинформирует об этом свое Политбюро, они осознают, что элемент внезапности потерян, что военный вариант теперь не сработает. Это будет концом «Соловья», но и план «Борис» прекратит существование.

Директор ЦРУ Боб Бенсон энергично покачал головой в знак своего несогласия.

– Не думаю, что все так просто, господин президент. Как я понял из прочитанного, дело не в том, что нужно в чем-то убеждать Рудина или Рыкова. Внутри Политбюро, как нам известно, разгорается яростная фракционная борьба. И ставкой в ней вопрос – кто будет преемником Рудина. И ко всему – над ними теперь нависает голод. Вишняев и Керенский сделали предложение о ведении ограниченной войны как с целью получения излишков продовольствия в Западной Европе, так и для того, чтобы заставить советский народ подчиняться жесткой военной дисциплине. Если мы раскроем то, что знаем, Рудину, – это ничего не изменит. Это, напротив, может способствовать его падению. Вишняев и его фракция победят: они совершенно невежественны в отношении того, что творится здесь, на Западе, а также, как мы, американцы, будем реагировать в случае нападения. Даже если элемент внезапности будет утерян, но зерновой-то голод по-прежнему будет висеть над ними дамокловым мечом, и они все равно могут попытаться использовать военный вариант.

– Я согласен с Бобом, – заявил Дэвид Лоуренс. – Здесь можно найти параллель с положением японцев сорок лет назад. Нефтяное эмбарго вызвало падение умеренной фракции Коноэ. А вместо него мы получили генерала Тодзио, и впоследствии – Пирл Харбор. Если сейчас Максим Рудин будет устранен от власти, на его месте может оказаться Ефрем Вишняев. И, основываясь на этих документах, можно сделать вывод, что это приведет к войне.

– Тогда Максим Рудин не должен быть свергнут, – сделал заключение президент Мэтьюз.

– Господин президент, я протестую, – горячо вступился Поклевский. – Должен я так понимать, что теперь усилия Соединенных Штатов будут направлены на то, чтобы волосок не упал с головы Максима Рудина? Неужели мы забудем, что он сделал, сколько людей было уничтожено при его режиме, и сами возведем его на вершину власти в Советской России?

– Стан, извини, – веско резюмировал президент Мэтьюз. – В прошлом месяце я санкционировал отказ Соединенными Штатами в поставке Советскому Союзу зерна, в котором тот нуждается, чтобы избежать голода. Но только до тех пор, пока я не узнал, что может принести в перспективе этот голод. Я не могу далее продолжать политику отказа, так как теперь мы точно знаем, какова эта перспектива. Господа, я собираюсь набросать вчерне сегодня вечером личное письмо президенту Рудину с предложением о встрече Дэвида Лоуренса и Дмитрия Рыкова на нейтральной территории, где они должны будут начать переговоры о новом соглашении об ограничении вооружений ОСВ-4 и любых других проблемах, представляющих взаимный интерес.

Когда Эндрю Дрейк возвратился в «Каво д'Оро» после второй встречи с капитаном Таносом, там его уже ожидала записка. Она была написана Азаматом Кримом, и в ней сообщалось, что он и Каминский только что поселились в известном ему отеле.

Час спустя Дрейк присоединился к ним. Пикап добрался до места без всяких приключений. Ночью оружие и боеприпасы поштучно перенесли в комнату Дрейка в «Каво д'Оро», для этого Каминский и Крим нанесли к нему поодиночке визиты. Когда все снаряжение было надежно спрятано, он повел их всех ужинать. На следующее утро Крим вылетел обратно в Лондон, там он должен был поселиться на квартире у Дрейка и ожидать его телефонного звонка. Каминский остановился в небольшом пансионате где-то на задворках Пирея. Там было довольно неудобно, но зато не надо было сообщать свое имя.

В то время, когда они ужинали, госсекретарь США уединился для беседы с глазу на глаз с послом Ирландии в Вашингтоне.

– Для того, чтобы моя встреча с министром иностранных дел Рыковым закончилась успехом, – сообщил ему Дэвид Лоуренс, – нам никто не должен мешать. Необходимо добиться полного уединения. Мы должны проявлять особую осторожность. Рейкьявик в Исландии для этого не годится: он слишком заметен, у нас там база в Кефлавике, и мы там будем словно на территории США. В Женеве полно любопытных глаз, то же самое можно сказать о Стокгольме и Вене. Хельсинки, как и Исландия, будут чересчур близко. Ирландия расположена на полпути между Москвой и Вашингтоном, и у вас все еще можно найти уединенные места.

В эту ночь отмечался интенсивный обмен закодированными посланиями между Вашингтоном и Дублином. Не прошло и суток, как правительство в Дублине согласилось принять у себя встречу и предложило расписание полетов для обеих сторон. Еще через несколько часов личное послание президента Мэтьюза президенту Максиму Рудину было на пути в Москву к послу Дональдсону.

Эндрю Дрейк с третьей попытки добился беседы наедине с капитаном Никосом Таносом. К тому времени у старого грека уже не было сомнений, что молодому англичанину что-то от него было надо, но он не показывал ни малейших признаков любопытства. Как обычно, Дрейк заказал кофе и «узу».

– Капитан, – начал Дрейк, – у меня есть одна проблема, и я думаю, что вы можете мне помочь.

Танос приподнял одну бровь, но, не сказав ни слова, продолжал смотреть на свой кофе.

– Где-то в конце месяца «Санандрия» отправится в рейс из Пирея в Стамбул и далее в Черное море. Мне кажется, что вы должны будете зайти там в Одессу.

Танос молча кивнул.

– Мы должны отчалить 30-го, – сообщил он, – и, верно, мы зайдем для разгрузки в Одессу.

– Я хочу поехать в Одессу, – заявил Дрейк, – я должен добраться до Одессы.

– Вы англичанин, – заметил Танос. – В Одессу организуются турпоездки группами. Вы можете долететь туда самолетом. Советские теплоходы совершают круизы прямо из Одессы, и вы можете присоединиться к одному из них.

Дрейк отрицательно покачал головой.

– Не все так просто, – сказал он, – капитан Танос, мне не дадут визу для поездки в Одессу. Мое заявление будут рассматривать в Москве и там мне обязательно откажут.

– А причина, по которой вы должны ехать? – подозрительно спросил Танос.

– У меня есть девушка в Одессе, – сказал Дрейк. – Моя невеста. Я хочу вывезти ее оттуда.

Капитан Танос решительно покачал головой из стороны в сторону. Он, как и его предки с Хиоса, занимались контрабандой разнообразного товара по всему Восточному Средиземноморью еще с тех времен, когда Гомер учил свои первые слова в младенчестве, и ему было прекрасно известно, насколько оживленными были контрабандные тропы как в Одессу, так и из нее, а также его собственная команда имела неплохой побочный заработок, завозя такие предметы роскоши, как нейлоновые чулки, парфюмерию и кожаные пальто на черный рынок, процветавший в этом украинском порту. Но контрабандный вывоз людей – это совсем другое дело, и у него не было ни малейшего желания ввязываться в него.

– Мне кажется, вы не понимаете, – поспешил уточнить Дрейк. – И речи не может быть о том, чтобы вывезти ее на «Санандрии». Позвольте, я объясню.

Он достал фотографию, на которой были изображены он сам и необыкновенно красивая девушка, – они сидели на балюстраде Потемкинской лестницы, которая соединяет город с портом. Танос мгновенно вновь проявил недюжинный интерес, поскольку девушка действительно стоила того, чтобы на нее посмотреть.

– Я закончил факультет исследования российских проблем в университете Брэдфорда, – продолжал Дрейк. – В прошлом году меня послали на полгода по обмену студентами, и я провел эти шесть месяцев в университете Одессы. Там я и встретил Ларису. Мы полюбили друг друга и хотели пожениться.

Как и большинство греков, Никос Танос гордился своей сентиментальной натурой. Дрейку удалось затронуть нужную струну.

– И почему же не женились? – спросил он.

– Нам не позволили советские власти, – сказал Дрейк. – Конечно же, я хотел привезти Ларису в Англию, жениться и остаться там жить. Она подала заявление на выезд, но ей отказали. Я несколько раз пытался делать то же самое в отношении нее из Лондона. Но никакого результата. Тогда в июле я попытался сделать так, как вы только что предложили: поехал с туристической группой на Украину – в Киев, Тернополь и Львов.

Он достал свой паспорт и показал Таносу отметки, сделанные в киевском аэропорту.

– Она приехала в Киев, чтобы повидаться со мной. Мы занимались любовью. Недавно я получил от нее письмо, где она пишет, что у нее будет наш ребенок. Поэтому теперь я в еще большей степени обязан жениться на ней.

Капитану Таносу также были известны правила: они действовали среди его соплеменников с незапамятных времен. Он вновь посмотрел на фотографию, – Дрейк не собирался ему объяснять, что девушка на самом деле проживала в Лондоне и позировала для фотографии в студии недалеко от станции метро Кинг Кросс, а также что использованная в качестве фона Потемкинская лестница была всего лишь увеличенной деталью с рекламного плаката, купленного в Лондоне же, в конторе «Интуриста».

– Ну и как же вы собираетесь вывезти ее? – спросил он.

– В следующем месяце, – сказал Дрейк, – из Одессы отойдет в круиз по Средиземноморью советский теплоход «Литва» с большой группой на борту, посланной советской молодежной организацией – комсомолом.

Танос кивнул, он хорошо знал «Литву».

– Поскольку я поднимал слишком много шума по поводу Ларисы, власти теперь не пустят меня в страну. Ларисе никогда бы не удалось попасть в состав этой тургруппы, но в местном отделении министерства внутренних дел есть один служащий, которому нравится жить лучше, чем позволяют его доходы. Он даст ей возможность попасть в состав этого круиза и подготовит все необходимые документы, а когда корабль прибудет в Венецию, там уже буду я. Но этот служащий хочет получить десять тысяч американских долларов. Они у меня есть, но я должен передать пакет с ними Ларисе.

Это уже имело смысл для капитана Таноса: он знал, насколько была коррумпирована бюрократия на южном побережье Украины, в Крыму и Грузии, – коммунизм там, или не коммунизм. То, что какой-то служащий готов был «организовать» несколько документов в обмен на достаточную сумму в западной валюте, чтобы значительно улучшить свое материальное положение, было совершенно нормальным.

Через час они пришли к соглашению: за 5000 долларов Танос возьмет Дрейка на борт в качестве палубного матроса на время этого рейса.

– Мы отходим 30-го, – сообщил он, – а в Одессе будем где-то 9-го или 10-го. Ты должен быть на причале, где пришвартована «Санандрия», в шесть часов вечера 30-го. Подожди, пока на берег не сойдет представитель агента, и сразу же поднимайся на борт, пока не прибыли иммиграционные чиновники.

Через четыре часа в квартире Дрейка в Лондоне зазвенел телефон: Азамат Крим получил сообщение от Дрейка, который по-прежнему находился в Пирее, – о дате, которую должны были знать Мишкин и Лазарев.

Президент Мэтьюз получил ответ от Максима Рудина 20-го. Это было личное послание, такое же, какое было послано советскому лидеру. В этом письме Рудин давал согласие на секретную встречу Дэвида Лоуренса и Дмитрия Рыкова в Ирландии, запланированную на 24-е.

Президент Мэтьюз перекинул письмо через стол Лоуренсу.

– Он не теряет времени, – заметил он.

– У него нет времени, которое он мог бы терять, – отпарировал госсекретарь. – Все уже готово. В Дублине у меня уже сидят два человека, проверяя, как все подготовлено к встрече. Завтра наш посол в Дублине должен встретиться с советским послом, чтобы окончательно договориться о деталях.

– Прекрасно, Дэвид, ты знаешь, что тебе надо делать, – заявил американский президент.

Азамату Криму надо было опустить письмо или открытку Мишкину изнутри Советского Союза, чтобы на нем были русские марки, – написано оно также должно было быть по-русски. Ему надо было провернуть это как можно скорее, – он не мог дожидаться, пока советское консульство в Лондоне выдаст ему визу на посещение страны, так как на это могло уйти до четырех недель. С помощью Дрейка он довольно легко разрешил эту проблему.

Вплоть до 1980 года главный аэропорт города Москвы – Шереметьево представлял из себя довольно неприглядное, небольшое и запущенное заведение. Но к Олимпийским играм советское правительство построило здесь прекрасное, современное здание аэропорта, о котором Дрейк навел некоторые справки.

Все службы в этом новом аэропорту, из которого осуществляется руководство всеми полетами на дальнее расстояние из Москвы, были великолепны. По всей территории аэропорта были развешаны многочисленные красочные щиты, на которых превозносились достижения советской науки и техники, – странно, правда, что нигде на них не было малейшего упоминания, что все строительные работы выполнялись по контракту одной западногерманской фирмой, так как ни одна советская строительная организация не могла обеспечить должного уровня качества и завершения строительства в требуемые сроки. Западным немцам заплатили кругленькую сумму в твердой валюте, но в контракте были предусмотрены и жесткие санкции в случае, если аэропорт не был бы готов к началу Олимпиады 1980 года. По этой причине немцы использовали во время строительства только два русских ингредиента – воду и песок. Все остальное завозилось большегрузными грузовиками из Западной Германии с тем, чтобы быть полностью уверенным в том, что поставки будут произведены точно в срок.

В огромных залах для транзитных и отбывающих пассажиров они установили почтовые ящики для тех, кто хотел отправить перед отлетом из Москвы свои почтовые открытки. КГБ проверяет все письма, открытки, телеграммы и телефонные звонки, как поступающие, так и отправляемые из Советского Союза. Хотя для этого требуются огромные усилия, тем не менее это так. Но новые залы для отбывающих пассажиров использовались в Шереметьево как для международных, так и для внутренних рейсов на дальние расстояния в Советском Союзе.

Крим купил свою почтовую открытку в представительстве Аэрофлота в Лондоне. Негашеные советские марки, которые можно было наклеить на открытку (так, чтобы это соответствовало внутренним почтовым тарифам), были запросто куплены в специализированном филателистическом магазине Стенли Гиббонса. На открытке, представляющей из себя изображение сверхзвукового, пассажирского реактивного самолета Ту-144, было написано по-русски:

Хабаровск расположен в дальневосточной части Сибири, рядом с Японским морем, – группа, которая должна была бы вылететь в этот город рейсом Аэрофлота, обязательно должна была воспользоваться тем же залом для отправляющихся пассажиров, что и транзитные пассажиры с рейса на Японию. Письмо было адресовано Давиду Мишкину по его Львовскому адресу.

Азамат Крим вылетел рейсом Аэрофлота из Лондона в Москву, чтобы пересесть там на рейс Аэрофлота в токийский аэропорт Нарита. У него был билет в один конец. Ему пришлось прождать около двух часов в зале для транзитных пассажиров в Москве. Здесь он опустил подготовленную открытку в почтовый ящик и вылетел в Токио. Сразу же по прибытии он пересел на рейс Джапэн Эйрлайнз и вернулся в Лондон.

Служащие КГБ в почтовом отделении московского аэропорта проверили открытку и, предположив, что она была отправлена каким-то русским своему украинскому кузену, – оба из которых проживали и работали внутри СССР, – отправили ее по адресу. Три дня спустя она прибыла во Львов.

В то время, как уставший и по горло сытый перелетами на реактивных самолетах крымский татарин возвращался по воздуху из Японии, меньший по размеру реактивный самолет внутренней норвежской авиалинии Бротхенс-САФЕ все еще парил высоко над рыбацким городком Алезундом, вскоре он начал снижаться по направлению к муниципальному аэропорту, расположенному на плоском острове через залив. Сидевший возле иллюминатора Тор Ларсен посмотрел вниз с внезапным приливом возбуждения, которое всегда охватывало его при возвращении в небольшой город, в котором он вырос и который навсегда останется для него родным домом.

Он появился на свет в 1935 году в доме рыбака, стоявшем в старом квартале Бугольмен, который уже давно был снесен, чтобы освободить место под строительство шоссе. Перед войной Бугольмен был рыбацким кварталом – масса деревянных домиков, выкрашенных в серый, голубой и ярко-красный цвета. Как и у всех других домов в их ряду, от небольшой веранды в задней части дома начинался двор, спускавшийся прямо к фиорду. Там была построена шаткая деревянная пристань, возле которой его отец, как и другие независимые рыбаки, швартовали свои небольшие суда после возвращения с моря; здесь с самого раннего детства его ноздри щекотал запах смолы, краски, соли и рыбы.

Еще ребенком он часто сидел на пристани своего отца, наблюдая, как мимо проходят большие корабли для швартовки в Сторнескее, и воображая те страны, которые они, должно быть, посетили там, – далеко за западным океаном. Едва ему исполнилось семь лет, как он уже мог управлять своим собственным маленьким яликом в нескольких сотнях ярдах от берега Бугольмена, направляя его туда, где стоявшая напротив, через фиорд, старая гора Сула отбрасывала свою тень на блестевшую на солнце воду.

«Он будет моряком, – заявил его отец, с удовлетворением наблюдая за ним со своей пристани, – не рыбаком, который останется вблизи этих берегов, а настоящим моряком».

Ему было пять, когда в Алезунд пришли немцы – огромные люди в серых шинелях, топавшие по мостовым подкованными сапогами. Настоящую войну он увидел, когда ему исполнилось семь. Стояло лето, и, поскольку в школе Норвой были каникулы, отец разрешил ему поехать с ним на рыбалку. Вместе с остальной рыболовной флотилией из Алезунда лодка отца вышла далеко в море под охраной немецкой лодки класса «Е». Ночью он проснулся оттого, что вокруг него двигалось множество людей. Вдалеке на западе мигали огоньки на мачтах флотилии с Оркнейских островов.

Рядом с суденышком его отца на волнах колыхалась весельная шлюпка, а на палубе команда лихорадочно переставляла ящики с селедкой. Прямо перед его изумленными глазами из тайника под этими ящиками появился бледный и изможденный молодой человек, которому помогли забраться в шлюпку. Через несколько минут она растворилась во тьме, двигаясь к оркнейской флотилии, – очередной радист из Сопротивления отправился в Англию для подготовки. Отец взял с него обещание никогда не упоминать о том, что он увидел. Неделю спустя вечером в Алезунде послышались щелчки ружейных выстрелов, и мать велела ему особенно усердно молиться, потому что его школьный учитель отправился на небеса.

К тому времени, когда он превратился в подростка, растущего не по дням, а по часам, – но уж точно быстрее, чем его мать успевала подгонять одежду, из которой он вырастал, – он увлекся радио и через два года сконструировал свой собственный приемопередатчик. Отец смотрел на созданный им аппарат с восхищением, – это было выше его понимания. Тору было уже шестнадцать, когда на следующий день после Рождества 1951 года он поймал «СОС» с терпящего бедствие посреди Атлантики корабля. Это был «Флаинг Энтерпрайз», чей груз сместился в трюме и теперь, во время шторма, показал себя.

В течение шестнадцати дней весь мир и норвежский подросток с замиранием сердца следили за тем, как американский капитан датского происхождения Курт Карлсен, отказавшись покинуть свое тонущее судно, кабельтов за кабельтовым постепенно продвигал его через бурю к южному побережью Англии. Тор Ларсен часами просиживал на чердаке, не снимая наушников и наблюдая сквозь слуховое окошко за разбушевавшимся океаном, начинавшимся сразу же за входом в фиорд, – он страстно желал старенькому сухогрузу благополучно добраться до порта. Но в конце концов 10 января 1952 года корабль затонул, не дойдя всего пятидесяти семи миль до гавани Фалмута.

Ларсен слышал по своему радио все перипетии этой борьбы, – последние, затухающие свистки, извещавшие о гибели судна и известие о спасении его бесстрашного капитана. После этого он снял наушники, отложил их в сторону и спустился вниз к родителям, которые сидели за столом.

– Я принял решение, – известил он, – относительно того, кем собираюсь стать. Я буду капитаном дальнего плавания.

Спустя месяц он поступил на службу в торговый флот.

Самолет коснулся взлетной полосы и покатил на остановку возле небольшого уютного здания аэропорта, возле автостоянки которого в пруду плавали гуси. Его жена Лиза ожидала его с шестнадцатилетней дочерью Кристиной и четырнадцатилетним сыном Куртом. Эта парочка верещала, словно сороки – и во время короткой поездки через остров до парома, и на пароме, который перевез их через фиорд до Алезунда, и всю дорогу до дома, – их комфортабельного дома в стиле ранчо в стоявшем на отшибе пригороде Боунсете.

Как хорошо быть дома, подумалось ему. Он повезет Курта на рыбалку в Боргунд Фьорд, как и его отец брал его, когда он был юношей, – они устроят пикник в эти последние оставшиеся от лета деньки прямо в их небольшом катере с каютой или на каком-нибудь одном из крошечных зеленых островков, разбросанных по всему фиорду. Впереди его ждал трехнедельный отпуск, – потом Япония, а в феврале – капитанский мостик на самом крупном корабле, который когда-либо видел мир. Он проделал огромный путь от деревянного домика в Бугольмене, но Алезунд по-прежнему был его домом, и ни одно место во всем мире не могло с ним сравниться для этого потомка викингов.

Ночью 23 сентября «Гольфстрим», изготовленный корпорацией Грумман, окрашенный в цвета известной гражданской авиакомпании, поднялся в воздух с военно-воздушной базы Эндрюс и направился на восток через Атлантику, имея на борту дополнительные баки с топливом, чтобы совершить длительный перелет до аэропорта Шэннон. В ирландской системе контроля за воздушным сообщением он проходил как обычный чартерный рейс. Когда самолет приземлился в Шэнноне, его сразу же передвинули подальше в темноту, – в ту сторону взлетного поля, которая находилась вдалеке от здания этого международного аэропорта, и где самолет был окружен пятью черными лимузинами с задернутыми занавесками. Госсекретарь Дэвид Лоуренс и шесть сопровождавших его официальных лиц были встречены послом США и главой канцелярии посольства, после чего все пять лимузинов покинули территорию аэропорта сквозь боковые ворота в проволочном ограждении. Машины двигались через погруженную в сон сельскую местность в направлении графства Мит.

В ту же ночь двухмоторный реактивный Ту-134 Аэрофлота дозаправился в аэропорту Шенефельд Восточного Берлина и направился на запад над территориями Германии и Нидерландов в сторону Британских островов и Ирландии. О нем сообщалось, как о специальном рейсе Аэрофлота, который должен был привезти в Дублин торговую делегацию. Именно в таком качестве английские воздушные диспетчеры передали этот рейс своим ирландским коллегам после того, как самолет пересек побережье Уэльса. В Ирландии рейс перехватили военные диспетчеры, и за два часа до рассвета самолет приземлился на базе ирландских ВВС Балдонелл рядом с Дублином.

Здесь «Ту» поставили между двумя ангарами, чтобы его нельзя было увидеть из остальных зданий аэропорта, где его встречал советский посол, ирландский замминистра иностранных дел и шесть лимузинов. Министр иностранных дел Рыков и сопровождающие его лица быстро заскочили в машины, занавески на которых были задернуты, и покинули территорию авиабазы.

На высоких берегах реки Бойн, среди необыкновенно красивого ландшафта, недалеко от торгового города Слейн в графстве Мит стоит замок Слейн – наследственное владение семейства Конингэм, графов Маунт Чарльз. Молодого графа конфиденциально попросили от имени ирландского правительства провести недельный отпуск вместе со своей необыкновенно красивой графиней в каком-нибудь фешенебельном отеле на западе страны, а свой замок сдать на несколько дней в аренду правительству. Граф согласился. На ресторан, который стоял рядом с замком, повесили объявление «Закрыто на ремонт», его персоналу дали недельный отпуск; вместо них там появилась правительственная обслуга, а вокруг замка в самых разных местах расположились ирландские полицейские в штатском. Как только обе кавалькады лимузинов проехали внутрь, ворота сразу же были плотно закрыты. Если местные жители и заметили что-то, у них хватило ума никому не упоминать об этом.

Оба государственных деятеля встретились для краткого завтрака в столовой времен одного из королей Георгов возле отделанного мрамором камина, приписываемого Адаму.

– Дмитрий, как я рад видеть вас снова, – сказал Лоуренс, протягивая руку для рукопожатия.

Рыков энергично потряс ее. Он посмотрел вокруг себя на серебро, подаренное Георгом IV и портреты рода Конингэмов, развешанные на стенах.

– Вот, значит, как вы живете, декадентствующая буржуазия, – протянул он.

– Хотелось бы, чтобы так было, Дмитрий, очень хотелось бы, – расхохотался Лоуренс.

Ровно в одиннадцать, в окружении своих помощников, оба уселись за стол переговоров в великолепной готической круговой библиотеке, спроектированной Джонсоном. Время для шуток прошло – надо было заниматься делом.

– Господин министр иностранных дел, – обратился Лоуренс, – мне кажется, что и у вас, и у нас есть кое-какие проблемы. Нас беспокоит продолжающаяся гонка вооружений в наших двух странах, которую, кажется, ничто не способно не только остановить, но даже замедлить, – нас это очень сильно беспокоит. Вас же, по-видимому, заботит предстоящий урожай в Советском Союзе. Надеюсь, что совместными усилиями мы сможем найти способы разрешить стоящие перед нами проблемы.

– Я также надеюсь на это, господин государственный секретарь, – осторожно ответил Рыков. – Что вы задумали?

Имеется всего один авиарейс в неделю из Афин в Стамбул, его совершают по вторникам самолеты компании Сабена, вылетающие из афинского аэропорта Элленикон в 14.00 и приземляющиеся в Стамбуле в 16.45. Во вторник, 28 сентября, этим рейсом вылетел Мирослав Каминский, проинструктированный Эндрю Дрейком закупить для него замшевые и кожаные пиджаки, которыми он собирался торговать в Одессе.

В тот же день госсекретарь Лоуренс закончил докладывать специальному комитету Совета национальной безопасности, собравшемуся в Овальном кабинете.

– Господин президент, господа, мне кажется, дело у нас в кармане. При условии, что Максим Рудин сумеет удержать контроль за Политбюро и заключит этот договор. Предложение заключается в следующем: мы и Советы посылаем каждые по две команды на возобновляемые переговоры по ограничению стратегических вооружений. Предполагаемое место – вновь Ирландия. Ирландское правительство подготовит подходящий конференц-зал и места для проживания членов делегаций при условии, что и мы и Советы дадут на это согласие. Одна делегация с каждой стороны усядется друг против друга за стол, чтобы обсудить широкий круг вопросов по ограничению стратегических вооружений. Здесь действительно многое можно будет обсудить: я добился от Дмитрия Рыкова уступки в отношении того, что предмет переговоров не должен исключать термоядерные вооружения, стратегическое оружие, международные инспекции, тактическое ядерное оружие, обычное оружие, количество войск, а также вопрос их разъединения вдоль линии железного занавеса.

Послышался единый возглас одобрения и удивления со стороны остальных семи человек, присутствующих на совещании. Ни одна предыдущая американо-советская конференция по ограничению вооружений не затрагивала столь широкого крута вопросов. Если по всем этим вопросам удастся добиться продвижения в сторону реальной и контролируемой разрядки международной напряженности, это, действительно, окажет положительное воздействие на дело мира.

– На этих переговорах будет обсуждаться то, чему, как подразумевается, и посвящена эта конференция, и поскольку весь мир заинтересован в ее успехе, необходимо будет организовать предоставление обычных бюллетеней для прессы, – резюмировал госсекретарь Лоуренс. – И еще одно: в тени основной конференции будет проходить вторая конференция технических экспертов, предметом переговоров которых будет продажа Советам, – условия этого еще надо будет обговорить, но, вероятно, по меньшим, чем мировые, ценам, – итак, продажа до пятидесяти пяти миллионов тонн зерна, технологий для производства потребительских товаров, добычи нефти и компьютеров. На каждой стадии переговоров будет существовать прямая связь между первой и второй делегациями с каждой стороны. Скажем, они делают уступку по вооружениям, мы – скидываем цену с наших товаров.

– Когда планируется начать переговоры? – осведомился Поклевский.

– Это несколько удивительно, – ответил Лоуренс. – Обычно русские предпочитают работать очень медленно. А теперь, похоже, спешат: они хотят начать через две недели.

– Боже, не можем же мы с колес подготовиться за две недели! – воскликнул министр обороны, чье министерство в данном случае было вовлечено напрямую.

– Надо подготовиться, – веско заметил президент Мэтьюз. – У нас может просто больше не быть такого шанса. Кроме того, наша делегация по ОСВ уже готова и получила необходимые указания. По правде сказать, они были готовы уже много месяцев назад. Надо будет привлечь сюда министерства сельского хозяйства, торговли и технологий, – и как можно скорее. Нам надо собрать делегацию, которая будет вести переговоры по оборотной стороне этого дела: торговле и технологиям. Господа, пожалуйста, позаботьтесь об этом. Займитесь этим немедленно.

На следующий день Максим Рудин представил этот же вопрос несколько иначе своему Политбюро.

– Они ухватили наживку, – заявил он, сидя во главе стола. – Как только они сделают уступку по пшенице или технологиям в одном зале для переговоров, мы сделаем минимально возможную уступку в другом зале. Мы получим наше зерно, товарищи, мы накормим народ, отодвинем угрозу голода, – и все это по минимальной цене. В конце концов, американцам никогда не удавалось переиграть русских на переговорах.

Послышался всеобщий гул одобрения.

– Какие уступки? – рявкнул Вишняев. – Как далеко отбросят эти уступки Советский Союз и триумф марксизма-ленинизма во всем мире?

– Что касается вашего первого вопроса, – отпарировал Рыков, – мы не сможем узнать, пока не закончим переговоры. Что же до второго – значительно меньше, чем отбросил бы нас голод.

– Необходимо прояснить два пункта, прежде чем мы примем решение: вести нам переговоры или нет, – заявил Рудин. – Первое, Политбюро будет постоянно информироваться на каждом этапе, поэтому если наступит момент, когда цена окажется слишком высокой, мы всегда будем иметь возможность на нашем заседании прервать переговоры, тогда я вынужден буду уступить товарищу Вишняеву и обратиться к его плану ведения войны весной следующего года. Второе, любые уступки, которые мы вынуждены будем сделать, чтобы получить пшеницу, не обязательно должны действовать в течение длительного времени после того, как будут произведены поставки.

На лицах некоторых людей, сидящих вокруг стола, появились широкие улыбки. Это был тот тип реальной политики, к которому члены Политбюро более привыкли, примером этому может служить то, как они превратили старые хельсинкские соглашения о разрядке в фарс.

– Очень хорошо, – сказал Вишняев, – но я думаю, что мы должны установить точные границы для наших делегаций на переговорах, за которые они не должны переступать в своих уступках.

– На это у меня нет никаких возражений, – сообщил Рудин.

Собравшиеся обсуждали этот вопрос примерно еще в течение часа с половиной. Рудин получил необходимые голоса за ведение переговоров, но опять с тем же незначительным преимуществом в семь голосов против шести.

В последний день месяца Эндрю Дрейк стоял в тени, отбрасываемой портовым краном, и наблюдал, как на «Санандрии» задраивают люки. На палубе в глаза бросались «вакуваторы», предназначенные для Одессы, – мощные всасывающие машины, которые, действуя наподобие пылесоса, должны были всасывать зерно из трюма корабля и сразу же подавать его в элеватор. Советский Союз, должно быть, хочет повысить свои возможности для перевалки зерновых грузов, подумалось ему, хотя и неизвестно почему. Под верхней открытой палубой располагались вилочные погрузчики для выгрузки в Стамбуле и сельскохозяйственная техника для Варны, в Болгарию, – часть перегруженных товаров, поставленных в Пирей аж из Америки.

Он увидел, как представитель агента сошел с корабля, пожав на прощание руку капитану Таносу. Танос оглядел пирс и заметил фигуру Дрейка, направляющуюся к нему, – в одной руке он держал чемодан, другая была занята сумкой, заброшенной на плечо.

Оказавшись в кабине капитана, Дрейк протянул ему свой паспорт и справки о проведенной вакцинации. Он расписался в судовом контракте и стал после этого членом команды. Пока он возился в кубрике, распихивая по углам свое снаряжение, капитан Танос внес его фамилию в список команды, успев проделать это до того, как на борт поднялся чиновник греческой иммиграционной службы. В каюте капитана они пропустили, как это водится, пару рюмок.

– У меня на борту еще один матрос, – сказал Танос как бы между прочим.

Иммиграционный чиновник проглядел список и кучу матросских книжек и паспортов, разложенных перед них. Большая часть их была греческими, но было и шесть иностранцев. Британский паспорт Дрейка резко выделялся на их фоне. Иммиграционный чиновник выудил именно его и стал шелестеть его страницами. Изнутри выпала пятидесятидолларовая банкнота.

– Безработный, – заметил Танос, – пытается добраться до Турции и дальше на Восток. Думает, что вы будете рады, если избавитесь от него.

Пять минут спустя удостоверения личности команды возвратились в деревянный ящик, а судовые документы были проштампованы, получив таким образом разрешение на выход из порта. Уже начинало темнеть, когда отдали швартовы, и «Санандрия», отойдя от пристани, сначала двинулась на юг, прежде чем повернуть на северо-восток в сторону Дарданелл.

Внутри корабля члены команды собрались за грязным обеденным столом. Один из них страстно надеялся, что никто из других матросов не заглянет под матрас на его койке, где была спрятана винтовка типа «Сако Хорнет». В Москве предназначенная для нее мишень сидела в это время за великолепным ужином.