"Семь отмычек Всевластия" - читать интересную книгу автора (Краснов Антон)

Глава четырнадцатая ПЕЛИСЬЕ ВЛИВАЕТСЯ В ДЕЛО

Россия — Франция — Египет, июнь 2004 года

Самолет, следующий рейсом из Москвы, приземлился в аэропорту Шарль де Голль в половине второго пополудни. Женя Афанасьев, с походным чемоданчиком, в легком сером костюме и солнцезащитных очках, сбежал по трапу. Тут же сказались отдельные пробелы в знании географии. Женя подумал, что он уже в Париже, однако оказалось, что он всего лишь в городке Руаси, и до Парижа еще тридцать километров.

Лечебница, в которой содержался многострадальный Жан-Люк Пелисье, находилась в пятнадцатом, юго-западном, округе Парижа, носящем звучное название Вожирар-Гренель. Когда Женя спросил у прохожего, где он может найти такую-то больницу, француз воззрился на него с откровенным удивлением. Афанасьев списал это на свое отвратительное произношение, однако выяснилось, что дело вовсе не в этом. Просто округ Вожирар-Гренель изобиловал больницами, лечебницами и прочими медицинскими учреждениями до такой степени, что всем обитателям округа только и оставалось, что болеть, болеть и болеть. Парижанин попытался втолковать все это бестолковому приезжему, однако толку от его советов вышло немного. Так что, прежде чем Афанасьев нашел искомую лечебницу, он обшарил весь округ. Поглазел на небоскребы комплекса «Фронт Сены», на статую Свободы, торчащую посреди Сены на островке! Да-да, именно статую Свободы! Только уменьшенную копию, конечно. Женя прогулялся по бульвару Периферик, глазея по сторонам, и наконец обнаружил то, что искал.

Лечебница, в которой содержался пылкий египтолог русского происхождения, находилась в глубине геометрически разбитого зеленого парка. Клейко пахло молодыми листьями, аромат их мешался с запахами, поднимавшимися от разогретого асфальта. Впрочем, у входа в регистратуру, обсаженного липами и кленами, было тенисто и прохладно. По скверику мирно прогуливались люди в одинаковых аккуратных пижамах. Другие сидели на лавочках, выкрашенных в приятный для глаза салатовый цвет.

Женя вздохнул и вошел в корпус. Примерно через час ему удалось получить разрешение посетить пациента палаты №66 (вот как!) Жана-Люка Пелисье.

— Вы журналист? — любопытствующе спросили у Афанасьева.

— Я — родственник, — скромно ответил он, хотя по профессии был как раз журналистом и никакого отношения к родне господина Пелисье не имел.

Пелисье оказался массивным, чрезвычайно упитанным человеком с орлиным носом и широкими скулами. В выражении маленьких глаз и иронической складке рта сквозило лукавство. Впрочем, сейчас лицо Пелисье выражало недовольство. Он отчаянно хмурил лоб, когда вглядывался в лицо стоявшего перед ним Афанасьева, а потом проговорил по-русски, и довольно-таки чисто, кстати:

— У моей мамы в России много родственников. Вы — кто?

— Хорошо говорите по-русски, месье Пелисье, — одобрительно сказал Женя на плохом французском. — Я, к сожалению, на вашем языке говорю гораздо хуже. Хотелось бы выйти на вольный воздух. Вас как, отпустят на прогулку, или же вы под постоянным присмотром?

— Это у вас в России при коммунистах все были под постоянным присмотром, — обиделся Пелисье. — А я тут могу ходить, как мне вздумается и где мне вздумается. Могу даже сбежать, если очень захочется. Только ведь меня тут же вернут.

— Кто?

— Да сами же горожане и вернут.

— Понятно, — проговорил Женя, — раз в пижаме, значит, представляешь опасность для общества. А я думал, что в Париже все либерально мыслящие на жизнь смотрят сквозь пальцы. Даже в самых крайних ее, жизни, проявлениях.

— Много вы понимаете, — буркнул Пелисье.

— Уважаемый месье, — заявил Женя, — как вы понимаете, я сюда приехал не для того, чтобы обсуждать Францию и французов. В данный момент меня интересует только один француз — это вы. Так вот, я друг вашего двоюродного брата Николая Ковалева. Меня прислал Анатолий Анатольевич Ковалев, ваш дядя.

— Дядья Толья? — обрадованно воскликнул Пелисье по-русски. — Да что ж вы сразу не сказали, что вы от него! Я знал, что дядя Толя что-нибудь придумает и если сам не выберется, так кого-нибудь пришлет, чтобы разобраться во всем этом дьявольском нагромождении фактов, из-за которых я попал сюда, — затараторил он, переходя с русского на французский и обратно. — Стоп! За такое дело нужно по чуть-чуть! — Он потянул из кармана металлическую флягу, отсвечивающую тусклым серебряным блеском. — Коньячный спирт! Хлебнете? Отличнейшая вещь! Это на основе коньячного спирта приготовляют лучшие в мире французские коньяки! Ух! — выдохнул он, потянув из горлышка. — Продирает, а! Да, наверное, мои русские гены все-таки крепкие.

— Гены, — пробурчал Афанасьев, — а также Васи, Коли и Толи. Да давайте, месье Пелисье! Ффф… здорово!

— Вы, наверное, один из учеников и коллег моего дяди? — деловито спросил Пелисье. — Ведь это он в свое время наставлял меня идти в археологию. Ну и вот — наставил! Как археолог археологу, хочу вам сказать, что я не сумасшедший. Не знаю, как могло такое случиться, но анализ подтвердил: ТА мумия — настоящая, времен фараона Рамсеса! Понимаете? Один зануда, борзописец Корниак, уже накатал длинную скучную статью, в которой он объясняет сходство букв на руке мумии и некоторых букв финикийского алфавита. Кретин! — рявкнул Пелисье. — Подтасовщик! Ему каменщиком работать бы! Он утверждает, что уже видел подобную надпись и говорит, что она действительно немного напоминает современный русский язык. Но он-то говорит, что это разновидность финикийского письма, его палестинская разновидность, и что эта надпись означает: «Мутный храм запрягает коней». Что за бред? А ведь там ясно написано по-русски: «КОЛЯН С БАЛТИКИ». Вы тоже мне не верите? — накинулся Пелисье на Афанасьева. — Если вы настоящий ученый, а не шарлатан и если вы присланы от дяди Толи, то должны мне помочь разобраться в этом.

— Я помогу, — тихо ответил Женя.

— Но ведь вы мне тоже не верите!

— Вот что, — сказал Афанасьев. — Я вам верю. Более того, я могу объяснить вам происхождение этой надписи. Вам никогда не казалось, что вы видели ее раньше? До раскопок?

Пелисье прищурился.

— Вообще-то казалось, — нерешительно произнес он. — Например, у дяди Толи такой же якорь вытатуирован. Стоп! У дяди Толи… племянник, мой кузен… Николай…

— Ну вот! — торжественно воскликнул Афанасьев.

— В самом деле, когда мы три года назад встречались с Николаем, я видел у него такую татуировку! — Пелисье стукнул себя по голове. — То есть… — он поднял голову, — то есть я в самом деле сумасшедший? Ведь…

— Вы не сумасшедший, — объявил Афанасьев. — Вы никакой не сумасшедший, потому что… Ну-ка, дайте я хлебну из вашей фляжки. Мерси! Так вот, Жан-Люк. Запаситесь хладнокровием. То, что я вам сейчас расскажу… Одним словом, слушайте!

По мере того как Афанасьев излагал фантастичные события, произошедшие с ним и его товарищами в последнее время (с не очень легкой руки дионов), Пелисье все больше ерзал на скамье. Когда Афанасьев закончил, Жан-Люк Привычно потянул из фляги. Наверное, пошло не в то горло. Пелисье поперхнулся, и Жене пришлось хлопать ему ладонью по спине. Наконец скорбный археолог откашлялся и, сложив руки на коленях, надолго замолк. Наверное, это занятие вскоре показалось ему не очень продуктивным. Потому он все-таки заговорил. Выпустил одну-единственную фразу:

— А только не пойму, месье Афанасьефф… кто из нас числится сумасшедшим, вы или я?

Через три дня Пелисье выписали из больницы. Врачи признали удовлетворительными результаты курса, после которого Пелисье совершенно избавился от навязчивых идей болезненного толка, которыми он был одержим по приезде из Египта. Через четыре дня Пелисье и Афанасьев вылетели в Египет. Жене Афанасьеву привелось увидеть место, где нашли гробницу и мумию его друга и одноклассника Коляна Ковалева, умершего три с половиной тысячи лет тому назад. Женя стоял с непокрытой головой под палящими лучами солнца и чувствовал, как опрокидывается и плывет в глазах ослепительное, сухое, беспощадное небо. Раскаленный песок, шесть метров погребальной шахты и три с половиной тысячелетия!..

Афанасьев коротко взвыл и нырнул в джип к Пелисье, где сухим, раздирающим горло шепотом потребовал себе холодного, со льдом, виски.

Впрочем, он недолго разыгрывал из себя безутешного байронического героя. В конце концов, Галлена и Альдаир обещали помочь, и они в самом деле способны на это!..

Вооружившись этой спасительной мыслью, Афанасьев приступил ко второй части своего египетского вояжа: корыстной. Он прекрасно помнил, куда спрятали они с Коляном золотого быка. Место было такое, что бык мог храниться там тысячелетиями. Афанасьев пошел на дело один, ночью, вооружившись фонарем и инструментами. Но все предосторожности, все ухищрения и старания оказались тщетными: статуя, отлитая из чистого золота, статуя весом в девяносто килограммов, статуя, чья художественная ценность, верно, значительно превышала даже ее громадную материальную стоимость, — исчезла.

Исчезла бесследно.

Афанасьев сжал зубы и, присев на холодный ночной камень, закурил. Ночь раскинулась, распростерла крылья, как огромная черная птица. Женя курил и глядел в черное египетское небо, такое же головокружительное, с отточенными кинжалами дальних звезд, как три тысячи лет назад. «Наверное, я перепутал место, — малодушно думал он, не желая утверждаться в мысли, что сокровище банально сперли, умыкнули, стырили, похитили. — Наверное, за многие века ландшафт изменился, и я просто не туда пришел. К тому же я выпил сегодня. Ладно! Значит, так и должно быть! Успеем еще найти этого быка. Придем сюда с Коляном! Ведь мы с залетными божками обязательно вытащим его из древнеегипетской дыры. Хорошо даже, что я не нашел этот рогатый металлолом. А то столько бы с ним намучился! А сейчас не до того…»

Решив это для себя, Женя Афанасьев встал с камня и отправился в лагерь археологов.

Через три дня он с Пелисье летел рейсом «Каир — Москва». Жан-Люк решил принять активное участие в поисках двоюродного брата, чья необычная судьба так сумбурно переплелась и сомкнулась с его собственной судьбой. Афанасьеву, однако же, казалось, что француз не поверил ему до конца и до сих пор готов принять все это за один большой розыгрыш, организованный Анатолием Анатольевичем Ковалевым и его младшим коллегой Афанасьевым. Или за серьезный рецидив своей психической болезни.

Женя не разубеждал и не убеждал Пелисье. Сам увидит. А если еще и на Тангриснира с вороном Мунином и Вотаном Боровичем посмотрит, так и вовсе… Впрочем, до Москвы еще полтора часа, а там еще до родного города пилить на наземном транспорте несколько часов, одернул себя Афанасьев, глянув на часы. Потом он вошел в Интернет и принялся просматривать новости спорта. Закончив с этим, начал шарить по всемирной паутине вслепую, убивая время.

Пелисье меж тем пил водку с лимонным соком и вермутом и подмигивал хорошенькой китаянке, сидевшей неподалеку от него. Китаянка была мало склонна приветствовать намеки толстого француза, но это ничуть не смущало Жан-Люка. Он уже собрался было подняться, чтобы сократить дистанцию между собой и объектом своего сиюминутного обожания, как вдруг Афанасьев, читавший с экрана ноутбука, глухо вскрикнул и откинулся на спинку кресла.

Пелисье молниеносно развернулся к нему.

— Кес ке сеnote 16? — спросил он.

— Да так, — отозвался Афанасьев. — Тут… нарыл, в общем.

— Что такое?

— Да что-то вроде находки, которую сделал ты. Конечно, не древнеегипетская мумия, служившая в Балт-флоте, но все же. В общем, в Тибете нашли древнюю пещеру с наскальными надписями. Те, кто ее раскопал, говорят, что в эту пещеру уже семь или восемь веков не ступала нога человека.

— Ну и что?

— А то! На стене древнерусским письмом — уже непонятно, как оно угодило в горы Тибета! — написан… нынешний состав «Реала». Сезона две тысячи третьего — две тысячи четвертого года.

Пелисье едва не подавился.

— Конечно, понимаю, что у «Реала» везде есть поклонники, — продолжал Афанасьев, — но я сильно сомневаюсь, что в тринадцатом веке кто-то болел за королевский клуб. Но тем не менее тут есть фото этой наскальной надписи. Вот смотри.

Пелисье уставился на экран. В его глазах замелькали слова Зиданъ, Бэкхемъ и прочие звездные имена из состава «Реала». Европейские имена были выписаны церковнославянской вязью, без пробелов между словами.

— Это еще не все, — сказал Женя, — к этой большой статье прикреплена репортерская заметка из Саратова. Там есть кладбище Увек, стоящее на одноименном монгольском городище. Так вот, при рытье могилы землекопы наткнулись на золотой кубок высокой стоимости. А на кубке была надпись на двух языках, древнерусском и монгольском: «Чемпион Золотой Орды по футболу». Футболу!!! Так и написано. И есть дата, в переводе на современное летосчисление — тысяча двести сорок восьмой год. И имена игроков. Вот такой футбольный Кубок Стэнли из тьмы веков.

— Золотая Орда, — машинально выговорил Пелисье. — Золотая Орда!.. Хочу обратно в лечебницу!

— Золотая Орда! Но ведь мы там еще не были, — пробормотал Афанасьев и, увидев приближающуюся стюардессу, решительно заказал себе водки. Без вермута и без лимонного сока.

Васягин, Пелисье и Афанасьев сидели на квартире у последнего и наслаждались общением.

— О-отлично! — протянул Жан-Люк Пелисье, отталкивая от себя растрепанный пухлый том. — Известно ли тебе, Евгений, как татаро-монголы называли панцирь? «Хуяг». Да, да!.. Загляни вот в монгольский военный словарь. Боюсь, что это словечко и в древнерусский язык могло войти. А панцирь из кожаных пластин назывался «хуус хуяг».

— Хорошенькое вооружение было у граждан монголов.

— Кстати, Евгений, да будет тебе известно, в юности я очень интересовался Древней Русью. Происхождение обязывало. Потом, правда, на египтологию перекинулся. Помню, как я удивил учителя в коллеже, когда сказал, что французская королевская династия Валуа была в родстве с русскими князьями. Князь Ярослав выдал свою дочь замуж за короля Генриха.

— Да, она еще писала отцу, что Париж — деревня по сравнению со стольным градом Киевом, — отозвался начитанный Афанасьев, наливая кефир себе и сержанту Васе Васягину, снова сидевшему с выпученными глазами и лицом, выражающим вселенское удивление перед этим миром.

Нет, Васягин уже вышел из санатория и приступил к работе. И надо тому статься, что в первое же дежурство Васягину выпал невиданный аттракцион скорости — погоня с включенными мигалками и сиреной за козлом Тангрисниром. Проклятая тварь с дачи Ковалева мигрировала в город и уже успела отметиться. В частности, бравый козел повалил торговый ларек вместе с двумя находившимися внутри продавщицами, бодался с троллейбусом (как известно, тоже «рогатым»), ну а венцом плодотворной городской деятельности Тангриснира, без сомнения, стало посещение им дегустационного зала «Кубанских вин», где шла презентация чего-то там… уже не важно. Козел затесался в публику, опрокинул несколько столов, разлил вино, до смерти перепугал дам, никогда не видевших такого чудища. Да и кавалеров, если говорить откровенно, напугал. После этого он вышиб дно у фирменного бочонка с красным вином и принялся пить. Мимо заведения, на свою беду, проезжала машина ППС с сержантом Васягиным, который и пожелал узнать причину подобного переполоха. Еще бы!.. Девицы выскакивали на улицу едва ли не в чем мать родила — многим в панике порвали платья.

Васягин застал в «Кубанских винах» только трех человек: перепуганный хозяин заведения прятался за стойкой, выдавая свое присутствие громким перестуком зубов, а двое самых смелых или самых пьяных молодых людей стояли по обеим сторонам от козла и колотили Тангриснира стульями. Надо сказать, что это нисколько не мешало проклятой Эллеровой твари поглощать вино. Сержант Васягин, узнав виновника беспорядков, задрожал, но, вспомнив, что он — спаситель Цезаря, решил не робеть перед какой-то вонючей бессловесной скотиной.

С тем и вытянул Тангриснира резиновой дубинкой между рогов.

Зря он это сделал.

Козел подпрыгнул так, что сшиб костлявой спиной одну из люстр. После чего рванулся из дегустационного зала. Отличительной особенностью этого ухода по-английски, не прощаясь, стало то, что вышел Тангриснир не через двери. Совсем нет. Такие тонкости человеческого этикета неизвестны рогатой и бородатой скотине, прибывшей непонятно откуда. Тангриснир вышел через витрину, причем таким манером, что от двух роскошных зеркальных стекол, слагавших ее, ничего не осталось. Более того, козел выворотил и сам витринный переплет.

Вслед за Тангрисниром на улицу выбежал охреневший сержант Васягин.

Погоня за пьяным козлом по улицам города превратилась в триллер с многочисленными спецэффектами, которыми не побрезговал бы никакой режиссер второсортной голливудской стрелялки-гонялки. Погоня была такова, что воздержимся от подробностей: она заслуживает отдельной книги. Стоит лишь упомянуть, что Тангриснира так и не поймали. По ходу гонки он спровоцировал несколько автомобильных аварий, а затем устремился в какой-то проулок и провалился в глубокий овраг. Все это нанесло психике Васи Васягина очередную травму.

Когда он рассказал все Афанасьеву и примкнувшему к нему Пелисье, то интернациональная парочка долго потешалась над незадачливым сержантом. После чего Афанасьев сказал:

— Ты, Вася, не одинок в своем горе. Вот наш инфернальный красавец Добродеев тоже пострадал от необразованной и тупой скотины. Пока мы с Жан-Люком готовимся к посещению Древней Руси и Золотой Орды, чтобы достать хвост Батыева коня, Добродеев, Галлена и Анни решили обойтись совершенно без человеческой помощи и намылились добывать очередной Ключ. Это свежая информация, мне вот только сегодня рассказывала Галлена… Так вот, двигаться они решили не по списку, а сразу прыгнули к пункту номер шесть, под которым в сакральном свитке Добродеева значится Ключ-топор Авраама Линкольна. Прибыли, значит, наши богоподобные дамы и хитрый черт Добродеев в леса штата Иллинойс. Как известно, президент Линкольн там родился и провел юность. Штат был тогда дикий. Жили там одни лесорубы, типы невежественные, суеверные и обильно употреблявшие алкоголь. И вот в это девственное лесное местечко и прибыл наш благородный офис-менеджер Добродеев. С дамами. На вырубке застали какого-то длинного тощего парня, валившего здоровенное дерево, именуемое гикори. Добродеев признал в нем самого юного Эйба Линкольна, без четверти века президента США, и решил действовать решительно. Подошел к Эйбу и предложил купить у него топор. Таким манером Добродеев долго торговался, уламывал Линкольна, а кончилось все тем, что Эйб едва не пристукнул несчастного инфернала.

— За что? — удивился Васягин. — Не надо стукать нашего Астарота Вельзевуловича. Я сам его пристукну, когда вся эта свистопляска закончится. В такую кислую историю нас втравил, чертов… черт.

— Дело в том, что, когда Добродеев уже принялся отчитывать Эйбу доллары и центы за топор, — увлеченно рассказывал Женя Афанасьев, — юный Линкольн возьми и скажи: «А вы, дядя, случаем, не из южных штатов? Не рабовладелец? А то уж больно вы гладкий!» — «Нет». — «Значит, не из Алабамы и не из Мэриленда?» — «Да нет же», — «Ну, ладно, — говорит Линкольн. — Забирайте топор, бог с вами, как сказал святой апостол Павел в своем послании…» И вот тут, — глаза Афанасьева весело блеснули, — надо сказать, что лесорубы могли бы сэкономить на спичках. Вот нет у вас спичек, кремня. А с зажигалками в Иллинойсе первой трети девятнадцатого века было напряженно. Не так, конечно, как с вертолетами в Древнем Египте, но все же… Как добывать огонь? Очень просто! Сказать Добродееву несколько цитат из Библии. А надо отметить, что юный Линкольн был человек набожный и для лесоруба начитанный чрезвычайно. Так что от Добродеева повалил та-акой дым! И серой завоняло. Линкольн же был юноша сообразительный, иначе не стал бы потом президентом. Понял, что за фрукт перед ним. Позвал на помощь коллег. А те по части выкуривания бесов собаку съели. Гоняли Добродеева всем поселком. Кончилось тем, что Эйб Линкольн просто швырнул в него своим топором и почти попал.

— А Галлена с Анни? — спросил Васягин. — Они-то что делали?

— А они, как оказалось, от смеха разогнуться не могли! Глядели на это шоу, хохотали до упаду. Так что помощи от них Добродеев не дождался. Пришлось выпутываться собственными силами. Отлежался в кустах. Зато топор перешел в его распоряжение. Пока отлеживался, потерял наших богинь из виду. А те, оказывается, попали на бал в особняк какого-то плантатора. Там так интересно с географическим раскладом получилось: по одну сторону реки Миссисипи — северяне, лесорубы, аболиционисты…

— Кто-кто? — встрял Васягин, который из мировой истории успел плотно изучить пока что один Древний Рим позднереспубликанского периода.

— Аболиционисты — противники рабства негров. Так вот, по одну сторону Миссисипи живут северяне-аболиционисты, то бишь лесорубы, лесосплавщики, мелкие фермеры и прочий американский работный люд. А по другую сторону реки — плантаторы, рабовладельцы, роскошные частные собственники. В общем, хищный оскал эксплуататорского строя. Вот к ним-то и попали на бал Анни с Галленой. Пользовались успехом. Их переправили через Миссисипи на личном пароме какого-то жирного плантатора по имени мистер Прайс. Теперь понимаете положение Добродеева? Лежит в кустах по одну сторону Миссисипи, под прямой угрозой со стороны невежественных фермеров, которым не докажешь, что и черт может быть цивилизованным и благожелательным. А дамы с Аль Дионны — под другую сторону Миссисипи, в особняке плантатора, на балу, и бал явно затягивается. Проходят сутки, и Добродеев с топором Авраама Линкольна за пазухой начинает оценивать свои перспективы. А они у него плачевные. Бедному черту светило остаться в Штатах, только до демократии и политкорректности в ТЕХ Штатах еще ой как далековато. Конечно, он не хотел. Нужно было воссоединиться с дамами. Ну и намучился. Плыть через Миссисипи, кишащую здоровенными крокодилами, с топором за пазухой — удовольствие сомнительное. А когда Вельзевулыч все-таки переплыл речку, то уже на том берегу у него все-таки произошла историческая баталия с крокодилом. Просто-таки битва Георгия Победоносца со змием! Наш Победоносец, кстати, отрубил крокодилу кончик хвоста, приволок этот обрубок к нам и грозит теперь сшить из трофея перчатки.

— Значит, выкрутился?

— Конечно, выкрутился. Только теперь лежит, охает, лечится. Оказывается, и среди инферналов высокая травматичность. Зато к посоху Моисея и кинжалу Цезаря прибавился топор Линкольна — Ключ номер шесть. Дело стало за Ключами номер три, четыре, пять и семь, — бодро сказал Афанасьев.

За те несколько дней, что прошли с момента приезда Афанасьева и Пелисье из Франции и Египта, Женя существенно прибавил в оптимизме. Он верил, что Коляна Ковалева можно вернуть, и Пелисье осторожно разделял эту уверенность.

Кстати, о Пелисье. Как полагал сам французский археолог, за последнее время он узнал больше поразительных вещей, чем за всю предыдущую жизнь. А грозило ему узнать еще больше. Всему этому способствовало знакомство с дионами и инферналом Добродеевым, рассказ о похождениях которого он только что выслушал. Потому Жан-Люк решительно дал себе слово ничему не удивляться и взялся за подготовку к очередному путешествию. На этот раз — в Древнюю Русь и Золотую Орду.

— Надеюсь, что меня туда, в эту самую Золотую Орду не возьмут, — выразил вслух свои пожелания сержант Васягин. — Я… это самое… из школы еще помню, что князья на Руси беспорядки учиняли и вообще вели себя как козлы не хуже Тангриснира. Так что я не хочу.

— А тебя никто не тащит, — отозвался Афанасьев. — Из людей отправимся я и Жан-Люк. Он давно мечтал поучаствовать в раскопках на своей исторической родине. А тут такой шанс… ничего и раскапывать не надо, а в тринадцатом веке, куда мы направимся, еще ничего толком и не закопали.

Пелисье многозначительно прокашлялся:

— Интересно, а кто отправится из НЕ-людей?

— Не успел толком вработаться в дело, а уже такое любопытство! — раздался за спиной Пелисье звонкий голос, и все обернулись.

Галлена, приглаживая волосы, стояла у окна и улыбалась.

— Стучать надо, когда заходишь! — пробурчал Афанасьев. — Опять эти ваши штучки с телепортацией! Не могли бы вы, уважаемые граждане дионы, входить нормально — через дверь? А то в прошлый раз Эллер тоже решил переместиться из офиса Ковалева сразу ко мне домой… он тут свой проклятый молот оставил. Так он оказался прямо в ванне, куда я наливал воду с пенкой. Совсем не для него, кстати!..

— А для кого? — лукаво поинтересовалась Галлена. Афанасьев, думавший о себе, что давно уже отучился краснеть по такому поводу, смутился. Впрочем, щекотливая тема была тут же перекрыта другой, куда болееважной и насущной.

— Я тут слышала последние слова Жан-Люка, — сказала дионка, — так вот, из наших отправятся Эллер и Поджо. Уже решили.

— Ну и выбор! Поджо! Он, по-моему, кроме как жрать, больше ничего не умеет. В этом они с Тангрисниром конкуренты!

— Не надо об этой проклятой четвероногой твари! — сжав голову руками и сморщившись, воскликнул Васягин и с отвращением выпил кефира.

— Так или иначе, но за Ключом номер семь — хвостом коня хана Батыя — отправятся Поджо и Эллер. Правда, у Эллера те же проблемы, что и у тебя, Васягин: проклинает своего козла и ищет его по всему городу. А козел где-то в засаде, наверное, отсиживается.

— Как там поживает Добродеев? — осведомился Женя. — Наверное, никак не может опомниться после топора Эйба Линкольна и теплого приема со стороны миссисипского крокодила? Ну что ж, не одному же Коляну и Ваське страдать.

— Не знаю, как там Добродеев, — выпятила нижнюю губу Галлена. — Надо будет порекомендовать моему почтенному родителю — как-нибудь, при встрече — поднять Добродееву жалованье и присвоить степень доктора сатанинских наук и почетного инфернала. Кстати, в поисках Ключей я подметила еще одну закономерность. Важную. Не менее важную, чем та, что при каждом Перемещении мы попадаем в непосредственную близость от нужного нам человека и Ключа. Так вот, я заметила, что только человек — не дион, не инфернал! — способен добыть Ключ. Мы, дионы, слишком слабы в тех мирах, к тому же нам мешает фактор предопределенности. Ну а Добродеев… я рассказывала, что с ним было. Если бы добрейший Эйб Линкольн сам не швырнул в него топор, то есть не отдал по доброй воле, то ничего бы не вышло. Этот Добродеев, ох уж он!!!

— Да бог с ним, с этим Добродеевым, — пробормотал Пелисье.

Все захохотали.

— Ты это, Жан-Люк, ему самому скажи! Такой фейерверк увидишь! Из носа дым, из ушей искры, изо рта огонь!

— Змею Горынычу и не снилось!

— Он после Линкольна-то никак очухаться не может, а тут еще ты со своими зажигательными напутствиями!

— Вот именно — ЗАЖИГАТЕЛЬНЫМИ! — воскликнул, смеясь, Афанасьев. — Астарот Вельзевулович у нас мужчина горячий, чуть что, сразу тлеть начинает! Изо рта огонь — это, может, и не шутка! Хотя, в отличие от Змея Горыныча, у Добродеева одна голова.

— На наше счастье.

— Кстати, о Змеях Горынычах, — важно проговорил Пелисье и приосанился. — Я тут готовлюсь к реалиям Древней Руси и вычитал гипотезу о происхождении Змея Горыныча.

— Только не говори, что он еврей.

— Да нет, он из Чернобыля! Трехголовый ведь!

— Так вот, я прочитал интересную версию, — продолжал Жан-Люк, не обращая внимания на насмешки. — Оказывается, происхождение сказочного образа Змея Горыныча можно соотнести… с ракетным обстрелом. Стоп! Не смейтесь. Сейчас поясню свою мысль. Во-первых, известно, что татаро-монголы при покорении Руси пользовались пороховыми зарядами различных видов, позаимствованными у китайцев. Ничего подобного в европейских армиях того времени и в дружинах русских князей, конечно, не было. У монголов был даже прадедушка современных металлических бомб — так называемый «чжэнь тянь лэй», в переводе с китайского — «гром, потрясающий небеса». Далее. У монголов армии Батыя было настоящее артиллерийское оружие множества разновидностей, а также «огненные стрелы», представлявшие собой настоящую ракету, состоящую из полой бамбуковой или бумажной трубки с пороховым зарядом. Надетый на стрелу и выпущенный из лука, такой снаряд имел значительно большую дальность, чем простая стрела, и мог вызвать пожар.

— А при чем тут Змей Горыныч? — спросил Афанасьев

— Терпение. Змей Горыныч — это поэтическое переосмысление ракетного оружия, которое русичи, понятно, видели впервые. Доказательства? О, eh biennote 17! Так вот, во-первых, Змей Горыныч — носитель огня, — с жаром продолжал Пелисье, — «из ноздрей пламя пышет». Огонь, используемый им как оружие, способное опалить или даже сжечь. Во-вторых, Змея Горыныча постоянно сопровождают клубы дыма… «из ушей дым валит». А заряд перед запуском поджигался либо при помощи раскаленного шила, либо при помощи запальных шнуров. Ракеты, начиненные порохом, в полете искрили и дымили. Далее. Змей Горыныч многоголов. Шарообразная или бочкообразная форма снарядов напоминает голову какого-то животного, по крайней мере так могли счесть не слишком образованные русские крестьяне. А так как оружие китайского происхождения, а китайцы были склонны к эстетизации предметов быта и оружия, то могло статься, что пороховые снаряды раскрашивали под головы драконов. Тогда неразорвавшиеся снаряды могли восприниматься защитниками русских городов как кем-то отрубленные головы чудовища.

— Ну и премудрость. Тут и Добродеев ногу сломит! — вставил Васягин.

— Все проще, чем вы думаете, — элегантно отозвался Пелисье. — Далее. У Змея Горыныча черная кровь, которая подолгу не может впитаться в землю, поскольку ее «не хочет принимать земля русская». И опять же все очень просто. Из неразорвавшихся зажигательных снарядов вытекала черная маслянистая жидкость, с трудом впитывавшаяся в землю и вполне воспринимаемая как кровь Змея Горыныча. Нефть — вот что это такое.

— Так вот, значит, где родина Змеев Горынычей! — завопил Афанасьев. — Персидский залив! А президент Буш кровушку змеиную пьет, империалист проклятый!

На этом кухонные прения по сомнительной персоне Змея Горыныча завершились. Никому и в голову не приходило, какое неожиданное завершение они могут получить…

Это уже было. Женя Афанасьев стоял на берегу Волги, глядя в широкую спину Эллера. Только вместо белокурого Альдаира был толстый, непрестанно пыхтящий Поджо, а вместо Коляна Ковалева — его двоюродный брат Жан-Люк Пелисье, которого все уже звали на русский манер просто Ваней.

— Ну что, Эллер, — сказал Женя, — мы с тобой уже сработанная команда, так что давай начинать.

Рыжебородый дион согласно кивнул и, присев на корточки, опустил руку в реку. На боку его висел молот Мьелльнир.

— Кстати, — заметил Женя, — твой отец мог быть известен на Руси как Перун. Или это папаша Альдаира?

— Черт его знает! — отмахнулся Эллер, который давно уже овладел русскими разговорными выражениями.

Афанасьев не стал повторять уже изрядно поистаскавшуюся шутку о том, что если Добродеев и знает, то все равно его здесь нет. Он просто присел рядом с Эллером, а толстый Поджо, пыхтя и пытаясь втянуть свой огромный толстый живот, последовал их примеру. Пелисье что-то записывал в книжечку.

— Ваня, заканчивай свои летописи, — обратился к нему Афанасьев, — пора. Не стучи зубами. Что русскому здорово, то немцу — смерть… но ты-то француз, к тому же с русской матерью. Так что давай сюда, к нам. Сейчас будем перемещаться.

Пелисье, оставляя во влажном после недавнего дождя песке глубокие следы, подошел к ним и присел.

— Поджо! — скомандовал брату Эллер. — Делай так, как тебя учили Галлена и Вотан! Нельзя же все силы тратить на перемалывание жратвы!

Живая цепь из людей и дионов вздрогнула, словно пронизанная током высокого напряжения. Песок шевельнулся под ногами как живой, а волосы на голове Пелисье поднялись дыбом. Женя хоть и прошел сквозь одно ПЕРЕМЕЩЕНИЕ, все равно почувствовал, как в нем неумолимо раскручивается клокочущая воронка пустоты, стылого, звериного страха. Это было так же непривычно, как в первый раз. Пополз перед глазами мутный горизонт, звуки замедлились и размазались, как будто зажевало громадную магнитофонную ленту… Тут за спинами четверки вскинулось басовито-радостное «ммм-ме-э», и козел Тангриснир, выскочив на берег, радостно устремился к хозяину. Эллер хотел пошевелиться, но не сумел, потому что уже заработали разбуженные силы Перемещения. Песок свился змеями, тяжело и холодно обвивая ноги, и потянул вниз. Привычное чувство полета прорвалось в каждой клеточке четырех тел, Афанасьев закрыл глаза…

А когда открыл, то увидел зеленую прибрежную траву, свежую, ароматную. Прозрачная, непривычно чистая река катила свои воды. С радостным криком козел Тангриснир принялся жевать сочную траву Древней Руси.