"Любовники" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

20

— Сколько может пролететь самолет без дозаправки? — переспросил Бен. — Ну, например, до Вашингтона. Где-то около трех тысяч шестисот морских миль…

— Тогда что нам мешает лететь из Венеции прямиком в Лос-Анджелес без промежуточной посадки? — спросила Саша.

«И часа не летит, а уже нашла причины для недовольства», — раздраженно отметила про себя Джиджи.

— Мы не можем тащить с собой столько горючего, — удивился ее непонятливости Бен. — Этот самолет — самый большой из тех, что разрешено иметь в частной собственности, но его баки не рассчитаны на такие дальние перелеты без дозаправки. До Венеции больше пяти тысяч морских миль. Да ты зря беспокоишься, Саша, если ты не будешь спать, то во Фроби-шер-Бей сумеешь размять ноги, пока будем заправляться.

«За те полчаса, что требуются для дозаправки, — подумал Бен, — она замерзнет до смерти, если выйдет из салона наружу, ведь в Восточной Арктике сейчас лютые морозы. Впрочем, это было бы нелишне — небольшое обморожение уж, во всяком случае, не помешало бы, пусть потрет потом свой заносчивый носик».

Бен Уинтроп привык к другому: новые гости на борту его самолета обычно восхищались при виде роскошного просторного салона. Спроектирован он был на заказ — с таким расчетом, чтобы впереди в уютных вращающихся креслах могли разместиться шесть человек, а еще для двоих были спальные места в заднем, отгороженном занавеской отсеке. Но на Сашу, похоже, больше впечатления произвели утилизатор отходов и кухня.

— Я полагаю, у экипажа свой туалет? — произнесла Саша таким царственным тоном, которым могла бы гордиться даже Татьяна Невски.

— Вообще-то нет, они пользуются тем же, что и мы.

— Ну, здесь в самом деле очень мило и просторно, — снизошла до похвалы Саша, ничем не выдавая своих эмоций.

Вито с восхищением наблюдал за женой. Она прекрасно владела собой. Конечно, первым в драку полез Зак, однако ни один человек, осмелившийся поднять руку на ее брата, пусть даже в целях самозащиты, не может рассчитывать на ее расположение.

Тем не менее драка, происшедшая десять дней назад, никак не отразилась на планах Саши прокатиться в Венецию в качестве гостя Бена Уинтропа. «Это вещи абсолютно не связанные», — заявила она Вито. Поскольку Джиджи сказала, что понятия не имеет, из-за чего началась драка, а Зак наотрез отказывался что-либо объяснять, никто бы не понял, если бы она отказалась от удовольствия из солидарности с братом. «Я, конечно, прекрасно обошелся бы без этой увеселительной прогулки, — рассудил Вито, — но не могу разочаровывать Сашу, которая с нетерпением готовилась к поездке в Венецию». Как только «Долгий уик-энд» будет смонтирован, он повезет Сашу в настоящее свадебное путешествие, а не на каких-то пару дней в Венецию.

Но, как бы то ни бьио, нынешняя поездка давала ему возможность приглядеться к Бену Уинтропу. В конце концов, у него явные намерения охомутать его дочь, но Вито, при всем его богатом опыте общения с разными людьми, пока не удавалось разобраться в этом парне. Внешне он выглядел весьма привлекательно, с этим не поспоришь, и явных недостатков за ним как будто не замечалось — разве что чрезмерное самодовольство, даже высокомерие, если угодно, но в отношении Джиджи он был исключительно щедр и, по всему видно, безумно влюблен.

И все же вокруг Бена Уинтропа существовала своя атмосфера, которая воспринималась Вито как какая-то стена или густой туман, так что при всей своей тонкости и проницательности Вито не мог в нее проникнуть. Бен Уинтроп был непроницаем. В нем было что-то, чего он не выказывал и, наверное, не выкажет никогда, думал Вито, и в этом отношении он был похож на кое-кого из старых голливудских боссов, которые обладали такой естественной, въевшейся под кожу беспощадностью к другим, что человек начинал это осознавать только тогда, когда сам становился жертвой. Насколько Вито мог судить, дело было не только в том, что Уинтроп себя не проявлял в полной мере, но и окружающие пребывали в безнадежном заблуждении. И с этим навряд ли можно было что-то поделать. Джиджи сама примет решение, когда у нее откроются глаза, и уж конечно, ей не понадобится для этого совет отца.

— Надеюсь, я взяла из вещей именно то, что нужно, — пробормотала Саша.

— Публика в Италии считает своим долгом одеваться самым изысканным образом, так что, как бы ты ни оделась, ты все равно будешь выглядеть белой вороной, — заметила Джиджи.

— Ты всегда умеешь меня утешить, Джиджи, — улыбнулась Саша. — А что ты наденешь на церемонию спуска на воду?

— Я же тебе говорила взять джинсы и свитер? Это самое подходящее. На верфи всем выдадут теплые куртки, поскольку там может оказаться прохладно. В Венеции в начале ноября погода бывает коварной. Потом мы все разъедемся по отелям и к званому обеду переоденемся.

— Но почему у меня такое чувство, словно я буду нелепо выглядеть? — с подозрением спросила Саша. — Бен тоже наденет эту куртку? И Вито? А редактор отдела туризма «Вог» тоже?

— Если захотят — конечно. Это дело добровольное, Саша. Никто тебя не станет заставлять.

— Наверняка это что-то зеленое — вроде жуткой формы болельщиков «Селтика».

— Угадала только наполовину. Куртки белые с зеленой надписью, — язвительно заметила Джиджи. — На спине действительно написано: «Эсмеральда Уинтропа». Мне кажется, особу, которая спит в футболке с надписью «Голосуйте за Кеннеди!», это не должно шокировать.

— Не спит, а спала, Джиджи, — уточнила Саша. — Теперь я сплю в майке с надписью: «Зеркала» — фильм года!» и очень этим горжусь. И я хотела бы обратить твое внимание на то, что майка, агитирующая за Кеннеди, была не моя — кто-то мне ее подарил. А я голосовала за кандидата какой-то новой партии — не помню, как его звали. Мама настояла.

— А разве ты не сама решаешь, за кого голосовать? — поинтересовался Бен.

— С моей мамулей это невозможно.

— А что тебе мешает согласиться с ней, а потом в кабинке для голосования сделать по-своему? — спросил Бен.

— От нее ничего не утаишь, — мрачно ответила Саша.

«Что ж, эта „мамуля“ заслуживает уважения», — подумал Бен, довольный тем, что есть хоть кто-то, способный держать в страхе эту несносную подружку Джиджи. Хуже, чем подружку, — жену отца. Он мысленно поздравил себя с тем, что скоро избавит Джиджи от ужасного влияния Саши, увезя ее за три тысячи миль. Когда его знакомили с этой парой, он еще не знал, чего от них ожидать, но Вито, по крайней мере, был ему знаком по фотографиям и статьям в журналах, посвященным кино, и пока что производил вполне приятное впечатление.

Заочно Бен почему-то представлял себе Сашу как некое подобие Джиджи, только постарше и куда менее обаятельное, но никак не ожидал увидеть холеную красавицу с манерами, временами напоминающими оскорбленную английскую герцогиню.

Ее громила-братец его мало беспокоил — с ним проблем быть не должно. Но что, если Саше взбредет в голову навязаться им в гости, когда они с Джиджи обустроятся в Нью-Йорке? Когда у калифорнийской дамы вдруг заводится подруга в Нью-Йорке, всегда находятся предлоги для того, чтобы провести на Манхэттене пару месяцев весной и осенью, походить по магазинам, посмотреть новые постановки и выставки. Да, эта проблема может стать серьезной, придется ему брать ее на себя и решительно пресекать подобные попытки. Впрочем, он с этим без труда справится.

Бен имел на Джиджи в будущем совсем другие виды, продолжение знакомства с Сашей не вязалось с его планами. Мысленно он уже отчетливо представлял себе дом, который они с Джиджи купят и обставят по своему вкусу; интимную жизнь и количество детей, которых Джиджи ему родит, но не раньше чем лет через семь-восемь; тщательно продуманный список благотворительных обществ, куда Джиджи будет вносить крупные суммы; приемы для избранных, которые они будут давать, а также те, на которые будут ходить и — что требует еще более взвешенного подхода — на которые ходить не будут.

Конечно, будет и большой загородный дом, вероятно, вблизи Эдгартауна, хотя они будут при всякой возможности ездить в Венецию. Надо проявить гибкость, сказал себе Бен, ведь она ждет от него именно этого. Если окажется, что Джиджи по душе какое-то другое место в Европе — например, вдруг ей вздумается облюбовать замок королевы Анны с полями, садами и конюшнями неподалеку от Лондона, — почему бы нет? Или французский замок на берегу Луары? Или виллу в Тоскане? Или все три разом — да ради бога! Он купит ей все!

Она должна стать его дополнением, как и всякая уважающая себя жена, в том старомодном значении этого слова, которое он вкладывает в него. Бен уже в том возрасте, когда жена становится непременным атрибутом, без которого жизнь носит оттенок какой-то незавершенности.

Бен вдруг стал понимать, что прежде жена была ему попросту не нужна. Он слишком много ездил по стране, приобретая землю и открывая новые и новые торговые, центры, и поэтому не чувствовал потребности в семейной гавани, довольствуясь своим холостяцким жильем в Нью-Йорке, шале в Клостере и старинным палаццо на Большом канале. Но те выходные, которые он провел с Джиджи в компании своих однокашников, заставили его осознать, что и ему пора остепениться.

Он ни за что на свете не женился бы ни на одной из тех бостонских барышень, с которыми рос и учился; они были ему как сестры — энергичные, образованные и начисто лишенные эротичности. Никто из нью-йоркских знакомых женщин также не привлекал его.

Джиджи же самой судьбой была предназначена ему.

Конечно, происхождение у нее неважное. Мать — танцовщица мюзик-холла ирландского происхождения; отец — итальянец, подвизающийся на почве шоу-бизнеса! К счастью, сам он достаточно благородных кровей, этого должно хватить на двоих. Конечно, для чопорного Бостона, для отца, который не одобряет его бизнес, для всех самодовольных Уинтропов его женитьба станет бельмом в глазу, хотя у Джиджи есть один козырь — мачеха Билли Уинтроп Эллиот, и это обстоятельство, возможно, смягчит поток неизбежной критики в ее адрес. Необычность его выбора пуще всяких денег будет подтверждением его небывалых успехов в жизни.

Что до Джиджи, то с ее обаянием, недюжинным умом и привлекательной внешностью она легко их всех очарует. Ее богатое воображение, направленное в русло благотворительности, скоро привлечет к ней внимание дам того узкого круга, который, собственно, и правит Нью-Йорком, и со временем она займет достойное место в этом кругу, ведущее место. Да, Джиджи — лучший для него — нет, не компромисс, он никогда не пошел бы на уступки в вопросе женитьбы, — она идеальный для него… как бы это назвать… идеальный выбор.

И, конечно, он влюблен. Безумно влюблен? Нет, слава богу, он способен не поддаваться эмоциям и не впадать в крайности. Но он сильно влюблен, даже больше, чем он мог себе представить. Глубоко влюблен. Чего еще можно желать от жизни?

Адриатическому морю и венецианским каналам, казалось, нет никакого дела до того, что туристский сезон официально закрылся. В городе, который даже Диккенс, по его признанию, не брал на себя смелость описывать, в игривых лучах солнца серебрилась вода; филигрань тумана еще не подернула малых каналов, таинственной игры розовой палитры Дворца дожей и выстроившихся вдоль Большого канала многочисленных мраморных палаццо.

В прозрачно-голубом воздухе, казалось, растворились все звуки, остались только колокольный звон и плеск воды. Ветви глициний, протянувшиеся от окна к окну, больше не поражали взгляд буйным цветением; кое-где с высоких стен свешивались ветви олеандров, уже лишившихся белых и розовых цветков. Осенняя Венеция поражала той свободой и ощущением простора, какие возникли в городе после отъезда пяти с лишним миллионов туристов, каждый год совершающих сюда свое паломничество.

В день их приезда Венеция выглядела как никогда романтично. Казалось, невозможно даже помыслить о ноябрьском приливе, который грозит затопить мраморные плиты площади Сан-Марко. Из двухсот приглашенных на церемонию журналистов почти никто не ответил отказом. Назавтра сюда ожидались все мало-мальски известные журналисты, пишущие о проблемах переживающего стремительный взлет бизнеса, связанного с торговлей недвижимостью и туризмом.

Джиджи на славу поработала с туристическим агентством, и все было готово для того, чтобы участники презентации были доставлены и размещены в Венеции с максимальным комфортом. На весь срок за ними была закреплена целая флотилия в сорок или пятьдесят катеров, и теперь эти красавцы с горделивыми очертаниями выстроились на рейде, расцвечивая лагуну своими бело-зелеными флагами. Номера для гостей забронированы в «Гритти», «Даниели» и «Киприани», к приезду каждого ожидают вазы с цветами, фрукты и шампанское в ведерках со льдом. Мини-бары в комнатах тоже заполнены до отказа. На каждом ночном столике гостя ждут написанное красивым почерком приветственное послание от Бена Уинтропа, а также план поездки, путеводители и карты Венеции.

В первый день в распоряжение гостей предоставят скоростные катера, и они смогут осмотреть Венецию, Мурано, Лидо или Торчелло, при этом для них во всех трех отелях будут предусмотрены круглосуточные роскошные буфеты, снятые на все время мероприятия. На второй день после обеда их доставят на вокзал, где их будут ждать автобусы, чтобы отвезти на материк, а оттуда — в Порта Марджера. На верфях гостей снова будут ждать автобусы, которые доставят их на трибуны, сооруженные вдоль сухого дока. Перед ними выступит с короткой речью Бен Уинтроп и объяснит суть предстоящей операции с монетами. Потом на их глазах Джиджи произведет замену, после чего стальной лист будет опять приварен к днищу «Эсмеральды».

После церемонии они поплывут обратно на речном трамвае, освещенном разноцветными гирляндами, на борту которого гостей будут развлекать музыканты, а официанты — разносить напитки. Гости прибудут в отель как раз вовремя, чтобы успеть переодеться к вечернему торжеству, которое запланировано в специально украшенном для этого случая казино в палаццо Гримини. Там танцы и рулетка будут продолжаться до тех пор, пока не уйдет последний гость. Следующие два дня будут свободны, от официальных мероприятий, и каждый сможет провести их по своему усмотрению.

— Три с половиной дня в Венеции в лучших отелях, дармовой транспорт, еда, напитки, роскошный банкет и всего одно официальное мероприятие — если не это, то что тогда может сделать человека счастливым? — спросил Бен, когда Джиджи изложила ему программу мероприятия.

— Сколько бы мы ни старались им угодить, скептики всегда найдутся, — беспокоилась Джиджи. — Все же мне кажется, тебе надо зафрахтовать круглосуточно пятьдесят гондол под бело-зелеными флагами, чтобы сразу можно было определить хозяина.

Бен отрицательно помотал головой.

— Это означало бы бесконечные переговоры с профсоюзом гондольеров, а это куда хуже, чем у наших водителей грузовиков. Если кто-либо из журналистов захочет прокатиться на гондоле, пусть заплатит за себя сам, в конце концов, дорогая, все остальное для них бесплатно.

— Я знаю, но почему не включить сюда и гондолы? Это же лицо Венеции!

— А я не желаю иметь дела с грабителями в лице профсоюзов! — не сдавался Бен.

Джиджи не стала настаивать. Бену была свойственна эта узколобость, он мог принимать беспредельные в своей экстравагантности решения в одних делах, но отказываться отступить и на йоту — в других. Джиджи уже не считала это проявлением забавной подчас бережливости, которая свойственна многим богатым людям. Билли бы сразу поняла, что даже дармовую прогулку в Венецию гондолы бы только украсили. А цена, которую может запросить профсоюз гондольеров, — просто капля в море расходов, которые фирма готова потратить на все это пышное мероприятие.

В своей жизни Бен руководствуется какой-то одному ему известной схемой, которой следует неукоснительно, — для нее эта схема по-прежнему остается загадкой. Интересно, что было бы, если бы в их первый приезд в Венецию она нарушила его планы и вознамерилась бы целый день провести в картинной галерее? Неужели бы он выволок ее оттуда силой, не дав всласть насладиться полотнами Джорджоне?

После драки Зака с Беном присущее обоим чувство такта помогло им замять это недоразумение. Бен в шутку упрекнул ее за то, что она надела столь вызывающее платье, а изображала из себя невинную скромницу; она же ответила, что он вел себя как эксгибиционист и получил фонарь под глазом совершенно заслуженно, после чего сделала вид, что ничего не было. Но в глубине души Джиджи понимала, что имеет полное право возмущаться слишком вольным обращением с собой в присутствии посторонних. Она негодовала по поводу поведения Бена и была благодарна Заку за его заступничество, совершенно для нее неожиданное.

Джиджи нахмурилась. Если оставить в стороне вопрос с гондолами, получалось, что все проблемы, которые возникают у нее с Беном, касаются каких-то мелочей: то это его пристрастие (другого слова она не могла подобрать) к ее заду; то вызывающая ночь в поместье друзей; его упорство в приобретении дорогих серег, которых она не хотела; даже их первый поцелуй. Он все время старался извлечь преимущество из ситуации и тем самым самоутвердиться, он стремился к господству. Безраздельному господству.

То не был эгоизм в обычном понимании этого слова; Джиджи казалось, что никто не может сравниться с Беном в щедрости и экстравагантности, когда он в ударе. Это было что-то другое, что-то присущее его натуре, чему она не могла дать название, как ни старалась.

Конечно, все было исключительно романтично. Положа руку на сердце, разве нашлась бы женщина, на которую бы не произвело впечатление похищение на самолете и последующий уик-энд в Венеции? Конечно, нет! Судя по всему, она слишком привередничает, упрекнула себя Джиджи. Представления мужчины и женщины о романтическом времяпрепровождении могут не совпадать. Большинство женщин были бы наверху блаженства, заполучив такого поклонника, но Джиджи немного тяготилась его знаками внимания. Иногда ей казалось, что ее хотят посадить в золотую клетку.

Главное же заключалось в другом: она еще не принадлежит ему. Во всяком случае, не целиком.

В два часа дня Арчи и Байрон сидели в баре.

— Ну, мы и влипли, — подвел итог Арчи. — Не могу для себя решить, с чем это сравнить — с ощущениями утопающего или человека, которому загоняют щепки под ногти или сжигают на костре.

— Представь, что тебя предали, кастрировали, избили и под дулом пистолета обобрали до нитки, — уныло ответил Байрон, пытаясь нарисовать картину повыразительнее.

— А может, мы все драматизируем? Реагируем неадекватно? В конце концов, мы пока здоровы, не облысели, наши костюмы при нас и таланты тоже. Единственное, что мы потеряли, — это плоды тяжелейших многолетних трудов и репутацию фирмы.

— Но, Арч, мы ведь понимали, что идем на риск.

— Ты хочешь сказать, что мы того заслужили?

— Нет, просто такое в бизнесе случается.

— Байрон, если ты намерен тут философствовать, то лучше помолчи. Еще слово — и я не оставлю от тебя мокрого места, — совсем неубедительно пригрозил Арчи.

— Джиджи укатила в Венецию, Виктория пожизненно сослана в Токио… Скольких контрактов мы лишились, Арчи? Я сбился со счета.

— Оглашаю список: три наших любимых — «Оук-Хилл Фудс», «Индиго Сиз» и «Бич-Кэжуалс» да еще, как сообщил нам из Парижа Спайдер Эллиот, — «Новый магазин грез».

— «Индиго Сиз» не считай — мы сами им отказали, — возразил Байрон. — С этого-то все и началось.

— Нет, все началось тогда, когда мы отделились от «Колдуэлл и Колдуэлл» и связались с этой двуличной сучкой, снежной королевой Викторией Фрост. — Арчи так разозлился, что не выбирал выражений.

— Наверное, нам следовало знать, что она рванет к мамочке и папочке, стоит ей однажды споткнуться. Она даже не удосужилась нас предупредить!

— Не знаю, не знаю. Мне кажется, Виктория испытала некоторую неловкость, раз отправила нам телекс только из Японии, даже не набравшись смелости поговорить с нами по телефону перед отъездом. А мы-то, дураки, еще гонялись за Джиджи. У той, по крайней мере, были основания для ухода — пускай и не профессиональные. И она не уволокла с собой никаких контрактов. Да и Эллиота нельзя винить за отбой, ведь он-то надеялся, что будет опять работать с Джиджи. И хитреца Ривза я бы тоже не обвинял… Это, что ли, называется преступная махинация?

— По моему мнению, это обычный бизнес, — отозвался Байрон. — Такова реальная жизнь.

— В таком случае у меня есть мысль. — Арчи немного оживился. — У нас осталось несколько небольших заказов плюс — пока — «Волшебный чердак» и «Уинтроп-Лайн». И что нам мешает отправиться к братьям Руссо и предложить слияние? Билли Эллиот предоставила им еще один шанс в «Магазине грез», а мы можем обеспечить этому контракту приток новой крови. Если мы с ними объединимся, то может выйти приличное небольшое агентство. Они надежные ребята, не такие, конечно, крутые, как мы… точнее, как мы были… Но таких разве сыщешь? Вернее, раньше-то можно было сыскать.

— Гм-м. «Руссо, Руссо, Рурк и Бернхейм»… Нет, звучит не очень… — закапризничал Байрон.

— А «Руссо, Рурк, Руссо и Бернхейм» тебе нравится больше?

— Уж лучше тогда «Руссо, Бернхейм, Руссо и Рурк». Ниже этого я опускаться не намерен, — ответил Байрон. — Хорошо хоть, больше с мисс Вики работать не придется.

— Новая проблема: кто будет звонить? — сказал Арчи.

— Арч, я всего лишь гениальный артдиректор, слова — это твоя прерогатива. Так что звонить придется тебе. А когда договоришься, разбуди меня, — изрек Байрон и сделал знак официанту: — Еще бутылочку, пожалуйста. Мы намерены надраться до чертиков.

Наконец журналисты прилетели и разместились по отелям. Погода стояла изумительная. На другой день все бросились осматривать Венецию, изредка ненадолго появляясь на площади Сан-Марко.

Джиджи у «Флориана» составила вместе несколько плетеных столиков и, пока Бен работал с Ренцо Монтегардини, обсуждая возможные пути ускорения работ по переоборудованию «Эсмеральды», коротала время в обществе сотрудников отдела информации и рекламы компании «Уинтроп девелопмент». Рано или поздно их гости-журналисты к ним присоединятся, закажут чай, кофе, минеральную воду, пирожные, многим наверняка не захочется уходить, так что неофициальная встреча приобретет широкий размах.

Немолодой репортер из «Бостон глоб» по фамилии Бранч присел за столик Джиджи. Ее удивило, что он слишком тепло одет, несмотря на хороший, ясный день.

— Где вы остановились, мистер Бранч?

— Зовите меня Бранчи. Я живу в «Гритти». Венецию я не люблю за сырость и ужасный климат и уж тем более ни за что не потащусь на эту церемонию в доки! Мне жаль пропускать речь молодого Уинтропа, ведь я, вы знаете, пишу об их семействе книгу, но тащиться в такую даль, возвращаться затемно, когда уже холодно… Надо было вам устроить это мероприятие в более цивилизованном месте, вот мой совет. Но выбрать Местре! Как можно!

— Но ведь судно невозможно вывести из сухого дока, — пояснила Джиджи. — Вы знаете, Бранчи, мне будет очень жаль, если вы пропустите церемонию, — заметила она, чувствуя, как из списка влиятельных изданий, представленных на церемонии, на глазах ускользает «Бостон глоб». — А если я лично о вас позабочусь? На обратном пути я специально для вас закажу катер от самого вокзала. Вы сможете сесть в кабину и закрыть дверцу. Вам будет очень удобно, и в отель вы попадете намного раньше других.

— Очень любезно с вашей стороны. Уговорили. Спасибо.

Вечером Джиджи и Бен повели Сашу с Вито в шумный рыбный ресторан «Ла Мадонна», где в основном бывали не туристы, а итальянцы, и Джиджи рассказала Бену о своей спецпрограмме для Бранчи.

— Я рад, что ты его уговорила поехать, — обрадовался Бен. — Он знает всех и вся, в газете имеет определенный вес, ты никогда по его виду не угадаешь, насколько велико его влияние. Он автор подробнейших статей обо всем, что я делаю, начиная с первого моего торгового центра. Подчас мне кажется, что он о моем бизнесе знает больше меня самого. Он недолюбливает Венецию и боится подхватить здесь какую-нибудь опасную болезнь. Не удивлюсь, если завтра на нем будет плащ и теплый шарф. Только не вздумай поднять его на смех. Вообще-то тебе прямой резон прихватить его с собой, поскольку я планирую поехать на верфи часа на два пораньше, чтобы проверить трибуны и громкоговорители до прибытия прессы.

— Разве нельзя это поручить кому-нибудь из отдела информации? — удивился Вито.

— Да, конечно, но я люблю во всем убедиться лично. Терпеть не могу сюрпризы!

— Очень вас понимаю. Продюсеры тоже ненавидят сюрпризы, даже приятные — если, конечно, не сами их преподносят.

— Это будет что-то вроде репетиции будущего торжественного спуска на воду? — спросила Саша.

— Угадали, — ответил Бен и улыбнулся при мысли о том, что скоро этот день настанет. — Только на следующий год здесь будет раз в пять больше народу, все местные сановники, разные знаменитости, экипаж, семьи всех, кто делал корабль, — разве что оркестра не будет, хотя что нам мешает и его пригласить, скажем, школьный оркестр Местре? К тому времени переоснастка двух других судов будет идти уже полным ходом.

— А их как вы назовете? — поинтересовалась Саша. — «Бриллиант» и «Сапфир»?

— Не думаю, что стоит возвращаться к теме камней, — сказал Бен, — хотя звучит неплохо. А как вам нравится «Джиджи Уинтроп» или просто «Грациелла Джованна»? Что скажешь, дорогая?

Джиджи только пожала плечами, уклоняясь от ответа.

На следующий день Джиджи надела черные брюки, черную водолазку, черный бархатный пиджак и черные туфли на плоской подошве. В ее представлении это был не лучший наряд для торжественной церемонии, но Бен просил ее во время процедуры надеть изумрудные серьги на счастье, и она не могла придумать ничего другого, чтобы было просто и строго, так чтобы огромные изумруды не выглядели нелепым дополнением. Серьги и серебряный доллар лежали у нее во внутреннем кармане сумочки, поскольку Бену не хотелось таскать их с собой, пока он будет ходить по доку.

Журналисты, разместившиеся в «Гритти», собрались за столиками на большой плавучей платформе перед отелем, огороженной резными деревянными перилами и украшенной розовой геранью в горшках. Это был единственный в своем роде ресторан, расположенный на верхней оконечности Большого канала, где в открытом зале под полосатым навесом подавали самый дорогой в Венеции ленч. Проход, идущий по платформе, соединял парадную дверь отеля с узким мостиком, спускающимся к небольшому причалу, где всегда стояли самые разнообразные лодки.

Под шутливые приветственные возгласы к причалу «Гритти» пристал заказанный речной трамвай. Большинство журналистов охотно остались бы в Венеции, но правила игры надлежало соблюдать, а потому все были готовы исполнить возложенную на них роль почетных гостей верфи. Все поспешили занять лучшие места в носовой части трамвайчика, откуда открывалась потрясающая панорама.

Джиджи и Бранчи, стоя в стороне, наблюдали за тем, как заполняется пассажирами наружная палуба пароходика. Бранчи сказал, что сядет внутри: там будет не так тесно и к тому же никаких сквозняков. Отец и Саша махали Джиджи, призывая ее присоединиться к ним, но не могла же она бросить Бранчи одного, тем более что толпа уже несла их к трапу.

Наконец проход освободился, и Бранчи ступил на зыбкий трап. Он уже приготовился ухватиться за руку матроса, который стоял у поручней, помогая пассажирам взойти на борт, и в этот момент внезапно возникшей на канале волной трап и паром бросило в противоположные стороны, так что между ними образовался зазор фута в три.

Будь у журналиста длиннее ноги и лучше реакция, Бранчи бы без труда перепрыгнул на борт. Но этого не произошло. Он не достал до протянутой ему руки и свалился в канал; вода тут же сомкнулась у него над головой, оставив плавать на поверхности только длинные концы его шарфа.

Не прошло и нескольких секунд, как бедолагу выудили из воды.

— Я так и знал, что все этим кончится! — возвестил он, как только обрел дар речи. Его доставили в отель, и он поспешно вытер лицо и волосы первой попавшейся под руку скатертью. — Как минимум гепатит, плеврит, пневмония, двусторонняя пневмония и нефрит, будь проклят этот город, дважды проклят, двойной гепатит — А и Б одновременно, хорошо еще, если домой попаду живым… Я подам в суд на этот город… на Бена Уинтропа… на его идиотскую затею… Немедленно уезжаю из этого рассадника… сейчас же… вот только обсохну…

— Бранчи, Бранчи, успокойтесь, выпейте коньяку, — хлопотала вокруг него Джиджи, с тоской глядя вслед отплывающему пароходику, уносящему с собой Сашу, Вито и толпу журналистов.

— Выпить?! Вы меня убить хотите? Мне в рот могла попасть вода, с волос течет мерзкая помойная жижа… дохлые кошки, дохлые крысы, канализация… срочно в душ! Дезинфекция — вот что мне сейчас нужно! Ну же, проводите меня в номер. Позвоните менеджеру, пусть принесут антибиотики! — Бранчи замахал щуплыми ручками и, сопровождаемый Джиджи, а также носильщиками и двумя портье, зашагал к себе в номер.

Там он первым делом принял душ, трижды намылился с ног до головы, вытерся насухо, наглотался таблеток и заглотнул две порции виски.

— Ах, Бранчи, никогда себе не прощу! — воскликнула Джиджи голосом, полным раскаяния. — Это я во всем виновата.

— Виноват Бен Уинтроп с его дурацкой церемонией в доке, я сразу сказал, что это глупая затея, обычное тщеславие, вот что это такое. Гордыня. Серебряный доллар, чтоб я провалился! Дайте-ка мне еще виски. Только ради бога без льда, лед — это смерть, ведь он из той же воды. Зато алкоголь, если принять его сразу, говорят, может убить микробы. Я, конечно, в это не верю, но попробовать можно.

Джиджи налила ему полстакана виски и в тревоге смотрела, как он его осушает.

— Вам не лучше?

— Завтра узнаем, если я вообще проснусь. Очередная жертва Уинтропа, вот кто я такой, — злобно произнес Бранчи. — Как Мюллеры. Не надо было мне приезжать, не послушал внутреннего голоса.

По всему было видно, что в пьяном виде Бранчи будет не из приятных собеседников. Джиджи мысленно прикидывала, есть ли у нее шансы поспеть на вокзал раньше речного трамвайчика, если она возьмет быстроходную лодку. Похоже, времени у нее достаточно, ведь прогулка на трамвайчике планировалась неспешная, дабы насладиться красотами Большого канала. «Интересно, что он имеет в виду под „жертвой“, — подумала она, поправляя Бранчи подушки.

— Вы о Мюллерах знаете? — с трудом выговаривая слова, спросил Бранчи. — Уверен, что нет. Могли бы, конечно, поинтересоваться, но я уверен, что вы ничего не знаете. Никто не знает — только Мюллеры и я. — Он натянул одеяло до подбородка и уставился на Джиджи.

— Это те, что владели «Детским раем»? — спросила она. — Конечно, знаю. Я работаю с их представителем — Джеком Тейлором.

— Это он вам сказал? — выпалил Бранчи воинственным голосом, приподнимаясь.

— Кто? Джек? Что сказал?

— Что он является их представителем? Бьюсь об заклад, он вам наговорил, что Мюллеры все еще владеют долей в бизнесе? И вы ему поверили? Ха! Еще одна жертва Уинтропа, вот вы кто. Уверен, что вы ни одного Мюллера в глаза не видели, ведь так? Угадал?

— И что с того? — возмутилась Джиджи. — Они все перебрались в Сарасоту. Какая разница? Джек представляет Мюллеров, уж я-то знаю — все-таки идея «Волшебного чердака» принадлежит мне! С того самого момента я и работаю с Джеком.

— Неплохая идея, между прочим. Умница девочка, отличный маркетинговый ход. Уинтроп поглотил их бизнес — все магазины до единого, не оставил Мюллерам даже возможности частичного выкупа. Бедняги Мюллеры. Лишились всего, обанкротились. Живут в Сарасоте по одной простой причине — у них там есть дом. Уж не по своей воле, поверьте мне. Он стервятник — этот молодой Уинтроп, обсосал их косточки добела. Я сейчас чихну.

Джиджи поспешно протянула ему пачку бумажных салфеток.

— Бен не дал им возможности выкупа? Что за чушь! Да он спас их фирму!

Бранчи едко ухмыльнулся.

— Не хотите верить — не верьте, милочка. Джек Тейлор подчиняется Бену Уинтропу и получает от него зарплату, он человек Уинтропа — на все сто. Это нормально, я его не виню, он хороший работник. Но Мюллеры начинали с нуля, они были первыми арендаторами Уинтропа и исправно платили ему хорошую ренту на протяжении пятнадцати лет, он мог бы оставить им хоть маленький кусочек пирога, я так полагаю. Всем хватило бы, но не в традициях Уинтропа с кем-нибудь делиться, он заставил их признать себя банкротами. Мюллеры пали его жертвой, теперь-то вы не станете с этим спорить?

Джиджи почувствовала, как в комнате сгущается воздух, словно за окном нависли мрачные тучи.

— Жертвы? — повторила она, и к горлу подступила тошнота. — Впервые слышу, чтобы кто-то критиковал этические нормы Бена.

— Он умеет заметать следы. Люди говорят только о том, что знают. Еще Сенека писал: «Удавшееся преступление именуется добродетелью» — и с тех пор ничто не изменилось. Стало даже хуже. Молодой Уинтроп — это предмет моего особого интереса. Держу руку на пульсе, слежу за его деяниями, иду следом, расспрашиваю, добываю материал. Он стервятник, а я — ястреб. Никто не знает Уинтропа лучше меня. Дождитесь, пока выйдет моя книга, тогда сами увидите. Он произвел десятки махинаций, чтобы завладеть земельными участками, подкупая чиновников. Взятки, какие вам и не снились, дорогуша, и все — шито-крыто, никто ничего не слышал… Надо только знать, где искать и с кем говорить. Он умен, голыми руками его не возьмешь, но я давно за ним наблюдаю. И я знаю правду, а когда закончу книгу, ее узнают все. Скоро я его разоблачу, но пока держу все это в секрете, это мой материал, ни у кого его нет, и Бен Уинтроп станет моей сенсацией. Не следовало мне говорить с вами об этом… Или, к примеру, Северини… Подайте-ка мне стакан, дорогая. Знаете, а эта штука, оказывается, действует…

— А что Северини?

— Та же история. Лишились компании в пользу туристского бизнеса Уинтропа. Вы думаете, журналистам, которых он созвал, об этом известно? Конечно, нет. Маленькая семейная фирма Северини — кто о них вообще слышал? Прекрасный пример того, как Уинтроп ведет дела. Знаете, сколько он заплатил им за машины? Себестоимость минус огромная скидка за то, что заплатил наличными. Для Северини это была последняя соломинка. А он заключил потрясающе выгодную сделку.

— Вы говорите о машинах в Триесте? — уточнила Джиджи.

— Вы неплохо осведомлены для девочки из отдела информации и рекламы.

— Да нет, я совсем немного знаю. Слышала, как кто-то говорил о каких-то двигателях в Триесте… — Джиджи не терпелось узнать все до конца, хотя эти открытия причиняли ей боль.

— Северини пошли на риск, но изначально выбрали неудачный момент, и вот молодой Уинтроп купил их суда за бесценок, ему вечно везет. Ха! И все же Северини рассудили, что лучше пятьдесят процентов, чем ничего. Им пришлось закрыться. Все. Конец. И косточки обсосаны добела — как с Мюллерами. Если бы Уинтроп заплатил им свою цену, Северини могли бы удержаться на плаву, что в Венеции не так-то просто. Ха! А теперь глядите на меня — чуть не утонул, подхватил гепатит. Это мой последний приезд сюда, моя дорогая, даю обет. Если, конечно, выживу.

— Но… но… почему Бен не заплатил им сполна? — прошептала Джиджи.

— Я уже говорил. Это не в его стиле. Он стервятник. Он не успокоится, пока не уничтожит очередную жертву окончательно и бесповоротно. Он так делает бизнес. Никакой пощады. Стервятник есть стервятник. Это его природа, его стиль, для него это нормально. Не делиться ничем — ни кусочком, ни крошкой! А как, вы думали, может человек стать миллиардером за какие-то пятнадцать лет, если начинал на деньги, взятые в кредит? Вот почему он представляет такой интерес… Это вам не добрые старые Уинтропы… Закройте шторы, дорогая, я хочу спать. Не волнуйтесь, я напишу хороший репортаж, вы ни в чем не виноваты, мне самому не следовало ехать в Венецию. Запомните… «удавшееся преступление… именуется… добродетелью…» Вам самое время набираться знаний… Это очень поучительно…

Когда Джиджи на быстроходном катере добралась до железнодорожного вокзала, все автобусы с прессой уже ушли. Она поймала такси, пообещала водителю как следует заплатить, если он позабудет о правилах движения, и была возле верфи в тот момент, когда входили в ворота последние представители прессы. Она впрыгнула в последний автобус, который должен был доставить гостей к сухому доку, и вскоре была уже у края высоких трибун, сооруженных специально для церемонии.

После разговора с Бранчи у Джиджи словно открылись глаза на Бена Уинтропа. Она наконец решила головоломку, которая давно ее мучила и в которой до сих пор ей удавалось нащупать лишь отдельные фрагменты, намеки, самую малость, тени на воде, тонкие и прозрачные, как первые клочья тумана, но от этого не менее тревожные.

Она ведь могла оборвать излияния Бранчи, когда он завел разговор о Мюллерах, могла не придавать значения пьяной болтовне, оставить его бороться с несуществующими хворями наедине с виски. Однако какая-то сила удерживала ее в номере; она не могла уйти, не выслушав того, что было известно Бранчи. Даже если бы накануне сам Бен не охарактеризовал Бранчи весьма сведущим человеком, она бы все равно догадалась, что все, что вылетает из его пьяных уст, — хоть и горькая, но правда. Уж больно хорошо укладывались эти детали в не решенную ею головоломку под названием «Бен Уинтроп».

Будь она по-настоящему влюблена в Бена, она не стала бы слушать Бранчи ни минуты, она оборвала бы его, осталась бы глуха к инсинуациям в адрес своего возлюбленного, и это было бы способом самосохранения, которое часто проявляют женщины, не желая знать дурное о своих любимых; а к этой минуте она бы уже думать забыла о каком-то Бранчи. Пьяный, сумасшедший, ожесточившийся человечек, сгорающий от зависти к Бену и не достойный ее внимания.

Джиджи поискала глазами отца. Ей непременно надо с ним поговорить, хотя ее, конечно, ждут в доке, где уже стоит наготове сварщик в окружении главных участников официальной церемонии. Там же толпились фотокорреспонденты телеграфных агентств и разных периодических изданий.

Плевать ей на все! Если так не терпится заварить в киль корабля американскую монету, пусть кто-нибудь пошарит у себя в кармане.

Джиджи обвела глазами толпу. К ней уже спешили отец и Саша.

— Господи, где ты была? — недоуменно воскликнула Саша.

— Долго объяснять, это касается Бена… Слушай…

— Ну, ты даешь! Я так и ахнул, когда ты не села на паром, — быстро проговорил Вито, с такой силой сжав ей локоть, что она вскрикнула от боли. — Джиджи, я не знаю, как далеко зашло у тебя с Уинтропом, но я должен тебе кое-что сказать… Я знаю, что тебе некогда, но ты должна знать… Перед самым уходом нам в отель позвонил Зак…

— Что он сделал Заку? — испугалась Джиджи.

— Какое-то время спустя после драки у тебя в доме Уинтроп обедал с нашим банковским агентом и сказал ему, что у Зака проблема с наркотиками, что Зак без причины набросился на него, потому что нанюхался до одури, и что весь «Долгий уик-энд» он снимал в состоянии наркотического опьянения. Из банка, понятное дело, позвонили на студию, началось что-то несусветное, со студии звонили агенту Зака, агент звонил Заку. Он, конечно, узнал последним — не считая меня.

— Я его убью! — бушевала Саша. — Я его убью!

— В этом нет необходимости, — ответила Джиджи, развернулась на сто восемьдесят градусов и решительно направилась к лифту, который был специально оборудован для того, чтобы спустить гостей церемонии на дно сухого дока.

Она шагала к платформе, примыкающей к корпусу корабля. На лице Бена Уинтропа читалось злое нетерпение. Джиджи ступила на платформу.

— Где ты пропадаешь, черт побери? — со злостью зашипел Бен, стараясь, чтобы никто из посторонних не слышал. — Больше я ждать не мог. Журналисты уже нервничают. О черт, я уж думал, придется начинать без тебя.

— Можешь начинать. Я здесь.

— Серебряный доллар у тебя с собой? А серьги?

— Да.

— Надень.

— Начинай говорить.

— Не начну, пока не наденешь серьги!

— Тогда не говори. Твое дело.

— Черт! Нашла время показывать характер! Ты что, не видишь, что все ждут?

— Если ты намерен выступать — начинай! — Джиджи была непреклонна.

Бен отвернулся от нее, взял в руки микрофон и произнес свою трехминутную речь, которую переписывал раз десять, пока не добился абсолютно гладкого, изящного и безукоризненного текста, полного реверансов во все стороны и содержащего объяснения по поводу того, почему надо заменить итальянскую монету на американский доллар, а кроме того — объявляющего официальное начало переоснащения «Эсмеральды» с того момента, как будет заменена монета в килевой обшивке.

Сварщик поднял щиток и протянул Джиджи стальную пластину, которую только что вынул из обшивки.

Она достала из специального углубления итальянскую монету и протянула Бену, потом вынула из сумочки серебряный доллар.

— Перед вами американский серебряный доллар, — в микрофон объявила Джиджи и подержала монету в руке, давая возможность фотографам сделать хороший кадр. — Он будет защищать корабль от злого рока. — С этими словами Джиджи протянула монету Бену, и тот вложил ее в стальной лист.

Джиджи достала одну из изумрудных серег. Она подняла ее высоко над головой и медленно покачала, чтобы все могли оценить красоту камня.

— А теперь перед вами изумруд. Он тоже будет защищать корабль от злого рока. Это за Мюллеров! — Не давая Бену опомниться, она на глазах у изумленной публики вложила серьгу в то же углубление, что и доллар, потом быстро сунула руку в сумочку и, достав вторую переливающуюся серьгу, помахала ею перед камерами и зрителями на трибунах. — А вот еще один изумруд. Он также будет хранить корабль от злого рока. Это за Северини! Она отправила вторую серьгу вслед за первой. Со всех сторон вспыхивали фотокамеры и доносился удивленный ропот: все спрашивали друг у друга, кто такие Мюллеры и Северини.

— Можете заваривать, — сказала Джиджи в микрофон, обращаясь к сварщику. Все, стоящие с нею рядом, онемели и замерли, не в силах двинуться с места под несколькими сотнями глаз гостей и прессы. На глазах у всех присутствующих рабочий быстро вернул стальной лист на его место в обшивке корабля вместе с долларом и бесценными изумрудами.

— А это… — сказала в микрофон Джиджи. — Это то, что получает обманщик, вор и клеветник. Это за Зака Невски! — Она повернулась к Бену Уинтропу и со всей силы ударила его по лицу.

Воцарилась полная тишина. Джиджи не отрываясь смотрела Бену в глаза. Только дождавшись, когда он отведет взгляд под ее презрительным взором, она сошла с платформы, пересекла дно дока и на лифте поднялась наверх.

— Мне почему-то кажется, что пора отсюда уходить, — сказала она Саше и отцу, которые бросились к ней навстречу. — Хотя праздник только начинается.