"Серебряная богиня" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

10

Всю следующую неделю Рэм приходил в комнату Дэзи каждую ночь. Теперь, когда она принадлежала ему, все его столь долго подавляемые чувства вырвались наружу и сжигали его, доводя до исступления. Он был не в состоянии думать ни о ком и ни о чем, кроме Дэзи. Наконец-то она полностью принадлежит ему, наконец их отец не стоит между ними, оттесняя его, наконец он может делать с ней все, что пожелает. Ночью он дожидался того момента, когда коридор опустеет, чтобы прошмыгнуть в ее комнату. Теперь он уже не выжидал, пока в доме погаснут все огни, а просто запирал за собой дверь. Стоило ему увидеть нежную тайную белизну ее груди и живота, вдохнуть пьянящий аромат ее волос, почувствовать прикосновение янтарных рук, обнимавших его, как нестерпимое желание обладать ею охватывало его, сметая все остатки здравого смысла. А она, полностью оказываясь в его власти, испытывала странные смешанные чувства ожидания его поцелуев и ужаса перед тем, что он — она это знала теперь — обязательно проделает с нею. Каждую ночь она, страдая, поджидала его, надеясь на то, что уж на этот-то раз ей удастся остановить его, и каждый раз это ей не удавалось.

Дэзи еще ни разу не получила физического удовлетворения от их близости и оставалась еще столь наивной и невинной, что даже не представляла, что такое оргазм. Но если бы она и знала, то все равно постеснялась бы попросить его доставить ей удовольствие, ибо просить об этом означало для нее соучастие в их преступлении. Она воспринимала только минуты объятий и поцелуев и старалась изо всех сил отключить сознание на все остальное время. А потом наступала расплата. Стыд и раскаяние липким туманом окутывали ее и не отпускали в течение всего жаркого дня.

В отличие от Рэма Дэзи постоянно испытывала невыносимое чувство вины, хотя благодаря своей невинности не могла ясно сформулировать свои ощущения, выливавшиеся в сокрушавшую ее слабость и черную меланхолию. Но душа ее рвалась на части от привязанности к Рэму, привязанности не менее сильной, чем чувство вины. Она с шести лет была влюблена в Рэма и не представляла, как ей избавиться от своей зависимости от него. Чувство вины и боязнь остаться одной, без единой родной души, постоянно боролись в ее сердце, и с каждым днем она становилась все более удрученной и несчастной, не в силах ясно смотреть на вещи, додумать все до конца.

— Дэзи, давай съездим в Довиль на денек, только вдвоем, ты и я, и пройдемся по магазинам. Все бутики там ломятся от одежды, и мы сможем посмотреть, что новенького предлагают Диор, Сен-Лоран и Курреж. Ты так выросла, что тебе необходима новая одежда, — сказала Анабель, с удивлением вглядываясь в осунувшееся лицо Дэзи.

— Мне ничего не нужно, Анабель. Я так устала, что не представляю, как смогу выдерживать примерки.

— Тогда у меня есть грандиозная мысль. Мне давно хотелось испытать на себе действие восстановительной терапии в водолечебнице, что рядом с набережной. Говорят, там творят чудеса. Почему бы нам не попробовать?

— На мой взгляд, это напоминает пытки водой, — безразличным тоном произнесла Дэзи.

Ничуть не расстроенная отказом, Анабель предложила поехать на машине за сыром в Понт-Левек, где занимались сыроварением, начиная с тринадцатого века, или, на худой конец, просто поужинать на ферме Сент-Симон. В прошлые годы Дэзи обожала подобные вылазки, но сегодня она отвергла все предложения Анабель одно за другим. Ей с ее тайной не хотелось оставаться наедине с Анабель, она опасалась, что та, столь чувствительная к чужому настроению, сумеет докопаться до истины; но куда сильнее Дэзи боялась, что сама расскажет все Анабель, и тогда… Она даже подумать боялась о том, что сделает с нею Рэм.

Однажды днем Дэзи, расстроенная и печальная, забилась в глубокую нишу на террасе, чтобы почитать по-французски Бальзака или что-нибудь из того, что надменная мисс Вест, их учительница французского в школе леди Олден, задала им на летние каникулы. Не успела она осилить и трех страниц из толстого тома, с трудом понимая, что читает, как Рэм разыскал ее в укромном месте.

— Я искал тебя в лесу, — с упреком в голосе сказал он. — Почему ты прячешься здесь? На улице так хорошо.

— Мне хотелось побыть одной.

— Ну ладно, мне надо поговорить с тобой. Я решил, что нам делать с лондонским домом. Он слишком велик для нас. Мне кажется, что и отцу не нужны были такие хоромы. К тому же сейчас цены на большие дома заметно выросли. Я намерен продать его и купить дом разумных размеров, такой, с которым могли бы управиться трое или четверо слуг. Мне кажется, что мы могли бы поселиться в Мэйфер, на Аппер-Брук-стрит или на Саут-Одли-стрит, где-нибудь в том районе.

— Ты хочешь сказать — мы будем жить вместе? — с удивлением взглянула на него Дэзи.

— Естественно. Ты же должна иметь жилье. Не считаешь же ты, что стала достаточно взрослой, чтобы жить одной?

— Но я думала… мне казалось, что я буду жить с Анабель, а не с тобой, Рэм, — пролепетала Дэзи.

— Ни в коем случае я не допущу этого. Анабель через несколько месяцев найдет себе нового мужчину, который станет содержать ее, и тебе не следует жить в таком доме. Надеюсь, ты сама понимаешь всю двусмысленность ее положения.

— Рэм! Как ты можешь говорить такие гадости?! Ведь Анабель для меня — почти что мать!

— Это только подтверждает мою правоту в том, что ты еще ребенок и не способна понять, что Анабель живет на содержании у богатых мужчин, всегда жила так прежде и будет жить…

— Неправда! Как ты можешь быть таким ужасным!

— Тогда почему отец так и не женился на ней?

Дэзи колебалась, не находя, что ответить, и, рассердившись, решила сменить тему:

— А что будет со слугами? Как ты поступишь с ними?

— Назначу им пенсию, — равнодушно ответил Рэм. — Они, все до одного, слишком стары. Мне не улыбается мысль, что мы обречены терпеть их при себе и ждать, пока они все не перемрут в буфетной. Они — еще одно из безумств нашего отца, вроде тех сентиментальных соображений, чтобы вкладывать все свои деньги в «Роллс-Ройс». Я намерен расставаться с «Ролле» и заберу оттуда и твои деньги тоже. Сейчас самое время заставить наши деньги работать, и к тому же пришла пора как можно больше денег перевести за пределы Англии.

— Нет, Рэм! Ты не имеешь права продавать мои акции. Папа оставил их мне, и я не собираюсь расставаться с ними.

— Дэзи, — попытался вразумить ее Рэм, — на рынке нет места эмоциям. Я — твой законный опекун, и если я захочу продать твои акции, то имею все права на это.

— Ты хочешь сказать, что сделаешь это? Против моей воли? — гневно взглянула на него Дэзи. Акции «Роллс-Ройса» казались ей теперь единственной опорой в жизни, реальной и осязаемой памятью об отце, о его постоянной заботе, той единственной связью с прошлым, которую Рэм готов был столь неожиданно и грубо разорвать.

— Ладно, черт с ними, — рявкнул он, — держись за свои акции, если они так много для тебя значат.

— А моя лошадь? Где я буду ее держать? — спросила Дэзи, стараясь нащупать еще какую-либо твердую опору в своей жизни, которую Рэм не смог бы разрушить одним решительным словом.

— Не беспокойся, мы подыщем для нее другую конюшню рядом с новым домом. Ты сможешь, если захочешь, держать хоть две дюжины белых лошадей и целую псарню гончих, — заявил Рэм, с облегчением поняв, что Дэзи, похоже, избегает называть истинные причины, по которым им не следует жить вместе.

— А как же твоя квартира? — робко поинтересовалась Дэзи. — Мне казалось, что ты доволен ею.

— Она слишком мала для нас двоих. Я в один миг смогу избавиться от нее и к тому же окажусь в выигрыше. Большую часть картин я намерен выставить в Сотби, хотя, разумеется, я оставлю себе пару Рембрандтов и всю мебель. Боже мой, ты даже не представляешь себе, сколько в наше время стоят все эти французские штучки! Не говоря уже об иконах: они одни — целое состояние.

— Итак, значит, ты решил продать все. Все, что я люблю, все, среди чего я выросла.

Дэзи взглянула на него, и ужас застыл « ее широко раскрытых глазах. Она, конечно, могла пристыдить Рэма, готовая разорвать его на куски, однако со своим имуществом он имел право делать все, что пожелает.

Он обнял ее и привлек к себе.

— Мы будем вместе, только ты и я, и никаких дряхлых слуг рядом, всюду сующих свой нос и опекающих тебя, как малое дитя. Ты ведь сама хочешь этого, не так ли?

Она ничего не ответила, продолжая смотреть в сторону. Приняв ее молчание за знак согласия, Рэм запустил руку к ней под блузку, по-хозяйски властно сжав одну из грудей, и принялся водить пальцем вокруг соска. Несмотря на всю свою злость, она ощутила, что ее сосок невольно затвердел, а Рэм тем временем, задрав блузку повыше, приник губами к ее груди. Другая его рука забралась ей под юбку, нащупывая пушистые волосы на лобке, ища пальцами самое укромное теплое местечко. Дэзи задрожала or ужаса, заслышав чьи-то легкие шаги по лестнице, ведущей на террасу, но Рэм, глухой ко всему на свете, с еще большим неистовством набросился на ее соски с такой страстью, будто стремился вобрать всю Дэзи внутрь себя. Напрягая все силы, Дэзи оттолкнула его, отодвинувшись как можно дальше, насколько позволяли размеры диванчика, на котором они сидели, и, одернув блузку, с испугом взглянула в ту сторону, откуда послышались шаги. Изумленный Рэм наконец все понял и пришел в себя; и, когда появилась Анабель, неся вазу с цветами, она застала их сидящими на расстоянии метра друг от друга, причем Дэзи показалась ей полностью погруженной в Бальзака.

— Дети, как вы меня напугали! Я была уверена, что одна здесь. Взгляните на эти розы, разве они не прекрасны? Дэзи, они для твоей комнаты. Элеонора Кавана и ее дочь приезжают завтра рано утром, и я расставлю в доме цветы к их прибытию.

— Господи, опять новые люди! Этот дом начинает походить на постоялый двор, — недовольно пробормотал Рэм.

— Они тебе понравятся, — заверила Анабель, мало заботясь о том, случится ли так на самом деле. Ей показалось, что, судя по их виду, Дэзи с Рэмом опять ссорились.

Этим вечером Дэзи сразу после ужина поднялась к себе в комнату и заперлась. Позднее Рэм несколько раз стучал в дверь, каждый раз все настойчивее, и шепотом звал ее. Но она с вызовом поглядывала на дверь, решившись не отвечать ему. Только заслышав его удалявшиеся шаги, Дэзи разразилась слезами.

Следующим утром, рано на рассвете, Дэзи выпорхнула из «Ла Марэ», сунув в карман кусок хлеба и апельсин, и отправилась скитаться по проселочным дорогам Онфлера вместе с Тезеем, которого держала на поводке, не позволяя псу заглядывать на соседские скотные дворы. Дэзи рассчитывала, что, оставшись одна в компании со своей собакой, она сумеет найти путь назад, в те времена, когда ее жизнь была несложной и подчинялась строгим правилам, когда она знала свой жизненный путь и следовала ему. Часы шли, солнце уже стояло высоко над головой, и тут до Дэзи дошло, что Анабель, наверное, давно ждет ее к ленчу. Сегодня должны приехать новые гости: Элеонора Кавана с дочерью, у которой такое смешное имя и которая, как считает Анабель, должна ей понравиться. Сама мысль о встрече с незнакомыми людьми показалась Дэзи невыносимой, но, с другой стороны, эта девушка будет жить с ней в одной комнате, что намного облегчит существование, поскольку Дэзи не могла справится с ситуацией самостоятельно.

О прибытии матери и дочери Кавана в «Ла Марэ» Дэзи стало известно еще на подъездной дорожке к дому, где уже стоял громадный, вишневого цвета «Даймлер» и добрая дюжина чемоданов, которые шофер в униформе перетаскивал в дом. «Ах, черт!» — выругалась про себя Дэзи, наблюдая эту сцену. Это было самое крепкое ругательство из всех, которые она знала. Анабель никак не предупредила о том, что визит официальный. Они что, вообразили себе, будто принадлежат к особам королевского дома? Дэзи бросила взгляд на свои запыленные теннисные туфли, на юбку, из которой давно выросла, и поношенный свитер. «Мои волосы, наверное, похожи на воронье гнездо, — промелькнуло у нее в голове. — Впрочем, они сейчас, наверное, пьют херес на террасе, и у меня еще есть время привести себя в божеский вид», — решила она.

Никем не замеченная, Дэзи проскользнула вверх по лестнице и торопливо добежала до дверей своей комнаты. Оттуда не доносилось ни звука, и Дэзи, влетев в комнату, застыла на пороге, чуть не упав, при виде сидевшей с ногами на подоконнике девушки, глядевшей на море. Поздно! Девушка обернулась, с удивлением уставилась на Дэзи.

— Не может быть, чтобы ты была Дэзи!

— Почему это?

— Дези — это маленькая девочка пятнадцати лет.

— А тебе самой-то сколько?

— Мне уже почти семнадцать.

Дэзи присвистнула.

— На вид тебе столько не дашь.

Кики Кавана в возмущении соскочила с подоконника, выпрямившись во весь рост, каждый сантиметр которого демонстрировал дерзкую и решительную, уверенную к себе женщину. У нее были изогнутые брови, лицо только что нашкодившего котенка и короткие растрепанные волосы, когда-то каштановые, а теперь перемежавшиеся зелеными прядями. В ее темно-карих глазах горели желтые, дьявольские огоньки, а прекрасной формы головка была украшена крошечными, безупречной формы ушами. Наряд ее представлял нечто среднее между свадебным гуцульским платьем и вычурным одеянием новоиспеченной афганской принцессы: красный полотняный хитон с многочисленными складками, украшенный богатой вышивкой, с аппликациями из позолоченной кожи и с бахромой, был перепоясан несколькими разноцветными ремешками. Девушке недоставало только ножных браслетов с бубенцами.

— Кем бы ты ни была, но выглядишь ты совершенно восхитительно, — заявило это создание Дэзи. — Я пыталась убедить мать, что сейчас самое время возврата к классике, но она никогда меня не слушает. Стоит ей увидеть тебя, и она будет жалеть, что позволила мне сотворить вот это с моими волосами.

— Может быть, тебе стоит снова перекрасить их? — предложила Дэзи.

— Я уже пробовала — ничего не выходит. Придется подождать, пока отрастут. Ах, черт! Я не могу спуститься вниз и знакомиться с людьми в таком виде. Ты не одолжишь мне что-нибудь… какие-нибудь рубашку и шорты? А заодно и немного твоих волос?

Кики с нескрываемым восхищением рассматривала Дэзи. Даже старые теннисные туфли Дэзи казались ей верхом совершенства.

— Но мои наряды будут тебе велики. Я, конечно, подыщу что-то, но ты просто утонешь в моих вещах, — ответила Дэзи, совершенно очарованная этой маленькой цыганкой, поселившейся в ее комнате.

— Не обращай на меня внимания. Я всегда прихожу в подобное состояние при виде высоких красивых натуральных блондинок вроде тебя. У меня при этом возникает ощущение, будто меня слегка ткнули в дерьмо, но это быстро проходит. Через минутку я приду в себя. Вообще-то мне кажется, что я вовсе не дурна собой, но все эти древесные нимфы сразу заставляют меня спуститься на землю. Вот пидор! Как тебе нравится это словечко? Меня только что научили ему в Англии, и оно кажется мне страшно полезным. — Она одарила Дэзи вызывающей улыбкой.

— Леди Олден категорически запрещает употреблять его, так что наверняка это недурное словечко. Каждый раз, как у нас кто-нибудь произносит это слово, он получает линейкой по пальцам.

— Линейкой! Высшая мера наказания? Ах да, телесные наказания, не так ли? Ты уже испытала это на себе? Как они смеют! Значит, ты и вправду Дэзи?

— Ну конечно, кто же еще?! Иначе что бы я делала в этой комнате?

— Я думала… впрочем, ладно, не имеет значения. Оставим это. Я решила больше никогда не говорить «не имеет значения». Это выражение сводит людей с ума, и они непременно норовят все из тебя выудить. Мне раньше казалось, что Дэзи — ужасно глупое имя, настоящий анахронизм, но теперь я вижу, что оно для тебя подходит, поскольку ты… Как правильно «для тебя» или «тебе»?

— Тебе.

— Мое вам спасибо, у меня нелады с грамматикой. Понимаешь, я представляла себе маленькую девочку по имени Дэзи, настоящую княжну, и что же, мать твою, я вижу? Говорю тебе, одного твоего вида достаточно, чтобы смутить меня. Впрочем, любой на моем месте смутится. Слушай, знаешь, что я ненавижу больше всего?

Дэзи не могла отвести глаз от Кики. Только сейчас она заметила ее ногти, покрытые зеленым лаком, подкрашенные зеленой тушью ресницы, обведенные зелеными тенями глаза.

— Тех расфуфыренных дамочек, что уверяют нас в «Вог», будто они живут, имея всего три восхитительные серые юбки, сшитые лет пятнадцать назад, — конечно же, у Мейна, у кого же еще? — парочку простеньких кашемировых черных свите-рочков, но зато позволяют себе раз в год прибавить какую-нибудь новую драгоценность к своей коллекции, вроде бесценных старинных китайских комнатных тапочек. Ясно же, что это наглое вранье, но попробуй опровергни. Вот дерьмо, мне никогда не нравилось это платье! — Она ткнула пальцем куда-то в середину своего искусно сшитого туалета.

— Стой, не переодевайся и никуда не исчезай, — скомандовала Дэзи, войдя в свою роль лидера, которую всегда играла в школе, — я сию минуту вернусь.

Она возвратилась через пять минут с заколотыми на макушке волосами, в которые было воткнуто несколько пурпурных цветков бугенвиллеи, увивавшей стены дома. На ней было надето мини-платье из серебряной бумаги, то самое, что она приобрела у «Биба» за три фунта. Платье было одноразовым, и Дэзи до сегодняшнего дня не осмеливалась надеть его.

— У тебя есть какие-нибудь украшения от Пако Рабана? — спросила она Кики.

— Можешь не сомневаться. Минутку…

Кики покопалась в одном из своих семи чемоданов и вытащила старинное литое металлическое украшение в виде искусно обрамленного большого зеркала, которое вешают на шею, — своеобразный символ целомудрия. Она защелкнула украшение на шее Дэзи.

— Серьги?

— Нет, думаю, что это будет чересчур. Я просто пойду босиком. Эффект тот же, но хлопот меньше.

— Тебе не может быть пятнадцать лет, — решительно заявила Кики, восхищенно глядя на Дэзи.

— Я просто мудра не по годам. Идем, нанесем этим старикам внизу удар, который они не скоро забудут.

В течение недели, пока семейство Кавана гостило у них, к Рэму вернулась его ненависть ко всему на свете, и он не раз подумывал об убийстве, мечтая избавиться от Кики. Но если бы он проконсультировался по этому поводу с ее матерью, то она сказала бы, что в таком деле не обойтись без «посеребренной пули», что означало пулю наемного убийцы. Резвая и многоопытная шалунья Кики настолько преуспела в своих проказах, что, невзирая на ее очевидные способности, уже четыре лучшие частные школы в Америке умудрились «позабыть» включить ее в списки своих учениц на следующий год. С раннего детства она обладала редкой неустрашимостью и отсутствием инстинкта самосохранения.

Кики была долгожданной и единственной дочерью в большой семье, глава которой был одним из магнатов автомобильной индустрии, где у нее было три старших брата. Тем не менее Кики отличалась врожденной неподкупной и бескомпромиссной честностью и привыкла говорить правду о себе и других. Это столь редкое качество делало ее в глазах многих весьма эксцентричной. Ее честность уживалась с импульсивностью, и они с Дэзи, бывшей на полтора года младше, сразу нашли общий язык. Но главное, что отличало этих девушек друг от друга, так это отношение к своим родным. Кики привыкла к обожанию своих многочисленных родственников, хотя сама относилась к ним довольно равнодушно, воспринимая любовь отца, трех братьев и в особенности матери как должное. Дэзи немного смущало, но одновременно и восхищало подобное отношение.

Впрочем, за ту неделю, что Кики с матерью прожили в «Ла Марэ», у девушек находилось не слишком много времени для серьезных бесед. Словно две молодые лошадки, что вырвались на вольные пастбища из тесного стойла, обе спешили насладиться вспыхнувшей между ними дружбой. Дэзи, проспавшая целую ночь без помех, повеселела и вновь ощутила прилив жизненных сил. К ней вернулась жизнерадостная, беззаботная юность, толкавшая на долгие вылазки в Онфлер, где обе девушки с удовольствием слонялись по улицам, не переставая болтать. Когда подходило время чая, они ловили такси и ехали в Довиль, где, напоминавшие бродяжек в своих хипповых одеждах, неспешно проходили через вестибюли Шикарных отелей, наслаждаясь возмущенными взглядами пожилых дам в чопорных и строгих дорогих туалетах от Ша-нель. Они развлекались, ведя учет количеству дам, которых им удалось заставить опустить глаза, по отелям и дням. Обнаружив, что шорты и юбки Дэзи прекрасно подходят Кики, стоит их только подтянуть повыше и потуже затянуть на талии, они увлеченно менялись одеждой. Сняв кабинку для переодеваний на пляже, они подолгу плавали в холодной воде и постоянно опаздывали к трапезам в «Ла Марэ», редко находя нужным извиниться, но, впрочем, Анабель, радовавшаяся, что оправдались ее надежды найти для Дэзи подружку, мало нуждалась в их извинениях. Кики была довольна всем, кроме одного.

— Твой братец, похоже, ненавидит меня, — заявила она Дэзи. — Я кокетничаю с ним, как ненормальная, приглашаю его всюду с нами, но мне не удается никуда заманить его. Уверяю тебя, это редкий, если не первый случай в моей практике. Он что, имеет что-нибудь против американок? Или его смущают мои зеленые волосы? Или он просто чудик? Что-то я никак не пойму.

— А, Рэм безнадежен, не обращай на него внимания. Это все его итонская спесь. Он не старается быть нарочито грубым, просто он такой, вот и все, — уклончиво ответила Дэзи, при этом подумав: «Если бы только ты могла себе представить, каким ревнивым может быть Рэм! Конечно, Кики и в голову не приходит, что я цепляюсь за ее общество, чтобы не оставаться с ним наедине». Дэзи наблюдала за ним через стол, но Рэм неизменно сидел с каменным лицом. Лишь слабое подрагивание век выдавало его чувства, но Дэзи явственно ощущала, как он рвется к ней.

Несколько раз Рэму удавалось застать ее на лестнице одну, где он готов был немедленно наброситься на нее с поцелуями, но голос Кики, неотступно следовавшей за Дэзи, всякий раз вынуждал его отступить. Рэм бесился, впадал в отчаяние, но Дэзи старалась постоянно держаться поближе к Кики. Она хорошо понимала, что этот живой щит не сможет служить ей вечно, но тем не менее хотела использовать его до конца. Ей необходимо было какое-то время, чтобы побыть врозь с Рэмом, и она готова была рисковать, не боясь того возмездия, которое неизбежно наступит, когда она лишится защиты в лице Кики. Каждую ночь, в то время как ее подруга уже давно спала, Дэзи лежала без сна, пытаясь, хотя и безуспешно, привести в порядок свои мысли и чувства. Она вновь и вновь перебирала в уме историю своей давней привязанности к Рэму, и с каждым днем в ней росла убежденность в несправедливости того, что делает с ней Рэм, несмотря на всю его самоуверенность. Как-то раз ей пришла в голову мысль посоветоваться с Кики, но, подумав о тех словах, которые ей пришлось бы произнести вслух, она поняла, что это абсолютно невозможно. Эту ношу она вынуждена нести в одиночестве, сгорая от стыда, от страшного, неизбывного, бесконечного стыда.

Наконец наступил день, когда мать и дочь Кавана должны были уехать на Лазурный берег, чтобы встретиться там с отцом Кики, летевшим через Париж из Детройта. Оттуда они все вместе собирались отправиться на машине в Лимож, и им предстояло провести в дороге два дня. А еще через несколько недель Кики должна была приступить к учебе на первом курсе Калифорнийского университета в Санта-Крусе. Хотя формально она не окончила среднюю школу, уровень ее подготовки был признан достаточным для продолжения образования в этом самом либеральном и свободном от условностей университете, готовом принять ее. Поэтому родители Кики спланировали свой отдых так, чтобы провести с любимой дочерью как можно больше времени. Не могло быть и речи о том, чтобы разочаровать отца и позволить Кики остаться в «Ла Марэ», о чем упрашивали Анабель и Дэзи.

— Дэзи, обещаю тебе, что на Рождество ты поедешь в Штаты в гости к Кики, — говорила Анабель расстроенным девушкам.

— До Рождества еще целый миллион лет. Почему бы Дэзи тоже не поехать учиться со мной в Санта-Крус? — упорствовала Кики.

— Она должна проучиться в школе леди Олден еще один год до того, как сможет сдавать вступительные экзамены в университет, — терпеливо объясняла Анабель.

— Ах, мать твою! Простите меня, Анабель, но у меня такое состояние, словно у брошенной любовницы или что-то вроде того, — заявила Кики.

— Тебе не следует выражаться подобным образом, — рассмеялась Анабель, которой все больше нравилось это невозможное создание, взбалмошная дочка ее старинной подруги Элеоноры, бывшей до своего великолепного «автомобильного» брака весьма консервативной и благонравной американской барышней.

Тем вечером, стоило Рэму поскрестись в дверь ее комнаты, Дэзи немедленно открыла ему. После отъезда Кики она поняла, что приняла наконец то решение относительно своей будущей жизни, на которое не отваживалась раньше. И теперь, подобно истомленному жаждой путнику, бросающемуся к воде, чтобы напиться, ей не терпелось поскорее вернуться назад, к прежней девичьей жизни, снопа стать такой же чистой и непорочной, какой она была когда-то в День взятия Бастилии. Она ощущала спокойствие, уверенность в себе и была преисполнена решимости покончить со всем этим. Ее застенчивость исчезла без следа. Она вполне способна обойтись без Рэма. Его покровительство и опека будут для нее слишком тяжелой ношей. Лучше уж рассчитывать только на себя. Впервые со дня смерти отца Дэзи полностью сосредоточилась и мыслила с абсолютной ясностью.

Рэм вошел и запер за собой дверь. Он поспешил заключить Дэзи в объятия, но она резко отпрянула И, подойдя к окну, уселась на подоконник. Она все еще оставалась в желтом платье, которое не успела сменить после ужина, а все лампы в ее комнате были зажжены.

— Сядь, Рэм, мне надо поговорить с тобой.

— С этим можно обождать.

— Нет, ни секунды, Рэм. С тем, чем мы занимались прежде, покончено. Я твоя сестра, а ты мой брат. Я не желаю больше этим заниматься, потому что это нехорошо и мне это не нравится.

— Это работа этой суки Кики! Ты все ей рассказала, да?! — с бешенством выкрикнул Рэм.

— Ни единого слова. Никто ничего не знает и не узнает никогда, я тебе обещаю. Но с этим покончено.

— Дэзи, ты говоришь как маленькая мещанка. «С этим покончено»! Как это может быть, если мы любим друг друга? Ты принадлежишь мне, дурочка, и сама хорошо это знаешь.

— Я принадлежу только себе самой — и никому больше. Ты можешь делать, что тебе заблагорассудится, можешь продать все, что когда-то любил наш отец, вести тот образ жизни, что сам для себя выбрал, но я намерена остаться жить с Ана-бель на Итон-сквер. Убеждена, что она примет меня. И конец всему! Ты мне больше не нужен.

Рэм приблизился к ней и, крепко сжав пальцы, ухватил ее руку чуть ниже плеча. Дэзи продолжала сидеть молча, неподвижная, словно мраморная статуя. В комнате было предостаточно света, чтобы Рэм мог заглянуть в самую глубину ее бархатистых глаз, и обнаруженные в них твердая непреклонность Дэзи и ясно читавшееся осуждение привели его в ярость.

— Убери руку, Рэм, — приказала она.

Ее слова, произнесенные со спокойным достоинством, подействовали на него, как красная тряпка на быка. Сильными руками он схватил ее за плечи и рывком поднял с подоконника, поставив перед собой, как провинившегося ребенка, которому должен быть преподан урок послушания. Но Дэзи осталась спокойной и бесстрашно смотрела прямо ему в глаза. Рэм прижал ее к себе изо всех сил и впился губами в ее недрогнувшие в ответ губы. Она лишь прерывисто дышала. Укротив свой гнев и призвав на помощь все свое искусство, он принялся целовать ее долгими, нежными, непрерывными поцелуями, которые еще неделю назад приводили ее в трепет. Но теперь она оставалась пассивной и отстраненной, а губы ее были плотно сжаты и холодны как лед. Твердой, требовательной рукой собственника он гладил ее по голове, шепча в ухо:

— Дэзи, Дэзи, если ты не хочешь этого, то не надо, я буду просто целовать и обнимать тебя, я обещаю, клянусь тебе…

Но все то время, что он прижимал ее к себе, покрывая жадными поцелуями ее щеки, Дэзи чувствовала, как угрожающе давил на ее живот его поднявшийся член. Собрав остатки сил, Дэзи рванулась и высвободилась из его рук.

— Не выйдет, Рэм, я тебе не верю. Я ничего не хочу от тебя: ни твоих поцелуев, ни объятий, ни слов.

Она говорила тихо, понизив голос, чтобы никто в доме их не услышал, но в ее словах звучало презрение. Дэзи пятилась назад, пока не уперлась спиной в стену, а он надвигался на нее с искаженным от вожделения лицом и горящими глазами — желание сейчас же овладеть ею сжигало его. Рэм совсем потерял голову. Он навалился на нее всей своей массой, прижал к стене, грубо задрал юбку.

— Ты бы никогда не осмелился на это, если бы отец был жив, грязный трус, — прошипела Дэзи.

Рэм с размаху хлестнул ее ладонью по лицу. Дэзи ощутила вкус брызнувшей крови — она поранила о зубы щеку изнутри. Он ударил ее еще раз, потом еще, а затем, когда она в панике попыталась набрать в грудь воздуху, чтобы закричать, зажал ей рот ладонью и поволок на кровать. Дэзи сопротивлялась изо всех сил, но в течение нескольких ужасных минут ей так и не удалось сбросить его руку со своего рта. Сглотнув, Дэзи почувствовала, как он сорвал с нее трусы, но ему пришлось еще дважды ударить ее, прежде чем он сумел коленями разжать и развести ей ноги. А потом начался показавшийся ей вечностью скрежещущий, обжигающий кошмар, когда Рэм с безжалостностью помешанного вновь и вновь вколачивал свой член в ее сухое, сопротивляющееся насилию лоно. Наконец все было кончено, и он ушел, а Дэзи осталась лежать неподвижно, не вытирая текшую изо рта кровь, растоптанная, уничтоженная, неспособная даже заплакать. Прошло еще много времени, прежде чем долгожданные слезы хлынули из ее глаз. Выплакавшись, Дэзи решительно встала с кровати и, ощущая боль во всем теле, пошла будить Анабель.

Анабель дала ей теплой воды и мягкое полотенце, помогла остановить кровь, а потом, крепко прижав к себе, слушала вновь и вновь повторявшуюся исповедь Дэзи, пока та, немного успокоившись, не заснула в ее постели. Только тогда Анабель дала волю душившим ее рыданиям, еще более горьким и мучительным, чем у Дэзи. Она предала Стаха, предала Дэзи. Преступление Рэма останется безнаказанным: она осознанно лишила себя возможности отомстить ему. Конечно, она больше не скажет с ним ни единого слова — он перестал для нее существовать, но у нее не было прав обратиться к правосудию. Что случилось, то случилось, говорила она себе, проклиная свою слепоту и доверчивость.

Как только рассвело, Анабель позвонила по телефону в тот отель в Лиможе, где остановилось на ночь семейство Кавана.

— Элеонора, это Анабель. Не спрашивай меня ни о чем, но скажи, как ты думаешь, возможно ли, чтобы Дэзи поступила в Санта-Крус?

— В этом году? А она не слишком молода для этого? — ответила Элеонора, верная своей привычке тут же брать быка за рога.

— Сейчас дело не в ее возрасте, главное, сумеет ли она сдать вступительные экзамены? Это очень важно, Элеонора, иначе я не отпустила бы ее от себя так рано.

— Я уверена, что она вполне готова к обучению в колледже. Послушай, я выясню, есть ли у них еще места и где она сможет сдать экзамены, хорошо?

— Ты сможешь сделать это завтра, нет, л имею и виду, сегодня, не дожидаясь возвращения домой? — умоляла Анабель.

— Можешь на меня положиться. — Элеонора была не из тех, кто задает лишние вопросы. — Я позвоню им, а потом свяжусь с тобой и сообщу, куда посылать документы Дэзи.

— Да хранит тебя господь, Элеонора!

— Анабель, ведь мы же старые подруги! И не волнуйся, Дэзи поступит в Санта-Крус, я тебе гарантирую. В конце концов, сумела же я заставить их принять Кики. Но имей в виду, это все же не Гарвард.

Зато это более чем в десяти тысячах километров от Рэма, подумала Анабель, вешая трубку.