"Серебряная богиня" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

21

Минуты на три, не больше, Норта это даже позабавило. Но спустя каких-то три минуты после того, как Дэзи терпеливо повторила свой рассказ, он понял, что ее решение серьезно.

— Не говори глупостей, — раздраженно бросил Норт, и брови его нахмурились. — Ты не можешь это сделать! И что ты вообще знаешь о ремесле фотомодели и всем остальном? Да тебя ждет полный провал! Вся эта затея просто смехотворна, и больше ничего. Честно говоря, я думал, у тебя хватит ума не делать из себя посмешища.

— Шеннон так не думает, — с вызовом ответила Дэзи. У нее и так полно сомнений, а тут еще Норт позволяет себе так о ней отзываться.

— Шеннон! Этот выскочка, который вечно лезет не в свои дела! Сперва заявился сюда, и вся наша рекламная операция полетела к чертям собачьим. Потом с ума спятил, когда увидел твои волосы и твои глаза. «Ах, ах!» — разахался тут, как последний слюнтяй. Занимался бы своим бизнесом, так нет, этот сноб думает, что из него получится первооткрыватель звезд! — с издевкой заключил Норт.

— Я не хочу препираться с тобой насчет Патрика Шеннона, — возразила Дэзи. — Я только хотела, чтобы ты понял: мне придется уйти со студии.

— То есть сделать то, на что ты не имеешь ни малейшего права! Кто, черт подери, поверил в тебя и рискнул взять на работу, когда ты окончила свой идиотский колледж в Калифорнии и тебе позарез нужно было устроиться? И это тогда, когда у меня были двадцать человек на твое место!

— Ну, если быть точным, то брал меня на работу не ты, а Бутси Джейкобе.

— Только потому, что это я ей велел! Ты вообще-то представляешь себе, сколько времени и денег я в тебя вбухал, прежде чем ты стала продюсером? Я, между прочим, платил за псе твое обучение из своего кармана. И плевать мне, что ты работала по четырнадцать часов в сутки! Зато ты получила такую подготовку, какую мало кто имеет в нашем деле.

— Я все схватывала на лету. Я уже пять с половиной лет работаю на тебя, как каторжная, но даже в самом начале у меня все равно был талант, — произнесла Дэзи с вызовом. — Всегда был.

— Талант это еще не все. Кругом полно талантливых людей. Главное — уметь хорошо ориентироваться, и вот ты этому научилась. И как раз теперь ты собираешься уходить. У меня в голове не укладывается, как порядочный человек может так поступить. Чудовищная неблагодарность!

— Повторяю, мне нужно заработать много денег, Норт.

— Деньги… Деньги! Ты что, не знаешь, черт побери, что тебе платят как продюсеру по самой высокой категории?

— В таком случае добавь еще сотню долларов в день к моей ставке и найми продюсера от Боба Джиральди, Стива Хора или Салли Сафир. Ею, кстати, ты всегда восхищался.

— Но Салли партнер Ричарда Хаймана! Кто же может себе позволить это? — разозлившись, выпалил Норт.

— Однако Ричард, как видно, может, — спокойно глядя ему в глаза, парировала Дэзи.

— И ты, значит, думаешь, я тоже мог бы это сделать под давлением?

— Ничего я так не думаю. И не собираюсь на тебя давить, Норт. Я ухожу, чтобы заработать столько денег, сколько смогу. Боюсь, что другого шанса у меня не будет.

Лицо Норта расплылось в доверительной улыбке, чего Дэзи не видела уже несколько месяцев.

— О'кей, признаю, что конкурировать с «Элстри» я не могу. Честно говоря, я не понимаю, зачем тебе нужны все эти деньги, но я признаю и уважаю причину, которая побудила тебя принять это совершенно нелепое решение. Должно быть, она крайне важная. Хорошо, уходи на здоровье, Дэзи. Желаю тебе успеха. Но вот что я хочу тебе сказать: ты подумала о том, как это отразится на наших с тобой отношениях?

— А как это отразится? — спросила она с обманчивой мягкостью в голосе.

— Поскольку ты настаиваешь на уходе, многое теперь изменится.

Он взглянул на нее в упор, излучая весь свой шарм, неотразимый и обезоруживающий, которым умел мастерски пользоваться всякий раз, когда это необходимо.

— Значит, все? — невинным голосом поинтересовалась Дэзи.

— Вот дерьмо! Ненавижу такие разговоры, — не сдержался Норт. — Типично женская логика.

— Но ты же сам его начал. Послушай, Норт, то, что случилось в Венеции, должно было там же и закончиться — в тот день, когда прекратилась забастовка. Ты такой человек, что не выносишь бездействия. Поэтому-то между нами все и произошло. Но прошло уже несколько недель, и тебе это прекрасно известно. Зачем ворошить золу? Я ухожу, и тебе придется обойтись без меня. Ничего, ты сумеешь!

— Ты, черт подери, права. Я сумею!

Теперь он был в полной ярости, этот человек, которого никогда никто не подводил и уж тем более не бросал. Если нужно было кому-то уходить, то уходил всегда он. И на своих собственных условиях. Уходил с такой легкостью, словно срывал созревший плод. Прирученные им звери не смели огрызаться и никогда, ни разу не покидали клетки без его разрешения.

— Ничего, обойдемся… твою мать! — проорал он.

— У меня нет другого выхода. Поверь мне!

— Черта с два, нет!

Дэзи посмотрела на него с сочувствием. Она знала, что поступила правильно, не выдав тайны, не объяснив причин, заставивших ее принять предложение «Элстри». Та самая интуиция, которая там, в Венеции, в момент их близости удерживала ее от разговоров о самой себе и понуждала ограничиваться поверхностными ответами на его вопросы, по-прежнему подавала ей предупредительные сигналы. Норт был слишком суровым, слишком жестким и слишком поспешно отбрасывал все то, что не отвечало его представлению о совершенстве. Даже занимаясь с ней любовью, он почти не менялся в эти часы — или, во всяком случае, она этого не замечала. В нем не было глубинной нежности. Он всегда оставался напряженным как струна и не желал делать поблажки человеческой уязвимости. Он был лишен дара любви и понимания. Дэзи не хотела говорить об Амабель или Даниэль, чтобы, воспользовавшись ситуацией, оказать на него эмоциональное давление и добиться его прощения. Она не могла позволить себе обнажить перед ним свои личные проблемы ради того, чтобы добиться его согласия на то, на что у нее были собственные основания и права.

Дэзи стояла не двигаясь лицом к лицу с Нортоном, терпеливая, спокойная, ничего не требующая, но такая непреклонная и с таким чувством собственного достоинства, да еще во всеоружии своей красоты, что он вынужден был пустить в ход последнюю козырную карту.

— Надеюсь, ты понимаешь, что мы могли бы очень много значить друг для друга, Дэзи? У нас могли бы сложиться замечательные отношения.

Его голос и выражение лица, похоже, способны были укротить десять кобр, дюжину питонов и нескольких удавов, что покорно улеглись бы у его ног.

Дэзи выслушала его молча и надела пальто. Подойдя к двери, она обернулась:

— Норт, если бы ты очутился на необитаемом острове и без телефона, то ты сумел бы завязать роман и с кокосовой пальмой. Так мне кажется.

— Не знаю, чему больше радоваться, — произнесла Кики. — У меня, по-моему, скоро будет нервный срыв на этой почве. — Потрепав Люка по бороде, она спросила: — А ты знаешь, что у тебя глаза цвета зеленого винограда?

— Да, леди, я вижу, у вас серьезные проблемы. Не стесняйтесь, поведайте о них доктору, и он, то есть я вам помогу. — Он поудобнее устроил ее голову на своем плече и натянул покрывало.

— Ну, с одной стороны, Дэзи, которая станет богатой и знаменитой, превратится в звезду телерекламы. Это замечательно и великолепно, так что я прямо счастлива. А с другой стороны, моя мать, которая приезжает в Нью-Йорк, чтобы встретиться с твоей матерью, а твоя мать хочет встретиться с моей. Это ужасно и кошмарно, и от одной мысли об этом у меня начинает болеть живот.

— Но это же вполне естественно, что они хотят встретиться друг с другом, малыш. Ведь их дети собираются пожениться, вот им и любопытно познакомиться друг с другом. И потом, ты столько времени прятала меня от своей матери.

— Но нам-то зачем присутствовать при их встрече? Мы что, не можем просто заказать столик на двоих в приличном ресторане? И пусть они там познакомятся на здоровье, — предложила Кики с нервным смешком, делавшим ее голос похожим на голос десятилетнего ребенка.

— Я не знаю всех этих условностей, но уверен, что твое предложение абсолютно неприемлемо. Не смей даже думать о нем. Господи, ну до чего замечательно было бы на самом деле там не присутствовать! Элеонора Кавана, королева «Гросс-Пойнт кантри клаб», и Барбара Хаммерштейн, королева «Хармони клаб», куда ни одна из сторон не допускает представителей другой веры, разве только чисто символически, и то вряд ли, — и вдруг родственники.

— Люк, послушай, а ты должен будешь… то есть я хочу сказать, не собираешься ли ты?..

— Не стесняйся, спрашивай все, что хочешь, — подбодрил ее Люк.

—…не собираешься ли ты надеть… шляпу? На свадьбе… — докончила Кики.

— С чего ты взяла? Конечно, нет! Зачем? Если только тебе не кажется, что она будет мне к лицу. Вообще-то с моей бородой она должна смотреться роскошно. Какую шляпу взять — «дерби» или «хомбург»? Я же чертовски элегантен, так все говорят.

— Я просто думала, что ты должен, — проговорила Кики озадаченно.

— Да нет, если свадьба светская, это не обязательно, — рассмеялся Люк. — Но, конечно, дорогая, если ты настаиваешь, чтобы нас венчал раввин… Нет? Тогда мы смогли бы убежать — я бы тебя похитил.

— Что? Ты хочешь разбить сердце моей матери! Я у нее единственная дочь. Я же объясняла, почему нам надо ждать до лета с нашей свадьбой. Нужно ведь собрать приданое, организовать все эти вечеринки, как положено… Потом надо, что бы все мои кузины и кузены окончили учебный год, а то кое-кто не сможет прийти на свадьбу.

— Боже, страшно подумать о таком! — вздохнул Люк, дав понять, что примирился с подобной отсрочкой.

— И потом, у меня на свадьбе непременно должны присутствовать восемь подружек невесты! А Дэзи будет моей свидетельницей. Что касается моих братьев, то им отведена роль шаферов. Тебе придется раздобыть где-то еще шестерых, слышишь? Ну, епископа, конечно, у нас не будет. Но они мне никогда не нравились. Мать довольно легко согласилась на гражданский обряд. А ведь она планировала мою свадьбу во всех деталях еще со времен моей конфирмации…

— Да, вряд ли она могла помыслить о такой свадьбе, — рассмеялся Люк не без некоторого торжества. — Мы все должны учиться веротерпимости, — заключил он с интонацией ментора, в то же время соображая, где бы ему раздобыть шестерых свидетелей. Надо ведь, чтобы у них был, черт подери, презентабельный вид! Да его же засмеют в Директорском клубе…

— Да ну тебя ко всем чертям, Люк Хаммерштейн!

— Пойду с удовольствием. Особенно если ты положишь свою маленькую ручку вот сюда, сама знаешь куда, и погладишь…

Два для спустя ровно в час пополудни дрожащая от волнения, в строгом костюме, Кики вошла в зал ресторана «Ля Грэнуй», сопровождая свою величественную и все еще красивую мать. Они с Люком выбрали этот самый элегантный нью-йоркский ресторан в надежде, что его атмосфера смягчит сердца двух леди-драконов. Ведь в распоряжении обеих окажется, по крайней мере, минут по десять, чтобы поболтать на посторонние темы, например, о цветах на их столике, и еще по двадцать, как считал Люк, чтобы изучить меню. Люк уже сидел рядом со своей матерью, миловидной моложавой дамой в небольшой аккуратной шляпке. Шляпка, которая дала понять всему Гросс-Пойнту, кто такая Барбара Фишбах Хам-мерштейн. При появлении Кики и Элеоноры Кавана, поражавшей своей осанкой и представительностью, Люк и его мать поднялись со своих мест.

— Мама, — одновременно произнесли Люк и Кики и тут же оба умолкли.

Наконец первой заговорила Кики:

— Мама, это мама Люка… — От волнения еле шевеля трясущимися губами, она забыла фамилию Люка.

Элеонора Кавана протянула руку, вглядываясь в лицо женщины напротив близорукими глазами — носить очки она категорически отказывалась. Затем она неожиданно всплеснула руками:

— Бобби? Неужели это ты, Бобби? Бобби Фишбах?

— О господи! Элли! Элли Уильяме! Я бы все равно тебя узнала, ты ни капельки не изменилась! — воскликнула Барбара Хаммерштейн, пораженная и обрадованная одновременно.

— О, Бобби! — И мать Кики бросилась в раскрытые объятия матери Люка. — Бобби, дорогая! А я все думала, где ты, что с тобой?

— Ты никогда не отвечала на мои письма, Элли, — со слезами на глазах проговорила Барбара Хаммерштейн.

— Родители все время переезжали с одного места на другое, и я не получила ни одного твоего письма. Думала, ты меня забыла.

— Забыть свою лучшую подругу? — спросила мать Люка, промокая глаза. — Никогда!

— Когда все это было? — ошарашенный, спросил Люк. — Как же вы по именам-то сразу не догадались?

— Это было в Скарсдэйле — мы вместе кончали десятый класс, — с чувством произнесла Элеонора Кавана. — Потом дедушка разорился. Мы продали дом и уехали… Ради бога, Люк, не обращайте внимания… О, Бобби, как же это прекрасно! Но дай-ка мне лучше поцеловать твоего сына! Ведь он скоро станет моим аидем! — воскликнула миссис Кавана, с гордостью вставив словечко на идиш, освоенное совсем недавно и обозначавшее «зять».

— Твоим кем? — не веря своим ушам, переспросила миссис Хаммерштейн.

Патрик Шеннон расхаживал взад-вперед по кафельному полу своего офиса. Прошел день после того, как он получил согласие Дэзи, и он поспешил собрать вместе всех тех, кто будет заниматься проведением в жизнь новой рекламной кампании — тех самых людей из «Элстри» и агентства, кто присутствовал на производственном совещании в студии у Норта.

— Нам нельзя терять ни одного дня, — уверенно заявил Патрик. — Косметическая и парфюмерная промышленность приносит десятки миллиардов прибыли в год, и треть всей выручки падает на период между Днем благодарения и Рождеством. В этом году наша продукция должна появиться в магазинах до Дня благодарения, если мы хотим не то чтобы получить прибыль, а хотя бы возместить расходы. Чтобы начать новую рекламную кампанию в сентябре, у нас остается всего семь месяцев.

— У нас явно недостаточно времени, Пэт, — возразил Хилли Биджур. — Давайте посмотрим, что вы предлагаете: новая упаковка, новые рекламные ролики, новая реклама в прессе, совершенно новый подход к покупателю…

— Хилли, но у нас ведь кое-что есть, — перебил его Патрик. — Мы имеем основной ассортимент по косметике, выработали главное направление. В сущности, нам ничего не надо менять, кроме упаковки. Изделия прекрасны. Вся беда в том, что они не продаются. Пока. Каналы у нас есть. У «Элстри» — пять тысяч точек розничной торговли. Все дело в обрамлении — это как глазурь на торте.

— А новый аромат духов «Элстри», это же чудо! И у этого чуда даже не было названия! Теперь новые духи получат его — «Княжна Дэзи». Моя собака и то он них без ума! Еще бы, попробовала бы она не полюбить «Княжну Дэзи», когда фунт жасминовой эссенции идет по четыре тысячи долларов! Нам остается только добиться, чтобы женщины разнюхали наши духи и распробовали нашу косметику, — и тогда дело сделано. Они станут нашими постоянными покупательницами.

— Пэт, — вступил в разговор Яред Тернер, отвечавший за маркетинг, — вы еще не сказали нам, сколько денег вы отвели на рекламу.

— В среднем принято тратить на рекламу до десяти процентов от каждого доллара, полученного за счет розницы. Так вот, я намерен поднять этот процент вдвое. По моим подсчетам, мы вложим двадцать миллионов долларов в рекламу духов и косметики с нашим новым символом — «Княжна Дэзи».

Ну, понеслось… подумал Хилли Биджур. Интересно, а не ищет ли еще «Нортон Саймон инкорпорейтед» кого-нибудь, чтобы вытащить из болота «Макс Фактор»? По сравнению с той трясиной, в какой окажется «Элстри», там вообще нечего будет делать.

— Итак, двадцать миллионов долларов? — уточнил Люк, поглаживая бороду.

— Да, — подтвердил Шеннон, — и треть из этой суммы уже до Рождества.

— Но, Пэт, — продолжал упорствовать Тернер с отчаянной решимостью человека, отказывающегося от повязки на глазах в момент расстрела, — а что, если нам не удастся спасти «Элстри»? Мы же потеряем, черт подери, кругленькую сумму!

— Вот именно. И тогда акционеры зажарят меня на сковородке! — радостно согласился Шеннон. — На медленном огне.

— Кое-что мы сможем сэкономить на упаковке, — поспешил прийти на помощь патрону Хилли Биджур. — Мы вложили чертовски много денег в упаковку за прошлый год. Может, частично ее используем, чтобы зря не пропадала?

— Хилли, мы начинаем абсолютно новую линию. Отныне «Княжна Дэзи» — и ничего больше. Пути назад нет! — оборвал его Шеннон. — Благодарю, что ты так беспокоишься об экономии средств компании, но сейчас не тот случай, чтобы экономить. Собери всех дизайнеров из отдела упаковок и скажи: пусть сидят хоть до посинения, пока не придумают то, что надо. Это должно быть настолько классным, чтоб слезу вышибало. Тратьте любые деньги, но пусть новая упаковка отразит сущность самой Дэзи — никакого модерна, никакого космического века, никаких фокусов.

— Вот-вот, Пэт, — заулыбался Хилли Биджур, подумав, что теперь, после смерти Чарлза Ревсона, самое время попытаться устроиться на работу в «Ревлон». Если придется, можно пойти даже и на потерю в зарплате. — Отразит сущность самой Дэзи…

«Сущность! — со злостью пробурчал он сам себе под нос. — Эта девчонка в рабочем комбинезоне! Куда, мать твою, подевались ее фото?»

— У нас тоже появилась парочка идей — после той последней встречи с Нортом, — заметил Люк. — Мы говорили тогда, что в новом образе непременно должны присутствовать романтика, великолепие и все качества звезды. Поскольку теперь мы будем работать с Дэзи, то мы решили, что подойдет, как его назвал Оскар, «романовский стиль». Дэзи — княжна, и она должна выглядеть так, как выглядела бы перед их революцией. Одетая по дворцовой моде того времени и с царскими драгоценностями.

— Уж простите, Люк, на мой вкус, это явный перебор. Мне бы хотелось все-таки, чтобы она была ближе к современной покупательнице, — выпалил Шеннон.

— Я так и думал, что вам этого захочется, — улыбнулся Люк, который всегда начинал с наиболее уязвимого варианта. — Наша следующая идея, — продолжал он без перехода, — заключается в том, чтобы приблизить ее к современности, но так, чтобы это отвечало сокровенному извечному желанию каждой женщины нравиться мужчине. Мы снимем на пленку бальный зал или, скажем, диско и покажем все эпохи танца. Дадим панорамный вид сверху, а затем камера сделает наезд на Дэзи, и мы возьмем ее крупным планом: вот она танцует, волосы развеваются, она сияет, она чувственно отдается музыке. Она — сама душа танца. А потом…

— Весьма сожалею, Люк, — снова оборвал его Шеннон, — но и эта идея тоже не по мне. Будь на месте Дэзи обычная модель — все было бы в порядке. Но вы забыли, что Дэзи — княжна, а когда имеешь дело с породой, то надо подчеркивать малейшее проявление аристократизма. И вся эта чувственность, о которой тут шла речь, отнюдь не поможет нам взять верную ноту, как мне представляется.

При этих словах Шеннон заметно нахмурился. Он стоял, прислонившись к стене: все кресла в его офисе были заняты, кроме одного — того, что находилось у его рабочего стола, но в него Патрик садился только тогда, когда оставался у себя в кабинете один. Сейчас он чем-то напоминал ошалевшего от занятий студента — растрепанные черные волосы в беспорядке падают на прорезанный морщинами лоб; голубые глаза смотрят озабоченно; уголки широкого рта опущены и напряженно застыли до той поры, когда разрешится наконец мучившая его проблема, отодвинувшая на задний план все другие заботы.

— Но у нас имеется и третий вариант, — невозмутимо продолжал Люк, — который лично мне представляется, пожалуй, наиболее привлекательным…

Сказать по правде, в случае необходимости он мог бы выложить не только третий, но и тридцатый вариант. Пятнадцать процентов от тридцати миллионов составляли как-никак три миллиона долларов, а такие заказы на дороге не валяются, и Шеннон, разумеется, вправе рассчитывать не на хилую струйку, а на целый фонтан идей от рекламного агентства.

— Я весь внимание… — отозвался Патрик.

— Итак, Дэзи — аристократка. Американцы же воспринимают аристократов, точнее, заморских аристократов в двух планах. Они либо председательствуют на всяких официальных мероприятиях — а это всегда скука, — либо развлекаются в свое удовольствие. Считается, что они богаты и ни в чем себе не отказывают. Я склоняюсь к тому, чтобы послать Дэзи путешествовать по миру. Пусть она побывает везде, куда слетаются самые знатные. Это, скажем, Сент-Мориц или любимое местопребывание принца Ага-хана — Коста-Смерелда. Во всех этих местах Дэзи будет общаться с себе подобными — и соответственно одеваться. А мы будем снимать ее там: в горнолыжном костюме, в мехах, в бикини, во французских туалетах от кутюр и огромных шляпах… Она будет жить сказочной жизнью, но благодаря ее происхождению это будет правдой, а не сказкой в глазах американок. Вот тут-то мы и удовлетворим их тягу к роскошной жизни… Дэзи будет делать это вместо них. Так что, когда наши американки купят духи или косметику «Элстри», роскошь коснется и их, так сказать, снизойдет…

В комнате повисла тишина — все напряженно ждали, как воспримет Шеннон эту новую идею Люка. Хелен Штраус хотя и была директором «Элстри» по рекламе, понимала, однако, что и на сей раз ей лучше промолчать, ибо решение опять примут без нее.

— Это хорошая идея, Люк… но она меня пугает. Дело в том, что в глазах американцев вся эта аристократическая публика только и знает, что перелетать с места на место на реактивных лайнерах. Так вот, эту публику воспринимают как бездельников. Да, богатые и в основной массе уже пожилые прожигатели жизни. Если мы все время будем показывать нашу Дэзи в кругу этих людей, то клиенты будут воспринимать ее точно так же. Мне кажется, мы вызовем в сердцах потребительниц чувство зависти. А в этом случае маловероятно, что они захотят покупать духи и косметику, напоминающие им о той, кому они завидуют. Разве не так? Ведь половина наших будущих потенциальных клиенток работают, а вторая половина — это домохозяйки или студентки. Богатые бездельники — это не для них и не про них! Вместе с тем, как я сказал, сама идея представить Дэзи настоящей аристократкой мне импонирует. Собственно говоря, именно поэтому корпорация и остановила на ней свой выбор. Но давайте подчеркнем это в ней более тонко. Нужен какой-то другой ход. Мне почему-то все время видится Англия. Дэзи должна быть там. Сам не знаю, откуда у меня возникло подобное представление.

— Думаю, потому, что у нее до сих пор сохранился, правда в очень незначительном виде, британский акцент. Ведь до пятнадцати лет она воспитывалась в Британии как-никак, — счел нужным проинформировать Шеннона Люк.

— А откуда вам известны такие подробности? — спросил Патрик с неожиданно прозвучавшей в голосе подозрительностью, удивившей даже его самого.

— Я просто помолвлен… хм-м… помолвлен с ее подругой, с которой они вместе живут, — не без доли смущения заметил Люк.

— Что, с подругой из Гросс-Пойнта?

— Да, — подтвердил он.

— Кики Кавана? «Юнайтед моторе»? Что ж, мои поздравления, Хаммерштейн. Великолепно!

Взоры всех, кто был в комнате, устремились на Люка, и каждый подумал: Кавана… Детройт… «Юнайтед моторс»… Везет же некоторым! Конечно, каждый знал, что Люк, как говорится, парень — не промах, но чтобы до такой степени?

Раздосадованный, Люк поспешил вернуться к теме беседы:

— Итак, мистер Шеннон, вы сказали Англия?

— Да. Именно Англия. И замки. В обязательном порядке замки! И чтобы Дэзи, например, на скаку подъезжала к воротам. А ездить верхом она умеет, как никакая другая фотомодель в мире. Или, скажем, гуляла с собаками в саду, а замок был бы на заднем плане как фон…

— Собака породы корги. У английской королевы всегда были именно корги. Эту породу королевские особы просто обожают, — вставила Кэндис Блюм.

— Шотландская овчарка. Или даже две, — мечтательно заметил Шеннон, ко всеобщему изумлению.

— Которая будет есть клубнику со сметаной на газоне, — подхватил Оскар Пэттисон. — На фоне замка, конечно.

— Прекрасно. Весьма ценное предложение, — согласился Шеннон. — Да, да, свежий воздух, Англия, замки — и еще, может быть, какой-то молодой человек рядом. Обязательно. И не какая-нибудь очередная фотомодель мужского пола, а настоящий лорд, только не спесивый тип. Главное — замок… Все остальное будет зависеть от самой Дэзи. Я имею в виду романтику, красоту и великолепие. Какая женщина не мечтала бы жить в замке, быть принцессой — пусть не на всю жизнь, но хоть разок, — произнес Шеннон, наконец-то явно удовлетворенный. — И поскольку она американка, они могут ассоциировать себя с ней. Да, к тому времени, когда рекламная кампания наберет полные обороты, вся страна уже должна знать, что она — одна из американских женщин-служащих, и в то же время — княжна.

— Кэндис, — произнес Патрик, оборачиваясь к своей сотруднице, отвечавшей за связи с общественностью, — твоя задача позаботиться об этом. Я хочу, чтобы мы организовали для Дэзи рекламу такого размаха, которого у нас никогда раньше не было. Устрой сказочный прием, чтобы можно было представить ее прессе накануне того, как в продажу поступят новые духи. Используй все свои контакты — пусть в газетах и журналах появятся как можно больше интервью и фото. Пресса на это клюнет — ведь достаточно лишь намекнуть, кто были ее родители. Кроме того, она несет в себе элемент некой загадочности. Но я не хочу, чтобы вы просто так сидели и ждали, пока газетчики сами придут к вам. Нет, надо проявить настойчивость, как бывает, когда речь идет о проталкивании в прессу человека, абсолютно никому не известного. Конечно, материалы с ней должны появиться в «Вуменс веар», «Вог» и «Базаар», «Гуд хаус», «Джорнэл», «Космо». Но больше всего я помышляю о журнале «Пипл» — там перед Рождеством должна быть обложка с портретом Дэзи. Я на это рассчитываю, учти!

Кэндис Блюм ограничилась кивком головы в знак согласия.

Люк, в свою очередь, не мог не задуматься о том, что ему впервые приходится создавать рекламу при столь активном участии спонсора — причем с самого начала!

— Мистер Шеннон, — начал он, — тут возникает одна весьма важная проблема. «Элстри» выпускает и другие духи, находящие сбыт в Америке. Так вот, американки имеют обыкновение относиться к своим духам как к предмету искусства. Они покупают флакон или получают в подарок, а пользуются им только в исключительных случаях. Или даже вообще держат его, ни разу не открыв, как украшение своего туалетного столика. В этом плане они отличаются от жительниц Европы: те постоянно пользуются духами, поэтому часто покупают новые. Косметика — другое дело. Тут американки идут впереди, но в отношении духов — нет. Это для них скорее как шампанское, которое откупоривают не слишком часто, а отнюдь не белое вино, которое употребляют постоянно. Мы еще не обсудили, в каком тоне будут составлены рекламные тексты, представляющие «Княжну Дэзи». Я хотел бы видеть всего одну строчку в телерекламе и рекламных объявлениях в печати. Эта строчка в устах Дэзи прозвучит убедительно — для этого ей вовсе не надо быть актрисой.

Произнося свой монолог, Люк встал со стула. Только стоя — он знал это, — можно рассчитывать на то, что заготовленный текст произведет должное впечатление. Выдержав паузу, он произнес:

— Например. «Я, княжна Дэзи, пользуюсь этим каждый день — от „Элстри“.

— Отлично! — воскликнул Шеннон.

И как только слово это слетело с его губ, комната буквально загудела. Между тем, не произнеси он своего вердикта, тишина стояла бы гробовая.

Люк скромно улыбнулся. Он и правда не испытывал гордости. Это же все-таки не искусство, но, черт подери, хорошее средство заработать на жизнь!

Рэм энергичной походкой шагал по Олд-Бонд-стрит к известному в Лондоне клубу. В запасе у него оставалось пять минут перед ленчем, но в этот промозглый февральский день 1977 года ему особенно не улыбалось прогуливаться по улицам. Он торопливо вошел в уютный теплый вестибюль, помахивая зонтиком и приветствуя знакомого ему молодого человека, выходившего из клуба.

Странно, но человек этот не только не ответил на приветствие, но даже, казалось, вообще не заметил его присутствия. Между тем Рэм был уверен, что прошлой осенью они провели вместе несколько вечеров. Молодой человек входил в группу завсегдатаев салона Сары Фейн. А может, решил Рэм, он обознался? В любом случае этот человек не представлял для Рэма никакого особого интереса. Презрительно пожав плечами, он прошел в одну из комнат для отдыха, чтобы подождать там прихода Полкингтхорна из «Файнэншл тайме».

В последние несколько лет Рэм взял за правило раз в три-четыре месяца встречаться с этим журналистом за ленчем. Хотя известная газета, в которой тот работал, имела своих постоянных зарубежных корреспондентов, Полкингтхорна довольно часто направляли за границу со специальными поручениями. Считалось, что он обладает особым нюхом на перспективные, с точки зрения финансовых инвестиций, новые области — во всяком случае, Рэм и его инвестиционный трест нередко пользовались его советами, притом с немалой для себя выгодой.

Прежде чем Рэм успел заказать выпивку, он увидел лорда Генри Фейна в сопровождении нескольких других людей, также ему известных: все они выходили из гостиной, направляясь в столовую. Рэм не виделся с лордом Фейном с тех пор, как перестал проявлять знаки внимания к его дочери, то есть уже около двух месяцев. Однако морально он подготовился к тому, чтобы снова наладить с ним деловое партнерство. Когда Фейн приблизился, Рэм слегка наклонил голову. Этот наклон лучше всяких слов свидетельствовал, что он, Рэм, не позволит глупым поступкам со стороны Сары Фейн изменить характер отношений между ним и ее отцом.

Увидев Рэма, сэр Генри остановился. На лице его появилось странное выражение, как будто он не верил своим глазам. Затем лицо его начало медленно багроветь — от шеи до корней волос. Спутники лорда также замедлили шаг. Через секунду Генри Фейн оправился от шока и, сунув в карманы сжатые в кулаки руки, двинулся дальше с презрительной миной на лице. Мимо Рэма он прошел так, словно тот был невидимкой. Никто из его друзей и спутников тоже не обратил на Рэма внимания и не поздоровался. А ведь они знали его уже не один год!

Потрясенный, Рэм буквально рухнул в кресло. Невозможно! — твердил он, чувствуя себя так, словно его только что нокаутировали почти смертельным ударом в солнечное сплетение. Разве на дворе восемнадцатый век? Ну что с того, что они поссорились с Сарой? Молодые люди сходятся и расходятся, кого этим удивишь?

Пока Рэм снова и снова задавал себе тот же вопрос, ему стало ясно: за такой реакцией на его появление в обществе, очевидно, стоит нечто гораздо более серьезное. Да, именно это и называется остракизм, черт подери! За каких-нибудь несколько минут его полностью проигнорировали уже пять человек. Что случилось с его репутацией, которой он всегда так гордился? Всю свою жизнь Рэм посвятил созданию безупречной репутации в обществе — репутации, которая была для него в тысячу раз важнее, чем любая привязанность или дружба.

Спрашивая себя, что же все-таки произошло, Рэм вдруг осознал, что уже довольно давно, месяц или даже больше, ни от кого не получал обычных приглашений на званые ужины или на уик-энды. По возвращении в Лондон из той кошмарной поездки в Нассау, когда он предпринял отчаянную попытку как-то урезонить Дэзи, его не особенно заботили светские развлечения — слишком уж много тогда пришлось заниматься делами.

Потягивая сейчас виски с содовой, Рэм перебирал в уме все детали, которые подтверждали: он действительно стал отверженным в светских кругах английской столицы. Мучительно пытаясь разобраться в причине происшедшего, Рэм неожиданно, в холодном ужасе предчувствия, понял, что никогда этого не узнает.

Ведь Сара Фейн никому не могла рассказать о том, что действительно случилось тогда, не рискуя одновременно с этим погубить и свою репутацию… Поэтому она должна была что-то такое сочинить — какую-нибудь ложь, кажущуюся достаточно правдоподобной. Ложь, настолько постыдную, гнусную и страшную, что Рэм уже никогда и ни от кого не услышит ее повторения. Ложь, которой суждено отныне, подобно тени, следовать за ним по пятам в том единственном мире, где он только и мог существовать. Рэм хорошо знал правила игры и понимал: он человек конченый. Работать он, конечно, пока может и дальше: ложь Сары Фейн не повлияет на его возможности по-прежнему удачно инвестировать свои капиталы по всему миру. Ее слова не могли достичь ушей ни торговцев предметами искусства, ни тех букинистов, у которых он приобретал старинные книги, ни портных, шивших ему костюмы на заказ, ни лошадников, продававших ему породистых жеребцов, ни фермеров, обрабатывавших его поместья. Но рано или поздно лживый слух, пущенный ею, станет достоянием того мира, где Рэм до сих пор оставался одним из самых завидных женихов, знакомства с которым добивались все, мечтавшие о выгодном замужестве. Рэм попытался представить себе те перемены, которые могут произойти в его жизни в связи с этим событием. Он несомненно будет изгнан из некоторых загородных домов и лишен некоторых званых ужинов; он не сможет больше охотиться с членами одного избранного общества или ездить верхом в компании с членами другого.

— Вот вы где, Валенский, — прервал его размышления Джо Полкингтхорн, протягивая руку, которую Рэм пожал, поспешно вставая. — Что, не собираетесь допивать? Ну что ж, можно заправиться и за ленчем, не так ли?

Только сейчас, испытав благодаря этому простому и сердечному обращению подлинную признательность своему давнему знакомому, Рэм осознал, насколько сокрушительным является нанесенный ему обществом удар. Когда затем мэтр провел их к его столику и почтительно информировал о специальных блюдах на сегодня, когда официант, принимавший заказ на вина, внимательно выслушал их перечень, тогда, осмотревшись вокруг, Рэм с облегчением понял, что сидевшие за соседним столиком ему незнакомы.

С напряженным вниманием слушал он на сей раз рассказ Полкингтхорна о Южной Африке и о невозможности в наше время полагаться на одну только золотодобычу; с необыкновенным энтузиазмом принялся сам подробно описывать последние события на Лионской бирже; с жадностью набросился на еду и выпивку, чего за ним прежде никогда не водилось, — и все это ради того, чтобы заполнить вакуум, прочно угнездившийся в его сердце.

— Ну ладно, какого хрена мы тут сидим и спорим до хрипоты? Давайте позвоним Шеннону и убедимся, что он на самом деле имел в виду не только одни замки, но, возможно, также и большие особняки, и дворцы, — произнес Кирбо Генри.

— На твоем месте, — предостерег его Люк, — я бы лично не стал это делать.

— Но черт подери, Люк, настоящие замки это же, по определению, крепости, где держали оборону все эти дерьмовые армии… От большинства из построек не осталось ничего, кроме развалин! Новых ведь, дьявол меня разрази, никто со времен феодализма не строил, верно? Ну можно, понятное дело, найти фальшивые викторианские замки — на мой вкус, это же декорации чистейшей воды. Взять хотя бы так называемый замок в Айршире: там даже пальмы перед входом растут! А если поглядеть на фотографии настоящих замков — Хедингемского в Эссексе или Рочестерского в Кенте, то разве кто-нибудь поверит, что в них еще живут? Да никогда в жизни. — С этими словами он протянул фото с запечатленными на нем руинами Люку — в двенадцатом веке, при норманнах, все это были внушительные массивные башни.

Пока Люк рассматривал их и в задумчивости кивал головой, Кирбо выложил перед ним на стол фотографии Стаутхеда — огромной виллы, построенной для паладинов где-то между 1727 и 1840 годами.

— Вот что он определенно имел в виду. Нельзя ли у него уточнить?

— Но Шеннон сказал «замок», и это должен быть замок, и точка. Не показывай мне ничего, где нет башен, ясно, Кирбо? Ну и чтоб были рвы, подъемные мосты, вал, амбразуры и все, что положено, включая бойницы, из которых на голову неприятеля лилась бы горящая смола. И хватит ныть и жаловаться. Работай, ищи! В Англии должны сохраниться замки, где еще живут люди. Пойми, речь сейчас идет о концепции.

И Люк отмахнулся от своего недовольного художественного директора, который скорей всего и недоволен-то был только потому, что не он сам придумал эту идею с замками.

Месяцы, прошедшие с тех пор, как Дэзи подписала контракт с «Элстри», тянулись неожиданно медленно. Приняв тогда решение, она почему-то представляла себе, что тут же завертится и закружится в стремительном вихре работы. И вот оказалось, что, напротив, она сделалась как бы заложницей корпорации.

Хотя ее постоянное присутствие должно было потребоваться лишь в июле, когда намечались съемки рекламных роликов, уезжать из города ей тем не менее не разрешили, так как время от времени она должна была появляться на публике.

— Вы уж меня простите, — мягко, но весьма решительно заявляла в подобных случаях Кэндис Блюм, — но уезжать в Англию сейчас, как вы намереваетесь, нельзя, даже всего на несколько дней. Мне должен позвонить Лео Лерман насчет предстоящего ленча, но я еще не знаю точно, на какой именно день он его назначит. Все зависит от того, когда у него выдастся пара свободных часов. Потом, с вами хочет повидаться Труди Оветт из «Джорнэл» на предмет составления макета номера, который они посвящают моде… Она может позвонить мне буквально в любую минуту. Нет, Дэзи, я должна знать, что вы поблизости и за вами можно заехать, как только это понадобится.

Всю бесконечно тянувшуюся весну и начало лета монотонные дни время от времени прерывались то консультациями, то примерками под руководством Билла Бласса, отвечавшего как за личный гардероб Дэзи, разработанный для появлений на публике, так и за туалеты, которые она должна была демонстрировать на рекламных показах в универмагах. Кроме этого, Дэзи принимала участие в пресс-конференциях, давала интервью (ни одно из которых пока не появилось в печати) и фотографировалась для рекламных объявлений «Элстри».

…Задумчивая и грустная, Дэзи свернулась калачиком в плетеном кресле в своей гостиной, думая о том, как было бы хорошо, если бы рядом оказалась Кики. Хотя считалось, что та все еще делит с ней квартиру, большую часть времени ее подруга проводила теперь у себя дома в Гросс-Пойнте, с головой уйдя в весьма запутанную процедуру подготовки к предстоящему замужеству. Бывая в Нью-Йорке, она, как правило, останавливалась у Люка, а к Дэзи в буквальном смысле этого слова лишь залетала, чтобы тут же вылететь, подобно сумасшедшей пчеле. Словом, Дэзи чувствовала себя абсолютно брошенной, словно собака, которую хозяева, ничего не объяснив, заперли одну в машине. Только теперь, когда Кики накануне своей свадьбы сбежала от подруги в свой особый мир, Дэзи осознала, насколько важным было для нее присутствие этой безалаберной, ветреной и непредсказуемой в своих поступках женщины.

Да, печально думала она, не будет у меня никогда больше ни полотенец с монограммой Кики, ни ее самой…

За чувством неминуемой утраты, охватившим ее при мысли о предстоящем замужестве подруги, скрывались и другие ощущения, приобретенные от давних утрат, о которых она просто не могла позволить себе вспоминать сейчас, чтобы не разрыдаться. Она стремительно поднялась с кресла и стала одеваться: в таком настроении следовало как можно скорее выйти на улицу, покинув на время квартиру, где все говорило ей об одиночестве.

Одеваясь, Дэзи призналась себе: несмотря на все свое нетерпение поскорее приняться за работу, настоящую, способную полностью поглотить ее работу, несмотря на убеждение, что, когда рекламная кампания «Элстри» развернется на полную катушку, кончится наконец ее тоскливое томление и суетное беспокойство, — так вот, несмотря на все это, она до жути страшилась предстоявшей работы.

«Я буду мишенью, в которую полетят все стрелы», — думала она с тревогой. Реальная угроза представлялась ей весьма расплывчато. Всю свою жизнь Дэзи старалась по возможности держаться в тени, питая призрачную надежду, что это в конечном счете поможет ей избежать новых потерь. Ведь и старых у нее было более чем достаточно. Но вот скоро наступит такое время, когда ее имя и лицо будут выставлены на всеобщее обозрение, и не однажды, а сотню тысяч раз. Естественно, что будущее не могло не страшить, наполняя ее сердце ужасом или, скорее, почти суеверным страхом.

Люк услышал в трубке голос Норта.

— Ну что, собрался и готов приступить, а? — пророкотал он.

— Да пошел ты, Люк!

— Спасибо, но ты не ответил на мой вопрос, Норт.

— Я решил, что не желаю иметь с этой абсурдной затеей ничего общего. Так что ищи себе другого рекламщика.

— Не пойдет. Твой Арни участвовал в конкурсе, мы выбрали твою фирму — и теперь рассчитываем на тебя.

— Да, но работа-то не та — условия изменились.

— Из-за того, что съемки будут проводиться в Англии, Арни может потребовать дополнительных ассигнований. Так вот, гарантирую: для агентства это не проблема. Но мы хотим получить рекламу от Фредерика Гордона Норта, и ни от кого другого. В общем, грубо говоря, с крючка мы тебя не спустим. Только потому, что Шеннон увел у тебя Дэзи…

— Да мое решение не имеет с этим ничего общего! — заорал в трубку Норт.

— Замечательно! С удовольствием услышал от тебя подобное заявление. Признаться, я вполне понял бы тебя, если бы в качестве причины, почему ты не можешь выпустить эти ролики, ты назвал бы уход Дэзи. Но поскольку это не так, а об этом ты сам только что заявил, твое обязательство перед нами остается в силе. Мы — твои старые и верные друзья, а нередко и основные клиенты, и поэтому вправе, конечно же, ожидать от тебя выполнения своих обязательств. Чертовски приятно слышать, что ты не держишь на нас зла… Мы ожидаем разрешения от Национального треста. В его ведении находятся замки, которые нам понадобятся для работы, — продолжал Люк. — Уверен, что твой новый продюсер уже определился с туалетами героини и решил, кого вы берете с собой в Англию, а кого наймете на месте. Не говоря уже обо всех остальных мелочах и нюансах, с которыми быстро справлялась Дэзи.

— Да, а ты, я вижу, правда первоклассный хрен.

— Сколько раз мне уже приходилось напоминать тебе, что комплименты в превосходной степени меня совершенно не трогают? Да, между прочим, Норт, ты не согласишься быть моим шафером? Не отговаривайся — свадьба будет уже после съемок. Кроме того, думаю, великолепие Гросс-Пойнта тебе должно понравиться.

— На роль шафера я не потяну, — отрезал Норт.

— Согласен… но дружба, увы, не такое уж легкое бремя. Я-то уже дважды держал на плечах эту ношу. С твоей стороны было бы просто некрасиво увиливать.

— Заткнулся бы ты, Люк.

— Я так понимаю, что ты выражаешь свое согласие, да? Я это с самого начала знал.

В конце июня Дэзи особенно нервничала, ожидая начала следующего месяца, когда съемочная группа отправится на десять дней в Англию. Сейчас в роли аутсайдера она с едва сдерживаемым беспокойством следила, как Мэри-Лу Дьюк, новый продюсер Норта, бьется над тем, чтобы съемочная группа была в форме к моменту отлета. В виде любезности Дэзи вызвалась ознакомить Мэри с работой студии, но ее преемница, которую Норт переманил от одного из своих конкурентов, положив ей в полтора раза большее жалованье, чем получала у него Дэзи, весьма холодно восприняла это предложение.

Мэри-Лу было за тридцать: красивая, по-своему даже впечатляющая, она отличалась, однако, удивительной безликостью. Постоянная, несокрушимая и воинственная безликость являлась, в сущности, ее тайным оружием. Но зато на нее всегда можно было положиться. Пока люди Люка заканчивали предсъемочные приготовления, Мэри-Лу отправилась с Дэзи на Седьмую авеню, чтобы подобрать гардероб для поездки в Англию. «Княжне» ни о чем не пришлось беспокоиться: новый продюсер сама ловила такси, придерживала двери лифта, взяв за руку, словно маленькую девочку, проводила свою подопечную в демонстрационные залы. Дэзи, не привыкшая к тому, чтобы о ней заботились (обычно обо всем и всех заботилась она!), испытывала нечто подобное тому, что мог бы испытывать регулировщик уличного движения, всю жизнь простоявший на перекрестке, неожиданно оказавшись в положении праздного зеваки, вынужденный следить за столкновением доброго десятка машин и сознавать, что он бессилен что-либо сделать. С трудом, но Дэзи все же подавляла в себе желание вмешаться и предложить собственное решение. Между тем стоило только Мэри-Лу открыть рот, чтобы объяснить модельеру, что от него требуется, Дэзи уже знала, что большинство отобранных туалетов (если не все!) будут в конечном счете забракованы Нортом в студии. В трех случаях, когда так и произошло и они вынуждены были возвращаться в ателье и перезаказывать модели, она не проронила ни слова, хотя видела, что Норт начинает терять терпение. И только в четвертый раз, на очередном просмотре туалетов, которыми Норт опять остался недоволен, Дэзи решила, что должна все-таки нарушить свое молчание — ведь до начала съемок оставалась всего неделя. Отозвав нового продюсера в сторонку, она спросила:

— Мэри-Лу, можно мне сделать одно предложение?

— Что ж, если оно такое важное… — нехотя согласилась та.

— Почему Норт забраковал костюмы для верховой езды и блузки, которые мы отбирали, знаете? Потому, что внизу все должно быть самым обычным, но вот от талии и выше — наоборот, самым необычным. Даже экстравагантным.

— Но так, — строго возразила Мэри-Лу, — нельзя!

— Правильно, нельзя, но именно этого они хотят!

— Да разве в таком виде можно кататься верхом?..

— Согласна, но сколько людей заметит это несоответствие? Главное — произвести нужный эффект. Правда?

— Если пойти на то, чтобы нарушить правила… — пожала плечами Мэри-Лу.

Даже жест, которым она сопроводила свои слова, показался Дэзи лишенным всякой выразительности и всякой индивидуальности.

— А что касается сцены с пикником, вся беда в том, что подходящих туалетов мы в этом году вообще не найдем — их просто нет… Но я знаю одно место, куда, честно говоря, раньше я не могла позволить себе заходить, но там мы найдем то, что надо, — с жаром продолжила Дэзи.

— Может быть, вы уж тогда сами, без меня, все выберете? — в конце концов решилась предложить Мэри-Лу.

Хоть это и шло вразрез с ее принципом не передавать своих полномочий никому другому, у нее накопилось слишком много других дел, чтобы продолжать упорствовать.

Дэзи, наконец-то получив долгожданную свободу, кинулась покупать туалеты, не забыв, впрочем, о встрече с косметологами из «Элстри», назначенной сразу после ленча. Специалисты компании не хотели рисковать, поручив эту работу своим британским коллегам, которых они не слишком хорошо знали в деле. В поездку с Дэзи отправили главного косметолога рекламного агентства, а также одного из самых высокооплачиваемых парикмахеров.

Поскольку у эксперта-косметолога существовали свои давние пристрастия в выборе макияжа, она смирилась с тем, что вся косметика должна быть только от «Элстри». Тут уж ничего нельзя было поделать: законы достоверности рекламы требовали, чтобы заявление Дэзи насчет повседневного использования именно этой продукции соответствовало истине.

— К счастью, моя милая, — заметила эксперт, разглядывая лицо Дэзи, — вам не потребуется особенно много этой косметики, так что ничего страшного…

— Но у нас замечательная продукция! — с раздражением возразила уязвленная в своих самых лучших чувствах менеджер «Элстри» Пэтси Якобсон.

— Да… только вот грим не театральный, — не сдавалась косметолог.

Обе дамы метнули друг в друга разъяренные взгляды.

Сидевшая перед зеркалом, подобно манекену, Дэзи испытала острое желание подключиться к их разговору, однако усилием воли сумела подавить его. «Ты должна выработать в себе новое отношение. Следует помнить: отныне ты обязана быть звездой. Не вмешивайся в их дела. Если у них возникли проблемы, тебе-то зачем волноваться? Во всяком случае пока», — убеждала она себя.

Дэзи продолжала сидеть молча, памятуя о чеке на сумму в триста тридцать три тысячи долларов тридцать три цента, который она получила от Корпорации «Супракорп» в январе в момент подписания контракта.

Как только она тогда в «Ле Сирк» договорилась об условиях с Патриком Шенноном, она сразу же написала Анабель, сообщив ей о своем богатстве и о том, что знает насчет ее болезни, а также попросила ни в коем случае не продавать «Ла Марэ». Она, Дэзи, теперь в состоянии полностью взять на себя расходы и Анабель, и Даниэль. Самой Анабель, писала она, больше не придется думать о деньгах. Отныне главный предмет ее забот — это ее собственное здоровье. Ее задача — скорее поправиться. О Рэме в своем письме Дэзи не упомянула ни слова.

Когда она писала это письмо, она уже знала, что вправе раздавать обещания, хотя никакого контракта еще не было. Каким бы там человеком ни был Патрик Шеннон, данному слову он не изменит, можно не сомневаться.

С тех пор она еще несколько раз ужинала с Шенноном. По мнению Дэзи, то были сугубо официальные встречи, на которых присутствовали также и остальные иерархи корпорации, пришедшие, похоже, лишь за тем, чтобы им представили Дэзи. В последние месяцы сам Шеннон довольно часто бывал в отъезде по служебным делам.

Наконец наступил долгожданный июль, а с ним и официальное начало съемочного периода.

Дэзи поселили в люксе фешенебельной «Клэридж».

Прогуливаясь по анфиладе комнат своего люкса, Дэзи с тоской думала обо всем том, чем могла бы заняться в Лондоне, будь она свободной: начиная от катания на лошадях в Гайд-парке и до посещения очередной распродажи. Но увы, до начала встречи с английским персоналом на месте первой натурной съемки в графстве Сассекс оставалось совсем немного — каких-нибудь два-три часа. И веренице лимузинов и каравану грузовиков со съемочным оборудованием предстояло вот-вот отправиться в путь. Трех часов не хватит даже на то, чтобы навестить Даниэль, решила Дэзи, которую вся эта спешка уже начинала раздражать. Но зато, когда съемки закончатся, несколько дней она себе выторгует — повидается с Даниэль и заедет к Анабель.

Здесь, в гостинице, она чувствовала себя совершенно чужой этому городу, который был ее домом столько лет. Кто знает, какие люди живут теперь в бледно-желтом доме на Уилтон-роу, где выросла Дэзи? И кто купил дом Анабель на Итон-сквер? Единственное место, где она, наверное, по-прежнему могла бы ощутить себя своей, были конюшни на Гросвенор-Кресент-Мьюс да еще, пожалуй, школа леди Олден.

Не зная, куда себя деть, Дэзи спустилась по широкой лестнице в вестибюль, чтобы купить журналы и полистать их затем у себя наверху в гостиной, рассчитанной, как ей показалось, человек на шестьдесят.

— Журналы, мадам? — вежливо переспросил портье. — Но мы их здесь не держим, мадам. Конечно, если вы скажете, что именно вам угодно, я пошлю рассыльного, и он доставит их вам в номер.

— Спасибо, не стоит, — поблагодарила Дэзи и поднялась к себе.

Она была в бешенстве, злясь и на себя, и на эту старомодную гостиницу, лишенную даже газетного киоска. Но тут Дэзи внезапно поняла, почему она никуда не выходит, почему ей активно не хочется выходить: в этой неприступной благодаря своей роскоши гостинице она могла чувствовать себя в безопасности хотя бы те несколько часов, которые оставались до начала съемок. Здесь ей не угрожал Рэм.

Херстмонсовский замок в Сассексе выбрали для рекламного ролика, в котором Дэзи предстояло подъезжать верхом к главным воротам. Выбор кадра был продиктован тем, что подъезд к замку по мосту будет смотреться наиболее эффектно. Норт планировал начать съемки именно здесь, поскольку предполагалось использовать лошадь, а для Дэзи это не составляло труда и, в отличие от других роликов, от нее по замыслу не требовалось особых актерских усилий.

Стоя перед большими воротами Херстмонсовского замка, в которых уже пристроился Винго с камерой, и наблюдая за Дэзи с развевавшимися на ветру волосами истинной королевы, мчавшей во весь опор на черном жеребце, в то время как сзади, на белом коне, ее догонял актер, куда более похожий на лорда, чем любой подлинный носитель этого титула, Норт не мог не признать, что Дэзи ни на гран не выглядит как непрофессионал. Но что было еще удивительнее, так это то, что она и звучала как профессионал: достаточно было услышать, как она, спрыгнув с лошади, произносит свою одну-единственную фразу. Ах, как она смотрится, черт побери, в этих своих бриджах, черных сапогах для верховой езды и свободной белой шелковой блузе с открытым воротом и длинными рукавами! Такую блузу мог бы носить один из трех мушкетеров!

Дэзи была целиком во власти Норта: постепенно менявшееся выражение его лица, вспыхивавшие и так же мгновенно гасшие эмоции, иногда сопровождавшиеся непроизвольной улыбкой, о существовании которой он, казалось, даже не подозревал, столь же непроизвольные жесты, движения рук, почти как у мима, — все это снова и снова побуждало Дэзи повторять одну и ту же сцену сначала еще и еще раз, и в последний, неизменно оказывавшийся предпоследним, потому что действительно последний раз наступал только тогда, когда ему нравилось. Никогда еще, даже в Венеции, не ощущала она такой близости между ними, как сейчас на съемках. Только теперь Дэзи поняла, в чем заключается неповторимость Норта, даже его гениальность. Ей открылось и то, почему он женился на двух своих лучших фотомоделях, и то, почему они с ним развелись.

Еще до того, как спустя три часа после съемок (примерно столько занимала поездка на машине с натуры в город) Норт просмотрел в Лондоне привезенную из Сассекса пленку, ему было уже ясно: фильм получился экстраординарный. Свидетельством тому были холодившие шею и лопатки мурашки, возникавшие каждый раз, когда Дэзи верхом на огромном жеребце стремительно приближалась к камере, и он предвкушал лирический момент — вот она натягивает поводья, чтобы осадить коня, и спрыгивает на землю, заливаясь счастливым смехом. Давно, много лет, не испытывал он этого трогательного ощущения, лучше всяких слов говорившего ему, что на сей раз он попал в самую точку.

Тайна, постоянно волновавшая его, непознаваемая тайна человеческого лица с его способностью передавать всю гамму сложнейших переживаний воплощалась с необычайной силой в облике Дэзи, запечатленной на пленке. Просматривая в Лондоне отснятый материал, Норт окончательно убедился в правильности выбора. Почему, спрашивал он себя, мне никогда раньше не приходила в голову мысль снимать Дэзи? Наслаждаясь, он в то же время не мог не испытывать определенной досады, но восторг, вызванный созерцанием ее совершенства, все же перевешивал все остальные эмоции.

Из Сассекса — на машинах, самолетах и поездах — Мэри-Лу, сама безотказная, как машина, переместила всю группу на север — в Пиблшир, в Шотландию. Там располагался очередной замок, носивший название Тракуэр-хаус и резко отличавшийся от суровой в своей неприступности Херстмонсовской цитадели. Все сооружение вырастало вокруг простой каменной башни, возведенной в середине XIII столетия. Ко времени правления Карла I замок приобрел вид высокой постройки бледно-серого камня, с длинными решетчатыми железными воротами, которые раз и навсегда заперли владельцы замка — до поры… пока королем Англии не станет один из Стюартов. Неприступными они оставались и для Фредерика Гордона Норта. Впрочем, отпирать их не требовалось, поскольку прямо перед ними — а значит, запертые ворота попадали в кадр — находилась та самая усыпанная цветами поляна, где Дэзи и актеру, игравшему очередного лорда, предстояло лакомиться во время пикника земляникой.

Дэзи надлежало появляться в платье от Джин Лондон, сшитом из редкостной ткани, что была в моде в Викторианскую эпоху. Парикмахеру удалось убрать ее волосы со лба, подняв тяжелую массу светлых прядей наверх и позволив им свободно рассыпаться по спине.

— А вот здесь, — определил Норт, как только увидел Тракуэр-хаус, — никакого вертолета! Воздушные струи от пропеллера — и заколышется трава, поникнут цветы. Остается только один способ, чтобы выстроить и получить нужный кадр. — И, обернувшись к Мэри-Лу, заключил: — Достаньте мне «Ховеркрафт».

— Да что это за птица такая? — имел неосторожность осведомиться Винго.

— Мэри-Лу, — отрывисто бросил Норт, — «Ховеркрафт» сюда!

— Такой же, как те, что летают через Ла-Манш, или еще меньше? — бесстрастно осведомилась невозмутимая Мэри-Лу.

— Самый маленький самолет, какой только есть на свете, ясно? Эта штука передвигается на воздушной подушке, держась всего в нескольких метрах над водой, если это пролив, — а невеждам вроде тебя, Винго, не мешало бы послушать! — то возникнет иллюзия, что мы легче воздуха. Я хочу, чтобы во всей этой сцене ощущалось трепетание легких крыльев бабочки. Не птицы, не пчелы, а именно бабочки… дрожащей в воздухе, нет, парящей бабочки… Ясно?

— А за счет чего эта штука держится в воздухе? — с подозрением поинтересовался Винго.

— Держи глаза распахнутыми. Тогда, может, увидишь, — отрезал Норт.

Едва Мэри-Лу, определенно довольная собой, молча удалилась, чтобы появиться с «Ховеркрафтом», как того требовал босс, Норт в расчете на то, что его услышат Винго и Дэзи, громко произнес:

— Черт бы побрал эту дуру!

— За что ты ее так? — запротестовала Дэзи. — Она просто старается — и все.

— Да-а… Но к чему этот невозмутимый выпендреж?

— Ты несправедлив. Она делает свое дело.

— Послушай, Дэзи, сделай одолжение: постарайся не лечить меня от предвзятости, хорошо?

Когда Патрик Шеннон заключал сделку, он старался взглянуть на нее глазами обоих партнеров. Что касается его самого, то он всегда точно знал, чего добивается, но вот мотивы другой стороны, причины, по которым она пошла на соглашение, были для него захватывающе интересны. Шеннон понимал, что ему не угадать, что именно побудило Дэзи Валенскую, богатую молодую женщину, принятую в лучшем обществе, работавшую исключительно ради того, чтобы не умереть со скуки, и, по ее словам, не желавшую известности ни при каких условиях, вдруг ни с того ни с сего согласиться стать главным действующим лицом в рекламной кампании «Элстри». «Причины личного характера», — так ответила Дэзи на его вопрос. Но что это за причины? Зачем понадобился ей этот миллион долларов на ближайшие три года? Если она на самом деле та, за кого он ее принимает, — а думать иначе у него не было оснований, — то концы с концами тут явно не сходятся.

Уже несколько месяцев он то и дело возвращался к этому вопросу, курсируя в интересах корпорации в Калифорнию, где промотался несколько недель, затем дважды в Токио и один раз во Францию. Этот зияющий пробел в понимании случившегося беспокоил его постоянно. Он смутно подозревал, что угодил в какую-то ловушку и вокруг него творятся вещи, над которыми он, Шеннон, не властен, но замотанность, неизбежно порождаемая управлением гигантским конгломератом, не давала ему возможности заняться разрешением мучившей его загадки.

К сожалению, Шеннон не имел доверенного лица из числа заместителей, с кем мог бы обсудить это не вполне обычное дело, да и не такой он был человек, чтобы делиться своими сомнениями с другими людьми. В корпорации его слово являлось законом: став его подчиненным, человек обязан был смириться с тем, что босс в любую секунду может влезть в дела, относящиеся к кругу его обязанностей, а коли ему не нравилось — искать себе другую работу. Но зато никому из подчиненных не приходилось беспокоиться, что кто-то из любимчиков нашепчет что-нибудь негативное их патрону и перессорит его с ними. Таких любимчиков-интриганов у Шеннона просто не было, а проблемы, трудности, напряженные ситуации, череда ударов и контрударов, составляющие сердцевину корпоративной жизни, — все это доставляло Шеннону одну только радость, делиться которой он ни с кем не собирался. Однако он просто ненавидел работать в состоянии неопределенности и теперь, просматривая составленное Кэндис Блюм пухлое досье с отзывами прессы на рекламные выступления Дэзи, где хранились все данные ею интервью и появившиеся в газетах и журналах фото, Шеннон твердо решил немедленно вылететь в Англию, чтобы на месте прояснить для себя все.

Пока «Даймлер» катил его из аэропорта Хитроу в «Бас», где остановился Норт со всей компанией на время съемок последнего, третьего, ролика в замке Беркли, Шеннон раздумывал над тем, что, похоже, он действительно придает исключительное значение проблеме, стоящей перед компанией «Элстри». Еще ни разу он лично не выезжал на место съемок. До сих пор он просто платил людям, чтобы они делали рекламу хорошо, и платил достаточно.

«Когда же это со мной началось?» — спрашивал он себя. Когда это «Элстри» перестала быть всего лишь тревожной позицией в балансовом отчете его суперконцерна и превратилась во что-то почти личное?

— Не заезжайте в гостиницу, — бросил он шоферу, и они отправились прямиком к месту съемки. — Где тут снимают рекламу? — обратился Шеннон к человеку, продававшему у замка входные билеты.

Тот высунулся из окошка кассы, примостившейся подле сторожевой башни серого камня.

— Скорей всего вы найдете их в «Боулинг Элли», сэр.

— Не могли бы вы показать, где это находится, и я…

— Надо пройти через весь замок, сэр… Послушай, Милдред, посиди в кассе, пока я проведу джентльмена в «Боулинг Элли».

По его тону чувствовалось, что он с удовольствием поразмялся бы и взглянул, что на самом деле происходит в «Боулинг Элли».

Добровольный гид тщетно пытался обратить внимание американца на местные достопримечательности. Шеннон всем своим видом выражал нетерпение и нигде не замедлил шаг.

Гид то ли не был расположен, то ли просто не мог идти быстрее, и Шеннон смирился с неизбежностью и подчинился его неспешному ритму движения. При этом он чувствовал, как каждый шаг вызывает в груди ноющее и давящее ощущение, не желавшее проходить.

Наконец после долгих скитаний по замку они вышли из южного флигеля, и там, внизу, Шеннон увидел знакомые предметы — кинокамеры и юпитеры, до него донеслись знакомые звуки, которые он так долго жаждал услышать. Правда, людей вокруг почему-то не было.

— А где все? — спросил он.

— Вероятно, пьют чай, сэр, — ответил гид.

— А где, вы думаете, они могут пить чай?

Пожилой кассир указал на окруженный деревьями летний домик, видневшийся неподалеку.

— Там конюшня и псарня Беркли, — пояснил он. — И ваши друзья оставили в этом месте свои большие машины, сэр.

— Так я, значит, мог бы сразу проследовать прямо туда? — резко обернувшись к гиду, спросил Патрик.

— Но, сэр, тогда вы бы не увидели нашего замка! — с укором воскликнул старик.

Шеннон, не говоря ни слова, быстро зашагал прочь по склону, спускавшемуся прямо к конюшне. Рядом с заброшенной «Боулинг Элли» находился пруд с лилиями, к которому вела каменная лестница. Поспешив к ней, он решил, что оттуда, по-видимому, открывается чудесная перспектива — поля, деревья… К пруду Шеннон уже не шел, а буквально бежал, сгорая от нетерпения.

— Вы что, кого-то разыскиваете или совершаете променад?

Заслышав эти слова, он круто развернулся: на низкой каменной балюстраде, болтая босыми ногами, сидела Дэзи, а перед ней прямо на траве стояла большая чашка чая. Глядя на запыхавшегося Шеннона, она расхохоталась тем щедрым смехом, каким имеют обыкновение смеяться женщины, знающие, что их красота неотразима в любой обстановке. Остановившись, он в упор взглянул на нее.

— Я находился тут по соседству и…

— Решили заглянуть к нам, да? — докончила за него Дэзи. — Пожалуйста, можете выпить мой чай, я еще не начинала. — И она протянула ему свою чашку, которую он механически взял из ее рук и стал пить, присев на каменную балюстраду рядом с Дэзи. — Каждому, кто прошел через замок, положена награда… Жаль, что у меня нет для вас бренди, — пояснила Дэзи.

Шеннон молча выпил сладковатую и еще теплую жидкость. Странное еканье в груди, которое так нервировало его, наконец прошло, перелившись в ощущение, которое трудно было определить или обозначить конкретным словом, но которое тем не менее окатило его волной радости.

— Я выпил весь ваш чай, — извиняющимся тоном произнес Шеннон, стараясь изо всех сил удержаться от ухмылки, которая наверняка получилась бы идиотской.

— Тут всего в каких-нибудь ста метрах от нас целый трейлер, где люди только тем и заняты, что готовят для нас чай — днем и ночью. Так что не беспокойтесь, — ответила Дэзи.

— О'кей. А как вообще идут дела?

— Прекрасно. Завтра должны закончить. Сегодня снимали сцену с собаками: я прогуливала их по газону, откуда вы появились. По сценарию должны были обязательно быть шотландские овчарки… но с другими породами наверняка пришлось бы не так тяжело.

— Проклятье… это я виноват.

— Так я и знала! Нам пришлись отослать их обратно — слишком уж они возбуждались при съемке. Теперь вот ждем других, которые не сходили бы с ума всякий раз, как завидят кролика или птицу. Чуть руку мне не откусили. Никого не слушаются, даже Норта!

Дэзи расхохоталась, и Шеннон присоединился к ней. Возникшая перед их мысленными взорами сценка с двумя злобными неуправляемыми овчарками, осмелившимися — подумать только! — ослушаться самого Норта, показалась им обоим в этот момент настолько восхитительно неотразимой, будто ничего подобного в своей жизни им не приходилось видеть.

— Ох… ох! — давилась от хохота Дэзи. — Самое смешное, что тогда это никому не казалось смешным. Можете мне поверить…

А он все повторял:

— Я убью того, кто написал сценарий. Убью!

— Да не волнуйтесь вы так… считайте, что я ничего вам не рассказывала.

— А как ваша рука… все в порядке? — неожиданно оборвав смех, озабоченно спросил Шеннон.

— Конечно.

Он взял ее руку и перевернул — ладонь была горячей, покрасневшей и слегка припухшей: сказались усилия, которые она прилагала, чтобы часами держать поводки. Какое-то время Шеннон изучал ее ладонь, а затем с нежностью, словно искупая свою вину, приложил эту ладонь к своей щеке.

— Простите… — пробормотал он.

— Да что вы… не имеет значения. Правда, — тихо ответила Дэзи.

Между тем ее свободная рука коснулась его черных волос, приглаживая выбившуюся прядь. Подняв голову, Шеннон снова в упор взглянул на Дэзи, а затем поцеловал горячую ладонь. Она отняла руку, продолжая смотреть на него.

— Какого хрена вы тут ошиваетесь? — грозно спросил Норт, появляясь из-за угла.