ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Они оставили меня в темноте связанного по рукам и ногам. Через некоторое время засов звякнул и в келью вошел отшельник со свечой. Он тихо притворил за собой тяжелую дверь и подошел к кровати, на которой я лежал. Свечу он поставил на единственный в комнате стол и обеими руками откинул с лица большой капюшон. Это был Снаркс.

Демон сделал мне знак молчать.

– Я здесь тайно, — прошептал он. — Вы мне почему-то понравились. Вы, похоже, один из немногих смертных, которым можно доверять. Думаю, мне милы ваша неуклюжесть, запинающаяся походка, вечно растрепанные волосы и застегнутая не на ту пуговицу рубашка или ваш цвет лица, о котором мы уже говорили. Впрочем, не важно. Как бы там ни было, вы тронули душу демона. Я решил помочь вам.

В неверном свете свечи я вглядывался в лицо Снаркса, не зная, правда, следует благодарить его или опасаться. Ведь что такое, в сущности, душа демона? Потемки!

Снаркс продолжал:

– Скоро в Большом Зале закончится представление, и тогда начнется ваше испытание. Ваше богохульное поведение — просто находка для Химата, чтоб вы знали. Это будет такое изящное завершение вечерней развлекательной программы. Он-то планировал всего лишь еще один танцевальный номер. Знаете, что-то вроде: «Слушай топот наших ног. Да здравствует наш скромный бог!»

Я устало покивал. Честно говоря, пока Снаркс не сообщил мне ничего обнадеживающего. Не следует ли мне крикнуть стражников?

– Испытание заварным кремом, — вполголоса сказал демон, — может быть ужасной пыткой, если вы к нему не готовы. Каждого из вас, нечестивцев, опустят в чан с кремом, причем уровень крема будет выше вашей головы на два фута. Ну а дальше… смею вас уверить, задохнуться в креме — это ужасная смерть! — Демона даже передернуло от отвращения. — Есть только одно спасение. Вы должны поднять голову и… проесть себе путь на поверхность! Я употребил все свое влияние и добился, чтобы вас поместили в чан с лимонным кремом. Это легче, чем карамель. Когда вынырните на поверхность, просто развяжите себе руки и ноги и плывите к дверце, которая есть в стенке чана. Тогда будет считаться, что вы не только выдержали испытание кремом, но и…

Из коридора послышался какой-то шум, будто по булыжной мостовой волокли что-то тяжелое.

– Второго богохульника тащат в Большой Зал. Надо идти. Меня не должны здесь видеть! — Демон нервно сглотнул. — Я что-то не готов отведать крема. Нет аппетита.

Снаркс надел капюшон, прокрался к двери и приоткрыл ее. Поглядев, не идет ли кто по коридору, он обернулся и помахал мне:

– Жжлдчч! — и был таков.

Проесть дорогу на поверхность? Развязать руки и ноги? Слова Снаркса крутились у меня в голове. Я даже представить себе не мог, что за испытание меня ожидает…

Дверь в келью распахнули с такой силой, что она стукнулась о стену.

– Итак, богохульник! — раздался гневный визгливый голос Химата.

И тут нас затрясло. На этот раз землетрясение было что надо: сильное, со всякими стуками, скрипами, голосами снизу. Одно из лучших землетрясений за последнее время. Я дал бы восемь баллов из десяти, хотя и не помню, когда начал оценивать их по десятибалльной системе.

Когда все кончилось, Химат поднялся с пола и аккуратно отряхнул одежду.

– Придется повторить: итак, богохульник, сейчас мы посмотрим, на что ты способен! Стража! Вывести его!

Четверо дюжих отшельников ворвались в комнату и подняли меня с ложа. «Скоро я буду состоять в основном из крема», — пронеслось у меня в голове.

– Начинаем испытание!

Подняли занавес. Я стоял на высокой платформе, связанный по рукам и ногам, с обеих сторон меня охраняло по здоровенному отшельнику. Чуть в стороне на такой же платформе стоял Дилер Смерти. Он был связан веревками потолще, вернее, весь, с головы до пят, забинтован ими. Его охраняли как минимум две дюжины монахов. Между платформами помещались два металлических чана, каждый из которых вместил бы по крайней мере трех человек. Ближайший ко мне был наполнен колеблющейся ярко-желтой массой. Во втором было нечто светло-коричневое.

Рев толпы отвлек мое внимание от чанов. Теперь, после поднятия занавеса, я мог видеть зрителей, собравшихся в Большом Зале. Неужели это та же самая комната, в которой я сидел несколько минут тому назад? С моего нового наблюдательного пункта высоко над толпой она выглядела совершенно иначе. Да, это по-прежнему было самое большое помещение, которое мне приходилось видеть в жизни, и все же это была всего лишь комната, ограниченная стенами, вдоль которых расставили факелы, а вовсе не безбрежное пространство, как мне казалось раньше. С моей высокой платформы собравшиеся люди казались мне совсем маленькими. На какой-то миг я даже почувствовал свое превосходство над ними.

Но потом сообразил, что все они собрались здесь, чтобы посмотреть на меня. На меня и на Киллера. Весь аттракцион строился на нас, люди всматривались в наши лица, стараясь разглядеть в них страх, раскаяние или отрешенность. Я понимал, что вообще-то должен бояться. В конце концов, с минуты на минуту меня затолкают в один из чанов, и какая-то часть моей души действительно визжала от страха тоненьким голоском.

Я был связан и меня караулили. Бежать было некуда, спрятаться негде. И публика уже собралась — посмотреть на меня.

Все зааплодировали. Чудесное чувство! Теперь я был не просто помощник великого Эбенезума. Теперь именно я был в центре внимания. Наверно, я бы испытал гордость, будь я настоящим, взрослым волшебником.

С достоинством поклонившись, я потерял равновесие. Стражники подхватили меня, чтобы прежде времени не нырнул в чан.

Я посмотрел по сторонам. Публика безмолвствовала. Когда я чуть не упал, все как один судорожно вдохнули и затаили дыхание. Вдруг послышался чей-то одинокий голос. Даже не голос — просто кто-то насвистывал «Песенку счастливого дровосека».

Взглянув вниз, я увидел, что Эбенезум и Хендрик сидят за тем же самым столом, из-за которого нас с Киллером недавно выволокли. Хендрик раздраженно оглядывал собравшихся и поигрывал зачехленной дубиной. Однако Эбенезум отрицательно качнул головой и указал Хендрику на меня. Я кивнул ему, он, продолжая насвистывать, указал мне на свой рот.

Он хочет, чтобы я тоже свистел? А, в конце концов, что мне терять? Если мне суждено умереть в чане с кремом, то посвистеть — не самое худшее, что я могу сделать напоследок.

И я тоже стал насвистывать «Песенку счастливого дровосека». Эбенезум энергично закивал. Значит, он этого и хотел! У волшебника был план!

Химат гневно сверкнул глазами в сторону учителя. Эбенезум как раз перестал свистеть и принялся работать локтями.

– О Плауг, возможно, восседающий там, наверху, среди великих, а может, и не восседающий! Услышь нашу молитву. Эти двое осквернили твое имя во время священного действа. И потому мы подвергаем их испытанию. Ты, с твоей умеренной мудростью, помоги нам судить их по справедливости!

Я заметил, что Химат пристально меня разглядывает. Может быть, потому, что пока он разглагольствовал, я продолжал насвистывать «Песенку счастливого дровосека». Наконец отшельник хлопнул в ладоши:

– В чаны!

Сильные руки столкнули меня в желтую жижу. Я успел сделать глубокий вдох — и липкая масса поглотила меня.

Глаза мои были закрыты, но носом я чуял лимонную эссенцию. Некоторое время я беспомощно барахтался в лимонной жиже. Потом дышать стало невозможно, зато ноги коснулись дна чана. Я был уже готов поддаться панике, но вовремя вспомнил совет Снаркса, поднял голову вверх и приготовился поесть так, как никогда в жизни еще не ел.

Я открыл рот, и туда хлынул крем. Слишком много и слишком быстро! Я стиснул зубы, стараясь не закашляться, и, собрав всю свою волю, проглотил. Ну вот. Не так уж и противно. Даже вкусно. Правда, еще столько предстояло съесть! Но я не сдамся! Я выдержу. Ради учителя, ради моей будущей карьеры волшебника, ради Вушты, города тысячи запретных наслаждений. И я глотал и глотал, быстро, энергично и с сознанием, что каждый глоток может стать последним.

Итак, глоточек за учителя! Он гордился бы мною, если бы видел, как мощно я поглощаю крем!

Еще глоточек — за мое будущее! Каким благородно твердым станет характер волшебника, закаленный в юности подобным испытанием. И я сделал еще глоток, потом еще один…

А теперь — за Вушту! За чудесную, запретную Вушту! Если я выдержу испытание кремом, я буду более подготовлен к встрече с умопомрачительным городом, в котором один лишь вскользь брошенный взгляд может изменить всю жизнь. И я опять открыл рот пошире и… схватил ртом пустоту. Зубы мои клацнули. Воздух! Я проглотил и с наслаждением вдохнул. Воздух! Слаще самого сладкого лимонного крема! Я засмеялся от счастья и стал насвистывать «Песенку счастливого дровосека». Но что-то опять закупорило мне рот. Неужели новая волна крема? Я зажмурился от ужаса. А когда открыл глаза, то у самого своего носа увидел усики какого-то насекомого. Бабочка! Раздался треск: чан не выдержал тяжести моего тела, сотен галлонов крема и тысяч, а то и миллионов бабочек. На желтоватой волне крема я низвергся со сцены в зал.

Сверху, с платформы, послышался голос Снаркса:

– Он выдержал испытание кремом!

– Но… — начал было раздосадованный Химат. — Он не может… — он потер свою бритую голову и улыбнулся, — а может быть, и может…

Хендрик встал на пути лимонного потока, выхватил меня из него и посадил на стул, откуда я мог наблюдать уже мелеющую желтую реку. Эбенезум, разумеется, чихал.

Когда учитель пришел в себя, я сердечно поблагодарил его за то, что он не прибегнул к «рыбному» заклинанию, а ограничился бабочками.

Эбенезум радостно закивал:

– Бабочек вполне хватило. К тому же хорошо, что я спас тебя, не оскорбив рыбной вонью религиозного чувства наших хозяев. Развяжи, пожалуйста, Вунтвора, Хендрик.

Рыцарь избавил меня от пут. Эбенезум тем временем объяснял, сколь многого мы добились коллективной магией! Я свистел, он хлопал руками и извивался, и в результате сработало! И это очень важно, потому что, хлопая и извиваясь, ты не совершаешь ничего волшебного. Таким образом, магия спровоцировала болезнь Эбенезума только тогда, когда заклинание было уже благополучно сотворено, а если бы он взялся творить его сам от начала до конца, он, расчихавшись, до середины «Песенки счастливого дровосека» не дотянул бы.

– Ты понимаешь, к чему я? — спросил Эбенезум. — Благодатные поля магии теперь снова доступны мне. И кто знает, Вунтвор, может быть, совместными усилиями мы даже найдем средство вылечить меня!

Вылечить? Нет. Это уж слишком! Сначала едва не утонуть в чане с кремом, а теперь еще и это! Что же мне, возвращаться не солоно хлебавши в Лес Волшебника, простившись с надеждой хоть когда-нибудь увидеть Вушту?

Но Эбенезум был слишком взволнован, чтобы заметить мое испортившееся настроение.

– Сейчас как никогда важно сохранить и умножить наши магические ресурсы. Пока ты готовился к испытанию, мы с Хендриком многое обсудили. Мучители демоны уж слишком быстро напали на его след после нашего бегства от Урфу.

– Проклятие, — подтвердил Хендрик.

– И это вполне согласуется с тем, что мы наблюдали всю дорогу. Вунтвор, по свету бродит несметное число демонов. В Голоадии что-то зреет и прорывается на поверхность земли. И теперь, Вунтвор, когда некоторые помехи устранены, — он кивнул в сторону чана с карамелью, — мы можем наконец выяснить, что же это такое.

От радости, что выжил, я совсем забыл о происходящем на сцене. Бабочки к тому времени разлетелись по залу и смешались с толпой, так что зрители теперь то и дело поскальзывались на креме и раздавленных насекомых.

Химат стоял на одной из платформ и простирал руки в зал, к публике. Он откашливался, готовясь что-то сказать.

Второй чан закачался, опрокинулся, и из него вывалился Киллер. Чан покатился по сцене, так что зрителям стало видно, что у него внутри. Ни капли карамели! Стенки были чисто вылизаны.

Киллер громко рыгнул.

– Похоже, помехи еще не устранены, — обронил Эбенезум, задумчиво дергая себя за бороду. — Но, возможно, ему все же понадобится несколько минут, чтобы все это переварить. Мы должны переговорить со Снарксом, и поскорее. Он обладает знаниями о Голоадии, которые могут быть жизненно важны для нас.

Киллер застонал и попытался встать. Живот его был теперь гораздо больше, чем прежде. Химат носился по платформе туда-сюда и потирал руки, да так быстро, что я всерьез ожидал увидеть летящие искры.

– Двое выдержали испытание! — кричал он. — Двое! Двое! Никогда такого не случалось за всю историю поклонения Плаугу, да прославится в веках его Приземленное Великолепие! Никогда еще такого не было, чтобы двое выдержали испытание! Мы должны, должны… В общем, пора устраивать конференцию!

Закутанная в плащ фигура на бешеной скорости неслась мимо нашего столика. Хендрик успел схватить прыткого субъекта за капюшон. Эбенезум зажал себе нос. Рыцарь не ошибся в своем предположении. Это был Снаркс.

– Добрейший Снаркс, — выговорил Эбенезум, с трудом сдерживаясь, чтобы не чихнуть, — нам нужно поговорить… а-а-пчхх. — Он закрыл нос шляпой и чихнул в нее. — Извините. Что-то происходит в Голо… а-а-пчхх. — Он три раза чихнул, один за другим, с очень маленькими перерывами. Эбенезум брезгливо посмотрел на свою шляпу, держа ее в вытянутой руке. — Снаркс, мы долж… а-а-а-пчх! Вунтвор! Придется тебе!

И волшебник уполз под стол чихать.

– Да уж, — начал я. О чем я должен был спросить этого чересчур правдивого демона? Очень хотелось, чтобы учитель мною гордился. Но у меня было так мало времени. Киллер уже скакал по сцене, проделывая какую-то диковинную гимнастику, призванную, я уверен, помочь пищеварению и размять онемевшие члены.

– Да уж, — повторил я. — Так вы, значит, из Голоадии?

– Нет, нет и нет! — раздраженно ответил Снаркс. — Вы же прекрасно знаете, что я не из Голоадии! Думайте, прежде чем говорите! Косноязычие, лишние вопросы! Знаете, иногда мне просто непонятно, как вам, людям, вообще удается общаться друг с другом.

– Снаркс! — закричал я, может быть, несколько громче, чем следовало. Плевал я на его демонски острый язык! — У нас есть основания предполагать, что в недрах Голоадии зреет заговор!

– Все основания! — ответил Снаркс. — Да будет вам известно, что в недрах Голоадии, как вы изволили выразиться, всегда зреет десяток заговоров! В том-то и очарование этой страны. Но мне кажется, что вы на своем невразумительном языке пытаетесь спросить меня об одном конкретном заговоре, об очень опасном заговоре, о том заговоре, который угрожает, быть может, всему человечеству. Это так?

Я кивнул. Возможно, лучше было вообще ни слова не произносить — демон сам бы нам все рассказал.

– Так вот, отвечаю: да! Такой заговор существует. А теперь прошу меня извинить: я опаздываю на конференцию

– Проклятие! — воскликнул Хендрик, глядя, как Снаркс лихо вскакивает на сцену. Эбенезум высморкался.

Химат наконец-то собрался обратиться к публике:

– Дамы и господа, братья по вере, дорогие гости. История Плаугиата не помнит столь скромно благословенного события. Мы испытывали двоих и нашли их относительно достойными. Сам Плауг, да прославится в веках его Частичное Величие, должно быть, взирает сейчас со своей умеренной высоты и…

Над головой Химата появилось маленькое серое облачко. Из таких обычно выпадает мелкий дождичек. Химат так и застыл с раскрытым ртом, не закончив фразы. Облачко превратилось в довольно неприметного и явно смущенного человека в серой измятой одежде. Он немного покачался в воздухе и приземлился в самую середину зрительской толпы.

– Прошу прощения, — робко пробормотал он. — Я не уверен, что мне стоит присутствовать…

Химат, его помощники на сцене и монахи в зале упали на колени. Все собравшиеся, как один человек, выдохнули:

– Плауг!