"Дикое правосудие" - читать интересную книгу автора (Томас Крэйг)

2. Американская трагедия

– Знаете, в чем ваша ошибка? Вы, ребята из госдепа, – только никаких обид, ничего личного! – должны убрать свои задницы с дороги и позволить парням вроде меня и Билли Грейнджера отправиться туда с распростертыми объятиями!

Исполнительный директор нефтяной компании загнал Лока в угол огромной гостиной, так что его голова почти касалась крупных мазков на полотне Джексона Поллока.

– Я хочу спросить: вы, ребята, с вашими предубеждениями и гарвардской лощеностью, – какую пользу вы можете принести нам или хотя бы этим проклятым русским?

Его высокая, белокурая, благопристойно-очаровательная жена с огромным бриллиантом на пальце, сверкавшим, словно змеиный глаз, выглядела утомленной. Она свисала с руки мужа, словно красный плащ, дразняще вывешенный перед быками всего мира. Лок попытался обезоруживающе улыбнуться, но женщина оставалась непроницаемой для любых эмоций, не предписанных ее мужем.

– Я знаю, что вы имеете в виду, – умиротворяющим тоном произнес он. – Но все это не так просто...

– Просто, черт побери! – взвился бизнесмен. – Это вообще не проблема!

Лок заметил, как ручной лоббист директора подкрадывается к ним, с точностью до наносекунд подсчитывая стоимость разговора с младшим служащим госдепартамента.

– Просто пустите нас туда с благословениями и не мешайте нам!

– Насколько я помню, Сэм, наши торговые агенты в Индии прибегали к таким же аргументам, – отрезал Лок, в сердцах забывший о своей официальной маске. В глазах женщины промелькнуло слабое изумление, смешанное с интересом. Прежде чем мужчина успел ответить, Лок дружелюбно улыбнулся и добавил:

– Извините, Сэм. Давайте обсудим тонкости капиталистической этики как-нибудь в другой раз. Кажется, Билли зовет меня.

Лоббист принялся уверять Сэма в том, что слова Лока не имеют никакого веса еще раньше, чем тот вышел за пределы слышимости. По-видимому, Сэм считал, что его собеседник заразился безумными новомодными идеями, но для Лока разговор уже начал тускнеть и отдаляться, не оставив следа на самолюбии. Любая вашингтонская вечеринка была плаванием в открытом океане, где человек мог встретиться с акулами, рыбами-прилипалами и восьмирукими обитателями политических глубин. Лок уверял себя в том, что привыкнет к этому. Он уже не испытывал тяги к наркотическим сборищам, где Фрэнк Заппа или «Грэтфул Дэд» тихо бренчали в стереосистемах, где мир казался простым, а его проблемы – легко решаемыми.

Эту прошлую жизнь он до сих пор вспоминал с любовью. Он помнил вечеринки прошлых лет – и в то время, когда он работал на Компанию, и в то время, когда он перешел в госдепартамент. Вечеринки отмечали ступени его зрелости, восхождение к формальной пышности и блеску. Теперь он мог присутствовать лишь на таких вот великосветских раутах с обязательными черными галстуками, вихрем самоцветов, просторными залами и дорогими картинами на стенах. Вечеринки и мировые проблемы существовали, не изменяясь со временем.

Деловитый шум в столовой, голоса над тарелками и хрустальными бокалами манили его к себе. Все вашингтонские вечеринки были одинаковы: люди приходили, чтобы обрести себя в кругу избранных, среди знакомых людей, вдыхая аромат власти и денег. Лок огибал лоббистов, бизнесменов, редких конгрессменов или сенаторов, окруженных толпой прихвостней. Потом он встал в очередь у стойки буфета за чьими-то пухлыми обнаженными плечами, вдыхая аромат дорогих духов и сигарного дыма. Он получил свою порцию икры, креветок, лососины и бокал хорошего кларета, прежде чем раздатчики обратили внимание на следующего гостя.

Подкрепившись, он направился к Билли Грейнджеру и Тургеневу, на ходу автоматически определив местонахождение Бет. Ее изящные руки серией длинных жестов взмывали над ее головой и головами тех, кто окружал ее. Ее оживление было неподдельным, оно не подстегивалось выпивкой или кокаином.

– Джонни-бой! – Билли был громогласен, как всегда.

Лок посмотрел на своего зятя. Тот моментально отвел взгляд, словно не в силах забыть об их последней ссоре, о жестком выговоре, устроенном ему Локом. Речь шла о его изменах, послуживших причиной бедственного состояния Бет. Пока ей промывали желудок в клинике Уолтер-Рид, Билли признался, что ему слишком тяжело жить с ней, но еще тяжелее жить без нее. Он не таил в душе зла на Лока, но каждый раз, когда они встречались, возникало мгновенное замешательство.

Люстры лучились алмазным блеском. Настоящие бриллианты на бледных, смуглых и черных шеях призывно сверкали в ответ. Столовая была увенчана огромным куполом из цветного стекла.

– Здравствуй, Билли. Очень рад познакомиться с вами... Петр?

– Пит, разумеется, – с улыбкой отозвался Тургенев.

– Большинство наших акционеров смогут выговорить «Петр» только после принудительной трансплантации мозга, – пояснил Билли, пока Лок обменивался рукопожатием с русским.

– Ты был в Фениксе? – спросил зятя Лок.

– А как же, Джонни! Мы устроили презентацию для крупнейших пайщиков: чем занимается «Грейнджер – Тургенев», как мы видим будущее на ближайшие пять лет... В общем, вывернулись наизнанку.

Билли пил, хотя и не слишком налегая на спиртное, и время от времени похлопывал Лока по плечу широкой ладонью.

– Как поживает Ван?

– Отец немного устал. Полагаю, Бет уже сказала тебе, а? Не стоит беспокоиться, Джонни-бой, он переживет нас обоих.

Акулы и более мелкие рыбешки кружили вокруг их группы, сохраняя дистанцию, но не желая пропустить что-нибудь важное. Вместе с Тургеневым, исполнительным директором компании «Грейнджер – Тургенев» в Новом Уренгое, приехали трое или четверо русских, смутно знакомых Локу. Тут были и двое из администрации Билли, причем одна – моложавая женщина в поразительно красивом открытом черном платье, сверкающем бриллиантами. Вечеринка вращалась, словно водоворот взаимных услуг, денег и влияния, неспешно двигающийся через столовую в течение последних полутора часов. Бет буквально светилась от счастья в кругу своих друзей, восхищавшихся ее академическим гением, однако оживление, царившее вокруг нее, было менее интенсивным, чем то, которое окружало Билли и следовало за ним, словно космический мусор за ядром кометы. Билли вел дела в России; он имел под рукой конгрессменов и даже одного-двух сенаторов. Билли пользовался поддержкой и благосклонностью правительства. Билли был у всех на устах.

Тургенев был выше Билли, менее плотного сложения. Они могли бы составить неплохую пару в фильме о двух приятелях, да в определенном смысле таковыми они и являлись – один невысокий, смугловатый, широкий в кости, другой стройный, с бледной кожей и водянисто-голубыми глазами.

– Как поживаете, Джон? Жаль, что меня не было в Новом Уренгое, когда вы нанесли туда визит. Но в Фениксе в это время года гораздо теплее. Что уж там – в любое время года!

Людской поток уже начал относить Билли и Тургенева в сторону, и Лок приготовился на время расстаться с ними. Когда они отдалились на несколько метров, лицо Тургенева неожиданно стало напряженным, словно маска добродушия разом слетела с него. Он наклонился и что-то сказал на ухо Билли – что-то властное, повелительное. На лице Билли отразилось потрясение, словно ему сообщили о неожиданной смерти Ван Грейнджера или о катастрофическом падении котировок акций «Грейнджер Текнолоджиз». Локу однажды приходилось видеть такое выражение на лице Билли, когда они схлестнулись из-за Бет – словно ему вдруг открыли какую-то неприемлемую, нестерпимую правду о нем самом.

– Что-то не так, Билли? – позвал он. – Пит?

– Нет, нет, – отозвался Билли. Его лицо приняло обычное выражение, но в глазах застыла тревога.

Убийство Роулса не могло послужить тому причиной. Билли рассказал Локу, как он был удивлен и даже шокирован этим событием. Но он не был встревожен, как сейчас. Билли сказал: «Парень столько лет прожил в Вашингтоне лишь для того, чтобы отправиться в мир иной в Богом забытой Сибири... Попасть на обед к волкам – еще куда ни шло, но стать жертвой вульгарного ограбления?» Роулса можно было заменить, он не принадлежал к семье.

Билли еще не оправился от того, что ему пришлось услышать, но Пит Тургенев безмятежно улыбался. Нет, похоже ничего серьезного. Их группа, ведомая рыбой-лоцманом по направлению к другим акулам, двигалась неспешно, с сознанием своей силы.

– Увидимся, Джон, – бросил Тургенев через плечо.

Шум вечеринки отдалился от Лока. Он ненадолго остался в одиночестве, на собственном крошечном участке ковра. Рядом с его туфлей расплывалось жирное пятно – наверное, кто-то обронил свой салат. Бет не заботили такие мелочи – в конце концов, этот ковер специально предназначался для вечеринок. Обычно столовая сверкала полированным деревом и была застелена старыми персидскими коврами.

Лок торопливо доел остатки лосося и допил кларет. «Боже мой, красное вино с рыбой!» – мимолетно подумал он. Впрочем, вино было комнатной температуры и лучшего французского качества. Билли-бой, ты устроил моей сестре шикарный праздник! Хотя, возможно, это было чем-то вроде, запоздалого извинения за многочисленные измены и невнимание.

Мимо Лока проплыл один из его коллег. Лоббист на пару со своим клиентом зажали человека из госдепартамента между собой, словно охранники, ведущие заключенного. Лок улыбнулся и ответил на приветствие, помахав вилкой. Сезон охоты был в полном разгаре.

Билли и Тургенев, стоявшие в другом конце зала, о чем-то совещались с сенатором-демократом, который пытался возглавить сенатский комитет, осуществлявший контроль над программой содействия странам Восточной Европы и Российской Федерации. Тургенев держался как всегда благодушно, но лицо Билли омрачало какое-то новое, тревожное знание. Лок понимал, что должен поискать себе прикрытие – предпочтительно в виде молодой, красивой и неглупой женщины, – прежде чем его вовлекут в дебаты как постоянного эксперта госдепаратамента по России. Но он никак не мог отвлечься от картины разговора рослого Тургенева и каким-то образом уменьшившегося, съежившегося Билли. Русский же выглядел так, словно большую часть своей жизни вращался в вашингтонских кругах.

В определенном смысле так оно и было. В восьмидесятых годах Тургенев был молодым, но уже влиятельным офицером КГБ в Афганистане. Лок и Билли встретились с ним в последние дни, когда русские собирались уходить. Они помогали осуществлять надзор за отступлением, обмен пленными, следили за соблюдением гарантий свободного прохода через территорию, контролируемую моджахедами. Они стали собратьями по опыту – двое мужчин из ЦРУ и полковник КГБ. Они понравились друг другу при самых странных обстоятельствах и в самом неподходящем месте. У Лока где-то затерялся моментальный снимок их троицы на фоне гор со снежными вершинами. Они стояли обнявшись, словно трое старых приятелей на охотничьей вылазке. Это стало началом сотрудничества Билли и Тургенева. Когда русский возник в Сибири, возродившись в образе предпринимателя, они с Билли основали «Грейнджер – Тургенев», крупнейшую газодобывающую корпорацию на огромном нефтегазоносном поле Нового Уренгоя.

Группа целенаправленно двинулась к выходу из столовой, оставив недоумевающего сенатора – только Билли и русские, словно командиры, неожиданно покидающие поле битвы. Деловое совещание? Бет будет недовольна; ее либеральные взгляды простирались не настолько далеко, чтобы оправдать отсутствие этикета в себе, Билли или в ком-либо другом.

Деловитый официант, сновавший по залу с точностью хорошо отлаженного механизма, вновь наполнил кларетом бокал Лока. Последовал бессвязный обмен приветствиями с известным журналистом, но настоящего разговора не получилось. Журналист преследовал более крупную дичь, к тому же Россия в этом месяце вышла из моды в «Вашингтон Пост». Фоном всех международных новостей служила Босния. Младший сотрудник госдепартамента представил свою подругу – молодую женщину с маленьким лицом, прятавшимся за огромными дымчатыми стеклами очков, не скрывавшую своего благоговения перед Бет. Женщина оказалась одной из студенток, устроенных сестрой Лока на работу в ООН.

Затем Лок снова на некоторое время остался в одиночестве, праздно разглядывая гостей. Кто-то прикоснулся к его руке. Его радость при виде Бет мгновенно исчезла при виде ее беспокойства.

– Что стряслось с Билли? – требовательно спросила она, словно Лок каким-то образом нес за это ответственность.

– А что такое, сестренка? Потрясающая вечеринка...

– Билли заперся в кабинете с Питом Тургеневым и другими русскими. Я хочу, чтобы он оставался здесь и не бросал своих гостей.

– Послушай, это может быть важно...

– Джон, пожалуйста, вытащи его оттуда!

Она улыбнулась в ответ на пространный комплимент по адресу закусок и ее прически, высказанный голубовласой матроной, женой конгрессмена, состоявшей в одном загородном клубе, с Бет, но потом улыбка быстро сбежала с ее лица.

– Уверю тебя, Бет, не о чем волноваться, – сказал Лок, скрывая собственное беспокойство. Теперь все выглядело так, словно ее уверенность в себе оказалась просто маскировкой. Она не хотела вмешиваться сама, опасаясь, что одна неосторожная реплика может снова разверзнуть бездну под ее ногами.

Он кивнул.

– Хорошо, я попробую вытащить его.

– Спасибо, Джон, – и Бет тут же заговорила о последней постановке в Вашингтонской Опере с молодой представительницей класса музыкальных критиков, цеплявшейся за исполнение каждой ноты. Лок был рад возможности избежать этой беседы, поскольку Бет неизбежно представила бы его в качестве своего «брата-музыковеда», которым он отнюдь не был – во всяком случае, пока он наконец не закончит эту проклятую работу по Монтеверди... Бет приходила в ярость, когда он называл свой музыковедческий труд «хорошим поводом отдохнуть в Мантуе и Венеции, но не более того». Все это напоминало ему о том, что завтра следует позвонить вашингтонской леди из «Музика Антиква», оставившей ему суровое послание на автоответчике. Разумеется, завтра – как только он придумает подходящее оправдание для задержки со сценической версией оперы.

Дела обстояли не так уж плохо. Лок вышел в сумрачный коридор через широкие распахнутые двери столовой. У подножия лестницы один многообещающий художник, которому покровительствовала Бет, увлеченно беседовал с двумя банковскими служащими, сидя на нижней ступеньке. Подобно банковским прибылям, цена его картин была ориентирована на повышение. Возможно, банк сможет инвестировать... Шепотки, шепотки. Улыбнувшись, Лок постучал в дверь кабинета.

Из-за двери, которая оказалась запертой, доносились возбужденные голоса. Лок снова постучался и отпил глоток кларета из бокала, который держал в другой руке. Он не различал слов, но разговор происходил на повышенных тонах... Быть может, ссора? Потом Билли приоткрыл дверь на несколько дюймов, словно человек, опасающийся прибытия полицейских или сварливой домохозяйки.

– А, это ты, Джон? – Билли сильно вспотел и пил бурбон, судя по запаху изо рта. Он снял пиджак и ослабил черный галстук, болтавшийся на его груди, вздымавшейся, словно от быстрого бега. – Тебя послала Бет, да?

Лок мог видеть Тургенева, сидевшего в кожаном кресле с уверенно вытянутыми длинными ногами. Русский повернул лицо к двери, безмятежно улыбаясь.

– Да. Ты знаешь, как она может...

– Я занят, Джон. Пусть немного потерпит, ладно? – Билли наспех смастерил обезоруживающую бодрую улыбку. Его глаза были пьяными, усталыми... и встревоженными.

– О'кей, я всего лишь ее посланец, – Лок поднял руки в притворной капитуляции. Билли кивнул и сразу же отступил назад, закрыв дверь и снова заперев ее.

Не успев отойти от двери, Лок снова услышал повышенный голос Билли: гнев, протест, брошенный вызов. Он покачал головой. Не поделили прибыли, что же еще? Придется утешить Бет.

Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Завтра утром ему предстояла встреча с госсекретарем, пожелавшим выслушать его личные впечатления о ситуации в России. Скоро нужно будет уходить.

Лок зевнул и мысленно посоветовал себе не совать нос в чужие дела. Утешь Бет, раскланяйся с важными персонами, поговори с людьми, которые тебе нравятся, и мотай отсюда. Пит Тургенев выглядел крепким сукиным сыном, но то же самое можно было сказать и о Билли. Интересно, чем-то закончится их схватка?..

* * *

Постыдное и угнетающее занятие – глядеть через маленькое окошечко в двери больничной палаты. Отсюда Воронцов мог видеть лишь очертания тела женщины под одеялом. Ее лицо оставалось скрытым за взбитой подушкой. Дмитрий Горов неподвижно сидел на стуле рядом с постелью, глядя на руку, безвольно лежавшую в его руке. Застывшая фреска, картина последствий трагедии. Судя по всему, перед этим визитом жена Дмитрия получила большую дозу успокоительного. Он догадывался, что случались и более тяжелые визиты – когда она неудержимо рыдала, когда она находилась в сознании, но не узнавала его, когда она превращалась в ребенка...

Воронцов не мог понять, почему Дмитрий с такой регулярностью ходит сюда. Было ли это самоистязанием в память об умершей дочери? А может, его приводили в палату воспоминания о былой любви или сама любовь, еще сохранившаяся в его сердце?

Воронцов отвернулся, словно устыдившись собственных мыслей. Он пришел за Дмитрием, но тот, очевидно, еще не был готов покинуть безмолвную безумную женщину, которая когда-то была его женой.

Фармацевт подтвердил, что снотворные таблетки были прописаны Роулсу четыре дня назад. Служащий компании Трейнджер – Тургенев" опознал тело в морге. В кармане Воронцова лежал отчет о вскрытии, но там не было ничего такого, чего бы он уже не знал. Роулс не прошел пешком сколько-нибудь значительного расстояния. В рощу его оттащили волоком. Должно быть, водитель такси высадил его и вернулся в город. Роулс встречался с кем-то, кого он хорошо знал и не имел оснований бояться. На теле не обнаружилось признаков борьбы и, за исключением единственной раны у основания черепа, других физических повреждений не было. У русского, опознавшего тело, не нашлось никаких объяснений. Ожидалось, что Роулс следующим утром полетит в Петербург.

«Если его убили, то почему не ограбили?» – спросил русский.

Согласен, почему? Почему он оказался там, в морозной предрассветной глуши, даже не заподозрив неладное?

Воронцов взглянул на часы и зашагал назад по коридору к палате, где сидел Дмитрий. Пора идти. Дело Роулса представлялось огромным и зыбким, словно драматическая пьеса, проецируемая на плывущие облака. Возможно, оно имело важное значение, но в нем присутствовало нечто иллюзорное, нечто умозрительное. Груз наркотиков, который они ожидали этой ночью, был реальным. Он существовал в мире фактов, а только факты и могли представлять интерес для начальника следственного отдела УВД в сырьевом сибирском городе.

Воронцов тихо постучался и слегка приоткрыл дверь. Дмитрий кивнул, отвлекшись от своего бдения, отпустил безвольную руку жены и положил ее под одеяло. Потом он встал, взял свою шапку, какое-то мгновение помедлил над постелью и торопливо пошел к Воронцову.

– Извини...

– Ничего. Но уже три часа.

– Появилось что-нибудь новое?

– По Роулсу? – Воронцов покачал головой. – Ничего.

– Каковы наши дальнейшие действия?

Их шаги гулким эхом отдавались в коридоре, звуча одновременно впереди и позади, словно по госпиталю маршировала рота солдат.

– Полагаю, никаких действий не будет. Что мы можем сделать? Все считают, что парень был ограблен.

– Кроме тебя.

Воронцов пожал плечами. Ему невольно вспомнилось, как однажды он был в гостях у Дмитрия: летний день, воскресный шашлык на свежем воздухе. Он хорошо помнил жизненную энергию и силу, исходившую от жены и дочери Дмитрия, их неожиданную раскованность, открытость, спокойную уверенность в будущем. Комары весь вечер осаждали маленький садик у дачи Дмитрия, но это не имело значения. Комары не мешали веселью.

– Может быть. А может быть, и нет. Кто знает, что творится в мозгах у американцев?

Они спустились по лестнице в фойе, где находился приемный покой отделения неотложной помощи, как всегда, наводненный пациентами с загипсованными конечностями или перевязанными головами, плачущими детьми на коленях у мамаш, и – словно советский дух не мог выветриться до конца – неизменными уборщицами с ведрами и грязными тряпками. Впрочем, Воронцов полагал, что уборщицы во всем мире одинаковы.

День начал клониться к вечеру. На горизонте собирались кучевые облака. Воронцов распахнул захватанные пальцами стеклянные двери, и холод обжег лица вошедших обещанием близкой зимы. Подошвы их сапог скрипели по снегу, когда они шли к автостоянке. Дмитрий поскользнулся на льду, но Воронцов вовремя поддержал его.

В кармане Воронцова заверещал сотовый телефон.

– Да? – коротко бросил он, раскрыв аппарат.

– Самолет отправился по расписанию. Погода нормальная, так что они должны прибыть более или менее вовремя.

– Отлично, – он сложил аппарат, словно пустую обертку от конфеты, и сунул его обратно в карман.

– Ну? – Дмитрий забыл о своей жене.

– Самолет в воздухе и летит сюда.

Лицо Дмитрия стало радостно-возбужденным, как у ребенка. Впрочем, сейчас Воронцов разделял его радость и нетерпение. Несмотря на мороз, ему было тепло. Дверца автомобиля открылась легко, не пришлось даже греть ключ. Они сели в машину, словно собираясь на вечеринку. Роулс и Анна, жена Дмитрия, сразу же отступили на задний план.

Самолет с рабочими-газовщиками из Пакистана должен был приземлиться менее чем через шесть часов. Они встретят его в аэропорту, будут наблюдать за разгрузкой и высадкой пассажиров. Оперативная группа проследит за возвращением в город такси или автобуса, затем подождет, пока пакистанец по имени Хусейн не появится в зоне наблюдения вокруг многоквартирного дома. Не имело значения то, сколько героина у него окажется при себе – любое количество будет уже осязаемым удовлетворительным результатом. Это будет нечто реальное в отличие от туманных догадок, окружавших убийство Алана Роулса.

Воронцов включил зажигание. Дмитрий, сидевший рядом с ним, напрягся в нетерпеливом предвкушении, к которому примешивалось чувство вины за способность на несколько часов забыть о своей жене. Двигатель кашлянул, затем мощно взревел. От некой абстрактной драмы со многими неизвестными они перешли к последнему акту пьесы, в которой предполагалась настоящая развязка.

* * *

Звонок телефона постепенно вытащил Лока из глубокого сна без сновидений. Комната наполнилась привычными предметами, когда он включил ночник рядом с постелью. Четыре часа утра. Он слышал тихий шелест дождя за окном.

– Да?

– Это мистер Джон Лок? – спросил мужской голос после секундного замешательства.

– Слушаю. У вас важное дело?

– Мистер Лок, я лейтенант Фолкнер. Я звоню из дома мистера Уильяма Грейнджера...

– Одну минутку. Вы из полиции?

– Да, мистер Лок. Вашингтонская криминальная полиция.

Очевидное замешательство звонившего встревожило Лока. Он был словно парализован еще не обрушившимся ударом.

– В каком отделе вы работаете?

– В отделе расследования убийств, мистер Лок.

Лок молчал, слушая шелест дождя за окном, тиканье будильника, дыхание человека на другом конце телефонной линии. Внизу проехал автомобиль.

– Мистер Лок?

– Да, – ответил он хриплым, придушенным шепотом.

– Мне бы хотелось, чтобы вы приехали сюда, сэр, – помочь опознать...

– Нет! – это не было ответом на просьбу Фолкнера. – Что случилось?

– Здесь было совершено несколько убийств. Если вы сможете приехать сейчас, это поможет нам.

– Мертвые тела?

– Да. Насколько я понимаю, в доме были слуги?

В нем на мгновение зашевелилась нелепая, отчаянная надежда, всплеснувшая сломанными крыльями.

– Дворецкий. Домохозяйка. Сколько тел вы обнаружили?

– Вам придется опознать другие два тела, мистер Лок.

У Лока перехватило дыхание. К горлу подступила тошнота.

– Не вешайте трубку, – прохрипел он и, пошатываясь, устремился в ванную.

Когда рвотные приступы прекратились, оставив во рту жгуче-кислый привкус желчи, он увидел в зеркале ванной лицо незнакомца – побелевшее, осунувшееся, искаженное. Его разум блуждал, словно он очнулся от пьяного ступора. Его мозг наполняли образы Бет, Билли, их дома, садов, спускавшихся к Грейт-Фоллс, дорожки, по которой он подъезжал к дому с включенными фарами... Бет и Билли, Стиллман и Бет, Бет...

Спасения не было. Он попал в комнату с глухими стенами, где крик – единственное, что оставалось незнакомому лицу в зеркале – не мог услышать никто.

Бет убита...

* * *

С двадцатиминутным опозданием ТУ-154 пробил покров облачности и начал заходить на посадку. Слово «Аэрофлот», начертанное на его борту, звучало отчаянным воплем, возвещающем о потерянной цели. Воронцов смотрел, как он снижается и садится, словно перелетная утка, мелькнув в полоске темноты между посадочными огнями.

Он перевел бинокль, следуя за быстрым движением самолета, не замедлявшимся, пока огромная машина не развернулась, медленно и неуклюже, как раненое животное. Полторы сотни пассажиров томились в битком набитом салоне – иранцы, пакистанцы и все остальные, кого можно было набрать в Исламабаде для полета в сибирскую зиму. Нос самолета повернулся, с неторопливой решительностью продвигаясь вперед, к месту стоянки. Дмитрий нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с Воронцовым. На этом самолете находился груз героина, тщательно спрятанный, гнездившийся в швах одежды, в тюбиках из-под зубной пасты или в коробочках для талька – достаточно, чтобы снабжать улицы Нового Уренгоя до следующего рейса, который прибудет послезавтра.

Самолет остановился. Воронцов продолжал наблюдать за ним в бинокль.

Иран, Пакистан, Кашмир – Мусульманский Треугольник, как окрестила его пресса и агентства новостей дюжины стран – пришел в Сибирь. Вернее, сюда проник один из его каналов сбыта, далеко не самый крупный. Наркологическое отделение госпиталя Фонда Грейнджера было чуть ли не до потолка забито жертвами этого канала.

В борту «Туполева» открылся пассажирский люк. Воронцову показалось, будто он слышит общий вздох всей оперативной группы, наблюдавшей за посадкой. Операция началась. Он ощущал и разделял общее возбуждение, пронесшееся, словно порыв свежего ветра.

Пассажиры начали спускаться по трапу. Быстрый взгляд, шепотом произнесенное имя – некоторые были уже знакомы по прошлым операциям. Но сейчас все ждали Хусейна, хотя и понимали, что гонцов может быть двое, трое, даже шестеро. Спрос на улицах в последние дни становился все настойчивее. Сообщество наркоманов дергалось, словно мертвая плоть, реагирующая на сжатие и расширение трупных газов. Они не могли ждать – они нуждались.

Иранцы, пакистанцы и прочие толпой направились к терминалу. Включился багажный конвейер, и из чрева багажного отделения начали выползать первые сумки и чемоданы. Воронцов взглянул на Дмитрия, прислонившегося к капоту автомобиля. Дыхание Горова было быстрым и неровным, вырываясь из груди облачками пара. Звезды пронзительно сияли в небе, подернутом редкими серыми облаками. Аэропорт извергал на пассажиров потоки неонового света.

Воронцов снова приложил к глазам бинокль. Он знал, что во многих сумках могут находиться наркотики. Сезонные рабочие не подвергались обыску по прибытии. Все делалось в стиле некой пародии на западную рекламу – «Сибирь приветствует вас!» Разумеется, операция могла бы стать гораздо более масштабной, но у них имелось единственное свидетельство информатора Дмитрия – узбека, обвиненного в растлении сына местного правительственного чиновника, состоявшего в родстве с заместителем премьер-министра.

Воронцову приходилось признать, что он фактически натравил Дмитрия на распространителей наркотиков, убивших его дочь неочищенным героином. Это казалось более целесообразным, чем видеть, как лучший подчиненный превращается в развалину за своим рабочим столом.

Пассажиры вошли в терминал.

Городская проблема наркомании разрасталась, как водоросли под лучами солнца, покрывающие всю свободную поверхность водоема. Политиканы поднимали шум, затем обо всем забывали, возвращаясь к привычному заискиванию перед иностранными компаниями, обладавшими реальной властью. Никто не хотел знать – по-настоящему знать – о наркотиках.

Словно отвечая его мыслям, портативная рация разразилась первыми рапортами. Хусейн находился в терминале аэропорта. Он направлялся к багажной карусели, затем ему предстоял проход через таможню. Как правило, рабочие не подвергались даже поверхностному обыску. Сегодня будет так же.

– Где Хусейн? – возбуждение Дмитрия висело в воздухе, как нечто легковоспламеняющееся, вроде паров бензина.

– Прошел багажную карусель. Он выглядит спокойным.

– Так и должно быть. Возможно, он проделывал этот трюк десятки раз.

Узбек был мелким торговцем, но он навел сыщиков на многоквартирный дом, обжитый семьями, родственниками и прихлебателями рабочих-иностранцев. Он покупал там очищенный героин. Героин доставлялся из Мусульманского Треугольника курьером по имени Хусейн. Это было все, что им удалось выжать. В обмен на информацию обвинение в содомии было скрыто от отца подростка. Юноша, сам наркоман, желал лишь одного – полной анонимности.

Воронцов посмотрел на своего подчиненного, едва ли не завидуя целеустремленности, державшей черты лица Дмитрия в напряжении. Так напрягается охотничий пес, почуявший добычу. Голоса в микрофоне портативной рации сливались в единый будоражащий хор. Хусейн забрал свой багаж – два чемодана – и направился через зеленый коридор таможни. Никто не остановил его, но о его выходе было доложено.

– Кто еще? – быстро спросил Воронцов. Дмитрий озадаченно взглянул на него. – Займитесь командой самолета, расспросите стюардесс, выясните, с кем он сидел. Пусть двое пойдут туда, на таможне вы больше не нужны.

– Есть, будет сделано.

Курьеров должно быть несколько – теперь, находясь на пике нервного напряжения, Воронцов ясно понимал это. Уменьшить риск, увеличить запас... Наркоманы уже начали выстраиваться в очереди перед наркологическим отделом Фонда Грейнджера, выпрашивая заменители героина, оставляя свои имена, адреса... Груз сильно запаздывал.

– Достаньте мне список пассажиров. Я хочу, чтобы каждого проверили по линии «Грейнджера – Тургенева», «Росгаза», «Сибгаза» и всех других компаний. Где они работают, связи между ними, если таковые имеются. Все поняли? Это задача на завтра.

Дмитрий благодарным жестом прикоснулся рукой в перчатке к плечу Воронцова. Тот испытал мгновенный приступ стыда, но Дмитрий не выказывал негодования по поводу того, что его оттеснили от руководства операцией. Оба ненавидели наркотики и страстно желали добиться результатов. Но Воронцов должен был признаться самому себе в том, что он всегда считал Дмитрия скорее крестоносцем, чем следователем уголовного отдела.

– Он садится в такси.

– Кто на «хвосте»? – резко спросил Воронцов.

– Не беспокойтесь, мы ведем его.

– Поехали, – обратился Воронцов к водителю. Они заняли места на заднем сиденье «волги». Автомобиль обогнул здание терминала и покатился к автостраде, гремя подвеской на неровном смерзшемся снегу. Узкие языки пламени на газовых скважинах горели в ночи, словно огни походных костров. Впереди мерцал город; жилые дома на окраинах казались скелетами, костяк которых набит разноцветными фонариками. Группа проезжала квартал за кварталом, направляясь к центру. Более крупные дома, коттеджи, обнесенные оградами заснеженные сады, церковь, кладбище, магазины еще сталинской постройки, узкие улочки. Уренгой был административным центром района, а Новый Уренгой – его пригородом. Теперь его население перевалило за сто тысяч человек и, возможно, пятнадцать-двадцать тысяч из них жили в трейлерах, бараках, строительных вагончиках и лачугах. Рабочие с Урала, Украины, из Ирана, Пакистана, Центральной Азии, продавшиеся в рабство по контракту на вахтовую работу. Их ожидали тысяча четыреста газовых скважин.

Они проехали огромный плакат, оповещавший о том, что Новый Уренгой производит две трети российского газа, четырнадцать триллионов кубических футов ежегодно. Слово «советский» было закрашено и заменено на «российский». Все вокруг казалось фантасмагорическим, почти кошмарным. За автостоянкой начинался трейлерный парк; огоньки слабо светились в необъятной темноте ночи, отдаленные друг от друга, как звезды в созвездии. Это был барачный городок компании, где полномочия Воронцова в лучшем случае воспринимались терпимо, а чаще игнорировались. Городок напоминал фабричный поселок в царской России с той поправкой, что здесь больше не было настоящих бедняков. Здесь жили отчаявшиеся, алчные, завистливые, порочные, но не нищие. Они выбрали жизнь люмпенов только ради денег. Шестьсот-семьсот тысяч рублей за неделю любой работы; миллион, два миллиона в неделю для любого, кто хотя бы в ничтожной степени обладал профессиональными навыками и проявлял ответственность.

– Такси Хусейна видите? – спросил Дмитрий по рации. Каньоны жилых домов окружали их. За шумом двигателя Воронцов смутно различал вой ветра снаружи и шорох снега под покрышками. Немногочисленные прохожие торопливо шли по тротуарам, их лица были полускрыты шарфами и меховыми шапками.

– Мы держимся прямо за ним.

– Не спугните его!

– Все о'кей, инспектор, все под контролем.

– Где вы?

– Перекресток улицы Кирова и Полярной. Стоим перед светофором.

– Держитесь на связи.

Дмитрий повернулся к Воронцову, сверкнув глазами.

– Это на самом краю зоны наблюдения. Он направляется туда.

Дмитрий держал микрофон в руке, словно оружие или нить, связывавшую его с жизнью. Автомобиль остановился перед светофорами, висевшими над перекрестком улицы Кирова и Нефтяников. Они находились в пяти кварталах от «хвоста» и такси Хусейна. Слева от них старый город утопал в сумерках, исчезая в ночи со своими кривыми улочками и сгорбленными домами. Улица впереди купалась в свете баров, отелей, клубов и кинотеатров. Улица Кирова превратилась в сплошной неоновый тоннель.

Машину занесло: никто не трудился убирать снег в начале зимы. Важнейшим транспортом были рабочие автобусы, доставлявшие людей на скважины, и тяжелые грузовики, перевозившие трубы и буровое оборудование. Перед их проездом улицы очищались снегоуборочными комбайнами. Во всех иных случаях...

– Что там? – спросил Воронцов, похлопав Дмитрия по плечу.

Синий огонек мигалки вспыхивал на фоне неоновых вывесок и небольшой толпы, собравшейся вокруг. Воронцов почувствовал, что Дмитрий готов запротестовать.

– У нас есть время, – сказал Воронцов. – Главное – быть уверенными в том, что его не выпустят из-под наблюдения. Подъезжай туда, – обратился он к водителю. – Посмотрим, что там еще наворотили.

Такое случалось нечасто, но все же случалось – пьяные, оказывавшие сопротивление при аресте, или их дружки, не желавшие останавливаться на начатом. Милиция уже потеряла в подобных стычках двух офицеров, получивших серьезные увечья, а один был убит.

«Скорая помощь» и машина милиции стояли у темного въезда в переулок. Патрульные наблюдали за происходящим, стоя рядом с автомобилем, не совсем безразличные, но едва ли по-настоящему заинтересованные. Увидев Воронцова, они вытянулись по стойке «смирно», готовые выполнять приказ. Он кивнул.

– Что у вас там?

Один из патрульных указал в глубину переулка:

– Мертвый наркоман, товарищ майор, судя по виду – сдох от холода. А этот, – палец в перчатке указал на зарешеченное заднее оконце патрульной машины, – этот пытался раздеть труп, когда тот еще не остыл. Называет себя другом умершего и утверждает, что тот не стал бы возражать.

– Арестованный тоже наркоман?

– Похоже на то. Он в плохом состоянии, видно, давно не кололся, – милиционер презрительно ухмыльнулся. Воронцов кивнул и подошел к санитарам, укладывавшим тело на носилки. Небольшая толпа уже расходилась, возвращаясь к теплу и уюту клубов и ресторанов. Он слышал смех, но не злой, а безразличный, явно по другому поводу. О наркомане уже забыли.

Ветер завывал в темноте переулка. Воронцов ощущал здесь присутствие других человеческих развалин, свернувшихся в картонных коробках и поглощавших любое пойло, способное даровать короткое забытье. Холодные звезды мерцали в небе, не замутненные неоновым светом.

Он повернулся посмотреть на тело, лежавшее на носилках. Изможденное лицо, поросшее короткой щетиной, налитые кровью глаза. Лет восемнадцать-девятнадцать, на вид русский. От одежды мертвеца воняло даже на холоде. Воронцов молча смотрел, как носилки вкатились в распахнутую заднюю дверцу машины «скорой помощи». Затем он повернулся к другому наркоману, пытавшемуся ограбить труп. Тот глядел на него глазами мертвеца на мертвенно-бледном бесстрастном лице. Воронцов пожал плечами.

– Вы полегче с ним, – проворчал он к удивлению милиционеров. – Просто заприте и дайте какого-нибудь зелья из наркологического отдела.

Милиционеры изумленно смотрели на него.

– Хорошо, сделаем.

Воронцов кивнул, сам удивляясь своему поведению. Садясь обратно в машину, он увидел на лице Дмитрия загнанное, фанатичное выражение монаха из романа Достоевского – подвижника, воюющего за душу Нового Уренгоя. Воронцов часто обыгрывал про себя образ Дмитрия как религиозного фанатика, но теперь это казалось уже не столь занятным, как раньше.

– Вас вызывают, – сообщил Дмитрий и одними губами добавил: – Бакунин.

Воронцов взял у Дмитрия сотовый телефон.

– Слушаю, товарищ полковник. Чем могу быть полезен?

– Я решил сам повести расследование по делу Роулса, – заявил Бакунин. – Пришлите мне все, что вам удалось узнать... Насколько я понимаю, не слишком много?

– Не слишком, – согласился Воронцов. – Появились аспекты, связанные с безопасностью?

– Я перевожу расследование на новый уровень, чтобы ублажить американцев. Вы не возражаете?

– Ни в коей мере, товарищ полковник. Желаю удачи.

Воронцов выключил телефон, положил аппарат между собой и Горовым на заднее сиденье и пожал плечами.

– Бакунин хочет забрать дело Роулса к себе?

Воронцов кивнул.

– Похоже на то. Что ж, в добрый час, – он потер руки. – А теперь давай-ка займемся нашей работой!

– Он расплатился с таксистом, – ожила рация. – Входит в дом с обоими чемоданами.

– Великолепно, – выдохнул Дмитрий.

* * *

Равнины Мэриленда сверкали красками поздней осени. Над Грейт-Фоллс стоял ясный день. Мирная природа Вирджинии и человек, находившийся в шоке от страшного события, в возможность которого он все еще никак не мог поверить.

Лок стоял на террасе с задней стороны особняка, глядя на сады, спускавшиеся по склону к Потомаку. Его дыхание пахло теперь лишь остывающим кофе, чашку которого он держал в сложенных ковшиком ладонях. Он чувствовал себя застывшим и онемевшим.

«Да, это моя сестра... да, это мой зять... дворецкий, да, дворецкий, мистер Стиллман...» А под деревом, возле главных ворот: «Да, это его охранник».

Вот и все, что он мог сделать или сказать. Лейтенант Фолкнер держался вежливо и внимательно, по-деловому. Он проявил достаточно чуткости, вскоре после опознания позволив Локу уйти на кухню, где тарелки и хрусталь, оставшиеся после вечеринки, были уже вымыты до блеска и разложены в ящики, готовые к отправке обратно в прокатные фирмы. В воздухе висел запах объедков. Он старался вытолкнуть из разума воспоминания о Бет, отбрасываемые каждой поверхностью, каждым предметом, к которому он прикасался. Бет выглядела... просто мертвой. Не испуганной, не удивленной, – просто безжизненной.

«Драгоценности, да...» Пустые ящики и коробки в ее спальне. «Да, Писарро... да, вещь весьма ценная...» Пустые рамы и светлые прямоугольники на стенах библиотеки и главной гостиной. «Я не знаю, сколько ценностей мой зять хранил здесь в наличных деньгах или в ценных бумагах...» Сейф в кабинете Билли был вскрыт с помощью взрывчатки. Пропало серебро, некоторые ценные нефритовые статуэтки, рисунки, украшения... На полу валялись клочья пакли, пенопластовые шарики, обрывки оберточной бумаги...

Профессионалы. Целая шайка. Может быть, даже заказное ограбление, как сказал Фолкнер. «А они... они обычно убивают?» – спросил Лок. «Иногда, но не часто. В данном случае они не собирались ждать, пока дом опустеет».

Конец истории. Конец существования Бет. Угасла. «За побрякушки, за проклятые побрякушки!» – выкрикнул Лок в единственной вспышке неистовства.

«Украдено ценностей на два миллиона долларов, – пробормотал в ответ Фолкнер, сжавший его руку. – А может быть, и больше. Мне очень жаль, но такое случается».

Фолкнер сказал, что полиция обнаружила список гостей, приглашенных на вечеринку, и его не будут беспокоить по этому поводу. «А вы сами когда ушли, мистер Лок?»

Потом Фолкнер наконец ушел из кухни. Свет ламп резал Локу глаза. Ему хотелось бежать прочь из дома, от воспоминаний о Бет на вершине ее счастья и уверенности в себе, не подозревавшей...

Теперь он мог видеть лишь девочку четырьмя годами старше себя, пытавшуюся не плакать, когда ей сказали, что мама с папой погибли в автокатастрофе. Оба умерли. Это воспоминание давило на него все время, пока он слушал Фолкнера, как бы сильно он "и пытался загнать его в глухие уголки сознания. Теперь оно осталось единственной памятью о Бет, и это особенно ужасало.

Лок отхлебнул из кружки. Кофе уже совсем остыл, и это взбесило его. Он швырнул кружку на лужайку через каменную балюстраду. Встревоженная белка стрелой метнулась в кусты. Серая полоска жидкости выгнулась в воздухе, словно хвост кометы.

Теперь, когда у него в руках ничего не осталось, руки его затряслись. Лок смотрел на них, изнывая от желания совершить насилие, отомстить...

О Боже... Яркая, красно-золотисто-зеленая осень насмехалась над ним, ясное утро было безмятежным и безразличным. Он слышал карканье ворон, чириканье других птиц. О Боже...