Крисп Гай СаллюстийО заговоре Катилины

Гай Саллюстий Крисп

О заговоре Катилины

1 - 61

1. (1) Всем людям, стремящимся отличаться от остальных, следует всячески стараться не прожить жизнь безвестно, подобно скотине, которую природа создала склоненной к земле и покорной чреву. (2) Вся наша сила ведь - в духе и теле: дух большей частью повелитель, тело - раб; первый у нас - общий с богами, второе - с животными. (3) Поэтому мне кажется более разумным искать славы с помощью ума, а не тела, и, так как сама жизнь, которой мы радуемся, коротка, оставлять по себе как можно более долгую память. (4) Потому что слава, какую дают богатство и красота, скоротечна и непрочна, доблесть же - достояние блистательное и вечное. (5) Люди издавна ведут яростный спор о том, чему больше обязано своими успехами военное дело: физической ли силе или доблести духа? (6) Ибо, прежде чем начинать, надо подумать, а подумав - действовать быстро. (7) Так и то и другое, недостаточное само по себе, нуждается во взаимной помощи.

2. (1) И вот вначале цари (а на земле власть сперва обозначали так), следуя своим противоположным склонностям, развивали одни - природный ум, другие - тело. Тогда люди еще жили, не зная честолюбия, каждый был доволен своей судьбой. (2) Но когда в Азии Кир, в Греции лакедемоняне и афиняне начали захватывать города и покорять народы, когда поводом к войне стала жажда господства, когда величайшую славу усматривали в величайшей власти, только тогда люди на основании собственного опыта и деятельности поняли, что на войне важнее всего ум. (3) И если бы у царей и властителей доблесть духа была в мирное время столь же сильна, как и в военное, то дела человеческие протекали бы более размеренно и гладко и мы бы не видели, как одно увлекается в одну, другое в другую сторону, как все сменяется и смешивается. (4) Ведь власть легко сохранить теми же средствами, какими она была достигнута. (5) Но когда на смену труду пришла леность, на смену сдержанности и справедливости - необузданность и гордыня, их судьба изменилась одновременно с их нравами. (6) Так власть всегда передается к лучшему человеку от худшего. (7) То, чего люди достигают, возделывая землю, плавая по морям, возводя строения, зависит от доблести. (8) И вот многие, рабы своего чрева и любители поспать, невежественные и неотесанные, провели жизнь подобно путешественникам; для них, конечно, наперекор природе, тело служит для наслаждения, а душа - бремя. Их жизнь и их смерть я оцениваю одинаково, так как об обеих хранится молчание. (9) Но действительно живущим и наслаждающимся жизнью я считаю только того, кто, ревностно отдаваясь какому-либо делу, ищет доброй молвы о своих достославных деяниях или прекрасных качествах.

3. (1) Но ввиду множества дел природные наклонности одному указывают один путь, другому другой. Прекрасно - достойно служить государству, не менее важно достойно говорить о нем. И в мирное и в военное время прославиться можно, и восхваляют многих из тех, кто совершил деяния сам и кто чужие деяния описал. (2) При этом мне самому (хотя писателя и деятеля венчает далеко не одинаковая слава) описание подвигов все же кажется весьма трудным делом: во-первых, потому, что деяния надо описывать подходящими словами, затем, так как большинство людей, если ты что-нибудь осудишь, сочтет, что это сказано по недоброжелательности и из зависти; если же ты упомянешь о великой доблести и славе честных людей, то каждый равнодушно примет то, что он, по его мнению, и сам может легко совершить; но то, что превыше этого, признает вымышленным и ложным. (3) Меня самого, подобно многим, еще совсем юнцом охватило стремление к государственной деятельности, и у меня здесь было много огорчений. Ибо вместо совестливости, воздержности, доблести процветали наглость, подкупы, алчность. (4) Хотя в душе я и презирал все это, не склонный к дурному поведению, однако в окружении столь тяжких пороков моя неокрепшая молодость, испорченная честолюбием, им не была чужда. (5) И меня, осуждавшего дурные нравы других, тем не менее мучила такая же жажда почестей, какая заставляла их страдать от злоречия и ненависти.

4. (1) И вот, когда мой дух успокоился после многих несчастий и испытаний и я решил прожить остаток жизни вдали от государственных дел, у меня не было намерения ни тратить свой добрый досуг, предаваясь лености и праздности, ни проводить жизнь, усиленно занимаясь земледелием и охотой обязанностями рабов; (2) нет, вернувшись к тому же начинанию и склонности своей молодости, от которых меня когда-то отвлекло дурное честолюбие, я решил описать по частям деяния римского народа, насколько те или другие из них казались мне достойными упоминания, тем более что духом я был свободен от надежд, страхов и не принадлежал ни к одной из сторон, существовавших в государстве. (3) Итак, с правдивостью, с какой только смогу, коротко поведаю о заговоре Катилины; (4) ведь именно это злодеяние сам я считаю наиболее памятным из всех по беспримерности преступления и его опасности для государства. (5) Прежде чем начинать повествование, считаю нужным вкратце рассказать о нравах этого человека.

5. (1) Луций Катилина, человек знатного происхождения, отличался большой силой духа и тела, но злым и дурным нравом. (2) С юных лет ему были по сердцу междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты, и в них он и провел свою молодость. (3) Телом он был невероятно вынослив в отношении голода, холода, бодрствования. (4) Духом был дерзок, коварен, переменчив, мастер притворяться и скрывать что угодно, жаден до чужого, расточитель своего, необуздан в страстях; красноречия было достаточно, разумности мало. (5) Его неуемный дух всегда стремился к чему-то чрезмерному, невероятному, исключительному. (6) После единовластия Луция Суллы его охватило неистовое желание встать во главе государства, но как достичь этого - лишь бы только заполучить царскую власть, - ему было безразлично. (7) С каждым днем все сильнее возбуждался его необузданный дух, подстрекаемый недостатком средств и сознанием совершенных преступлений; и то и другое усиливалось из-за его наклонностей, о которых я уже говорил. (8) Побуждали его, кроме того, и испорченные нравы гражданской общины, страдавшие от двух наихудших противоположных зол: роскоши и алчности. (9) Так как случай напомнил мне о нравах гражданской общины, то самый предмет, мне кажется, заставляет вернуться назад и вкратце рассмотреть установления наших предков во времена мира и войны: как они правили государством и сколь великим оставили его нам; как оно, постепенно изменяясь, из прекраснейшего [и наилучшего] стало сквернейшим и опозорившимся.

6. (1) Город Рим, насколько мне известно, основали и вначале населяли троянцы, которые, бежав под водительством Энея из своей страны, скитались с места на место, а с ними и аборигены, дикие племена, не знавшие ни законов, ни государственной власти, свободные и никем не управляемые. (2) Когда они объединились в пределах городских стен, то они, хотя и были неодинакового происхождения, говорили на разных языках, жили каждый по своим обычаям, все же слились воедино с легкостью, какую трудно себе представить: так в короткое время разнородная, и притом бродячая, толпа благодаря согласию стала гражданской общиной. 3) Но когда их государство, в котором умножилось число граждан, улучшились нравы, появились новые земли, стало казаться достаточно процветающим и достаточно могущественным, то, как очень часто случается, благоденствие породило зависть. (4) И вот соседние цари и народы стали войнами испытывать их мощь; из их друзей помощь им оказывали немногие; остальные, охваченные страхом, держались вдали от опасностей. (5) Но римляне и у себя дома, и на войне были настороже: спешили, готовились, ободряли друг друга, выступали навстречу врагам, оружием защищали свободу, родину и родителей. Впоследствии, доблестью своей отвратив опасности, они приходили на помощь союзникам и друзьям и, не столько получая, сколько оказывая услуги, завязывали дружеские отношения. (6) Власть у них была основана на законах, образ правления назывался царским. Избранные мужи, с годами ослабевшие телом, но благодаря своей мудрости сильные умом, заботились о благополучии государства. Их ввиду их возраста или сходства обязанностей именовали отцами. (7) Позднее, когда царская власть, сперва служившая охране свободы и расширению государства, превратилась в высокомерный произвол, то после изменения образа правления был установлен годичный срок власти и избрали двух правителей; предки наши думали, что благодаря этому человек никак не может возгордиться ввиду своей непомерной власти.

7. (1) С тех пор каждый начал преувеличивать свои достоинства и все более и более кичиться своими способностями. (2) Ибо царям честные люди подозрительнее, чем дурные, и чужая доблесть всегда их страшит. (3) Но трудно поверить, в сколь краткий срок гражданская община усилилась, достигнув свободы, и сколь великая жажда славы овладела людьми. (4) Вначале юношество, как только становилось способно переносить тяготы войны, обучалось в трудах военному делу в лагерях, и к прекрасному оружию и боевым коням его влекло больше, чем к распутству и пирушкам. (5) Поэтому для таких мужей не существовало ни непривычного труда, ни недоступной и непроходимой местности, ни внушающего страх вооруженного врага; их доблесть превозмогала все. (6) Но между собой они энергично соперничали из-за славы; каждый спешил поразить врага, взойти на городскую стену, совершить такой подвиг на глазах у других; это считали они богатством, добрым именем и великой знатностью. До похвал они были жадны, деньги давали щедро, славы желали великой, богатств честных. (7) Я мог бы напомнить, в каких местах римский народ малыми силами разбил многочисленные полчища врагов, какие природой укрепленные города взял с боя, если бы это не отвлекло нас слишком далеко от нашего замысла.

8. (1) Но Фортуна властвует, конечно, во всяком деле; она не столько по справедливости, сколько по своему произволу все возвышает или оставляет в тени. (2) Подвиги афинян, по моему мнению, были достаточно блистательны и великолепны, но гораздо менее значительны, чем о них говорит молва. (3) Но так как в Афинах появились писатели чрезвычайного дарования, то деяния афинян и прославляются во всем мире как величайшие. (4) Поэтому доблесть тех, кто совершил деяния, оценивается так высоко, как ее только смогли превознести выдающиеся умы. (5) Но у римского народа никогда не было таких людей, так как все самые дальновидные были и самыми занятыми; умственный труд всегда сопровождался упражнениями для тела; все лучшие люди предпочитали действовать, а не говорить, - чтобы другие прославляли их подвиги, а не сами они рассказывали о чужих.

9. (1) Итак, и во времена мира, и во времена войны добрые нравы почитались, согласие было величайшим, алчность - наименьшей. Право и справедливость зиждились на велении природы в такой же мере, в какой и на законах. (2) Ссоры, раздоры, неприязнь - это было у врагов; граждане соперничали между собой в доблести. Во время молебствий они любили пышность, в частной жизни были бережливы, друзьям - верны. (3) Двумя качествами храбростью на войне и справедливостью после заключения мира - они руководствовались, управляя государством. (4) Вот какими весьма вескими доказательствами этого я располагаю: во время войны тех, кто вопреки приказанию вступил в бой с врагом и, несмотря на приказ об отходе, задержался на поле битвы, карали чаще, чем тех, кто осмелился покинуть знамена и, будучи опрокинут, вынужден был отступить; (5) но во времена мира они правили не столько страхом, сколько милостями, и, испытав обиду, предпочитали прощать, а не преследовать за нее.

10. (1) Но когда государство благодаря труду и справедливости увеличилось, когда могущественные цари были побеждены в войнах, дикие племена и многочисленные народы покорены силой, Карфаген, соперник Римской державы, разрушен до основания и все моря и страны открылись для победителей, то Фортуна начала свирепствовать и все ниспровергать. (2) Кто ранее легко переносил труды, опасности, сомнительные и даже трудные обстоятельства, для тех досуг и богатства, желанные в иных случаях, становились бременем и несчастьем. (3) И вот, сначала усилилась жажда денег, затем - власти; все это было как бы главной пищей для всяческих зол. (4) Ибо алчность уничтожила верность слову, порядочность и другие добрые качества; вместо них она научила людей быть гордыми, жестокими, продажными во всем и пренебрегать богами. (5) Честолюбие побудило многих быть лживыми, держать одно затаенным в сердце, другое - на языке готовым к услугам, оценивать дружбу и вражду не по их сути, а по их выгоде и быть добрыми не столько в мыслях, сколько притворно. (6) Вначале это усиливалось постепенно, иногда каралось; впоследствии, когда людей поразила зараза, подобная мору, гражданская община изменилась; правление из справедливейшего и наилучшего стало жестоким и нестерпимым.

11. (1) Но вначале честолюбие мучило людей больше, чем алчность, и все-таки оно, хотя это и порок, было ближе к доблести. (2) Ибо славы, почестей, власти жаждут в равной мере и доблестный, и малодушный человек; но первый добивается их по правильному пути; второй, не имея благих качеств, действует хитростью и ложью. (3) Алчности свойственна любовь к деньгам, которых не пожелал бы ни один мудрый; они, словно пропитанные злыми ядами, изнеживают тело и душу мужа; алчность всегда безгранична, ненасытна и не уменьшается ни при изобилии, ни при скудости. (4) Когда Луций Сулла, силой оружия захватив власть в государстве, после хорошего начала закончил дурно, все начали хватать, тащить; один желал иметь дом, земли - другой, причем победители не знали ни меры, ни сдержанности, совершали против граждан отвратительные и жестокие преступления. (5) К тому же Луций Сулла, дабы сохранить верность войска, во главе которого он стоял в Азии, вопреки обычаю предков содержал его в роскоши и чересчур вольно. В приятной местности, доставлявшей наслаждения, суровые воины, жившие в праздности, быстро развратились. (6) Там впервые войско римского народа привыкло предаваться любви, пьянствовать, восторгаться статуями, картинами, чеканными сосудами, похищать их в частных домах и общественных местах, грабить святилища, осквернять все посвященное и не посвященное богам. (7) Таким образом, эти солдаты, одержав победу, ничего не оставили побежденным. (8) Ибо удачи ослабляют дух даже мудрых. Как же люди с испорченными нравами могли сохранить самообладание, будучи победителями?

12. (1) Когда богатства стали приносить почет и сопровождаться славой, властью и могуществом, то слабеть начала доблесть, бедность - вызывать презрение к себе, бескорыстие - считаться недоброжелательностью. (2) И вот из-за богатства развращенность и алчность наряду с гордыней охватили юношество, и оно бросилось грабить, тратить, ни во что не ставить свое, желать чужого, пренебрегать совестливостью, стыдливостью, божескими и человеческими законами, ни с чем не считаться и ни в чем не знать меры. (3) Стоит, осмотрев дома и усадьбы, возведенные наподобие городов, взглянуть на храмы богов, построенные нашими предками, благочестивейшими из смертных. (4) Ведь они украшали святилища набожностью, дома свои - славой и побежденных лишали одной только свободы совершать противозакония. (5) А наши современники, трусливейшие люди, преступнейшим образом отбирают у союзников все, что храбрейшие мужи как победители им когда-то оставили; как будто совершать противозакония и значит осуществлять власть.

13. (1) Надо ли упоминать о том, чему может поверить только очевидец, что многие частные лица сравнивали с землей горы, моря мостили? (2) Для них, мне кажется, забавой были богатства; ведь они могли бы с честью ими владеть, а торопились растратить их позорно. (3) Далее, их охватила не меньшая страсть к распутству, обжорству и иным удовольствиям: мужчины стали вести себя как женщины, женщины - открыто торговать своим целомудрием. Чтобы разнообразить свой стол, они обшаривали землю и море; ложились спать до того, как их начинало клонить ко сну; не ожидали ни чувства голода или жажды, ни холода, ни усталости, но в развращенности своей предупреждали их появление. (4) Все это, когда собственных средств уже не хватало, толкало молодежь на преступления. (5) Человеку, преисполненному дурных качеств, нелегко было отказаться от своих прихотей; тем безудержнее предавался он стяжанию и всяческим тратам.

14. (1) В столь большой и столь развращенной гражданской общине Катилина (сделать это было совсем легко) окружил себя гнусностями и преступлениями, словно отрядами телохранителей. (2) Ибо любой развратник, прелюбодей, завсегдатай харчевен, который игрой в кости, чревоугодием, распутством растратил отцовское имущество и погряз в долгах, дабы откупиться от позора или от суда, (3) кроме того, все паррициды любого происхождения, святотатцы, все осужденные по суду или опасающиеся суда за свои деяния, как и те, кого кормили руки и язык лжесвидетельствами или убийствами граждан, наконец, все те, кому позор, нищета, дурная совесть не давали покоя, были близкими Катилине и своими людьми для него. (4) А если человек, еще не виновный ни в чем, оказывался в числе друзей Катилины, то он от ежедневного общения с ними и из-за соблазнов легко становился равен и подобен другим. (5) Но более всего Катилина старался завязывать дружеские связи с молодыми людьми; их, еще податливых и нестойких, легко было опутать коварством. (6) Ибо в соответствии с наклонностями каждого, в зависимости от его возраста Катилина одному предоставлял развратных женщин и юношей, другому покупал собак и лошадей, словом, не жалел денег и не знал меры, только бы сделать их обязанными и преданными ему. (7) Кое-кто, знаю я, даже думал, что юноши, посещавшие дом Катилины, бесчестно торговали своим целомудрием; но молва эта была основана не столько на кем-то собранных сведениях, сколько на чем-то другом.

15. (1) Уже в ранней молодости Катилина совершил много гнусных прелюбодеяний - со знатной девушкой, со жрицей Весты и другие подобные проступки, нарушив законы божеские и человеческие. (2) Впоследствии его охватила любовь к Аврелии Орестилле, в которой, кроме ее красоты, человек порядочный похвалить не мог бы ничего; но так как она, боясь иметь взрослого пасынка, не решалась вступать с ним в брак, Катилина (в этом не сомневается никто), убив сына, освободил дом для преступного брака. (3) Именно это обстоятельство, по моему мнению, и послужило главной причиной, заставившей его торопиться со своим злодеянием. (4) Ведь его мерзкая душа, враждебная богам и людям, не могла успокоиться ни бодрствуя, ни отдыхая: до такой степени угрызения совести изнуряли его смятенный ум. (5) Вот почему лицо его было без кровинки, блуждал его взор, то быстрой, то медленной была походка. Словом, в выражении его лица сквозило безумие.

16. (1) Итак, юношей, которых Катилина, как мы уже говорили, к себе привлек, он многими способами обучал преступлениям. (2) Из их числа он поставлял лжесвидетелей и подделывателей завещаний, учил их не ставить ни во что свое честное слово, благополучие, опасности; впоследствии, лишив их доброго имени и чувства чести, он требовал от них иных, более тяжких преступлений. (3) Если в настоящее время возможности совершать преступления не было, он все же подстерегал и убивал людей, ни в чем не виноватых, словно они были виноваты; видимо, для того чтобы от праздности не затекали руки или не слабел дух, Катилина без всякого расчета предпочитал быть злым и жестоким. (4) Положившись на таких друзей и сообщников, а также и потому, что долги повсеместно были огромны и большинство солдат Суллы, прожив свое имущество и вспоминая грабежи и былые победы, жаждали гражданской войны, Катилина и решил захватить власть в государстве. (5) В Италии войска не было; Гней Помпей вел войну на краю света; у самого Катилины, добивавшегося консулата, была твердая надежда на избрание; сенат не подозревал ничего; все было безопасно и спокойно; но именно это и было на руку Катилине.

17. (1) И вот приблизительно в июньские календы, когда консулами были Луций Цезарь и Гай Фигул, он сначала стал призывать сообщников одного за другим, - одних уговаривать, испытывать других, указывать им на свою мощь, на беспомощность государственной власти, на большие выгоды от участия в заговоре. (2) Достаточно выяснив то, что он хотел знать, он собирает к себе тех, у кого были наибольшие требования и кто был наиболее нагл. (3) К нему собрались: из сенаторского сословия - Публий Лентул Сура, Публий Автроний, Луций Кассий Лонгин, Гай Цетер, Публий и Сервий, сыновья Сервия Суллы, Луций Варгунтей, Квинт Анний, Марк Порций Лека, Луций Бестия, Квинт Курий; (4) кроме того, из всаднического сословия - Марк Фульвий Нобилиор, Луций Статилий, Публий Габиний Капитон, Гай Корнелий и многие люди из колоний и муниципиев, знатные у себя на родине. (5) Кроме того, в заговоре участвовали, хоть и менее явно, многие знатные люди, которых надежды на власть побуждали больше, чем отсутствие средств или какая-нибудь другая нужда. (6) Впрочем, большинство юношей, особенно знатных, сочувствовали замыслам Катилины; те из них, у кого была возможность жить праздно, или роскошно, или развратно, предпочитали неопределенное определенному, войну миру. (7) В те времена кое-кто был склонен верить, что замысел этот был небезызвестен Марку Лицинию Крассу; так как Гней Помпей, которому он завидовал, стоял во главе большого войска, то Красс будто бы и хотел, чтобы могуществу Помпея противостояла какая-то сила, в то же время уверенный в том, что в случае победы заговора он без труда станет его главарем.

18. (1) Впрочем, уже и ранее кучка людей устраивала заговор против государства; среди них был и Катилина; об этом заговоре я расскажу возможно правдивее. (2) В год консулата Луция Тулла и Мания Лепида избранные консулы Публий Автроний и Публий Сулла, привлеченные к суду на основании законов о домогательстве, понесли наказание. (3) Вскоре после этого Катилину, обвиненного в лихоимстве, лишили возможности добиваться консулата, так как он не смог заявить об этом в законный срок. (4) В это же время в Риме жил некий Гней Писон, знатный молодой человек необычайной наглости, обнищавший, властолюбивый; бедность и дурные нравы побуждали его вызывать беспорядки в государстве. (5) Посвятив его в свой замысел приблизительно в декабрьские ноны, Катилина и Автроний намеревались убить на Капитолии в январские календы консулов Луция Котту и Луция Торквата и, захватив фасцы, послать Писона во главе войска, чтобы он занял обе Испании. (6) Когда замысел этот был раскрыт, они перенесли убийство на февральские ноны. (7) На этот раз они задумали умертвить не только консулов, но и большинство сенаторов. (8) И вот, не поторопись Катилина подать перед курией знак своим сообщникам, в тот день произошло бы преступление, тяжелейшее со времени основания города Рима. Но вооруженные люди еще не собрались в нужном числе, что и расстроило их планы.

19. (1) После этого Писон, бывший квестором, по настоянию Красса, знавшего его как злого недруга Гнея Помпея, был послан в Ближнюю Испанию как пропретор. (2) Сенат, однако, весьма охотно предоставил Писону эту провинцию, так как хотел, чтобы этот мерзкий человек находился вдали от дел государства, а также и потому, что очень многие честные люди видели в нем опору, а могущество Гнея Помпея уже тогда внушало страх. (3) Но Писон этот был в провинции убит в пути испанскими всадниками, бывшими в его войске. (4) Некоторые утверждают, что варвары не стерпели несправедливости, заносчивости, жестокости его власти; (5) другие же говорят, что эти всадники, давнишние и верные клиенты Гнея Помпея, напали на Писона с его согласия, что до сего времени испанцы никогда не совершали такого преступления, а между тем они в прошлом испытали жестокое господство многих наместников. Мы оставим этот вопрос открытым. (6) О первом заговоре сказано достаточно.

20. (1) Увидев, что те, кого я назвал выше, собрались, Катилина, хотя он и не раз подолгу беседовал с каждым из них в отдельности, все-таки, находя полезным для себя обратиться к ним ко всем сообща и ободрить их, увел их в отдаленную часть дома и там, избавившись от всех возможных свидетелей, произнес перед ними речь приблизительно такого содержания: (2) "Не будь доблесть и верность ваши достаточно известны мне, от благоприятного случая нам было бы мало проку; великие надежды и та власть, что у нас в руках, были бы тщетны, а сам я с трусливыми и ничтожными людьми не стал бы гоняться за неверным вместо верного. (3) Но так как я во многих, и притом трудных, случаях оценил вас как храбрых и преданных людей, то я потому и решился приступить к величайшему и прекраснейшему делу, как и потому, что добро и зло, как я понял, для вас и для меня одни и те же. (4) Ведь именно в том, чтобы хотеть и не хотеть одного и того же, и состоит прочная дружба. (5) О том, что я задумал, все вы, каждый порознь, уже слыхали ранее. (6) Впрочем, с каждым днем меня охватывает все большее негодование всякий раз, как подумаю, в каком положении мы окажемся, если сами не защитим своей свободы. (7) Ибо с того времени, как кучка могущественных людей целиком захватила власть в государстве, цари и тетрархи - их постоянные данники, народы и племена платят им подати, мы, все остальные, деятельные, честные, знатные и незнатные, были чернью, лишенной влияния, лишенной авторитета, зависевшей от тех, кому мы, будь государство сильным, внушали бы страх. (8) Поэтому всякое влияние, могущество, магистратуры, богатства находятся у них в руках там, где они хотят; нам оставили они неудачи на выборах, судебные преследования, приговоры, нищету. (9) Доколе же будете вы терпеть это, о храбрейшие мужи? Не лучше ли мужественно умереть, чем позорно лишиться жалкой и бесчестной жизни, когда ты был посмешищем для высокомерия других? (10) Но поистине богов и людей привожу в свидетели! - победа в наших руках. Сильна наша молодость, дух могуч. Напротив, у них с годами и вследствие их богатства все силы ослабели. Надо только начать, остальное придет само собой. (11) И право, кто, обладая духом мужа, может стерпеть, чтобы у тех людей были в избытке богатства, дабы они проматывали их, строя дома на море и сравнивая с землей горы, а у нас не было средств даже на необходимое; чтобы они соединяли по два дома и больше, а у нас нигде не было семейного очага? (12) Покупая картины, статуи, чеканную утварь, разрушая новые здания, возводя другие, словом, всеми способами тратя и на ветер бросая деньги, они, однако, при всех своих прихотях, промотать богатства свои не могут. (13) А вот у нас в доме нужда, вне стен его - долги, скверное настоящее, гораздо худшее будущее. Словом, что нам остается, кроме жалкой жизни? (14) Так пробудитесь! Вот она, вот она, столь вожделенная свобода! Кроме того, перед вами богатства, почет, слава. Фортуна назначила все это в награду победителям. (15) Положение, время, судебные преследования, нищета, великолепная военная добыча красноречивее, чем мои слова, побуждают вас действовать. (16) Располагайте мною либо как военачальником, либо как простым солдатом; я буду с вами и духом, и телом. (17) Именно так надеюсь я поступать, сделавшись консулом, если только меня не обманывает предчувствие и вы предпочитаете быть рабами, а не повелевать".

21. (1) Услышав это, люди, страдавшие от множества всяческих зол, но ничего не имевшие и ни на что хорошее не надеявшиеся, - хотя им и казалась большой платой уже самая возможность нарушить спокойствие - все-таки в большинстве своем пожелали узнать, каким образом будет он вести войну, каких наград добьются они оружием, на какие выгоды и где могут они рассчитывать теперь или в будущем. (2) Тогда Катилина посулил им отмену долгов, проскрипцию состоятельных людей, магистратуры, жреческие должности, возможность грабить и все прочее, что несут с собой война и произвол победителей. (3) Кроме того, по его словам, в Ближней Испании находится Писон, в Мавритании-во главе войска Публий Ситтий из Нуцерии - оба его сообщники; консулата добивается Гай Антоний, который, как он надеется, станет его коллегой, - его близкий друг и человек, страдающий от всяческих затруднений; вместе с ним он, сделавшись консулом, начнет действовать. (4) Кроме того, он громко упрекал всех честных людей, а каждого из своих восхвалял, называя его по имени; одному напоминал о его нищете, другому - о его вожделениях, большинству - о судебных преследованиях или о грозящем им позоре, многим - о победе Суллы, которая принесла им добычу. (5) Увидев, что все возбуждены, Катилина, предложив им поддерживать его кандидатуру, распустил собрание.

22. (1) В те времена говорили, что Катилина, после своей речи заставив сообщников присягнуть в верности его преступным замыслам, обнес их чашами с человеческой кровью, смешанной с вином; (2) затем, когда все после заклятия отведали вина, как по обычаю делается при торжественных священнодействиях, он открыл им свой замысел и повторил, что он так поступил, дабы они больше доверяли друг другу как соучастники в столь тяжком преступлении. (3) Кое-кто полагал, что это и многое другое придумано людьми, рассчитывавшими смягчить возникшую впоследствии ненависть к Цицерону указаниями на тяжесть преступления казненных. (4) Нам дело это, несмотря на его важность, кажется недостаточно ясным.

23. (1) Среди этих заговорщиков был Квинт Курий, человек весьма знатного происхождения, запятнанный постыдными и позорными поступками; цензоры исключили его из сената за распутство. (2) Тщеславие этого человека не уступало его наглости; он не мог ни умолчать о том, что слыхал, ни скрыть свои собственные преступления; коротко говоря, ни слов, ни поступков своих не взвешивал. (3) Он уже давно состоял в любовной связи с Фульвией, знатной женщиной. Он не всегда был ей по сердцу, так как, лишенный средств, не мог делать ей подарки; но, неожиданно расхваставшись, начал сулить ей золотые горы, а иногда угрожал ей кинжалом, если она не будет покорна; под конец он стал вести себя наглее обычного. (4) Фульвия, однако, узнав причину заносчивости Курия, не стала скрывать опасность, угрожавшую государству; умолчав об источнике, она рассказала многим о заговоре Катилины: что она узнала и каким образом. (5) Это обстоятельство более всего и внушило людям желание вверить консулат Марку Туллию Цицерону. (6) Ибо ранее большая часть знати горела ненавистью, и считалось как бы осквернением консульской должности, если бы ее достиг новый человек, каким бы выдающимся он ни был. Но перед опасностью ненависть и гордость отступили.

24. (1) И вот после комиций консулами объявили Марка Туллия и Гая Антония; это вначале потрясло заговорщиков. (2) Но все же бешенство Катилины не ослабевало; наоборот, с каждым днем замыслы его ширились; он собирал оружие в удобных для этого местностях Италии; деньги, взятые в долг им самим или по поручительству друзей, отправлял в Фезулы к некоему Манлию, который впоследствии был зачинщиком войны. (3) В это время он, говорят, завербовал множество разных людей, а также и нескольких женщин, которые вначале могли давать огромные средства, торгуя собой; впоследствии, когда с годами уменьшились только их доходы, но не их роскошь, они наделали больших долгов. (4) С их помощью Катилина считал возможным поднять городских рабов, поджечь Город, а мужей их либо привлечь на свою сторону, либо убить.

25. (1) Среди них была и Семпрония, с мужской решительностью совершившая уже не одно преступление. (2) Ввиду своего происхождения и внешности, как и благодаря своему мужу и детям, эта женщина была достаточно вознесена судьбой; знала греческую и латинскую литературу, играла на кифаре и плясала изящнее, чем подобает приличной женщине; она знала еще многое из того, что связано с распущенностью. (3) Ей всегда было дорого все, что угодно, но только не пристойность и стыдливость; что берегла она меньше деньги ли или свое доброе имя, было трудно решить. Ее сжигала такая похоть, что она искала встречи с мужчинами чаще, чем они с ней. (4) Она и в прошлом не раз нарушала слово, клятвенно отрицала долг, была сообщницей в убийстве; роскошь и отсутствие средств ускорили ее падение. (5) Однако умом она отличалась тонким: умела сочинять стихи, шутить, говорить то скромно, то неясно, то лукаво; словом, в ней было много остроумия и много привлекательности.

26. (1) Закончив эти приготовления, Катилина тем не менее добивался консулата на следующий год, надеясь, что ему, если он будет избран, легко будет полностью подчинить себе Антония. И даже в это время он не был спокоен, но строил всяческие козни против Цицерона. (2) А у того не было недостатка ни в хитрости, ни в изворотливости, и он принимал меры предосторожности. (3) Ведь еще в начале своего консулата он многими обещаниями добился через Фульвию, чтобы Квинт Курий, о котором я уже говорил, выдавал ему замыслы Катилины. (4) Кроме того, соглашением о провинциях он помешал своему коллеге Антонию вносить предложения во вред государству; сам он был окружен тайной охраной из друзей и клиентов. (5) Когда настал день выборов и Катилина потерпел неудачу и в соискании должности, и в покушении на консулов, подготовленном им на Марсовом поле, он решил начать войну и прибегнуть к крайним мерам, так как его тайные попытки окончились позорным провалом.

27. (1) И вот он послал Гая Манлия в Фезулы и в ближайшую к ним часть Этрурии, некоего камеринца Септимия - в Пиценскую область, Гая Юлия - в Апулию; кроме того, других - в разные местности, где каждый из них, как он ожидал, мог бы быть ему полезен. (2) В то же время он усиленно действовал в самом Риме - замышлял покушения на консулов, готовил поджоги, занимал с вооруженными людьми удобные места, сам ходил с мечом и то же другим приказывал, велел им быть всегда настороже и наготове, днем и ночью торопился, бодрствовал, но ни от недосыпания, ни от трудов не уставал. (3) Наконец, так как его многочисленные усилия ни к чему не приводили, он через Марка Порция Леку поздней ночью снова созывает главарей заговора (4) и там после долгих сетований на их бездействие сообщает им, что послал Манлия к множеству людей, которых он собрал, дабы они взялись за оружие; что он отправил одних людей в одни, а других в другие подходящие местности, где было бы удобно начать войну, и сам хочет выехать к войску, но сперва должен устранить Цицерона, поскольку он всячески мешает осуществлению его планов

28. (1) И вот, когда все остальные были напутаны и растеряны, римский всадник Гней Корнелий, обещавший Катилине свое содействие, а вместе с ним сенатор Луций Варгунтей решили той же ночью, но позднее, с вооруженными людьми войти в дом Цицерона будто бы для утреннего приветствия, застигнуть его врасплох и заколоть в его же доме. (2) Как только Курий понял, какая опасность угрожает консулу, он поспешил через Фульвию известить Цицерона о готовящемся покушении. (3) Поэтому их не пустили на порог, и попытка совершить столь тяжкое злодеяние не удалась. (4) Тем временем Манлий возмущал в Этрурии народ, который ввиду нищеты и несправедливостей жаждал переворота, так как он при господстве Суллы лишился земель и всего своего достояния, а кроме того, всех разбойников (в этой области их было великое множество) и кое-кого из жителей сулланских колоний - тех, кто из-за распутства и роскоши из огромной добычи не сохранил ничего.

29. (1) Когда Цицерону сообщили об этом, он, сильно встревоженный двойной опасностью, так как он и не мог больше в силу своих личных полномочий охранять Город от покушений и не собрал достаточных сведений ни о численности, ни о намерениях войска Манлия, доложил сенату о положении, уже ставшем предметом всеобщих толков. (2) И вот, как большей частью и бывает в угрожающих обстоятельствах, сенат постановил: "Да позаботятся консулы, чтобы государство не понесло ущерба". (3) Это наибольшая власть, какую сенат, по римскому обычаю, предоставляет магистрату - право набирать войско, вести войну, применять к союзникам и гражданам всяческие меры принуждения в Городе и за его пределами и в походах обладать не только высшим империем, но и высшей судебной властью; в иных обстоятельствах, без повеления народа, консул не вправе осуществлять ни одного из этих полномочий.

30. (1) Спустя несколько дней сенатор Луций Сений огласил в сенате письмо, по его словам присланное ему из Фезул; в нем сообщалось, что Гай Манлий, имея крупные силы, поднял мятеж за пять дней до ноябрьских календ. (2) Одновременно, как бывает в подобных случаях, одни сообщали о знамениях и чудесах, другие - об устраиваемых сборищах, о доставке оружия, о начинающихся в Капуе и Апулии восстаниях рабов. (3) Тогда по постановлению сената Квинт Марций Рекс был послан в Фезулы, Квинт Метелл Критский - в Апулию и соседние области. (4) Они оба как императоры находились под Городом, лишенные возможности справить триумф из-за происков кучки людей, привыкших продавать все честное и бесчестное. (5) Претор Квинт Помпеи Руф был послан в Капую, претор Квинт Метелл Целер - в Пиценскую область, и им было поручено набирать войска в зависимости от обстоятельств и степени опасности; (6) кроме того, было решено, что если кто-нибудь донесет о заговоре, устроенном против государства, то наградой будет: рабу - отпуск на волю и сто тысяч сестерциев, свободному - безнаказанность и двести тысяч сестерциев; (7) равным образом постановили, чтобы отряды гладиаторов были размещены в Капуе и других муниципиях сообразно со средствами каждого из них, чтобы в Риме охрану всего города несла ночная стража под начальством младших магистратов.

31. (1) События эти потрясли гражданскую общину и даже изменили внешний вид Города. После необычайного веселья и распущенности, порожденных долгим спокойствием, всех неожиданно охватила печаль: (2) люди торопились, суетились, не доверяли достаточно ни месту, ни человеку, не вели войны и не знали мира; каждый измерял опасности степенью своей боязни. (3) В довершение всего женщины, охваченные страхом перед войной, - от чего они отвыкли ввиду могущества государства - убивались, с мольбой воздымали руки к небу, сокрушались о своих маленьких детях, всех расспрашивали и, забыв свою заносчивость и отказавшись от развлечений, не рассчитывали ни на себя, ни на отечество. (4) Но Катилина жестокосердно продолжал свое, хотя меры для защиты принимались, а самого его Луций Павел привлек к суду на основании Плавциева закона. (5) Наконец, - для того ли, чтобы скрыть истинные намерения или чтобы оправдаться, если с ним где-либо затеют ссору, - он явился в сенат. (6) Тогда консул Марк Туллий, либо опасаясь его присутствия, либо охваченный гневом, произнес блестящую и полезную для государства речь, которую затем записал и издал. (7) Но как только он сел на место, Катилина, по обыкновению готовый на любое притворство, начал, опустив глаза, жалобным голосом просить отцов-сенаторов не верить опрометчиво ничему из того, что говорят о нем: он-де вышел из такой ветви рода, смолоду избрал для себя такой путь в жизни, что от него можно ожидать только добра; пусть они не думают, что ему, патрицию, подобно своим предкам оказавшему много услуг римскому плебсу, нужно губить государство, когда его спасает какой-то Марк Туллий, гражданин, не имеющий собственного дома в Риме. (8) Когда он стал прибавлять к этому и другие оскорбления, все присутствовавшие зашумели и закричали, что он враг и паррицида. (9) Тогда он, взбешенный, бросил: "Так как недруги, окружив, преследуют меня и хотят столкнуть в пропасть, то пожар, грозящий мне, я потушу под развалинами".

32. (1) Затем он из курии помчался домой. Обдумав там многое, - так как и покушения на консула срывались, и Город, как он понимал, ночными дозорами огражден от поджога - он, считая более полезным усилить свое войско и, прежде чем будут набраны легионы, своевременно запастись многим, необходимым для войны, поздней ночью в сопровождении нескольких человек выехал в лагерь Манлия. (2) Цетегу, Лентулу и другим, в чьей неизменной отваге он убедился, он поручает любыми средствами укреплять главные силы заговора, поторопиться с покушением на консула, готовиться к резне, поджогам и другим преступлениям, связанным с войной; сам же он в ближайшие дни с многочисленным войском подступит к Городу. (3) Пока все это происходило в Риме, Гай Манлий посылает своих сообщников к Марцию Рексу с письмом приблизительно такого содержания:

33. (1) "Богов и людей призываем мы в свидетели, император, - мы взялись за оружие не против отечества и не затем, чтобы подвергнуть опасности других людей, но дабы оградить себя от противозакония; из-за произвола и жестокости ростовщиков большинство из нас, несчастных, обнищавших, лишено отечества, все - доброго имени и имущества, и ни одному из нас не дозволили ни прибегнуть, по обычаю предков, к законной защите, ни, утратив имущество, сохранить личную свободу: так велика была жестокость ростовщиков и претора. (2) Предки наши, сжалившись над римским плебсом, постановлениями своими часто оказывали ему помощь в его беспомощности, а совсем недавно на нашей памяти ввиду огромных долгов с согласия всех честных людей была разрешена уплата долгов вместо серебра медью. (3) Часто сам плебс, либо из стремления к власти, либо возмущенный высокомерием магистратов, с оружием в руках уходил от патрициев. (4) Но мы не стремимся ни к власти, ни к богатствам, из-за которых между людьми возникают войны и всяческое соперничество, но к свободе, расстаться с которой честный человек может только вместе с последним вздохом. (5) Заклинаем тебя и сенат позаботьтесь о несчастных гражданах, возвратите нам защиту закона, которой нас лишила несправедливость претора, и не заставляйте нас искать способ возможно дороже продать свою жизнь".

34. (1) На это Квинт Марций ответил, что они, если хотят о чем-либо просить сенат, должны сложить оружие и явиться в Рим с мольбой о прощении; сенат римского народа всегда был столь мягок и снисходителен, что никто никогда не просил его о помощи понапрасну. (2) Катилина же с дороги написал большинству консуляров и всем знатным людям, что он, хотя на него и возвели ложные обвинения, склоняется перед Фортуной, не будучи в силах дать отпор своре недругов, и удаляется в изгнание в Массилию - не потому, что признаётся в столь тяжком преступлении, но дабы в государстве наступило успокоение и его борьба не привела к мятежу. (3) Однако Квинт Катул огласил в сенате письмо совершенно противоположного содержания, сказав, что оно доставлено ему от Катилины. Список с него следует ниже.

35. (1) "Луций Катилина Квинту Катулу. Твоя редкостная верность слову, которую я узнал на деле и оценил, находясь в большой опасности, придает мне уверенность, когда я обращаюсь к тебе. (2) Поэтому я решил не оправдывать перед тобой своего нового замысла, но, сознавая свою невиновность, нашел нужным представить тебе разъяснение, которое ты - да поможет мне в этом бог верности! - сможешь признать искренним. (3) Гонимый обидами и оскорблениями, так как я, лишенный плодов своего труда и настойчивости, не достигал заслуженного мной высокого положения, я по своему обыкновению официально взял на себя защиту несчастных людей - не потому, чтобы не смог, продав имущество, уплатить личные долги (Орестилла по своей щедрости из средств собственных и дочери уплатила бы даже и чужие долги), но так как видел, что почета были удостоены люди, недостойные его, и чувствовал себя отвергнутым из-за ложного подозрения. (4) Ввиду этого, сообразно со свою достоинством я честно надеялся, что смогу сохранит остатки своего высокого положения. (5) Хотел я продолжать письмо, но мне сообщили, что на меня готовится покушение. (6) Итак, поручаю тебе и отдаю под твое покровительство Орестиллу; защищай ее от обид прошу тебя именем твоих детей. Прощай".

36. (1) Сам Катилина, пробыв несколько дней у Гая Фламиния в Арретинской области, где снабжал оружием всю округу, уже ранее поднятую им на ноги, с фасцами и другими знаками власти направился в лагерь Манлия. (2) Как только в Риме узнали об этом, сенат объявил Катилину и Манлия врагами; всем прочим заговорщикам он назначил срок, до которого им, за исключением осужденных за уголовные деяния, дозволялось безнаказанно сложить оружие. (3) Кроме того, сенат поручил консулам произвести набор. Антонию с войском спешно выступить против Катилины, а Цицерону защищать Город. (4) В это время держава римского народа, как мне кажется, была в чрезвычайно жалком состоянии. Хотя с востока до запада все повиновалось ей, покоренное оружием, внутри страны царило спокойствие, и в нее текли богатства, которые ценятся превыше всего, все же находились граждане, упорно стремившиеся погубить себя и государство. (5) Ведь, несмотря на два постановления сената, ни один из множества сообщников не выдал заговора, соблазнившись наградой, и ни один не покинул лагеря Катилины: столь сильна была болезнь, словно зараза, проникшая в души большинства граждан.

37. (1) Безумие охватило не одних только заговорщиков; вообще весь простой народ в своем стремлении к переменам одобрял намерения Катилины. (2) Именно они, мне кажется, и соответствовали его нравам. (3) Ведь в государстве те, у кого ничего нет, всегда завидуют состоятельным людям, превозносят дурных, ненавидят старый порядок, жаждут нового, недовольные своим положением, добиваются общей перемены, без забот кормятся волнениями и мятежами, так как нищета легко переносится, когда терять нечего. (4) Но у римского плебса было много оснований поступать столь отчаянно. (5) Прежде всего, те, кто всюду намного превосходил других постыдной жизнью и необузданностью, а также и другие, позорно растратившие отцовское имущество, - вообще все те, кого их гнусности и преступления выгнали из дома, стекались в Рим, словно в сточную яму. (6) Далее, многие вспоминали победу Суллы, видя, как одни рядовые солдаты стали сенаторами, другие столь богатыми, что вели царский образ жизни; каждый надеялся, что он, взявшись за оружие, извлечет из победы такую же выгоду. (7) Кроме того, юношество, скудно жившее в деревне трудом своих рук и привлеченное в Рим подачками от частных лиц и государства, уже давно неблагодарному труду своему предпочло праздность в Городе. Вот таких людей и всех прочих и кормило несчастье, постигшее государство. (8) Тем менее следует удивляться тому, что неимущие люди с дурными нравами, но величайшими притязаниями заботились об интересах государства так же мало, как и о своих собственных. (9) Кроме того, те, у кого вследствие победы Суллы подверглись проскрипциям родители, было разграблено имущество, ограничены гражданские права, ожидали исхода борьбы точно с такими же чаяниями. (10) Более того, все противники сената были готовы к потрясениям в государстве, лишь бы не умалялось их личное влияние. (11) Вот какое зло по прошествии многих лет снова поразило гражданскую общину.

38. (1) Ибо, когда при консулах Гнее Помпее и Марке Крассе была восстановлена власть трибунов, молодые люди, дерзкие ввиду своего возраста и по складу ума, начали, достигнув высшей власти, своими обвинениями против сената волновать плебс, затем еще больше разжигать его подачками и посулами; таким образом они приобретали известность и силу. (2) С ними ожесточенно боролась большая часть знати - под видом защиты сената, на деле ради собственного возвышения. (3) Ибо - скажу коротко правду - из всех тех, кто с этого времени правил государством, под благовидным предлогом одни, будто бы отстаивая права народа, другие - наибольшую власть сената, каждый, притворяясь защитником общественного блага, боролся за собственное влияние. (4) И в своем соперничестве они не знали ни умеренности, ни меры: и те и другие были жестоки, став победителями.

39. (1) Но после того как Гнея Помпея послали сражаться на море и с Митридатом, силы плебса уменьшились, могущество кучки людей возросло. (2) В их руках были магистратуры, провинции и все прочее; сами они, не терпя ущерба, процветая, жили без страха и запугивали противников судебными карами за то, что те, будучи магистратами, обращались с плебсом чересчур мягко. (3) Но как только при запутанном положении дел появилась надежда на переворот, плебеев охватило давнишнее стремление бороться. (4) И если бы Катилина в первом бою взял верх или хотя бы сохранил равенство сил, то для государства это, конечно, было бы тяжким поражением, вернее, бедствием, и тем, кто достиг бы победы, нельзя было бы долее пользоваться ее плодами и более сильный отнял бы у них, усталых и изнемогших, власть и даже свободу. (5) Все-таки было много людей, к заговору непричастных, которые вначале выехали к Катилине. Среди них был Фульвий, сын сенатора; отец велел задержать его в пути и казнить. (6) В это же время в Риме Лентул, как Катилина ему приказал, сам или при помощи других людей, вербовал всех тех, кого он, судя по их нравам и имущественному положению, считал подходящими для переворота, и притом не только граждан, но и всех, кого только можно было использовать для войны.

40. (1) И вот он поручает некоему Публию Умбрену разыскать послов аллоброгов и, если сможет, привлечь их к военному союзу. Лентул думал, что их легко будет склонить к такому решению, так как они обременены долгами, общими и частными, а также потому, что это галльское племя по природе своей воинственно. (2) Умбрен, поскольку он давно вел дела в Галлии, был знаком большинству вождей и сам знал их. Поэтому он сразу же, как только встретил послов на Форуме, кратко осведомившись о делах в их общине и как бы сочувствуя им, стал выяснять, как они рассчитывают выйти из тяжелого положения. (3) Услышав, что они жалуются на алчность должностных лиц, обвиняют сенат, не оказывающий им помощи, и в смерти видят спасение от своих бед, он заявил: "А я, если только вы хотите быть мужчинами, укажу вам, как избавиться от ваших столь тяжких несчастий". (4) Едва он сказал это, аллоброги, преисполнившись надежд, стали умолять его пожалеть их: нет ничего такого, чего бы они, как это ни трудно, не сделали с величайшей готовностью, только бы их общине избавиться от долгов. (5) Умбрен привел аллоброгов в дом Децима Брута, который находился невдалеке от Форума и где хорошо были осведомлены о заговоре благодаря Семпронии; самого же Брута тогда в Риме не было. (6) Затем он пригласил Габиния, дабы придать больший вес переговорам; в его присутствии он поведал им о заговоре, назвал его участников и, кроме того, чтобы поднять дух послов, - многих людей разного звания, не причастных ни к чему. И когда послы обещали ему свою помощь, он отпустил их домой.

41. (1) Но аллоброги долго не знали, на что решиться. (2) С одной стороны, были долги, их воинственность, большая награда в случае победы; с другой - превосходство в силах, отсутствие риска, вместо неверной надежды верное вознаграждение. (3) При этих раздумиях все-таки победила Фортуна государства. (4) И вот они открывают все, что им стало известно, Квинту Фабию Санге, неизменному патрону их общины. Цицерон, узнав о замысле Катилины от Санги, научил послов, как им притворяться преданными заговору, как связаться с другими заговорщиками, дать им обещания и постараться как можно больше их разоблачить.

42. (1) Приблизительно в это же время в Ближней и Дальней Галлиях, как и в Пиценской области, Бруттии и Апулии, происходили волнения. Ибо те, кого Катилина ранее туда послал, неосторожно, словно безумные, все делали одновременно; (2) однако ночными сборищами, доставкой оборонительного и наступательного оружия, спешкой, всеобщим беспорядком они не столько создавали опасность, сколько сеяли страх. (3) Многих из них претор Квинт Метелл Целер, произведя следствие на основании постановления сената, бросил в тюрьму; в Дальней Галлии так же поступил Гай Мурена, управлявший этой провинцией как легат.

43. (1) Тем временем в Риме Лентул вместе с другими главарями заговора, подготовив, как им казалось большие силы, решили: как только Катилина с войском прибудет в [Фезульскую] область, плебейский трибун Луций Бестия, созвав сходку, осудит действия Цицерона и обратит против лучшего консула все недовольство тяжелейшей войной; по его знаку в следующую ночь остальные заговорщики выполнят каждый свое задание. (2) И они, по слухам, были распределены так: Статилий и Габиний с большим отрядом одновременно подожгут Город в двенадцати удобных местах, дабы вызванной этим суматохой облегчить доступ к консулу и другим людям, на которых готовились покушения; Цетег осадит двери в доме Цицерона и нападет на него с оружием в руках; каждый убьет указанного ему человека; сыновья, живущие в семье, главным образом из знати, убьют своих отцов; затем, когда резня и пожары приведут всех в смятение, они прорвутся к Катилине. (3) Пока шли эти приготовления и принимались решения, Цетег постоянно сетовал на бездействие сообщников: из-за колебаний и каждодневных проволочек они упускают весьма благоприятные возможности; перед лицом такой опасности нужны действия, а не обсуждения, и сам он, пока другие медлят, с небольшим числом сторонников готов напасть на курию. (4) От природы храбрый, решительный, готовый к действиям, он видел залог успеха прежде всего в быстроте.

44. (1) Между тем аллоброги, следуя наставлениям Цицерона, через посредство Габиния встречаются с другими заговорщиками. Они требуют от Лентула, Цетега, Статилия, а также от Кассия запечатанных писем с клятвенными обязательствами, чтобы доставить их соплеменникам: иначе им нелегко будет склонить их к столь важному делу. (2) Все соглашаются, ничего не подозревая; один только Кассий обещает сам прибыть к аллоброгам и покидает Город незадолго до отъезда посланцев. (3) Лентул посылает вместе с ними некоего Тита Вольтурция из Кротоны, дабы аллоброги, прежде чем отправиться домой, обменявшись с Катилиной клятвами в верности, подтвердили заключенный ими союз. (4) Сам он дает Вольтурцию письмо к Катилине, список с которого приводится ниже. (5) "Кто я, узнаешь от того, кого к тебе посылаю. Подумай, какая опасность нависла над тобой, и помни, что ты мужчина. Сообрази, чего требуют твои интересы; ищи помощи у всех, даже у людей самых ничтожных". (6) К этому добавляет на словах: раз сенат объявил Катилину врагом, то какие у него основания отвергать помощь рабов? В Городе все подготовлено, как он приказал; пусть не медлит с походом на Рим.

45. (1) Когда все было сделано и назначена ночь отъезда, Цицерон, узнав обо всем от послов, приказывает преторам Луцию Валерию Флакку и Гаю Помптину устроить засаду на Мульвиевом мосту и захватить весь поезд аллоброгов. Он объясняет им их задачу, а в остальном разрешает действовать по обстоятельствам. (2) Преторы, люди военные, без шума расставив посты, как им было приказано, незаметно занимают подходы к мосту. (3) Когда послы вместе с Вольтурцием подошли к этому месту и по обеим сторонам моста одновременно раздались крики, то галлы, сразу же поняв, что происходит, немедленно сдались преторам. (4) Вольтурций, вначале ободрявший остальных, отбивался мечом от множества нападавших, затем, покинутый послами, сперва долго умолял Помптина о пощаде, так как тот знал его; наконец, испугавшись и потеряв надежду на спасение, сдался преторам, словно это были враги.

46. (1) Когда все было кончено, преторы через гонцов быстро сообщили консулу. (2) А того охватили и 6ecnoкойство, и радость. Радовался он, понимая, что раскрытие заговора избавило государство от опасности: тревожило его, однако, то, что он не знал, как поступит со столь видными гражданами, схваченными на месте величайшего преступления; наказание их, полагал ляжет бременем на него, а безнаказанность их погубит государство. (3) Наконец, собравшись с духом, он приказывает позвать к себе Лентула, Цетега, Статилия, а также Цепария из Террацины, который собирался ехать в Апулию возмущать рабов. (4) Все они тут же приходят, кроме Цепария, который, незадолго до этого выйдя из дома, бежал из Города, узнав о доносе. (5) Лентула, так как он был претором, консул, держа за руку, приводит в сенат, остальных приказывает отправить под стражей в храм Согласия. (6) Туда он созывает сенат и в многолюдное собрание этого сословия велит ввести Вольтурция вместе с послами. Претору Флакку он приказывает сюда же принести ящичек с письмами, которые тот получил от послов.

47. (1) Когда Вольтурция стали допрашивать о его поездке, письмах, наконец, о том, каковы были его намерения и чем они были вызваны, тот вначале отговаривался и скрывал, что ему известно о заговоре; затем, когда ему велели говорить, от имени государства заверив его в неприкосновенности, он открыл, как все произошло, и показал, что несколькими днями ранее его завербовали Габиний и Цепарий, что он знает одних только послов и ничего более и только слыхал не раз от Габиния, что в этом заговоре участвуют Публий Автроний, Сервий Сулла, Луций Варгунтей и многие другие. (2) Галлы признаются в том же, а Лентула, несмотря на его запирательство, они, помимо его письма, обвиняют в высказываниях, какие он нередко себе позволял, будто по книгам Сивиллы царская власть в Риме была предсказана трем Корнелиям; Цинна и Сулла ею уже обладали, он - третий, кому суждено властвовать в Городе; кроме того, год этот двадцатый после пожара Капитолия и он, как гаруспики уже не раз утверждали на основании знамений, будет кровавым из-за гражданской войны. (3) После чтения писем, когда все заговорщики признали своими печати, сенат постановил, чтобы Лентул, после того как он сложит свои полномочия, как и остальные, был отдан на поруки. (4) Поэтому Лентула передали Публию Лентулу Спинтеру, который тогда был эдилом, Цетега - Квинту Корнифицию, Статилия - Гаю Цезарю, Габиния - Марку Крассу, бежавшего же Цепария, только что задержанного и доставленного в Рим, - сенатору Гнею Теренцию.

48. (1) Между тем после раскрытия заговора у простого народа, который вначале жаждал переворота и не в меру сочувствовал войне, настроение переменилось и он стал замыслы Катилины проклинать, а Цицерона превозносить до небес; народ, словно его вырвали из цепей рабства, радовался и ликовал. (2) Ибо, по его мнению, другие бедствия войны принесли бы ему не столько убытки, сколько добычу, но пожар был бы жестоким, неумолимым и чрезвычайно губительным для него, так как все его имущество - предметы повседневного пользования и одежда. (3) На следующий день в сенат привели некоего Луция Тарквиния, который, как утверждали, направлялся к Катилине и был задержан в пути. (4) Он заявил, что даст показания, если ему от имени государства будет обеспечена безопасность; получив от консула приказание сообщить все, что знает, он сказал сенату почти то же самое, что и Вольтурций, - о подготовленных поджогах, об избиении лучших граждан, о передвижении врагов; далее - что его послал Марк Красе сообщить Катилине: пусть арест Лентула, Цетега и других заговорщиков не страшит его и пусть он тем более поторопится с наступлением на Город, дабы поднять дух остальных заговорщиков и избавить задержанных от опасности. (5) Но как только Тарквиний назвал имя Красса, человека знатного, необычайно богатого и весьма могущественного, то одни сенаторы сочли это невероятным, другие же хоть и поверили, но все-таки полагали, что в такое время столь всесильного человека следует скорее умиротворить, чем восстанавливать против себя, к тому же большинство из них были обязаны Крассу как частные лица, стали кричать, что показания эти ложны, и потребовали, чтобы об этом было доложено сенату. (6) И вот по запросу Цицерона сенат в полном составе объявляет, что показания Тарквиния, очевидно, ложны и что его самого надлежит держать в оковах и не позволять ему давать показания, если он не сообщит, по чьему наущению он так солгал в столь важном деле. (7) Тогда кое-кто полагал, что все это придумал Публий Автроний, чтобы, назвав Красса, легче было ввиду опасности для всех могуществом его прикрыть остальных заговорщиков. (8) По мнению других, Тарквиния подослал Цицерон, чтобы помешать Крассу, как он обычно делал, защищая дурных граждан, вызывать смуту в государстве. (9) Сам Красс, как я потом слышал, утверждал, что столь оскорбительное обвинение на него возвел Цицерон.

49. (1) Но в то же время Квинт Катул и Гай Писон ни просьбами, ни авторитетом, ни платой не смогли склонить Цицерона к тому, чтобы через аллоброгов или другого доносчика выдвинуть ложное обвинение против Гая Цезаря. (2) Ибо они оба чувствовали сильную неприязнь к нему: Писона Цезарь в суде по делу о вымогательстве подверг нападкам за то, что он незаконно казнил какого-то транспаданца; Катул воспылал ненавистью к Цезарю еще тогда, когда они добивались понтификата, так как он в преклонном возрасте, удостоенный почестей, потерпел поражение от молоденького Цезаря. (3) Обстоятельства, однако, казались благоприятными, так как Цезарь и в частной жизни из-за своей исключительной щедрости, и как должностное лицо в связи с великолепными играми погряз в больших долгах. (4) Но когда им не удалось склонить консула к столь дурному поступку, они, обходя граждан одного за другим и измышляя то, что они будто бы слышали от Вольтурция или от аллоброгов, возбудили сильнейшую ненависть к Цезарю вплоть до того, что некоторые из римских всадников, которые несли вооруженную охрану вокруг храма Согласия, то ли ввиду грозной опасности, то ли по своей горячности чтобы лучше показать свою преданность государству, - мечтами стали угрожать Цезарю, выходившему из сената.

50. (1) Пока это обсуждалось в сенате и послам аллоброгов и Титу Вольтурцию, после того как их показания были признаны правильными, назначались награды, вольноотпущенники и кое-кто из клиентов Лентула, обходя город по разным улицам, подбивали ремесленников и рабов в кварталах вырвать его из-под стражи; некоторые разыскивали главарей шаек, привыкших за плату учинять смуту в государстве. (2) Цетег же через гонцов просил свою челядь и вольноотпущенников, людей отборных и испытанных, проявить отвагу и всем скопом пробиваться к нему с оружием в руках. (3) Как только консул узнал об этих приготовлениях, он, расставив стражу, как того требовали обстоятельства и время, созвал сенат и спросил его, как следует поступить с теми, кто был отдан на поруки. Ведь сенат, незадолго до этого собравшись в полном составе, признал, что они действовали во вред государству. (4) Тогда Децим Юний Силан, которому предложили высказаться первым, так как в это время он был избранным консулом, потребовал смертной казни для тех, кто содержался под стражей, и, кроме того, для Луция Кассия, Публия Фурия, Публия Умбрена и Квинта Анния, если их схватят; впоследствии он под влиянием речи Гая Цезаря заявил, что присоединится к предложению Тиберия Нерона, чтобы об этом деле, усилив охрану, доложили сенату. (5) Цезарь же, когда до него дошла очередь и консул спросил о его предложении, высказался приблизительно так:

51. (1) "Всем людям, отцы-сенаторы, обсуждающим дело сомнительное, следует быть свободными от чувства ненависти, дружбы, гнева, а также жалости. (2) Ум человека не легко видит правду, когда ему препятствуют эти чувства, и никто не руководствовался одновременно и сильным желанием, и пользой. (3) Куда ты направишь свой ум, там он всесилен; если желание владеет тобой, то именно оно и господствует, дух бессилен. (4) Я мог бы напомнить вам, отцы-сенаторы, о множестве дурных решений, принятых царями и народами под влиянием гнева или жалости, но лучше привести случаи, когда предки наши вопреки своему сильному желанию поступали разумно и правильно. (5) Во время македонской войны, которую мы вели против царя Персея, большое и богатое родосское государство, ставшее могущественным благодаря помощи римского народа, было нам не только неверно, но даже враждебно. Но когда по окончании войны в сенате было принято решение о родосцах, предки наши, дабы никто не мог сказать, что они начали войну не столько из-за совершенной родосцами несправедливости, сколько ради обогащения, отпустили родосцев, не покарав их. (6) Опять-таки на протяжении всех Пунических войн, хотя карфагеняне и во времена мира, и во время перемирия часто совершали нечестивые поступки, предки наши никогда не делали того же, несмотря на представлявшиеся им случаи: они думали больше о том, что достойно их, чем о том, как они могут по справедливости покарать карфагенян. (7) Также и вам, отцы-сенаторы, следует иметь в виду одно: преступление Публия Лентула и других не должно в ваших глазах значить больше, чем забота о вашем высоком авторитете, и вы не должны руководствоваться чувством гнева больше, чем заботой о своем добром имени. (8) Итак, если можно найти кару, соответствующую их преступлениям, то я готов одобрить это беспримерное предложение; но если тяжесть преступления превосходит все, что только можно себе вообразить, я предлагаю подвергнуть их наказанию, предусмотренному законами. (9) Большинство сенаторов, вносивших предложения до меня в своих искусно построенных и прекрасных речах сокрушалось о бедствиях нашего государства. Они перечисляли ужасы войны, выпадающие на долю побежденных: как похищают девушек и мальчиков, как вырывают детей из объятий родителей, как замужние женщины страдают от произвола победителей, как грабят храмы и частные дома, устраивают резню, поджоги - словом, всюду оружие, трупы, кровь и слезы. (10) Но - во имя бессмертных богов! - к чему клонились их речи? К тому ли, чтобы настроить вас против заговора? Разумеется, кого не взволновало столь тяжкое и жестокое преступление, того воспламенит речь! (11) Это не так, и ни одному человеку противозаконные действия по отношению к нему не кажутся малыми; напротив, многие даже преувеличивают их. (12) Но одним дозволено одно, другим - другое, отцы-сенаторы! Если кто-нибудь из людей низкого происхождения, живущих в безвестности, по вспыльчивости совершил проступок, то о нем знают немногие; молва о них так же незначительна, как и их положение. Если же люди, наделенные большой властью, занимают высшее положение, то их действия известны всем. (13) Так с наиболее высокой судьбой сопряжена наименьшая свобода: таким людям нельзя ни выказывать свое расположение, ни ненавидеть, а более всего - предаваться гневу. (14) Что у других людей называют вспыльчивостью, то у облеченных властью именуют высокомерием и жестокостью. (15) Сам я думаю так, отцы-сенаторы: никакая казнь не искупит преступления. Но большинство людей помнит только развязку и по отношению к нечестивцам, забыв об их злодеянии, подробно рассуждает только о постигшей их каре, если она была суровей обычной. (16) Я уверен: то, что сказал Децим Силан, муж храбрый и решительный, он сказал, руководствуясь своей преданностью государству и в столь важном деле им не движет ни расположение, ни неприязнь: его правила и умеренность мне хорошо известны. (17) Но его предложение мне кажется не столько жестоким (в самом деле, что можно считать жестокостью по отношению к таким людям?), сколько чуждым нашему государственному строю. (18) Это, конечно, либо страх, либо их противозаконные действия побудили тебя, Силан, избранного консула, подать голос за неслыханную кару. (19) О страхе говорить излишне - тем более что благодаря бдительности прославленного мужа, консула, налицо многочисленная вооруженная стража. (20) О наказании я, право, могу сказать то, что вытекает из сути дела: в горе и несчастиях смерть отдохновение от бедствий, а не мука; она избавляет человека от всяческих зол: по ту сторону ни для печали, ни для радости места нет. (21) Но -во имя бессмертных богов!- почему не прибавил ты к своему предложению, чтобы их сперва наказали розгами. (22) Не потому ли, что это воспрещено Порциевым законом? Но ведь другие законы позволяют даже осужденным гражданам отправляться в изгнание, вместо того чтобы их лишали жизни. (23) Не потому ли, что быть наказанным розгами более тяжко, чем быть казненным? Но что может быть суровым, вернее, чересчур тяжким по отношению к людям, изобличенным в столь великом злодеянии? (24) А если потому, что кара эта чересчур мягка, то правильно ли в менее важном деле бояться закона, когда в более важном им пренебрегли? (25) Но, скажут мне, кто станет порицать решение о паррицидах государства? Обстоятельства, время, Фортуна, чей произвол правит народами. Что бы ни выпало на долю заговорщиков, будет ими заслужено. (26) Но вы, отцы-сенаторы, должны подумать о последствиях своего решения для других. (27) Все дурные дела порождались благими намерениями. Но когда власть оказывается в руках у неискушенных или не особенно честных, то исключительная мера, о которой идет речь, переносится с людей, ее заслуживших и ей подлежащих, на не заслуживших ее и ей не подлежащих. (28) Разгромив афинян, лакедемоняне назначили тридцать мужей для управления их государством. (29) Те вначале стали без суда казнить самых преступных и всем ненавистных людей. Народ радовался и говорил, что это справедливо. (30) Впоследствии, когда их своеволие постепенно усилилось, они стали по своему произволу казнить и честных и дурных, а остальных запугивать. (31) Так порабощенный народ тяжко поплатился за свою глупую радость. (32) Когда на нашей памяти победитель Сулла приказал удавить Дамасиппа и других ему подобных людей, возвысившихся на несчастьях государства, кто не восхвалял его поступка? Все говорили, что преступные и властолюбивые люди, которые мятежами своими потрясли государство, казнены заслуженно. (33) Но именно это и было началом большого бедствия: стоило кому-нибудь пожелать чей-то дом, или усадьбу, или просто утварь либо одежду, как он уж старался, чтобы владелец оказался в проскрипционном списке. (34) И вот тех, кого обрадовала смерть Дамасиппа, вскоре самих начали хватать, и казни прекратились только после того, как Сулла щедро наградил всех своих сторонников. (35) Впрочем, этого я не опасаюсь ни со стороны Марка Туллия, ни вообще в наше время, но ведь в обширном государстве умов много и они разные. (36) В другое время, при другом консуле, опирающемся на войско, лжи могут поверить как истине. Если - ввиду этого - консул на основании постановления сената обнажит меч, то кто укажет ему предел, вернее, кто ограничит его действия? (37) Предки наши, отцы-сенаторы, никогда не испытывали недостатка ни в рассудительности, ни в отваге, и гордость не мешала им перенимать чужие установления, если они были полезны. (38) Большинство видов воинского оружия, оборонительного и наступательного, они заимствовали у самнитов, знаки отличия для магистратов - у этрусков; словом, все то, чем обладали их союзники или даже враги и что им казалось подходящим, они усерднейшим образом применяли у себя; хорошему они предпочитали подражать, а не завидовать. (39) И в то же самое время они, подражая обычаю Греции, подвергали граждан порке, а к осужденным применяли высшую кару. (40) Когда государство увеличилось и с ростом числа граждан окрепли противоборствующие группировки, начали преследовать невиновных и совершать другие подобные действия. Тогда и были приняты Порциев и другие законы, допускавшие лишь изгнание осужденных. (41) Такова, по-моему, отцы-сенаторы, главная причина, не позволяющая нам принять беспримерное решение. (42) У тех, кто малыми силами создал такую великую державу, доблести и мудрости, конечно, было больше, чем у нас, с трудом сохраняющих эти добытые ими блага. (43) Так не отпустить ли их на волю, чтобы они примкнули к войску Катилины? Отнюдь нет! Итак, предлагаю, забрать в казну их имущество, их самих держать в оковах в муниципиях, наиболее обеспеченных охраной, и чтобы впоследствии никто не докладывал о них сенату и не выступал перед народом; всякого же, кто поступит иначе, сенат признает врагом государства и всеобщего благополучия".

52. (1) Когда Цезарь закончил речь, прочие сенаторы вкратце выразили свое согласие - кто с одним предложением, кто с другим. Когда же спросили Марка Порция Катона о его предложении, он произнес речь приблизительно такого содержания: (2) "Мне приходят совершенно разные мысли, отцы-сенаторы, когда я оцениваю наше опасное положение и когда размышляю над предложениями, внесенными кое-кем из сенаторов. (3) Они, мне кажется, рассуждали о наказании тех, кто готовил войну против родины, родителей, своих алтарей и очагов, положение дел, однако, заставляет нас не столько обсуждать постановление насчет них, сколько себя от них оградить. (4) Ведь за другие деяния можно преследовать тогда, когда они уже совершены; не предотвратив этого, когда оно случится, напрасно станем взывать к правосудию: когда город захвачен, побежденным не остается ничего. (5) Но - во имя бессмертных богов! - призываю вас, которые всегда дома свои, усадьбы, статуи и картины ставили выше интересов государства: если вы хотите сохранить все, чем дорожите, каково бы оно ни было, если вы хотите наслаждаться на досуге, то пробудитесь, наконец, и принимайтесь за дела государства. (6) Дело идет уже не о податях и не о несправедливости по отношению к союзникам; свобода и само существование наше - под угрозой. (7) Много раз, отцы-сенаторы, я подолгу говорил в этом собрании, часто сетовал я на развращенность и алчность наших граждан, и у меня поэтому много противников. (8) Поскольку я никогда не прощал себе ни одного проступка, даже в помыслах, мне нелегко было проявлять снисходительность к чужим злодеяниям и порокам. (9) Вы, правда, не придавали моим словам большого значения, но положение в государстве тогда было прочным: его могущество допускало вашу беспечность. (10) Но теперь речь идет не о том, хороши или плохи наши нравы, и не о величии или великолепии державы римского народа, а о том, будут ли все эти блага, какими бы они нам ни казались, нашими или же они вместе с нами достанутся врагам. (11) И здесь мне еще говорят о мягкости и жалости! Мы действительно уже давно не называем вещи своими именами: раздавать чужое имущество именуется щедростью, отвага в дурных делах - храбростью; поэтому государство и стоит на краю гибели. (12) Что ж, раз уж таковы нравы - пусть будут щедры за счет союзников, пусть будут милостивы к казнокрадам, но крови нашей пусть не расточают и, щадя кучку негодяев, не губят всех честных людей. (13) Прекрасно и искусно построив свою речь, Гай Цезарь незадолго до меня рассуждал в этом собрании о жизни и смерти, надо думать, считая вымыслом то, что рассказывают о подземном царстве, - будто дурные люди пребывают там далеко от честных, в местах мрачных, диких, ужасных и вызывающих страх. (14) И он предложил забрать в казну имущество заговорщиков, а их самих содержать под стражей в муниципиях, очевидно опасаясь, что, если они будут в Риме, их силой освободят участники заговора или подкупленная толпа; (15) как будто дурные и преступные люди находятся только в Городе, а не во всей Италии, как будто наглость не сильнее там, где защита слабеет (16) Следовательно, его соображения бесполезны, если он опасается их; если же при таком всеобщем страхе он один не боится, то тем больше у меня оснований бояться и за себя, и за вас. (17) Поэтому, когда будете принимать решение насчет Публия Лентула и остальных, твердо помните, что вы одновременно выносите приговор войску Катилины и всем заговорщикам. (18) Чем непреклоннее будете вы действовать, тем больше будут они падать духом; если они усмотрят малейшую вашу слабость, то все, кто преисполнен наглости, немедленно окажутся здесь. (19) Не думайте, что предки наши с помощью оружия сделали государство из малого великим. (20) Будь это так, оно было бы у нас гораздо прекраснее, так как союзников и граждан, а кроме того, оружия и лошадей у нас больше, чем было у них. (21) Но они обладали другими качествами, возвеличившими их и отсутствующими у нас: на родине трудолюбие, за рубежом справедливая власть, в советах свобода духа, не отягощенная ни совершенными проступками, ни пристрастием. (22) А у нас вместо этого развращенность и алчность, в государстве - бедность, в частном быту роскошь, мы восхваляем богатства и склонны к праздности; между добрыми и дурными людьми различия нет; все награды за доблесть присваивает честолюбие. (23) И ничего удивительного: так как каждый из вас в отдельности думает только о себе, так как в частной жизни вы рабы наслаждений, а здесь - денег и влияния, [могущественных людей], то именно поэтому государство, оставшееся без защиты, и подвергается нападению. я об этом говорить не буду. (24) Заговор устроили знатнейшие граждане, чтобы предать отечество огню; галльское племя, яростно ненавидящее все, что именуется римским, склоняют к войне; вражеский полководец с войском у нас на плечах. (25) А вы? Медлите даже теперь и не знаете, как поступить с врагами, схваченными внутри городских стен? (26) Я предлагаю: пощадите их - преступление ведь совершили юнцы из честолюбия. Отпустите их, даже с оружием. (27) Но берегитесь, как бы ваши мягкость и сострадание, если люди эти возьмутся за оружие, не обернулись несчастьем! (28) Положение само по себе, разумеется, трудное, но, быть может, вы не боитесь его. Да нет же, оно необычайно страшит вас, но вы, по лености и вялости своей - каждый ожидая, что начнет другой, - медлите, очевидно полагаясь на бессмертных богов, не раз спасавших наше государство во времена величайших опасностей. (29) Не обеты и не бабьи молитвы обеспечивают нам помощь богов, бдительность, Деятельность, разумные решения - вот что приносит успех во всем; пребывая в беспечности и праздности, умолять богов бесполезно: они разгневаны и враждебны. (30) Некогда Авл Манлий Торкват во время галльской войны повелел казнить своего сына за то, что тот, нарушив приказ, вступил в бой с врагом. (31) И этот замечательный юноша за свою неумеренную отвагу поплатился жизнью. (32) А вы медлите с приговором жесточайшим паррицидам? (33) Очевидно, вся их прежняя жизнь не позволяет обвинить их в этом преступлении. Что ж, снизойдите к высокому положению Лентула, если сам он когда-нибудь оберегал свою стыдливость, свое доброе имя, щадил кого-либо из богов или людей; простите Цетега по молодости лет, хотя он уже во второй раз пошел войной против отечества. (34) Стоит ли мне говорить о Габинии, Статилии, Цепарии? Если бы для них когда-нибудь хоть что-нибудь имело значение, они не вынашивали бы таких замыслов в отношении государства. (35) Наконец, отцы-сенаторы, будь у нас еще время, чтобы допустить промах, я, клянусь Геркулесом, охотно примирился бы с тем, чтобы вас поправили сами обстоятельства, раз вы не обращаете внимания на слова. Но мы окружены со всех сторон; Катилина с войском хватает нас за горло; внутри наших стен, и притом в самом сердце Города, находятся и другие враги, и тайно мы ничего не можем ни подготовить, ни обсудить; тем более нам надо торопиться. (36) Поэтому предлагаю: "Так как вследствие нечестивого замысла преступных граждан государство оказалось в крайней опасности и так как они, изобличенные показаниями Тита Вольтурция и послов аллоброгов, сознались в том, что подготовили против своих сограждан и отечества резню, поджоги и другие гнусные и жестокие злодеяния, то сознавшихся, как схваченных с поличным на месте преступления, надлежит казнить по обычаю предков".

53. (1) Когда Катон сел, все консуляры и большинство сенаторов одобрили его предложение и стал превозносить до небес его мужество. Бранясь между собой, они обзывали друг друга трусами. Катона же назвали достославным и великим человеком; сенат принял постановление в соответствии с его предложением. (2) Я много читал, много слышал о славных подвигах римского народа, совершенных им во времена мира и на войне, на море и на суше, и мне захотелось выяснить, что более всего способствовало этому. (3) Я знал, что малочисленные римские отряды нередко бились с большими легионами врагов, я установил, что римляне малыми силами вели войны с могущественными царями; что они при этом часто переносили жестокие удары Фортуны; что красноречием римляне уступали грекам, а военной славой - галлам. (4) И мне после долгих размышлений стало ясно, что все это было достигнуто выдающейся доблестью немногих граждан и именно благодаря ей бедность побеждала богатство, малочисленность - множество. (5) Но когда роскошь и праздность развратили гражданскую общину, государство благодаря своему могуществу все-таки держалось, несмотря на пороки военачальников и магистратов, и, словно обессиленный родами, Рим долгие годы не порождал человека великой доблести. (6) Но на моей памяти выдающейся доблестью, правда, при несходстве характеров, отличались два мужа - Марк Катон и Гай Цезарь. Так как в своем повествовании я столкнулся с ними, то я решил не умалчивать о них, но, насколько позволят мои способности, описать натуру и нравы каждого из них.

54. (1) Итак, их происхождение, возраст, красноречие были почти равны; величие духа у них, как и слава, были одинаковы, но у каждого - по-своему. (2) Цезаря за его благодеяния и щедрость считали великим, за безупречную жизнь - Катона. Первый прославился мягкосердечием и милосердием, второму придавала достоинства его строгость. (3) Цезарь достиг славы, одаривая, помогая, прощая, Катон - не наделяя ничем. Один был прибежищем для несчастных, другой - погибелью для дурных. Первого восхваляли за его снисходительность, второго - за его твердость. (4) Наконец, Цезарь поставил себе за правило трудиться, быть бдительным; заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, войска, новой войны, в которой его доблесть могла бы заблистать. (5) Катона же отличали умеренность, чувство долга, но больше всего суровость. (6) Он соперничал не в богатстве с богатым и не во власти с властолюбцем, но со стойким в мужестве, со скромным в совестливости, с бескорыстным в воздержности. Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним.

55. (1) Когда сенат, как я уже говорил, одобрил предложение Катона, консул, сочтя за лучшее не дожидаться ночи, поскольку за это время могло произойти что-нибудь неожиданное, приказывает тресвирам приготовить все необходимое для казни; (2) сам он, расставив стражу, отводит Лентула в тюрьму; преторы поступают так же с другими заговорщиками. (3) В тюрьме если немного подняться влево, есть подземелье, называемое Туллиевым и приблизительно на двенадцать футов уходящее в землю. (4) Оно имеет сплошные стены и каменный сводчатый потолок; его запущенность, потемки, зловоние производят отвратительное и ужасное впечатление. (5) Как только Лентула спустили туда, палачи, исполняя приказание, удавили его петлей. Так этот патриций из прославленного Корнелиева рода, когда-то облеченный в Риме консульской властью нашел конец, достойный его нравов и поступков. Цетег, Статилий, Габиний и Цепарий были казнены таким же образом.

56. (1) Пока это происходило в Риме, Катилина составил из тех, кого он сам привел в лагерь и кто был у Манлия, два легиона; когорты он образовал в соответствии с численностью воинов. (2) Затем, по мере того, как в лагерь прибывали добровольцы или сообщники, он равномерно распределял их и вскоре пополнил легионы нужным числом людей, тогда как вначале у него было не более двух тысяч солдат. (3) Но из всего войска настоящим воинским оружием была снабжена приблизительно лишь четвертая часть; остальные - как кого вооружил случай - носили дротики или копья; иные - заостренные колья. (4) Но когда Антоний стал приближаться со своим войском, Катилина двинулся по горам - то в сторону Города, то в сторону Галлии, не давая врагам сражения; он надеялся, что у него вскоре будут крупные силы, если в Риме его сообщники осуществят свои намерения. (5) Между тем рабов, которые вначале толпами сбегались к нему, он отсылал прочь, полагаясь на силы заговорщиков и одновременно считая невыгодным для себя впечатление, будто он связал дело граждан с делом беглых рабов.

57. (1) Но когда в лагере узнали, что в Риме заговор раскрыт, что Лентул, Цетег и другие, названные мною выше, казнены, большинство солдат Катилины, которых на путь войны увлекла надежда на грабежи, а вернее, желание переворота, стали разбегаться: остальных он большими переходами через малодоступные горы отвел в область Пистории, намереваясь незаметно уйти по тропам в Трансальпийскую Галлию. (2) Но Квинт Метелл Целер оборонял тремя легионами Пиценскую область, полагая, что ввиду трудности положения Катилина попытается сделать то, о чем говорилось выше. (3) И вот, узнав от перебежчиков о передвижении Катилины, он быстро выступил в поход и укрепился у самого подножья гор, куда тот должен был спуститься для быстрого перехода в Галлию. (4) Впрочем, и Антоний был недалеко, идя с большим войском по пятам Катилины и легко двигаясь по более ровной местности. (5) Увидев, что он отрезан горами и вражескими войсками, что в Городе его постигла неудача и что ни на бегство, ни на поддержку никакой надежды нет, Катилина, придя к выводу, что в таком положении лучше всего попытать счастья в бою, решил возможно скорее сразиться с Антонием. (6) И вот, созвав воинов на сходку, он произнес речь приблизительно такого содержания:

58. (1) "Мне хорошо известно, солдаты, что слова не прибавляют доблести и что от одной речи полководца войско не становится из слабого стойким, храбрым из трусливого. (2) Какая отвага свойственна каждому из нас от природы или в силу воспитания, такой она проявляется и на войне. Кого не воодушевляют ни слава, ни опасности, того уговаривать бесполезно: страх закладывает ему уши. (3) Но я созвал вас, чтобы дать несколько наставлений и вместе с тем объяснить причину своего решения. (4) Вы, конечно, знаете, солдаты, какое огромное бедствие принесли нам и самому Лентулу его беспечность и трусость и почему я, ожидая подкреплений из Города, не смог направиться в Галлию. (5) Но теперь все вы так же хорошо, как и я, понимаете, в каком мы положении. (6) Два вражеских войска, одно со стороны Города, другое со стороны Галлии, преграждают нам путь. Находиться в этой местности, даже если бы мы очень захотели, нам больше не позволяет недостаток зерна и других припасов. (7) Куда бы мы ни решили направиться, нам надо пролагать себе путь мечом. (8) Поэтому призываю вас быть храбрыми и решительными и, вступив в бой, помнить, что богатства, почести, слава, а также свобода и отечество - в ваших руках. (9) Если мы победим, нам достанется все; продовольствия будет в изобилии, муниципии и колонии откроют перед нами ворота. (10) Если же мы в страхе отступим, это обернется против нас, и ни местность, ни друг не защитят того, кого оружие не защитит. (11) Более того, солдаты, наши противники не находятся в таком же угрожаемом положении, в каком мы: мы боремся за отечество, за свободу, за жизнь, для них же нет никакой надобности сражаться за власть немногих людей. (12) Тем отважней нападайте, помня о своей прежней доблести. (13) Вы были вольны с величайшим позором для себя влачить жизнь в изгнании; кое-кто из вас, лишившись своего достояния в Риме, мог рассчитывать на постороннюю помощь. (14) Поскольку такое положение вам казалось мерзким и нестерпимым для мужчины, вы решили разделить со мной эти опасности. (15) Если хотите избавиться от них, вам нужна отвага: один лишь победитель достигает мира ценой войны. (16) Ведь искать спасения в бегстве, отвернув от врага оружие, защищающее наше тело, - подлинное безумие. (17) В сражении наибольшая опасность всегда грозит тому, кто больше всего боится. Отвага заменяет собой крепостную стену. (18) Когда я смотрю на вас, солдаты, и думаю о ваших подвигах, меня охватывает великая надежда на победу. (19) Ваше присутствие духа, молодость, доблесть воодушевляют меня, как и [сознание] неизбежности, которая даже трусов делает храбрыми. (20) Ведь враг, несмотря на свое численное превосходство, окружить нас не может: ему мешает недостаток места. (21) Но если Фортуна не пощадит вашей доблести, не позволяйте врагам с легкостью перебить вас и, чтобы вас, взятых в плен, не перерезали, как скотину, сражайтесь, как подобает мужчинам, если же враги одержат над вами победу, пусть она будет кровавой и горестной". 59. (1) Сказав это, Катилина, чуть помедлив, велит проиграть сигнал и выводит на равнину войско, построенное рядами; затем, спешив всех, дабы придать солдатам мужества, уравняв всех перед опасностью, расставляет войско сообразно с местностью и его составом: (2) так как равнина лежала между горной цепью слева и крутыми скалами справа, то Катилина выставил вперед восемь когорт, а остальные разместил в резерве более тесным строем. (3) Из них он перевел в первый ряд центурионов, всех отборных и вторично призванных солдат, а из рядовых - всех наилучших, имевших оружие. Правым крылом он приказал командовать Гаю Манлию, левым - некоему фезуланцу; сам же вместе с вольноотпущенниками и колонами встал рядом с орлом, по преданию находившимся в войске Гая Мария во время войны с кимврами. (4) В рядах противника Гай Антоний, страдавший болезнью ног, вверил войско своему легату Марку Петрею, так как сам не мог участвовать в сражении. (5) Тот выставил вперед когорты ветеранов, которых он призвал ввиду угрожающего положения, позади них - остальное войско в резерве. Сам он, верхом объезжая ряды, обращался к каждому солдату по имени, ободрял их, напоминал, что они с безоружными разбойниками сражаются за отечество, за своих детей, за алтари и очаги. (6) Старый военный, более тридцати лет прослуживший в войсках как трибун, префект, легат, претор, он знал в лицо большинство солдат и их подвиги; упоминая о них, он зажигал в солдатах мужество.

60. (1) Произведя смотр всем своим силам, Петрей подает сигнал трубой и приказывает когортам медленно наступать; то же делает и неприятель. (2) Сблизившись настолько, чтобы легковооруженные смогли завязать сражение, противники с оглушительными криками сошлись со знаменами наперевес; солдаты отбрасывают копья, пускают в ход мечи. (3) Ветераны, вспомнив былую доблесть, ожесточенно теснят врагов в рукопашной схватке; те храбро дают им отпор, сражаются с величайшим пылом. (4) В это время Катилина с легковооруженными находился в первых рядах, поддерживал колебавшихся, заменял раненых свежими бойцами, заботился обо всем, нередко бился сам, часто поражал врага; был одновременно и стойким солдатом, и доблестным полководцем. (5) Петрей, увидев, что Катилина вопреки ожиданиям яростно сопротивляется, бросил преторскую когорту против центра вражеского строя и перебил солдат, беспорядочно и в разных местах дававших отпор в одиночку; затем он напал на остальных солдат на обоих флангах. (6) Манлий и фезуланец пали, сражаясь в первых рядах. (7) Заметив, что его войско рассеяно и он остался с кучкой солдат, Катилина, помня о своем происхождении, бросается в самую гущу врагов, и там в схватке его закалывают.

61. (1) Только тогда, когда битва завершилась, и можно было увидеть, как велики были отвага и мужество в войске Катилины. (2) Ибо чуть ли не каждый, испустив дух, лежал на том же месте, какое он занял в начале сражения. (3) Несколько человек в центре, которых рассеяла преторская когорта, лежали чуть в стороне, но все, однако, раненные в грудь. (4) Самого Катилину нашли далеко от его солдат, среди вражеских тел. Он еще дышал, и его лицо сохраняло печать той же неукротимости духа, какой он отличался при жизни. (5) Словом, из всего войска Катилины ни в сражении, ни во время бегства ни один полноправный гражданин не был взят в плен, (6) так мало все они щадили жизнь - как свою, так и неприятеля. (7) Однако победа, одержанная войском римского народа, не была ни радостной, ни бескровной, ибо все самые стойкие бойцы либо пали, либо покинули поле боя тяжело раненными. (8) Но многие солдаты, вышедшие из лагеря осмотреть поле битвы и пограбить, находили, переворачивая тела врагов, - один - друга, другой - гостеприимца или родича; некоторые узнавали и своих недругов, с которыми бились. (9) Так все войско испытывало разные чувства: ликование и скорбь, горе и радость.