"Полет сокола" - читать интересную книгу автора (дю Морье Дафна)

Глава 2

Я проснулся словно от толчка. Кто-то назвал меня Бео? Я включил свет, встал с кровати, выпил стакан воды и посмотрел на часы. Два часа ночи. Я снова упал на кровать, но сон не шел ко мне. Голая, безликая спальня отеля, моя одежда, брошенная на стул, расчетная книга и план маршрута на столе были частью моего повседневного существования и принадлежали миру совсем другому, а не тому, в который меня неосторожно завлекло мое погруженное в сон сознание. Бео… Благословенный. Детское имя, которое мои родители и Марта дали мне, скорее всего, потому, что я был последним ребенком, последним прибавлением в семейном кругу: между мной и моим старшим братом Альдо разница в восемь лет.

Бео… Бео… Этот возглас все еще звучал у меня в ушах, и я не мог избавиться от страха, от чувства непонятной угнетенности. Во сне я был уже не групповодом, а странником во времени: рука об руку с Альдо стоял я в боковом приделе церкви Сан Чиприано в Руффано, не сводя глаз с алтарного образа. На картине было изображено воскресение Лазаря. Из зияющей могилы вставала фигура мертвеца, запеленутая в страшный саван – вся, за исключением лица, с которого бинты спали, открыв ожившие глаза, с ужасом устремленные на Господа. Стоявший в профиль Христос звал его мановением пальца. Перед могилой с мольбой и отчаянием лежала женщина, скрытая тяжелыми складками одежды, – предположительно Мария из Вифании, которая поклонялась своему Учителю и которую часто путают с Марией Магдалиной. Но в моем детском воображении она походила на Марту. На Марту, мою няню, которая каждый день меня кормила, одевала, сажала на колени, качала на руках и называла меня Бео.

Алтарный образ преследовал меня по ночам, и Альдо знал это. Когда по воскресеньям и праздникам, сопровождая родителей и Марту к мессе, мы шли не в собор, а в приходскую церковь Сан Чиприано, то почти всегда стояли в левом нефе. Наши отец и мать, как, впрочем, и все родители, не замечая страхов, которые преследуют их ребенка, никогда не смотрели в нашу сторону и не видели, что брат, схватив меня за руку, заставляет все ближе подходить к распахнутым воротам бокового придела, пока мне не остается ничего другого, как поднять голову и глядеть во все глаза.

– Когда мы придем домой, – шептал Альдо, – я одену тебя Лазарем, а сам буду Христом и призову тебя.

Это было хуже всего. Гораздо страшнее самого алтарного образа. Из груды грязного белья, которое Марта приготовила к стирке, Альдо вытаскивал измятую ночную рубашку нашего отца и натягивал ее мне на голову. Для моего утонченного ума это было унизительно, а мой маленький желудок выворачивало от сознания, что я завернут в ношеные одежды взрослого. Меня начинало тошнить, но противиться не было времени. Меня бросали в кладовку под лестницей и закрывали дверь. Как ни странно, но против этого я не возражал.

Кладовка была просторной, а на сбитых из реек полках лежало чистое, свежее белье, пахнущее лавандой. Здесь почивала безопасность. Но недолго.

Поворачивалась ручка. Дверь тихо отворялась, и звучал голос Альдо: "Лазарь, выходи!"

Столь велик был мой страх и дух столь привычен исполнять команды брата, что я не осмеливался выказывать неповиновение. Я выходил, и самым ужасным для меня было то, что я никогда не знал, кого встречу – Христа или дьявола.

Согласно оригинальной теории Альдо, они были едины и к тому же (он так и не объяснил почему) равнозначны.

Поэтому иногда мой брат, облачаясь в простыню и держа в руках трость вместо посоха, представал Христом и встречал меня с улыбкой, кормил сластями, был добр и ласков; иногда, одетый в черную рубашку фашистской молодежной организации, членом которой состоял, вооруженный кухонной вилкой, изображал дьявола и принимался тыкать в меня своим орудием. Я не понимал, чем бедный, воскрешенный из мертвых Лазарь заслужил такую ненависть дьявола и почему его друг Христос так бесчестно его бросил. Но Альдо никогда не терялся, он объяснил мне, что между Богом и Сатаной идет бесконечная игра: они делают ставки на души, совсем как люди в наших руффанских кафе бросают кости. Неутешительная философия.

Затягиваясь сигаретой на кровати в отеле "Сплендидо", я недоумевал: что заставило меня перенестись в тот кошмарный мир, где Альдо был моим властелином? Я выпил за здоровье новорожденного варвара, и, наверное, моя неуправляемая память перепутала его со мною самим, с робким Бео из ушедшего в небытие мира; и когда я увидел лежащую на ступенях церкви женщину, во мне с прежней силой ожило видение алтарного образа в Сан Чиприано – любившая и Лазаря, и Христа Мария, распростертая перед открытой могилой. Но если в этом и заключалось объяснение, то оно не удовлетворяло меня.

Вскоре я снова заснул, но лишь затем, чтобы погрузиться в еще больший кошмар. Алтарный образ обрел связь с другой картиной, на сей раз из герцогского дворца в Руффано, где наш отец занимал почетный по тем временам пост главного хранителя. Портрет, который висел в бывшей герцогской спальне и всеми любителями искусства почитался шедевром, был написан в начале пятнадцатого века одним из учеников Пьеро делла Франческа на сюжет Искушения. Он изображал Христа, стоящего на вершине храма. Фантазия художника сделала фон портрета похожим на одну из парных башен герцогского дворца – самая примечательная архитектурная деталь фасада, они гордо высились над Руффано. Более того, лицу Христа, смотрящего с портрета на горы за окном комнаты, дерзновенный художник придал сходство с Клаудио, безумным герцогом по прозванию Сокол, который в безрассудном порыве бросился с башни, уверовав, как гласит легенда, в то, что он Сын Божий.

Много веков картина пролежала в кладовых дворца, пока, уже после Рисорджименто, ее не обнаружили во время реконструкции здания. С тех пор она украшала или – как ворчали некоторые возмущенные обитатели Руффано – оскверняла герцогские апартаменты. Эта картина, как и алтарный образ в Сан Чиприано, потрясала и в то же время зачаровывала меня, о чем Альдо отлично знал. Иногда он силой заставлял меня без ведома отца вместе с ним подниматься по ветхой винтовой лестнице башни и, открыв старинную дверь, ведущую прямо на верхнюю площадку, со сверхъестественной, как мне тогда казалось, силой поднимал на балюстраду.

– Вот здесь и стоял Сокол, – говорил Альдо. – И здесь его искушал дьявол. "Если Ты Сын Божий, бросься вниз; ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею".

Далеко внизу лежал Руффано, пьяцца дель Меркато. Люди, машины, повозки как муравьи копошились на пыльной равнине. Не знаю, сколько лет мне тогда было. Наверное, пять или шесть.

– Сказать тебе, что сделал Сокол? – спрашивал Альдо.

– Нет, – молил я, – нет…

– Он распростер руки и полетел. Он стал птицей. И его руки были крыльями. Он парил над крышами своего города, и люди как зачарованные не сводили с него глаз.

– Это не правда! – крикнул я. – Он не мог полететь. Он не был птицей, не был соколом. Он был человеком и упал. Мне папа говорил.

– Он был соколом, – настаивал Альдо. – Он был соколом и полетел.

Во сне запомнившаяся мне страшная сцена повторялась вновь и вновь. Я цеплялся за балюстраду, Альдо стоял за мной. Затем с силой, несравненно большей, чем та, какой я обладал в детстве, я отпрянул назад, вырвался из его рук и побежал вниз по винтовой лестнице туда, где меня ждала Марта. Она звала меня: "Бео… Бео…" Ее руки были раскрыты, и она крепко обняла меня, даря ласку и утешение. Но откуда в мой сон вошел запах старой, изношенной одежды? Дешевого вина?

На этот раз, проснувшись, я почувствовал, что сердце бешено колотится у меня в груди и что я весь покрыт потом. Кошмар был слишком реален, слишком ярок, чтобы рисковать третьей с ним встречей. Я зажег свет, сел в кровати, вынул записную книжку и занимался подсчетами, пока меня не сморило от усталости. Я задремал и спал без сновидений до семи утра, когда меня разбудил стук в дверь, возвестивший о приходе официанта с булочками и кофе.

День начался по обычному распорядку. Ночь со всеми ее ужасами осталась где-то позади. Как всегда, начал звонить телефон, и через какие-то десять минут я с головой ушел в организационные мелочи предстоящих часов: планы тех, кто желал провести утро в магазинах и присоединиться к остальным за ленчем; планы тех, кто жаждал увидеть собор Св. Петра, но не хотел бродить взад-вперед по длинным галереям Ватикана.

Вниз, к автобусу и ожидавшему нас Беппо, который, в отличие от меня, провел вечер в тепле и уюте своей любимой траттории.

– А знаете, – сказал он, – нам стоит поменяться местами. Вы поведете автобус, а я буду крутить шашни с клиентами.

Это был намек на мой вид, на мое измученное бессонной ночью лицо. Я сказал, что согласен на его предложение.

Когда наше отдохнувшее стадо разместилось в автобусе, с нетерпением ожидая "Дневного Рима", готового показать им все свои красоты, я заметил, что одинокий варвар, ночной соискатель моего сочувствия, демонстративно меня не замечает.

Наша колесница свернула налево и проехала мимо той самой церкви, которая, непостижимым образом слившись с Сан Чиприано, превратила мой ночной сон в кошмар. Паперть была пуста, крестьянка исчезла. Я надеялся, что она уже потворствует своим слабостям и вновь разжигает внутренний огонь теми десятью тысячами лир, что я ей дал. Бывшие учительницы к этому времени успели забыть о ее существовании. Они листали путеводитель и перечисляли соседям, что из содержимого виллы Боргезе (первая остановка) нельзя обойти вниманием. Я нисколько не удивился, когда через двадцать минут увидел, как они торопятся мимо совершенно пристойных статуй, чтобы жадно впиться глазами в нагло развалившегося гермафродита.

Все дальше и дальше, вниз к пьяцца дель Пополо, через Тибр к Замку Св.

Ангела, оттуда к собору Св. Петра и Ватикану. Затем, слава Богу, ленч.

Беппо, умный малый, съедал свой ленч в автобусе, там же читал газеты, спал. Ну а я, как всегда, играл роль дирижера, и в ресторане неподалеку от собора Св. Петра мне было не до отдыха. Миссис Тейлор уже потеряла зонтик, оставила, как ей казалось, в гардеробе Ватикана. Не буду ли я любезен как можно скорее им заняться? В два часа мы должны были выехать на осмотр терм Каракаллы, затем вернуться к Форуму и несколько часов провести в его развалинах. Здесь я обычно отпускал вожжи и предоставлял своих подопечных самим себе.

В тот день все вышло иначе. Я разыскал потерянный зонт и переходил виа делла Кончилацьоне, когда заметил, что несколько человек меня опередили и обступили Беппо, который вслух читал какую-то газетную заметку. Он подмигнул мне, наслаждаясь ролью переводчика. У его слушателей был потрясенный вид. В автобусе я увидел двух учительниц, и во мне проснулись дурные предчувствия.

– Чем вы так взволнованы? – спросил я Беппо.

– Убийство на виа Сицилиа, – сказал Беппо, – в сотне ярдов от отеля "Сплендидо". Эти дамы заявляют, что видели жертву.

Более голосистая из них с негодующим видом повернулась ко мне.

– Та бедная старая женщина, должно быть, это она. Водитель говорит, что ее нашли заколотой на паперти в пять часов утра. Мы могли бы ее спасти.

Это ужасно, я просто слов не нахожу.

Я был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова. Мой апломб как рукой сняло. Я вырвал газету из рук Беппо и стал читать. Заметка была короткой.

"В пять часов утра не паперти церкви на виа Сицилиа было найдено тело убитой женщины. Она была заколота ножом. По внешности потерпевшая походила на бродягу с явными следами опьянения. При ней обнаружено насколько мелких монет, в связи с чем случившееся, скорее всего, следует рассматривать как немотивированное убийство. Полиция разыскивает всех, кто видел эту женщину или заметил вблизи церкви что-либо необычное и может оказать помощь в расследовании преступлениям.

Я вернул газету Беппо. Группа ждала моей реакции.

– Это очень прискорбно, – сказал я, – но боюсь, не столь уж необычно. Убийства случаются в любом городе. Остается надеяться, что преступника скоро схватят.

– Но мы ее видели, – возмущалась учительница. – В десять часов вечера Хильда и я пытались поговорить с ней. Тогда она не была мертва. Она спала и тяжело дышала. Вы видели ее из автобуса, когда мы проезжали мимо.

Все ее видели. Я хотела, чтобы вы что-нибудь тогда сделали.

Беппо поймал мой взгляд и пожал плечами. Затем послушно направился к автобусу и забрался на свое сиденье. Разбираться – мое, а не его дело.

– Мадам, – сказал я, – я не хочу показаться бессердечным, но нас это не касается. Мы и тогда мало что могли сделать для этой женщины. А сейчас и того меньше. Этим займется полиция. А теперь… мы уже и так выбились из расписания…

Мнения разделились. Остальные члены группы успели присоединиться к нам и спрашивали, что случилось. Прохожие останавливались и глазели на нас.

– В автобус, – твердо сказал я. – Прошу всех в автобус. Мы задерживаем движение.

Даже когда все заняли свои места, возбуждение не улеглось. Варвары, избравшие своим спикером мистера Хайрэма Блума, придерживались мнения, что вмешательство в чужие дела до добра не доводит. Того и гляди, нарвешься на оскорбления. Англосаксы, и прежде всего две учительницы из Южного Лондона, пылали праведным гневом. Умерла женщина, умерла на церковной паперти в нескольких сотнях ярдов от папского города Ватикана, в пределах слышимости британских туристов, спавших в отеле "Сплендидо", и если римская полиция не умеет работать, самое время, чтобы лондонский бобби преподал им урок.

– Так что? – шепнул Беппо мне на ухо. – Полицейский участок или термы Каракаллы?

Беппо повезло, он не был в этом замешан. Иное дело я. Немотивированное убийство, писала газета, не располагавшая подлинными фактами. Женщину убили не из-за нескольких мелких монет, а из-за десяти тысяч лир, которые я вложил ей в руку. Все крайне просто. Такой же, как и она, бродяга с пустым желудком наткнулся на нее ночью, прикарманил деньги, возможно, разбудил ее и, испугавшись, заставил умолкнуть навсегда. Наши мелкие преступники не питают особого уважения к человеческой жизни. Кто прольет слезу над бродягой, да к тому же и пьяницей? Рукой зажать рот, быстрый удар и прочь.

– Я настаиваю, – с истерическими нотками в голосе заявила учительница, – что надо заявить в полицию. Мой долг рассказать все, что мне известно. Возможно, для них будет небесполезно узнать, что мы видели ее на паперти в девять часов. Если мистер Фаббио отказывается идти со мной, я пойду одна.

Мистер Блум дотронулся до моего плеча.

– Что за этим последует? – спросил он вполголоса. – Какие-нибудь неприятности для остальных членов группы? Или вы сделаете обычное формальное заявление от имени одной из этих дам и этим все ограничится?

– Не знаю, – ответил я. – Когда полицейские начинают задавать вопросы, ни в чем нельзя быть уверенным.

Я велел Беппо ехать дальше. Голоса тех, кто придерживался иного мнения, всколыхнулись и замерли у меня за спиной. Надо было принимать какое-то решение. Одно неосторожное движение – и гармония моего стада нарушится, ее сменит дух недоброжелательства и озлобленности, губительный для всякого тура.

Я достал блокнот и протянул мистеру Блуму пачку билетов.

– Будьте добры, возьмите на себя руководство группой в термах Каракаллы и на Форуме. И там, и там есть гиды, говорящие по-английски. Если возникнут трудности, Беппо сможет перевести. В половине пятого мы должны быть в английской чайной на пьяцца ди Спанья. Там я с вами встречусь.

Учительница наклонилась вперед.

– Что вы намерены делать? – требовательным тоном осведомилась она.

Отступать было некуда. Я попросил Беппо высадить нас у первой же стоянки такси. Две самаритянки и я проводили взглядом автобус, отправлявшийся в термы Каракаллы. Редко я так сожалел о расставании со своей паствой. По дороге в Главное полицейское управление мои спутницы были на удивление молчаливы. Они не ожидали столь быстрого осуществления своих планов.

– Полицейские будут говорить по-английски? – спросила более нервная из двух женщин.

– Сомневаюсь, мадам, – ответил я. – Неужели вы полагаете, что ваши полицейские говорят по-итальянски?

Они переглянулись. Я почувствовал холодную враждебность, приковавшую обеих женщин к их местам. А также откровенное недоверие к римскому праву. В любом городе Главное полицейское управление не вызывает приятных чувств, но мне наша миссия была куда более не по душе, чем моим спутницам, которые могли рассматривать ее как лишнюю возможность обогатить свой туристический опыт. При виде формы мне всегда хочется убежать. Топот ног, краткие слова команды, холодный, изучающий взгляд вызывают у меня тяжелые ассоциации. Они напоминают мне юность.

Доехав до места, мы вышли из машины, и я попросил шофера подождать, предупредив, что мы можем отсутствовать довольно долго. При этом я говорил нарочито громко и четко, чтобы мои спутницы поняли смысл моих слов.

Наши шаги глухо раздавались во дворе Главного полицейского управления.

Из справочного бюро нас провели в приемную, из приемной – в кабинет.

Дежурный офицер спросил наши имена, адреса и осведомился о характере нашего дела. Когда я сообщил ему, что две англичанки желают предоставить информацию относительно женщины, убитой прошлой ночью на паперти церкви на виа Сицилиа, он пристально посмотрел на нас. В атмосфере комнаты повисла напряженность.

Затем он позвонил и отдал короткое распоряжение человеку, явившемуся на его зов. Через мгновение в комнату вошли еще два офицера. Появились блокноты.

Теперь все трое внимательно разглядывали поникших учительниц. Я объяснил сидевшему за столом полицейскому, что ни одна из них не говорит по-итальянски, что они – английские туристки, а я – гид от "Саншайн Турз".

– Если вы располагаете какой-нибудь информацией, относящейся ко вчерашнему убийству, то я вас слушаю. Мы не можем тратить время по пустякам.

Старшая по возрасту англичанка начала говорить, делая паузы между предложениями, чтобы я успевал переводить. В несколько бессвязном рассказе англичанки я по своему усмотрению делал купюры. Замечание о том, что, по ее мнению, равно как и по мнению ее подруги, просто возмутительно, что в наше время в Риме нет больницы или приюта, куда могла бы обратиться умирающая от голода женщина, едва ли представляло интерес для полиции.

– Вы прикасались к этой женщине? – спросил полицейский.

– Да, – ответила школьная учительница. – Я до нее дотронулась и обратилась к ней. Она что-то пробормотала в ответ. Я и моя подруга чувствовали, что она, должно быть, больна. Мы поспешили в автобус и попросили мистера Фаббио что-нибудь сделать. Он сказал, что это не наше дело и что мы задерживаем автобус.

Полицейский вопросительно посмотрел на меня. Я ответил, что это правда.

И что на часах было начало десятого.

– Возвращаясь после экскурсии, вы не заметили, была ли женщина по-прежнему на паперти или нет?

– Боюсь, что не заметили. Автобус возвращался по другой дороге, и мы все очень устали.

– И вы больше не возвращались к этой теме?

– Нет. Правда, мы вспомнили о ней, когда раздевались перед сном. Мы говорили, что со стороны мистера Фаббио просто возмутительно, что он не вызвал "скорую помощь" и даже не сообщил в полицию.

Полицейский снова посмотрел в мою сторону. Мне показалось, что в его взгляде мелькнуло сочувствие.

– Пожалуйста, поблагодарите этих дам за то, что они пришли к нам, – сказал он. – Их показания весьма полезны. Для отчетности я должен их побеспокоить и, если они могут это сделать, попросить подтвердить принадлежность одежды убитой женщине.

Этого я не ожидал. Не ожидали и учительницы. Они побледнели.

– Это необходимо? – запинаясь, спросила младшая.

– Похоже, что да, – ответил я.

В сопровождении одного из полицейских мы прошли по коридору в небольшое помещение. К нам подошел служитель в белом халате. После немногословного объяснения он зашел в соседнюю комнату и вынес оттуда узел с одеждой и две корзины. Мои англичанки побледнели еще больше.

– Да, – поспешно проговорила старшая и отвернулась. – Да, я уверена, что это те самые вещи. Как все это ужасно…

Служитель, проявляя в своем служебном рвении ненасытность вампира, спросил, не желают ли дамы увидеть тело.

– Нет, – ответил я. – Этого от них не требуется. Однако для пользы расследования я могу сделать это за них.

Сопровождавший нас полицейский пожал плечами. Мне решать. Учительницы не догадывались, о чем идет речь. Следом за служителем я вошел в морг.

Влекомый каким-то болезненно волнующим чувством, я словно завороженный подошел к столу, на котором лежало тело. Служитель откинул простыню, и я увидел лицо. Оно было благородно в своем мертвенном покое и моложе, чем казалось ночью. Я отвернулся.

– Благодарю вас, – сказал я служителю.

Вернувшись в комнату для собеседования, я сообщил старшему офицеру, что женщины опознали одежду. Он еще раз поблагодарил меня.

– Надеюсь, – сказал я, – что эти дамы больше не понадобятся. Завтра днем мы выезжаем в Неаполь.

Полицейский с серьезным видом занес мои слова в отчет.

– Не думаю, – сказал он, – что нам снова понадобится их присутствие.

У нас есть их фамилии и адреса. Желаю вам и им приятного продолжения тура.

Я мог бы поклясться, что, поклонившись учительницам, он подмигнул, но не им, а мне.

– У вас есть какой-нибудь ключ к установлению личности убитой?

Он пожал плечами:

– Вы же знаете, в город приходят сотни таких, как она. При ней не найдено ничего ценного. Убийцей мог быть такой же бродяга. Мотивом – месть.

Или вор. Мы его поймаем.

Нас отпустили. Миновав двор, мы подошли к такси. Я помог моим дамам сесть в машину.

– Английские чайные, – сказал я водителю.

Я взглянул на часы. Время было рассчитано правильно. До подхода остальной группы мои учительницы могли спокойно посидеть за чашкой чаю.

Когда мы прибыли на место, я расплатился с шофером, проводил женщин в английскую чайную и усадил за столик в углу.

– А теперь, – сказал я, – вы можете расслабиться.

Единственным ответом на мою дежурную улыбку послужили натянутые кивки.

Я вышел из чайной и направился по виа Кондотти в сторону бара. Мне было необходимо выпить. Перед моими глазами стояли заостренные смертью орлиные черты убитой женщины. Убитой из-за того, что я вложил ей в руку десять тысяч лир.

Теперь я был уверен, что не ошибся. Прошлой ночью она узнала меня и назвала Бео, когда я бежал через улицу. Я не видел ее больше двадцати лет, но это была Марта.