"Суматоха в Белом Доме" - читать интересную книгу автора (Бакли Кристофер Тэйлор)

Книга четвертая Смятение

16 Павлин и Петуния

Четвертого октября, в пятницу, оператор Белого дома позвонил мне в половине шестого утра и сообщил, что президент ждет меня в шесть пятнадцать в Овальном кабинете. Давно уже я не получал подобных приглашений. Очевидно, произошло что-то важное. Неужели под угрозой национальная безопасность? Я с удовольствием работал с первой леди, однако, должен признаться, что мне было скучновато без Западного крыла с его постоянными проблемами, заботами, кризисами, возбуждением и напряжением.

Президент был в пижаме, но, как ни странно, сидел за письменным столом, курил и пил кофе. Он был похож на главнокомандующего накануне решительного сражения. Мне стало ясно, что речь пойдет о национальной безопасности. Наверное, беспорядки на Бермудах.

– Как Джейн и ребята? – спросил он с улыбкой, которую я бы улыбкой не назвал, скорее, так прищуриваются, когда глаза слепит яркое солнце.

Хотя мою жену звали не Джейн, а Джоан и он был знаком с ней тринадцать лет, я решил не поправлять его.

– Лучше некуда, – ответил я довольно бодро, несмотря на ранний час. – Она просила передать привет.

– Спасибо, – произнес он сквозь стиснутые зубы. – Она хорошая женщина, ваша Джейн. Вам нужно почаще привозить ее сюда.

Не стоило напоминать ему, что он беседовал с ней четыре дня назад на приеме в честь дипломатов Восточного блока.

– Она очень хорошо к вам относится, – выдавил я из себя.

Положение было мучительное.

– Ага. Передайте ей привет.

– Обязательно.

Я самым искренним образом верил, что президент вот-вот заговорит о деле. Неужели меня вытащили в половине шестого из теплой постели ради никому не нужного разговора о моей жене, которую, к тому же, звали не Джейн.

– У нас тут не все ладно, – сказал президент.

Я кивнул:

– С конгрессом стало трудно работать.

Он покачал головой.

– Да нет. Я имею в виду личные апартаменты.

– А… – В первый раз он заговорил о своем браке. – Думаю, вы слишком много времени отдаете делам, и миссис Такер скучно одной.

– Она могла бы быть поласковее.

Не торопись, Вадлоу, сказал я себе. Только тут я обнаружил, что смотрю себе под ноги.

– Наверно, вы могли бы выделить для нее побольше времени. Скажем, уик-энды.

– На уик-энды она приглашает своих друзей. Мы совсем не бываем одни. Знаете, в службе безопасности Билли и Онанопулосу дали кодовые имена – Павлин и Петуния… Черт побери, – продолжал он после недолгой паузы, – мне кажется, я в Стамбуле. Эти их наряды! Что бы сказал Айк?

Пришлось согласиться, что покойному президенту это не понравилось бы.

– Не понимаю, почему они не могут одеваться как все.

Я тоже этого не понимал.

– Ллеланд считает, что они вредят моему имиджу.

Об этом мне уже было известно.

– Он говорит, что я не должен приглашать их в Кэмп-Дэвид. Но как быть с Джесси? Кошмар какой-то.

Итак, свинья Ллеланд вовсе не выполнял приказ шефа, когда требовал, чтобы я выгнал друзей первой леди из Белого дома. Наверное, надо было бы сообщить об этом президенту. Однако я смотрел на него, смотрел, как он сидит в пижаме и курит сигарету за сигаретой, как тоскует по жене, как мучается, униженный конгрессом и не любимый американским народом, и решил не взваливать на него еще и этот груз. Я ненавидел Бэмфорда Ллеланда, а президент сделал его управляющим своими делами, своим доверенным лицом. Не лезь, Вадлоу, твердил мне мой внутренний голос. И я принял нелегкое для себя решение.

– Я работал как зверь, чтобы меня заживо не сожрали ханжи оттуда… – Он махнул рукой в сторону Капитолия. – Может быть, я действительно был недостаточно внимательным. Теперь понятно, почему ей понадобились друзья в Кэмп-Дэвиде. У нас было несколько… размолвок, как вы бы сказали. Но мы справимся.

Через два дня, когда я был с головой погружен в подготовку посещения первой леди Фестиваля гортензий, миссис Метц сообщила мне о звонке Колина Сокса из «Нью-Йорк пост». Естественно, я не пожелал разговаривать со скандальным хроникером и продолжал работать.

Полчаса спустя позвонила взволнованная Джоан.

– Что с тобой, крошка?

Она ответила, что звонил Сокс. Только этого не хватало. Он сказал, будто ему надо обязательно поговорить со мной, да еще добавил, чтобы я ради моего же «блага» перезвонил ему.

– Герберт, у тебя неприятности?

Ее огорчение и обеспокоенность расстроили меня. Успокаивая жену, я думал о том, как посмел репортер из желтой газетенки звонить мне домой и волновать мою жену! Она как раз делала тесто для кекса, и оно получилось слишком густым. Я вскипел.

Набрав номер телефона Сокса, я высказал все, что думал о нем. Однако читать мораль австралийскому репортеру все равно, что приручать вомбата.[16]

Сокс не стал терять время даром и сразу же спросил, могу ли я сообщить что-нибудь по поводу слухов об «отношениях» Билли Ангулласа-Виллануэвы со мной?

Если бы он спросил, не задушил ли я мою дорогую матушку, у меня была бы точно такая же реакция. Я онемел.

– Вы слушаете меня?

До меня его голос дошел, словно из другого измерения. Покачав головой, я постарался взять себя в руки.

– Послушайте, Сокс, – сказал я, – если мне еще хоть раз доведется услышать о подобной мерзости, будьте уверены, вас депортируют в вашу родную колонию и вы до конца жизни будете чистить там овчарни.

Он как будто остался доволен.

– Фантастика! Вы вышлете меня из Америки?

– Разговор окончен.

Я положил трубку, после чего минут двадцать просидел неподвижно, уставившись в стену.

Потом я увидел миссис Метц, но как в тумане.

– Мистер Вадлоу! Мистер Вадлоу!

Сославшись на то, что не выспался, я несколько успокоил ее насчет моего не совсем адекватного поведения и вновь взялся за телефон. Попросил оператора соединить меня с мистером Фили и стал ждать, глядя в потолок. Президент должен был быть в Индиане.

Тремя-четырьмя минутами позже в трубке раздался треск, означавший, что Фили находится в президентском самолете. Я услышал: «Корона… Это Фрегат. Говорите». Потом оператор Белого дома сказал: «Мистер Вадлоу, мистер Фили на проводе. Позвольте напомнить вам, что это открытая связь». Отлично. Уверен, в советском посольстве с удовольствием послушают про наши дела.

– Что у вас, Герб? – спросил жизнерадостный Фили.

– Да ничего особенного! Мне только что звонили из «Нью-Йорк пост» насчет… – Следовало сохранять бдительность. – Насчет кое-каких слухов.

– Да?

Я напомнил ему, как мог осторожнее, о нашей недавней беседе и его идее относительно распространения слухов о мистере Ангулласе-Виллануэве и Ллеланде.

– Они думают, что это я. Я!

Наступила продолжительная пауза.

– Сукин сын! Он опередил нас!

И Фили рассмеялся.

– Это не смешно, – сказал я. – Это ужасно.

– Ничего страшного. Только не предпринимайте никаких шагов до моего возвращения.

– Кошмар… – Я был в отчаянии.

Возвращения Фили я ждал в своем кабинете, не в силах сосредоточиться на Фестивале гортензий. Он появился в Белом доме во главе толпы секретарей и с кучей бумаг.

– Я все продумал, – сказал он, закрыв за собой дверь.

– Что будем делать?

– Ничего.

– Как это «ничего»? Нельзя ничего не делать. Со мной еще ничего подобного не бывало. А как же Джоан?

Я схватился за голову.

– Послушайте, «Пост» ничего не опубликует… я почти уверен… так что можно проигнорировать.

– Но…

– Встаньте на точку зрения врага. Они хотят, чтобы вы защищались. А как только вы начнете защищаться, все решат, что нет дыма без огня.

– О-хо-хо. А вдруг будет журналистское расследование?

– Расследование? – со смехом переспросил он. – Расследование?

– Черт бы вас побрал!

На другой день в двенадцать четырнадцать я был в Нью-Йорке и, поджидая мистера Рамона Ангулласа-Виллануэву (он же Билли) в одном из закутков ресторана «Мортимер», старался вникнуть в подробности предстоящего Фестиваля гортензий.

Сообщив миссис Метц, будто у меня тяжелая ангина, я преобразил свою внешность с помощью средств, сохранившихся у меня со времен путешествий с Марвином, и прилетел в Нью-Йорк на обычном гражданском самолете – впервые за долгое время.

Мне было необходимо предупредить мистера Ангулласа-Виллануэву о предпринятой Ллеландом оскорбительной кампании против меня – и против него. Очевидно, что Ллеланд пытался одним махом убить двух зайцев. Даже самый отдаленный намек на скандал мог положить конец моей карьере в Белом доме, не говоря уж о визитах туда мистера Ангулласа-Виллануэвы.

Я сказал, что мне нужно поговорить с ним по очень деликатному делу, и попросил назначить встречу в «тихом местечке». Он предложил ресторан «Мортимер», и теперь, сидя в ресторане, я засомневался в здравомыслии Виллануэвы. Находился ресторан в центре Восточной части Манхэттана и, вне всяких сомнений, посещался «избранной» публикой. Не могу сказать, что вспомнил имена посетителей, оказавшихся там в этот час, но это была та самая публика, которую приглашали в Белый дом во времена Рейгана.

На мне был потертый пиджак из шотландки, который я обычно носил дома по выходным. На мой вкус, он был немного кричащим, однако я решил, что, благодаря ему, не буду выделяться в пестрой толпе нью-йоркских модников. Однако официант смерил мое одеяние едва ли не презрительным взглядом, и я решил, что он не получит от меня на чай больше десяти процентов.

Расположился я в глубине ресторана, где было не так светло, рассчитывая, что мистер Ангуллас-Виллануэва все же человек рассудительный и догадается тихо туда проследовать.

Неожиданно я услышал, как меня окликают громоподобным голосом:

– Жербер! Черт побери, что это с вами?

Так как видел я при плохом освещении не очень хорошо, то не успел предупредить объятий и поцелуев Билли. Не хочу сказать, что я принципиально против проявления чувств между мужчинами, однако даже с отцом я лишь обменивался рукопожатием и чувствую себя неловко, если меня целует кто-нибудь, кроме моей жены Джоан и моей дочери Джоан. Да еще мамы и сестры Эрнестины.

Сделать заказ я предоставил ему, так как он, судя по всему, был знаком с тамошней кухней. Еще, могу добавить, он был, по-видимому, знаком с официантами. Неприятный момент наступил, когда он представил меня одному из них как человека, «на плечах которого держится весь Белый дом». Пришлось напомнить о моем желании остаться неузнанным.

Каждый раз, когда кто-нибудь входил в ресторан, голова мистера Ангулласа-Виллануэвы крутилась, как перископ, и я был вынужден удерживать его от представления меня примерно полудюжине его знаменитых приятелей.

Я жевал телятину – не самый вкусный, но вполне съедобный кусок мяса по явно завышенной цене – и слушал монолог о beau mond Нью-Йорка. Поговорить мистер Ангуллас-Виллануэва, по-видимому, любил, и я на время покорился участи молчаливого слушателя. Однако наступил момент, когда нельзя было больше тянуть, и я с тяжелым сердцем признался:

– Вышла неделикатная история.

– Люблю неделикатные истории! – прервал он меня.

Тогда примерь-ка на себя эту, подумал я и рассказал ему о звонке Сокса.

– Волшебно! – воскликнул он.

Мне это не понравилось.

– Вы не… расстроены?

– Надо всем рассказать! Знаете, какая будет реакция? «Ну и вкус у тебя, Билли!» – Он схватил меня за руку. – Ох, Жербер, прошу прощения. Я не хотел вас обидеть. Но это так… – Он опять рассмеялся. – В Вашингтоне все такие противные. Такие серьезные.

Потом он позвал официанта: «Йохан», – и попросил подать нам анисовый ликер.

Признаюсь, я был до того ошеломлен, что стал пить противный ликер, когда его поставили передо мной. (У него лакричный вкус.)

Все так же, с тяжелым сердцем, я заговорил о президенте. Пришлось объяснить, что президент, конечно же, не поверит навету, однако неплохо было бы, если бы мистер Ангуллас-Виллануэва несколько месяцев не появлялся в Белом доме, пока не утихнут слухи. Он слушал и кивал головой.

– Жерб, – сказал он, – вы правы. Мы не можем позволить себе прежнего. Однако воспоминания останутся с нами навсегда, правда?

Он положил руку мне на плечо и подмигнул.

Я натужно рассмеялся, однако все это было очень неприятно. Когда мы вышли из ресторана, он еще раз расцеловал меня – в обе щеки. (Кажется, это европейский обычай. В Европе, насколько мне помнится, мужчины постоянно целуются.) Когда я летел обратно в столицу, в первый раз за последние двадцать четыре часа у меня успокоился желудок.