"Дневник наркомана" - читать интересную книгу автора (Кроули Алистер)

КНИГА ТРЕТЬЯ. ЧИСТИЛИЩЕ

         (Примечание:  Аббатство  Телема в  "Телипиле"  -  реально  существующее место. Оно, его обычаи и члены, а также окружающий пейзаж аккуратно описаны. Обучение, дающееся там, подходит для всех видов духовных кризисов,  и служит для  открытия   и  развития   "Истинной   Воли"  любой  личности.  Тех,  кто заинтересуется этой темой, приглашаем связаться с автором этой книги).

     ГЛАВА I

     ЦАРЬ ЛЕСТРИГОНОВ ВМЕШИВАЕТСЯ

     Неужели  прошло всего три месяца; а кажется, будто целая  жизнь. Сейчас моя память в  полном  порядке,  и  я  припоминаю  с каждым днем  все  больше подробностей прошлого.  Пишу  этот отчет  о  трех прошедших месяцах, отчасти потому что мой лучший  друг подсказал мне,  что память окрепнет, если я буду упражнять ее, занося все  произошедшее  регулярно в дневник. И  знаете  что, даже  месяц  назад я  был  еще  не  в состоянии припомнить  хоть  что-нибудь относительно некоторых периодов моей жизни.

     Мой друг говорит  мне, что моя память отказывает  частично потому,  что милосердная природа  желает сокрыть  от  нас вещи, способные  причинить  нам боль. Паучье  кружево защитной  забывчивости занавешивает отверстие  пещеры, скрывающей обглоданный череп и кровавые кости наших неудач.

     - Но величайшие из людей, - говорит Царь Лестригонов, - это  те, кто не желает,  чтобы с  ними  обращались  как  с  плаксивыми  детьми,  это те, кто настаивают  на  встрече  с реальностью  лицом к лицу  во всех  ее формах,  и безжалостно срывают бинты со своих собственных ран.

     Но  мне  стоила  тяжелых  раздумий  запись  происшествия  за  обедом  в "Глицинии", когда Лу и я приняли решение покончить счеты с жизнью.

     За неделю  с небольшим до того мне удалось раздобыть  у апекаря немного синильной кислоты. Столько времени понадобилось нам, чтобы решиться выйти, и выпив достаточно для храбрости, совершить погружение.

     Некий  инстинкт удержал нас от  ухода  из  жизни в  месте, подобном тем номерам на Грик-Стрит. Когда чувство морали исчезает, остается все же  некий расовый  инстинкт в мужчинах и женщинах благородного  происхождения, который велит им умереть с достоинством, как Макбету или Бруту.

     Я убежден,  что только  это  вытащило нас  из  грязной постели,  где мы лежали без движения неделями, погруженные в состояние между сном и явью.

     Потребовалось гигантское усилие, чтобы я смог встать,  кое-как  одеться, выйти и побриться. Ничто иное, как возбуждение при мысли о смерти, позволило мне все  это проделать. Я встречал похожие ситуации на войне; и масса других мужчин помимо меня тоже.

     Казалось, будто душа устала от тела, и радуется шансу порвать с ним раз и  навсегда. Но она  желает принести  себя в жертву  прилично, в полете  или атаке.  Скотская  смерть в канаве  ей  претит.  Я уверен,  что  ничто  менее значительное не вырвало бы нас из этого смрадного ступора.

     Для начала  мы  выпили  шампанского,  а уже потом направились  неверной походкой  по  незнакомым  улицам.  В  людской  толчее  было  все  же  что-то привлекательное. На мгновение нам стало жаль ее  покидать. Все  равно мы уже покинули  ее  очень  давно  во   всех  разумных  смыслах  этого   слова.   К представителям   человеческого   рода  мы   моли  быть  отнесены  разве  что статистиками, и  больше  никем.  Мы никогда не  вернемся в  их среду. И даже загубив  себя, мы находили людское  мессиво отталкивающе презренным, и  были согласны углубить пропасть  между ими и нами. Ради чего сохранять сходство с этими никчемными  насекомыми? Даже  их счастье, такое слабоумно мелкое, было нам отвратительно.

     Мы заметили, что наше появление в "Глицинии" вызвало шок у посетителей. Мэтрдотель протиснулся к нам  и сделал несколько участливых замечаний насчет нашего  долгого отсутствия.  Я  объяснил  ему,  что мы  оба болели; и  тогда вмешалась Лу, произнеся глухим голосом:

     - Нам обязательно станет лучше сегодня вечером.

     Ее  слова прозвучали настолько зловеще, что  человек почти отскочил. На миг я испугался, что все  будет испорчено, но мне удалось выйти из положения с помощью какой-то глупой шутки.  Как бы то ни  было, я мог заметить, что он очень смутился и был рад отойти от нашего столика.

     Мы  заказали чудесный  обед;  но  съесть,  конечно, ничего  не  смогли. Издевательский вид всех этих дорогих блюд, которые подавали одно за другим и уносили нетронутыми сперва  нас раздражал, потом  начал забавлять. Я  смутно припомнил  нечто  из  истории  поминальных  трапез.  Выглядит  исключительно уместным отправиться на тот свет в таком состоянии.

     А верно то, что  мы принимали участие в некой  жутковатой церемонии  из тех,  что  так  волновали  древних  египтян. Мне даже подумалось, что мы уже умерли, и что таким образом царство мертвых говорит нам "добро пожаловать" - предлагая блюда,  которые мы уже не можем  вкусить.  И все-таки между нами и неведомым  еще оставался  акт испития  пузырька,  лежавшего в моем  жилетном кармане.

     Мы приняли героин почти час назад и отвратительные симптомы абстиненции уже душили нас.  Мы  приняли  столько,  сколько способны  были вынести  наши организмы.  Нам  не  хотелось  принимать  еще.  Наше  состояние   так  и  не улучшилось, а природа уже приступила к удалению отравы из организма.

     Попадая  внутрь,  морфин  и  героин  окисляются,  и  это образующиеся в результате яды, а  не сам наркотик, ответственны за ужасающие эффекты. Таким образом тело начинает избавляться от этих продуктов через выделения; поэтому у вас текут сопли; вы  долго и зловонно потеете; появляются запах и привкус, которые нельзя назвать даже неприятными,  они попросту омерзительны  в самом точном смысле этого слова: то есть отталкивают людей. Это столь же противно, сколь и нестерпимо. Можно облегчить состояние,  почистив  зубы  или сходив в Турецкие бани, но энергии на подобные вещи не хватает, ее попросту нет.

     Но  если  вы примите  свежую  дозу  наркотика, она  временно  пресекает попытки природы исторгнуть  его.  Вот  почему и образуется порочный  круг; и тревожные симптомы  абстиненции  -  это всего  лишь  смрад  зловонной  пасти дракона, который уже изготовился вас терзать.

     А если вы решили  вытерпеть до конца все гнусные  симптомы, тогда демон вскорости примет более крутые меры.

     Лу  более  менее  удалось объяснить в  своем  дневнике,  какие  именно. Впрочем, даже с помощью стихов невозможно описать,  что это такое.  Проблема холода, например. Читателю  тотчас  же  представляется  холод зимы. Если  он немного  путешествовал и  обладает воображением, то может подумать об ознобе при лихорадке. Но ни то, ни другое не дают представления о холоде, вызванном абстиненцией.

     Один  из наших стихотворцев, кто бы он ни был (в журнале не указана его фамилия),  добился определенных  успехов в доведении до читателя  истины, то есть если, конечно, читатель с нею уже знаком. Не представляю, как она может поразить кого-то, кто никогда с  ней не экспериментировал. Ведь она передает свой смысл, скажем, вопреки словам. Курьезное это дело - выразительность.

     Как описать, например, любовное приключение тому, кто не только не имел ничего  похожего,   но   даже  и  не  воображал?   Все   чего  он   добьется выразительностью, так это пробуждения у читателя  впечатлений, основанных на собственном опыте последнего, которые в ином случае продолжили бы дремать. И только  в  понятиях  этого  опыта  он  сможет интерпретировать  сказанное  и написанное.

     Лам признался давеча, что он отказался от попыток  передачи результатов своих исследований  людям.  Им  нельзя  доверить  прочтение даже односложных слов, считает Царь  Лестригонов,  пускай  они и  получали  высшие отметки по филологии  в  Оксфорде.  Для  примера,  напиши  он  "Твори,  что ты желаешь" кому-нибудь, и почта вернет ему письмо обратно с якобы написанным им "Делай, как хочешь".

     Каждый  человек  толкует и переводит  все на язык собственного опыта. И если вы сказали нечто, что не абсолютно идентично точке зрения, существующей в  мозгу другого человека,  он  либо поймет вас неправильно,  либо не поймет вовсе.

     Посему я  крайне  подавлен  обязательством, согласно которому Кинг  Лам велел  мне  написать  эту  часть  с  откровенной   целью  проинструктировать человечество относительно методов преодоления страсти к наркотикам.

     Он честно признается, что не подходит для этой цели по той причине, что сам является слишком аномальной личностью. Он не доверяет даже мне, учитывая большое влияние с его стороны на мою жизнь и мысли.

     - Даже посредственности вроде вас, Сэр Питер,  - сказал он мне на днях, - тусклой, как  вы, нельзя доверять, если она находится в соседстве со мной. Ваш  мозг  бессознательно  поглощает частицы моей атмосферы. И прежде чем вы поймете,  где  находитесь,  вместо  выражения  самого  себя  - вы  приметесь повторять за мной, обесценивая те  слова  премудрости, что время от  времени слетают с моих изысканных уст.

     Когда-то я бы обиделся на подобное замечание. И  если я не сделал этого теперь, это не потому  что  я утратил мужество, и  не  потому что я чувствую благодарность к человеку, который помог мне выстоять;  причина в  том, что я научился  понимать, что  он  имеет в  виду, когда  так говорит. Он полностью истребил в себе понятие о себе самом. Он не признает за собой своих чудесных качеств, и не пеняет себе за свои слабости - он превозмог и то,  и другое. И поэтому он  говорит  серьезнейшие  вещи языком иронии и абсурда. И когда тон его речи  серьезен,  его слова попросту  подчеркивают  то  громадное чувство юмора, которое, по его  собственному признанию, не  дает ему сойти с ума  от ужаса  при виде того, в какой  бардак загнало  себя человечество. В точности как Римская  Империя начала рушиться, когда  сделалась мировой, и  настолько огромной, что индивидуальный ум оказался не в силах охватить поставленные ею проблемы; так и сегодня распространение вульгарного образования и разработка более  удобных  средств  передвижения опередили возможности наилучших  умов. Увеличение  познаний вынудило  мыслителя специализироваться, сосредоточиться на узких вещах, результатом чего явилось повальная неспособность управляться с цивилизацией в целом.

     Мы играем партию в шахматы, в  которой никто  не видит дальше двух-трех клеток, и поэтому какой-либо последовательный план становится невозможен.

     Царь  Лестригонов   как  раз  и  старается  воспитать  некоторое  число избранных  людей,  способных  действовать  как  мозг  мира,  находящегося  в состоянии умственного  коллапса. Он обучает  их  как соотносить  факты путем высшего синтеза. Эта идея его старого наставника, профессора Генри Модсли, с которым   они   вместе   изучали   состояние   умственного   помешательства. Придерживался сходных взглядов и Герберт  Спенсер.  Но Царь Лестригонов  как раз первый, кто отважился предпринять практическую попытку воплощения данной концепции на практике.

     Я кажется далеко отклонился от  описания нашей  прощальной трапезы;  но мой ум  все еще не в состоянии как следует сосредоточиться. Героин  и кокаин позволяют достигать высокой степени концентрации  искусственным путем,  и за это  приходится расплачиваться длительными  периодами, когда нельзя мысленно сосредоточиться  ни на каком предмете  вообще. Мне гораздо  лучше,  чем было раньше, но подчас  мне не  хватает терпения.  Томительное это дело укреплять себя биологическим путем, отлично  зная,  что хватит одной дозы героина  или даже морфина, чтобы мгновенно сравняться с величайшими умами в мире.

     Итак,  мы решили  принять вместе с  кофе  синильную кислоту.  Вовсе  не думаю, что  нас  пугала смерть; жизнь стала  бесконечно  утомительной сменой периодов стимуляций, которые плохо стимулируют, и  депрессий, которые ничего не подавляют.

     Не зачем было продолжать. Попросту не стоило. С другой стороны мысль об усилии, необходимом, чтобы остановиться, также вызывала некоторое колебание. Мы чувствовали, что даже уход из жизни требует затрат энергии. Мы попытались запастись ею, выпив для храбрости, и нам  слегка удалось пробудить некоторую веселость. Мы ни на секунду не сомневались в выполнении нашей программы.

     Официант  подал  два  Peches  Melba; и едва он отошел,  как перед нашим столиком вырос Царь Лестригонов.

     - Твори, что ты  желаешь да  будет то Законом, - донесся его  спокойный голос.

     Внезапный прилив злобы залил мое лицо.

     - Мы это  и делали, - отвечал я  с  какой-то  гневной горечью,  -  и  я полагаю, великий психолог видит, что из этого получилось.

     Он печально покачал головой и уселся без приглашения в кресло напротив.

     - Боюсь, что не видит,  - вымолвил он. - Я объясню, что имею в виду при более удобном случае. Я вижу, вам хочется избавиться от меня, однако я знаю, что вы не откажете в помощи человеку, когда он оказался в беде, подобно мне.

     Лу  тотчас  стала само сочувствие и  нежность, и даже в  моем тогдашнем состоянии от меня не укрылось вялое шевеление ненависти к ним  обоим. Дело в том, что само присутствие этого человека действовало как могучий стимулятор.

     -  Это  сущая мелочь,  - произнес он, странно улыбаясь,  -  всего  лишь маленькое литературное затруднение, в котором я оказался. Я все еще надеюсь, что вы не забыли поэму, врученную мною вам для прочтения не так давно.

     Несмотря на высокомерно-легкомысленный тон,  за его  словами угадывался серьезный подтекст, и он то и дело приковывал наше внимание.

     Лу  кивнула  почти  непринужденно;  но от меня  не ускользнуло,  что не только в мое,  но и  в  ее сердце вонзилась стрела, заряженная жгучим  ядом. Слова Царя напомнили  об ужасных днях в Барли Грандж,  и даже Бездонная  Яма Небытия,  в которую мы с тех пор провалились,  выглядела менее зловещей, чем озеро огня, в котором мы побывали.

     Слова поэмы звенели в моем мозгу обрывками гимна навеки проклятых.

     Поставив локти на  стол  и  зажав голову  меж  ладоней,  он  напряженно всматривался в нас какое-то время.

     - Я хочу использовать цитаты из  поэмы в  одной  вещи,  которую  сейчас сочиняю, - объяснил он, - и не могли бы вы подсказать мне последнюю строчку?

     Лу ответила механически, так, словно бы он надавил на кнопку:

     - И Смерть из нее не выход!

     - Благодарю вас, - сказал он. - Вы оказали  мне преогромную помощь тем, что не забыли и смогли вспомнить.

     Нечто в его голосе живо тронуло мое воображение. Его глаза прожгли меня насквозь.  Я  задумался,  так  уж ли  безосновательны  слухи  о  дьявольских способностях этого человека.

     Не  предугадал  ли он причину нашего появления в кафе? Я был  абсолютно уверен,  что ему все  об этом известно,  хотя  это было и  невозможно  - для простого смертного.

     -  Странная  это теория, насчет  смерти, - прервал он  молчание. -  Мне кажется в  ней что-то есть. Было бы и в  самом деле слишком просто,  если бы таким  легким  способом можно  было выбраться  из  всех наших бед. Лично мне всегда казалось, что ничто не бывает уничтожено до конца. Проблемы  жизни  в действительности составлены запутанно, с целью сбить  с толку, как шахматная задача. Мы не можем по-настоящему развязать тугой узел без помощи четвертого измерения; но мы можем и ослабить запутанные части, опустив веревку в воду - и тому подобное, - добавил он почти зловеще тягостным тоном.

     Я знал, на что он намекает.

     - Очень  даже может статься, что, - продолжил Царь, - и загадки  жизни, которые мы не сумели разгадать, все равно остаются с нами.  Раньше или позже мы  с  ними  справимся,  и  представляется  обоснованным  предположить,  что проблемы жизни должно решать пока  ты жив, то есть пока в нашем распоряжении есть аппарат,  в котором они происходят.  После смерти может  открыться, что проблемы остались, однако мы  теперь бессильны и не можем с ними справиться. Доводилось  ли вам встречать  кого-либо, кто  неразумно принимает наркотики? Допустим,  что нет.  Тогда,  поверьте  мне  на слово,  эти  люди попадают  в состояние,  которое  во  многом  похоже  на   смерть.  И  самое  трагическое заключается в следующем: они начали прибегать к наркотикам, потому что жизнь той или иною своей  гранью им опостылела. Ну и каков же результат? Наркотики нимало  не  ослабили  однообразие  их  жизни,  или  чем  там  еще  они  были недовольны, однако теперь  они попали в состояние очень похожее на смерть, в котором они немощны, чтобы бороться. Нет, мы должны победить  жизнь,  прожив ее  сполна,  и  только  тогда мы можем отправляться на свидание со  смертью, сохранив лицо. Только  тогда мы встретим это приключение также смело,  как и все предыдущие.

     Личность  говорившего  излучала  энергию. Даже  короткий  контакт с его разумом успел уничтожить то течение мысли, которым были одержимы наши умы. И все же было страшно больно, когда тебя отрывают от  навязчивой идеи, которая представляется  тебе  неизбежным  заключением  череды  мыслей  и  поступков, охватывающих столь длительный отрезок времени.

     Я  могу представить,  что  испытывает человек, помилованный  у подножия эшафота, будучи лишенный логического окончания своей жизни.

     "Трусы умирают много раз, прежде чем умереть". И тем, кто решился, будь то по своей воле или ей вопреки, положить конец своим жизням, должно претить любое вмешательство со стороны. Ведь воля к смерти, как учит нас Шопенгауэр, свойственна всем нам в той же мере, что и воля к жизни.

     Мне  памятны  мои  окопные  товарищи, боявшиеся  отправки  в  тыл;  они предпочитали пережить  все  сразу, без временной передышки.  Жизнь перестала казаться  им  драгоценностью.  Они  привыкли  смотреть  смерти  в   лицо,  и заразились  страхом  жизни,  близнецом  того  самого страха  перед  смертью, одолевавшего их ранее. Жизнь стала для них чем-то неведомым, неопределенным, полным ужаса.

     Свирепая и  горячая  волна  раздражения  окатила  меня,  точно  приступ лихорадки.

     - К черту этого типа, - пробормотал я. - Почему он постоянно встревает?

     И тут  я  увидел,  что Лу вынула  пузырек из  моего жилетного кармана и вручила его Царю Лестригонов.

     - По-моему, вы правы, Бэзил,- сказала она, - но  если вы отнимете у нас этот пузырек, вся ответственность ложится на вас.

     - Не рассчитываете  ли вы этим меня испугать? - ответил Лам с  улыбкой, вставая. Он бросил пузырек на пол и умышленно раздавил его каблуком.

     - Итак, - заявил  Царь Лестригонов, снова  садясь, - давайте перейдем к делу.

     Синильные испарения клубились над столиком.

     - Цианистоводородная кислота, - отметил  Лам, -  является  превосходной добавкой, когда поступает в организм в таком разбавленном виде, однако прием ее в больших дозах - безусловное злоупотребление.

     Этот человек несомненно имел склонность, именуемую  женщинами "пилить", повторяя одно и  тоже. Он постоянно употреблял  словечко  "злоупотребление", точно оно было его оружием.

     Мы оба поморщились.

     - Признаете ли вы меня, - продолжал Царь, - лицом ответственным за ваше вызволение из этой неприятности?

     Что  нам  еще оставалось  делать. Разумеется,  это противоречило  нашим желаниям. Как бы то ни было, я пробурчал что-то вроде "благодарю покорно".

     -  Нечего  болтать вздор,  -  парировал  Бэзил  сурово. - Это мое дело, помогать людям осуществлять  их стремления. Благодарность исходит от меня. Я хочу, чтобы вам стало ясно с самого начала, что вы помогаете мне оправдывать мое собственное существование,  позволяя мне делать  то,  что  я  могу, дабы распутать  этот  клубок.  Но  мои  условия  таковы,  что  вы  должны  честно предоставить мне шанс, исполняя то, что я говорю.

     Он не стал дожидаться даже молчаливого с нашей стороны согласия.

     - Ваши  нервы  слегка  возбуждены, -  продолжил Лам. -  Депрессия  лишь разновидность возбуждения. Она означает отклонение от привычного  тонуса.  А посему, когда вы покончите с вашим кофе, я тоже  выпью чашечку. Мы заедем ко мне в студию и посмотрим, чем нам могут помочь кое-какие пилюли. Кстати, где вы обитаете?

     Мы рассказали, что вернулись на нашу старую квартиру на Грик-Стрит.

     - Едва ли такое соседство можно считать целительным, -  заметил Бэзиль. - Мне думается, мы должны отпраздновать событие, погуляв  как следует в моей студии, а завтра поутру мы подыщем вам достойные апартаменты.

     Я вдруг вспомнил, что весь наш запас героина остался на Грик Стрит.

     - Знаете что, Лам, - вымолвил я с запинкой. - Мне стыдно признаться, но мы в  самом  деле  не можем  без Г. Мы  пытались,  но  лишь один раз нам это удалось, и по всей вероятности мы не сможем перенести это еще раз.

     - Ничего  позорного, голубчик,  - отвечал наш врачеватель. - Ведь вы же не можете оказаться от пищи. Это не повод для того, чтобы прекращать. Все, о чем я прошу вас - впредь делайте это разумно.

     - Так вы не отсекаете нас от него? - вмешалась Лу.

     - Конечно нет, с какой стати? Принимайте сколько хотите, когда хотите и как хотите.  Это не мое дело. Мое дело удалить потребность. Вы говорите, что вам  удалось  излечить  себя, но  это неправда. Вы  только отрезали себя  от наркотика;  потребность  же осталась. И  как  только подвернется  подходящий случай   возобновить,   вы  начнете   снова.   Очень   может  быть,  что   в действительности вы сами этот удобный случай и придумаете.

     Это был воистину сверхъестественный  человек. Скажу  правду - мне  было отвратительно  получать  удары  вот так,  когда  их не  ожидаешь.  Однако Лу воспринимала все это иначе.  Она  была рада, что ее  понимали так точно. Она аплодировала.  Я  был  изумлен. Впервые за долгие месяцы я наблюдал, как она делает хоть какие-то движения, не считая самых необходимых.

     - Вы абсолютно правы, - сказала Лу. - Мы ничего  об этом друг другу  не говорили, и  я не  имела ни малейшего сколько-нибудь сознательного намерения делать  то,  что я сделала. Тем не  менее,  едва  очутившись  в  Лондоне,  я направилась туда, где наверняка могла раздобыть героин. И когда я вернулась, то выяснила,  что  и Питер изо всех  сил  стремится  найти человека, который раньше продавал ему кокаин. Уверяю вас, все это было непреднамеренно.

     - Именно в этом вся беда, - откликнулся Лам. - Потребность водит вас за нос  и  препятствует  реализации  вашей  воли.  Помню,  однажды,  когда  сам экспериментировал с наркотиками, я  начинал утро с намерением воздерживаться от приема  целый  день,  и буквально  через  считанные часы после  принятого решения, не признавая его, подыскивал любой повод, чтобы поскорей  вернуться в  студию. Я разоблачил  себя сразу же,  едва  изучил некоторые трюки  моего мозга. И вот  я сидел  и наблюдал за самим собой, подыскивающим  оправдания, чтобы начать все сначала. Когда  все  это происходит, попадаешь в  абсолютно патологическое положение, которое  наводит на вопрос: "Буду  или  не буду  я принимать наркотик?", - и становишься доволен собой, говоря "нет" так часто, что возникает  искушение  вознаградить себя, сказав  "да"  всего лишь раз. Я обещаю  вам интересное  времяпрепровождение, я буду улавливать  ваши мысли и изобличать все  ваши маленькие  уловки.  Я  хочу, чтобы вы научились основам великой вещи, суть которой - в умении получать удовольствие  от того  самого приятного на свете занятия - от самонаблюдения. Вам придется искать забавные черты  в наблюдении за  особенностями недомогания, которое  влечет  за собой воздержание.  Но  я не  хочу, чтобы  вы и  в  этом переусердствовали.  Когда недомогание становится  настолько  раздражающим, что  вас это  уже  не может забавлять, тогда настает  время  принять малую  дозу и отметить последствия. Между  прочим,  я надеюсь,  что  вы  были  послушной  девочкой  и  вели свой магический дневник.

     Поразительно с какой радостью Лу подтвердила это.

     - Какая-то его часть очень подробна, - сказала она, - но как вы знаете, бывали  дни  и месяцы, когда  я  была не  в  силах  не  то  что писать, но и шевелиться.  Жизнь  была   непрерывной  борьбой  за  возвращение  в:  -   Лу замешкалась, подыскивая  слово, и  закончила вымученным смешком, -  о,  куда угодно.

     Царь Лестригонов мрачно кивнул. Мы допили наш кофе.

     - А теперь, - сказал он, - за дело, - и направился к выходу.

     Я чуть  задержался, оплачивая  счет.  В воздухе сохранялся слабый запах горького миндаля. Это  напомнило мне о том, какой финал мог бы быть  у этого обеда, и я содрогнулся, как в малярийном пароксизме.

     Что же  во мне  произошло? Или я внезапно  влюбился  в  жизнь, или  мне просто открылся страх смерти?

     Когда мы вышли на свежий воздух, я понял, что это был страх смерти. Лам заставил  меня  это почувствовать. Наркотик убил во  мне все  чувства. И мой порыв покончить с собою не был так уже полностью негативен, как я думал. Это было позитивное стремление к смерти,  которая, как я надеялся, утолит  боль. Болезненное  прикосновение жизни стало  невыносимым,  и только влияние  Царя Лестригонов укрепило меня, заставило встретить жизнь лицом к лицу  и, что бы ни было впереди, одолеть ее.

     Я не  боялся  смерти  не больше,  чем раньше,  когда летал на фронте. Я вовсе не был против смерти, но я хотел умереть сражаясь.

     Лу  довольно живо беседовала с Бэзилом на крыльце ресторана, в ожидании такси. И я осознал также свою любовь к ней настолько, что готов сражаться  и за ее выздоровление, осознал также и то, что я поступил как мерзавец, утащив ее с собою  на  дно. Теперь я понимал свою ревность к  Царю Лестригонов. Его колоссальная  сила,  даже   само   его  бессердечное  отношение  к  женщинам привлекали  их.  Эта  мужественная  личность  заставила  меня подтянуться  и вызывала на состязание, дабы преодолеть неравенство.

     И  я  вовсе  не  хотел,  чтобы  Лу  видела меня постоянно  в невыгодном положении.

     Мы подъехали к студии.

     В ней  царила  бодрящая атмосфера. Теперь Лала  предстала предо  мною в совершенно ином  свете. Если прежде она казалась мне лишь частью  мебели, то сегодня  вечером она  была душой этого  дома. Она одушевляла  его, придавала смысл. Тонкое понимание между Лалой  и ее повелителем отнюдь  не было чем-то сугубо  личным.  Она  была  медиумом, через которого его  мысли  становились доступны восприятию.

     Фантастическое  убранство  студии  являлось  проекцией  мыслей  Бэзиля, интерпретированных умом  Лалы, на  предметы  из осязаемого вещества.  У меня возникло  дивное ощущение, что не будь этой женщины, и  Царь Лестригонов был бы невидимкой!

     По  его  мнению,  между двумя разными  вещами не было никакой  разницы, однако,  созерцая эти же  вещи ее глазами он  был  способен сделать вид, что различие все же есть.

     Студия  с   помощью  занавесей  была  поделена  на  несколько  отсеков. Непрерывные  танцы,  пение  и  смех создавали  нежный шум;  прерываемый лишь промежутками напряженного безмолвия, которое почему-то казалось значительнее звуков. Камин  отбрасывал неверные тени  на стеклянный  потолок; и  время от времени сквозь темные  углы во внутренний дворик  удалялись с нежной грацией какие-то  фигуры.  Эти  размытые  и  нечеткие силуэты  выглядели  необычайно нереальными.

     Студию наполнял тонкий аромат благовоний. Дыма не было видно, как будто этим благоуханием был насыщен сам воздух.

     Наша маленькая компания безмолвствовала. Мы получили от  Царя несколько таблеток, отчасти  заглушивших нервное беспокойство, начавшее охватывать нас даже после столь короткого воздержания от героина.

     - Я  хочу,  чтобы  вы еще немного продержались, -  пояснил  нам хозяин дома. -  Воздержание  больно жалит, но тем  приятнее будет уступить желанию. Ведь вы,  я  уверен,  замечали, что  бесконечное  увеличение  доз  отнюдь не гарантирует достижение эффекта.

     Совершенно верно. Мы уже давно проклинали наркотик за его неспособность воспроизвести изначальные ощущения. Мы  пытались превозмочь это затруднение, увеличивая количество. Но у нас возник иммунитет к его действию; мы с ужасом думали  о  его  отсутствии,  но не получали никакого  удовлетворения от  его наличия.

     - То вещество, что я дал вам, - пояснял  Лам,  - ослабляет симптомы,  и несколько  продливает вашу способность переносить недомогание.  Я  хочу дать вам возможность  наблюдать ваше собственное недомогание как бы со стороны. И когда вы осознаете, что можете  им наслаждаться вместо того, чтобы бросаться к героину за облегчением,  вот тогда  вы уже сделаете большой  шаг в сторону обретения контроля за сознанием.

     Несколько  раз за  вечер Лала вмешивалась  с такой живостью, что мы  не могли не уделить ей внимания. Мы узнали позднее, что это было частью замысла - следить за  признаками  острого беспокойства. Едва они появлялись,  и  она своим вмешательством отвлекала нас от мрачных тем.

     Я был потрясен, когда услышал в четыре часа ночи от Царя Лестригонов:

     - Полагаю нам пойдет на пользу немного героина.

     После этой фразы он принялся раздавать его по кругу.

     Операция возымела экстраординарный эффект. Я  познал  суть бесконечного облегчения. Но  оно было  мимолетным, и должно  быть заняло  всего несколько мгновений, прежде чем я погрузился в сладкий сон без снов.

     ГЛАВА II

     ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ

     Когда я проснулся, зимнее солнце было уже высоко. Оно лило свой свет на мое  лицо сквозь стеклянную крышу студии. Ощущение пробуждения было само  по себе откровением. Ибо  минувшие месяцы я пребывал между сном и  явью; просто переходя из большого забытья в  меньшее. На этот раз это действительно  было пробуждение.

     Царь Лестригонов куда-то вышел, зато только что возвратилась Лала - она снимала с себя шубку, когда я проснулся.

     Я  был укрыт  одеялами.  Она  подошла и убрала  их,  сказав,  что  пора съездить на  Грик Стрит и забрать оттуда вещи,  чтобы перевезти  их в  новые апартаменты, которые она устроила нам этим утром.

     Оказалось, что Лу уже находилась там, и снова заснула, по словам  Лалы, всего за несколько минут до ее ухода.

     Я не  мог не  испытывать неприятного чувства от того, каким образом все это было подстроено. Вероятно, я выказал это своим поведением.  Впихнув меня в  машину,  ту самую,  которую  я  угнал в  Барли Грандж  той  первой  ночью восторга,  Лала  начала  подводить  разговор  к моему  невыраженному словами чувству обиды.

     Она любезно  извинилась, что не предлагает мне сесть за руль. Я слишком хорошо знал, что не смог бы проехать и сотни ярдов по городу.  Я отрекся  от звания зрелого мужчины, и должен был покорно ехать туда, куда  меня пожелают везти. Можно было счесть небольшой удачей, что я попал в сносные руки.

     На  Грик Стрит нас  ожидал сюрприз.  Как выяснилось, за  пять  минут до нашего прибытия туда заходил джентльмен с дамой;  и они очень хотели со мной повидаться. Они сказали, что  снова зайдут через полчаса. Я представить себе не мог, кто именно  пожелал  навестить  меня на этом свете, и событие быстро исчезло из моей памяти. Мне не  терпелось поскорее убраться из этих комнат с их невыразимо гнусной атмосферой. Мне не хотелось, чтобы их увидела Лала; но я обнаружил, что не в силах паковать вещи в одиночку. Запах  в этом  притоне был невероятно гадок.

     Лу  не описала и  сотой  части  тех мрачных  мерзостей,  что стали  нам привычными.

     Вонь и в самом деле меня одолела.  Сил не осталось. Я беспомощно рухнул на стул  и  принялся вяло озираться  по сторонам  в  поисках  героина, чтобы взбодриться.

     Скорей всего  со мной случилось что-то вроде обморока; так как взявшись невесть  откуда,  мое лицо овеял свежий, холодный ветер. Наши  вещи были уже уложены, словно по волшебству, и погружены в машину. Счет также был оплачен.

     Когда я садился в кабину, хозяйка поинтересовалась, что ей делать, если эта пара появится еще раз. Я оставил ей  адрес  моей новой квартиры. Когда я устраивался на сиденье, прозвенели четкие, настойчивые звуки голоса Лалы.

     - Вам  лучше следует им сказать,  что Сэр Питер далек от выздоровления. По видимому на этой неделе он будет не в состоянии кого-либо видеть.

     Я сидел, как кукла, сотрясаемый вибрацией мотора. Я был пустым сосудом; однако  почувствовал,  как  мы  выбрались  из  запутанной  паутины  улиц   и автомобиль  рванулся  вперед, словно  совершая побег из некого инфернального лабиринта.

     В новой  квартире я застал  Лу.  Она сидела  в  большом  кресле, крепко сжимая его  ручки.  На ее лице читалась та  же повесть,  что  и на моем.  Мы понимали, что  чудом  перенесли  страшную  болезнь.  Мне  показалось  жуткой несправедливостью, что вместо  заботливого ухода вплоть до выздоровления, от нас  потребовали  проявить  предельную моральную  и  физическую  выдержку  и отвагу.

     Ни один  из  нас не  мог  предпринять ни  малейшего  усилия без  помощи наркотика. Казалось логически невозможным, что мы собственными силами должны противостоять  наркомании; и  мы слишком хорошо знали по опыту, что достигли состояния, в котором даже недолгое опоздание  при приеме дозы могло привести к полнейшему упадку сил и смерти.

     - Дети, я оставлю вас  на часок, чтобы дать вам  время расположиться, а потом нам можно будет съездить и позавтракать в деревне, как вы считаете? Но вам, разумеется, постоянно будет нужен героин, но я  вижу, что запас  у  вас есть, и  не малый,  так что беспокоиться  не о  чем. Вредит не  употребление наркотика, а незнание того,  что ты  употребляешь. Поэтому я привез вам пару таблиц, расчерченных  по часам; и все, чего  я  от  вас хочу,  это  получить обещание ставить крестик в нужном месте после каждого приема.

     Условие было  достаточно легкое.  Невзирая на все сказанное  Царем,  мы страшились  принудительного лишения,  которое  испытали в  Барли  Грандж,  и которое довело нас до таких крайностей.

     Однако, последнее замечание  Лалы рассеяло все наши  мрачные  опасения. Инициатива была полностью  отдана в наши  руки. Все, о чем нас  просили, это вести запись того, что мы делали.

     Я  не  мог  понять,   чем  факт  записи  в  дневник  может   отличаться непосредственно от самого действия.

     Как  раз  тогда и появился  Царь  Лестригонов, и на полчаса отвлек  нас совершенно  абсурдной  историей о каком-то  пустяковом  приключении, которое случилось с ним в то утро. Несмотря на его бодрость и увлекательный рассказ, мои руки инстинктивно тянулись к деревянной коробочке, где я держал героин.

     Я принял дозу. Царь тотчас же прервал свой рассказ.

     - Продолжайте, - вяло произнес я. - Я не хотел вас прерывать.

     -  Это  ничего,  -  ответил Царь. -  Я  только  подожду, когда  вы  это зарегистрируете.

     Лала приколола мою таблицу на стенку. Я посмотрел на  часы,  подошел  и нацарапал крестик в нужной клеточке.

     Когда  я сел на место, то отметил, что Царь наблюдает за мною с улыбкой человека,  которому мой поступок доставил своеобразное  удовольствие. Теперь то я знаю, что его забавляла природа моего беспокойства.

     Он в нескольких словах завершил свой рассказ, и сразу же в упор спросил меня, как проходит лечение.

     На что  я ответил, что не могу говорить даже о начале лечения, да и  не вижу откуда бы ему взяться, и указал на состояние мертвой точки.

     - Полноте, -  сказал  Лам. -  Вы же  не принимаете во внимание то,  что говорится всякими  докторами, и бывает в девяти из десяти случаев ими тут же забыто.  Причем  только  это  и  спасает их от разоблачения,  как назойливых невежд.  Известно ли вам,  что посмертное вскрытие  покойников  в  больницах Нью-Йорка показывает, что  почти в пятидесяти процентов случаев  имел  место неверный диагноз? Нет, Сэр Питер, пока мы с вами теряем время, обсуждая наши неприятности,  есть лишь одна вещь, которая работает на нас денно и нощно, и эта вещь - Vis medicatrix naturae [Природа - лучший врач - лат.].

     Лала выразительно кивнула.

     - Разве вы не заметили это в  полевом госпитале? - поинтересовалась она у  Лу. - Лучше  всех выздоравливали те раненые,  которых  оставили в  покое. Хирурги только  старались как можно  лучше исправить тот  ущерб, принесенный ранением природе. Что-либо помимо этого было уже лишним.

     - Мы вернемся  примерно  через час, - сказал Царь,  - и захватим вас на ланч в Хиндхэде. Между прочим, есть ли у вас перочинный ножик?

     - Да, а что, - ответил я удивленно. - А зачем?

     -  В противном  случае я бы одолжил вам свой. Он может вам понадобиться для очинки вашего карандаша.

     Мы с Лу  пустились в разговоры, как только они ушли. Нам было уже лучше в этом  отношении,  раз уж в нас  снова пробудился интерес к самим себе.  Во время отсутствия нашего друга мы прибегали к героину лишь один или два раза; и  наше  соперничество  в  деле  ведения  графиков  сделалось  чем-то  вроде маленькой семейной шутки.

     Мне стало ясно,  что  так  позабавило Царя Лестригонов в первый  раз. Я четко осознал  признаки раздражения от необходимости  подниматься и  ставить крестик. Мне никогда не случалось нарушать данное мне слово. В наблюдении за графиком было нечто увлекательное.

     Поездка стала откровением.  Мы  словно вырвались на  свежий  воздух  из склепа, полного мертвецов. Острый холодный ветер  ударял нам в  лица,  почти ослепляя.

     Только возле самого постоялого двора мы  вспомнили, что уехали, позабыв героин. Царь,  когда услышал  о нашей беде,  тотчас стал само сочувствие. Он сразу же  предложил съездить и привезти его  для нас;  однако  Лала выразила протест,  заявив, что умирает от  голода, и  убеждена, что  ланч восстановит наши силы не хуже  героина,  а Царь Лестригонов может смотаться за ним сразу после еды.

     Мы согласились. Тем более свежий  воздух пробудил в нас обоих острейший аппетит. Трапеза немного улучшила наше состояние, и перед ее завершением наш хозяин незаметно выскользнул из-за стола,  и через десять  минут воротился с пакетиком порошка.

     Мне показалось весьма необычным,  что  он сумел раздобыть  его в  столь отдаленном  месте,  не  имея  рецепта. Но  Лу глядела  на него  с выражением восторженного любопытства. Я понял, что  она, так  или иначе, разгадала этот секрет.

     Ее,  кажется, крайне забавляло мое недоумение, и  она погладила меня по голове в своей самой покровительственной манере.

     - Эх ты, несчастное безмозглое создание, - говорили кончики ее пальцев.      Вот так  мы и угостились  героином после второй чашечки кофе, и дух мой незамедлительно воспрял.

     Царь  предоставил  в  наше распоряжение  два  блокнота,  купленных им в деревне, чтобы мы могли записывать наши приемы вне дома, и копировать записи на таблицах, когда возвратимся.

     Мы  поехали назад в Лондон, и по пути выпили чаю в коттедже,  обитатели которого,   видимо,  хорошо  знали  наших   друзей.  За  домом  присматривал невысокого роста старик со своей супругой; судя по их виду, они были слугами старинной фамилии. Коттедж стоял вдали от  дороги, на частной земле. У ворот один  против другого  стояли  два могучих  тиса. Лала  пояснила нам, что это место принадлежит  Ордену, главой которого  является Царь Лестригонов, и что ему  доводится  посылать  сюда  людей для  определенных  этапов  подготовки, которые требуют уединения и тишины.

     На  меня  нашло  громадное  желание  изведать  утонченное  спокойствие, царившее  в этом жилище. По  этой  или  какой-то  другой  причине  я  ощутил естественное нежелание принять предложенную мне дозу героина. Она показалась мне неуместной в окружающей меня атмосфере. Однако я принял и насладился ею; правда действие это было механическое, а  его  эффект  неким неясным образом оказался неудовлетворителен.

     Мы приехали в город и пообедали в моих новых апартаментах, где оказался ресторан с превосходной кухней.

     Я  обнаружил,  что за прошедший день  прибегал к героину 15  раз;  а Лу всего одиннадцать.  Реакция моего ума была такова: "Если она смогла обойтись только одиннадцатью, почему  не  могу и  я?"  Хотя мне не доставало  логики, чтобы  донести свои доводы до людей, миллионов тех, кто  не  принимал его ни разу, и, похоже, процветающих!

     Оба мы изрядно устали. Как раз, когда  Царь и Лала собрались уходить, я занюхал еще раз.

     - Для чего вы это сделали? - спросил Царь. - Ответьте, если не против?

     - Ну, я думаю, чтобы побыстрее заснуть!

     - Но сегодня утром  вы говорили мне, что приняли его, чтобы проснуться, - парировал он.

     Это  была правда  и  она  меня обеспокоила;  особенно когда Лу,  вместо сочувствия, издала один из  ее нелепых смешков. Ей, вероятно,  действительно доставляло извращенное удовольствие видеть меня уличенным в глупости.

     Однако Царь отнесся к этому вполне серьезно.

     - Ну что ж, -  сказал  он, -  это,  конечно, экстраординарное вещество, если  оно делает  две абсолютно противоположные вещи по  воле того, кто  его принимает.

     В его словах  звучал сарказм. Он не стал мне тогда рассказывать  то,  о чем  я  узнал  от  него  много  позднее,  что явно  противоречивые свойства, приписываемые  мною   героину,  действительно  в  нем  были,  и  могли  быть использованы экспертом для достижения ряда эффектов, часть которых на первый взгляд казалась взаимоисключающей.

     -  Так  что, как видите, Сэр Питер,  - продолжал Царь,  -  вы не можете иметь и то, и другое. Вам действительно следует определить, с какой целью вы принимаете дозу.

     Я  пояснил  довольно  жалким тоном, будто мы без него не можем заснуть. Так нам сказала Мэйбел Блэк.

     - И результат этого заблуждения, -  ответил Царь,  - ее труп.  Я думаю, что  на  ваш  эксперимент  повлияло ее дурацкое замечание.  Ведь вы мне сами рассказывали, что в  первую  очередь  самым  восхитительным  следствием была возможность не спать всю ночь, лежа в бесчувствии, и наблюдать, как чарующий поток фантазии наполняет твой мозг.

     Я был вынужден признать, что все сказанное им - правда.

     - Героин, -  объяснил он, - является модификацией морфина, а  морфин, в свою  очередь, это один из важнейших элементов опиума. Вы, конечно, помните, что говорит в своем "Лунном Камне" Уилки Коллинз об опиуме и его препаратах, ну, что за стимулирующим эффектом следует эффект успокоительный. Этот эффект у  героина куда более  выражен,  чем  у  опиума;  и  будет разумно,  как мне кажется,  зарядиться им, как  следует, с утра, и поддерживать  себя  в форме целый день,  но полностью оставить его за  несколько часов до отхода ко сну, так чтобы успокоительный  эффект потихоньку усыпил вас в положенное время. Я знаю, есть против этого и возражение. Злоупотребление наркотиком оставило бы вас  в  состоянии  крайней  нервной раздражительности. Поводом  для  ночного приема героина послужило бы  ее умерщвление. Когда вы  принимаете  его утром после ночного отдыха,  вы даете  его  более или  менее  здоровому организму, посвежевшему после сна; он способен вас стимулировать, потому что сон придал вам  некоторый  запас  сил, на  которых  героин  может  работать.  Когда  вы принимаете его  ночью, вы даете лекарство больному человеку,  что уже совсем другое дело. Как бы то ни было,  вам надо сделать вот что - заменить его вот такими таблетками, и запить их теплым, приятным виски, ромом, сойдет и вода, и  тогда  вы заснете, не  успев  об  этом  даже  узнать. Затем, на  утро  вы проснетесь  куда более  свежий, чем  обычно, и  героину  будет за  что,  так сказать, зацепиться. В результате чего  вы обнаружите,  что совсем небольшое количество удовлетворит  вас не хуже большой дозы на прошлой  неделе, а то и лучше.

     Что  же,  все  это  показалось мне  вполне  здравыми  рассуждениями. Мы последовали его  совету. Но заснули не  сразу.  Слишком разные  мысли были в моей голове. Они  перескакивали с  одной темы на другую безо всякой разумной последовательности. Казалось, между двумя  рядами  мыслей  возникали провалы бессознательного; но, в конце концов, возбуждение  утихло, и я уже ничего не помнил до самого утра.

     Мы  проснулись   очень  поздно,  совершенно   изнуренные.  Но,  как   и предсказывал  Царь,  героин  незамедлительно возымел действие;  мы ожили  от первых двух доз, а  после  третьей встали  с постели и даже  впервые приняли ванну с: стыдно признаться, но я не помню с каких времен.

     Состояние  нашего  белья, а  также,  чего  уж  там,  и верхнего платья, привело Лу в ярость. Оно было  липким, в грязи и в  пятнах. Мы  должны  были буквально вонять.  И как только мы осознали это, мы испытали  острое чувство стыда от того, что мы ездили с Царем и Лалой в таком состоянии. Если бы  они сделали нам какое-нибудь замечание по этому поводу,  мы  могли бы изобразить фальшивое возмущение. Но они промолчали, и это было совсем ужасно.

     Мысль о самих себе была для  нас нестерпима. Однако, всего сорок восемь часов назад, нам было безразлично абсолютно все.

     Лу,  взвинченная  почти до сумасшествия, принялась названивать в  Барли Грандж. Экономке было велено прислать что-нибудь из одежды сегодня  же. Пока она  отдавала  в  трубку  приказания, я  вдруг  припомнил,  что  Царь и Лала собирались зайти сразу же после ланча; а вещи не попадут  к  нам раньше трех часов. Лучше всего было заказать платья на Пикадилли.

     Они  сразу  же послали  нам  курьера  с  образцами, что  в сочетании  с туалетными принадлежностями и визитом парикмахера привело нас в божеский вид к половине второго.

     То  утро  произвело впечатление  сценки  из  водевиля  или  фарса.  Нам приходилось прятаться то в одной  комнате, то  в  другой,  в  зависимости от того, какие ангелы, мужчина или женщина, прислуживали нам в тот момент.

     Суета вполне успешно  мешала нам задуматься о  героине;  но  он, тем не менее,  постоянно вторгался в  наши мысли путем настойчивых физических атак. Мы, разумеется,  отражали  их  на  месте  при  помощи подходящих доз.  Об их реальном  сокращении,  правда,   говорить  было  рано.  Во-первых,  принимая препарат через нос невозможно точно определить  сколько  именно  вы приняли, причем изрядная его часть просто пропадает.

     Однако,  атмосфера переменилась  полностью.  До сих  пор  мы  принимали героин устойчивым, регулярным способом.  Это  стало затяжным представлением. Но  сегодня  утром  каждый  обрывок  желания,  и   каждая  доза,  были  явно случайностями. Однородность  дурной  привычки оказалась разбита на отдельные части. Тупое однозвучие наркотика сменилось драматическим разнообразием. Нам снова  вспомнились  наши ранние  опыты.  Нам  удалось  вернуть до  некоторых пределов  то,  что  наркоманы называют  "наркотической  невинностью". Однако этого было достаточно, чтобы мы преисполнились  острейшим чувством бодрости. Мы заново обрели способность надеяться.

     С другой  стороны усилия торговца бельем и парикмахеров привели к тому, что один  наш вид вызывал  у нас сильную тошноту. Настолько резко новомодные костюмы контрастировали с трупной хворостью нашего облика!

     И все же мы смогли разглядеть свет в конце  пути, и спустились  к ланчу даже  с некоторым удовольствием. Конечно, к нам еще не вернулся наш аппетит, и мы  едва прикоснулись к  тем  легким  и изысканным  блюдам,  что были нами заказаны. Но, по крайней мере, мысль о еде не вызывала у нас отвращения, как раньше.

     Царь  подоспел как раз к  кофе. Было  слегка  заметно, что  он  доволен достигнутыми  результатами. Он явился без Лалы. Вместо  нее он привел  Мейзи Джекобс.

     Я поймал себя на лихорадочной мысли, нет ли серьезного повода  для этой подмены. Я дошел до  состояния, когда  простейший  поступок  этого  человека казался  мне  чреватым  оккультным  значением,  и  становился  подозрителен, особенно,  когда он сам воздерживался от пояснений. Его манеры решительно не были рассчитаны  на  успокоение непосвященных.  И было  нетрудно  догадаться отчего его имя оказалось в центре целого сонма смехотворных выдумок.

     В конце концов, не очень то приятно  чувствуешь себя в присутствии ума, способного без особых хлопот превзойти твой собственный по всем статьям. Его манера  воспринимать  все,   как  будто  так   и  надо,   как  не  требующее доказательств, сама по себе раздражала.

     Он подошел к  таблицам, и долго стоял, изучая их,  не забывая  при этом попыхивать  сигарой.  Даже  эта  сигара  возмущала. Это  был  сорт,  который специально на заказ делают для миллионеров. Царь  других не курил; и, тем не менее, он был при этом относительно небогатым человеком.

     Конечно, объяснялось это очень даже просто. Он действительно  знал толк и ценил хороший табак,  и предпочитал не отказывать себе  в сигарах, которые были ему не по карману.

     Что  человек  курит, это его личное  дело; и  все-таки  уже одной  этой привычкой он умудрился заработать себе в Лондоне дурное имя. Свет решил, что чудовищно обедать куском баранины и сыра, а потом доставать  сигару, ценою в половину обеда.

     Лам изучал  наши графики, точно это была  карта,  а он пытается по  ней проложить путь из Бухары в Катманду.

     Наконец он произнес: "Какой вроде бы долгий разрыв вот тут - 15 часов - с девяти до двенадцати, не так ли?"

     Он обратился за подтверждением к Мейзи, ибо, по его словам, он не силен в арифметике.

     Мейзи подхватила это абсурдное утверждение и с важным видом пересчитала часы на пальцах.

     Тон  его голоса  был скорбный, как  будто его планы  оказались серьезно расстроены. То был еще один его трюк,  часто сбивавший людей  с  толку.  Мне подсказали, что он имеет в виду, сверкающие глаза Лу.

     Тогда я и  испытал колоссальный шок, осознав, что это  означает. Я тоже подошел к таблицам с таким любопытством, точно никогда их раньше не видел.

     Не нужно было обладать познаниями в математике, чтобы изложить ситуацию понятным  языком. За  последние тридцать шесть часов  крестики  сгрудились в нескольких местах, оставив  зияющие пустоты. Иными словами  невоздержанность перестала проявляться регулярно. Я смотрел на таблицу, как будто передо мною был призрак.

     Лам повернул голову с  подозрительной  улыбочкой  и  посмотрел на  меня свысока. И  вымолвил тут это необычное слово: "Kriegspiel". [Военная игра - нем.]

     Он застал меня врасплох. О чем,  гром и молния, толкует этот человек? И затем уже, мне  мало-помалу  стало ясно, что существует аналогия между  этим графиком и расположением частей на поле боя. Это стало очевидным, как только я уловил этот образ.

     Пока войска равномерно  размещены  вдоль линии фронта, это  лишь  время окопного противостояния. Великие  победы невозможны при таком положении дел, как  и  великие  поражения.  Но  если  войска  скопились в  удобных  точках, собранные   в  крупные  подвижные  подразделения,  становится  возможным  их широкомасштабное уничтожение.

     Когда  английское каре  прорвано, истребление его защитников происходит не от снижения боевой мощи каждого отдельного солдата; его военная  ценность не уменьшается от  потери нескольких человек в разгар атаки. Оно  становится никчемным, потому что его регулярное устройство было приведено в беспорядок.

     -  В битве при Ватерлоо, - сказал Царь  Лестригонов,  отходя от стены и возвращаясь  к  своему  кофе,  -  Наполеон  послал  вперед  Старую  Гвардию. Несколько минут спустя он воскликнул: "Они смешались!" И в отчаянии поскакал с поля боя. Ему не было надобности дожидаться, когда их разобьют.

     Дыхание  Лу сделалось прерывистым и  шумным. Суть  тактики нашего друга была ею понята.

     Мы выглядели  ужасающе больными; как раз в этот момент мы по-настоящему мучились  от  героиновой  потребности,  но  нас  смущало  присутствие  Мейзи Джэкобс.  Мы не хотели  принимать наркотик при ней. И все-таки мы знали, что одержали  победу. Остальное было делом недель, быть может месяцев; нам  было все равно. Мы  были  довольны, освоив принцип  этого  явления. Теперь  будет легче атаковать кучки этих крестиков, понемногу их устраняя.

     Царь Лестригонов попросил Мейзи спеть. На наше счастье в комнате стояло пианино  "Бэби-гранд".  Лам  уселся за него и принялся ей аккомпанировать. Я следил  за работой  ума  этого  человека,  точно  завороженный. Я все  время чему-то у него учился.

     К примеру этот  последний  его  поступок.  Мы не  могли выйти  в  нашем состоянии  на улицу, поэтому  певица явилась позабавить нас взамен. А заодно он  хотел  развернуть Мейзи  к  нам спиной, чтобы  она  не  видела,  как  мы принимаем героин.

     Нам  его  и в  самом деле страшно не хватало;  и все же  - как необычна природа!  -  нам  было не  менее  стыдно принимать его тайно, чем когда, еще совсем недавно, мы принимали его в открытую.

     Эта догадка молнией поразила меня.

     Как уже говорилось, Лу и я, имели привычку скрывать  эту процедуру друг от  друга,  даже  когда  были  вместе. Нам  хотелось делать  вид,  будто  мы употребляем не  так  много героина, как было в действительности. Нет в мозге такой нездоровой причуды, которую бы не развивало употребление наркотиков.

     А Мейзи,  тем  временем, распевала  своим глубоким  контральто  одно из самых изысканных творений  Верлена в  английском переводе:  "На приглушенных струнах".

     Утонченные  образы,  столь  неуловимые,  и  все  же  столь  конкретные, наполнили мой  ум  воспоминаниями  о  мечтах  детства.  С ними  я  припомнил возможности  любви  и  мира.  Все  это  было мне  знакомо,  знакомо в  самой настойчивой и пленительной  форме. Вот что предлагает  природа; это чистое и экстатичное блаженство  является прирожденным правом человечества. Однако я, вместо того,  чтобы довольствоваться им, как оно есть,  желал Искусственного Рая, и променял на  него реальные небеса. В природе коварно очаровывает даже меланхолия.  Я  подумал  о  Китсе,  посвятившем  ей  целую  оду,  и  даже  о "Меланхолии, превосходящей все разумное" Джеймса  Томсона, которую он обожал и  положил  свое окровавленное сердце  на ее  алтарь. Верно  сказал  Верлен: "Вырази наше отчаянье словами, о музыкальный соловей!"

     Но  когда  химическая  субстанция  заменяет  натуральный  стимул,  наше отчаяние не пропоет никакой соловей. Даже  крик  грифа-стервятника  не  даст представления о нестройном и ужасном хрипе нашего отчаяния.  Наши души  были разодраны  в клочья  грязными рыболовными  крючками, и  их вопли  лежали  за пределами гаммы обычных мучений человеческой души.

     Была  ли  все еще возможность вернуться? Или мы навсегда лишились права первородства, "за похлебку хуже той, которой давился Исав?"

     Царь внимательно наблюдал  за нами все  время,  пока  Мейзи  пела  свою песню. Глаза  Лу  были  полны слез. Они  стекали по  ее исхудалому, усталому лицу.  Она не  пыталась их  утереть. Не знаю, чувствовала ли  она  их вовсе. Героин притупляет  все физические ощущения, оставляя один  едкий  зуд, тупую нестерпимую потребность  вернуться в бесформенное отупение,  которое кажется вершиной благоденствия.

     Но и у меня  не было  желания зарыдать; мне достались горькие  и черные угрызения Иуды. Ведь я продал своего учителя, мою настоящую Волю за тридцать кусочков  ядовитой  меди, вымазанных ртутной слизью. И что я за них купил? - кровавый пустырь, где  я мог  только  повеситься, так чтобы вылезли все  мои кишки.

     Царь Лестригонов встал из-за пианино с тяжелым вздохом.

     - Извините  меня за  придирчивость, -  медленно  вымолвил  он,  - но вы только что испортили себе  удовольствие от песни, когда  устыдились привести себя в порядок, что  можно было сделать, приняв нужный вам героин. Как часто должен я вам  напоминать, что ничего не надо стыдиться, а напротив гордиться всем:  Вы сами  знаете, что  подвергались большему  риску, когда  летали над позициями фрицев. Конечно я не хочу, чтобы вы этим хвастали; но и вы явно не желаете вести  себя как школьник, курящий за забором свою  первую  сигарету. Бога ради, разве вы не  видите, что половина опасности этого дела состоит  в сопровождающих его секретности и двуличии?

     Положим, мы также суетились бы вокруг еды, как вокруг выпивки и половой жизни. Разве вам не ясно,  сколько зла  это  бы незамедлительно  повлекло за собой? Вспомните карточки на продукты во время войны.

     - Ей-Богу, я никогда об этом не думал, - воскликнул я в ответ, и мой ум поразила сотня полузабытых случайных происшествий.

     Ведь и у людей, которые обычно  ведут себя как стойкие  законопослушные граждане, существуют всевозможные уловки, чтобы увильнуть от правил.

     - Разумеется, мы  нуждаемся в  ограничениях, когда дело касается любви, выпивки и наркотиков.  Ведь достаточно ясно,  как страшно люди злоупотребили бы своей свободой, если бы им ее дали.

     - Мне жаль, но я вынужден с  вами не согласиться, -  возразил Царь. - И как  вы  знаете,  я  имею  бесконечные  неприятности, не  одни,  так другие, придерживаясь своих  взглядов. Но  боюсь, я искренне думаю,  что большинство этих   неприятностей  произрастает   прямиком   из  неестественных  условий, созданных  попытками регулировать этот  процесс. Ну  и  в  любом случае, они влекут  за собой  настолько вредные  для  чувства моральной  ответственности умонастроения, что я  даже подумываю, а может действительно было бы разумным окончательно  покончить   с   пуританскими   и   елизаветинскими   законами. Вмешательство  законодательной власти  в обычаи  людей порождает  доносчика, шпиона,  фанатика  и  ловкого  симулянта.  Возьмем  финансы!   Мошенничество превратилось  в разновидность  изящного искусства и повсеместно практикуется способами,  которые были бы бесполезны,  если бы не  было законов, созданных для защиты общественности.

     Трудно  было  принять такую точку зрения.  Я с трудом  верил,  что Царь говорил  это  серьезно;  но все  же  я мог видеть, как помогает современному криминальному  миллионеру  витиеватые законы  о компаниях. Простому человеку невозможно  в   них  разобраться,  поэтому  беспринципный  тип,  вооруженный солидными познаниями в  этой  сфере, куда быстрее  извлечет выгоду из  своих неосторожных сограждан, причем гораздо большую, чем  в былые дни, когда  его деятельность ограничивалась наперстками или обманом на спичках.

     - О, Бэзил, - вмешалась Мейзи, - расскажите же нашим друзьям то, что вы говорили давеча про Острова Южного Моря.

     Царь весело рассмеялся.

     -  Отлично,  малыш,  в  самую точку!  Я  немало  странствовал по  самым диковинным краям и, как вы знаете, в некоторых все еще действуют табу насчет еды, охоты и  рыбной  ловли - всевозможных  вещей,  к которым  мы  в  Англии относимся совсем просто, вследствие чего они не причиняют беспокойства.

     Однако там,  где человек перед  обедом  должен подумать о тысяче вещей: что  он  ест,  и  как оно  было  убито,  и  кто  его  варил, и так  далее до бесконечности, -  у него  не остается возможности развивать свой ум в  более важных направлениях.  Табу ответственно  за  низкий умственный  и  моральный уровень развития у народов, которые от него  страдают больше, чем  кто-либо. Аппетит следует удовлетворять простейшим и легчайшим способом. Как только вы начинаете волноваться и думать, что  правильно, а что нет, вы занимаете свою голову природе вопреки, и начинаете толковать вкривь и вкось о том, что явно не имеет никакого отношения к еде.

     Вспомним  Королеву  Испании. Ее  понесла  лошадь, и она  лишилась жизни только из-за того, что рядом не оказалось слуги,  который, согласно этикету, должен был помочь ей спешиться.

     Мы все засмеялись;  девушки, кажется,  от души,  а вот  я  не без  явно болезненного, неуютного предчувствия того, что Царь ступил на опасную почву.

     - Что есть  современная беллетристика? - вопрошал он. - От Томаса Гарди и Достоевского до поставщиков макулатуры для  горничных  - это не  более чем отчет  о  сложностях,  обусловленных  преувеличенным значением  сексуального аппетита двух или более двуруких  обезьян в их собственных глазах или глазах их  соседей.  Большая  часть неприятностей  и так  называемых  преступлений, связанных с полом, причиняли бы совсем мало вреда, если бы никто не придавал никакого значения тому, что имело, а что не имело места.

     На такие доводы, конечно, имелся ответ, но  я не знал какой  именно.  Я чувствовал себя  не в своей  тарелке. Царь Лестригонов направлял удар своего топора на самый корень древа цивилизации. Это было очевидно.

     Должно быть Лу уловила мою мысль. Она процитировала не без сарказма:

     Поведение женщин стало эксцентричным после  войны. Мне не нравился  тон разговора. Я инстинктивно посмотрел на Мейзи Джэкобс, ища поддержки.

     Еврейской  традиции, которая,  в  конце концов,  является  основой  так называемой  христианской  точки зрения, несомненно  можно  доверять.  Однако Мейзи  лишь отпарировала несколькими строчками Гейне, показав, что полностью находится на стороне противника.

     Царь заметил мое раздражение, и торопливо сменил тему.

     - Боюсь, что вам  остается  только одно, -  сказал он  мне, - приковать себя к ограде Букингэмского дворца и объявить голодовку до тех пор, пока они не выдадут вам разрешение голосовать раньше  и чаще обычного, после  чего вы совсем  перестанете ходить на  голосования.  Это еще один пример все той  же старой  истории. Как бы  мало  нам ни  хотелось иметь какую-нибудь  вещь, мы поднимаем вой,  узнав, что не можем ее заполучить; и получив ее, мы в тот же момент не хотим на нее смотреть.

     Вы еще познаете  тоже самое  и  с  вашими  наркотиками. Вы  практически загипнотизировали  себя  мыслью о  том,  что вам  без них  не  обойтись.  Но по-настоящему  они  вам  не нужны  и это  вы  тоже знаете. Это  фальшивая  и нездоровая  страсть; и как только вы перестанете задумываться, как  жизненно важно ее утолять, то начнете забывать, как сильно вы от нее зависите.

     В  его словах, разумеется, был здравый смысл, и  я это чувствовал;  и я был рад видеть, как весела и беззаботна сделалась Лу под влиянием этой идеи.

     Мейзи позвала Царя к пианино, чтобы спеть еще одну песню.

     Как  раз когда она закончила,  из Барли Грандж  прибыла  Эльзи с нашими чемоданами. Мейзи  и  Царь сказали, что оставляют  нас  их  распаковывать, и удалились.

     Они с Лалой  потом заглядывали к  нам, время от времени, в  последующие пять  дней  и  брали  нас  с собой  покататься,  пообедать, в театр  или  на вечеринку.

     Мне  показалось, что  они сговорились не заводить  разговоров на  тему, которая была действительной причиной их посещения.

     ГЛАВА III

     ГОЛОС ДОБРОДЕТЕЛИ

     Бэзил  уезжал  из  города; но он  объявился на пятый день в одиннадцать часов  утра, и  приступил к делу  в своей самой  серьезной  профессиональной манере. После очень краткого приветствия,  он отправился прямо к графикам, и внимательно их изучил.

     Лу и я чувствовали себя не в своей тарелке. Он тут же это заметил.

     -  Вы все еще  не можете вытряхнуть героин из головы, как я погляжу,  - заметил он сурово. - Вы упорствуете, считая себя проказливыми детьми, вместо того,  чтобы  превратиться в  пионеров человечества, предпринявших отчаянное приключение во благо расе.

     Я начал извиняться; хотя не был вполне уверен, за что именно.

     -  Глупости, - прервал  он. - Я отлично  понимаю, почему вам стыдно  за самих себя.  У вас было то,  что вы называете рецидивом. После того, как  вы опустились до пяти,  шести и семи  доз,  вы  неожиданно  вернулись  обратно. Вчера, как я заметил, у Лу было четырнадцать,  а у вас шестнадцать - больше, чем  вы  когда-либо принимали с тех пор, как  находитесь  в  этом  месте. Вы полагаете, что это плохой признак. Я - нет.

     Начнем  с  того,  что  вы были  честны  с  самими  собой;  и  это имеет наибольшее значение. Затем еще хороший признак, что дневной разброс оказался таким большим.  Я  предпочел  бы видеть "два  по восемнадцать",  чем "два по восемь", невзирая  на  четыре  лишних  дозы. То же  самое рассуждение  можно применить к распределению доз по времени суток.

     То  же  самое  с  выпивкой.  Человеком,  который  случайно попадает  на попойку, гораздо легче управлять, чем закоренелым пьяницей. Каждый ребенок в "Четвертом  Стандарте" знает  это.  Я полагаю,  что  это  написано  золотыми буквами вокруг  алтаря в Вестминстерском Аббатстве. Если нет, то должно быть написано.  А  сейчас  не  беспокойтесь.  И,  помимо  прочего,  не впадайте в раскаяние и не  сокращайте прием сегодня и завтра. Если вы так  сделаете, то вас ждет очередной рецидив.  Я знаю, это звучит, словно я противоречу самому себе. Съешьте его хоть весь, мне все равно. И я повторю это снова в присущей мне элегантной манере.

     Я хочу, чтобы сама идея героина была извлечена из вашего  сознания; вот та причина, почему я  так сильно настаиваю на  ведении  записей  каждый раз, когда вы принимаете его. Это психологический парадокс - лучший способ забыть о вещи - постоянно о ней помнить.

     А сейчас  до свидания, и приходите на обед  сегодня вечером  в  студию. Наверное, вы захотите немного потанцевать.

     Он ушел, махнув на прощание рукой.

     Когда мы  вернулись с танцев, швейцар сказал нам, что  звонили какие-то леди и джентльмен и очень хотели навестить нас. Они не оставили своих имен и позвонят снова утром.

     Это показалось мне  любопытным; но я не придал этому большого значения. На самом деле  я был в довольно плохом настроении. Я принял немало героина в течение  последних нескольких дней,  но мне  определенно не стоило особенных трудов порвать с  кокаином.  Морфий  и  героин  вызывают у  человека сильное физическое привыкание; но тяга к кокаину носит принципиально психологический характер, и  когда  человек принимает  Г., он  не беспокоится  так  сильно о приеме К.

     Однако этим промозглым вечером я почти  решился поехать достать в обмен немного снежка.

     На  первой стадии уменьшения приема героина мы  не слишком страдали. Но сам процесс был крайне скучен.

     Мы  провели  очень  приятный  вечер; впрочем, я  не мог  удержаться  от сравнения с подобными событиями в дни медового месяца. Игристость жизни была утрачена, как в выдохшемся шампанском.

     Наша неудача,  конечно, заключалась в том, что  мы пытались перехитрить природу. Но  в тоже время, нельзя было закрывать глаза на очевидные факты, и я понимал,  что  Лам без  колебаний даст  нам немного снежка,  догадавшись и состоянии, в котором я находился.

     Не знаю, почему, но я чувствовал  острое нежелание возвращаться обратно и просить  его. Возможно, это было инстинктивное нежелание беспокоить его  и унижаться, прося. Британский здравый  смысл  подсказал  мне, что лучше всего будет перетерпеть и довериться ночному отдыху, дабы укрепить свои нервы.

     Лам  советовал  нам  посещать Турецкие бани,  если  мы почувствуем себя чересчур подавленными. И они нам действительно помогали.

     Мы снизили дозировку  до  трех  понюшек  в  течение  одного-двух  дней, главным образом следуя  его совету  принимать  одну из  этих  белых таблеток вместо героина,  когда страстное желание станет непреодолимым. Между прочим, он считал это совершенно необходимым.

     Очень  плохо, утверждал  он, поддаваться давлению. Вовсе  не так опасно принимать героин, когда человек не чувствует отчаянной потребности в нем.

     Даже по прошествии всего этого времени, я не вполне понимал особенности ума Царя. Я никогда не угадывал точно, что он скажет следующим.

     Однажды  днем мы  говорили  о китайской  внешности Лу;  и  он  довольно серьезно сказал,  что и в нем должна быть  китайская кровь, и возможно даже, что он -  реинкарнация китайского философа, которого звали Ко Йен (по-моему, именно  это  имя  он  произнес).  По  его  словам,  он  обязан  Европейскому интеллекту  тем, что имеет возможность категорически объяснять,  почему  его мысли настолько азиатские по форме.

     И они  определенно  были  азиатскими. С  нашей точки зрения,  они  были просто  извращенными.  Но,  как правило,  они,  судя  по  всему,  все  время срабатывали  правильно в самом  конце. Можно было свернуть себе шею, пытаясь повторять все изгибы его ума. И Лам испытывал Сатанинское наслаждение в том, чтобы брать самые что ни на есть общепринятые идеи и опровергал их с помощью цепи парадоксов, сбивающих с толку  собеседника своей странностью и тем, что на них, похоже, не было никакого ответа.

     Несмотря на всю  эту утонченность,  он по-прежнему  обладал  совершенно британским упрямством; поток самых извращенных  рассуждений  мог  неожиданно обернуться умозаключением, подобным бульдожьей хватке. И человеку оставалось лишь  изумляться,  действительно  ли он верил во все  те  положения, которые выдвигал.

     В моем же собственном  случае вывод был только один - надо держать себя в  хорошей  форме. Так  что я  лег  в кровать, намереваясь подняться  рано и отправиться утром к турку. Но, как это случается, мы оба заснули поздно. И к тому времени, как оделись,  мы оба  проголодались  и  хотели  отправиться на ланч.

     Я был этим раздражен. Я хотел выбраться из дома, и полностью переменить мои мысли,  насколько это только возможно. Парилка - отличное место для этой цели.  Там  я  вообще  ни  о чем не  могу  думать,  кроме как о  сиюминутном воздействии температуры.

     Меня раздражало также  сравнительно бодрое состояние Лу. Когда я решил, что, в конце концов, выйду и закажу себе ланч прямо  в "Прохладной Комнате", вдруг позвонил швейцар и спросил, не хотим ли мы увидеть леди и джентльмена.

     Эти люди словно преследовали  меня. Я спросил как  их  зовут. Наступила пауза, как если  бы на другом конце провода началась какая-то  дискуссия;  и затем он объявил, что это Миссис Вебстер и ее друг.

     Что это еще за мистика? Я не хотел ее видеть. Чего она от меня хочет? У меня  выработалась  стойкая неприязнь к  этой  женщине. Я дошел до того, что стал  обвинять  ее  в  том,  что она  втянула  нас  во  всю  эту  историю  с наркотиками. Это было гораздо проще, чем обвинять самого себя.

     Тем не  менее, мы не  могли  наотрез  отказаться  принять ее, поэтому я сказал швейцару, чтобы они поднимались.

     - Так это были вы,  - сказали мы оба одновременно, как только двинулись навстречу друг другу.

     Мы  ссылались  на  тот  вечер,  когда  мы  устроили  обед  самоубийц  в "Глицинии". Когда я выходил из зала, то было подумал, что узнал ее; однако я предположил, что ее нет в Лондоне. Ее действительно не было за два месяца до того,  но  мой  рассудок дошел до такого состояния, что мне  бы не  пришло в голову, что она могла вернуться.

     Вот такие вещи героин делает с человеком.  Ты составляешь представление о каком-то предмете, и потом с огромным трудом способен изменить его.

     Она, со своей стороны, лишь наполовину узнала меня; и  - боже правый! - в этом нельзя было винить ее.

     - Мы прослышали,  что  вы  в Лондоне,  - начала  она вкрадчиво,  тоном, который  каким-то  образом  отдавал  фальшью,  -  и,  конечно,  я  не  могла успокоиться, пока  не появлюсь и  лично не поприветствую вас и Лу. Мы узнали от одного случайного знакомого, что вы жили в  маленькой  квартирке на  Грик Стрит; но вы уехали тем самым утром, когда я приходила, и  нам сказали,  что вы были больны и не могли никого принять в течение недели. Однако Билли Брэй и Леди Рода, которых мы встретили прошлым вечером, сообщили, что видели  вас на танцах. Так что я не могла терять ни минуты и пришла увидеть вас.

     Она выпалила все  это, будто куда-то ужасно спешила, в промежутке между фразами с неестественной пылкостью целуя Лу.

     Я мог видеть, что эта  женщина  возмущает Лу  даже больше, чем меня, но она, естественно, старалась не показывать этого.

     Бессмысленно  переминаясь с ноги  на ногу,  на заднем  плане маячил  не больше, ни  меньше,  как  знаменитый  филантроп,  Джейбз Платт.  Но он  тоже изменился  с  тех пор, как мы  видели  его на нашей  свадьбе.  Тогда он  был законченным  типом  самодовольного,  преуспевающего,  удовлетворенного  всем Чэдбэнда;    спокойный    патриарх,    создававший    вокруг    себя    ауру незаинтересованной  доброжелательности  и  непритязательной  святости.  Если какой-то человек и пребывал в мире с самим собой и с окружающими, то это был Джейбз Платт в нашу первую встречу.

     Но сегодня, он, разумеется, предстал перед нами совершенно  другим. Он, казалось, даже  сморщился.  Черный костюм раньше  облегал  его словно кожа - здорового дельфина. А сейчас он болтался свободно, как на жабе. Он напоминал это существо еще по нескольким другим причинам. Добродетель каким-то образом испарилась  из него. Он смотрел на мир голодными глазами хищника. Конечно, я незамедлительно понял, что с ним стряслось - он принимал героин.

     - Боже, - подумал я,  испытывая чисто инстинктивное отвращение к  этому созданию, - как низко падают великие мира сего!

     Прошу  прощения   за  следующее  далее  отступление.  Сейчас  оживленно обсуждают, является ли  ряд удовольствий естественными или  неестественными. Лам как-то  потом сказал мне, что  настоящий ключ  к извращенности  того или иного  удовольствия в том,  насколько  несоразмерно то внимание, которое оно привлекает.

     Если верить ему, мы не имеем  права с ходу решать, что поедание  опилок якобы  удовольствие  неестественное. Организм определенного  человека  может быть так устроен, что опилки пойдут ему на пользу. И пока эта его странность не вредит и не мешает другим людям, нет причины, почему бы его не оставить в покое.

     Но  если  в этом же  человеке  укоренилась  вера,  что поедание  опилок необходимо  для счастья  человечества;  если  он объясняет  почти  все,  что происходит,  поеданием   или   непоеданием  их;  если  он   воображает,  что большинство людей,  которые ему встречаются, такие  же  поедатели опилок,  и вдобавок, если  он думает,  что спасение мира зависит  полностью от создания законов, чтобы заставить людей есть опилки,  любят ли они  это или  нет,  то будет  справедливо сказать,  что  его  психика  неуравновешенна  и,  что  он свихнулся на этой теме; и, далее, сама практика потребления опилок, какой бы невинной она не казалась, в этом частном случае  - извращение. Здравость ума состоит в уравновешенности присущих ему представлений. Только в этом  смысле идея, что гениальность связана с безумием, верна.

     Убеждение Микелеанджело, что его творения  - вершина эпохи Возрождения, не совсем разумна, несмотря на то, что с течением времени была оправдана его вера.

     Вот  в  чем беда в  случае с большинством  сторонников профилактических прививок и их противников,  вегетарианцев и  анархистов, и всей "вспыльчивой расы пророков" в целом - они передергивают. Как бы они не были правы в своих убеждениях, и в убеждении о важности своих убеждений, они неправы в том, что забыли о равноценности или даже большей важности других вещей. По-настоящему важные вещи в мире - огромны, молчаливы и неумолимы.

     - О  чем  говорят  нам  дикие  бушующие  волны? - о  том,  что  приливы постепенно замедляют скорость вращения земли. И  я впал в то же заблуждение. Везде и всюду я видел героин.

     Но в случае с Мистером Джейбзом Платтом я не ошибся!

     Гретель Вебстер была мастерицей светской  беседы, и все-таки  ее ловкая болтовня  не могла закамуфлировать надуманности  заявленной  причины визита. Она  сама  поняла это,  и  немедленно взяла на  себя инициативу, попросив Лу отвести ее в спальню и "поговорить о тряпках и оставить дорогого Сэра Питера с Мистером Платтом, чтобы они получше познакомились друг с другом".

     Но знакомство  шло туго. Дорогому  Сэру Питеру и Мистеру Платту  похоже нечего было сказать  друг другу;  лучшее, что мог сделать дорогой Сэр Питер, так  это  предложить  сигары,  сигареты  и  различные  напитки,  дабы  снять напряжение,  однако римское  достоинство  Мистера  Платта  не позволяло  ему снизойти до таких вещей.

     Мистер  Платт, тем  не менее,  был так тронут  гостеприимством дорогого Сэра Питера, что чувствует себя обязанным спросить его мнение относительно - и  он  неожиданно вытащил  десятиграммовую  бутылочку  кокаина  из  бокового кармана.

     - Мы полагаем, - произнес он,  - что  это особенно  чистый образчик.  И есть веские научные основания считать, -  объяснял он тоном  проповедника, - что не сам наркотик,  а примеси,  так  часто присутствующие  в  нем по  вине небрежных  производителей,  ответственны  за плачевные  последствия,  иногда наблюдаемые в  людях,  которые принимают его  по уважительным или каким-либо другим причинам.

     Сказать, что я был потрясен, будет грубым преуменьшением. Мое изумление помешало мне на мгновение осознать, что  мое сердце забилось учащенно внутри при виде наркотика.

     - Мне действительно  важна ваша точка  зрения, как знатока,  - объяснил Платт.

     Голос  его  почему-то дрожал, как если бы он продолжал  сдерживать себя каким-то невероятным усилием воли.

     Я что-то утвердительно пробормотал.

     -  Все-таки,  Мистер  Платт, - молвил я, наконец,  - я  полагал, что вы озабочены   в  том,  чтобы  искоренить   употребление  наркотика  целиком  и полностью. Я  думал, что это  именно вашим старанием, главным образом, через Парламент протащили Дьявольский Закон о Наркотиках.

     - Невежество, чистое невежество, мой дорогой Сэр Питер,  - вскричал он. - Мы живем и  учимся, учимся и живем. Если кокаин используют умеренно, то он несомненно полезен. Стимулятор, без  сомнения скажете вы. И  все стимуляторы могут  быть  безусловно опасны.  Но,  я опасаюсь, что люди будут  все  равно принимать  их,  и  бесспорно  самое  мудрое  решение  -  предоставить  в  их распоряжение продукт, приносящий наименьший вред.

     Пока  Платт  говорил, он продолжал нервно трясти бутылочкой  у меня под носом, словно  опасался  прямо дать  мне  ее в  руки.  И тут я  осознал, как отчаянно ему хочется.

     - Ну, разумеется, Мистер Платт, - ответил я, уловив  суть  вопроса. - Я буду только рад  высказать  вам свое мнение, если, конечно, оно представляет для вас ценность.

     Я не смог скрыть лихорадочного нетерпения, с которым отсыпал  дозу. Моя попытка употребить ее со скептическим видом не убедила бы и ребенка: даже он бы  заметил,  что я трепетал, телом  и душой, от нестерпимой жажды отправить вещество в мое тело после столь долгого воздержания.

     Время  очистило мой  организм. Кокаин нашел дом  "пустым, выметенным  и украшенным"; и семь дьяволов устремились в меня  вместо одного извергнутого. Мое недомогание исчезло  как облако,  подхваченное  ветром  перед  солнечным ликом. Я  стал  физически бодрым,  таким,  каким  не  был в  течение  многих месяцев. И преисполнился необычайной самоуверенности. Мои колебания исчезли. Я  любовался   утонченным  опьянением  от   осознания  вернувшейся   ко  мне богоподобности.

     - Должен  признать,  что по  моему  мнению  это превосходный продукт, - произнес я с высокомерным  спокойствием, в то время как кровь звенела у меня в ушах.

     Я протянул назад бутылочку.

     - Возьмите ее, я доверяю ее вам, мой Дорогой Сэр Питер, - с энтузиазмом воскликнул  Платт.  -  Человек  никогда  не  знает,  когда ему вдруг  срочно понадобится лекарство.

     Меня сотрясали раскаты  внутреннего хохота. Я не  мог  усмотреть в этом никакой шутки, но все же эта была самая большая шутка в мире.

     - Вы действительно ужасно добры, мой дорогой Мистер  Платт, - сказал  я елейным тоном,  чувствуя, что мне отдали ведущую роль в какой-то потрясающей комедии.

     - Я беру  на себя всю полноту ответственности, - отозвался мой гость. - Вы  не  можете  себе и  представить,  как  ваше  благожелательное  одобрение успокоило меня.

     Я  принял  еще  одну  понюшку, почти  теряя  сознание  от  невыразимого экстаза.  Я  заткнул  пробкой  бутылочку и  положил  ее  к  себе  в  карман, рассыпаясь перед Платтом в благодарностях.

     -  Я  не  могу  даже  вообразить,  что  вас могло  что-то волновать,  - продолжил  я  с  ноткой  иронии,  которая  была,  тем  не  менее,  абсолютно приветливой.  Я  был  другом  всем  в этом  мире. - Если  бы только  нашелся человек, у  которого  нет претензий  к Творцу,  то  это,  разумеется, Джейбз Платт.

     - Ах,  совесть, совесть, -  вздохнул он. -  Вы не имеете представления, Сэр   Питер,   как   она  замучила  меня  за   последнее   время.  Моральная ответственность, ужасная моральная ответственность.

     - Как бы  то ни  было,  - заметил я,  -  вы именно  тот  самый человек, который может взять ее на себя.

     - Ну, - протянул он, -  я полагаю, что  могу сказать без хвастовства, я никогда не пытался  увильнуть  от  нее.  Ваше  одобрение освободило меня  от последних остатков  колебаний. Должен объяснить  вам, мой дорогой Сэр Питер, что  я всегда был  бедным  человеком.  Служение человечеству  требует многих жертв от его поборников, и, заверяю вас, что в этой бутылочке заключается не только, как  я сейчас  абсолютно  уверен, спасение человечества от одной  из самых зловещих опасностей, но и огромное состояние.

     Он подался вперед и постучал по моему колену указательным пальцем.

     - Огромное состояние, - повторил он благоговейно. И затем, понизив свой голос еще больше. - Его хватит на нас двоих.

     - Как, разве я могу  стать компаньоном? -  спросил  я в удивлении, в то время, как нервная дрожь алчности уже щекотала струны моего сердца.

     Я  прикинул, что тем  или  иным  образом  я  проделал  до  неприятности огромную  дыру  в  моем  капитале. Лишь два  дня  назад я  получил  довольно раздраженное  письмо от мистера Вульфа  на этот предмет. И если речь  идет о том, чтобы добыть огромное состояние, то это дело по мне.

     Джейбз  Платт придвинул  свой  стул ближе  к  моему,  и  начал говорить спокойным, убедительным голосом.

     -  Именно  так,  мой  дорогой  Сэр Питер.  Пути  Провидения  безусловно неисповедимы. Прямо  перед  тем,  как приняли  мой Закон, я инвестировал  то небольшое состояние, которым  обладал, в  кокаиновую фабрику в Швейцарии,  с намерением положить  конец ее нечестивой деятельности.  И  сейчас перед вами пример того, на  что я могу  только ссылаться с почтительным  благоговением, как на Перст Указующий. С одной стороны, мой советник по химии сообщил мне о замечательном научном открытии, о котором я уже  упоминал.  Я уверен, что вы не чувствуете никаких болезненных эффектов из-за принятого вами вещества?

     В  его  голосе зазвучала крайняя обеспокоенность,  почти  отеческая  по тону.

     - Да не так чтобы! - отозвался я весело. - Это потрясающе. Я могу прямо сейчас  сделать еще  одну  понюшку!  - и  сопроводил  слова  действием,  как идеальный  исполнитель роли  Гамлета.  - Неужели  и это вас  не убеждает?  - спросил я ехидно.

     - Ах нет, благодарю вас,  дорогой Сэр  Питер. Ваше  замечание  вознесло меня на вершину счастья.

     Я принял четвертую дозу, просто балуясь.

     -  Ну,  а с  другой  стороны, я  обнаружил,  что  благодаря тому самому законопроекту,  который я с  таким трудом разработал  и внес в Свод Законов, эта  самая маленькая  бутылочка,  стоившая мне в  производстве  меньше  пяти шиллингов, и продававшаяся в розницу  за сумму в пятнадцать шиллингов, может теперь быть продана - нелегально, как вы понимаете - в Вест Энде практически за любую цену, которую продавец попросит, - десять, двадцать, даже пятьдесят фунтов,  если покупатель  что надо. Ну? Что вы скажете на  этот счет?  -  он радостно засмеялся.  - Впрочем,  мнительные люди могут сказать, что я пробил этот  Закон с единственной целью  создания  спекулятивного  рынка для  моего производства!

     - И вы спасете человечество от его безрассудств и пороков одним ударом!

     Кокаин прочистил мой мозг  - подобно  одному из тех прозрачных  золотых закатов после  грозы на Средиземном море. Я упивался откровенностью  Мистера Платта. Я торжествовал с дьявольским злорадством как ему удалось разработать втайне  столь величественную схему  и реализовать  ее  под столь безупречным прикрытием. Это было подобно видению Сатаны, облаченного ангелом света.

     - Да,  конечно,  все  дело в высшей степени  удовлетворительно с  любой точки  зрения, -  ответил Платт. - Никогда  за  всю  мою  жизнь  мне не было позволено  видеть   с   такой   блестящей  ясностью  замыслы   ниспосланного провидением милосердия.

     -  Увы!  Мой дорогой  мистер  Платт, - отозвался я с унылым видом,  как будто  подчиняясь задумке  режиссера.  -  Я очень молодой  и  невежественный человек, и  не способен  в  настоящее время  понять, каким образом  я  смогу принять участие в вашем замысле. Мое простое одобрение вашего продукта:

     Я вытащил  бутылочку и  приложился  к ней долгим, томным поцелуем - да, поцелуем,  другого  слова не подберешь! Моя  давно  утерянная любовь еще раз приютила мое усталое сердце!

     Платт, в свою очередь, изобразил на лице Стигийскую меланхолию.

     - Мой дорогой Сэр Питер, - продолжил он с глубоким вздохом, - вы можете легко  понять,  что, как  ни велико мое  состояние,  благодаря неисповедимым путям Господним, сейчас  наступил тот момент,  когда необходимо осознать это полностью   -   по   исключительному   и   самому   несчастливому   стечению обстоятельств, требуется не только время, но - Капитал с большой буквы.

     - Несчастливое стечение обстоятельств, - повторил  я  мечтательно.  Мой мозг мчался во весь опор в Цирке Бесконечности, оторвавшись от соперников на миллиарды миль.

     - Несчастливое для меня, - поправился Платт. - Нет, нет, я не могу даже так  говорить, с того момента как оно стало счастливым для моего друга - для вас!

     - Для меня?

     - Для  вас,  мой  дорогой Сэр Питер! Я рассказал Миссис  Вебстер о ходе этого дела, и она немедленно  порекомендовала мне вас. И сама самоотверженно пришла на выручку - я едва ли должен вам говорить - она приобрела все акции, которые  только  смогла. Но  загвоздка в том, что надо найти еще три  тысячи фунтов. И помните, что после страхования от всех  рисков, и  прочих вычетов, мы будем иметь не менее четырех тысяч процентов с капитала в худшем случае.

     Я всегда  был  никудышным  бизнесменом;  однако  даже  двенадцатилетний ребенок смог бы уловить насколько выгодно это предложение.

     - Я привез бумаги, которые вас убедят, мой дорогой Сэр Питер. Вы можете видеть, что акционерный капитал составляет только 20,000  фунтов в акциях по одному номинальному фунту - и я предлагаю вам 3000 акций по номиналу.

     -  Роскошное  предложение,  мой  дорогой  сэр,  -  воскликнул  я. -  Вы ошеломили меня.  Но - простите меня -  я  не понимаю почему вам вообще нужны деньги, или почему бы вам не продать акции через брокера.

     В этот момент  в комнату  неожиданно влетела Лу. Ее появление вызвало у меня раздражение. Заметила ли  она  это? Лицо ее  медленно побелело,  словно мрамор.  Она постояла  мгновение, покачиваясь,  в дверях в  спальню; и затем поспешно  прошла через комнату  к прихожей не  проронив ни  слова. Портьера, колыхаясь, закрылась  за ней -  и я тут  же забыл о ее существовании, смутно предположив, что она пошла  забрать свои меха, чтобы показать  их Гретель, и вернулась в спальню через другую комнату, решив не беспокоить нас.

     Платт объяснил положение дел:

     -  Неудачливое  стечение  обстоятельств,  сэр  Питер!  Боюсь,  что  был чрезмерно озабочен  благосостоянием моих друзей -  соответственно,  в  ущерб себе. Я премного удивился, когда, явившись  в мой банк узнать,  хватит  ли у меня денег, чтобы приобрести эти химические заводы, я обнаружил мой баланс в плачевном  состоянии.  Я  уже  привык   -  увы!   -  обнаруживать,  что  моя импульсивная благотворительность поглощает мои небольшие сбережения. Но лишь в прошлом  месяце я выяснил,  что  3000  фунтов из них больше не принадлежат мне; это часть фонда,  попечителем  которого я  был. Наши глупые  законы  не позволяют  мне  инвестировать   трастовые   фонды  в  ценные  бумаги  нашего Schneezugchemischerwerke [химический завод по производству снежка - нем.]; и  я должен  возместить  3000 фунтов  к концу этого месяца, или  последствия могут быть самыми кошмарными.

     Он  запнулся  на  мгновение,  содрогнувшись   от  страха.  Он  явно  не разыгрывал  спектакля, несомненно  чувствуя, что  будет  непросто  объяснить недоброжелательному составу присяжных, каким образом  Трастовый Фонд потерял часть  своих средств из-за  их перевода  на частный счет попечителя,  а  еще труднее будет убедить  их в том, что попечитель пребывал в неведении на этот счет.

     -  Вы  - человек,  умудренный опытом, Сэр Питер, - заявил он,  чуть  не плача, - и я уверен, что вы поймете меня.

     На самом деле, меня  никак нельзя назвать человеком, умудренным опытом; но - возможно,  под воздействием кокаина я действительно подумал, что вполне понял суть дела.

     - Но почему бы вам не  отправиться  в Сити? -  повторил я. - Они должны сцепиться как волки за такой жирный доходный кусок, как этот ваш Schneezug!

     -  Мой  дорогой Сэр Питер! - всплеснул  он  руками в изумлении. - Вы не можете  не  осознавать,   что  потребуются  долгие  годы,  чтобы   заставить общественность почувствовать  разницу  между нашим Чистым Кокаином, полезным домашним  тонизирующим средством, и Грязным  Кокаином, Смертельным и Вредным Наркотиком,  Вызывающим  Привыкание! Я чувствую,  что могу доверять вам, так как  вы  опытный,  светский человек,  и  знаток,  и  -  позвольте  мне  быть откровенным с  вами - потому что вы понравились мне с  первого раза, когда я вас  увидел -  такой очаровательный и блестящий  мужчина с  такой прекрасной молодой невестой! Но что, что скажут люди, если станет известно, что  Джейбз Платт  владеет  большей частью  акций Кокаиновой  Фабрики?  Мой дорогой  Сэр Питер, мы в Англии, помните это!

     Тошнотворное лицемерие этого  негодяя  было мне противно, но невозможно было отрицать, что его предложение не лишено смысла.

     Акции Schneezugchemischewerke, когда  он купил  их, приносили  сами  по себе уже неплохой доход.

     Я  был бы вынужден продать необходимые ценные бумаги,  чтобы купить эти акции. В голове у меня царил  кавардак. Мое желание купить акции  определяли мотивы, которые  были не просто  разными, но и  взаимоисключающими.  С одной стороны,  бесовское желание  творить  зло  во имя зла;  с другой,  - восторг школьника от секретности всей затеи; и, наконец, простая и откровенная жажда денег. И опять же моя ненависть к  лицемерию обернулась очарованием. Я хотел насладиться вкусом такого утонченного и изысканного порока.

     Но  над  всем  этим  возобладал  мотив,  действительно  относившийся  к категории  безумных. Во-первых, я был сверх меры очарован возможностью стать обладателем   безграничных   запасов   кокаина,  а   во-вторых  гневался  на человечество,  которое изобрело  вещества,  погубившие мою  жизнь,  и  хотел свершить отмщение, снабдив отравой как можно больше людей.

     Все эти  мотивы бултыхались  в  моем сознании, как куски мяса в кипящем супе. Пары, находившиеся в этом вареве, одурманили меня. Я пожал руку Платта и  пообещал  тотчас же  отправиться  в мой  банк и  сделать все  необходимые приготовления.

     Я раздувался  от исступленной гордости, чувствуя  себя крупным дельцом, увидевшим блестящую  возможность  и  ухватившим  ее за  вихор. Но  еще более бредовым   образом,  я  наслаждался  тем,   что   ощущал  себя  великодушным благодетелем своего собрата по несчастью.

     Платт вытащил свои  часы.  "Мы можем поехать туда немедля и отобедать в городе. Господи помилуй! - воскликнул он  внезапно.  - Как я бестактен! Я же почти забыл о Леди Пендрагон и Миссис Вебстер!"

     - О, они будут в восторге, - захихикал я. - У них будет ужасный ланч из сливочных кексов, кресс-салата, пирожков с мясом и  шампанского, а после они отправятся по магазинам, как прелестные маленькие миллионерши.

     - Да, разумеется, - сердечно и вполне  искренно заметил Платт. - Именно для этого они и созданы. Что касается нас,  мы отправимся на ланч в Суитинг, на  устрицы  и  крепкий  портер,  и  выпьем  за  процветание   Парламентских Институтов.

     Я засмеялся над этой шуточкой, как безумный, и громко воскликнул:

     -  Заходите,  девушки,  есть  новости.  Нас  всех скоро примут  в  Клуб Алмазного Собачьего Ошейника.

     В  дверях появилась  Гретель.  На  ее  лице  по непонятной мне  причине застыло обеспокоенное выражение.

     - Где Лу?  - тут же спросила она,  и ее пронзительный голос стал низким от волнения.

     - А разве она не с вами? - переспросил я как идиот.

     Неожиданный спазм  тревоги заставил  меня вздрогнуть. Что, черт возьми, могло случиться?

     Платт, конечно, был  удручен больше,  чем  любой  из  нас.  Он  успешно провернул  опасную  интригу  деликатного  свойства;  но  когда  его  усилия, казалось,  увенчались  успехом  увидел,  что  его  плану  угрожает  какая-то необъяснимая опасность. В подзорную  трубу интуиции он уже  узрел вид на Олд Бейли с высоты  птичьего полета. Тот факт, что не  было реальной причины для беспокойства, лишь усиливал чувство тревоги.

     -  Она,  должно  быть,  разыгрывает  нас,  -  сказала  Гретель тяжелым, холодным голосом, преодолевая свое волнение с нарочитым усилием.

     Мы  обыскали все помещение, но Лу  и след простыл, а в холле пропало ее меховое пальто и шляпка. Я повернулся к Миссис Вебстер.

     - Что случилось? - спросил я резко.

     Лицо этой женщины вновь превратилось в непроницаемую маску. Она бросила вызывающий взгляд на Платта, в чьих глазах застыл коварный вопрос.

     - Я вообще ничего не могу понять, - сказала она задумчиво. - Все время, пока Лу  была  в спальне,  она, казалось,  испытывала крайнюю  неловкость. Я думаю, что ей было плохо без порошка. Если бы у меня только был с собой, это бы  немного встряхнуло ее. Dummer Ezel! Я никогда больше никуда не выйду без него, пока  жива. Я забыла, под каким предлогом она  ушла. Полагаю,  что это была просто уловка, чтобы уйти и раздобыть героин.

     Воцарилось молчание. Платт боялся сказать то,  что вертелось у  него на языке. Я был всерьез озадачен. Происшествие уничтожило эффект принятого мной кокаина.  (Удивительно,  как просто  разрушить его  заклятье!).  Превозмогая Танталовы  муки я  налил три порции бренди,  и бросил щепотку  снежка  в мой стакан, чтобы быть уверенным, что вернусь  именно  в то состояние, в котором находился.

     Мисс Вебстер тем временем полностью овладела собой.

     - Мы просто  очень  глупые дети, -  сказала  она весело, сделав  глоток бренди, - поднять столько шума из ничего. Можно найти тысячу и одну причину, почему она могла решить выйти. Здесь  ужасно жарко, и она,  наверное, решила прогуляться на свежем воздухе. В любом случае, вам не стоит беспокоиться обо мне.  Вы,  ребята,  лучше  отправляйтесь в город  и делайте свои  дела.  А я подожду ее здесь, пока она не появится, и сильно отшлепаю ее за  то, что она так напугала нас всех.

     Платт и я надели пальто и шляпы. Мы уже  прощались  с Гретель, говорили ей, чтобы  она  заказала  себе внизу  хороший ланч,  когда  услышали,  как в американском замке повернулся ключ.

     - А вот и она, - радостно вскричала Гретель. - Мы вели себя  совсем как дети!

     Дверь открылась;  но вошла в нее вовсе не Лу. Это была Мейзи Джекобс, и лицо ее  было сурово и полно решимости.  Она  сухо  кивнула остальным, взяла меня за руку и сказала глубоким, напряженным голосом.

     - Вы  должны тотчас же отправиться со  мной, сэр Питер.  Вы  нужны леди Пендрагон.

     Я побледнел. И  вновь,  вырвавшись из клубка  противоречивых чувств,  я вспомнил основополагающую истину, которую забывал так изощренно и так часто.

     Самым моим  глубоким чувством была любовь  к жене. Я  негодовал понимая это, и никак не мог смириться с этим. Я задал довольно глупый вопрос:

     - Что-нибудь случилось?  - словно лицо Мейзи, если не говорить ничего о ее неожиданном появлении, не было бы достаточным свидетельством  серьезности ситуации.

     - Пойдемте со мной, - повторила она.

     Гретель наблюдала  за диалогом как кошка. Она  метала взглядом молнии в Платта,  опасаясь,  что  от  страха  тот обронит  какую-нибудь  непоправимую глупость.

     -  Разумеется,  при  сложившихся  обстоятельствах можно сделать  только одно,  - поспешно сказала  она, блестяще оценив  сложившуюся  ситуацию. - Вы немедленно поедете  с Мисс  Джейкобс, сэр  Питер. Не стоит говорить,  как  я обеспокоена, но  я  надеюсь, что  на  самом деле все не так  уж плохо. Мы  с Мистером Платтом заглянем позже, чтобы  узнать новости; и если все в порядке - а я даже мысли не допускаю, что может быть как-нибудь  иначе - мы назначим встречу  на утро  по  всему, что  касается наших дел.  Не теряйте ни  минуты времени.

     Я второпях  попрощался  с ними, и  взял Мейзи за  руку. Она побежала со мной вниз по лестнице, оставив остальных дожидаться лифта.

     ГЛАВА IV

     ОТ ГРЕХА ПОДАЛЬШЕ

     Машина Царя стояла у дверей. Мейзи уселась за руль и тронулась с места, не говоря ни  слова.  Я сидел,  дрожа,  сбоку  от  нее, и  меня  переполняли необъяснимые угрызения совести. От кокаиновых восторгов не осталось и следа. Кокаин как будто усугублял мою нервозность, но, тем не менее, я неоднократно прибегал к наркотику за время недолгой поездки.

     Когда мы добрались до  студии, там сидела на  своем обычном  месте,  за столом, Лала, а Царь расхаживал по комнате из  угла в угол,  положив руки за спину и склонив голову, с таким  глубокомысленным видом, что, казалось, и не заметил,  как мы  прибыли.  Лу  так  и не  сняла свои меха. Она стояла точно статуя, посреди комнаты. Она то заливалась  краской, то бледнела, и это было единственным  признаком того, что  она еще  жива.  Глаза ее были закрыты. По какой-то причине она напомнила мне подсудимого, ожидающего приговора.

     Царь резко остановился, и мы обменялись рукопожатиями.

     - Снимайте  шляпу  и пальто, и присаживайтесь, сэр Питер,  - сказал  он резко.

     Его  обращение  было совсем непохоже на прежнее.  Он  уселся в  кресло, отыскал в кармане старую  черную трубку и закурил  ее,  предварительно набив черным табаком. Казалось, что он чрезвычайно  возбужден, что  опять же  было совершенно ему не свойственно. Затем он  прокашлялся и поднялся, и поведение его  полностью переменилось.  Мне он предложил одну  из  своих миллионерских сигар, и жестом велел Лале подать мне выпить.

     - Это новейшая мода у нас в  студии, - сообщила Лала веселым тоном. Она явно  старалась ослабить напряжение. - Бэзил изобрел  этот  коктейль прошлым вечером. Мы называем его Кубла Хан номер два. Как вы видите - это наполовину джин,  наполовину кальвадос,  чайная ложка мятного  ликера и около  двадцати капель лауданума. Пропускаете  через колотый лед, и вот вам самая освежающая штука из всех, мне известных.

     Я  машинально  принял  эту  шикарную  смесь,  с  трудом  сдерживая свое нетерпение.  Мне хотелось сразу перейти к делу. Я ощущал близость чего-то не терпящего  отлагательств.  И  еще мне  не  нравилось, как ведет себя Лу. Она оставалась абсолютно  неподвижной  и  безмолвной; это  навевало таинственную жуть.

     Царю  понадобилось  три спички,  чтобы  раскурить  свою трубку,  и  она продолжала  гаснуть  чуть ли  не перед каждой затяжкой. Вскоре он со злостью швырнул  ее  на ковер и закурил сигару. Камин был  огражден решеткой, на  ее перекладине  сидела  Мейзи,   в   нетерпении  болтая  ножками.   Создавалось впечатление, что мы ожидаем чего-то, и никто не знает, с чего начать.

     - Расскажите ему, Лу, - внезапно скомандовал Царь.

     Она встрепенулась, будто от удара. Затем  повернулась  ко  мне  лицом к лицу. Первый раз в жизни я обратил внимание, какого она высокого роста.

     - Петушок, - вымолвила Лу. - Я стою на распутье.

     Она сглотнула, попыталась продолжить речь и не смогла.

     Царь сел в свое кресло. Он целиком пришел в себя и наблюдал эту сцену с объективным любопытством профессионала. Лала перегнулась через спинку кресла и что-то долго и серьезно шептала ему на ухо. Он кивнул.

     Лам еще раз прокашлялся, и только тогда заговорил напряженным голосом.

     -  Я думаю, что всего проще будет, если  леди Пендрагон  расскажет сэру Питеру, как она уже рассказала нам, в  точности все, что произошло, как если бы она свидетелем в суде.

     Лу беспокойно повела плечами.

     - Я сыта по горло, - наконец выпалила она.

     - Свидетель,  будьте любезны  контролировать  себя,  - сделал замечание голосом судьи Царь Лестригонов.

     Суровость его тона не просто привела Лу в чувство; возможно, она  стала на миг такой, какой была еще до нашего с ней знакомства.

     - Когда эти люди  явились сегодня днем, - начала она вполне спокойно, - я сразу  же поняла, что они затевают какую-то игру.  Я  знала, зачем Гретель нужно удалить меня из комнаты, и я  напрямую ей в этом препятствовала.  Она, полагаю,  была правдивой  настолько, насколько  может  быть  такая  женщина. Что-то относительно покупки акций химического завода?

     -  Да, именно,  -  сказал я  в  ответ,  и  ощутил, как  в  моем  голосе прозвучала враждебность.  - А почему бы и  нет? Раз в  жизни подворачивается возможность сделать такое удачное  вложение, и я  не понимаю, почему женщины должны совать свой нос в мужские  дела, которые они не понимают и никогда не поймут. Между прочим,  я, наверное, уже упустил свой шанс. И все из-за тебя! Если бы  я знал, где искать Платта, я бы  пошел туда и подписал контракт сию минуту. А пока что я могу пойти в банк и заняться получением денег.

     Я вытащил часы.

     - Я даже и пообедать уже не успею, - продолжал я, умышленно доводя себя до бешенства.

     Лу отступила на несколько шагов, затем вернулась назад и посмотрела мне в лицо.

     - Примите мои извинения, Сэр Питер, - произнесла она ледяным, нарочитым тоном. - Я не имею никакого права вмешиваться в ваши планы. В конце  концов, они меня более не касаются.

     Я вскочил на ноги и отбросил наполовину выкуренную сигару в камин.

     - На что ты намекаешь? - спросил я с чувством.

     Кажется, я собирался сказать ей что-то еще, но неожиданно во мне что-то будто  сломалось.  Ощутив  слабость,  я,  задыхаясь,   опустился  в  кресло. Полузакрытыми  глазами я смог увидеть, как импульсивно было метнулась ко мне Лу; но  затем, овладев  собой, отшатнулась, точно человек, обнаруживший, что красиво изогнутая ветка на земле на самом деле оказалась гремучей змеей.

     Мой мозг пульсировал  вяло и  медленно, но  она  продолжала  говорить с безжалостной страстью. Я был сметен бурным порывом ее презрения.

     -  Я извинилась и зашла  посмотреть, что же у вас все-таки  происходит. Как оказалось,  вы были весьма далеки от действительности. Вы нюхали кокаин, но не в виде эксперимента, и не потому, что это вам  было физически нужно, а просто так, из порочности. Вы уже приняли его столько, что были  невменяемы. Это я  бы еще могла снести, потому что любила вас. Но то, что вы планировали стать партнером этого злодея-убийцы,  этого набожного ханжи,  это уже совсем другое дело. Это дело чести. Не знаю, как  долго простояла я там. Я  прожила целую  жизнь  за секунду, и приняла  решение порвать  раз и навсегда  с этой грязью. Я улизнула и примчалась сюда. Я и сама сейчас  полубезумна от  жажды Г.; но я не  хочу  принимать его, пока не будет покончено со всем этим. Боль моего  тела  помогает мне стойко переносить смертельную муку моей души. О, я знаю разницу между геройством  и истерией - можешь называть  меня, как  тебе нравится, все, что ты скажешь, больше не играет роли.  Я  не хочу умирать, и поэтому  я попросила Бэзиля забрать  меня, как он обещал однажды, задолго до нашей с тобой встречи. Он пообещал вылечить меня, и я ловлю его на слове. Он обещал меня забрать, и я напоминаю ему об этом. А ты можешь получить развод. Тебе же лучше. Потому что я не желаю снова видеть твое лицо. Никогда.

     Все остальные в этой комнате не существовали  для меня. Мне нужно  было собраться  с силами,  чтобы  отразить атаку  Лу.  Стояла абсолютная  тишина, нарушаемая  только  моим  сопением.  Я снова  овладел  собой,  и  разразился оглушительным хохотом.

     - Так  вот в чем суть фокуса,  да? -  сумел я,  наконец, ответить. - Ты продаешь меня, чтобы купить третью долю у этого хама!

     Я запнулся, стараясь придумать какие-нибудь гнусные оскорбления; но мой мозг отказывался  работать.  Он  подсовывал мне какую-то  несносную  ругань, которая обыкновенно ассоциируется с уличными хамами. Я изрыгнул целый фонтан грязной брани; но даже в тот момент я понимал,  что это не делает мне чести. Мои замечания  были восприняты с полным  безразличием. Даже  Лу едва  пожала плечами и  посмотрела на Царя  Лестригонов, точно говоря: "Вы  же  видите, я была права".

     Царь медленно покачал головой. Я, на самом деле, видел очень плохо. Мое зрение оказалось  каким-то  особым  образом нарушено,  а сердце  переполняло негодование. Я еще раз угостился кокаином. К моему удивлению,  Царь проворно встал с кресла  и выхватил  бутылочку  у меня  из  рук. Я хотел  подняться и прикончить его, но на меня нашла предсмертная обморочность. Комната поплыла. Царь вернулся в кресло, и студию опять окутало безмолвие.

     По-моему, я ненадолго потерял  сознание; ибо не помню,  кто обернул мою голову  ледяным  полотенцем,  или  как   так  получилось,  что  у  меня   по позвоночнику струилась морозная испарина.

     Я пришел в  сознание, испустив тяжелый вздох. Все были в прежних позах, за исключением Лу, которая сняла свои меха и вернулась в кресло.

     - Если вы чувствуете себя достаточно хорошо, - сказал  Царь, - вы могли бы выслушать также и конец этой истории.

     Внезапно Лу начали душить рыдания, и она  зарылась головой  в  подушки. Царь  подал  знак, явно понятый  Лалой. Она шагнула вперед,  и встала передо мной, убрав руки за спину, как ребенок, повторяющий урок.

     - Сэр  Питер,  -  начала  она  нежным  голосом,  -  Бэзил объяснил леди Пендрагон, что она следует неверному  взгляду на данный вопрос. Он рассказал ей,  что когда  люди  борются с  наркотической зависимостью, им  свойственно говорить и делать  вещи, полностью чуждые их  характеру.  Всем нам известно, что вы с избытком продемонстрировали нам вашу храбрость и чувство чести. Нам известен ваш род, и нам известны  ваши подвиги. Беседа с мистером Платтом не считается.  Вы  были больны. Этим  все сказано. Мейзи вызвалась  съездить  и забрать вас; и, слава богу, она сделала это вовремя!

     Лу резко развернулась и обрушилась на Царя Лестригонов.

     - Помните, что вы  обещали, -  буйно кричала  она. - Я поймала  вас  на слове.

     -  И  это тоже,  - спокойно  ответил  он, -  происходит потому, что  вы больны, равно как и он - болен.

     - Значит это порядочно, нарушать слово, данное больной  женщине?  - она снова рванулась вперед, точно тигрица.

     Странная улыбка изогнула губы Царя.

     - Ну,  а  что скажет сэр  Питер?  -  спросил  он  с  некоторой  ленивой игривостью.

     Я  внезапно остро  представил себе,  как я смехотворно  выгляжу,  точно больная обезьяна с полотенцем на голове. Я сорвал его и швырнул на пол.

     Лала тотчас же его подняла. Я воспринял этот жест,  как оскорбление. Со мной   обращались,  как  с  человеком,  который  вечно  досаждает,  создавая беспорядок в чужой студии. Это усугубило мою угрюмость.

     -  Неважно, что я  скажу,  -  сердито ответил  я.  -  Но  поскольку  вы спрашиваете,  я скажу так: возьмите ее, держите ее и чтобы больше я о ней не слышал. И на том вам спасибо.

     Звук  моего  голоса  заставил  меня  скривиться.  Неужели  я  настолько увлекся, что позволил себе  говорить  так вульгарно?  Необычным образом все, что происходило, делало мою позицию все менее и менее достойной.

     Тут вмешалась Лу. Весьма насмешливым тоном она изрекла:

     - Ага,  Бэзил,  он отпускает  меня.  Я перехожу к вам незапятнанной. Вы можете быть верны своему обещанию, не нарушая вашей веры.

     Она поднялась с  диванчика и приблизилась к его креслу. Она бросилась к его ногам и уткнулась лицом ему в колени; протянув к нему руки, она пыталась погладить его лицо.

     - Да, - Царь ласково потрепал ее волосы. - Мы свободны, и я сдержу свое обещание. Я вас вылечу и заберу  с собой. Но вы позволите мне выдвинуть одно условие?

     Лу подняла  лицо.  Несмотря на  физическую  немощь последних нескольких месяцев, любовь  еще  способна  была  перевоплотить  ее  телесно.  Она  была лучезарно прекрасна,  и  только  и  ожидала,  чтобы Лам заключил  ее  в свои объятия. Она вся дрожала в страстном экстазе.

     Я  схватился за ручки моего  кресла  в тщетной  ярости. На  моих глазах единственная  женщина,  которую  я любил,  отказалась  от  меня,  отвергла с презрением,  и  предлагала  себя  другому  мужчине  так  же  импульсивно   и порывисто, как некогда  предлагала себя мне.  Нет, клянусь всеми силами Ада, это было еще хуже! Ибо  я  домогался  ее  восторженно, а он не делал никаких усилий.

     - Одно условие? -  ее  голос звонко и  чисто звенел на всю  студию. - Я всецело  дарю себя тебе, мой Властелин и Любовник; владей и наслаждайся моим телом и душой. Что мне условия?

     - Ладно, -  кивнул Царь Лестригонов, -  это и в самом  деле  лишь  одно маленькое  условие; и чтобы доказать,  что  я  сдерживаю обещания, я  должен сдерживать  их  все. Видите  ли, я ведь  обещал вылечить  и  сэра  Питера, а поэтому мое условие таково - он тоже едет вместе с нами.

     Она  вскочила  на  ноги, точно  ужаленная  коброй.  Ее  вытянутые  руки боролись с податливым воздухом. Ее  унижение  нельзя было  выразить словами. Царь убрал трубку в карман, встал и потянулся, словно огромный, ленивый лев. Он  обнял ее и,  крепко удерживая, пристально взглянул в ее измученное лицо: ярко-алая  ломанная  линия  ее  рта  растянулась  трагически  в  квадрат, из которого хотел  и  не мог  вырваться вопль. Лам нежно встряхнул ее за плечи. Напряженные мышцы Лу стали расслабляться.

     - Так по рукам, крошка? - спросил он.

     Ее рот  закрылся, затем  изогнулся  в  прелестной  и счастливой улыбке. Мрачное пламя вожделения угасало в ее глазах. В них теплился свет понимания.

     Царь обнял ее за талию и  подвел ко мне. Крепко взяв меня правой  рукой под  плечо, он поднял меня со  стула, точно Геркулес, дотянувшийся до  самых темных бездн Ада, и вытащивший оттуда на свет божий чью-то проклятую душу.

     Он соединил наши руки и накрыл их своими.

     -  Кого  соединил  вместе Бог, -  произнес  Лам торжественно,  -  да не разлучит никто из людей.

     Поворот на каблуках, и  перед нами снова предстал человек  решительного действия.

     - Мейзи, - распорядился он, - ключ у вас. Поезжайте, упакуйте их вещи и оставьте их в зале ожидания вокзала Виктория. Лала, позвоните и закажите для этих добрых людей каюту. В Лондоне нам не место,  чересчур много филантропов бродит вокруг,  высматривая,  кого  бы  сожрать.  Позвоните  Дюпону,  пускай пришлет обед на пятерых к семи часам. Мы  успеваем  на десятичасовой поезд и будем в Телепиле sabse jeldi.

     Мейзи уже не было в студии, а Лала закончила телефонировать, прежде чем он сказал эту речь. Он обратился к нам с той же подчеркнутой спешкой.

     - Ну что,  молодые  люди,  - голос  его  звучал  бодро.  -  Ваши  нервы разодраны  в  клочья,  и неудивительно. Белые таблетки для обоих,  и немного героина, чтобы придать им  сладость.  Потом вы же  пропустили  ланч!  А  это совсем  нехорошо.  Что  же,  мы  устроим  старомодное,  роскошное  чаепитие. Насколько мне известно, в ведерке с углем  или где-то там имеется  кое-какая еда, и Лала нам что-нибудь сварит, покамест я буду намазывать масло на хлеб. А вы  посидите  и  обсудите свои  планы относительно медового  месяца  номер восемь, или какой он там у вас по счету. И не мешайте мне, потому что я буду очень занят. В самом деле, вам повезло, что я привык собираться в трехлетние кругосветные экспедиции за три минуты.

     Чай  был  готов  через  полчаса. Лу  и я сидели  на софе, потрясенные и расстроенные всем, что мы пережили. Морально, умственно, физически -  оба мы были снедаемы жесточайшей усталостью. И все-таки  волны ее напрасно бились в молчаливую  и  неподвижную  скалу  нашего  возвышенного блаженства.  Оно  не находило выражения. Слишком  утомлены мы  были.  И, тем не менее, мы ощущали некой глубиннейшей частью нашего сознания, с которой впервые были беспощадно сорваны все  ее покровы,  что такое блаженство существует. Оно было  всегда, "испокон века",  и  будет всегда.  Оно  не  зависит  ни от  времени,  ни  от пространства. Это  был невыразимый  союз, в бесконечности  бытия  каждого из нас, и наших индивидуальностей.

     Я должен воздержаться от детального описания нашей  поездки в  Телепил. Если  другие  доберутся до местных  красот,  то  они  очень быстро придут  в упадок. Как бы то ни было, не будет особенного  вреда, если  рассказать  про само это место, особенно если уже не менее трех тысячелетий назад оно  стало одной из известнейших  точек  на  планете.  И одним из основных  поводов для этого  было  то,  что  уже  в  те времена  его  украшали  развалины  забытых цивилизаций. Сегодня же рука человека начертала эфемерные надписи повсюду на огромных скалах, что нависают над городом.

     Приближаясь к Телепилу  с запада,  мы были поражены, когда могучий утес устремился вдруг на нас, точно поезд из-за поворота. Словно новый Гибралтар, он возвышался  на  фоне неба на триста пятьдесят метров над уровнем моря. Он занес над городом две свои огромные  лапы, будто  присевший лев, играющий со своей добычей,  перед  тем,  как  ее  пожрать  - что,  собственно  говоря  и соответствовало действительности.

     Крупнейшей  тамошней   достопримечательностью  является  величественный собор, построенный в  эпоху норманнов.  Он  стоит на выступе прямо над краем отвесной скалы, а внизу уже под  ним, как раскрытый веер, лежит сам городок. Его  ничтожность  столь же  подчеркивается  присутствием собора, сколь и вид собора усугубляется скалами; и все  же,  когда тебе знакомы размеры  обычных построек, нельзя не отметить разницу масштабов.

     Городок служит мерилом  громадных размеров собора; и как только  ты  их постигнешь, они сами в свою очередь превращаются в мерило величия скал.

     Мы прошли пешком от вокзала до  резиденции Царя Лестригонов,  высоко на горном склоне  над  прилегающей к скалам морской  косой. Тут  и там над нами возвышались утесы. Они  были рассечены  остроконечными  глыбами  и глубокими оврагами;  но  поверх  самых  ужасных   обрывов  мы  могли   видеть  останки наследовавших  друг  другу  цивилизаций;  греческие   храмы,  стены  римских укреплений,  водохранилища сарацинов,  ворота  норманнов  и другие постройки всех времен медленно погибали на иссохших и мрачных уступах.

     Тяжелая  эта была для  нас  работа - восхождение  на холм  - при  таком никудышном  состоянии  нашего  здоровья.   Мы  были  вынуждены  то  и   дело присаживаться  на  громадные  камни на  обочинах  троп,  извивающихся  среди вспаханных полей, утыканных кривыми и серыми оливами.

     Воздух этих мест  был в высшей степени  опьяняющий, однако даже упоение им только усугубляло стыд за наше негодное физическое  состояние. Мы два или три  раза  прибегли к героину, пока шли. Непонятно было, почему мы не  взяли повозку  хотя бы  на часть пути.  Но это, несомненно, являлось частью  плана Царя  Лестригонов,  дабы  мы терзались осознанием  нашего  бессилия в  столь божественном месте, где голоса природы сливались в хор, подстегивающий нас к физической  активности.  Наша немощь  не  казалась  такой  отвратительной  в Лондоне,  в  отличии  от  того,  каким  он  стал  в   этом  священном  храме прекрасного.

     Самого  же  Лестригона   возвращение   домой,  похоже,  взбодрило   до необычайности. Он скакал по камням  как молодой козел, пока  мы,  задыхаясь, тащились  вверх по склону. А когда мы отдыхали, Лам  рассказывал нам историю исторических памятников, усеивавших эти склоны.

     -  Это место поможет вам  подправить  ваши  понятия,  - заявил он, -  о вечном, насколько что-либо вообще вечно.

     И мы действительно глубоко ощутили тщету человеческих попыток, созерцая наслоения  цивилизаций,  и  взирали  на  последнюю  из  них внизу,  все  еще процветающую, хотя признаки упадка были очень даже налицо. Современный город возводился даже не помышляя о противостоянии столетиям. Он был по сути своей хлипок и готов развалиться на глазах;  события последних нескольких часов не раз свидетельствовали  не  только о социальном  беспорядке, в  любой  момент готовом превратить  все его  современные устройства  в  руины, но  еще  и  о недостатке энергии и расхлябанности со стороны каждого  из аборигенов, с кем нам довелось пообщаться.

     Наша маленькая экскурсия явно  предоставляла им неслыханную возможность хорошо подзаработать. Однако, никому из них не  хотелось удовлетворить  даже наименьшую из человеческих амбиций: добиться расположения попутчиков.

     - Не падайте духом, -  смеялся Царь. -  Ваша беда в том, что вы  не там ищите постоянства. Видите этих двоих?

     На дороге под нами внизу  шли два  козопаса. Один  гнал свое  стадо  из города после доения, а другой вел своих коз с той же целью вниз.

     Царь  процитировал  две  строки греческой  поэзии.  Я  не  помнил  язык настолько,  чтобы  их  перевести, но слова  звучали необычайно  знакомо.  Их перевел Царь.

     "Город  Телепил,  где  пастух,  ведущий  стадо  в  город,  приветствует другого, выходящего из города, и  тот повторяет его приветствие. Люди в этом краю могут получать двойную плату, если в состоянии  обходиться без сна, ибо они трудятся по ночам не меньше, чем в дневное время".

     -  А  написано  это три  тысячи лет назад,  и даже  само  имя  женщины, сочинившей эту  поэму,  утеряно.  Но вот пастухи, приветствующие друг  друга сегодня, также  как и  тогда, остались. "ПАNTA PEI", - сказал Гераклит, "все течет".  И все, что пытается избежать этого  закона, все, что полагается  на собственные  силы,  становится  косным,   тщиться  скомандовать   "Стоп!"  - оказывается разбито неумолимыми волнами времени. Считается, что сталь крепче воды; но  мы не можем построить корабль, который противился бы  ее действию. Сравните тихое веянье  ветров  с несгибаемой скалой. Мы и сегодня  наполняем ими наши легкие - и  воздух  свеж, как обычно.  Но посмотрите,  как  все эти укрепления  и  храмы, да что  там - сами скалы изрыты  томными  ласками того самого  бодрящего бриза. Это одна  из причин,  по  которой я перебрался сюда жить,  хотя  едва ли такой  шаг  нуждается  в обосновании  - довольно одного взгляда на несравненные красоты этого места. Закат  солнца здесь стоит  двух часов,  проведенных в "гранд-опера".  А когда,  почти остолбенев,  сидишь на террасе  виллы и  наблюдаешь смену красок при наступлении ночи: А  сама  эта ночь! Вон там над скалою застыла Полярная Звезда.  С течением месяцев плывет по кругу Большая Медведица, и  начинаешь мыслить о времени в совершенно ином измерении. Каждое  обращение сферы вокруг Полюса  становится подобным одному обращению секундной стрелки на часах твоего духа.

     Захваченные его словами,  мы внимательно  слушали.  Краса здешних мест, точно волна,  ударяла нам в мозг. В  нее с трудом верилось. Лондон  и Париж, эти злокачественные  опухоли,  были безжалостно вырезаны из нашего сознания. Из  недолговечного городского  притворства мы  перенеслись  в страну  вечной действительности.  Мы вторично  родились в мире,  каждое мгновение  которого находилось  на полностью  отличном  от  нашего  прежнего  опыта  уровне. Нас переполнило  чувство  собственной  невинности.  Мы   словно  пробудились  от кошмара; наше ощущение времени и  пространства было разрушено,  мы осознали, что наши прежние  стандарты восприятия  реальности были заблуждением. Часы и будильники были просто механическими игрушками. В Телепиле нашим хронометром стала Природа, частью которой были мы сами.

     Мы  сумели  прошагать  очередные  пять  минут;  но  снова  нас  одолела усталость. Виды застила от наших глаз настойчивая потребность в героине.  Мы утолили нашу злую жажду, но на этот раз для нас было очевидно все безобразие этого акта. Некому за нами было следить; и,  тем не менее, нам казалось, что сама Природа была оскорблена присутствием двух уродцев.

     - Пойду-ка  я вперед,  в Аббатство, - сказал  Царь. -  А вам  лучше  не спешить.  Я скажу там,  чтобы вам приготовили освежающее и пошлю кого-нибудь вниз, чтобы он вас проводил.

     Он  махнул  рукой  и зашагал  вверх  по  холму  устойчивой, размеренной походкой опытного альпиниста.

     Ладонь  Лу  коснулась  моей.  Мы пребывали  наедине  с природой.  Новое чувство   зарождалось  в  нас.  Каким-то   образом  ощущение  обособленности улетучилось.  Я  нежно привлек ее к  себе;  и мы обменялись долгим поцелуем, чего  давно  уже  не делали.  Нет, мы  не целовали  друг друга.  Мы являлись деталями картины, естественным стремлением которой было поцеловаться.

     - Не лучше  ли нам  продолжить  подъем, - предложила Лу немного погодя, высвобождаясь из моих объятий.

     Но в этот момент нас атаковала и в самом деле причудливая личность. Это был светловолосый мальчик лет пяти от роду, босоногий,  но одетый в короткую рубаху темно-голубого цвета, с  широкими рукавами и капюшоном на алого цвета подкладке.  Лицо его  было очень серьезно,  и он обратился к нам  с  военным приветствием:

     - Твори, что ты желаешь да  будет то Законом, - сказал малыш степенно и протянул руку. - Я направлен, чтобы отвести вас в Аббатство.

     Даже Лу сознавала, что совершенно невозможно взять на руки и поцеловать такую важную маленькую личность.  Мы  прониклись торжественным духом события и, встав на ноги, с подобающим достоинством обменялись рукопожатиями.

     И тут у него из-за спины выбежал мальчик еще меньших размеров.

     - Любовь  закон,  любовь  воля,  -  промолвил он,  что  было,  конечно, выражением вежливости.

     - Да  они не знают,  что сказать, -  снисходительным тоном пояснил тот, что постарше. - Меня зовут Гермес,  -  обратился он к Лу. - А этой  мой друг Дионис.

     С нами случился приступ неконтролируемого  хохота,  который Гермес счел как  нечто совсем  уж  неуместное. Однако Дионис  без  смущения заявил  моей спутнице: "Я слю тебе больсой поцеюй".

     Она   подхватила   потрясающего  постреленка,   и  вернула   поцелуй  с процентами. Когда она поставила его на землю, он взял нас за руки, а Гермес, тем  временем,  с  крайне  ответственным  видом  шел  впереди,  периодически оглядываясь, дабы удостовериться, что с нами все благополучно.

     Дионис видимо решил, что в его задачу входит потешать нас, докладывая о различных объектах вдоль дороги.

     - Вон  там стоит  дом хорошего человека,  -  говорил  он. - Я вас  туда отведу   на  ланч,  если  обещаете  вести  себя   подобающе.   А  там  живет женщина-баян, - продолжал он, явно успокоенный нашими заверениями в том, что поведение будет подобающим.

     Важный вид старшего и бесшабашный характер  младшего то и дело вызывали у нас приступы подспудного смеха.

     - Кажется, будто мы попали прямо в сказку, - заметила Лу.

     - Большой Лев утверждает, что только такие истории и бывают правдивыми, - ответил Гермес, явно готовый к  пространному обсуждению данной  темы, если это окажется необходимым. Но я без затруднений признал его правоту.

     -  А  вот  Аббатство, - сказал  он, когда  мы  обогнули  угол.  И взору открылось низкое, вытянутое строение.

     - Какое же это Аббатство, - возмутился я. - Это вилла.

     -  Это потому что  ты смотришь  неправильными глазами,  - возразил  мне Гермес. - Я и сам так думал, пока меня не просветили.

     -  А  что  ты  думаешь, мистер  Лам сможет  просветить и нас? - задал я вопрос, тщетно пытаясь осилить комизм ситуации.

     - О, здесь он не мистер Лам, - свысока поправил меня Гермес. - Здесь он Большой Лев и, разумеется, он может научить любого, если тот не слишком глуп или  не слишком стар. Я и сам был очень глуп, когда прибыл сюда, - признался он извинительным тоном. - Это стало поворотным пунктом моей карьеры.

     Этому  ребенку  было  определенно  не  больше пяти  лет  отроду, и  его разговор был  абсолютно  невероятен.  Нарастало ощущение, будто  мы  забрели ненароком в очарованный край. И сам этот край в тоже время очаровывал.

     Дионис сгорал  от желания доставить нас  в Аббатство,  и тянул  нас  за руки.

     - Ладно, Ди, - сказал ему Гермес, - разве ты не знаешь, что неправильно дергать  людей вот так. Это  тоже одно  из правил, -  объяснил он  Лу, -  не мешать другим людям. Большой Лев говорит, что у  всех будет все  получаться, только если каждого оставят в покое.

     Похоже он решил, что последнее высказывание требует пояснения.

     - На этой неделе Киприда читает нам Гиббона;  и она  объясняет нам, что все беды произошли от того, что одни суются в дела других.

     - Гиббона? - завопил я, хохоча. - Кто же тогда следующий?

     - Ну, историю Рима  знать нужно, - отвечал Гермес тоном директора школы на собрании учителей.

     - А что вы читали на прошлой неделе? - поинтересовалась Лу, несмотря на хохот, одолевавший ее также, как и меня.

     - Нам читали Шелли, - поправил мальчик. - Мы сами не читаем.

     - Десятый не танцует, - процитировал я.

     - Не будь ослом, Петушок, - сказала Лу.

     - Но почему, Гермес, вы не читаете сами?

     -  Большой Лев  не  хочет,  чтобы мы учились,  - ответил ребенок. - Нам нужно учиться пользоваться глазами, а чтение их портит.

     - Но почему?  - удивилась Лу. - Я не понимаю. По-моему, чтение - лучший способ получить знания.

     - Довольно Бочему, будь оно проклято, бабака, - топнул ножкой Дионис.

     На  этот  раз  дело было не в физической  усталости,  удивительные дети заставили нас  позабыть все физические ощущения. Но когда  вы взбираетесь на холм, то у вас нет возможности посмеяться так,  как того хочется. Мы уселись на  поросшем травой и  цветами клочке земли,  и начали кататься по нему туда сюда, вырывая пучки травы, и кусая их, чтобы превозмочь наши эмоции.

     Дионис явно  принял это за баловство и начал скакать рядом;  но Гермес, хотя ему явно  хотелось поучаствовать, сдержался, благодаря  своему  чувству ответственности.

     По щекам Лу катились слеза.

     - Где на земле ты выучил  эти необычные речи? - смогла, в конце концов, она спросить.

     - Они из Книги Закона. Да не изменишь ты в ней ни буквы, - отвечал он.

     Мы вполне серьезно  начали сомневаться, не попали ли мы  в один  из тех фантастических снов наяву, с которыми нас познакомил героин. Но нет, это был сон  совсем  иного рода. В  сплетениях  его чудес  неотступно  присутствовал здоровый реализм.

     Наконец  мы  сели прямо и глубоко вздохнули. Гермес  поспешил помочь Лу подняться,  и  это движение, исходящее от столь диковинного существа,  снова повергло нас в хохот.

     А тем временем Дионис разглядывал нас большими серьезными глазами.

     - Они подойдут,  - неожиданно  решил он;  и  принялся  отплясывать свою маленькую чечетку.

     Но мы могли видеть, что  Гермес, при  всем его желании не мешать другим людям, выказывает нетерпение, и  поспешили подняться. На  сей  раз его взяла под руку Лу, оставив меня в обозе с Дионисом, который всю дорогу лепетал без умолку. Я даже не прислушивался, все это и без того было для меня чересчур.

     Мы вышли на террасу виллы; в распахнутых дверях стоял Царь Лестригонов. Он  сменил свой  дорожный костюм на  рубище  из ярко-голубого  шелка  с алой оторочкой, капюшоном и  рукавами, такими же, как у мальчишек. Только  у него на груди сияло золотым шитьем  Египетское око в равностороннем треугольнике, окруженном солнечными лучами.

     За его  спиной  стояли  две женщины  в нарядах,  опять  же  сходными  с облачениями  мальчиков.  Одной было не  больше двадцати пяти,  а  другой под сорок.   У  обоих   волосы   острижены  коротко;   у   той,  что   помоложе, огненно-каштановые, а у старшей - серебряно-седые.

     - Это Больсой Лев, - сказал Дионис, - с Афиной и Кипридой.

     Гермес отступил и сообщил нам конфиденциально: "Сейчас вы должны первые сказать "Твори,  что ты  желаешь", чтобы показать, что вы  более пробуждены, нежели они".

     Мы заговорщицки кивнули, и выполнили программу с успехом.

     - Любовь - закон, любовь подчиняется  воле, - ответили трое на входе. - Добро пожаловать в Аббатство Телема!

     В  миг, точно по мановению волшебной палочки, серьезность  улетучилась. Нас тепло представили дамам, и мы начали болтать, точно знали друг друга всю жизнь.  Бэзиль усадил двух богов к  себе  на  колени  и  слушал,  довольный, рассказ Гермеса о том, как он справился с поручением.

     На террасу вынесли стол и  мы сели за трапезу. Афина показала  нам наши места  и  объяснила,  что в Аббатстве  существует  обычай  есть  молча; "как только, - сказала она, - мы скажем Волю".

     Что же она подразумевает  под словами "скажем Волю"? Перед едой говорят молитву,  но мы  это последний раз делали очень и очень давно. Как бы то  ни было, эта маленькая загадка скоро разъяснилась.

     Она постучала  по  столу  рукояткой  тунисского  кинжала; его  стальное лезвие  было инкрустировано серебром.  Она  стукнула  три раза,  потом пять, потом еще три раза. Этот особый метод явно имел какое-то значение. Затем она произнесла: "Твори, что ты желаешь да будет то Законом".

     Дионис проявил признаки сильного возбуждения. Была его очередь отвечать и он  жутко опасался  забыть  слова  в  присутствии  чужаков.  Он с  мольбою взглянул на Киприду, и та прошептала ему на ушко.

     -  Сто есть твоя Воля? - вопросил  он, готовый лопнуть от уверенности и гордости.

     - Поесть и попить, вот что есть моя воля, - скорбно ответила Афина.

     - Ради чего? - поинтересовался, сомневаясь, Дионис.

     - Дабы через это укрепилось мое тело.

     Сорванец  озирался с беспокойством, точно  ответ изгнал  ветер  из  его парусов. Киприда пожала его ручку и он снова расцвел.

     - Ради чего? - повторил он без тени смущения.

     - Дабы я смогла завершить Великий Труд, - отвечала Афина.

     Дионис, похоже, освоил свою игру. Он парировал без малейшего колебания:

     - Любовь - закон, подчиняется воле.

     - Любовь - закон, любовь подчиняется воле,  - поправила его  Киприда, и ребенок еще раз торжественно повторил слова.

     - Налетай, - бодро крикнула Афина и села на место.

     ГЛАВА V

     АББАТСТВО ТЕЛЕМА

     Ланч состоял из рыбы, невиданного нами доселе вида; с  длинным,  тонким туловищем и клювом,  наподобие меч-рыбы. Мы были очень голодны; но эта еда и при  любых  обстоятельствах  была бы  изысканна на  вкус. Трапезу продолжили сыром, медом  и мушмулой, а завершили ее,  и блистательно,  кофе по-турецки; каждый выпил столько чашек, сколько пожелал, и с бенедектином.

     Мы  запивали пищу грубым, крепким вином здешнего  производства;  и  оно казалось  нам  лучшим из  вин.  Ведь оно не  подвергалось никакой химической обработке. В нем содержалась некая наследственная живительная сила. Оно было первобытным,   как   и   все  устройства  в  Аббатстве,  однако  свежесть  и неискусственность  всего  этого  более чем поразила даже наш  развитый вкус. Ведь  мы  явно  были  приглашены  к  ланчу с избранным обществом олимпийских божеств; и угощения как будто тоже были им под стать!

     Кроме того, у нас не было времени на критику; мы всецело были поглощены красотой окрестностей.

     Далеко  на  Западе,  череда  холмов  убегала  прямо  в море, и до самых дальних вершин было миль пятьдесят;  тем не  менее, в  весенней прозрачности воздуха  они  выделялись четко.  Мы даже смогли разглядеть на передней линии горной цепи ряд небольших темных утесов, выступающих параллельно тем,  что в дали,  но примерно  десятью  милями  ближе. Оттуда в нашу  сторону  тянулась береговая линия витиеватым изгибом неописуемой  красоты  и величия.  Телепил был  расположен на мысе, поэтому ничто  не  обрывало мощный  отрезок морской стихии между нами и дальним пределом, с его конической формы близнецами, что нависают над главным городом этого края; тем, из  которого  мы  двинулись  в путь нынче утром.

     В  левой  части  береговой  линии  громоздились  фантастических форм  и окраски горы, и они простирались оттуда до самого края холма, где мы сидели. Если смотреть  прямо, то там сливался с горизонтом океан. Свет играл  на его волнах, подобно некой загадочной  мелодии Дебюсси. Он разнился в оттенках от нежнейшего   канареечно-желтого   и   серовато-зеленого  через   бесконечные переливы, точно павлиний хвост, до сиреневого и темно-лилового. Переливчатые заплаты красок блуждали по воде в калейдоскопической фантазии.

     Чуть  направо,  беспредельный  вид  на  море  был  отсечен  обрывистой, отвесной скалой, увенчанной развалинами церкви, и опять же еще раз направо и вверх  цельный утес вздымал к горизонту свой отвесный ужас - зубчатую стрелу диковинно вырезанной  башни. За всем  этим  склон  неожиданно сглаживался, и оттуда  горная  порода делала  финальный прыжок к  своей высоте, где  стояли останки греческих храмов.

     С  еще большей  стремительностью  обрыв с правой стороны уходил прямо в море. Но  с этого бока вид застилали оливковые рощи, кактусы и дубы. Терраса непосредственно  под  нами  была  окаймлена каменистым  садиком,  где  цвела огромная  герань,  заросли  крупных  маргариток,  высокие стебли  фиолетовых ирисов  в соседстве  с  купой  тростника,  вдвое  выше человеческого  роста, который  раскачивался,  словно  танцовщики  под  музыку  нежного  бриза, что струился с морских просторов.

     Прямо  под  террасой  росли тутовые деревья,  вишни и яблони  в  цвету, вместе с некоторым количеством разноцветных деревьев,  чье название было мне неизвестно.

     В промежутке  между домом и холмом, вырастающим  за ним на юге,  имелся покрытый травой  сад. Он  утопал  в  тени гигантского дерева  с  незнакомыми листьями,  а  за ним стояли два персидских ореха,  точно телеграфные  столбы циклопов,  поросшие  сучками  темно-зеленых  листьев,  напомнивших  мне  гвардейские киверы.

     С появлением кофе, правило безмолвия была  нарушено.  Но Царь уже вышел из-за стола. Афина  объяснила,  что согласно принятой  в  Аббатстве  теории, питание -  всего лишь  достойная  сожаления  заминка в работе, и приступая к еде,  они  говорят "Волю",  дабы  подчеркнуть  тот  факт,  что  единственным оправданием этому занятию может служить необходимость поддержания  организма в  состоянии содействия исполнению Великого Труда,  каким бы он  ни  был при каждом отдельном случае. Когда кто-то поел, он или она поднимались и уходили без церемоний, возобновляя прерванную работу.

     Лам  вышел из дома во  фланелевой рубашке и штанах  из оленьей кожи для езды верхом.  Он присел  и  стал пить  свой кофе с  бенедектином,  покуривая тонкую, черную сигару, такую крепкую, что сам ее вид внушал опасения.

     - Надеюсь, вы простите мне этот день, - сказал он. - Мне нужно обойти с инспекцией остальные постройки.  Этот дом, так сказать, только приемная, где мы  принимаем  посторонних.  В других  местах  проходят  курсы тренировок  в согласии  с  Волями  их постояльцев.  Вы  будете  спать  здесь,  конечно,  и обдумаете  причину  вашего  прибытия сюда.  Нет,  Дионис,  сейчас  не  время говорить "Он провалился в колодец, называемый "Почему", и там сгинет вместе с  собаками  Разумного  Смысла". А я  буду спать  здесь  внизу, вместо  моей одинокой башенки, где я сплю обычно.

     Мы  заметили,  что Киприда и мальчики тихонько улизнули;  только  Афина оставалась за столом, поглощенная изучением меня и Лу.

     -  В отсутствие Лалы, - продолжал говорить Царь, -  сестра Афина  - наш главный  психолог.  Вы найдете ее познания весьма полезными для вас  и вашей работы.  Я оставлю ее  обсуждать дела с вами  на пару  следующих  часов.  Но первым делом, разумеется, вам нужно отдохнуть от дороги.

     Он встал и скрылся  за углом  здания. Мы  не чувствовали  потребности в отдыхе,  слишком  сильно  заинтересовала  нас  атмосфера  этого места.  Наше воображение  оживили не просто  курьезные  обычаи; сама атмосфера и люди, не поддающиеся  определению,  вот,  что  смущало  нас  больше всего.  Эта смесь простоты  и изящества уже сама по себе была необычна, но еще диковинней было сочетание абсолютной личной свободы с тем, что в  некотором роде было весьма суровой дисциплиной.  В  автоматической  регулярности,  с  какою  все  здесь проделывалось, был, казалось, намек на почти прусский армейский порядок.

     Лу мгновенно отметила  эту  черту,  и  со своей обычной  откровенностью напрямую обратилась к сестре Афине за объяснением.

     - Спасибо, что  напомнили мне, - ответила Афина. - Большой Лев считает, что вам лучше  отдохнуть. Пожалуй, вы ляжете в студии. Вам не хочется спать, я  знаю, но  мы можем  говорить  там также, как и здесь.  Поэтому вам  лучше устроиться поудобнее, пока я буду разъяснять вам наши забавные порядки.

     Приготовления  к  отдыху  здесь  были  такие  же первобытные, как и все остальное.  В студии  на полу  были неширокие матрасы  на  пружинах,  поверх которых  были  навалены  удобные подушки. Мы  рухнули на них, хотя  и не без колебаний; но очень быстро  обнаружили, что лежать на них куда покойнее, чем на чем-нибудь более высоком. От этого комната выглядела  более просторной, а ощущение отдыха было  более явственным. В столь  низком положении было нечто окончательное,  и уж  точно  гораздо удобнее  было  располагать  сигареты  и напитки   на  полу,  а  не  на  столе.   Мы  выяснили,  что  доселе  повсюду передвигались  в  подсознательном  страхе  что-нибудь  опрокинуть.  Я  начал понимать,  почему  пикник   на  траве  дает  такое  чувство  свободы.  Из-за отсутствия  беспокойства, терзающего  нас не меньше  оттого, что  мы его  не сознаем.

     Сестра  Афина  вытянулась  в  складном кресле, также очень  низком. Оно позволяло ей без труда доставать до стакана на полу.

     -  Насчет того, о чем вы спрашивали,  -  начала она,  - это  совершенно верно, дисциплина у  нас тут крепка, как  ванадиевая сталь;  но мы  созданы, чтобы выдумывать все для  самих  себя и правила нас  не тревожат, коль скоро нам видна их цель.

     В так называемой цивилизованной жизни по меньшей мере две  трети нашего времени уходят на ненужные вещи.  Это место задумано так, чтобы дать каждому максимум времени для исполнения его собственной Воли. Хотя, конечно, если вы прибыли сюда с твердой решимостью возмущаться  всем, что отличается от ваших привычек, вы можете  довести себя до постоянного раздражения, которое  будет усугубляться полным отсутствием  каких-либо  помех  на  пути  удовлетворения ваших желаний. Когда я  попала сюда два  года назад, каждая деталь  здешнего быта  была если  не обидной, так  неприятностью.  Но понемногу я  освоилась, наблюдая, как здесь  все продумано. Эти  люди были  несравненно  эффективнее меня, потому что экономили время и труд,  которые я по привычке растрачивала на пустяки. Я не смогла бы их побороть, также как Дионис не смог бы побороть Джека Демпси. Здесь абсолютно  нечем  заниматься для  развлечения,  исключая прогулки, лазанья по горам, чтения и игры Телемитов; ну и, разумеется, летом - купание.  Работа  по дому  практически не отнимает времени, из-за простоты здешней жизни. Здесь  некуда ходить и нечего  делать. В  результате выходит, что еда вместе  со  всем  остальным  занимает чуть  больше  часа  от  нашего бодрствования, и того, что можно назвать необходимой работой. Сравните это с Лондоном!  На  простое одевание  требуется  больше.  А эти рубища достаточно декоративны для королевского банкета,  но, тем не  менее, они также пригодны для любых других  дел,  кроме альпинизма. Чтобы одеться  или раздеться нужно тридцать  секунд.  Даже наши походные костюмы - это всего лишь рубашка, пара брюк,  чулки  и теннисные  тапочки, взамен вот этих  сандалий, - и мы готовы выдвигаться.

     Лу и я  сонно  слушали этот доклад. Он заинтересовал нас настолько, что мы  попросту не смели засыпать.  С этой целью мы  приняли по большой понюшке героина. Сестра Афина выпрыгнула из кресла.

     -  Едва не забыла, -  сказала  она. -  Я ведь должна принести  вам ваши графики.

     Она  подошла к шкафу  и достала  оттуда два бланка.  Мы томно поставили наши крестики в соответствующих разделах.

     - Простите за вмешательство, - добавила Афина, - но Магический  Дневник у нас в Аббатстве самая важная вещь.

     Героин пробудил меня окончательно.

     - Кажется, смысл мне понятен. Все ваши правила направлены на сокращение житейской стороны, управляемой с помощью правил, причем как можно  в большей степени.

     - Именно так, - кивнула она.

     -  Но послушайте,  - подала голос Лу, - все это  очень хорошо,  но я не знаю, что мне с собою делать. Стрелки на часах  вашего Аббатства должно быть ползут страшно медленно.

     -  Побойтесь Бога, - воскликнула Афина,  - здесь ни у кого нет ни одной лишней минуты.

     Тут мы открыто рассмеялись.

     -  Легко  заметить, что  вы ученица  Царя Лестригонов. Вы  усвоили  его способность к парадоксам во всей полноте.

     - Я знаю, что  вы имеете в виду, -  ответила она,  улыбаясь. - Если  вы особа ленивая, то это наихудшее место на земле, чтобы скучать, и чем ленивее вы намерены быть, тем скучнее вам будет скучать. Была тут у нас одна парочка в  прошлом  году,  безнадежное  дрянцо.  Они  называли  себя  писателями,  и воображали,  что  трудятся,   если  удалялись  после  завтрака  и   выдавали полстранички  вздора  к  обеду. Однако, они не знали, что значит работать, и пребывание здесь едва не свело их с ума. Аббатство им  наскучило, друг другу они тоже  наскучили, и были вдобавок очень оскорблены тем,  что все над ними смеются. Но  выхода они увидеть не могли, и не воспользовались им, когда  им его  указали.  От  этого  они  заболели  физически  и,  наконец, убрались ко всеобщему  облегчению туда,  где  они  могут  лодырничать и  корчить из себя великих гениев без  ограничений. Большой Лев за день  делает больше, чем они сделают за  всю свою жизнь,  если даже  доживут до следующего столетия. Мне, правда, тоже было  жаль, что у них ничего  не вышло. Сами  по  себе они были очаровательны, если  бы не навязывали нам  с дубовым  упрямством свой  идеал правильного поведения. Они проехали тысячу миль ради обучения, и после этого не пожелали дать нам шанс их обучить. Но у них хорошие мозги, и печать этого Аббатства  не сотрется никогда.  Они  поступили бы  мудрей и лучше, если  бы остались  здесь, и они будут умнее, если позволят себе это как  можно скорее признать!

     - Вы нас не пугайте, - промолвила Лу с глубокой тревогой. -  В  отличие от этих людей  мне  утешаться  нечем.  Я не так  наивна, чтобы считать  себя Wunderkind. Вы, вероятно, и без  моих слов знаете, что я всю жизнь  только и делала, что лодырничала.  И  если мне  не  над  чем  лениться,  я  впадаю  в прочнейшую скуку.

     Сестра Афина молча согласилась.

     - Верно, здесь либо лечат, либо убивают, - признала она со смехом. - Но мне доставляет  радость,  что  большинство все-таки  выздоравливает.  У  тех двоих,  о  которых  я  вам рассказала,  не  получилось только  по причине их крайнего эгоизма и тщеславия. Они  все истолковывали неверно, и ожидали, что все  падут  перед  ними ниц, только потому что  они неудачники. И  на каждом повороте   у  них  на   пути  вырастал  Большой  Лев,   и  возвращал   их  к действительности. Но правда  оказалась для них  слишком  горьким лекарством. Если бы они признавали факты, они  смогли бы эти факты изменить, и научились бы делать что-нибудь стоящее. Однако, они предпочли холить и лелеять иллюзию притеснения. Они убедили себя, что их распинают,  когда  им всего лишь умыли их физиономии. Но грим самомнения был наложен слишком толстым слоем; вот они и  убрались,  рассказывая, как  плохо с  ними  обращались.  Только они  сами напросились на такое обращение, и оно все равно принесло  бы им добро, когда бы они увидели все в перспективе, и открыли бы, что  низкая  лесть небольшой клики  ненормальных в  Сохо  на самом деле не так  полезно для их  души, как правильное порицание от их друзей в этом Аббатстве.

     -  Да-да, это я, конечно, понимаю, -  сказала Лу, - и я  слишком хорошо знаю  Бэзила, чтобы  попасть впросак на  этот счет. Но меня все  еще немного беспокоит эта ваша страшная рациональность. Что  же мне то поделать с собою. Разве вам не понятно, что именно  скука или  боязнь скуки и  привели  меня к героину, как к способу времяпрепровождения?

     - Все  именно так,  - очень серьезно молвила  Афина. - Это место  вовсю способствует тому,  чтобы  удариться  в  запой. И  вот  почему  Большой  Лев настаивает на нашем прохождении через суровую школу. Но мы за очень короткое время  осознаем, что в  этом мире  недостаточно  героина,  чтобы помочь  нам преодолеть все дни нашей жизни в таком мрачном месте, так что мы бросаем его за ненадобностью.

     Еще  один  из  законченных  парадоксов  Бэзила,  выдвинутый  в  рабочем порядке. Однако  из  уст уравновешенных, серьезно мыслящих людей такого  рода они  звучали  по-другому.  Личность Большого  Льва  -  величайшая  ценность, которой он обладает  с одной стороны, но с другой  - она  мешает ему ужасно. Его циничная манера, его привычная  ирония, и создающееся впечатление, будто он  насмехается  над собеседником, все  это заставляет  последнего отвергать все,  что предлагается ему как "простой парадокс", без исследования. Ум Лама развит  однобоко; но сестра  Афина  говорила с  такой простой  честностью  и прямотой, что хотя у нее  тоже было  собственное чувство юмора,  идеи Бэзила оказывались гораздо более  эффективными,  когда проходили через механизм  ее сознания, нежели когда они сходили  свежими у  него  с языка. У меня  всегда была  склонность  не  доверять Царю Лестригонов.  Однако было  невозможно не доверять этой женщине, которая верила ему, или сомневаться в ее праве верить Ламу.

     Он никогда, похоже, не  был способен воспринять себя серьезно, возможно потому,  что  боялся  показаться  напыщенным  шутом  или  педантом;  но  она воспринимала его серьезно и брала от него самое лучшее.

     - Ну,  Сестра Афина, - сказала Лу, - если  даже от героина нет никакого толка, то что тогда?

     -  Я боюсь, что мне  придется познакомить вас  с  другим парадоксом,  - заметила  она,  прикуривая сигарету.  - Опасаюсь,  что на  первый взгляд  вы заподозрите  в  нем  что-то  неправильное.  Ведь  это  действительно  полный революционный разрыв с очевидностью. Но я сама прошла через это, и очевидный факт заключается в следующем: попав сюда  и получив  в  распоряжение гораздо больше времени, чем мы когда-либо имели, мы  начинаем впадать в  отчаяние. В большом городе,  если  нам  скучно,  мы просто оглядываемся вокруг в поисках какого-то развлечения, и находим их. Но здесь нет облегчения или возможности такового.  Мы  должны либо  полностью  скатиться по наклонной плоскости  или учиться  плавать.  Есть  и  другой случай, с помощью которого  Большой  Лев, который, несомненно, сам Сатана, экономит время. Только очень глупый человек не  обнаружит за сорок восемь  часов здесь все  возможности  развлекать себя любым из обычных способов. В Лондоне человек может потратить всю свою жизнь, прежде чем  доведет свое сознание до  той точки, которой добивается  Большой Лев. Поэтому здесь его  немедленно  ставят перед  фактом, что ему непременно придется найти себе занятие. Ладно,  мы идем и спрашиваем  Большого  Льва; и Большой Лев говорит: "Твори, что ты желаешь". "Но, да, -  восклицаем мы, - а что это!". Он грубо  отвечает: "Выясните". Мы спрашиваем, как выяснить; и он парирует: "Откуда вы знаете,  что есть хорошего в легковом автомобиле?". Ну, мы  поразмыслим  немного;  и  затем  скажем  ему,  что  выяснили  применение легкового автомобиля  путем  изучения  его,  осмотрев его различные  детали, сравнив их по отдельности  и в целом со сходными машинами, чье использование мы  уже  знаем,  такими  как повозка  и  паровой двигатель. Мы  решили,  что автомобиль создан для того, чтобы путешествовать на нем по  большим дорогам. "Очень хорошо, - говорит  Большой  Лев. -  Берите выше.  Изучите  себя, ваши способности и  намерения, направление  вашего ума, и устремления вашей души. Позвольте мне заверить вас,  вы обнаружите, что это исследование оставит вам очень  мало  времени,  чтобы  изумляться, какого же  черта делать  с  самими собой". "Большое вам  спасибо, -  отвечаем мы, -  но, предположим, что  наше суждение  неверно,   предположим,  что  трогающийся  с  места  автомобиль  в действительности  гроб, содержащий  в  себе труп".  "Почти  так,  - замечает Большой  Лев, -  если вы  должны проверить ваше суждение; вы не делаете это, спрашивая точку зрения людей, которые, возможно, более невежественны, чем вы сами; вы  забираетесь в  эту чудовищную штуковину, нажимаете нужный рычаг, и если  она едет,  значит это автомобиль, и  вы не  сделали никакой ошибки. Не читали ли вы, что  сказано  в Книге  Закона: "Успех  - доказательство  твоей правоты"? И  позвольте  мне снова  заверить  вас, что когда вы  соберетесь с силами, творя свою Истинную Волю, вы не сможете найти время для скуки".

      Афина отбросила прочь свою сигарету, после того как прикурила еще одну. Она, казалось, предавалась размышлениям,  словно через ее сознание проходили даже еще более глубокие мысли, чем те, которым  она  придавала столь изящную выразительность.

     Мы  внимательно за ней  наблюдали. Героин  успокоил  и интенсифицировал наше мышление,  сильно простимулированное ее  объяснением.  У  нас  не  было желания ее прерывать. Мы хотели, чтобы она говорила вечно.

     Ее поглощенность своими мыслями  становилась  все более заметной. После очень  долгой паузы она вновь начала медленно говорить, как казалось, больше с  самой собой,  чем  с нами, и,  скорее,  с  намерением придать форму своей собственной мысли, нежели инструктировать нас.

     - Я полагаю, что в этом-то и заключается главная идея, - сказала она.

     У нее был любопытный рот, с прямоугольными губами, какие можно заметить в некоторых  старых  Египетских статуях, и с  изгибами  на  уголках,  в коих таились бесчисленные возможности самовыражения. Глаза - глубоко посаженные и спокойные.  Лицо квадратное  с  очень  своеобразным  подбородком, выражающим потрясающую  решимость.  Я никогда  еще не  видел  женского лица, в  котором мужественность была бы так сильно обозначена.

     - Да, я думаю, что понимаю это сейчас. Он заставляет человека  прийти к тому, что я могу назвала  бы точкой смерти. Из нее он видит всю свою жизнь в перспективе, и,  таким образом,  схватывает  ее  значение. Но,  вместо того, чтобы  отправиться на встречу с неизвестным, как в случае со смертью, у него остается возможность и необходимость вновь вернуться к  своей старой жизни в той точке, где он оставил ее, но уже с ясной способностью постигать прошлое, определяющее  будущее. В  этом смысл  того, что он зовет  посвящением. Так я понимаю изречение: "Ты не  имеешь никакого права, кроме как творить  то, что ты желаешь". Вот почему старые жрецы  в Древней Греции помещали посвящаемого в темную и тихую келью, предоставляя ему выбор: или сойти с ума, или познать себя. И когда ему возвращали свет и жизнь, любовь и свободу, он становился в полном смысле этого слова Неофитом, человеком заново рожденным.  Большой Лев проделал с нами то же самое, только мы то есть не понимали, что он делает. Я сама  прошла через  это, но  не понимала отчетливо, что же на самом  деле со мной случилось, пока не попыталась объяснить это вам.

     Ощущение зачарованности вновь  переполнило меня. Я бросил взгляд на Лу, и заметил по ее глазам, что она чувствует то же самое. Но она содрогалась от возбуждения и  нетерпения.  Ее взгляд впился  в  лицо  Сестры Афины с жадным пылом.  Она  стремилась  как  можно  скорее  испытать сама  это  потрясающее переживание.  Мое  собственное  настроение было слегка иным. Вся моя прошлая жизнь предстала передо мной в виде череды пульсирующих картинок. Я восставал против непоследовательности и бессмысленности прошлого. Достижения, которыми я  гордился, потеряли  весь свой  смысл,  потому  что  они,  не привели меня никуда. На ум мне пришли слова Льюиса Кэррола:

     "Мудрая  рыбка  никогда никуда  не отправляется без  дельфина".  И  вне всякой связи в мое сознание ворвалась мелодия:

     Когда я  проснулся,  было, полагаю,  около полуночи. Кто-то накинул  на меня  плед.  Я  не замерз, несмотря на  бриз, врывавшийся в открытую  дверь. Последнее  насторожило меня  -  очень  странно, что она  была  открыта.  Эта местность пользовалась дурной славой якобы из-за изобилия разбойников.

     Царь Лестригонов сидел за своим столом и что-то писал  при свете лампы. Я лениво  наблюдал за ним, чувствуя себя  очень  комфортно, и  был несклонен двигаться куда бы то ни было.

     Вскоре я  услышал глухой  звон колокола  в отдаленной  церкви.  Пробило двенадцать часов.

     Лам немедленно поднялся, пошел к двери, спустился  вниз по ступенькам и вышел  на залитую  лунным светом террасу. Он обратил лицо к северу. Глубоким торжественным голосом он декламировал то, что очевидно было заклинанием.

     - Приветствую тебя,  кто есть Ра безмолвия, даже тебя,  кто  есть Кефра жук, что путешествует под небесами в челне  полуночного часа солнца.  Тахути стоит в своем великолепии на носу, и Ра-Хоор  правит рулем. Приветствую тебя из чертогов вечера!

     Он  сопровождал  речь  сложной  чередой  жестов.  Когда  он закончил  и вернулся, то заметил, что я проснулся.

     - Ну, хорошо ли вы поспали? - спросил он мягко, стоя у моего матраса.

     - Никогда еще не спал лучше.

     Было бы невозможно  передать  все детали  даже одного  дня  в Телепиле. Жизнь здесь обладала  всей полнотой жизни под героином,  но  без присущих ей разочарований.  Поэтому я буду просто отбирать  происшествия, которые  прямо относились к нашему Чистилищу.

     Вскоре  я  снова  провалился  в  сон после  короткой  беседы с  Бэзилом относительно  каких-то малозначительных  вещей,  и проснулся  утром  гораздо более  освеженный, и по-прежнему преисполненный убеждения, что подняться без героина невозможно. Однако  блестящее весеннее солнце, и его лучи, так свежо падавшие  на  зелено-серые  и  серовато-коричневые скалы напротив, напомнили мне, что я  приехал в  Телепил восстановить  свою  молодость. Я сдержал свою руку.  Мало-помалу  сила возвращалась  ко мне;  но по  мере  того,  как  она возвращалась,  чувство беспомощности в отсутствие героина заменило страстное желание его.

     Я сполз с матраса и нетвердо поднялся на ноги. Лу все еще спала, и  она выглядела столь очаровательно в чистом бледном свете, проникавшем в комнату, что  я принял твердое решение  порвать  с той привычкой, что разрушила  нашу любовь. Только  во сне она  и  была прекрасна  за все эти последние  месяцы. Когда же  она просыпалась, выражение  напряженности и  отчаянья на  ее лице, нервный  тик  и разрушение плоти  из-за  неспособности  печени  справиться с токсичным воздействием  наркотика,  делали ее не только в два раза старше ее возраста, но  и  отвратительной в пороке, более омерзительном,  нежели любые чисто эстетические ошибки природы.

     Красота Лу, в большей степени, чем у любой другой знакомой мне девушки, зависела  от  ее   духовного   состояния.   Влияние  какой-то   идеи   могло трансформировать ее в одно мгновение из Венеры в Ехидну или наоборот.

     Глубокое духовное удовлетворение сделало ее такой привлекательной  этим утром. Но даже пока я  стоял  и смотрел на  нее, ужасающая  героиновая жажда почти  заставила меня принять  порошок  ранее, чем я  осознал движение моего тела. Но  я  вовремя  заметил этот порыв,  и подумал, что прогулка на свежем воздухе поможет мне миновать критический момент. Как только я вышел из дома, меня встретила Сестра Афина.

     - Твори, что ты желаешь, да будет то Законом, - сказала она.

     Это было обычное  утреннее приветствие  в Аббатстве. Как я ни  привык к этой фразе, она все еще заставляла меня врасплох.

     - Доброе утро, - отозвался я несколько смущенно.

     - Ответ - "Любовь - закон,  любовь подчиняется воле", - улыбнулась она. -  Мы обмениваемся этим  приветствием, чтобы  быть уверенным, что  вид наших друзей не  отвлекает нас от  Великого Труда. А  сейчас мы можем поговорить о чем  угодно.  О  нет, не  можем,  я должна  сначала  проверить ваш вчерашний график.

     Я принес его и мы сели вместе за стол. Разумеется,  там был только один крестик. Афина сразу посуровела.

     -  Это  крайне нерегулярно,  брат,  - заметила  она.  - Вы не заполнили вторую колонку.

     Я обнаружил позже, что частью системы Аббатства было делать вид, что вы очень  сурово относитесь  к любому  нарушению  правил,  и  затем показываете каким-то  дружелюбным  замечанием, что  не  это  имели  в виду. Целью такого поведения было внушить провинившемуся, что проступок был на самом деле очень серьезным,   так   что  напускной   выговор  производил  впечатление  самого настоящего искреннего обвинения.

     Не зная этого, я был удивлен, когда она продолжила:

     - Это ничего, Петушок, мы знаем, что вы - новичок.

     Но  ее  палец указывал строго на вторую колонку. Над ней было написано: "повод для принятия дозы".

     Ну что ж, Дионис показал  мне выход из этого положения, так что я нагло вывернулся, воскликнув:

     - Довольно Почему, будь оно проклято, собака!

     Эффект был электризующий. Мы оба разразились низким музыкальным смехом, который, как  мне  показалось, утонченно гармонировал с красотой апрельского утра.

     - И дьявол способен цитировать священное писание, - возразила  она, - и суть этого изречения  относится  к кое-чему  совершенно  другому. Дело в том (она стала  очень  серьезной), что мы хотим, чтобы вы поняли происходящее  в вашем  собственном сознании.  Мы  все делаем так  много  глупостей, по самым нелепым  причинам или  вообще без  оных. "Прости их, Господи, ибо не  ведают они, что творят"  относится к девяти десятым наших действий. Мы  так многого уже  добились  в  этом  Аббатстве,  потому  что научились  следить за  нашим сознанием  и не  давать  самим  себе  терять  даже мгновение  на  что-нибудь никчемное, или подменять один образ действия другим, и таким  образом терять все.  В  вашем случае,  задача  состоит в  том,  чтобы  научиться  управлять наркотиком столь  могущественным, что  едва ли один  человек из десяти тысяч имеет малейший шанс выбраться из его  тисков. Особенно это важно потому что, боюсь, вы скоро обнаружите, - вернее, я хотела сказать, надеюсь, вы довольно скоро  выясните,  что  ваше  сознание  приобрело  определенные   болезненные склонности. Вы  мыслите  извращенно.  Большой Лев уже рассказал мне, как  вы дошли  до  состояния,  когда принимаете одну  дозу, чтобы заснуть, и другую, чтобы снова проснуться, и когда  пытаетесь скрыть принимаемое  количество от того  самого  человека,  на  глазах  у  которого  вы его  принимали.  Другая сложность  состоит  в  том,  что нужда или  потребность  в наркотике  всегда нарушает  ментальное  равновесие.  Человеку,  который  нуждается в  еде  или деньгах,  приходят  в голову очень  странные мысли,  и он  делает  вещи,  не обязательно  напрямую связанные с  его  потребностью,  как  бы она  ни  была настоятельна, которые совершенно не вяжутся с его характером.

     Я  взял карандаш и написал тут же против крестика во второй колонке: "С целью  постичь наилучшим  образом  в  высшей степени  познавательную  лекцию Сестры Афины".

     Она весело засмеялась.

     - Вы  видите,  это  повторение истории с  Адамом  и Евой! Вы  пытаетесь переложить ответственность на меня.  Между прочим, я заметила,  что в данный момент вы снедаемы беспокойством. Если  вы не хотите принимать  героин, а вы не  хотите, то вам не нужно доводить себя до такого состояния, как сейчас, и лучше принять белую  таблетку.  Она  не даст  вам  заснуть, так  как  вы уже отдыхали  ночью, и этой бедной небольшой штучке не  останется  ничего, кроме как  обежать ваше солнечное сплетение и слегка причесать все  ваши нервишки, чтобы они стали мягкие и пушистые.

     Я  воспользовался  советом  и  почувствовал себя гораздо  лучше. В этот момент появился  Царь Лестригонов и  вызвал Сестру Афину на партию Телемы. Я вывел Лу; и мы сидели во дворике, наблюдая, как они играют.

     Игра называется  Телемой из-за  разнообразия  ударов.  Это  своего рода смесь с футболом, но здесь нет  боковых линий, только  низкая стена сзади, и если за  нее попадает  мяч,  то  он находится вне  игры, также  как  если он попадает  за пределы вертикальных линий,  нарисованных  на  стене  или  ниже планки  около фута от земли.  Мяч можно ударять любой частью тела, но только когда он свободен. Игра эта захватывающе зрелищна.

     После двух геймов  игроки тяжело дышали. Счет напоминал теннисный,  но, каждое очко  имело односложное имя, чтобы экономить  время. При этом  в  них также заключался определенный  поразительный  скрытый смысл - с  целью ближе познакомить ум с идеями, которые обычно возбуждают.

     Вся система Царя Лестригонов заключалась в  том, чтобы научить людей не обращать никакого внимания, точнее эмоционального внимания, на все суетное в жизни.  Величайший вклад  в притягательность  наркотиков внес  тот шум,  что поднят  вокруг  них; то,  что  на  них  сосредоточено общественное внимание. Абсент,  запрещенный  во  Франции,  Швейцарии  и  Италии,  все  еще свободно продается в Англии, и  никто еще никогда не встречал англичанина, одержимого абсентом.  Если кто-нибудь вобьет себе  в  голову начать  газетную  кампанию против  абсента, то он  начнет представлять опасность  для общества в  очень короткие сроки.

     Царь Лестригонов освобождал  человеческий ум, применяя  противоположную формулу. У  него были в распоряжении множество уловок, чтобы заставить людей воспринимать  самые поразительные зрительные и  слуховые  ощущения как нечто заурядное. Даже детей он сталкивал лицом к лицу с этими потрясающими идеями, в  том  возрасте,   когда  они  были  еще  слишком  молоды,  чтобы  страдать сложившимися фобиями.

     Гермес, в возрасте  пяти  лет,  уже привык  наблюдать за хирургическими операциями и тому подобным, видел, что случается с теми, кто утонул или упал со скал, и, в результате, полностью потерял страх перед этими вещами.

     Эти принципы были  объяснены  нам  во время нескольких  передышек между сетами. Сестра Киприда и трое или четверо  остальных пришли из других домов, чтобы принять участие в игре.

     Чрезвычайная  активность и  беззаботность всех ошеломили меня и Лу. Нас попросили присоединиться  к игре, и  наша  неуклюжесть стала для  нас острым источником   досады.  Мы  были  слишком  ослаблены   нашим  злоупотреблением наркотиками, чтобы  держать  себя в  руках; в  результате мы испытали прилив страстной решимости освободиться от этого рабства.

     Впрочем, страдания  этого  утра  только  начинались.  В Аббатстве  было обычаем отмечать прибытие новичков пикником  на вершине  горы.  Из Аббатства тропа  вела  через небольшой  участок,  засаженный  деревьями,  к  неровной, поросшей кустарником  узкой  дороге между двумя стенами. В их  конце высился акведук. Лу  и я слишком нервничали,  идя  по  узкой тропинке. Нам  пришлось пойти в обход, и от этого происшествия нам стало еще стыднее.

     На  другой  стороне  вздымались крутые  холмы.  Полоска  травы  вела  к глубокому оврагу, на  дне  которого виднелись останки стены древнего города, венчавшего скалу две  тысячи  или больше лет  тому  назад,  когда климат был менее  засушливым,  и население  могло вполне  положиться на ливень,  вместо того, чтобы рыскать в округе в поисках родников и источников.

     Царь Лестригонов привязал себя к середине веревки  с Дионисом на  одном конце и с Гермесом на другом; тогда как мы, в сопровождении Киприды и Афины, с усилием  взбирались по козлиной тропе,  петлявшей зигзагом по травянистому склону. Команда Лама штурмовала контрфорс скалы справа от нас.

     Царь Лестригонов  заставил  Гермеса  карабкаться вверх  по самым крутым утесам. Иногда он давал ему совет, но не оказывал никакой помощи. Однако  он был  всегда наготове подстраховать мальчика, и  если  бы тот сделал ошибку и сорвался, то Лам бы немедленно его поймал и спас от травм. Но сам ребенок не знал,  как  за ним  внимательно  наблюдают и охраняют. Бэзил  в любом случае обращался с ним, как отвечающий за него старший товарищ.

     Их продвижение было  неизбежно медленным, но таким же оказалось и наше. Лу и я не могли пройти более ста футов или около того без отдыха. У нас было достаточно  времени,  чтобы  наблюдать за скалолазами,  и было  увлекательно следить за работой ума Гермеса, и  за тем, как  он разрешал встававшие перед ним все новые и новые проблемы.

     Во  многих  случаях  самым простым  было  обогнуть  препятствие,  но он никогда  не пытался сделать  это. Царь Лестригонов уже  внедрил  в  его мозг идею, что радость скалолазания состоит именно в преодолении наиболее трудных участков.

     Остановившись  в  шаге  от  расщелины, ребенок  внимательно  изучал ее, словно  это  была  математическая задача. Один  или два раза он  приходил  к выводу, что ему с ней не  совладать, и в этих случаях Царь  Лестригонов  шел первым,  выкрикивая  инструкции,  чтобы  обозначить  точные  места,  где  он упирался  в скалу  руками и ногами;  и  тогда  уже наступала очередь Гермеса осторожно следовать  за  ним, причем, как  правило, он проделывал маршрут на ослабленной веревке. Пример лидера учил его, как преодолевать препятствия.

     Что касается  Диониса, его  метод был  полностью иным. Он не обладал ни интеллектуальной  мощью  старшего  мальчика,  ни  его  благоразумием,  и  он карабкался вверх со своего рода буйным вдохновением.

     На вершине гребня  козлиная тропа сворачивала под стеной направо, к той точке, где находился пролом, через который можно было  легко пролезть. Здесь мы вновь присоединились к скалолазам.

     - Завтра, - сказал Гермес с достоинством зрелого проводника-альпиниста, - я проведу тебя через Великую Расселину.

     Дионис поднял свою головку.

     - Я не знаю, смозет ли он беребраться через дыру, - посетовал он.

     Царь  Лестригонов снял  веревку и свернул ее в  кольцо,  намотав вокруг своего колена. Мы же с трудом, болезненно  охая,  побрели по очень  неровной площадке к вершине скалы. Зрелище  двух  мальчиков, перепрыгивающих с валуна на валун, нас одновременно восхищало и приводило в уныние.

     Наконец  мы достигли вершины. Два брата, тащившие провизию в  рюкзаках, уже начали раскладывать ее на верхней площадке, поросшей травой.

     ГЛАВА VI

     ИСТИННАЯ ВОЛЯ

     Лу  и  я были  совершенно  измучены  восхождением;  и  Царь Лестригонов напомнил нам, что  в этом заключалась формула Аббатства Телема  в Телепиле - каждый должен  достичь вершины,  шаг  за  шагом,  благодаря его  собственным усилиям. Речь не шла о том, чтобы взмыть в воздух с чужой помощью, и со всей вероятностью снова с глухим ударом шлепнуться на землю.

     Мы  обнаружили,  что  время  от   времени  в  ходе  восхождения  у  нас перехватывало  дыхание, хотя  оно заняло  только  три  четверти часа, и  мы, несомненно, никогда бы не достигли вершины не прибегая к героину. Но все это время, мы непрестанно изумлялись,  наблюдая за поведением мальчиков;  за  их независимостью, бесстрашием, и инстинктивным  умением экономить силы. Нам  в голову не приходило, что дети  такого  возраста способны  добиться, хотя  бы физически того, что им удавалось, по всей очевидности без особых усилий.

     Что же касается их моральной готовности,  то это полностью превосходило всякое наше понимание. Я сказал что-то  в этом роде; и Царь Лестригонов  тут же возразил, что  именно моральная  готовность сделала возможными физические достижения.

     - Вы обнаружите это на вашем собственном опыте. Это существенно поможет вам отказаться от ваших нынешних  привычек. Когда  вы энергично примитесь за дело,  то  должны  вынести  все  до  конца,  а  конца  этого вы  никогда  не достигнете, пока не скажете либо да, либо нет, без разницы, вашим физическим ограничениям.

     Но ни я, ни  Лу не были в состоянии адекватно воспринять эти слова.  Мы были  слишком  восхищены  нашим  физическим триумфом  над  скалой,  каким бы пустячным  он не  казался; и  наше  поведение  во время  беседы напомнило  о некоторых ощущениях, которые человек испытывает после  полета.  Та  же самая отчужденность от  дел этого мира, те же самые надмерные видения повседневной жизни;   красновато-коричневые   крыши   домов,  пятна  возделанной   земли, отдаленные  склоны холмов с  их  волшебной отстраненностью, равнина  морской глади, уплывающая вдаль  береговая  линия; все эти вещи были многочисленными свидетелями одной великой истины: только болезненное восхождение на вершину, недоступную  для   вмешательства  общества,  поможет   обрести   точку   для наблюдения, с которой можно объективно оценить Вселенную.

     Тут же  мы провели моральную аналогию к нашему физическому положению, и приложили ее к нашей насущнейшей проблеме. Наперекор тому,  что говорил Лам, мы по-прежнему были одержимы идеей, что должны прекратить прием героина.

     Следующие несколько  дней прошли в напряженных попытках сократить число приемов, и именно тогда мы начали обнаруживать животное коварство наших тел. Чтобы мы  не  делали,  всегда  находится  причина, настоятельный  довод  для принятия дозы в любое время.

     Наш рассудок  тоже начал играть  с нами шутки. Мы  стали ловить себя на споре  о том,  зачем была нужна та или  иная доза.  Как  только  мы начинали сокращать  число доз, они  становились больше в количественном  отношении. В итоге  мы  дошли до  состояния,  когда то, что  мы считали правильной дозой, нельзя было одолеть как единственную понюшку. Но самое худшее, я понял это в один день,  когда я  упорно противился  соблазну уступить своим  желаниям  - период  между  дозами,  каким  бы  длительным   он  не  был,  рассматривался единственно  как  период   между  дозами   и  никак  иначе.  Иными  словами, воздержание воспринималось с отрицательной стороны.

     Суть  жизни заключалась в принятии  героина. Интервалы между  дозами не считались за жизнь. Это напоминало отношение нормального человека ко сну.

      Меня  неожиданно осенило, что  этот  болезненный  процесс  постепенного приучения  к воздержанию  был вовсе не лечением в  правильном  смысле  этого слова.

     Бэзил оказался прав на все сто. Я должен поставить все с ног на  голову и  рассмотреть мою жизнь в позитивных понятиях.  Именно это он имеет в виду, говоря "Твори, что ты желаешь". Я ломал голову над тем, в чем же заключается моя истинная  воля?  Существует ли  она вообще  на  самом  деле? Мои расчеты говорили   мне,   что  должна   существовать.  Как  много  сил  не  было  бы задействовано в процессе, человек всегда способен найти их результирующую.

     Но  все это  были  чудовищно общие  рассуждения.  Желание  наше принять героин осознавалось кристально ясно. При приеме героин больше  не производил какого-либо особенного эффекта. Сейчас, когда я  снизил употребление до двух или трех доз в день, по большей части казалось,  что у меня нет определенной цели,  отсутствовала  даже  притупленная  страстная  тяга  к  веществу.  Мне становилось все более и более сложно заполнить вторую колонку.

     Царь Лестригонов снизошел до меня однажды утром, сразу после того как я принял дозу, и стал копаться в моем  мозгу в поисках причины этого действия. Я попеременно то жевал конец моего карандаша, то делал бессмысленные заметки на бумаге. Я рассказал ему о своем затруднении.

     - Всегда рад помочь, -  отозвался он беззаботно; отправился к шкафу для хранения документов и вытащил несколько отпечатанных листков. Он протянул их мне. Манускрипт был озаглавлен "Причины приема".

     1. У меня этим утром сильный кашель.

     (Примечание: (а) На самом ли деле силен кашель?  (б) Если так, кашляет ли  тело, потому  что оно больно,  или потому что хочет убедить тебя дать ему немного героина?)

     2. Чтобы встряхнуться.

     3. Я не могу спать без него.

     4. Я не могу проснуться без него.

     5. Я хочу быть в хорошей форме, чтобы сделать  то,  что должен. Если бы мне  только удалось избавиться от него,  я никогда не стал  бы принимать его снова.

     6.  Я должен показать, что  я хозяин  положения - и волен  сказать либо "да", либо "нет". И  я должен быть вполне уверен, что  могу  сказать "да"  в настоящий момент.  Мой отказ  принять героин  сейчас покажет  мою  слабость. Исходя из этого я приму его.

     7. Несмотря на знание недостатков жизни героиниста, я на самом  деле не вполне уверен, не лучше ли она, чем всякая  другая жизнь. Помимо прочего,  я получаю от героина экстраординарное удовольствие, которое никогда бы не смог получить иным способом.

     8. Бросать резко опасно для здоровья.

     9.  Я лучше приму небольшую дозу сейчас, чем  откладывать ее  на  более позднее время, потому что если я так сделаю, это помешает моему сну.

     10. В  действительности для моего сознания вредно находится в состоянии постоянной озабоченности вопросом  наркотика. Будет  лучше принять небольшую дозу, чтобы избавиться от наваждения.

     11. Я все время думаю о наркотике, потому что не принял  его. Если бы я принял немного, мое сознание немедленно очистилось, и я  смог бы разработать планы, как избавиться от зависимости.

     12. Боги могут дать мне какой-то новый опыт через его прием.

     13.  Наверняка не  стоит обращать внимание  на небольшое  недомогание в результате его  приема.  Вероятно,  это почти всецело  - иллюзия; то же, что реально происходит, так  это из-за того,  что я неправильно принимаю  его. Я просто запугал себя, говоря ему "нет".

     14. Для  меня морально  неприемлемо сказать "нет". Я не  хочу оказаться трусом, чтобы решиться бросить его.

     15. Совершенно нет свидетельств,  что разумное использование героина не продлевает   жизнь.  Китайцы  заявляют,  и   английские  психиатры  с   ними соглашаются,    что    курение   опиума    без    ограничений   способствует долгожительству. Почему то же самое не может быть верно в отношении героина? В  действительности  было   подмечено,   что  наркоманы,   похоже,  обладают иммунитетом к большинству заболеваний, которым подвержены обычные люди.

     16. Я принимаю его, потому что он запрещен.  Мне  претит, чтобы со мной обращались как с глупым школьником, когда я - ответственный человек.

     (Примечание: Тогда не веди  себя как глупый школьник. К чему  позволять глупым правительствам принуждать тебя к приему наркотика против твоей воли - Ц.Л.).

     17. Моя подруга любит, когда я принимаю его вместе с ней.

     18. Способность принимать его показывает мое превосходство  над другими людьми.

     19. Большинство из нас копает себе могилу своими  собственными  зубами. Героин подавил мой аппетит, вследствие этого мне нравится.

     20. Я попадал во всевозможные неприятные истории с женщинами в прошлом. Героин уничтожил мой интерес к ним.

     21.  Героин устранил мою тягу к выпивке. Если уже выбирать,  то героин, по-моему, лучше.

     22. Человек  имеет право  на духовные дерзания. Он стал тем,  кем стал, осуществляя  опасные эксперименты.  Героин несомненно помогает  мне  обрести новый духовный взгляд  на  мир.  Я  не  имею права  полагать, что разрушение телесного здоровья губительно; и "кто  бы не спасал свою жизнь, потеряет ее, но кто бы не потерял свою жизнь Ради Меня, обретет ее".

     23. Такой-то употреблял его в течение многих лет и с ним все в порядке.

     24.  Такой-то принимал его  в течение многих  лет, и все  еще принимает его, и он самый замечательный человек своего времени.

     25.  Я чувствую себя ну  так погано, а совсем,  совсем  немного порошка позволит мне почувствовать себя очень, очень хорошо.

     26.  Мы не можем остановиться,  пока он у нас есть - искушение  слишком сильно.  Наилучшим путем  будет донюхать его весь. Нам, вероятно, не удастся достать еще немного, так что мы принимаем его для того, чтобы бросить.

     27. История Клода Фаррера о Рудольфе Хэфнере. Предположим, что я пройду через все эти муки, чтобы бросить наркотики,  а потом сразу же заболею раком или чем-нибудь еще. Каким дураком я буду себя чувствовать!

     - Ну как, помогло? - спросил Лам.

     Ну, если честно, не помогло. Я размышлял над многими из этих доводов  в то или иное  время и,  похоже,  развенчал их  все. Любопытно,  что когда  ты пишешь о причине, то она тут же представляется незначительной.  Ты не можешь продолжать, ссылаясь бесконечно на одну и ту же причину. И этим доказывается то,  что  причина эта  надумана  и фальшива, и была просто изобретена  тобой экспромтом, чтобы оправдать потворство своим слабостям.

     Бэзил заметил мою растерянность.

     - Факт состоит в том, - сказал он, - что вы принимаете это вещество  по тому же, почему большинство людей ходят в церковь. Бессмысленная привычка.

     Я не хотел заносить его высказывание на  бумагу.  Это  было  равноценно признанию в  том,  что  я  действовал  как автомат. Но что-то  в его  глазах заставило  меня записать.  И уже записав, я зашелся,  как раньше, в припадке душевной ярости.  Я  вспомнил  давнюю историю из времен,  когда я  работал в госпитале,  -  историю  о  человеке,  совершившим  самоубийство,  когда  ему сказали, что он никогда больше не сможет двигать своей челюстью.

     Между тем, Лам  наблюдал за моим средним уровнем приема. Я опустился до двух доз ежедневно. Но  оставшиеся двадцать четыре часа проходили в ожидании того момента, когда я смогу позволить себе мою слабость.

     Я знал, что Лу опережала меня. Она вышла на тот уровень,  который Бэзил называл  третьим классом.  Она принимала  одну  дозу в  день;  но каждый раз принимала ее все  позже и позже.  Около  часа  она мучилась от действительно нестерпимого  желания,  и   тогда  Сестра  Афина  или  Киприда,  или  Сестра Кто-нибудь  Еще  всегда  вмешивались,  будто  бы  случайно,  и предпринимали некоторые  активные  шаги,  чтобы отвлечь  ее ум  от  героина в течение этих критических минут.

     Как  только  человек  достигает  интервала  в  сорок восемь часов между дозами, он переходит в  четвертый класс, и  вслед затем сразу же  прекращает прием,  за исключением  тех случаев,  пока для  принятия дозы не подвернется какая-то особенная причина.

     Я был  весьма раздражен тем, что Лу  продвинулась дальше, чем я.  Бэзил сказал, что по его мнению мне нужно больше физических упражнений, хотя я уже сам начал  проявлять некоторый  интерес  к  спортивным  играм. Я даже прошел через всю игру в Телему ни разу не присев отдохнуть и не переводя дыхания.

     Однако, после  наркотической жизни во мне  засела смутная  тоска.  Меня терзала мысль, что нормальные интересы не стоят того, чтобы ими заниматься.

     Царь Лестригонов брал меня  несколько раз полазить по скалам,  но в  то время как  я испытал глубокое  физическое удовлетворение, я не мог превзойти своего  умственного отношения  к этому занятию,  которое в самой законченной форме выражено в Экклесиасте: "Суета, суета, все суета сует!"

     Мои отношения  с Лу были  отравлены  тем же ощущением. Улучшение нашего физического  здоровья,  опьяняющее  воздействие  климата  и  вся  обстановка побуждали нас принять участие в карнавальном шествии природы. Но по-прежнему возражением этому звучал в нас настойчивый голос Аидэ Лямурье, утверждавший, что предел  всех  этих вещей - смерть. Она умышленно отвергала существование как бесполезное, и мы не могли выдвинуть подобающие возражения на занятую ей позицию.

     Вдобавок,  мой ум съел свою пищу.  Я буквально ни о чем не мог  думать, кроме  героина, и  обнаружил, что  он взывает ко мне скрываясь  под  разными масками, и манит меня бегством от жизни.

     Человек,  сам  бывший  наркоманом,  с  трудом  свыкается  с  пустотой и бессодержательностью нормального существования. Он становится мудрее, но это - мудрость отчаяния.

     Большой  Лев и Сестра  Афина истощили  свою изобретательность в поисках того,  чем  я могу  занять  мои  утомительные  бесцельные  часы. Но  ничего, казалось, не могло отвлечь  меня от навязчивой идеи, что жизнь - это героин, а интервалы не стоит принимать во внимание.

     Примерно  через  неделю Царь  Лестригонов  попытался  вытащить  меня из рутины,  дав  мне кокаин,  и  попросив  заняться  написанием отчета  о  моих приключениях с  того  момента, как  я начал  принимать  его.  Наркотик мощно подстегнул  меня; и какое-то время я  был преисполнен энтузиазма.  Я написал историю моих приключений  с той самой ночи, когда я встретил Лу  и до нашего возвращения в Англию из Неаполя.

     Но, когда эпизод завершился,  я обнаружил, что застарелое разочарование в жизни сильно как всегда. Желание жить было по-настоящему мертво во мне.

     Однако спустя два вечера, Царь Лестригонов на закате пришел выкурить со мной трубку на террасе. Он держал в  руке  записки о Рае,  написанные  мной. Сестра Афина напечатала их.

     - Мой дорогой, - начал он, - чего я не понимаю, так это того, почему вы должны быть так слепы в отношении  самого себя. Значение всего  этого вполне очевидно. Я боюсь, что вы до сих пор не уловили смысла изречения "Твори, что ты желаешь". Неужели вы не  заметили, как применение Закона  помогало вам до сих пор?

     - Ну, разумеется, - сказал я, - совершенно ясно, что я не явился на эту планету, чтобы  довести себя до могилы еще до того, как мои силы получили бы возможность окончательно созреть.  Я  полагал, что необходимо воздерживаться от  героина с  целью  предоставить  себе благоприятную возможность совершить что-то.  Но я выжат, как лимон.  Жизнь становится все более скучной с каждым днем, и единственный путь к бегству прегражден огненными мечами.

     - Точно, - отозвался он. - Вы обнаружили только чего вы не желаете; вам все еще надо найти то,  чего вы желаете. Но в вашем тексте  содержится целый ряд ключей к разгадке. Я заметил, что по словам вашего командира эскадрильи, который  не  стал  бы командиром,  если бы  не  понимал других мужчин, вы не выдающийся пилот! Как так получилось, что вы стали летать?

     Этот простой вопрос вызвал у меня довольно  странную  реакцию. В нем не содержалось повода для сильного раздражения и, тем не менее, я разозлился.

     Бэзил заметил это, сложил свои руки вместе и  начал весело насвистывать "Типперери". Смысл его вопроса был очевидным. Он пустил стрелу наудачу, куда придется; и она пронзила  Царя  Израиля  между  пластинами его  доспехов. Он проворно встал со стула, и ушел, махнув мне на прощание рукой.

     - Подумайте над этим,  дорогой мальчик, - сказал он, - и расскажите мне утром вашу печальную историю.

     Я находился в весьма растревоженном состоянии сознания. Я отправился на поиски  Лу, но она  ушла  на прогулку с  Кипридой,  и  когда  вернулась,  то излучала  такую атмосферу мудрости, что я нашел ее  нестерпимой. Впрочем,  я рассказал ей мою историю. К  моему отвращению, она  просто  кивнула,  словно высоко  оценила какую-то очень тонкую шутку.  От нее  нельзя  было  добиться никакого толка. Я отправился в кровать со вконец испорченным настроением.

     Почти немедленно в моем мозгу началась обычная борьба,  в смысле должен я  или не должен  принимать дозу героина. В этом случае, спор был кратким. Я был  так  раздражен  самим  собой, что  специально  принял большую  понюшку, несомненно не столько  для того, чтобы успокоить себя, а столько  для  того, чтобы косвенно досадить кое-кому. Я поступил так впервые за неделю. До этого я обходился кодеином.

     Частично  из-за этого, и  частично  из-за  психологического  кризиса, я испытал эффекты, подобных которым  я еще  никогда не  испытывал. Я оставался всю  ночь в  состоянии между сном и бодрствованием,  неспособный  позвать на помощь, неспособный  контролировать свои  мысли; и  меня унесло в  полностью незнакомый мне мир. Я совершенно не  существовал там, в любом обычном смысле этого слова. Я  был  математическим выражением сложной геометрической схемы. Мое равновесие поддерживалось бесчисленным множеством  других сил  в той  же системе, и  то, что  я  называл  своим "Я" неким таинственным образом  несло ответственность за манипуляцию другими силами, но я не мог с ними совладать. Когда я старался уловить их,  они исчезали. Мои функции, казалось, сводились к  упрощению  сложных выражений,  и  затем  к построению новых комплексов из элементов столь изолированных, чтобы они создали подобие моего  собственного выражения в совершенно иных формах.

     Этот  процесс  продолжался, самовоспроизводясь с  интенсивностью  бреда бесконечных  эонов  времени.  Я переживал нестерпимые  муки,  утрачивая  мою индивидуальность,  обескураженный,  если можно  так  выразиться,  некоторыми выражениями, которые  я же сам  и сформулировал.  Страдание стало  настолько острым, что я почувствовал необходимость призвать Лу на  помощь. Но я не мог найти ей место в моей системе.

     Но  нечто в природе кривых самих моих графиков я идентифицировал с ней. Словно  их  окончательная  форма  каким-то  образом  зависела  от  нее.  Она содержалась в них, так сказать, в скрытом виде. Она была присуща  самой этой структуре; и как  только возбуждение и тревога  спали,  я  нашел  любопытное утешение в том факте, что она не была  независимой и посторонней сущностью в этом хитросплетении  причин и следствий,  но являлась основой  того, что вся система  приняла  именно  этот вид в предпочтение  всем остальным. И по мере того, как  ночь длилась, чудовищная  сложность  видения упорядочивалась сама собой.  Я ощущал  вращение  и  подъем, сообщающиеся  со всей  вселенной моей мысли. Своего  рода головокружение захватило мой  дух.  Словно колесо начало вращаться,  постепенно  увеличивая свою  скорость,  так что  человек не  мог больше различать  отдельные его спицы. Оно  слилось в  неразличимое  марево. Ощущение  это  понемногу  овладело  всем  моим   сознанием,  пока  не  стало неизменным  и единым; однако это  единство складывалось из неоднородных сил, которые находились в  постоянном движении. Монотонность терзала  сознание, и моя полудрема вскоре перешла в подлинный сон.

    Странность  всего этого переживания заключалась в том, что  я проснулся наутро совершенно новым человеком. Я обнаружил себя поглощенным трудными для понимания   вычислениями,  внешне   бессвязными.   Я   напряженно   работал, захваченный  идеей,  чего  со  мной  не   случалось  уже  долгие  месяцы.  Я разрабатывал  план  построения геликоптера, работа над  которым глубоко меня занимала,  когда  я остался безработным. Геликоптер полностью вылетел у меня из головы, как только я стал наследником состояния Дяди Мортимера.

     Как только я заново обрел полную бодрость духа, тут же меня чрезвычайно озадачило  мое  окружение. На самом деле,  я  не мог  вспомнить, кем  я был. Вопрос, похоже, каким-то необыкновенным образом потерял свое  значение.  Чем больше я заново осознавал себя, Телепил, и свое недавнее прошлое, тем больше это казалось  мне  нереальным.  Истинное  "Я"  было математиком и инженером, работающим над геликоптером, а промежутки между  работой казались запутанным ночным кошмаром.

     Я отбросил все прочь, отряхнувшись, словно охотничья собака, вылезающая из  пруда с палкой в пасти,  и полностью отдался своей  работе. Изредка меня беспокоили  какие-то неизвестные  мне люди, целующие  меня сзади  в  шею,  и кладущие поднос с завтраком мне под нос. Я осознавал со смутной досадой, что еда была холодной.

     Когда прозвучал  гонг для дневного Поклонения,  я поднялся и потянулся. Мой  мозг был полностью  измотан.  Я  присоединился  к  небольшой  компании, приветствовавшей солнце, на террасе.

     - Приветствую тебя, кто есть Ахатор торжествующий; даже тебя, кто  есть Ахатор прекрасный; что путешествует над небесами в челне полдневного Солнца. Тахути  стоит  в  своем  великолепии  на  челне,  и  Ра-Хоор  правит  рулем. Приветствую тебя из чертогов утра!

     Одна  девушка   в  этой  компании  произвела  на  меня   исключительное впечатление. В ее  лице было  что-то непреодолимо монгольское: плоские щеки, высоко поднятые  скулы, раскосые глаза; широкий,  короткий  и подвижный нос; тонкий и длинный рот, словно неровная  кривая линия безумного  заката. Глаза были зеленые и  маленькие, с шаловливым  выражением, как у эльфа. Ее  густые волосы,  уложеные  в  толстые  косы  вокруг  ее  головы,  были на  удивление бесцветными.  Они  напомнили  мне  проволочную  обмотку  динамо-машины.  Это смешение  монгольской  дикости  с  дикостью  нордического  типа  производило колдовской эффект.  Ее  необычные  волосы очаровали меня.  Они были  нежного льняного оттенка, такого тонкого, такого изумительного. Лицо - восхитительно молодое и свежее - сияло улыбкою и румянцем.

     -  Питер,  мой  мальчик, -  сказал я  себе, - тебе бы лучше напрячься и закончить этот геликоптер, и заработать  немного денег, потому что именно на этой девушке ты собираешься жениться.

     Эта  мысль  захватила  меня  с  силой  откровения;   эта  девушка  была таинственным образом мне  знакома. Словно я видел ее  во сне или  в каких-то грезах. Меня вывела из оцепенения рука, фамильярно тронувшая меня, и  голос, сказавший мне на ухо:

     -  Мы  можем прогуляться до трапезной на ланч. Вы  так и не ответили на мой вопрос, как же получилось, что вы стали летать.

     - Когда вы спросили меня, мое сознание было еще недостаточно прояснено, но теперь цепь следствий и причин полностью восстановлена.

     Я  никогда  не относился  благожелательно  к  медицине.  Ее антинаучные методы, ее высокомерие, снобизм  и засилие эмпирики все это вместе отвратило меня от нее. Мне  пришлось  отправиться работать  в госпиталь, просто потому что  мой  отец сделал все возможное  для этого, и  не  собирался  вкладывать деньги во что-либо иное. Я же хотел стать инженером. Я быстро схватывал все, что касалось велосипедов  и автомобилей. В  юном возрасте  у меня  даже была собственная своеобразная  мастерская. Величайшим удовольствием моего детства были редкие визиты к отцу моей матери, который в свое время считался великим изобретателем    и   в   огромной    степени   способствовал    техническому совершенствованию железнодорожных перевозок.

     Когда разразилась война, я отправился прямо в инженерные мастерские; но стал пилотом против моей воли, из-за моего веса и нехватки летного состава.

     Я внезапно  оборвал  свою  исполненную энтузиазма речь, потому что Царь Лестригонов  остановился   на  склоне  холма,  отделявшего  дом  для  гостей

Аббатства от его основных построек.

     -  Вы запыхались при подъеме, - сказал он. - Примите понюшку вот этого; она приведет вас в порядок за секунду.

     Я  раздраженно  оттолкнул  его  протянутую руку,  и  небольшая  горстка порошка просыпалась на землю.

     - О, вот как, оказывается? - спросил, смеясь, Бэзиль.

     Я осознал грубость своего поступка и начал извиняться.

     - Все в порядке, -  сказал он.  - Но, конечно, вы не сможете избавиться от него так просто. Вы ведь не прекращаете есть баранину, потому что однажды днем съели слишком  много и  получили несварение желудка.  Вы найдете героин довольно полезным,  когда  поймете, как  использовать его. Тем не менее, ваш жест  сейчас   был  автоматическим.  Это  свидетельство   того,   что   ваша бессознательная  или  истинная  воля  возражает  против  приема  героина.  С негативной  стороной пока все в  полном порядке. Но нас волнует вопрос, чего желает ваша истинная воля в позитивном смысле?

     - Сбить бы с толку этого типа с его вечной метафизикой, - подумал я.

     - Не имею ни малейшего понятия, -  ответил я резко, - и  более того, не могу терять время на эти ваши оккультные штучки. Не подумайте, что я груб. Я очень благодарен вам за все, что вы для меня сделали.

     Странным  образом  воспоминания последних  нескольких  месяцев внезапно вернулись  в мое сознание. Однако они оставались  лишь фоном  для  бушующего пламени мысли, переполнявшей мой ум.

     Бэзил не  ответил, и пока  мы  вместе  спускались с холма вниз, я начал объяснять ему  мои идеи по созданию нового  геликоптера. Незаметно для себя, мы  достигли  двери  большого  дома,   которое  Аббатство  использовало  как трапезную, сели на  каменные скамьи,  стоявшие в ряд  у его северо-восточной стены, и взглянули на открывшийся нам изумительный вид.

     Трапезная располагалась на крутом откосе. Земля резко уходила  вниз под нашими  ногами.  Слева вздымалась огромная скала, которая отсюда  впечатляла даже  больше, чем с другой стороны;  а справа, холмы вдоль  береговой  линии терялись  в  багряной  дымке.  Напротив   виднелся  странный  зубчатый  мыс, коронованный фантастическим скоплением скал, а внизу простиралось безбрежное море, слившееся с небом в разводах зеленого, голубого и фиолетового там, где несколько вулканических островов тускло дремали на горизонте.

     Бэзиль чрезвычайно меня раздражал своими замечаниями о красоте пейзажа. Я, похоже, совершенно не заинтересовал его геликоптером. Неужели я и в самом деле нес какую-то чушь?

     - Я слишком стар, чтобы обижаться,  сэр Питер, -  (Ах да, сейчас я  был сэром Питером! Ну конечно  я им был!) небрежно  заметил  он, вежливо касаясь моего плеча.

     Я молчал, вычисляя в уме размеры одного из вентилей.

     - И я должен напомнить вам, что вы джентльмен; и что, когда вы приехали в это Аббатство, первое, что вы сделали, это  подписались  под торжественным обещанием.

     Он повторил эти слова:

     - Я торжественно  объявляю, что принимаю Закон Телемы, и  посвящу  себя всецело, тому чтобы обнаружить мою Истинную Волю и осуществить ее.

     - Да, да, конечно, - сказал  я поспешно. - Я не собирался открещиваться от этого; но на самом  деле, я в настоящий момент  ужасно занят обдумыванием геликоптера.

     - Спасибо вам, этого достаточно, - оживленно молвил Царь Лестригонов. - Теперь собрание можно считать открытым.

     Я  почувствовал легкое  раздражение из-за  его бесцеремонных манер,  но все-таки последовал за ним на ланч. Он встал  за одним концом  стола лицом к Сестре Афине, занявшей место за другим.

     - Сегодня к ланчу подадут шампанское, - сказал он.

     Эта ремарка была встречена взрывом бурного веселья, которое  показалось мне положительно непристойным, и не соразмерным  сделанному  объявлению. Все Аббатство словно обезумело от восторга.

     Следуя  примеру  Большого Льва, каждый устремил свой указательный палец по нисходящей  линии влево, и резко  перевел его направо. Жест  был повторен три раза и сопровождался словами:

     - Эвоэ Хо! Эвоэ Хо! Эвоэ Хо!

     Они  начали  хлопать  в  ладони,  но  резко  останавливали  руки  перед соприкосновением и  позволяли  себе  громко хлопнуть лишь на  третьем  слоге великого восклицания

     И А О

     За этим  последовали  очень  быстрые хлопки  три раза  по три  в  общей тишине.

     Я был  полностью озадачен этим обрядом, но не имел возможности задавать вопросы, так как Сестра Киприда тут же объявила вместе с Гермесом  "Волю", и ланч начался в  неизменном  молчании, которое  каким-то  немыслимым  образом сопрягалось с необычайным весельем всего собрания.

     Шампанское не  вязалось  со всем этим. Необузданное ликование напомнило мне о моих первых впечатлениях от кокаина. Тем не менее, у меня  имелось над чем  поломать  голову.  

     Что за польза  в правиле молчания за едой, когда  каждый  нарушает суть его, если и не букву? Я был  озадачен. Мне стало жарко, я  раскраснелся. Все от  Большого Льва  с  бокалом,  полным шампанского,  до  Диониса  с ликерным стаканчиком с тем же напитком, протягивали их ко мне, как будто  пили за мое здоровье. Я  воспользовался правилом,  позволявшим  нам  покидать  стол  без церемоний. Я собирался перейти в другое здание и продолжить там работу.

     Однако неожиданная мысль озарила меня, как  только я  вышел за дверь. Я снова сел на одно из каменных сидений, вытащил свою записную книжку, и начал вычисления. Я увидел путь к решению задачи, кратко записал идею, и захлопнул книжку в триумфе.

     Именно  тогда я вдруг осознал, что Большой Лев сует сигару мне в рот, и что  все столпились  вокруг меня  и пожимают  мне  руку. Что  это, очередная глупая буффонада?

     - Итак, мы прошли весь путь до конца?  - спросил Большой Лев, давая мне прикурить.

     Я  откинулся назад на  скамье  в  своего  рода  ленивом восторге. Ничто сейчас меня не беспокоило. Я четко видел путь разрешения моей проблемы.

     - Ты должен  сказать  "Савершен великий  трут",  -  сказал Дионис тоном величественного упрека.

     - К черту Великий Труд!  - ответил я раздраженно,  но мне  тут же стало стыдно за свои слова.

     Я поднял моего Языческого друга, посадил его на колено  и начал гладить по головке. Он восторженно прижался ко мне.

     - Вы должны нас извинить, - сказал  Гермес очень серьезно, -  но мы все так рады.

ГЛАВА VII

ЛЮБОВЬ ПОДЧИНЯЕТСЯ ВОЛЕ

     Я принялся хохотать вопреки собственным намерениям.

     - Ладно, -  вымолвил  я, попыхивая сигарой.  - Я  действительно  желаю, чтобы вы рассказали мне, что все это значит. Подал в отставку Ллойд Джордж?

     - Нет, - ответил Большой Лев, - все это только из-за вас!

     - Почему из-за меня? - переспросил я.

     -  Как  почему? Разумеется  потому, что вы победили,  -  сказала сестра Киприда.

     Нечто  вполне  очевидное для  них,  было сокрыто от моего притупленного понимания.

     Я посмотрел на Бэзила в упор.

     - Какая удача? Ну да, я  разобрался в беспокоившей  меня  формуле,  это верно. Но  я  не понимаю,  как  вам  стало  об  этом известно. Или  в  число достижений Гермеса и Диониса входит знание дифференциального исчисления?

     - Очень просто, - отвечал Большой Лев. - Все дело в знании Закона, и ни в  чем другом; а этот  Закон, в конечном счете, ни  что иное, как простейший здравый смысл.  Вы помните, как  перед завтраком мною  был задан вам вопрос, какова ваша истинная Воля?

     - Да,  - подтвердил я. - Помню. И я  ответил вам тогда и отвечаю сейчас снова, что у меня нет времени думать о таких вещах.

     -  И этого факта, - нашелся он, - было вполне достаточно, чтобы убедить меня, что вы ее открыли.

     - Знаете что, - сказал я, -  вы славный человек и все такое, но явно со странностями, и я не понимаю половину из того, на что вы намекаете. Не могли бы вы изъясниться на чистом английском?

     -  С радостью и  удовольствием,  -  промолвил в  ответ  Большой Лев.  - Давайте  на минуту взглянем на факты. Первый: ваш дед  по  матери  - гений в механике.  Факт второй:  этот  предмет  сильнейшим  образом привлекал вас  с детства. Третий  факт: всякий раз, когда вы  отходите от  этого предмета, вы несчастливы, вам не везет, и вы попадаете во всевозможные неприятности. Факт четвертый:  как только война предоставила вам такую возможность,  вы  тотчас забросили медицину и вернулись  к технике.  Факт пятый: вы пересаживаетесь с университетской скамьи в кресло пилота неохотно, и командир вашей эскадрильи сам видит, что  вы сели  не в свои сани.  Факт шестой: как  только перемирие отбрасывает вас назад в бедность, вас снова  занимает идея геликоптера. Факт седьмой:   вы  опрокинуты  свалившимся   с  неба   богатством  и  немедленно сворачиваете в сторону наркотиков,  что ясно показывает - вы сбились с пути. Факт восьмой:  как только  под влиянием  царящей в  Аббатстве скуки,  ваш ум оказывается чист от  всех ложных идей, он возвращается  в свое  естественное русло. Идея геликоптера  снова захватывает вас настолько, что вы  оставляете свой завтрак стынуть, вы  не узнаете своей жены, когда она вам его приносит, и  вы не  можете разговаривать  ни  о  чем  другом.  Впервые  в  жизни  ваша скованность незаметно исчезла,  и вы  даже  принимаетесь излагать свои  идеи мне, хотя я совсем не разбираюсь в этой теме. И не нужно быть особым гением, чтобы  увидеть,  как вы открыли  свою  истинную  Волю. Вот  чем  объясняется шампанское и аплодисменты.

     Я почесал в затылке, все еще пытаясь осознать все. Но один пункт в том, что прорычал  Большой  Лев  поразил меня особенно  сильно.  Я  посмотрел  на окружавшие меня лица.

     - Да,  я, разумеется,  открыл  свою  Волю,  -  сказал  я. -  Теперь мне известно,  на  что  я  гожусь. Я также понимаю, зачем явился на  эту  глупую планету. Я - инженер. Однако вы произнесли  слова  "моя жена". Это уж совсем не укладывается ни в какие рамки. А где она?

     - Ну, знаете  ли,  - возразил Большой Лев с усмешкой,  - вы,  наверное, принимаете меня за склад-холодильник для чужих жен. Если позволите, я рискну предположить, что и ваша жена тоже раскрыла суть ее  Воли и удалилась для ее свершения.

     - О, проклятье, -  вырвалось у меня.  -  Вот,  что  я вам скажу, так  и знайте - этого я вам не позволю!

     Большой Лев обратил на меня свой самый суровый взор.

     - Полно, сэр Питер, - заметил он язвительно, - возьмите себя в руки. Вы только  что  открыли  свою  волю,  и  вам,  естественно,  хочется, чтобы вас оставили в покое для ее  исполнения. И  все-таки, при первой возможности  вы вскипаете,  желая  помешать  вашей  собственной  жене творить ее.  Позвольте сказать вам без обиняков: чтобы она не  избрала, это нимало вас не касается. Или  вы  видели  мало  бед,  происходящих  по причине  того, что  одни  люди вмешиваются в дела других? Да что уж там, ваш самый первый долг по отношению к жене, чорт возьми, защищать ее!

     - Один из ваших парадоксов, - проворчал я.

     На самом деле, я разрывался между двумя точками зрения. Во всевозможных бесчинствах  Лу была идеальным компаньоном.  Но для  трудяги-инженера  такая женщина означала гибель. В тоже время я был безумно в нее влюблен,  особенно после того, как  я  впервые заново увидел ее в это утро;  и она принадлежала мне.

     В  то  же время, мне было очевидно, что  он  имел  в  виду,  говоря  об открытии ей своей истинной воли. Она показала это достаточно открыто, умоляя его забрать ее. Да он попросту  проделал со мной  один из  своих дьявольских трюков, и избавился  от  меня,  как  он  полагал, заставив с головой  уйти в работу над геликоптером.

     Я должен был  стать покорным супругом, и позволить моей жене  шляться с другим  мужчиной  у меня под носом, пока я занимаюсь  своими вычислениями. Я должен был стать  mari complaisant [великодушный  рогоносец  - франц.], не так ли?

     Что ж, злой дух был  искусен, но на этот раз расчет оказался ошибочным.

Я поднялся и с чувством и расстановкой влепил ему пощечину.

     - Перед  завтраком, -  обратился он к Сестре  Афине, - нам  понадобятся пистолеты для двоих и кофе для одного. Но пока мы пребываем в ожидании этого фатального  рандеву,  -   продолжил  Лев,  обращая  ко  мне  одну  из  своих непроницаемых  усмешек, - я  должен следовать моей присяге.  Как выяснилось, один из  здешних братьев тоже  механик.  Вон тот домик  на  мысе (он  указал пальцем) оборудован под вполне сносную мастерскую. Мы можем спуститься  туда все вместе,  чтобы вы смогли приступить к работе. Вам,  по всей вероятности, понадобится  множество  нужных  вещей, которых  у нас  нет, так  что  можете составить список, а мы телеграфируем в Лондон, где Лала их купит и  привезет сюда.  Она приезжает через  три дня. Я буду просить ее также остановиться  в Париже  и  выбрать  там железный венок  покрасивее, с эмалевыми  цветочками, который положат на мою безымянную могилу.

     Беспечность этого человека вызвала во мне яростный стыд за самого себя. Я процедил сквозь зубы, что он неописуемый негодяй.

     - Вот это правильно,  сэр Питер, - нашелся  Большой Лев,  - спокойствие духа  любой ценой.  "Неописуемый Царь"  выражение  классическое,  и оно,  по привычке,  вызывает легкое содрогание; но быть  может  гению вашего  калибра простительно изобретение новых оскорбительных терминов.

     Я был до безобразия  расстроен отношением  зрителей, чьи лица застыли в широких улыбках, за исключением Диониса, который подступил прямо ко мне и со словами: "Ты Фукин  Шин",- ударил меня в глаз. "Если ты  застрелишь Больфова Льва, я пристрелю тебя", - добавил он.

     Вся компания  рухнула в приступе неукротимого  хохота. Царь Лестригонов вскочил с негодующим видом, и свирепо отчитал их:

     - Так-то вы  творите вашу волю, никчемные вы людишки? Или вы явились на эту  планету, чтобы обращать серьезные  вещи  в посмешище? Вам  должно  всем рыдать, памятуя, что через двадцать четыре часа вам придется похоронить либо вашего любимого Большого Льва,  либо нашего достойного гостя,  ставшего всем нам еще дороже, благодаря своему  невольному юмору. Пойдемте, Сэр Питер, - с этими  словами  он  взял меня  под руку.  -  Не  будем  терять время с этими пустозвонами. А что касается Беспредельной Лу (он принялся напевать):

     Мы  были  уже  далеко  внизу,  шагая по склону,  точно великаны. Сверху доносился смешанный хор выкриков и насмешек.

     Нужно быть атлетом, чтобы бежать с холма рука об руку с  Большим Львом. Кактусы  он,  похоже, не замечал, а когда  возникала  канава, ее обязательно нужно  было  перепрыгнуть.  Когда  же  тропа  взбиралась  немного вверх,  он использовал  инерцию  движения, чтобы перенестись  через  гребень, точно  на американских  горках.  От  этой  гонки  я  положительно  опьянел. Физическая тревога в сочетании  с  физическим  возбуждением.  Я потел, как свинья,  мои сандалии скользили по  жесткой и сухой траве; мои голые  ноги  были ободраны дроком, утесником и кактусами.

     Я  то  и  дело поскальзывался,  однако  он всегда  превращал падение  в прыжок.  Так мы и мчались, не  смиряя свой  бег, пока не  очутились у  самых дверей дома на мысе.

     Большой  Лев отпустил меня неожиданно. Я рухнул и, задыхаясь, лежал  на спине.  Он был абсолютно спокоен; и жилка не дрогнула. Наблюдая за  мной, он успел вытащить свою трубку, набить ее и закурить.

     -  Никогда  не  теряйте  времени  по  дороге  на работу, -  сделал  Лам замечание  тоном, который я  могу описать только как псевдо-ханжеский. - Как вы, уже  достаточно  оправились от бега,  чтобы  снова принять  вертикальное положение,   отличающее   представителей   рода   человеческого  от   прочих млекопитающих?  - добавил он с  притворной озабоченностью. -  По-моему,  это наблюдение принадлежит Вергилию.

     Огонек в  его  глазах подсказывал мне, что у него припасен для меня еще один сюрприз;  я начал понимать, что он радуется,  как школьник,  разыгрывая людей.  Ему,  похоже, доставляло удовольствие заманить, поставить человека в неестественное  положение,   и   создавать   таинства  из  самых   банальных обстоятельств.  Это   было   до  крайности  по-идиотски,   и   до  крайности раздражительно; и,  одновременно,  приходилось  признать, что  в  результате этого метода в жизни прибавлялась какая-то острота.

     Мне вспомнилось замечание Мейзи Джэкобс: "Где Лам, там не тоскуют".

     Эти события, по характеру своему, были  обыденны и незначительны и, тем не  менее, каждому из них он придавал значение. Он делал жизнь  такой, какой она  бывает,  когда  впервые  пробуешь  кокаин  или героин,  однако  ему это удавалось достигать не прибегая к  излишествам. Я, наконец,  понял, откуда у него эта уникальная репутация человека,  ведущего фантастическую  жизнь, при том,  что  никто  не  мог  привести  ни  единой  выходки,  которая  была  бы экстраординарна сама по себе.

     Я постепенно взял  себя в руки  и,  удалив несколько колючек  из  своих оголенных ног, в достаточной степени овладел собой, чтобы спросить:

     - Так это и есть мастерская?

     -  Вот уж в который раз,  сэр  Питер, -  отвечал  Лам, -  ваша интуиция подтверждает свою непогрешимость.  И  в очередной раз  ваш  несравненный дар подбирать  выражения  укладывает  факты в  скупую форму  эпиграммы,  которую отчаялись бы редактировать Юлий Цезарь и Марциал.

     Он открыл дверь этого дома, повторяя свою давнюю формулу:

     - Твори, что ты желаешь да будет то Законом.

     До  сего  времени,   я   находил  эту  фразу  поочередно  смехотворной, раздражающей  и занудной. Сейчас  же  она  полностью утратила эти  свойства. Сухие  кости ожили.  Меня пробрало до спинного  мозга, когда он произнес эти слова.  Нежный,  милый  голос,  до  странности  знакомый,  ответил   ему  из просторного, темного помещения. Темного,  ибо ослепительный солнечный свет с улицы был не в силах осветить его внутренности для моих суженных зрачков.

     - Любовь - закон, любовь подчиняется воле.

     Я  снова  встрепенулся,  но  на  этот раз от  сочетания неожиданности и ликования, смутно  невразумительного. И тогда я увидел в одном углу комнаты, за рядом скамей и столов,  уставленных  аккуратно разложенным  инструментом, мерцающий силуэт. Он был обращен к нам спиной, и деловито прибирал на полу.

     - Вот сэр Питер Пендрагон, - сказал Большой Лев, - пришедший заведовать этой лабораторией.

     Мои глаза все еще не  привыкли к сумраку, однако, я мог разглядеть, как фигурка поднялась  с пола,  сделала реверанс и  двинулась по направлению  ко мне,  туда,  где  я  стоял  в  столбе  солнечного  света, проникавшего через приотворенную дверь.  На ней были надеты шелковые штаны "никербокер" черного цвета, сандалии и черные чулки.

     Я узнал Лу.

     - Большой  Лев сказал,  что  вы можете приступить  к  работе  сегодня в полдень, сэр Питер, - промолвила  она с достоинством, - поэтому я и  пытаюсь навести в этом месте порядок.

     Я стоял  совершенно ошеломленный.  Это была Лу, но  такая Лу, которой я никогда не знал и не видел. Я обернул за объяснением к Царю  Лестригонов, но за моей спиной никого уже не было.

     Смех  струился  по  ее  лицу; ее магнетические  глаза  сверкали  светом солнца. Я дрожал от неописуемого волнения. Здесь была неразгаданная загадка. Или - не  было ли это, случайно, ответом на  загадку - на все  мои загадки - загадку жизни?

     Я  пытался что-то придумать,  но  на язык  просились  самые  увечные  и неуклюжие банальности.

     - Что ты здесь делаешь? - спросил я.

     -  Творю мою Волю, разумеется, - последовал ответ, и ее глаза сверкнули солнцем, бездонные, как само море.

     - Нет у тебя иного права, как творить свою Волю, - процитировала она. - Делай так, и никто другой не скажет тебе нет.

     -  О,  да, -  отозвался я не  без  раздражения.  Я  все еще  чувствовал неприязнь  к "Книге Закона". Мне очень не хотелось подчиняться этой формуле, как бы мой здравый смысл, подкрепленный опытом, не убеждал меня уступить.

     - Но как тебе удалось узнать, что есть твоя Воля?

     - А как тебе удалось? - резко ответила она ответом на вопрос.

     - То есть  как, - начал  я, заикаясь.  - Большой  Лев продемонстрировал мне, как моя наследственность,  мои  естественные  наклонности, и разрешение моего кризиса, - все указывало на одну и ту же вещь.

     - Вот ты все и  сказал,  - мягко промолвила  она  и  выпалила очередную цитату. - "Закон есть для всех".

     - Расскажи мне о нем.

     Таяли,  исчезая,  мои досада и оцепенение.  Я начинал постигать,  сколь умело  была подстроена Большим Львом вся эта ситуация. Он проделал со  своим материалом - нами - то,  что я проделывал со своим в соответствии с законами механики.

     -  Я  открыла  свою волю  ровно  четыре дня  назад, - начала она  очень серьезным тоном.  - Это произошло тем вечером, когда ты и Большой Лев лазали на Глубокий Гилл и так задержались над Дымоходом  Профессора, что пропустили обед с шампанским.

     - Ну, ну, - кивнул я нетерпеливо, - и что же это было.

     Она  сомкнула  руки за  спиной,  и  склонила  голову.  Веки прикрыли ее удлиненные раскосые  глаза, а  красные,  змеиные  губы  с  дрожью  пришли  в движение.

     - Пока ты  спал после завтрака,  - заговорила она. -  Большой Лев отвел меня  на  полукруглую скамью, ту, что на холме  над Домом для Посторонних, и подверг подобному испытанию. Он заставил меня рассказать ему всю мою прежнюю жизнь, особенно ту ее часть,  до встречи с тобой, когда я думала, что  люблю его.  И он  заставил меня увидеть,  что я всего лишь  пыталась сделать  тебе приятное,  и это мне  не удалось. Моя любовь к нему была всего  лишь любовью дочери  к  отцу. Я усматривала в  нем того, кто откроет мне жизненный  путь, однако ничто не имело  для меня значения  до  той ночи, когда  я повстречала тебя. С  того  момента я начала  жить. Ты,  а  вовсе  не дьявольский  кокаин Гретель наполнил мою  душу "Литаниями" Фуллера. Мне доводилось напевать их и прежде,  и  не  раз,  но  никогда они не  попадали  в  цель.  Тем вечером  я использовала ее, чтобы заполучить тебя. Я только и жила возможностью однажды найти тебя. Вся моя жизнь с того мгновения вилась вокруг тебя. Я была готова пойти в ад ради тебя. И я отправилась в ад ради тебя. И я вышла из ада  ради тебя. Я  покончила  с героином,  только чтобы быть  в состоянии  помочь тебе творить твою волю. В этом воля. И когда нынче утром мы выяснили, какова твоя воля, я  явилась  сюда  привести  это  место  в порядок,  чтобы  ты  мог  ее исполнить.  Я намерена поддерживать здесь порядок  для тебя и помогать тебе, сколько  смогу, в твоей  работе точно так  же, как я  танцевала  для тебя, и ходила ради тебя к МакКоллу в те дни, когда ты был слеп. Я тоже не видела, в чем твоя воля, но я всегда следовала своему инстинкту, деля то, зачем я тебе была нужна, даже когда мы были отравлены и безумны.

     Она  говорила  тихим, спокойным тоном, но дрожала при  этом как осенний лист. Я не знал, что сказать в  ответ. Величие ее  позиции повергло  меня  в смущение. Я чувствовал  предельную  горечь позора от  того,  что  исковеркал столь возвышенную любовь, что низвел ее до такого бесчестия.

     - Боже мой! - вымолвил я, наконец. - Чем мы обязаны Большому Льву!

     Лу покачала головой.

     - Нет, - сказала она со странной улыбкой. - Мы  помогли ему  не меньше, чем он помог нам - содействуя ему в исполнении его воли. Секрет его власти в том, что  он  не  существует для  себя. Его сила протекает  через  него,  не встречая преград.  Ты не был самим собой вплоть до сего утра, когда ты забыл себя, забыл,  кем ты  был,  не знал,  кто тебя  поцеловал и  кто принес тебе завтрак.

     Она  подняла  взор  медленно, полустыдливо улыбаясь, и посмотрела мне в глаза.

     -  И я потерял тебя после  завтрака,  когда я  вспомнил, кто  я есть, и забыл о своей работе. И все это время ты была рядом, помогая мне ее  делать, а я этого не понимал.

     Мы постояли  немного  в тишине. Наши  сердца  бурлили  от  сдерживаемой потребности  говорить. Немало  времени прошло,  прежде  чем  я нашел  нужные слова; и когда они вырвались из моих уст, они прозвучали  пылко, спокойно  и уверенно.

     - Я люблю тебя.

     Ни  героин с его сосредоточением, ни кокаин с его экзальтацией не могли сравниться с  этим мгновением. Это были  старые слова, но  их значение  было изумительно новым. Мое "Я"  не существовало, пока  я думал, что "Я" - это я. Не  было  никакого  "Ты" до  сих пор,  пока я  думал о Лу, как о независимом существе, и не сознавал,  что она была необходимым дополнением человеческого инструмента,  которым делалась "моя"  работа. И  никакой  любви тоже не было прежде,  пока любовь  не означала  ничего кроме всевозможных  глупостей,  по обыкновению подразумеваемых людьми под этим словом. Любовь, как понимал я ее теперь,  была подтверждением неизбежного  единения двух безличных  половинок произведения. Она была физическим воплощением нашей духовной истины.

     Моя жена не повторила в ответ  то, что сказал я. В этом  не было нужды. Она все великолепно понимала.  Нас соединял бессознательный экстаз  природы. Членораздельная человеческая речь была бы оскорблением  для нашего духовного блаженства. Наш союз разрушил наше  чувство разобщения  со Вселенной, частью которой мы являлись; солнце, небо, море,  земля соединились  с  нами в  этом несказанном причастии. Не  было никакого перерыва  между тем первым объятием нашего  подлинного  брака,  и дневными  занятиями  по приведению  в  порядок лаборатории, составлению списка необходимых вещей для Лалы в Лондоне. Солнце пропало  за  горным хребтом,  и  из отдаленной  выси  со  стороны  Трапезной донеслись звучные удары тамтама, сообщившие нам,  что готов обед. Мы заперли дом и побежали,  смеясь,  вверх  по  склонам. Они больше  не  утомляли и  не обескураживали нас.  Но  полпути  к усадьбе мы  повстречали  крошку Диониса, преисполненного  важности. Сестра Афина  (подумали мы со смехом) должно быть догадалась, что наш медовый  месяц начался; и  - на этот раз  - это была  не спазматическая  экзальтация,  целиком  зависящая  либо от преходящих вспышек страсти,  либо от возбуждающих средств - а обоснованный факт нашего воистину духовного бракосочетания, в котором мы по сути соединились друг с  другом не для  блага кого-то  одного, а  дабы  образовать одну  невесту,  чьим женихом является  само Творение, неиссякаемое, пока мы живы, и  поэтому  никогда  не приводящее  к  усталости  и  скуке.  Этот  медовый  месяц  будет   цвести  и плодоносить постоянно, от  сезона к сезону, как и сама Земля - наша мать,  и Солнце  - наш  отец,  с  неистощимым  и  неизбывным  энтузиазмом.  Мы  стали сопричастны  великому  таинству;  что  бы ни произошло,  все  было  в равной степени  существенно  для  ритуала.  Сама  Смерть  не  отличалась  от  всего остального; наше мерное длительное горение вырвалось из оков обстоятельств и оставило  нас свободными исполнять  наши  Воли, бывшие одной  единой  Волей, Волей Пославшего нас.

     Прогулка  до Трапезной была одной  сплошной игрой  с Дионисом. О милая, мудрая   сестра   Афина!   Случайно   ли   ты   выбрала   этого   загорелого чертенка-крепыша быть нашим поводырем в ту ночь? Подозревала ли ты, что наши сердца увидят в нем символ нашей собственной, безмятежной  и дивной надежды? Мы  посмотрели в глаза друг другу, взявшись  за руки, на  последней ступени, где  тропа  извивалась  средь  олив, и  помолчали.  Но  электрический  огонь передался через его крохотное тело в тело каждого из нас, и мы узнали, какое громадное счастье поджидает для нашей любви.

     Тишина,  в которой  проходил обед, сияла шелковыми  блестками.  Трапеза длилась долго, очень долго, и каждый миг был наполнен литаниями любви.

     Когда подали кофе, чары безмолвия нарушил сам Большой Лев.

     -  Сегодня ночью  я отправлюсь  спать  в башню;  поэтому вы, сэр Питер, останетесь главным в Доме Гостей! Ваши обязанности просты; если какой-нибудь скиталец попросит вас оказать ему гостеприимство, вам следует оказать его от имени Ордена.

     Мы  знали только об одном  страннике,  который мог явиться, и его визит был для нас желанным.

     - Однако прежде, чем вы туда удалитесь, вам будет весьма полезно вместе с  нами,  раз  уж  вы открыли свою истинную  волю, поучаствовать в  вечерней церемонии Аббатства, которую мы каждую ночью справляем в Храме  моей  башни. Отправимся же в путь!

     Мы  последовали,  рука об руку, по ровной, широкой  и извилистой тропе, соприкасавшейся с потоком, искусно пущенным так, чтобы он бежал вдоль гребня хребта,  что  позволяло  использовать   его  силу  для  вращения   различных мельничных колес. Тени,  сгущаясь, нашептывали  нам в уши  тонкие лирические вещи;  ароматы  весны  сообщали  нашим  чувствам роскошные  фантазии;  закат расходовал  для моря остаток  алой краски,  и  окутанная пурпуром  ночь  уже начинала цвести  гроздьями звездного цвета. Над вершиной  холма висел  перед нами  золотой  ятаган луны,  и слабое  сердцебиение моря  едва раздавалось в тиши, словно орган в  некоем заколдованном  соборе пульсировал  под пальцами Мерлина,  перевоплощая   однозвучную   грусть  бытия  в   безмятежный   гимн невыразимого  триумфального  ликования,  Te Deum [Тебе,  Господи  -  лат.] человечества, празднующего свою окончательную победу  над  языческими ордами отчаянья.

     Поворот тропы, и мы  вдруг вышли туда, где в склоне холма  образовалась котлообразная  вмятина;  на  дне  ее серебристо пенился  ручей, протекая меж огромных  валунов,  величественно  разбросанных по  лону долины. Друг против друга,   выступая  из  покрытых   травою   склонов,   стояли  три  застывшие краснокаменные  иглы; они  горели  еще ярче, потому что на них был выплеснут остаток багрянца,  похищенный из  кладовой заката; и поверх самой высокой из них  вырастала  на  фоне горизонта, поражая  своим  видом, каменная колонна. Закрытый купол из мрамора, обрамленный у основания балконом, венчал округлую башню,   со   множеством   бойниц,   готических   по  виду,  но   украшенных геральдическими  лилиями;  и  все это  было установлено на восьми  величавых колоннах, соединенных  арками, задуманными  как  широкие  окна. Когда  же мы добрались до башни  по змеившемуся ряду  ступенек  и мегалитическим  камням, выложенными  в  горном  склоне,  мы  увидели,  что  пол  под  сводами  башни представляет собой сложную  мозаику. В  каждом  из  четырех углов стояло  по каменному трону, а в центре находился восьмиугольный мраморный алтарь.

     Четверо  глав  Аббатства уже  успели облачиться  для  церемонии; однако теперь они вооружились четыремя  предметами - копьем, чашей, мечом и диском, сняв  их с  колонны, в которой  была дверь  и винтовая  лестница,  служившая единственным доступом в помещение наверху.

     На один из тронов уселся Бэзил, на  другой - сестра Афина; тем временем белобородый  старец и молодая женщина, которых мы  раньше  не видели, заняли два оставшихся.  Без каких-либо формальностей, помимо  нескольких ударов  по полу, церемония  началась.  Впечатление было ошеломляющее.  С одной стороны, гулкая   пустота   амфитеатра,   возвышенность   самой   сцены   и   крайняя естественность  участников торжества;  с другой, поразительная  изысканность произносимых слов и отточенная ясность понятий, от которых нельзя было уйти.

     Я сумел вспомнить один или два пункта Символа Веры - вот, что они гласят:

     - И я верую в единую Гностическую  и Католическую Церковь Света, Жизни, Любви и Свободы, Слово Закона, которой есть THELEMA.

     - И я верую в причастие Святых.

     - И поскольку мясо и вино трансмутируют внутри нас ежедневно в духовную субстанцию, я верую в Чудеса Мессы.

     - И я  признаю единое Крещение Мудрости, каковым мы достигаем Чудесного Воплощения.

     - И я  исповедуюсь моей жизнью единой, неделимой и вечной, которая была и есть и будет впредь.

     Я всегда говорил себе, что не  обладаю ни единой  искоркой религиозного чувства,  и все-таки  Бэзил однажды рассказал мне, будто слова "Страх  Божий есть  начало премудрости", следует  переводить, как  "Изумление перед силами природы есть источник мудрости".

     Он  утверждает,  что  каждый,  интересующийся  наукой, по необходимости религиозен,  и  что  те,  кто  ею  гнушаются и  брезгуют,  вот кто настоящие богохульники.

     Но  меня действительно всегда  отталкивала  идея  любой  церемонии  или ритуала. И вот  опять же,  идеи Бэзила фантастическим образом  отличаются от представлений других людей.  Он говорит: "А как насчет обрядов и  церемоний, используемых на электростанции".

     Я слегка подпрыгнул, когда он сделал это замечание. Столь разрушительно оно оказалось по отношению ко всем моим представлениям.

     - Большая  часть ритуала, - согласился он, - пустая обрядность, но если существует в человеке такая вещь, как так называемая сила духа,  она требует выработки,   накопления,   контроля   и   приложения   путем   использования соответствующих мер, и они-то как раз и формируют истинный ритуал.

     И  в  самом  деле,  таинственная  церемония,  проводимая  в   этой  его титанической башне, произвела на  меня определенное впечатление, какой бы по большей  части  малопонятной  она  ни  была  для  меня  с  одной  стороны, и отталкивающей для моих протестантских инстинктов с другой.

     Меня не могли не поразить слова уже самой первой молитвы.

     - Господь  видимый и  осязаемый,  для кого эта  земля только  скованный холодом клочок огня,  что  движется  вокруг  тебя  годами и днями,  источник света,  источник жизни,  источник  свободы,  да  подвигнет  нас  твое вечное излучение на длительный труд  и наслаждение; дабы могли мы постоянно вкушать от твоих щедрот, и чтобы можно было нам, каждому на своей собственной стезе, дарить свет  и  жизнь,  пищу и  радость тем, что  обращаются вокруг  нас, не умаляясь в массе и лучезарности вовеки веков.

     Эти  слова  были преисполнены  глубочайшего  религиозного  чувства, они отдавали   торжественностью   мистерий  и,  тем   не  менее,  самый  твердый материалист не смог бы возразить ни на одну из данных идей.

     После  обращения к  силам зарождения и размножения, все снова поднялись на ноги и приветствовали Смерть по-возвышенному  просто, ничего не  скрывая, ни  от  чего  не  увиливая,  но  глядя в  лицо  этого громадного  события  с безмятежным достоинством. Сам  этот жест - приветствовать смерть вставанием, впечатлял своим благородством.

     - Предел всему живущему,  ты, чье имя непостижимо;  будь благосклонна к нам, когда придет твой час.

     Служба завершилась исполнением гимна, который прокатился, подобно грому меж холмов, и был отражен эхом каменной толщи Телепила.

     Любопытной  деталью  жизни  Аббатства   было  то,  как  одно   действие перетекало  в последующее совсем неощутимо.  Там  не было  резких изменений. Жизненная  энергия  употреблялась  по  принципу  турбины,   противоположному принципу двигателя  внутреннего сгорания. Каждый  поступок в  равной степени являлся  таинством. Бессвязность и  прерывистость обыденной жизни  оказалась устранена.  Справедливая   пропорция   последовательно   соблюдалась   между различными интересами.  И  это, как и  многое  другое,  сильно  помогло  мне излечиться   от    одержимости   наркотиками.   Моему   освобождению   долго препятствовала  моя  отрицательная реакция на  тамошнюю атмосферу в целом, и моя тайная ревность к Бэзилу, в  частности. Лу, будучи не  тревожима ни тем, ни другим, сумела выскользнуть  из  своей зависимости  также незаметно, как, если позволительно так выразиться, в нее сползла.

     Но  высшей точкой моего  ликования  стала  окончательность решения всех моих проблем. Рецедив стал невозможен, потому что причина моего падения была удалена  навсегда. Теперь я отлично понимал,  как так получалось, что  Бэзил может принимать героин или кокаин, баловаться гашишем, эфиром или опиумом, с такою же простотой и пользой, с какой обычный  человек заказывает себе чашку крепкого черного  кофе, если  ему приходится  работать допоздна. Он сделался законченным хозяином самого себя, потому что перестал противопоставлять себя токам духовной  воли - силы, проводником которой он является. В его  взгляде на любой из наркотиков не было ни страха, ни очарованности. Он знал, что оба эти качества были двумя аспектами единой реакции: первое - от эмоций, второе -  от  невежества.  Он  мог  использовать кокаин,  как мастер по  фехтованию использует рапиру - со знанием дела, не опасаясь нанести себе рану.

     Примерно две недели после нашего  визита на башню, нам случилось сидеть группкой на  террасе Дома Гостей. Ночь была лунная, и ярок был свет  луны, и крестьяне из окрестных домиков пришли насладиться гостеприимством Аббатства. Летела песнь и пляска шла  полным ходом, а у нас с Бэзилем завязалась  тихая беседа.

     -  Да,  между  прочим, как  много  времени прошло  с тех  пор,  как  вы принимали что-нибудь? - спросил он.

     - Не могу сказать точно,  - протянул я, мечтательно наблюдая,  как Лу и Лала,  прибывшая  сюда  неделю назад с  заказанным  мной  для  экспериментов оборудованием,  вальсируют  на  пару  во  дворе.  Они  обе  были  лучезарны. Казалось, что Луна одарила их своей чистой роскошью и изяществом.

     - Я спросил вас, - продолжил Большой Лев, затягиваясь  янтарно-пенковой трубкой бурского образца, которую он приберег для поздней ночи, - потому что мне  хочется,  чтобы  вы  извлекали  абсолютно  все преимущества  из  данной ситуации. Вы подверглись суровому испытанию в  тигле и вытекли оттуда чистым золотом.  Однако, вам  нельзя забывать  и о привилегиях, завоеванных  в ходе испытания. Помните ли вы, что говорится на сей счет в "Книге Закона"?

     -  Я - Змей, приносящий Знание и Наслаждение и  ослепительную  славу, я возбуждаю сердца  людские  хмелем.  Поклоняясь  мне,  возьми  вино и  дивные наркотики, о которых я скажу пророку моему, и оставайся хмельным от них! Они не причинят тебе вреда.

     -  Знаю,  - ответил  я, помедлив,  - и  я  находил это  место  довольно рискованным;  ведь  так  можно  соблазнить  людей  на  безрассудство,  вы не думаете?

     - Конечно,  -  согласился  Бэзиль,  - если  прочитаешь невнимательно  и начнешь необдуманно действовать, со слепой верой  фанатика, то  очень  скоро будешь ввергнут в жестокую беду.  Но и у  природы  полно  приспособлений для устранения всего,  что  не  может  вписаться в  ее среду. Самые важные здесь слова   -   "почитай   меня",   "поклоняйся  мне".  Единственным оправданием  применения  любого  препарата, будь то хинин или  горькая соль, может  быть только его содействие природе  в преодолении некоего препятствия для  присущих ей функций. Так  называемые  вызывающие  привыкание  наркотики опасны  тем, что обманом склоняют вас к  попытке  улизнуть от нагрузки столь существенной  для  духовного  или  умственного  развития.  Но это  не просто капкан. У природы нет ничего, что нельзя было  бы использовать нам во благо, и от  нас  зависит пользоваться этим с  умом.  Выходит в  работе, которой вы занимались  на прошлой неделе, героин помог бы вам сосредоточиться, а кокаин преодолеть последствия переутомления.  И не воспользовались вы ими по той же причине, по какой обжегшийся ребенок боится  огня.  У  нас была та же  самая проблема  с  обучением  Гермеса и  Диониса плаванию.  Они открыли  для  себя опасность утонуть, и решили, что лучшим способом этого избежать будет просто не  подходить  близко  к  воде.  Но это  не  помогло  мне  как  можно  лучше воспользоваться их естественными способностями, поэтому  я  оставлял их один на один с морем снова и снова, до тех пор, пока они не решили, что наилучший способ не  утонуть, это научиться иметь дело  с океаном на практике. Все это звучит вполне очевидно, когда излагаешь все, как оно есть, но, тем не менее, если относительно плавания со  мной  соглашаются все, то когда я прилагаю те же принципы к употреблению наркотиков, меня критикуют со всех сторон.

     В этот  момент Лала пригласила меня на  вальс, а Бэзила взяла под  свою протекцию Лу.  После танца  мы  все вчетвером уселись  на  стене, окружавшей двор, и я подхватил нить разговора.

     - Вы, конечно, совершенно правы,  и  почему-то мне  думается, что общий вой для вас не был неожиданностью.

     - Не был,  - засмеялся  Царь  Лестригонов. - Моя любовь к  человечеству делает  меня  неизлечимо оптимистичным  ослом в таких вопросах.  Я  не желаю замечать   недостатки   у   своей   возлюбленной.   Я   ожидаю    от   людей рассудительности, отваги и  увлеченности;  хотя  элементарное  знакомство  с историей подсказывает нам с нагоняющим жуть  повторением,  что они подвергли гонениям каждого первопроходца, будь-то  Галилей, Гарвей,  Гоген или  Шелли; налицо  всемирный  вопль протеста против  любой попытки разрушить  суеверия, которые  препятствуют   или   тормозят  прогресс,   содействующий   развитию человеческой расы.  С  какой  стати мне  следует избегать отлучения,  как  в случае с Дарвином, или остракизма, как в случае с Суинберном? На самом деле, я  даже испытываю некоторое утешение  в моменты слабости и подавленности, от сознания, что  меня жестоко ненавидят  и поносят. Это  доказывает,  что  мой труд, понятый  правильно или нет, по крайней мере еще  чего-то стоит. Но  мы ушли от темы. Давайте вернемся к словам "поклоняться мне".

     Они означают, что такие вещества, как героин и  алкоголь могут и должны использоваться  с  целью поклонения,  то есть для  установления контакта  со "Змеем, приносящим Знание  и Наслаждение  и ослепительную славу", который  и есть тот дух,  сокрытый в "сердцевине  каждой звезды". И каждый, мужчина или женщина  -   звезда.  Прием  наркотика  должен  быть  тщательно  осмысленным религиозным или священным актом.  Один только  опыт может научить правильным состояниям,  в  которых  акт  узаконен самой  жизнью; это происходит  только тогда, когда  он помогает тебе осуществить твои желания. За это  нет кары, и нет возмездия. Если игрок в  бильярд начинает  садить  шары куда  попало без разбора, то очень скоро  он с  треском проиграет. Но для игрока в гольф было бы идиотизмом избегать пользоваться клюшкой, которую он  одно  время слишком любил,  но  играл  ею  неправильно, следствием чего стало поражение в важных матчах. Теперь, что  касается  вас и Лу: я не нахожу особых причин, чтобы ей нужно было принимать какой-либо из этих наркотиков. Она способна превосходно исполнять  свою  Волю  и  без них,  и  ее природная  одухотворенность делает возможным постоянное единение с ее  внутренним я, что  достаточно ясно видно из  ее  магического  дневника.  Даже  когда  она  отравляла  себя вплоть  до умопомрачения, ее природные инстинкты всегда побеждали в моменты кризиса; то есть в моменты, когда вы, существо, защищать  которое ее задача, оказывалось в  беде. Но  в вашей  работе возможны  ситуации, при которых "еще немного  и наступит  перебор"; в этом  случае  можно добавить к вашей энергии  разумную дозу кокаина и позволить  ей превозмочь  скопившиеся силы инерции, или когда задача  требует  настолько полного  сосредоточения,  что мозг настаивает  на облегчении своей задачи, отвлекая ваши мысли от предмета  ваших  вычислений; малая толика героина заставит смолкнуть его протест на время, нужное вам для завершения ваших трудов. И потом, абсолютно неверно заставлять себя работать из чувства  долга. Чем доскональней удается вам проанализировать ваш ум, тем точнее вы  способны узнать,  в какой момент именно  результатом  предельного усилия будет с наибольшей вероятностью, полное достижение поставленной цели. Природа  быстро  предупреждает  того,  кто совершил  ошибку. Наркотик должен действовать  мгновенно и ярко. Когда этого не происходит, это означает,  что вам   не   следовало  его  принимать,   и   надо  сделать   перерыв,   чтобы проанализировать обстоятельства, сопутствовавшие неудаче. Мы учимся лучше на наших неудачах, нежели  на успехах, и ваши магические записи точно разъяснят вам к концу года  при  каких  именно обстоятельствах  уместно  прибегнуть  к наркотику.  Так  что  на  второй  год  вы  будете  дураком из  дураков, если повторите хотя бы  полдюжины прежних ошибок.  Однако, как  сказано в  "Книге Закона":  "Твое доказательство -  Успех".  Поэтому, когда прибегаешь к столь мощным  и опасным препаратам для увеличения  своих  естественных сил,  нужно удостовериться, что цель оправдывает средства. Вы - ученый муж, так следуйте же  научным  методам.  Мудрость снисходительна  к своим  детям;  и  для меня наверняка будет сюрпризом,  если  в течение следующих двенадцати месяцев  вы так и  не откроете,  что ваш Великий Эксперимент, невзирая на все  издержки, происходившие от  вашего пренебрежения словами  - "поклоняйся мне", - не был способом развития ваших высочайших способностей и не поставил вас в один ряд с самыми передовыми мыслителями нашего поколения.

     Раздалась веселая трель  мандолины  Сестры  Киприды.  Музыка прозвучала точно комментарий к  сделанному  им резюме. Луна  ушла  за  холм,  крестьяне допили вино и с песнями расходились  по хижинам; Лу  и  я  остались одни под звездами. Бриз  разносил рокот  моря  по  душистым склонам. В городе погасли огни. Над самой вершиной  скалы висела Полярная Звезда. Наши взгляды застыли на  ней. Мы  могли представить процессию Равноденствий, тождественную нашему беспрерывному путешествию во времени.

     Лу пожала мою руку. Я заметил, что повторяю слова символа веры.

     - Я исповедуюсь моей жизнью, единой, неделимой и вечной, которая была и есть и будет впредь.

     Голос Лу проворковал мне в ухо:

     - Я верую в причастие Святых.

     Я сделал открытие, суть которого состояла в том, что, в конечном счете, я  -  человек  глубоко  религиозный.  Всю мою  жизнь  я  носился  в  поисках вероучения, которое не оскорбляло бы моего интеллектуального и нравственного чувства. И теперь я  пришел к пониманию загадочного  языка тех, кто обитал в Аббатстве Телема.

     - Да Будет Жрец чист телом и душой!

     Это  своей любовью Лу благословила меня выполнить  свою волю, завершить Великое Делание.

     - Да Будет Жрец горяч душой и телом!

     Любовь  Лу не  просто  спасла меня от  заражения  идеями  и  желаниями, чуждыми  моей  основной  функции во Вселенной, но еще и  вдохновила меня  на деятельный восторг.

     Не знаю,  как  долго  мы  сидели  под звездами.  Глубокое,  непрерывное спокойствие  снизошло,  словно  голубка,  словно  пламя  о  трех  языках,  и коснулось  наших душ,  навсегда ставших единой душой. Жизнь  каждого  из нас была  единой,  неделимой  и  вечной,  но  обладала  при  этом необходимой  и сокровенной связью друг с другом, и с целой Вселенной.

     Я  в полной  мере  осознавал, что наша  ужасная трагедия была, в  конце концов, необходимой для того, чтобы мы преуспели.

     - Ибо если пшеничное зерно не упадет в землю и не умрет, оно пребудет в одиночестве. Но если оно погибнет, то принесет много плодов.

     Каждый  шаг  эволюции  сопровождается  колоссальными  катастрофами,  по крайней мере, так представляется, если рассматривать  его как изолированное, вырванное из контекста, событие, как делают некоторые.

     Какой  устрашающе  высокой  была  цена,  которую  заплатил  человек  за покорение воздуха!  Но  насколько  больше должны  быть  убытки,  причиненные инерцией в деле покорения  духа!  Ибо мы  превосходим  по  стоимости  многих воробьев.

     Как слепы мы были! Какой бездны страдания  мы, может статься, смогли бы избежать,  если  бы  мы  могли  сказать,  что  справились  с   нравственными проблемами, вызванными прогрессом органической химии.

     - Повелитель моря и грома против сока цветка?

     Эту ложь мы вернули стихотворцу назад.

     - Это  единственное  сражение,  которое,  как известно,  он ни разу  не выиграл.

     Мы  больше не оглядывались на  наше безумство с  раскаянием. Мы увидели события прошедшего года в перспективе, и нам стало ясно, что провидение вело нас  через эти бесовские топи. Мы шли следом за дьяволом в пляске смерти, но наш рассудок не сомневался, что власть с умыслом была  отдана злу.  Мы стали обладателями  невыразимой веры в существование  духовной  энергии,  творящей свою  неисповедимую  волю путями чересчур  необычными,  чтобы  человек  смог понять их своим сердцем, до поры.

     Тлетворное прошлое снабдило нас иммунитетом против этой отравы.  Дьявол победил самого себя. Мы достигли более высокой ступени  эволюции. И вот  это понимание  прошедшего  и  наполняло  нас  абсолютной  уверенностью  в  нашем будущем.

     Хаос распавшихся цивилизаций, памятники которых усеяли скалу, не смогли причинить ей  вреда. Опыт совместно пережитого  укрепил нас. Мы добрались до еще одного пика на горной гряде, что вырастает из осыпей нерешительности, до вершины столь возвышенной, о  которой мы не смели  и мечтать,  - так  высоко парила она над нами. Нашей задачей  было карабкаться с  выступа  на  выступ, храбро,  но и осторожно, день за днем, существование за  существованием.  Не нам гадать о  цели нашего Похода.  С нас довольно  идти. Мы узнали наш путь, нашли свою Волю и, если говорить о средствах, разве у нас не было любви?

     - Любовь - закон, любовь подчиняется воле.

     Эти слова не срывались с наших уст и не звучали в наших сердцах. Но они неявно отражались в  каждом  понятии,  и на всем лежал оттиск их  печати. Мы спустились со  двора по лестнице, и вошли через распахнутые стеклянные двери в  сводчатое помещение  с его фантастическими фресками, именуемое  домом для гостей Аббатства  Телемы; и мы тихо  рассмеялись, когда подумали, что больше никогда впредь мы не будем здесь чужими.