"Чёрная вдова" - читать интересную книгу автора (Безуглов Анатолий Алексеевич)

Часть шестая

Звонки, звонки, звонки. Они раздавались непрерывно с утра в кабинете старшего следователя по особо важным делам при Прокуроре РСФСР Игоря Андреевича Чикурова. Вернее, с тех пор как он вернулся от начальника следственной части Прокуратуры республики Олега Львовича Вербикова, поручившего ему заняться расследованием гибели Варламова.

А покинул кабинет Вербикова Чикуров всего несколько часов назад.

Игоря Андреевича беспокоило высокое начальство: своё и умершего. Когда погиб Варламов, при каких обстоятельствах, это несчастный случай или насильственная смерть — вот какие вопросы сыпались на следователя. Но что он мог ответить, если сам знал о трагической кончине заместителя министра строительства всего ничего? Информация Чикурова базировалась на скупой телефонограмме из южноморской прокуратуры.

В кармане следователя уже лежало командировочное удостоверение, однако он пока ещё не знал, когда сядет в самолёт, улетающий к берегам Чёрного моря. Нужно было многое выяснить здесь, в Москве. В семье Варламова, в министерстве, у знакомых, словом, в «среде обитания». Как ни лапидарно было сообщение из Южноморска, в нем ясно читалось, что гибель Кима Харитоновича обставлена какими-то странными обстоятельствами. И желательно было прибыть на место происшествия, имея кое-какой багаж.

Но, с другой стороны, засиживаться в столице Чикуров тоже не имел права. Хоть мудрые говорят: поспешай медленно, но в следственном деле это неприемлемо.

Руководство предложило создать следственно-оперативную группу, включив в неё ещё одного следователя — из Главного следственного управления МВД СССР, а также оперуполномоченных уголовного розыска. Такое взаимодействие, по мнению начальства, помогло бы скорее «раскрутить» дело.

Идея хорошая. Но когда встал вопрос о формировании группы, оказалось, что с кадрами в министерстве не очень-то густо. Вернее, найти свободного человека просто невозможно.

Чикуров приехал в министерство, чтобы встретиться с людьми, с которыми ему предстояло работать по южноморскому делу. Зашёл к генералу и напомнил ему, что заместитель министра согласился выделить следователя и двух оперуполномоченных угрозыска.

— Выделим, конечно, а как же! — бодро начал генерал.

— Кого конкретно? — поинтересовался Игорь Андреевич.

Генерал стал чесать затылок, полез в какой-то список и вдруг озабоченно проговорил:

— Признаться, даже не представляю… Свободных нет.

— Как же так?

— А вот так, — вздохнул генерал. — Задыхаемся! Все в разгоне… Сам небось отлично осведомлён, сколько сейчас расследуется дел о хозяйственных преступлениях, о художествах в торговле! — Он с надеждой посмотрел на Игоря Андреевича: может, войдёт в положение?

Но Чикуров входить в положение не собирался.

Генерал покряхтел, поёрзал в кресле и предложил:

— Слушай, а может, возьмёшь кота в мешке?

— То есть? — не понял следователь.

— Есть один человек… Кичатов… Признаться, сам я даже в глаза его не видел. Он работал начальником следственного отдела в Рдянском областном управлении внутренних дел. Не знаю, за какие-такие грехи, но прежний министр его разжаловал и отчислил из органов. Год он где-то болтался. А вот новый министр восстановил Кичатова в звании и предложил работу в Москве.

— Редкий случай, — усмехнулся Игорь Андреевич. — Обычно у нас если уж поставят на человека отметину, так потом всю жизнь приходится отмываться. Тут же не только восстановили прежний статус-кво, но ещё, как я понимаю, с повышением. Интересно почему?

— Ей-богу, не знаю. Короче, берёшь его?

— Хорошо, рискну, — согласился Чикуров, понимая, что большего все равно вряд ли добьётся.

— Ладненько! — не смог скрыть облегчения генерал.

— Ну а насчёт сыщиков? — спросил Игорь Андреевич.

— Может, сам кого порекомендуешь? — задал встречный вопрос генерал. — Из тех, с кем тебе приходилось работать? — Он смотрел на следователя прямо-таки с отеческой лаской. — Видишь, какой даю тебе простор?

— Сразу как-то в голову не приходит…

— И меня выручишь, — добавил генерал.

— Хорошо, выручу, — улыбнулся Игорь Андреевич, вспомнив вдруг оперуполномоченного уголовного розыска капитана Латыниса. С Яном Арнольдовичем он работал по делу о березкинском экспериментальном научно-производственном объединении «Интеграл». Правда, теперь Ян Арнольдович уже был майором.

Его кандидатуру и предложил Игорь Андреевич.

— Не возражаю, — сказал генерал, записывая координаты Латыниса. — А вторым будет Жур, капитан из южноморского горуправления внутренних дел. По-моему, опер что надо! Занимался делом с самого начала, так сказать, стоял у истоков. Это раз! Очень толковый офицер — это два!

— Знаком вам по прежним делам? — полюбопытствовал Чикуров.

— Я с первых слов чувствую, каков работник, — не без гордости заявил генерал. — Жур понравился мне своим докладом. По телефону. Коротко, чётко, ясно!.. Ну вот, кажется, мы обо всем договорились?

— Почти, — кивнул следователь. — Последний вопрос: скоро появится кот из мешка? Ему нужно быть в Южноморске.

— Когда?

— Вчера, — с улыбкой ответил Игорь Андреевич.

— Хорошо, я сейчас же дам команду разыскать Кичатова, а уж он сам найдёт тебя. Лады?

— Лады, — сказал Чикуров и попрощался с хозяином кабинета.

Следующим пунктом, куда направился Чикуров, было Министерство строительства. Но только чтобы попасть в него, он потерял драгоценные полчаса: по служебному удостоверению его не пустили, потребовали заказать пропуск.

Когда наконец пропуск был выписан, Чикуров поднялся на лифте и вошёл в приёмную. Но министра на месте не было. Его помощник ясно дал понять следователю, что с «самим» Игорю Андреевичу встречаться незачем, достаточно побеседовать с кадровиком.

— В крайнем случае — с первым замом, товарищем Паршиным, — закончил помощник.

Чикуров выбрал «крайний случай».

Паршину было около пятидесяти. Голова гладкая, как биллиардный шар. И брови у замминистра были такие светлые, что разглядеть их можно было с большим трудом.

Замминистра встретил следователя чрезвычайно любезно. Узнав, что речь пойдёт о Варламове, Паршин позвонил в отдел кадров и попросил принести личное дело погибшего, что и было тут же сделано.

— Что же все-таки произошло с Кимом Харитоновичем? — спросил он.

— Вот это мы и выясняем, — ответил Чикуров, доставая бланк протокола допроса свидетеля.

Паршин, покосившись на бланк, заметил:

— Вначале у вас было желание просто поговорить, а теперь, как я вижу, намереваетесь допросить меня?

— Таков порядок, — объяснил следователь. — Я должен зафиксировать нашу беседу соответствующим образом.

Любезная улыбка исчезла с лица замминистра. Он строго посмотрел на Чикурова, словно хотел спросить, согласован ли вопрос, и если да, то с кем? Но раздумал и, дав указание секретарю ни с кем не соединять его по телефону, сухо произнёс:

— Что вас интересует?

— Расскажите, пожалуйста, о Варламове.

Паршин раскрыл папку с личным делом умершего, и потекли официальные округлые фразы. Схематично биография Варламова выглядела так: школа, институт, затем планомерное восхождение от мастера участка через все промежуточные начальственные должности до заместителя министра.

Заключительным аккордом прозвучало:

— Окончил народный университет марксизма-ленинизма, являлся активным пропагандистом. Идейно выдержан, в быту замечаний нет.

«Да, биография выглядит образцово-показательно, хоть сейчас в хрестоматию», — подумал Чикуров.

— Знаете, хотелось бы услышать, что он за человек? Ну, какой у него характер? — спросил следователь.

— Характер… — повторил замминистра, поглаживая лысый череп. — Какое теперь имеет значение? — Он вздохнул. — Кима Харитоновича нет, и копаться…

— Поймите, я не ради праздного любопытства! Варламов погиб при довольно загадочных обстоятельствах. Для установления истины все важно, все имеет значение! — убеждал Игорь Андреевич, жалея, что поспешил с бланком. Можно было оформить протокол и после.

— Говорите, загадочных? — переспросил Паршин.

— Вот именно, многое пока неясно. — Следователь демонстративно отложил ручку, как бы приглашая говорить «не для протокола». — Как давно вы знаете Кима Харитоновича?

— Давненько. С того времени, когда он ещё начальником СМУ работал. — Замминистра немного расслабился, откинулся на спинку кресла. — На него всегда можно было положиться. Если скажет «сделаю», то разобьётся в лепёшку, но своё слово сдержит. Никогда не ныл, не жаловался на так называемые объективные обстоятельства, что поставщики подводят и так далее. Держал подчинённых во! — Паршин показал крепко сжатый кулак. — Его подразделение всегда было в передовых. Ну, естественно, премии, дополнительные квартиры, путёвки в санатории, загранку и прочие блага. Зато уж с лодырями и разгильдяями не церемонился! Гнал взашей!

— Значит, имел недоброжелателей? — уточнил Чикуров.

— Недоброжелателей, — усмехнулся Паршин. — Мягко сказано! Тут премию урежешь или лишишь «тринадцатой зарплаты» — злобы не оберёшься. А если уволишь пьяницу или лентяя — враг на всю жизнь!

— Вы можете назвать кого-нибудь конкретно? — спросил следователь.

— Конкретно не знаю, — ответил Паршин. — Но что Варламову старались насолить, это факт. Анонимки строчили и министру, и в Совмин, и в ЦК, что, мол, груб. А стали проверять — просто требователен. И правильно: не будешь спрашивать с подчинённых, плана не видать как своих ушей. А план, как вы знаете, для нас закон!

— Ещё в чем обвиняли Варламова анонимщики? — продолжал расспрашивать Чикуров.

— Что с его ведома был принят объект, который не был закончен.

— Подтвердилось?

— К сожалению, да, — кивнул Паршин и добавил: — Но когда это было? Три года назад. Три! — поднял он палец. — Тогда почти все объекты сдавали подобным образом! Но не по своей воле, сами отлично знаете…

— Липа есть липа, — пожал плечами Игорь Андреевич.

— А у вас её мало было? — заметил с усмешкой Паршин. — Ходили в безгрешных. Прямо ангелы. А что теперь пишут о правоохранительных органах? Такого-то арестовали ни за что ни про что, такого-то, наоборот, освободили от наказания, а ему место в Сибири! А в Белоруссии и вовсе отчубучили: оказывается, расстреляли невиновного, а настоящий убийца продолжал гулять на свободе. — Он переложил личное дело Варламова с одного места на другое.

— Так что, уважаемый товарищ следователь, ещё не знаем, чья липа, как вы изволили выразиться, страшнее.

— Любой обман страшен, — согласился Игорь Андреевич. — И у вас, и у нас. Везде! Но продолжим о Киме Харитоновиче. За что ещё его критиковали?

— Ко всему цеплялись, — махнул рукой Паршин. — Что было и чего не было.

— И относительно женщин? — закинул удочку следователь, вспомнив сообщение из Южноморска, что погибший попал в какую-то историю с местной проституткой.

— Вы имеете в виду выступление инженера Золотухина на партсобрании? — задал встречный вопрос замминистра.

«Кажется, попал в точку», — понял следователь.

— Хотелось бы знать об этом подробнее, — сказал он.

— Пожалуйста, — откликнулся замминистра. — Хотя до сих пор не знаю, чем оно больше продиктовано, политической безграмотностью или же личной корыстью… Понимаете, коммунисты министерства собрались сразу после двадцать седьмого съезда партии. Собрались, чтобы послушать его делегата, нашего министра. Сообщение было очень интересное. Чрезвычайно! Что вам говорить, съезд исторический… Какие дебаты начались на собрании! Выступали страстно, ярко, полемически. И вдруг поднимается на трибуну Золотухин. Начал он тоже по существу, но потом такое понёс! Ей-богу, стыдно за него было. В зале росло возмущение, а секретарь парткома, который вёл собрание, вместо того, чтобы одёрнуть Золотухина, осадил тех, кто справедливо негодовал по поводу инсинуаций инженера.

— В чем именно выражались эти инсинуации? — уточнил Чикуров.

— Начнём с того, что один из самых главных вопросов перестройки — вопрос кадровый. Так?

— Разумеется, — кивнул следователь.

— Что требует партия? — патетически продолжал первый заместитель министра. — Смело выдвигать молодёжь, а также людей талантливых и компетентных. И между прочим, добавил бы я ещё — лично скромных. Да-да, это важнейшее качество для руководителя! И вот Золотухин прямо обвинил Варламова, что тот продвинул на должность замначальника отдела Стеллу Григорьевну Ростоцкую, а он, Золотухин, инженер-экономист с двадцатилетним стажем, уже восьмой год сидит на должности старшего экономиста. Видите ли, его возмущало, что Ростоцкая всего за два года прошла путь от технического секретаря до замначальника отдела! Но о том, что Стелла Григорьевна блестяще закончила заочное отделение института и получила диплом с отличием, Золотухин не обмолвился ни словом.

— Простите, — перебил Паршина Игорь Андреевич. — У кого была Ростоцкая техническим секретарём?

— У Варламова, у кого же! И эти недостойные намёки Золотухина не к лицу коммунисту. Выглядел некрасиво он, а не Варламов! Если уж говорить точно, то Стелла Григорьевна была переведена в отдел просто экономистом. В чем же вина Кима Харитоновича? Что у Ростоцкой голова на плечах? Что она знающий, энергичный работник? Кстати, куда более подходящий на должность руководителя, чем Золотухин! А назначили её заместителем начальника отдела потому, что прежний ушёл на пенсию. Поговорите с людьми в отделе — за Стеллу Григорьевну все проголосуют обеими руками!

— А кто курирует отдел?

— Я понял ваш вопрос, — сказал Паршин. — Не Варламов, другой зам.

— Ясно, — кивнул Чикуров. — Ну и что Золотухин?

— Ушёл из министерства, — сухо ответил Паршин. — Ким Харитонович, уверяю вас, тут ни при чем.

«Надо бы узнать, где теперь Золотухин, — подумал следователь. — Встретиться с ним необходимо. Не мешало бы также поговорить с Ростоцкой».

— Ещё вопрос, — продолжил Игорь Андреевич. — Каково материальное положение Варламова?

— Откуда мне знать? — удивлённо вскинул бровки Паршин. — Могу лишь сообщить вам, что оклад у него пятьсот рублей.

— А помимо оклада других доходов нет?

— Мне известно, что Ким Харитонович иногда выступал по радио, на телевидении. Писал по заказу статьи для газет и журналов.

— Вы имеете в виду гонорары? — уточнил следователь.

— Да, — подтвердил замминистра. — А почему, собственно, вы заговорили об этом?

— Потому что в его номере в гостинице обнаружили сто двадцать пять тысяч рублей, — спокойно ответил Чикуров.

— Сто двадцать пять тысяч?! — так и подскочил Паршин. — Нет, нет! Что-то не то!

— Да, — подтвердил Игорь Андреевич. — В чемодане лежали и в «дипломате».

— А чемодан и «дипломат» его? — все ещё сомневался Паршин. — Может, кто подменил? У меня однажды в аэропорту перепутали кейс. Жена открыла — и в обморок! Представляете, — хихикнул Паршин, — там была «неделька», ну, женские трусики, импортный набор, и прочие предметы дамского туалета.

— Увы, все принадлежало Варламову, — разочаровал собеседника Игорь Андреевич.

— А что, если это провокация? — высказал новое предположение Паршин. — Или вы исключаете?

— Почему же, — пожал плечами Чикуров. — Все может быть.

— Господи, сто двадцать пять тысяч! — не мог успокоиться замминистра.

— Я таких денег сроду в руках не держал, хотя ворочаю миллионами! На бумаге, естественно… Откуда они у Кима Харитоновича?

— Меня это тоже интересует, — усмехнулся Игорь Андреевич и задал очередной вопрос: — Скажите, с какой целью Варламов поехал в Южноморск?

— Служебная командировка.

— Это я знаю, Ким Харитонович указал в «листке прибытия» в гостинице. Я имею в виду, чем она вызвана?

— Время такое, Игорь Андреевич, новый стиль руководства, — ответил Паршин. — Раньше руководили, не выходя из кабинета. — Он кивнул на телефонные аппараты, выстроившиеся на столике у кресла. — Это были и глаза, и уши, и руки. А теперь надо быть в самой жизни, в самой гуще! Непосредственно там, где дело. А в Южноморске у нас важный объект — санаторный комплекс. По последнему слову науки и техники. Главное — все для целой семьи: и отдых, и лечение, и спорт. Даже учёба для детишек! Возглавляет стройку Блинцов. Можно сказать, один из наших маяков! Руководитель, на которого можно положиться закрыв глаза! Все шло отлично — перевыполнял, опережал график, переходящее Красное знамя не уступал никому. И вдруг — бац — полгода назад статья в газете «Труд»: Блинцов игнорирует профком, администрирует, зажимает демократию! Мы разобрались, Блинцов обещал учесть. А тут месяц назад снова выступил «Труд». Теперь уже фельетон. Главный герой — все тот же Блинцов! Вот мы и решили командировать Кима Харитоновича, чтобы разобрался. За мужика обидно, я имею в виду Блинцова: всего три года осталось до пенсии, подумал бы, как достойно уйти на заслуженный отдых, ан нет…

— Вы говорите, фельетон появился месяц назад?

— Да.

— А Варламов полетел разбираться только сейчас. Почему?

— И так еле вырвался, — вздохнул замминистра. — Дел — это что-то невообразимое! Ежедневно сидим до десяти — двенадцати ночи! Я уже не помню, когда в субботний день был с семьёй. Да и воскресенье частенько приходится прихватывать. — Он печально улыбнулся. — Не представляю, как ещё нас жены терпят!

— Раз уж вы заговорили о жёнах, семье… Как у Варламова в этом отношении?

— По-моему, все нормально, — немного помедлив, ответил Паршин. — Во всяком случае, никаких сигналов от жены Кима Харитоновича не поступало.

Ответ насторожил Чикурова: когда между супругами все хорошо, об этом говорят другими словами. Он хотел расспросить подробнее, но зазвонил телефон. Белый, с гербом Советского Союза.

Замминистра поспешно схватил трубку. Разговор был очень короткий, и, когда он закончился, Паршин сказал:

— Извините, больше не могу уделить вам ни минуты! — Он нажал клавишу селектора и приказал: — Машину!

— Хорошо, Сергей Иванович, — ответил секретарь.

Хозяин кабинета вышел из-за стола.

— До свидания, — сказал он, протягивая руку следователю.

— До свидания, — ответил Чикуров и добавил: — Если у меня возникнут ещё вопросы, я, с вашего разрешения…

— Да-да, — перебил Чикурова Паршин. — Звоните.

Игорь Андреевич вышел в приёмную. Настенные часы показывали без четверти семь.

«Жаль, рабочий день кончился, — расстроился он. — А так надо было бы встретиться сегодня с Ростоцкой…»

На всякий случай Чикуров спросил у секретаря замминистра, какой у Стеллы Григорьевны телефон.

— Внутренний или городской? — уточнила секретарь.

— Давайте оба.

Он все же набрал номер замначальника отдела — чем черт не шутит?

— Ростоцкая слушает, — раздалось в трубке.

Чикуров назвал себя и попросил разрешения зайти.

— Я вас жду, — сказала Стелла Григорьевна.

Её кабинет находился на самой верхотуре. Из окна разворачивалась панорама Москвы. Ростоцкой было лет тридцать. Не очень высокая, но стройная, ладная, она сидела за столом над ворохом деловых бумаг. Какие-то сметы, отчёты, гроссбухи…

— Извините, что я задерживаю вас в неурочное время… — начал было Игорь Андреевич после взаимного представления, но Стелла Григорьевна прервала его.

— О чем вы! — усмехнулась она. — Не помню уже, когда уходила в шесть.

— Так много дел?

— Дел мало, бумаг много, — вздохнула Ростоцкая. — И самое страшное — их количество растёт не по дням, а по часам!

— А как же борьба с бюрократизмом? — спросил Чикуров. — Вернее, с пресловутым бумажным девятым валом?

— Борьба сама по себе, бумажный вал — сам по себе, — снова усмехнулась Стелла Григорьевна. — Вроде говорим все правильно, принимаются нужные постановления, но что-то не срабатывает. — Она спохватилась. — Извините, вас конечно же интересует не это. Позвольте спросить, чем обязана визиту?

— Я расследую дело о гибели Варламова.

— Боже мой, просто не верится!

Стелла Григорьевна прижала ладони к лицу, некоторое время сидела так, не произнося ни звука, потом достала платок, промокнула им уголки глаз.

— Это ужасно! — сказала она дрогнувшим голосом. — И так несправедливо: погибнуть в расцвете лет. — Она закурила. — Ким Харитонович мог сделать столько полезного, хорошего! Скажите, как это произошло?

— Увы, — развёл руками Игорь Андреевич. — Пока неизвестно.

— Неизвестно? — удивилась Ростоцкая. — Странно… Я вчера смотрела фильм, там убийство раскрывают за сутки!

— Выходит, у меня ещё есть шансы, — невесело улыбнулся Игорь Андреевич. — Я принял дело к своему производству… — он посмотрел на часы,

— шесть часов сорок минут тому назад. И посему не будем терять драгоценные секунды.

Ростоцкая кивнула, мол, к вашим услугам. Но когда Чикуров достал бланк протокола допроса свидетеля, лицо у неё так же, как и у Паршина вытянулось. Но Стелла Григорьевна ничего не сказала, лишь насторожилась.

Следователь занёс её данные в протокол. Ростоцкой шёл тридцать первый год. Незамужняя.

— Давно знаете Варламова? — спросил Чикуров.

— Четырнадцать лет… Подумать только, почти половину сознательной жизни! Я ведь пришла к нему работать сразу после школы. Ким Харитонович был тогда начальником главка. А потом уже его назначили замминистра. Два последних года у него другая секретарша. А я — вот. — Она показала на стены кабинета.

— Что можете сказать о Варламове?

— Так он меня, можно сказать, в люди вывел! В институт заставил поступить! Прекрасный был человек, что и говорить. — Она снова вздохнула. — Партиец не на словах, а на деле. Принципиальный, требовательный. Но это, как вы сами понимаете, не всем нравится.

Когда Чикуров поинтересовался, что и кого Ростоцкая имеет в виду, она стала говорить об анонимках, о пресловутом партсобрании и Золотухине. Игорю Андреевичу пришлось выслушать почти то же, что он узнал от первого заместителя министра.

— Стелла Григорьевна, — спросил Чикуров, когда она замолчала, — вы, как бывший секретарь, видимо, довольно хорошо были осведомлены о жизни Кима Харитоновича. Скажите, могли его убить?

— Убить? — переспросила Ростоцкая. — За что?

— Подумайте… И если да, то кто?

— Даже представить себе не могу. Золотухин исключается. Вы не можете себе представить, как он переживал, что его занесло на том собрании! А кто другой — не знаю. Да и не верю…

Следователь осторожно спросил, известно ли ей, какие были отношения в семье Варламова. Ему показалось, что вопрос этот смутил Ростоцкую. Однако она быстро взяла себя в руки.

— Ким Харитонович, насколько я помню, никогда слова плохого не говорил ни о жене, ни о детях. Сам был очень внимателен и заботлив к ним. Настоящий муж и отец! — сказала Стелла Григорьевна. — Правда, относился к своим без лишней сентиментальности.

Затем разговор коснулся увлечений Варламова.

— Какие там увлечения! Работа отнимала у него все время и силы. Единственно, что он любил, так это водить машину. Заядлый автомобилист. Шутил, что в нем умирает классный автогонщик. Говорил, что за рулём отдыхает телом и душой.

— Когда же он успевал, если, как вы говорите, был донельзя загружен работой?

— Из дома — на работу, с работы — домой… У него была собственная «Волга» с форсированным двигателем.

— Но ему же полагалась персональная? — удивился следователь.

— Была персональная и два сменных шофёра, но Ким Харитонович ею не пользовался. Все считали, что чудит. Другие норовят за счёт государства, сами эксплуатируют да ещё их жены, дети. А Варламов даже в Совмин, ЦК или на объекты ездил на собственной.

— Что же делали его шофёры?

— Козла забивали, — ответила Ростоцкая и вдруг заволновалась. — Я думаю, эта страсть к быстрой езде и погубила его! Я как-то сидела с ним в машине, так столько страху натерпелась! Всю дорогу глаза закрывала!

Сообщение Ростоцкой было весьма важным.

«А может, это действительно явилось причиной несчастного случая?» — подумал Чикуров.

Он колебался, стоит ли затрагивать вопрос о тысячах, найденных в чемодане погибшего, и в конце концов решил не говорить об этом с Ростоцкой. Происхождение денег пока неизвестно, и в случае если они принадлежат кому-нибудь другому, на честь Варламова может быть брошена тень.

Памятуя о том, что «Жигули», в которых обнаружили тело замминистра, зарегистрированы в Барнауле, Чикуров спросил у Ростоцкой, были ли у Варламова там друзья или знакомые.

— По службе, видимо, были… Вернее, подчинённые. А что касается друзей, таких не знаю, — ответила Стелла Григорьевна.

Следователь закончил допрос, оформив его как положено. На улицу он вышел около девяти часов вечера.

Подъезжая к дому, Игорь Андреевич вдруг вспомнил звонок жены. Надя позвонила, когда его вызвал шеф, и Игорь Андреевич спешил.

— Постарайся сегодня не задерживаться, — только и успела сообщить жена.

Чикуров пообещал, но забыл про это. И теперь мучился, что не перезвонил домой и не узнал, для чего нужно было прийти с работы вовремя.

Когда Игорь Андреевич переступил порог своей квартиры, то в открытую дверь большой комнаты увидел праздничный стол.

— Наконец-то дедуля пожаловал! — раздался звонкий голос Нади.

Чикуров не понял, журит его жена или же искренне радуется. Он заглянул в комнату. За столом сидели родственники. Сын Нади Кеша, его жена Альбина, родители Альбины, а также тёща Игоря Андреевича Варвара Григорьевна. Чикуров поздоровался с гостями. Ему дружно ответили.

— Заждались вас, дорогой зятёк, — с ноткой осуждения произнесла тёща.

— Минуточку, только руки вымою с дороги, — сказал он.

Но тут поднялся из-за стола незнакомый человек, которого Чикуров видел со спины, и вышел в коридор. Прикрыв за собой дверь, незнакомец представился:

— Подполковник Кичатов Дмитрий Александрович, следователь по особо важным делам Главного следственного управления МВД СССР!

Он с каким-то особым удовольствием назвал свою должность и звание.

— Значит… вы? — несколько растерялся Игорь Андреевич, размышляя, как тот очутился в его доме. — Честно признаться, думал, что мы с вами увидимся только завтра.

— Понимаю, понимаю, — смутился Кичатов. — У вас торжество, а я…

— Нет, нет, я рад, что вы так оперативно разыскали меня, — успокоил его Чикуров. — Пойдёмте поговорим.

Чикуров заглянул во вторую их комнату — там спала Анжелика, девятимесячная внучка. В третьей, которую занимали Игорь Андреевич с женой, был страшный раскардаш. Оставалась кухня.

— Не возражаете, если мы тут уединимся? — открыл в неё дверь хозяин.

— Конечно, конечно, — закивал подполковник. — Я ведь почему у вас… Меня ввели в курс дела и сказали, что нужно срочно лететь в Южноморск.

— Совершенно верно, — подтвердил Игорь Андреевич, усаживая Кичатова на единственную табуретку, а сам устраиваясь на подоконнике.

— Я уже и билет взял… Вылет ночью, в четыре пятьдесят.

— Когда же вы успели? — удивился Чикуров.

— Приказ обо мне был подписан в шестнадцать сорок. В семнадцать двадцать мне сказали, что я включён в вашу следственно-оперативную группу. Я уговорил кадровика выписать удостоверение личности. А то как же? В командировке и без удостоверения! Совсем негоже.

— Это верно, — улыбнулся Игорь Андреевич.

— Ну я и помчался в кассу Аэрофлота. Потом звонил к вам в прокуратуру

— вас не было. Я решил сюда…

— Все правильно, — одобрил его действия Чикуров.

Игорь Андреевич приглядывался к коллеге, с которым ему предстояло работать. Дмитрию Александровичу было лет сорок. Высокий, широкоплечий. Над крупными, резко очерченными губами — густые усы, в тёмных волосах — седина.

Чикуров подумал, что пережить подполковнику, видимо, пришлось изрядно, отсюда и эта пороша на висках. Он вспомнил, с какой гордостью Кичатов представился следователем МВД СССР…

— Понимаете, когда я позвонил к вам домой, — продолжал оправдываться Дмитрий Александрович, — жена ваша и словом не обмолвилась, что у вас сегодня крестины внучки.

— Что? — округлил глаза Чикуров. — Какие крестины?

— Крестины, по-моему, бывают одни, — улыбнулся гость.

— Вот народ! — Чикуров соскочил с подоконника, нервно прошёлся по кухне. — Я думал, тёща пошутила, когда сообщила, что будет крестить Анжелику. Честное слово! Самое удивительное, что никто из родных не верит ни в бога, ни в черта!

— Выходит, вы и сами не знали? — спросил подполковник.

— В том-то и дело! Тоже мне, сюрприз преподнесли! — расстроился Игорь Андреевич.

Ему было страшно неудобно. Во-первых, потому что родственники не послушались его, во-вторых, — об этом узнал посторонний человек. И какое у него сложится мнение об Игоре Андреевиче, ещё неизвестно.

«Ладно, — взял он себя в руки. — Самое нелепое сейчас — это что-то объяснять, слать громы и молнии на голову тёщи или, не дай бог, оправдываться. Если Кичатов не лишён ума и деликатности, сам поймёт. А ежели дурак и ханжа, нечего перед ним бисер метать».

— Давайте лучше о деле, — сказал Чикуров. — Значит, перво-наперво по приезде в Южноморск свяжитесь с капитаном Журом из горуправления внутренних дел…

— Я с ним сегодня разговаривал.

— Ну, Дмитрий Александрович, вы прямо на ходу подмётки рвёте, — ухмыльнулся Чикуров. — И что поведал вам Жур?

— Есть кое-что новенькое. Красные «Жигули»-фургон, в которых нашли Варламова, принадлежат жителю Барнаула Привалову, администратору вокально-инструментального ансамбля «Крылья молодости».

— Самого Привалова отыскали?

— А он и не прячется, — усмехнулся подполковник. — Находится с ансамблем на гастролях в Западной Сибири, у нефтяников Тюмени.

— Странно, — покачал головой Чикуров. — Машина на берегу Чёрного моря, а владелец — за тысячи вёрст!

— Капитан Жур сказал, что он связался с работниками УВД Тюменской области, чтобы те выяснили, где сейчас ансамбль, и допросили Привалова.

— Ещё что?

— Неподалёку от того места, где утонул Варламов, был найден киноартист Великанов. Без сознания, с тяжёлой травмой черепа.

— Это тот, что снялся в картине «Выстрел на рассвете»? — уточнил Игорь Андреевич.

— Он, — подтвердил Кичатов. — Находится в реанимации. Врачи говорят, что состояние крайне серьёзное.

— Прекрасный актёр! Между прочим, он мне больше нравился на сцене, чем на экране. Вы не видели его в театре?

— Увы, Игорь Андреевич, в Москве я бывал наездами и на короткий срок. До театров, как говорится, руки не доходили.

— Надеюсь, наверстаете теперь? — улыбнулся Игорь Андреевич.

— В обязательном порядке. Жена моя завзятая театралка. Да и меня приохотила.

— Вместе перебрались? — полюбопытствовал Чикуров.

— Что вы, она с детьми ещё в Рдянске.

— Рады небось, что будут жить в столице?

— Как вам сказать… Лариса — жена — не хочет. В Рдянске у неё хорошая работа, авторитет. А вот мои сорванцы в восторге! Пацанята ещё, новизна привлекает. И перед сверстниками форсят. — При воспоминании о семье лицо Кичатова буквально засветилось. — А вообще у меня славная жена. Да и мальчишки… — Он вдруг застыдился своей откровенности, смущённо прокашлялся и сказал: — Вот такие новости из Южноморска…

— Какая же все-таки связь между гибелью Варламова и Великановым? — задал вопрос Игорь Андреевич не то себе, не то собеседнику.

Кичатов развёл руками.

— Ну что ж, Дмитрий Александрович, надеюсь, ваше присутствие в Южноморске поможет ускорить дело. Как только сориентируетесь на месте, тут же звоните. В прокуратуру, сюда — все равно. — Он посмотрел на часы. — Больше не буду задерживать, вам надо поспать хоть пару часов перед отлётом. Вы остановились в гостинице?

— Да, но как только взял билет, тут же рассчитался, — ответил Кичатов.

— Чемоданчик со мной. Сейчас поеду прямо на центральный аэровокзал, а там как-нибудь перекантуюсь…

Игорю Андреевичу стало неловко, что не может даже предложить раскладушку: её буквально некуда поставить.

— Вот черт! — взъерошил он волосы. — Рад бы вас оставить, но сами видите…

— Не переживайте, Игорь Андреевич, — принялся успокаивать Чикурова гость. — Все будет тип-топ! У меня железный организм: было бы где присесть, тут же задаю такого храпака, пушкой не разбудишь. В аэровокзале одно-то сиденье найду!

Вышли в коридор. Чикуров предложил посидеть за столом, но подполковник отказался.

— Такси возьмите, — посоветовал Чикуров.

Кичатов замялся.

— Взял бы с удовольствием, если… — Он виновато улыбнулся. — Если одолжите десятку.

— Ради бога! — полез в карман Игорь Андреевич.

— Понимаете, я ведь не успел получить в бухгалтерии под отчёт…

— Как? — рука Чикурова с красненькой застыла в воздухе.

— Смотался за билетом, вернулся в министерство уже в половине седьмого… Поэтому и лечу без командировочного удостоверения и денег. Обещали завтра же подослать.

— Тогда десять вам мало, — забеспокоился Игорь Андреевич. — Вот ещё четвертной, — присовокупил он к десятке двадцать пять рублей. — Хватит?

— Спасибо, вот так! — показал выше головы Дмитрий Александрович и спрятал деньги в бумажник.

Чикуров вышел с ним на улицу, помог поймать такси. Пожелав подполковнику счастливого полёта, Игорь Андреевич медленно побрёл назад.

«Все-таки Аэрофлот — это вещь!» — подумал Кичатов, когда огромный аэробус оторвался от взлётной полосы Внукова.

Самолёт, пробившись сквозь свинцовый слой туч, вырвался в светлое небо. И теперь уже солнце не отпускало их до самого Южноморска.

Через два часа «Ил-86» зашёл на посадку со стороны моря. Глядя на город, подковой расположившийся у подножья горы, Дмитрий Александрович вспомнил, как приехал в это райское место в первый раз. С тех пор минуло пятнадцать лет.

Взгрустнулось по тем прекрасным временам, когда он, ещё молоденький лейтенант милиции с такой же юной женой, прибыл в Южноморск в свадебное путешествие. Кто посоветовал им отправиться сюда, Кичатов уже не помнил. Деньги дали родственники, его и Ларисы. Однако провести медовый месяц среди пальм и кипарисов им не довелось: сбежали. Путёвки им достали на турбазу, причём в разные номера, ей — в женский, ему — в мужской. Это были огромные комнаты, где помещалось десятка полтора человек. О каком уединении могла идти речь! Они по вечерам бродили или сидели, обнявшись, в парке, словно влюблённые школьники. А когда их однажды пристыдили дружинники, терпение лопнуло: молодожёны плюнули на деньги, истраченные на путёвки, на всю эту ненужную им красоту, и махнули к родителям Ларисы в кубанскую станицу.

Ах, какие там были жаркие ночи! До сих пор он помнит запах свежего сена и яблок…

Через девять месяцев у Кичатовых родился первенец, Кирилл, названный в честь деда, отца Ларисы…

А лайнер уже подруливал к зданию аэропорта.

Когда вчера подполковник говорил с капитаном Журом, тот сказал, что обязательно встретит следователя. Дмитрий Александрович стал было отговаривать, но оперуполномоченный угрозыска и слышать ничего не хотел.

Кичатов вспомнил, как сам встречал коллег из Москвы, и подумал: теперь вот и он столичная шишка, надо привыкать…

Капитана Дмитрий Александрович узнал сразу по его же собственному описанию: чуть ниже среднего роста, коренастый, круглолицый, а глаза голубые-голубые, как у Ларисы. И даже «Известия» не надо было Виктору Павловичу держать в руках, тем более что у трапа, кроме Жура, никого не было.

Как только подполковник сошёл на землю и поздоровался с Журом, к ним подкатила «Волга» с антенной на крыше. Сели в машину и поспешили в город.

— Как долетели, Дмитрий Александрович? — вежливо поинтересовался капитан.

— Прекрасно! — ответил гость, любуясь изумительным видом, открывающимся по обе стороны шоссе.

— По телевидению передают, что в Москве погода неважная, — продолжал Жур.

— Отвратительная! — подтвердил Кичатов. — Прямо не верится, что где-то может быть солнце и лето! — показал он вокруг.

— Понежитесь немного в тепле.

— Да нежиться, собственно говоря, некогда. — Следователь дал понять, что «неофициальная часть» разговора окончена. — Как состояние артиста Великанова?

— Все ещё без сознания, — ответил Жур.

— Вы тогда, по телефону, в двух словах, а теперь, пожалуйста, расскажите подробнее, как его обнаружили, кто и где?

— Нашли его двое отдыхающих студентов. Между прочим, будущие медики. Парень и девушка поехали за город…

— Влюблённые, что ли? — полюбопытствовал Кичатов, вспомнив своё пребывание в Южноморске с молодой женой.

— Ну да! Решили уединиться, а место у Верблюда, как прозвали гору, для этого самое подходящее, — рассказывал Виктор Павлович. — Шли вдоль берега и увидели, что у самой кромки воды лежит человек. Подумали, пьяный. Присмотрелись — на голове кровь… Пульс бьётся… Парень остался с ним, а девушка побежала звонить в «Скорую» и по 02. Врачи и наши работники приехали очень быстро. Санитарка «Скорой» как увидела, так и закричала, что это же знаменитый артист! Действительно, в кармане у Великанова нашли паспорт, членскую книжку Союза кинематографистов, билет на самолёт Таллинн

— Москва — Южноморск. Ну, отвезли в больницу, в реанимацию, где он сейчас и находится.

— Когда Великанов прилетел сюда?

— Три дня назад.

— Где остановился?

— В том-то и дело, что мы обзвонили все гостиницы, пансионаты, санатории и турбазы, но нигде артист не значится в проживающих.

— Может, он снимал жильё у частника? Или к кому-то приехал?.. Должен же он где-то оставить вещи!

— В принципе — да, потому что при нем ничего не было. И денег в кармане — одна мелочь, что-то около рубля.

— А что, если его ограбили и бросили у моря?

— Не исключена и такая возможность, — ответил Жур.

— Почему он летел из Таллинна, а не из Москвы? — продолжал расспрашивать Кичатов. — Выяснили?

— Да, — кивнул Жур. — Великанов участвовал там в съёмках фильма. У режиссёра… — Он достал записную книжечку, глянул в неё. — У режиссёра Лежепекова.

— Ну и что тот говорит?

— Этот самый Лежепеков даже не знал, что Великанов полетел в Южноморск. По его словам, у артиста выпало несколько дней, свободных от съёмок, и он собирался полететь домой, в Москву.

— А очутился здесь… — задумался подполковник. — Как далеко его нашли от места, где выловили «жигуленок» с Варламовым?

— Метров двести, Дмитрий Александрович, не больше.

— Какая-нибудь связь прослеживается?

— Пока что чисто географическая, — ответил Жур и добавил: — Да, забыл вам сказать: вчера поздно вечером приехала жена Варламова с сыном, чтобы увезти гроб с телом. Хочу допросить её. Обещала зайти к нам в управление к шестнадцати часам. Не желаете с ней встретиться?

— Конечно, желаю! — откликнулся подполковник.

— И последнее, — как бы подытожил новости Жур. — Из Барнаула сообщили, что жена Привалова, владельца красных «Жигулей»-фургона, в настоящее время находится в Крыму. Не то отдыхает, не то лечится… У неё, понимаете ли, бесплодие, хочет заиметь ребёночка.

— Уточнили, где именно в Крыму она обосновалась?

— Пока нет, но местные товарищи обещали выяснить. Тут же дадут знать.

Машина уже въехала в город. Они направились прежде всего в гостиницу, в которой для подполковника был забронирован отдельный номер.

Гостиница была скромная, но уютная.

«Эх, мне бы такие апартаменты пятнадцать лет назад!» — подумал Кичатов, умываясь с дороги.

— Есть предложение, товарищ подполковник, — сказал Жур, изображая гостеприимного хозяина. — Давайте перекусим в буфете, а потом уж в управление.

— Принимается! — весело откликнулся следователь.

— Понимаете, рестораны ещё не работают, рано, — оправдывался капитан.

— Сойдёт и буфет, — успокоил его Кичатов.

Буфет располагался на этом же этаже, неподалёку от номера подполковника. Они взяли салат из помидоров, сосиски и чай. Но едва успели приступить к еде, как прибежала дежурная по этажу.

— Вы товарищ Жур? — обратилась она к капитану.

— Да, я, — ответил Виктор Павлович.

— Вас срочно просят к телефону.

Извинившись перед Кичатовым, старший оперуполномоченный пошёл к столу дежурной. Звонил начальник угрозыска майор Саблин. Прежде всего поинтересовавшись, прибыл ли следователь МВД СССР из Москвы, и получив утвердительный ответ, Саблин сказал:

— Слушай, Виктор Павлович, опять заявился писатель-фантаст. Это какой-то роковой человек! Представляете, опять невероятная история. Опять покойник! И покойник какой-то странный: на теле непонятная аппаратура, провода…

— Где же Зайковский обнаружил труп?

— Все там же, неподалёку от Верблюда, в пойме Чернушки.

— Та-ак! — протянул капитан. — И место тоже роковое… Мы с товарищем Кичатовым срочно жмём туда!

— Сначала подскочите к управлению, заберите писателя. Он вам расскажет подробности и укажет место.

Виктор Павлович вернулся в буфет. Услышав его сообщение, Кичатов решительно поднялся из-за стола, так и не закончив завтракать. Он забежал в свой номер, взял следственный чемодан, и они спустились к машине.

В управление домчались за считанные минуты. Прихватив Зайковского и двух понятых — молодого парня и женщину лет сорока по фамилии Маджидова, устремились к загородному шоссе, оглашая улицы сиреной.

Писатель был в тех же потёртых джинсах, ковбойке, с с биноклем на груди, но на сей раз без удочек. Он до сих пор находился в сильном волнении. Прежде всего Зайковский попросил спички. Водитель дал ему коробок.

— Из-за них, можно сказать, и произошло, — начал Марат Спиридонович, жадно затягиваясь дымом сигареты и возвращая спички.

— В каком смысле? — уточнил Кичатов.

— Понимаете, я снова удил сегодня с лодки. Клевало, как никогда! Только успевал снимать с крючка рыбу за рыбой… И вдруг захотелось курить. Взял сигарету в рот, полез за спичками, а в коробке последняя, да и та без серы. Не посмотрел утром, когда брал с собой. Ну, продолжаю я рыбачить, а сам время от времени на берег посматриваю. — Он дотронулся до бинокля. — Не появится ли кто. Вскоре увидел двух мужчин. Один с аквалангом, высоченный, а второй ему по грудь. Этот второй что-то объясняет аквалангисту и показывает в сторону моря…

— Вы далеко были от берега? — спросил Кичатов.

— Метров семьсот… А что?

— Ничего, — сказал следователь. — Продолжайте, пожалуйста.

— Аквалангист полез в воду. А у меня снова поклёвка. Подхватил я сачком, отменная рыбина попалась. Вот такая кефаль! — развёл в стороны руки Зайковский. — И рыбалку такую удачную жалко кончать, и курить все сильнее хочется. Глянул в бинокль, а на берегу уже трое. Причём, третий лежит на земле, а мужчина, что пониже, нагнулся над ним и вроде бы искусственное дыхание ему делает. Не по себе мне стало. Думаю, откуда взялся этот третий? И почему его откачивают? Словом, забеспокоился и погреб к берегу. Пока плыл, не видел, что там делается, а спрыгнул с лодки — тех двоих и след простыл.

— Как же так? — вырвалось у капитана.

— Я же грёб спиной к берегу и ничего не видел, — оправдывающимся тоном произнёс писатель. — Подбежал я к лежащему — сердце так и оборвалось: утопленник!.. Я побежал к шоссе…

— Почему вы решили, что он утонул? — задал вопрос следователь.

— Да я столько утопленников видел, не приведи господь, — вздохнул Зайковский. — Во время войны служил на Севере матросом. Там судов потопили

— не счесть! И немецких, и союзнических, которые везли нам грузы по ленд-лизу, и наших…

— А что за аппаратура на теле покойного? — спросил Кичатов.

— Откуда же я знаю? Провода какие-то, а на поясе что-то вроде патронташа, — ответил Марат Спиридонович. — Честно говоря, толком не рассмотрел, одно было на уме: как бы поскорее сообщить вам.

— И все же как вы думаете, куда исчезли те двое? И почему?

— Понятия не имею, — пожал плечами Зайковский. — Может, меня испугались?

— Возможно, — задумчиво кивнул подполковник. — А вы не заметили, машины или мотоцикла у них не было?

— На берегу не было. А вот на шоссе — не обратил внимания.

По рации, находящейся в машине, Кичатова вызвал начальник угрозыска Саблин. Дмитрий Александрович ответил.

— Товарищ подполковник, — информировал его майор. — на месте происшествия уже находится и охраняет его подвижная милицейская группа.

— Очень хорошо, — одобрил Кичатов, которого волновало, что место происшествия находилось без присмотра.

Вскоре они уже и сами были там. «Волгу» встретили лейтенант и сержант милиции, прибывшие ранее на «Москвиче» с надписью «ПМГ». Лейтенант доложил, что за время их пребывания на берегу никто не появлялся.

Следователь прежде всего сфотографировал труп с разных точек. Со всех десяти пальцев у него были сняты отпечатки.

Это был светловолосый молодой мужчина лет тридцати, не больше, отлично сложенный. На нем были просторные светлые брюки из хлопчатки, задранная до шеи синяя рубашка и носки. Обувь отсутствовала. И никаких документов.

С особой тщательностью Кичатов осмотрел странную аппаратуру. То, что Зайковский принял за патронташ, на самом деле являлось матерчатым поясом с завязками, обхватывающим талию покойного. В поясе имелось много кармашков с батарейками — элементами питания типа «316 УРАН», соединёнными между собой последовательно.

Дмитрий Александрович посчитал батарейки. Их было двести двадцать штук!

Когда стали осматривать брюки, обнаружили ещё два устройства. Одно, в левом кармане, походило на выключатель. Другое, в виде маленькой прямоугольной алюминиевой коробочки, окрашенной в серый цвет, было пришито изнутри к поясу брюк.

Третье устройство находилось в правом рукаве рубашки с внутренней стороны манжеты. Оно было смонтировано на латунной пластинке.

Примечательно, что все эти непонятные штуковины соединялись между собой многожильными кабелями разноцветных проводков с разъёмными устройствами в виде вилочек и иголок.

— Да, мудрёная аппаратура, — заметил капитан Жур. — Интересно, для чего она предназначалась?

— Может, это медицинская? — высказал предположение лейтенант. — Я слышал, сердечникам ставят.

— Ты наверняка имеешь в виду стимулятор сердца? — сказал Жур, у которого тесть был сердечник со стажем. — Но его вшивают прямо в тело, под кожу, вот сюда, — он показал на левую сторону груди.

— А что, если это шпион? — робко промолвил сержант.

Кичатов и сам подумал об этом. В любом случае следовало бы поставить в известность местное управление Комитета госбезопасности и пограничников.

— Чего на кофейной гуще гадать? — сказал Кичатов. — Тут необходимо заключение специалистов. А пока, не теряя времени, надо искать тех двоих: высокого аквалангиста и мужчину пониже. Вы их разглядели? — обратился он к писателю.

— В деталях, признаться, нет, — виновато ответил Зайковский.

— Ну хоть какие-нибудь приметы? — допытывался Жур.

— Аквалангист был в маске. А у второго брюки вроде коричневого цвета…

— Вроде или точно? — настаивал Жур.

Писатель беспомощно хлопал глазами.

Берег был устлан крупной галькой, и никаких следов обнаружить не удалось.

— Срочно займитесь поисками неизвестных, — сказал оперуполномоченному угрозыска Кичатов.

— Слушаюсь! — откозырял Жур. — Разрешите ехать?

— Конечно, — улыбнулся следователь, давая понять, что можно было бы обойтись и без такой официальщины. — А я дождусь судмедэксперта. И хочется ещё осмотреться вокруг…

Жур уехал на ПМГ. С ним отбыл и Зайковский.

Через несколько минут на «скорой» прибыл врач Дьяков, который уже был тут, когда обнаружили Варламова. Судмедэксперт и следователь приступили к осмотру трупа. На теле покойного не оказалось никаких повреждений.

— Пока можно предположить, что смерть наступила в результате утопления, — осторожно высказался Дьяков. — Но конечно же вскрытие покажет точно. — Он снял резиновые перчатки и спросил у Кичатова: — Ещё на что мне следует обратить внимание?

Дмитрий Александрович сам пока находился в затруднении, ибо картина гибели этого молодого мужчины была ему неясна.

— Помимо времени и причины смерти, то, что меня заинтересует, я сформулирую в постановлении о назначении судебно-медицинской экспертизы, — немного подумав, ответил Кичатов и добавил: — А постановление передам вам сегодня же, но немного позже.

— Добро, — кивнул врач.

Следователь спросил у него, не служит ли аппаратура на теле покойного каким-либо медицинским целям? Может быть, для контроля за деятельностью организма, как, например, у космонавтов?

— Не похоже, — ответил Дьяков. — Впрочем, судить не берусь.

«Надо будет сразу же отдать её в научно-технический отдел для исследования», — подумал Кичатов, упаковывая одежду и все это устройство в целлофановый пакет.

— Труп можно увезти в морг? — спросил судмедэксперт.

— Можно, — разрешил следователь.

На берегу остались только подполковник и понятые. Дмитрий Александрович предложил подвезти их в город, но немного погодя. Однако молодой человек отказался ждать и поспешил к шоссе. Ему, видимо, хотелось убраться отсюда поскорее, потому что обстановка сильно действовала на психику. А вот Маджидова согласилась подождать.

Кичатов неспешно прошёлся вдоль берега, постоял у Чернушки, чьи прозрачные буйные струи сливались со спокойной стихией моря.

Следователь огляделся. Горная речушка петляла по ущелью, терялась в густых зарослях деревьев и кустов. Зелень тут, на юге, была ещё пышная, почти не тронутая увяданием. Лишь орешины и платаны чуть просвечивали багрянцем.

«Да, загадочное место, — думал следователь, созерцая громаду горы, таинственно темнеющей неподалёку. — И почему её назвали Верблюд? Не очень-то и похоже. Может, нужно смотреть с другой точки?»

Он направился к поджидавшей его «Волге», поймав себя на мысли, что, если разобраться, ничего таинственного в этом уголке побережья нет и ощущение тревожности возникает лишь от тех загадок, которые предстоит разрешить следствию. А загадок хватало. Несколько сот тысяч, плавающих в воде, автомобиль в море с погибшим заместителем министра; и вот новая — утопленник, опутанный непонятной аппаратурой.

И никаких зацепок, никаких ниточек, указывающих на то, что же тут произошло в действительности.

Кичатов подошёл к машине. Понятая о чем-то оживлённо беседовала с водителем.

— Товарищ подполковник, — взволнованно обратился к следователю шофёр,

— вы только послушайте, что она рассказывает!

— Не верите, что ли? — обиделась Маджидова.

— Уж больно чудно! — почесал затылок водитель.

— А зачем мне врать? Зачем? — кипятилась женщина.

— Погодите, — успокоил её следователь. — Расскажите толком, в чем дело?

Его насторожило слово «чудно».

— Понимаете, рыбу я позавчера видела, — показала она в сторону ущелья.

— Много рыбы!

— В речке, что ли? — не понял Кичатов.

— На земле! В кустах! И даже на деревьях!..

Кичатов оторопело глядел на женщину. Водитель не выдержал, хихикнул.

— Если не верите, могу показать! Сами убедитесь, что ничего я не сочиняю!

Маджидова говорила так убедительно, что Дмитрий Александрович решил отправиться с ней.

— Далеко? — спросил он.

— Меньше километра.

С ними захотел пойти и водитель. Он запер машину, и небольшая процессия, возглавляемая Маджидовой, двинулась в глубь урочища.

— Я сюда приезжала за ягодами, — сказала Маджидова. — Кизил, шиповник… В этом году очень много тёрна…

И действительно они встретили заросли терновника, сплошь сизого от ягод.

Маджидова взяла в сторону от Чернушки. Когда они прошли по ущелью метров семьсот, она победно закричала:

— Пожалуйста, полюбуйтесь!

Кичатов глянул и остановился, поражённый: в зарослях шиповника блестели рыбёшки.

— Эге! — присвистнул водитель, нагибаясь и поднимая рыбу. Он понюхал её и сморщился: — Уже того, с душком…

— Два дня лежит! — темпераментно взмахнула рукой женщина.

— Может, рыба из Чернушки? Сколько до неё? — прикинул Кичатов.

— Метров пятьсот будет, — сказал шофёр и добавил: — Но рыба не из неё.

— Почему?

— Скумбрия, — улыбнулся шофёр недогадливости подполковника. — Она в море водится, а не в горных реках.

— Да, да, — смутился Кичатов от того, что попал впросак.

Они стали осматривать местность. Рыбы было немало. Потускневшая, уже начавшая тухнуть, она лежала в траве, между стволами деревьев, а отдельные зацепились за ветки кустов.

«Откуда она здесь? — недоумевал следователь. — Прямо чудеса, да и только!»

И вдруг он вспомнил, что читал в научно-популярном журнале о том, как один лондонец обнаружил в своём огороде рыбу, плескавшуюся в воде, бог весть откуда взявшейся между грядок. Более пятисот рыбин — таков был «урожай» удачливого жителя столицы Великобритании. Потом уже было установлено, что «небесный» подарок занёс на его огород смерч, пронёсшийся над Темзой, которая находилась более чем в двух милях.

А тут до моря было и того меньше.

Словно в подтверждение его догадки, водитель вспомнил случай, вычитанный им в газете. Но там был описан «дождь» из монет, принесённых издалека ураганом.

«Монеты, рыба — ещё куда ни шло, — размышлял Кичатов. — Но никакая стихия не в силах занести сюда автомобиль из Алтайского края».

Потратили часа полтора, чтобы определить границы, в пределах которых в ущелье была разбросана скумбрия.

— Смотрите, товарищ подполковник, что получается, — подытожил водитель. — Рыба лежит как бы полосой шириной метров в пятнадцать — двадцать и длиной метров сто. И ещё — морская растительность…

Действительно, в этой полосе, пересекающей Чернушку, находилась не только рыба, но в спутанной траве на земле темнели пучки засыхающих водорослей.

— И часто здесь у вас бывают такие сюрпризы природы? — спросил у своих помощников следователь.

— Случаются смерчи, — кивнул водитель.

— Ещё какие ураганы бушуют! — более эмоционально ответила Маджидова.

— Если вам нужно получить более полные сведения, поехали к синоптикам,

— предложил шофёр.

— Дельная мысль, — согласился Кичатов.

Но прежде чем отправиться к машине, он набросал схему, где прошёл смерч по ущелью.

Поехали в город. Сначала подбросили домой Маджидову, затем завезли одежду и аппаратуру с покойного в НТО, а уж потом побывали на местной гидрометеорологической станции.

Виталий Тарасович Сирбиладзе, начальник службы гидрометеорологии и контроля природной среды (так официально называлась его должность), услышав о находке возле Верблюда, стал благодарить Кичатова:

— Хорошо, что сообщили, товарищ следователь! Об этом смерче у нас никаких сведений нет!

— А что, были и другие? — поинтересовался Дмитрий Александрович.

— Да, неделю назад был ураган с другой стороны города, но не такой силы, — ответил Сирбиладзе. — Послабее.

— А очень сильные бывают?

— Конечно! Катастрофические, можно сказать! В прошлом году в декабре смерч нанёс такой удар порту, что трудно словами передать! — рассказывал Виталий Тарасович. — Портовые краны опрокинул. А каждый из них двести тонн весит. Представляете? Контейнеры разметал по причалу, словно детские кубики. Крыши с домов срывал, автомобили отбрасывал на несколько десятков метров!

— Автомобили? — переспросил Кичатов, у которого из головы не выходил «жигуленок» с барнаульским номером.

— Для урагана, какой был тогда, даже самосвал — все равно что игрушка!

— А жертвы были?

— Да, к сожалению, — вздохнул Сирбиладзе. — Я уж который год бьюсь, чтобы создать службу предупреждения стихийных бедствий, но никакой поддержки! Многие уверены, что подобные удары непредсказуемы и неизбежны! А я считаю, что нужно вести систематическое наблюдение за морем! Техника есть, нужно только с умом её использовать!

И начальник гидрометеослужбы развернул перед Кичатовым свои планы по искоренению трагических последствий смерчей и ураганов. Он был, по всему видать, болеющий за дело и знающий специалист, но, увы, не могущий пока сломать барьеры косности и предубеждения.

Выслушав его внимательно и посочувствовав, Дмитрий Александрович попросил Сирбиладзе составить подробную справку о прошедшем в районе Чернушки смерче с указанием времени прохождения, силы урагана и его направления.

— Сделаем, товарищ следователь, — пообещал Сирбиладзе, принимая официальный запрос. — Сейчас же пошлю туда людей.

— Если можно, побыстрее, пожалуйста.

— Не волнуйтесь, не задержим.

Попрощавшись, Кичатов поехал в горуправление внутренних дел. Жур только что сам прибыл туда: он занимался поисками неизвестных, которых видел Зайковский на берегу.

— Тяжёлый случай, — пожаловался капитан. — Ищу то, не знаю что! Ни единой приметы! Я уже опросил водителей загородных автобусов, таксистов… Это в случае, если те двое возвращались в город общественным транспортом. Но ведь они могли поехать и на своём авто или мотоцикле. Так?

— Так, — согласился следователь.

Он понимал, что повода для претензий к оперуполномоченному уголовного розыска у него нет: пока капитан действует оперативно и грамотно.

— Дмитрий Александрович, а что, если эти незнакомцы оказались там случайно? — спросил Жур.

— Случайно вытащили из воды мертвеца? — хмыкнул подполковник. — Ну, допустим… Но почему тогда они не сообщили о, мягко выражаясь, странной находке в милицию? Как это сделал Зайковский?

— Испугались… Кому охота, чтобы таскали? — дал своё объяснение капитан.

— Такое, конечно, возможно. Но, мне кажется, маловероятно. Поэтому прошу, Виктор Павлович, не ослабляйте усилий в их поиске.

— Само собой! — заверил Жур. — А у вас какие успехи? Что-то задержались вы возле Чернушки.

Кичатов рассказал о том, что ему удалось узнать. По реакции старшего оперуполномоченного Дмитрий Александрович увидел, что тот расстроен, подобные сведения скорее уж его, сыщика, хлеб, а не следователя.

Они не успели обсудить, имеет ли отношение смерч к трагическим событиям в районе устья Чернушки, так как пришла вдова Варламова. Допросили её в кабинете Жура.

Вероника Петровна, как выяснил из анкетных данных Кичатов, была на три года старше мужа. Но выглядела ещё более пожилой. Может, от того, что была крупная, высокая, с рублеными чертами лица. Женственного в ней было чрезвычайно мало. Она и профессию имела неженскую — технолог сталелитейного производства.

Вдова была в чёрном костюме и коричневой блузке. Выражение лица — больше суровое, чем скорбное. Во всяком случае, следователь не заметил той опустошённости и отчаяния, которые ему приходилось видеть у женщин, только что потерявших любимого человека. На вопрос Кичатова, зачем она прилетела в Южноморск, Вероника Петровна ответила:

— Чтобы отправить Кима Харитоновича в Москву.

— Неужели тут не нашлось никого, кто мог бы сделать это без вас? — заметил Дмитрий Александрович. — Женское ли это дело?

— А я считаю, что как раз-таки на вашего брата, мужчину, не очень-то можно полагаться, — сказала вдова без тени юмора и вообще каких-либо эмоций.

И она поведала Кичатову, сколько нужно приложить усилий, чтобы организовать отправку в Москву запаянного цинкового гроба с телом покойного. Это при том, что расходы по транспортировке берет на себя министерство, которое всячески способствует преодолению разного рода трудностей.

— Представляете, речь идёт о замминистра! А что бывает, когда простой смертный?

Следователь перешёл к тому, какой был у покойного круг знакомых по службе и вне её, почему Варламов очутился в автомобиле с барнаульским номером и что Вероника Петровна могла бы сказать об огромной сумме денег, найденных в чемодане её мужа.

Но, к удивлению следователя, вдова почти на любой поставленный вопрос отвечала: «Не знаю».

Дмитрий Александрович терялся в догадках: она действительно не осведомлена или это всего-навсего какая-то непонятная для следователя тактика? Обычно жены знают о своих мужьях больше, чем им положено, а тут…

Быть настойчивым мешали обстоятельства, в которых находилась Вероника Петровна. Подполковник решил прекратить допрос.

— Да, странная женщина, — сказал Жур, когда они остались одни. — Заметили, ни слезинки, ни вздоха по покойному?

— Может, умело скрывает своё горе, — пожал плечами следователь.

— Такое не скроешь, — покачал головой Виктор Павлович. — Не баба, а мужик в юбке, честное слово!

Кичатов вспомнил, что рассказал ему Чикуров о бывшей секретарше Варламова: молодая, стройная, миловидная.

«Да, — подумал он, — вполне возможно, что Золотухин прав: не за деловые качества двигал замминистра Ростоцкую вверх по служебной лестнице».

Старший оперуполномоченный отправился по делам, а подполковник позвонил в Москву Игорю Андреевичу. Они обсудили события сегодняшнего дня.

— Ваша версия, что оба покойника, найденные в море, жертвы смерча, весьма перспективна, — сказал Чикуров. — Работайте в этом направлении, но не забывайте и о других.

— Само собой разумеется, — ответил Кичатов. — Когда будете в Южноморске?

— Завтра. Билет уже в кармане. — Следователь прокуратуры назвал номер рейса.

— Тогда до встречи, — сказал Дмитрий Александрович. — Надеюсь, до вашего приезда не будет никаких сюрпризов…

— Я уже боюсь зарекаться, — засмеялся на том конце провода Чикуров.

Попрощавшись с ним, Кичатов позвонил в местное управление госбезопасности и сообщил о необычном утопленнике. Затем связался с руководством порта, где ему обещали выделить завтра катер с водолазом для обследования дна моря в районе устья Чернушки: вдруг там удастся обнаружить ещё кого из погибших или что-нибудь, проливающее свет на странные события последних трех дней.

После этого Кичатов наконец отправился в гостиницу.

Игорь Андреевич Чикуров оказался прав: нельзя было зарекаться от очередных сюрпризов.

Утром, в половине восьмого, подполковника Кичатова разбудил телефонный звонок Жура.

— Дмитрий Александрович, выезжаю за вами! — взволнованно сказал старший оперуполномоченный угрозыска.

— А что случилось? — спросил следователь, с трудом соображая, где он и что, так глубоко спал после бессонных сорока восьми часов.

— Опять вести с нашего злополучного места!

— И неужто снова наш роковой гонец Зайковский? — предположил Кичатов, окончательно сбрасывая с себя остатки сна.

— Нет, на сей раз дежурному по городу звонил спасатель из Дома творчества. Но по поручению Марата Спиридоновича. Ещё один труп обнаружен.

— Ладно, расскажете, когда приедете, — сказал Дмитрий Александрович. — А мне надо умыться, одеться.

— Буду через семь минут! — пообещал капитан.

Он постучался в дверь минута в минуту, как обещал.

— Так что же там произошло? — спросил Кичатов, когда они, перепрыгивая через несколько ступеней, спешили вниз по лестнице к выходу.

— Сегодня Зайковский отправился на рыбалку не один. Чувствовал, что ли… Взял с собой спасателя.

Они вышли из гостиницы, вскочили в милицейский «уазик».

— Сели наши рыбачки в лодку, отплыли от берега, — продолжил капитан. — И только закинули в воду удочки, как заметили утопленника. В одежде. Мужчина. Раздулся уже… Значит, утонул несколько дней назад. Как увидел Зайковский труп, за сердце схватился! Хорошо, у его напарника по рыбалке был с собой валидол, сунул Марату Спиридоновичу таблетку под язык. Тот еле в себя пришёл. А когда пристали к берегу, Зайковский заявил: хватит с меня покойничков, сейчас же упаковываю чемодан — и в Москву! А то, говорит, так недолго и самому загреметь в могилу или попасть в дурдом… «Скорую» вызвал и нам звонил уже один спасатель, без Зайковского.

— Нервы не выдержали, — заметил Кичатов.

— А чего вы хотите? Не знаю, у кого они могут выдержать: третий день подряд как ни вырвется, бедняга, на море рыбачить, так сплошные утопленники!

На сей раз «скорая помощь» прибыла раньше работников милиции. Врач был другой, не Дьяков. Он подтвердил, что смерть наступила несколько дней назад. На теле покойного были прижизненные ссадины, царапины, однако, по мнению врача, они вряд ли могли послужить причиной гибели этого мужчины лет сорока — пятидесяти. Установить его личность пока не удавалось, так как в карманах брюк и лёгкой синтетической курточки никаких документов не было.

— Очень полный был, — сказал доктор, когда они со следователем закончили осмотр и сняли отпечатки пальцев.

Кичатов поначалу его полноту отнёс за счёт того, что труп раздулся под воздействием газов.

Пообещав прислать постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы, следователь разрешил увезти покойного в морг. Машина «скорой помощи» уехала, а Кичатов и Жур ещё раз осмотрели берег, подходы к нему. Оба были крайне озабочены.

— Восемь лет служу в милиции, но такого не припомню. Фантастика! — в сердцах сказал Виктор Павлович.

— И все время служите здесь?

— Да, в Южноморске, — кивнул капитан. — Это же надо — сразу столько загадочных смертей!

— Но ведь смерчи были у вас и раньше, — напомнил Кичатов. — Местный бог погоды, Сирбиладзе, говорил мне, что в прошлом году, в декабре, во время стихийного бедствия погибло более десяти человек.

— Погибли, да, — подтвердил Жур. — Но тогда была ясность. И родственники сразу подняли тревогу. А вы обратили внимание, что никто, буквально ни один человек не забеспокоился, не заявил ни о вчерашнем, ни о сегодняшнем утопленнике?

— Но это как-то можно объяснить, — сказал Кичатов. — Все они, вероятно, приезжие.

— И все равно странно, — возразил капитан. — Ведь каждый приезжий где-то живёт, с кем-то общается. В санатории, пансионате или на частной квартире. И когда пропадает человек на несколько дней, об этом, как правило, сообщают.

— Пожалуй, вы правы, — согласился следователь.

— И ещё. Есть у меня одно соображение, но не знаю, стоит ли… — Жур покосился на Дмитрия Александровича.

— Давайте, давайте, выкладывайте, — подбодрил капитана следователь.

— А что, если смерч ни при чем? — спросил Жур.

— Вы хотите сказать, здесь, — Кичатов показал на море, — произошло другое?

— Вот-вот! Точнее, причина смерти этих троих другая?

— Вполне вероятно, — подумав, ответил Кичатов. — Я это допускаю. Авария, злой умысел… Или у вас есть более определённая версия?

— Есть, Дмитрий Александрович, — кивнул Жур. — Только вы не смейтесь… — Он смущённо кашлянул.

— Какой там смех, — серьёзно произнёс следователь. — Мы в таких потёмках, что любой лучик, любой проблеск… Ну, не стесняйтесь, как красная девица, — нетерпеливо подстегнул он Жура.

— А вдруг виноваты какие-нибудь газы или ядовитые испарения? — решился наконец Жур. — Может, читали о таком?

— Нет, — признался Кичатов. — А как это произошло?

— Понимаете, в окрестностях озера обнаружили более сорока погибших людей и множество трупов животных, — стал рассказывать капитан. — Сначала тоже не могли понять причину смерти. Вроде целые, невредимые… А когда пригласили специалистов, выяснилось, что под дном озера скапливаются вредные газы — двуокись углерода и другие. Они-то и убили вокруг все живое… Между прочим, случай этот не единичный. Подобная штука произошла и возле другого озера. Там масштабы катастрофы были ещё более внушительными — более полутора тысяч человек. А уж сколько погибло домашних и диких животных — не счесть!

— Постойте, постойте, а где это все случилось? — спросил подполковник.

— В Африке, — ответил капитан. — Первый случай у озера Монун, второй — у озера Ниос.

— Где Африка, а где Чёрное море!

— А вдруг и здесь нечто подобное?

— Ладно, дадим Сирбиладзе ещё одно задание: пусть проверит заодно и состав воздуха, — после некоторого размышления сказал следователь.

Их внимание привлёк катер, входивший в акваторию устья Чернушки. Когда он приблизился настолько, что можно было различить отдельные фигуры людей на его палубе, с судна рявкнула сирена и кто-то помахал рукой.

Кичатов посмотрел на часы: именно в это время обещали прислать сюда водолаза.

Он помахал в ответ.

С катера спустили шлюпку, и она ходко направилась к берегу.

Приехав утром на службу, Игорь Андреевич Чикуров прежде всего зашёл в здание Прокуратуры Российской Федерации, находящееся на Кузнецком мосту, чтобы уплатить партийные взносы. А уж потом направился в своё здание, располагавшееся между Петровкой и Неглинной; в нем и помещалась следственная часть прокуратуры республики.

На улице было промозгло, сыро. Чикуров втянул голову в плечи, прикрываясь воротником от пронизывающего ветра.

— Ты что, не слышишь?! — раздался сзади него знакомый голос.

Игорь Андреевич остановился, обернулся, его догонял коллега Вася Огородников, следователь по особо важным делам прокуратуры города Москвы. С Огородниковым он был знаком ещё со студенческой скамьи, оба учились на юрфаке МГУ.

— Привет! — протянул ему руку Чикуров. — Ну и погодка!

— Не говори! — Василий крепко ответил на пожатие.

— К нам?

— Да, — кивнул Огородников.

Нырнули наконец в подъезд здания прокуратуры, прошли в кабинет Чикурова. Игорь Андреевич чувствовал, что Васе непременно хочется кому-то излить душу — такой удручённый был у него вид. Обычно Огородников слова не скажет, чтобы не схохмить.

— Что ты, Васенька, невесел? — спросил Игорь Андреевич, вешая мокрое пальто на вешалку за шкафом. — Что ты голову повесил?

— С Петровки тридцать восемь нам передали дело. Поручили мне. Я ознакомился. На первый взгляд — проще пареной репы. Директор гастронома Цареградский брал взятки с заведующих секциями. Накрыли Цареградского с поличным, просто и надёжно: работники ОБХСС пометили купюры, вручили заведующим секциями, те дали деньги взяточнику. Их тут же обнаружили в столе директора. Свидетели, то бишь взяткодатели, уличили Цареградского полностью.

— И много брал? — уточнил Чикуров.

— По свидетельским показаниям — пятьсот рублей в неделю.

— От каждого?

— Нет, в общей сложности.

— Когда возбудили дело? — продолжал расспрашивать Игорь Андреевич.

— Летом.

— Выходит, совсем недавно? — Чикуров покачал головой. — Удивительные люди! Брать взятки сейчас, когда все накалены до предела… В газетах то и дело разоблачают руководителей торговли такого ранга!

— Если человек не способен ни на что, — перебил вдруг Огородников, — он способен на все!

— Что-то не понял, — уставился на приятеля Чикуров. — Ты имеешь в виду директора-взяточника?

— Нет, — ответил Огородников, — я имею в виду тех, кто даёт показания против него. А Цареградский, уверяю тебя, мужик с головой! Знаешь, из разряда неуживчивых! Причём неуживчивых с точки зрения тех, кто кричал: «Заменить меня некем!» А ведь и впрямь, рядом с такими «незаменимыми» деятелями, кроме подхалимов, ловкачей и хапуг, нет никого! Потому что очень далеко оттеснили они неуживчивых, кто не хотел мириться, как теперь говорят, с застоем и негативными явлениями в обществе!

— Погоди, ты хочешь сказать, что твой директор невиновен?

— Он категорически отрицает, что брал взятки, — ответил Огородников.

— А как же меченые деньги? — удивился Чикуров. — Показания заведующих секциями?

— Видишь ли, старик, нечестные люди умелее, — Вася поднял палец к потолку, — куда более умелее развивают средства подавления честности, чем честные развивают средства подавления бесчестности и непорядочности. Ты согласен?

— На все сто процентов!

— Отличный ответ! — обрадовался Огородников. — Впрочем, умно можно ответить лишь тому, кто умно спросил.

— От скромности ты не умрёшь, — усмехнулся Игорь Андреевич.

— Я умру от другого, — печально изрёк Василий. — От доверчивости… Понимаешь, я поверил Цареградскому! И вот — результат…

Следователь прокуратуры города вытащил из кармана газету и протянул Чикурову.

Весь подвал в ней занимал фельетон.

Игорь Андреевич пробежал его глазами. Суть сводилась к тому, что в то время, когда «партия, государство, народ объявили беспощадную войну таким уродливым явлениям, как хищения и взятки», следователь Огородников «взял под защиту» пойманного с поличным директора гастронома Цареградского. Более того, человек, призванный стоять на страже закона, не щадя сил бороться с преступностью, выпустил вышеупомянутого Цареградского на свободу и (неслыханная вещь!) настаивает, чтобы его восстановили в должности директора гастронома.

Прочитав фамилию автора, Чикуров присвистнул:

— Смотри-ка, жив курилка!

— Ты о ком? — спросил Огородников.

— О фельетонисте.

— Откуда ты его знаешь?

— Мелковского? Да он проходил года три тому назад по одному делу, которое я расследовал. Ты, наверное, помнишь, о нем писали — махинации в березкинском объединении «Интеграл»; убийство директора, покушение на самоубийство главврача…

— Да-да, — кивнул Василий Лукич, — припоминаю. Какая-то афёра с лекарственным препаратом, так?

— Совершенно верно, — подтвердил Чикуров. — …Баурос… назывался. Что-то вроде прохладительного напитка, а выдавали чуть ли не за эликсир жизни! Мелковский был в этой шайке как бы пресс-агентом. Рекламировал «чудодейственные» качества «Бауроса» в газетах, по радио, на телевидении и в кино, за что и получал щедрые вознаграждения. Ему даже оплачивали персональную машину в Москве, снимали особняк. Короче, этот писака сыграл не последнюю роль в одурачивании десятков тысяч людей!

— Кем он проходил в деле? — полюбопытствовал Огородников.

— Я собирался предъявить ему обвинение, но меня одёрнули: Мелковского, мол, трогать нельзя.

— Кто одёрнул?

— Сверху, — ответил Игорь Андреевич и, заметив на лице приятеля усмешку, вздохнул: — Ты даже не можешь себе представить, с каких высот вступились за Мелковского! Уж на что Вербиков не робкого десятка, но и тот спасовал.

Чикуров глянул на дату — газета была вчерашняя. От Огородникова это не ускользнуло.

— А сегодня уже вызвали на ковёр к… — Василий Лукич назвал одного из замов прокурора республики. — Что он за мужик? Крутой?

Чикуров не успел ответить — в дверь заглянули.

— Разрешите, Игорь Андреевич?

— О, конечно, конечно! — Чикуров поднялся со своего места, чтобы поприветствовать Яна Арнольдовича Латыниса.

Они встретились как старые приятели. Огородников заспешил, пора было идти к начальству.

— Выше голову, старик! — подбодрил его Чикуров.

— Опасно. Если не споткнёшься о порог, то уж непременно расшибёшь лоб о притолоку, — сострил напоследок Огородников.

Когда они остались одни, Чикуров забросал оперуполномоченного вопросами о житьё-бытьё. Они не виделись с тех пор, как вместе расследовали дело о березкинском объединении «Интеграл». Майор поначалу был сдержан: видимо, на его психику давил кабинет. Но мало-помалу Латынис расковывался, и вскоре они уже беседовали совсем как тогда, в дни совместной работы.

— Смотрю, вы вроде бросили курить? — обратил внимание Латынис. — Прежде, помнится, смолили одну за другой.

— Уже сорок четыре дня не смолю, — посмотрев на календарь, ответил Игорь Андреевич.

— Решились все-таки? — порадовался за следователя Ян Арнольдович. — Поздравляю!

В дверь постучали. Игорь Андреевич глянул на часы.

— Это, наверное, Золотухин, — пояснил он Латынису. — Как раз по южноморскому делу… Войдите! — крикнул он.

В кабинет робко вошёл мужчина лет сорока пяти. Действительно, он оказался бывшим старшим инженером-экономистом одного из отделов Министерства строительства.

— Присаживайтесь, — предложил ему следователь, представив Яна Арнольдовича как участника следственно-оперативной группы.

Золотухин устроился на краешке стула и сложил руки на коленях.

«Словно набедокуривший школьник, вызванный к завучу», — подумал о свидетеле Чикуров.

Он был несколько озадачен: ожидал, что инженер из породы напористых, смельчаков и горлопанов (выступить на собрании против замминистра!), а Золотухин вёл себя тише воды, ниже травы.

Игорь Андреевич поинтересовался, почему и как инженер ушёл из Министерства строительства. На вопрос «почему» Золотухин предпочёл не отвечать, а вот насчёт «как» буркнул:

— По собственному желанию.

— Что, на новом месте условия лучше? — допытывался следователь.

Золотухин стал бормотать что-то про «спокойную жизнь».

— А в зарплате выгадали или наоборот? — задал вопрос Чикуров.

Допрашиваемый с трудом признался, что ставка на новой работе у него ниже на сорок пять рублей.

«Клещами нужно тянуть каждое слово!» — терял терпение следователь. Он не понимал, чего или кого боится Золотухин.

Однако постепенно Чикуров стал приходить к мысли, что не только, а вернее, не столько страх диктует поведение инженера: тут скорее уж имело место разочарование.

— Эх, товарищ следователь, товарищ следователь, — тяжело вздохнул Золотухин. — Неужели вы сами не понимаете, что со мной произошло? Конечно, в том, что мне пришлось уйти из министерства, виноват я сам! А почему? Начитался, дуралей, газет, поверил… Смело, мол, идите в бой против бюрократов, самодуров-администраторов и прочих ретроградов и перерожденцев! Вот я и сходил! А чем все кончилось? «Ушли» меня с должности! Элементарно расправились. — Глаза у него сузились, на секунду в них сверкнул гневный огонёк. — Я б всех этих журналистов, подстрекающих честных людей идти на медведя с десертным ножичком…

Но инженер не договорил, какую кару обрушил бы на газетную братию. Он только махнул рукой и снова сник. Игорю Андреевичу, как говорится, крыть было нечем. Следователь понял: Золотухин не из тех, кто будет мстить человеку, навредившему ему по службе, — слишком интеллигентен и робок.

Он закончил допрос и отпустил свидетеля. А тот и не скрывал своей радости, что можно поскорее покинуть это заведение.

Оставшись с Латынисом, Игорь Андреевич ввёл его в курс дела.

— Значит, вы летите в Южноморск, — сказал Ян Арнольдович. — А что делать мне?

— Пока поработайте в Москве, — сказал Чикуров. — Задание у вас следующее: откуда у Варламова могли быть такие деньги? И не только деньги. Перстень, который нашли в его «дипломате», — очень редкая и ценная вещь.

— Понял, — кивнул оперуполномоченный угрозыска.

— И вообще соберите как можно больше сведений о заместителе министра… Второе: киноартист Великанов. С чего это он поехал в Южноморск? Знаком ли с Варламовым? — Игорь Андреевич посмотрел на часы. — К сожалению, более обстоятельно поговорить не удастся. Но мы будем созваниваться. Идёт?

— Разумеется, — пообещал Латынис.

На этом они простились.

В Южноморск Чикуров попал впервые. По службе бывать не приходилось, а отдыхать на таких многолюдных, суматошных курортах он разлюбил с тех пор, как однажды провёл отпуск в путешествии по северу европейской части России, которым был просто очарован.

В аэропорту Игоря Андреевича встретил Кичатов. И только они сели в «Волгу», предоставленную горуправлением внутренних дел, подполковник с ходу огорошил следователя прокуратуры.

— Ещё один труп…

— Помимо того, что нашёл сегодня в воде Зайковский? — уточнил Чикуров.

— Да. Водолаз обнаружил.

— Причина смерти? Кто он, что? — забросал коллегу вопросами Игорь Андреевич.

— Скорее всего — утонул, как и другие, — ответил тот. — Мужчина лет пятидесяти пяти, высокий, с бородой. В кармане куртки — членский билет Союза художников СССР.

— Значит, личность установили?

— Увы, — развёл руки Кичатов. — Ни фамилии, ни имени-отчества разобрать не удалось: размыло водой. Но, слава богу, есть фотография, переснимем, увеличим и пошлём в Москву, в правление Союза художников. Там-то уж должны опознать.

— Это надо сделать как можно быстрее!

— Завтра же, — ответил подполковник.

— Ещё что-нибудь водолаз нашёл?

— Нашёл, — кивнул Кичатов. — Спортивную сумку. Импортную, «Адидас». А в ней — около пяти тысяч рублей.

— Так, — встрепенулся Игорь Андреевич. — Опять деньги… И в каких купюрах?

— В основном сотенные и пятидесятки.

— В сумке больше ничего не было?

— Бритвенный прибор, голландский «Шик». Ну, соответственно принадлежности для бритья — пачка лезвий, помазок, крем. Блок московских сигарет «Ява» в мягкой упаковке. Все, конечно, размокло. И ещё том из Собрания сочинений Достоевского. В нем два романа: «Записки из Мёртвого дома» и «Игрок».

— Какой-нибудь подписи или экслибриса на книге нет? — спросил Игорь Андреевич.

— Нет, все страницы чистые.

— Чья сумка, выходит, неизвестно, — не то вопросительно, не то утвердительно произнёс Чикуров.

— Выходит так, Игорь Андреевич, — ответил Кичатов.

Дорога пролегала почти по самой кромке морского берега. Следователь прокуратуры задумался, глядя на ленивые барашки волн, с шипением накатывающихся на гальку.

— Четыре покойника! — нарушил наконец он молчание. — И все в одном месте.

— И автомобиль, — напомнил подполковник.

— Послушайте, Дмитрий Александрович, неужели это мог натворить смерч?

— спросил Чикуров.

— Другого объяснения, увы, нет. Буквально два часа назад я снова беседовал с Сирбиладзе.

— Местным начальником гидрометеослужбы?

— Да. Он такие сведения привёл, в которые даже трудно поверить! Стоит, к примеру, на пути смерча дом. Прошёл смерч — и нет дома! Разметало по щепочкам. Или такие случаи: попадёт курица в полосу смерчевого вихря, так в мгновение ока становится голенькая, словно её ощипали.

Чикуров представил себе подобную курицу и не смог сдержать улыбку.

— Факт! — горячо заверил его Кичатов. — Это не анекдот! Да что там курица! Знаете, что бывает здесь, на побережье? Смерч как насосом затянет в свою воронку огромное количество воды и перебрасывает в предгорья. — Он показал на поросший лесом хребет. — А оттуда вода бешеным потоком несётся вниз и сметает на своём пути буквально все!

— И часто такое случается?

— Катастрофические случаи бывают, конечно, нечасто, — ответил Кичатов.

— Однако подобное произошло в районе Сочи-Мацестинского курорта осенью тысяча девятьсот семьдесят пятого года… И ещё в конце лета восемьдесят пятого года, в районе Лазаревского.

— А самое последнее, значит, в районе Чернушки? Так?

— Да. Как установили работники южноморской гидрометеослужбы, смерч пронёсся около шести часов утра с двадцать первого на двадцать второе октября. То есть три дня назад… Помните, я вам рассказывал про рыбу в кустах?

— Конечно.

— Так вот в том месте смерч и обрушил на землю буквально водопады! Сила вихря, по-видимому, была велика…

— Почему по-видимому? Разве точных сведений нет?

— Понимаете, более полную картину происшествия Сирбиладзе обещал представить через день-другой, — пояснил Кичатов. — В официальной справке.

— Ясно, — кивнул Чикуров. — Давайте подъедем к устью Чернушки. Хочу осмотреть то место.

— Пожалуйста.

И подполковник дал команду водителю везти их к Верблюду.

— Ну а что женщина, которая звонила в номер Варламова, когда там проводился обыск? — продолжал расспрашивать коллегу Игорь Андреевич.

— Женщина… — хмыкнул Кичатов и зло добавил: — Язык не поворачивается называть так это чудовище!

Чикуров удивлённо вскинул брови: Дмитрий Александрович все время был сдержан и вдруг…

— Извините, Игорь Андреевич, — спохватился Кичатов. — Знаю, надо быть объективным, стараться без эмоций.

— Это на допросах, — улыбнулся Чикуров. — А между собой, я считаю, наоборот. Страсти, они помогают. И что же вас так возмутило?

— Лучше по порядку…

— Давайте, — кивнул следователь прокуратуры.

— Фамилия Елизаветы Николаевны Тимофеева, — продолжал. Кичатов. — Тридцать три года, а выглядит на все пятьдесят! На лице прямо-таки светятся все пороки, которыми она обладает. А их куда как много! Проститутка, воровка, фарцовщица, сводница, шантажистка!

— Ничего себе букетик! — усмехнулся Чикуров.

— А все началось ещё со школы, — рассказывал Дмитрий Александрович. — Чуть ли не с пятого класса. Ставила мальчишкам-воздыхателям условие: хочешь поцеловать, купи эскимо на палочке или поведи в кино. Немного подросла, и кино и мороженое её уже не устраивали, а подавай кафе или ресторан. В шестнадцать лет она впервые отдалась за деньги. Ну и пошло-поехало! Причём Елизавета Николаевна быстро сообразила, что импортные шмотки, до которых была страсть как охоча, легче всего заполучить у «фирмачей» — так на их жаргоне звались иностранцы. И Тимофеева превращается в «путану».

— Это ещё что за птица? — удивился Игорь Андреевич.

— Проститутка, отдающаяся иностранцам. За валюту и за тряпки. Ничем не брезгуют: пиво в банках, печенье, сигареты. Лишь бы не наши. Между прочим, на французском языке «путана» — шлюха.

— И тут страсть к иностранщине, — усмехнулся Чикуров.

— А как же! Короче говоря, в восемнадцать лет у Тимофеевой родилась дочь Светлана. А через пару лет Тимофеева попадает в колонию: обворовала иностранца. Воспитанием дочери занималась родственница, не то бабка Елизаветы Николаевны, не то тётка. После освобождения Тимофеева пытается вернуться к прежней профессии, но, увы, колония — не курорт, да и прежняя бурная жизнь сделала своё: нет былой свежести, красоты, фигура расплылась. В общем, с молодыми «путанами» она уже не могла тягаться. А честно зарабатывать деньги ой как не хотелось! Тимофеева занялась фарцой, валютными махинациями и сводничеством. Ну и погорела, конечно. Снова суд, нары, тюремная баланда.

После третьего срока она вышла на волю всего полгода назад. Видит, дочь подросла. К сожалению великому, яблоко от яблони упало совсем рядышком… Елизавета Николаевна стала её наставницей по части проституции…

— Погодите, Дмитрий Александрович, — перебил коллегу Чикуров. — Если Тимофеевой сейчас тридцать три, то сколько же её дочери?

— В том-то и дело, что девчонке всего пятнадцать лет! — Кичатов поморщился, словно от зубной боли.

— Да-а! — вырвалось у Чикурова. — Прямо не верится. Чтобы мать свою несовершеннолетнюю дочь толкала на панель!

— Вы послушайте, чем они занимались, — продолжил подполковник. — Елизавета Николаевна подыскивала для дочери клиентов. А глаз у неё намётан, старалась подобрать из тех, у кого тугая мошна. Но в основном охотилась за пожилыми мужчинами, занимающими высокое положение. У Тимофеевых было два варианта, как выудить денежки. Первый: Светлана завлекала любителя молоденьких девушек на специально снятую для этого квартиру. Когда клиент входил в раж, появлялась мамаша. Она разыгрывала оскорблённую честь, совала под нос метрику дочери, грозилась ославить, подать в суд и так далее. Короче, доводила клиента до шокового состояния. И тут, как говорится, Елизавета Николаевна брала его голыми руками — требовала компенсации. Если у клиента не было с собой соответствующей суммы, заставляла писать расписку.

— Какая такса?

— В зависимости от достатка и положения жертвы. Обычно десять тысяч. Иногда — больше, если чувствовала, что клиент особенно перепуган и готов на все.

— А второй способ?

— Светлана шла с клиентом в гостиницу. Потом, ублажив его, напоив, забирала документы и поминай как звали! На следующий день в номере раздавался телефонный звонок. Елизавета Николаевна угрожала, предлагала встретиться, требовала в обмен на документы деньги. Словом, как в случае с Варламовым. Здорово все рассчитала, бестия! Клиенты выкладывали требуемую сумму как миленькие.

— Психолог, — усмехнулся Игорь Андреевич. — Но каким образом ей удалось подцепить Варламова?

— Понимаете, тут замешан Блинцов, управляющий местным строительным трестом.

— А, тот самый герой газетного фельетона! — вспомнил Чикуров разговор с замминистра строительства Паршиным.

— Он самый, — кивнул подполковник. — Блинцов, видимо, во что бы то ни стало хотел угодить Варламову. Управляющему трестом порекомендовали Тимофееву как поставщицу девочек. Он сам лично привёз Светлану в гостиницу «Прибой». Так сказать, преподнёс шефу на блюдечке с голубой каёмочкой. Представляете, сунул девчонке двести пятьдесят рублей и обещал дать ещё, если Варламов останется доволен. Бедняга не знал, какую свинью подложил он начальнику!

— Вы что, допросили Блинцова?

— К сожалению, пока нет. Его срочно вызвали в министерство, он улетел вчера вечером в Москву, — ответил Кичатов. — Ну а в номере у Варламова все происходило по наезженному сценарию: Светлана ублажила его, подождала, пока он заснёт, а около полуночи покинула гостиницу, не забыв прихватить документы заместителя министра.

— Какого числа это было?

— Двадцатого октября, — ответил Кичатов. — В тот же день, когда Варламов прилетел в Южноморск.

— А через сутки прошёл смерч, — задумчиво произнёс Чикуров. — Как вы думаете, мать и дочь имеют какое-нибудь отношение к гибели Варламова?

— Скорее всего — нет. Обе Тимофеевы до этого не знали Кима Харитоновича. И общих знакомых не имели.

— А Блинцов? — напомнил Чикуров.

— Я же говорю: Блинцова свели с этой бандершей-мамашей буквально за несколько часов до того, как состоялось свидание Светланы и Варламова в его номере. И потом, Игорь Андреевич, сами подумайте, какая выгода Тимофеевым в смерти Варламова? Они хотели получить с него свои десять тысяч. И то, что Елизавета Николаевна полтора дня названивала в гостиницу заместителю министра, подтверждает её знакомая. Более того, уходя из номера, Светлана могла бы прихватить не только документы, но и деньги! Вон сколько их было в чемодане и «дипломате»!

— А может, она и взяла какую-то сумму, — пожал плечами Чикуров. — Мы же не знаем, сколько денег было до её прихода.

— Логично, — согласился Кичатов. — Пока этот вопрос будем считать открытым. Я попрошу Жура проверить. И уж коли мы заговорили о деньгах, обнаруженных в номере Варламова… Любопытная штука получается…

— Что там ещё, — насторожился Чикуров. — Опять какая-нибудь закавыка?

— Угадали, — кивнул подполковник. — Начнём с «дипломата». Как вы знаете, в нем находилось пятьдесят тысяч рублей…

— И перстень, — напомнил Чикуров.

— Так вот: на ручке «дипломата» имеются отпечатки пальцев Варламова, а на купюрах таковых не обнаружено. На перстне тоже.

— Вы хотите сказать, он к ним не прикасался?

— Совершенно верно. Значит, считал эти пачки с купюрами и положил «дипломат» другой человек. Как и перстень.

— Это действительно любопытно, — задумался Игорь Андреевич. — Выходит, деньги заместителю министра кто-то передал. Интересно, кто, за что и когда?

— За что и когда — пока совсем ещё неясно, — сказал Кичатов. — А вот кто… Видите ли, Игорь Андреевич, на деньгах и на перстне имеются отпечатки пальцев, которые идентичны тем, что обнаружены и на ручке «дипломата» вместе с варламовскими пальчиками. Можно предположить, что именно этот человек набил «дипломат» купюрами, положил туда перстень и передал заместителю министра.

— Остался чистый пустячок, — усмехнулся Чикуров. — Установить, кому они принадлежат.

— Установим я думаю, — не среагировал на тон следователя прокуратуры подполковник. — Хотя совсем нет уверенности, что это имеет отношение к происшествию в районе Верблюда.

— Вполне возможно, — согласился Чикуров.

— Но, как вы выразились, закавыка этим не исчерпывается, — продолжал Кичатов. — Денежки в большом жёлтом чемодане тоже с каким-то секретом. Вернее, с запашком…

— В переносном смысле? Вопреки поговорке, что деньги не пахнут?

— Эти семьдесят пять тысяч из варламовского чемодана пахнут в прямом смысле слова.

— И чем же? — заинтересованно оживился Чикуров.

— Плесенью.

— Вы же говорили, что они совершенно новенькие!

— В том-то и дело, купюры совершенно новые! А выпущены в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, то есть несколько лет назад. И сложены так, что номера на банкнотах идут по порядку. А на запах обратил внимание капитан Жур. И эксперты установили, что купюры действительно покрыты плесенью. Видимо, долгое время находились где-то в сыром месте. Главное, что эти деньги не были в употреблении все эти годы!

— Интересно, кто же держал их в чулке? — задумался Чикуров.

— Мало ли у кого они были! Может быть, у жулика, спекулянта, взяточника. Ну, кто скрывает нечестные доходы. Мне кажется, важнее ответить на вопрос «почему?», — многозначительно произнёс подполковник.

— Нужно послать запрос в ваше ведомство, то есть в Главное управление уголовного розыска министерства, — понял коллегу Чикуров.

— Уже, — кивнул Кичатов. — Я попросил пройтись по давним делам. Чтобы особое внимание обратили на нераскрытые случаи ограбления банков, сберкасс, кассиров, учреждений, инкассаторов.

— Отлично! — одобрил его действия Игорь Андреевич. — Ну, надеюсь, на сегодня сюрпризы исчерпаны?

— Не исчерпаны, — улыбнулся подполковник. — Но — последний… В затонувшей машине, в которой был Варламов, находилось запасное колесо. Так вот, в камере были запрятаны двести пятьдесят тысяч рублей и наркотики.

— Четверть миллиона! — округлил глаза Игорь Андреевич. — Прямо наваждение какое-то: деньги, деньги, везде деньги — на воде, в номере у Варламова, в чьей-то сумке «Адидас», а теперь нате вам, в запаске! Эти-то двести пятьдесят тысяч кому принадлежат — владельцу «Жигулей» или Варламову? — Чикуров вдруг загорелся. — Дмитрий Александрович, а может, разгадка связана с наркотиками? Вокруг этой заразы порой такие страсти бушуют! И деньги вращаются огромные.

— Вот у меня голова прямо-таки забита всякими версиями, — признался Кичатов. — Вплоть до того, что, возможно, замешана контрабандная пересылка.

— Он кивнул на море. — За нашей акваторией — воды чужой страны.

— И это предположение придётся отрабатывать, — согласился Чикуров.

— Ну вот, мы и приехали, — показал на залитую вечерним светом гору, похожую на двугорбого верблюда, Кичатов.

Водитель остановил машину. Следователи осмотрели берег моря в устье Чернушки, где развернулись трагические события последних трех дней, поднялись по ущелью. Протухшая рыба, выброшенная смерчем, собрала стаю ворон. Отяжелевшие наглые птицы даже не улетали при появлении людей, лишь отскакивали на другое место.

Когда Чикуров и Кичатов спустились к «Волге», солнечный диск краешком коснулся водной глади. В Южноморск они приехали, когда уже зажглись уличные фонари.

Чикурову был забронирован номер в той же гостинице, где жил и Кичатов.

Они ещё долго говорили о деле, позвавшем их в этот прекрасный город-курорт. Было решено собраться завтра на совещание в горуправлении, где следственно-оперативной группе Чикурова выделили комнату, и совместно со старшим оперуполномоченным уголовного розыска Журом выработать план дальнейших действий.

Утром следующего дня Игоря Андреевича разбудил звонок из Москвы. Это был Латынис.

— Извините, что рано, — сказал Ян Арнольдович, — но я боялся, как бы вы куда-нибудь не закатились.

— Какой там рано, — ответил следователь. — Солнце жарит вовсю… Что, есть важные новости?

— Не знаю, насколько важные, но насчёт артиста Велика-нова удалось кое-что узнать. Кстати, как его дела? Я имею в виду состояние.

— Вчера вечером оставалось по-прежнему. А сегодня ещё не узнавал.

— Ну тогда для вас каждое сообщение будет нужным. И я не зря бегал, — продолжал Латынис. — Постараюсь по пунктам, которые вы продиктовали вчера… Вы меня слышите?

— Да, да, Ян Арнольдович, — откликнулся следователь. — Хорошо слышу.

— Значит, в Таллинне Великанов снимался в главной роли в картине под условным названием «Сегодня ты, а завтра я». По роману Достоевского «Игрок»…

— Как-как? — вырвалось у Чикурова.

— В роли Алексея Петровича по роману «Игрок» Достоевского, — повторил майор.

— Почему снимают в Таллинне? — поинтересовался Чикуров.

— Должны были ехать за границу, ведь действие романа происходит там, но Госкино запретило. Сказали, что самая достоверная заграница отлично получается в Прибалтике. Великанов, как выяснилось, отказывался от других предложений и все ждал, когда начнёт снимать Лежепеков. Вообще все говорят, что Великанов самозабвенно влюблён в свою профессию. Жил в долгах, терпел нужду, но на халтурные роли не соглашался. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: полгода назад умерла Евгения Великанова, народная артистка… Знаете, конечно?

— А как же! Даже был с ней знаком.

— Она родная тётка Александра Великанова. Умирая, оставила ему по завещанию все, что имела.

— Приличное наследство?

— Судите сами: только денежный вклад на сберкнижке составлял сорок восемь тысяч семьсот пятьдесят рублей. Плюс к этому — дача под Москвой, обстановка в квартире, картины, хрусталь и так далее.

— А что, у неё своей семьи не было?

— Был муж, боевой генерал, но он недавно скончался. А детей они не имели. Евгения Великанова страшно любила племянника, — рассказывал Латынис.

— Правда, между ними одно время пробежала, как говорится, чёрная кошка. Понимаете, она терпеть не могла жену Александра.

— Так Великанов женат?

— Нет. Уже нет. Развёлся года полтора назад, — ответил Ян Арнольдович.

— Но я продолжу о наследстве… Шестимесячный срок со дня смерти завещателя истёк девятнадцатого октября.

— Понятно, — сказал следователь. — И Александр мог вступить в наследование.

— Совершенно верно. Он прилетел из Таллинна двадцатого, тут же пошёл в сберкассу и потребовал выдать все деньги, оставленные ему тёткой. Но в сберкассе сказали, что для получения такой большой суммы нужно делать предварительный заказ. Что Великанов и сделал. В сберкассе его конечно же узнали. Только и говорили о нем… На следующий день Александр явился за наследством. Это все хорошо помнят, особенно кассирша, молоденькая такая, по-моему, страстная поклонница киноартиста. Во всяком случае, на её рабочем месте пришпилена фотография Великанова. Её удивило легкомыслие, с каким относился к деньгам Александр.

— В чем это выражалось?

— Побросал, говорит, в спортивную сумку — и через плечо…

— Погодите, погодите, — заволновался следователь. — Кассирша случайно сумку не запомнила?

— Она все запомнила, — ответил майор. — «Адидас».

— Отлично! — вырвалось у Чикурова.

— Что, фирма имеет значение?

— Думаю, что да. — Игорь Андреевич рассказал Латынису о находке водолаза. — А если ещё принять во внимание томик Достоевского с романом «Игрок», — поделился своей догадкой следователь, — то можно с уверенностью сказать, что сумка эта принадлежит Великанову.

— Но в сберкассе он положил в неё не пять, а почти пятьдесят тысяч, — напомнил Ян Арнольдович. — Где же остальные?

— Я бы тоже хотел знать это, — сказал Чикуров. — Попробуйте выяснить, сколько Великанов прихватил с собой в Южноморск.

— Постараюсь, — откликнулся майор. — Понимаете, живёт он один. Никто не мог мне даже сказать, зачем Александр полетел в Южноморск, где там остановился и прочее.

— Ничего, — подбодрил майора следователь. — За вчерашний день вы узнали об артисте немало. Ещё что-нибудь есть?

— Пока все.

Чикуров поручил Латынису установить, не являлись ли Великанов и Варламов наркоманами, знакомы ли, может быть, связаны бизнесом на этой отраве. Заканчивая разговор, условились, что Ян Арнольдович перезвонит вечером.

Только Чикуров положил трубку — снова звонок. На этот раз следователь услышал голос капитана Жура.

— Когда прислать машину, Игорь Андреевич? — спросил Жур.

— Зачем? — поинтересовался следователь. — Надо срочно встретиться?

— Ничего срочного. Просто спрашиваю, — растерянно ответил оперуполномоченный уголовного розыска.

— В половине десятого мы с Кичатовым будем в управлении, — сказал Игорь Андреевич, понимая, что начальство Жура не хочет ударить лицом в грязь перед москвичами. — Насколько я знаю, тут рукой подать. Ещё час в запасе.

Чикуров быстро умылся, побрился, позвонил Кичатову. Тот, оказывается, был давно на ногах, но не решался беспокоить коллегу.

Позавтракав на скорую руку, они отправились в горуправление внутренних дел. Игорь Андреевич рассказал о звонке Латыниса.

— Слава богу, хоть что-то прояснилось, — сказал подполковник, который тоже разделил мнение Чикурова о том, что сумка «Адидас» — великановская. — И купюры только сотенные и пятидесятки, какие он взял в сберкассе.

— Я вот думаю, не они ли плавали в море, — задумчиво произнёс следователь прокуратуры. — У меня все не идёт из головы, что Великанов получил больше сорока восьми тысяч.

— Вполне может быть, — согласился Кичатов. — Водолаз обнаружил сумку в воде полуоткрытой.

День разгорался чистый, светлый, дымка тумана над морем таяла буквально на глазах. Игорю Андреевичу было непривычно шагать в пиджаке, без пальто. Но больше всего поражали запахи, в них вплетались ароматы незнакомой растительности и морские испарения.

Южноморск был сказочно красив. Но красота эта казалась неестественной, декоративной, искусственной, что ли…

Они подошли к горуправлению. Капитан Жур уже ждал московских следователей. Теперь Чикуров познакомился с ним лично и, не мешкая, приступил к совещанию.

— Сначала, Виктор Павлович, — попросил руководитель группы, — что удалось установить о перстне из «дипломата»?

— Вещь очень редкая. Я показывал тут одному ювелиру, который обычно консультирует нас, так он затруднился даже приблизительно определить его стоимость, — ответил старший оперуполномоченный уголовного розыска. — Говорит, что нам следует обратиться к искусствоведам, а может, и к историкам.

— Почему? — вскинул брови Чикуров.

— Ювелир считает, что перстень, возможно, имеет не только материальную, художественную, но ещё и историческую ценность. — Жур вынул из конверта увеличенные фотографии кольца, найденного в номере Варламова. — Видите, камень — гемма. На изумруде вырезана лилия. Работа очень старинная.

— Хорошо, будем искать соответствующих специалистов, — сказал Игорь Андреевич.

— Но на вещдоке имеются и современные улики, — продолжил Виктор Павлович. — Вот, смотрите, здесь и здесь, — водил он по снимку пальцем, — в стыках, в глубине узоров сохранились микрочастички почвы.

— Вы хотите сказать, что эта вещь лежала в земле? — спросил Кичатов.

— Не знаю, лежала или же земля попала, когда перстень находился на руке, главное другое: эксперты говорят, что состав почвы не характерен для здешних мест.

— Что же, сведения интересные, — одобрительно посмотрел Чикуров на капитана. — Хотя и не знаю пока, как их можно использовать. Варламов ведь тоже не из местных… Но вполне вероятно, что сведения эти могут пригодиться, и весьма. По перстню все?

— Все, — кивнул Жур.

— Я не мог дозвониться в больницу, вы не знаете, как там Великанов? — спросил у него Кичатов.

— Пока все ещё без сознания, — ответил Виктор Павлович. — Я забегал. — Он улыбнулся. — Зав реанимационным отделением в панике, просит принять меры.

— Какие? — не понял Чикуров.

— Весь город только и судачит о том, что у них лежит знаменитый Александр Великанов, — пояснил капитан. — Вернее, взбудоражена женская половина Южноморска… Девчонки дежурят под окнами. Всеми правдами и неправдами стараются прорваться к нему. А это ведь нельзя ни в коем случае

— реанимация! Цветов натащили и каждый день заваливают нянечек из отделения, просят передать. Даже предлагают свои услуги в качестве сиделок.

— Ничего не поделаешь — слава! — развёл руками Кичатов.

— А вообще бы неплохо потолкаться среди почитателей, — высказал предложение Игорь Андреевич. — Авось кто-нибудь прольёт свет на то, как очутился возле Чернушки их кумир. И что же произошло там на самом деле.

— Смерч, — сказал Жур. — Установлено совершенно категорически.

— Я с этим не спорю, — заметил следователь прокуратуры. — Но давайте лучше обмозгуем все известные нам факты. Итак, в ночь с двадцать первого на двадцать второе октября произошло катастрофическое природное явление. На следующее утро в море были обнаружены плавающие деньги, а также автомобиль с погибшим Варламовым. Далее: проходят сутки, и писатель Зайковский становится свидетелем, как двое неизвестных вытаскивают из моря ещё одного утопленника с непонятной аппаратурой на теле. В тот же день находят на берегу Великанова с черепной травмой. Ещё через четыре часа все тем же Зайковским был обнаружен третий труп, полного мужчины. Вскоре водолаз поднимает со дна моря четвёртый труп, скорее всего какого-то художника, а также сумку «Адидас» с деньгами, принадлежащую, по всей видимости, артисту Великанову. Но, помимо всего прочего, в гостиничном номере Варламова вы, Виктор Павлович, вместе с прокурором Измайловым находите чемодан и «дипломат» с деньгами и чрезвычайно ценным перстнем… Так?

— Ну, — кивнул Жур.

— Что нам известно ещё? — продолжал Игорь Андреевич. — Варламов прилетел в Южноморск в командировку за день до смерча, а Великанов — за несколько часов. Теперь смотрите, что получается. Смерч пронёсся в ущелье, по которому течёт Чернушка. Наводнение, смывшее в море четырех человек и автомобиль, произошло в пустынном месте. Понимаете, в глухом ущелье, где нет ни жилья, ни кемпинга и так далее! Что делали в это время там люди, оказавшиеся жертвами стихийного бедствия? — И следователь прокуратуры замолчал, переводя взгляд с Кичатова на Жура и обратно.

— Это вопрос вопросов, — усмехнулся подполковник. — Действительно, нахождение в этом месте Варламова как-то можно объяснить: ехал на машине, и бурный поток смыл в море…

— Не очень убедительное объяснение, — заметил Игорь Андреевич. — Ведь заместитель министра находился на заднем сиденье «Жигулей». То есть не за рулём…

— Его могло швырять в машине, когда несло наводнением, — пожал плечами Кичатов. — Вот поэтому он и оказался сзади.

— Хорошо, — с натяжкой согласимся, — сказал Чикуров. — А как же остальные утопленники?

— Но ведь машину скорее всего несло не один десяток метров, — заметил Жур. — Дверцы могли открываться и закрываться…

— Но почему остальные утопленники должны были находиться в этой машине, — подполковник сделал ударение на слове «этой». — А может, они ехали в другой? И водолаз просто не обнаружил эту другую?

— Не обижайтесь, Дмитрий Александрович, — сказал Чикуров, — но, по-моему, дно моря в этом месте обследовали из рук вон плохо! Когда вы вчера рассказывали мне, я не хотел акцентировать… Хорошо, что вы сами подняли этот вопрос. Я считаю, что нужно обшарить все, буквально все! Захватить куда больше территории дна! И привлечь к этому не одного водолаза, а пять, десять!..

— Согласен с вами, — кивнул подполковник. — Моё упущение.

— Понимаете ли, — продолжал Чикуров, — у меня такое ощущение, что есть ещё, обязательно существуют какие-то вещи, улики, указывающие на то, почему погибшие оказались в районе наводнения. И скорее всего, улики эти смыты в море! Возможно, палатка или ещё автомобиль… Потому что ночью в ущелье просто так не прогуливаются.

— Я тоже думал об этом, — подхватил Жур. — Ведь вокруг Южноморска полным-полно дикарей. Сейчас, осенью, конечно, меньше, чем летом, но все равно есть! Одни ставят палатки, другие спят в своих машинах, а некоторые, особенно молодёжь, ночуют прямо под открытым небом в спальных мешках.

— Вот именно, — кивнул Игорь Андреевич. — Просто на земле вряд ли бы кто улёгся спать… Но вернёмся к утопленникам. Одна это компания или же совершенно не связанные друг с другом люди? И действительно ли все они жертвы несчастного случая, то есть разбушевавшейся стихии? А может, кто-то из них попал в море до смерча? — он снова замолчал, ожидая услышать мнение собеседников.

— Приходится признать, — спустя некоторое время сказал Кичатов, — что пока мы только ставим вопросы, а ответов на них — увы…

— Я тоже склонен так считать, — вздохнул Игорь Андреевич. — Единственное, что бесспорно, — это смерч. Остальное покрыто мраком.

— Нашей южной чёрной ночью, — усмехнулся капитан Жур. — И все же кое-какие проблески есть. Так сказать, сверкают отдельные звёздочки…

— Звезды тут у вас яркие, — улыбнулся подполковник, вспоминая свой неудачный медовый месяц, уж они-то с Ларисой насмотрелись на ночное небо.

— Как я понял, вы имеете в виду проблески по нашему делу?

— Так точно, Игорь Андреевич, — сказал Жур. — Кажется, мне удалось выйти на аквалангиста.

— Это который вытащил из моря утопленника со странной аппаратурой на теле? — уточнил Кичатов.

— Его, — подтвердил капитан и продолжил: — Помните, Зайковский показал, что человек с аквалангом был значительно выше второго мужчины на берегу? Из всех подозреваемых я остановился на инструкторе физкультуры детского санатория «Ласточка». Валентин Трёшников, двадцати шести лет от роду, рост под два метра, кандидат в мастера спорта по подводному плаванию. В Южноморск приехал в прошлом году после окончания института физкультуры. Как ему удалось устроиться в санаторий, сказать трудно, во всяком случае — живёт он на птичьих правах. Ни кола, как говорится, ни двора… У Трешникова одна надежда решить проблему с жильём — жениться на Нелли Колесниковой, которая работает в том же санатории воспитательницей.

— Любовь по расчёту? — спросил Кичатов.

— Нет, любовь настоящая, оба готовы хоть в шалаш, лишь бы вместе, — ответил капитан Жур. — Но поначалу ситуация для влюблённых складывалась так скверно, что дальше некуда. Папаша Нелли был категорически против зятя-физкультурника. Мол, что это за профессия для мужчины? Ежели бы ещё знаменитый чемпион, заслуженный мастер спорта, тогда другое дело! Слава богу, за дочку вступилась мамаша. Да и Нелли проявила характер: не дадите благословения, горевать не будем, поедем жить в Кинешму, к матери Валентина. Побушевал Колёсников, да и смирился. Жених и невеста подали заявление в загс. А расписываться они должны были вчера. Однако позавчера, то есть двадцать третьего октября, когда обнаружили утопленника с аппаратурой, произошли события, которые не укладываются ни в какие рамки. Валентин Трёшников в этот день не вышел на работу — это раз. После обеда он позвонил директору санатория и сообщил следующее: получил телеграмму из Кинешмы, что мать в тяжёлом состоянии, и поэтому он срочно улетает, — это два. Директор, естественно, выразил сочувствие и не стал препятствовать. Таким образом, соединение двух горячо любящих сердец, которого они так ждали и добивались, откладывается на неопределённый срок — это три!

Виктор Павлович замолчал.

— Ну и что в этом необычного? — нетерпеливо спросил Кичатов.

— Во-первых, никакой телеграммы из Кинешмы Трёшников не получал, — стал загибать пальцы Жур. — Во-вторых, мать его совершенно здорова. И в-третьих, Валентин Трёшников вчера улетел в Алма-Ату… Вот какие зигзаги в поведении парня.

— К кому он полетел? — спросил Чикуров.

— У Трешникова там дед, отец матери.

— Адрес?

— Есть, — кивнул Жур.

— Ну что ж, — как бы подытожил его сообщение Игорь Андреевич, — скорее всего, Трёшников действительно тот самый аквалангист, которого видел Зайковский. А насчёт второго мужчины что-нибудь узнали?

— Глухо, — ответил Виктор Павлович. — То есть ни одной ниточки, ни одной зацепочки.

— А что сообщили насчёт Приваловой, жены владельца «Жигулей»-фургона?

— Она уже в Барнауле, — сказал капитан. — Вернулась домой после отдыха.

— Пора бы уже прояснить вопрос, почему автомобиль здесь, а хозяин в Сибири, — нахмурился Игорь Андреевич. — Не дай бог, Привалов вместе с культурой несёт в массы гашиш! Считаю, Виктор Павлович, что вам нужно отправиться в Барнаул, а затем навестить в Алма-Ате Трешникова.

— Все понял, Игорь Андреевич, — ответил Жур.

Он позвонил в аэропорт. Самолёт на Барнаул улетал через три часа.

— Успеете собраться? — спросил Чикуров.

— Какие там сборы, — улыбнулся Жур. — Чемоданчик дома всегда наготове.

Следователи пожелали оперуполномоченному уголовного розыска счастливого пути.

После его ухода Кичатов отправился в НТО, а Чикуров поехал в порт «выбивать» водолазов. Там Игорю Андреевичу пришлось приложить немало усилий, чтобы ему выделили катер, который тут же отчалил в сторону устья Чернушки. Сам Чикуров разработал с тремя здоровенными парнями, которым предстояло обшарить морское дно, план поисков. Понятыми должны были быть двое членов команды.

Прибыли на место.

И хотя условия для задуманного следователем были не самые лучшие — море было неспокойно, — очень скоро один из водолазов обнаружил раскладной походный столик и четыре стула, вершу с несколькими живыми рыбками, мангал для жарения шашлыка. Другой отыскал несколько дешёвых стаканов (по семь копеек за штуку), коробку с костяшками домино, половину комплекта шахматных фигур, которые утонули из-за того, что имели для устойчивости свинцовые бляшки внутри. Третий водолаз поднял на поверхность мужскую шерстяную куртку большого (не меньше 56-го!) размера, непарные башмаки (оба почему-то на левую ногу) и странный предмет, похожий на шкуру длинношёрстного зверька. Приглядевшись, Чикуров удивился ещё больше: то был женский парик чёрного цвета. Потом некоторое время находок не было, и Чикуров дал распоряжение сменить место поисков.

И сразу же был найден прицеп-дача.

Открытие оказалось очень важным: на прицепе был тот же номер, что и на «Жигулях», в которых нашли Варламова.

Материя крыши дачи была в нескольких местах порвана. Можно было предположить, что, когда её подхватил смерч, она находилась в разобранном, то есть жилом, виде. Рядом с ней на морском дне валялась переносная лампочка с проводами, питающаяся, очевидно, от автомобильного аккумулятора. Здесь же находились недостающие шахматные фигуры, несколько разбухших от воды игральных карт и два металлических шезлонга. Затем была обнаружена большая брезентовая палатка.

Ветер тем временем крепчал. Члены команды поглядывали на небо, затянутое тучами. Игорь Андреевич понимал, что поиски, к сожалению, придётся прекратить. Два водолаза закончили работу, их подняли на борт и освободили от скафандров. А третьему уже дали команду по телефону двигаться к катеру. Он находился как раз напротив того места, где нашли на берегу киноартиста Великанова. И вдруг командир катера, державший связь с водолазами, встревожился.

— Что, что? — крикнул он в микрофон. — Кого видишь?.. Понятно. — Командир повернулся к Чикурову и взволнованно сказал: — Товарищ следователь, утопленник на дне!

Эта весть взбудоражила команду. Не без труда удалось доставить тело покойного на борт: волны то и дело захлёстывали судно. Катер тут же взял курс в порт. Чикуров попросил командира связаться по рации с руководством, чтобы то сообщило о трупе в горуправление внутренних дел.

Утопленник был мужчиной лет тридцати-сорока, в брюках, рубашке и лёгкой куртке из синтетики. При первом же взгляде на покойного Чикуров увидел дырочку от пулевого ранения возле уха. Второе отверстие находилось под противоположным ухом. Цвет кожи был белым-белым, хищные обитатели моря успели попортить лицо. Документов при нем не оказалось. В кармане куртки следователь обнаружил несколько смятых купюр — двадцать семь рублей — и мелочь. Имелась также связка ключей. Их было три: два от английского замка и один очень необычный. Этот ключ был явно от импортного замка.

Когда катер пришвартовался, Чикурова на берегу уже ждали Кичатов и судмедэксперт Дьяков.

— Пулевое ранение, — констатировал врач при осмотре трупа. — Сквозное. Скорее всего, оно и послужило причиной смерти.

— Вы хотите сказать, что покойный попал в воду уже мёртвым? — спросил Игорь Андреевич.

— Где был во время выстрела потерпевший, я не знаю, — ответил Дьяков.

— Но обратите внимание на направление выстрела. Вероятнее всего, он находился в положении, близком к горизонтальному.

— Лежал, что ли? — уточнил Чикуров.

— А может быть, плыл, — пожал плечами врач. — Но об этом лучше скажут эксперты.

Труп сфотографировали с нескольких точек. Сняли отпечатки и покойного отправили в морг, на вскрытие.

— Вот это сюрприз, — заметил Кичатов.

— И не говорите, — вздохнул Чикуров, которого слегка подташнивало от того, что провёл несколько часов на качающейся палубе. — Куда же нам все это везти? — показал он на поднятые со дна моря вещи, сложенные на причале.

— В горуправление, куда же, — усмехнулся Кичатов. — Не в гостиницу же.

Шторм усиливался, волны обрушивались на пристань. Надо было спешить.

Когда Чикуров глянул утром в окно, то увидел совершенно другой Южноморск. Исчезли яркие, радующие глаз краски, город накрыла монотонно-серая пелена дождя.

«Недолго же баловало меня солнышко», — подумал Игорь Андреевич.

Выйдя на улицу, следователь почувствовал, как его обволокла всепроникающая влажность. Он шёл по уже ставшей знакомой дороге в горуправление внутренних дел и невольно сравнивал перемену в погоде с тем, что произошло в следствии. Ещё вчера утром предположение о том, что Варламов и трое других мужчин погибли в результате смерча, казалось самым близким к истине. Но вот найден ещё один покойник, застреленный, и версия эта покрылась туманной дымкой, как горы вокруг Южноморска, укутанные тучами.

Насильственная смерть неизвестного мужчины круто меняла дело.

Игорь Андреевич присутствовал на вскрытии трупа, которое показало: пулевое ранение было смертельным, погибший утонул уже мёртвым.

Выходит, в гибели людей виноват не только смерч? И помимо катастрофы в природе произошла человеческая трагедия? С кем, почему, на какой почве?

Чикуров с тоской смотрел на ощетинившееся свинцовыми волнами море и жалел о том, что вчера не удалось завершить работу по обследованию дна. И когда это можно будет сделать, неизвестно: в ближайшие несколько дней синоптики ничего хорошего не обещали.

Да, находок вчера было много, но относятся ли они к смерти пятерых мужчин? А может быть, выловлено далеко не все? И не все пятеро являются жертвами какого-то одного непонятного происшествия?

По мнению эксперта, застреленный был поражён выстрелом из нарезного огнестрельного оружия. Стреляли с расстояния нескольких метров. Возникло множество вопросов. Убийство произошло на берегу и труп бросили в воду, или же это случилось в море, когда неизвестный плыл? А может, его застрелили на каком-нибудь судне и кинули за борт? Из чего стреляли — пистолета, винтовки? Где искать орудие убийства?

Над всеми этими вопросами они с Кичатовым ломали голову чуть ли не полночи, но, сколько ни думали, проблем становилось лишь больше.

С раннего утра Кичатов помчался в больницу: может быть, артист Великанов пришёл в себя? Помимо этого, у Дмитрия Александровича было немало и других дел. Как, впрочем, и у Чикурова.

Когда Игорь Андреевич пришёл в горуправление, тут же с головой окунулся в работу. В середине дня, выбрав свободную минуту, он хотел сбегать пообедать в буфет, но уже с порога его вернул звонок Жура из Барнаула.

— Как успехи? — спросил Чикуров после взаимного приветствия.

— Успехи это или нет, не знаю, — ответил капитан. — Но, сдаётся, работёнки прибавилось… Понимаете, вчера как раз вернулся с гастролей ансамбль «Крылья молодости». Ну, я с утречка встретился с Приваловым, вызвал с работы в отделение милиции…

— Наконец-то! — не сдержавшись, воскликнул Чикуров. — Ну и что там с этим администратором, владельцем «Жигулей»?

— Что Привалов работает в ансамбле администратором — это факт, — подтвердил старший оперуполномоченный уголовного розыска. — А вот насчёт «Жигулей»… Какая-то непонятная петрушка, Игорь Андреевич. — Жур немного помолчал, затем выпалил: — Привалов говорит, что у него нет никакой машины!

— Постойте, постойте, Виктор Павлович, — забеспокоился Чикуров. — В ГАИ напутали, что ли?

— Ничего не напутали! Машина действительно зарегистрирована на имя Привалова Степана Архиповича, — рассказывал Жур. — Вижу, гражданин что-то уж больно нервничает. Попросил его посидеть в другой комнате, а сам допросил жену Привалова, которую ребята любезно привезли в отделение. Спрашиваю: автомобиль имеете? Отвечает: имеем «Жигули»-фургон красного цвета. А где он? Гражданка отвечает, что муж уехал на автомобиле с месячишко назад… Куда? А вот этого Привалова якобы не знает. Её Степан, как она выразилась, ей не докладывается. И ещё, говорит, он не вернулся…

— Как так? — вырвалось у следователя.

— Я не меньше вашего удивился. Подумал, может, муженёк по возвращении с гастролей завернул к зазнобе, а супруга законная и знать ничего не знает. Бывает же, верно? Но мне-то в прятки играть некогда. Пригласил администратора, представляю: ваш муж, Привалов Степан Архипович… У женщины аж челюсть отвисла. Когда шок прошёл, заявила, что никакой он не муж, она его знать не знает, впервые видит. — В трубке послышался тяжёлый вздох Жура. — Администратор тоже с ней не знаком.

— Ничего не понимаю! — сказал следователь. — Однофамильцы, что ли?

— Да нет, Игорь Андреевич… В паспорте у работника ВИА Привалова вписана как жена, да и прописка по тому же адресу. И фотография — самого администратора… Попросил его объяснить, что все это значит? Молчит, только побледнел. А Привалова в истерику: где муж, что с ним сделали? Недаром, говорит, нашла в доме тряпку в крови… Ну, я тут же решил произвести обыск.

— Квартира, дом? — спросил Чикуров.

— Домина — прямо замок средневековый! — ответил Жур. — Однако никакого трупа и ничего, что бы говорило об убийстве, мы не нашли. Зато обнаружили восемь сберегательных книжек и наркотик…

— Наркотик? — переспросил следователь. — Какой именно?

— Гашиш. Около трех килограммов.

— Ничего себе!

— Интересная деталь, Игорь Андреевич, знаете, где нашли? В гараже, в автомобильной шине, в покрышке.

— Та-ак, — протянул следователь. — Как и в здешнем «жигуленке». Один и тот же способ!

— Владелец-то один, выходит, — поддакнул капитан.

— Ещё что-нибудь интересное нашли?

— Очень даже, — сказал Жур, и Чикуров уловил в его голосе усмешку. — Весьма даже примечательное… Статую.

— Ну и что?

— Скульптура человека в натуральную величину, — продолжал рассказывать Жур. — С очень значительным выражением на лице. Глянул, думаю, кого это он напоминает? И кажется, узнал.

— Кого же? — нетерпеливо спросил Чикуров.

— Того толстяка-утопленника, который сам всплыл.

— Вы не ошибаетесь, Виктор Павлович? — взволнованно спросил следователь.

— Думаю, что нет, — после некоторого колебания ответил Жур.

— Вы спросили у Приваловой, кто изображён?

— Конечно! Она сказала, что это её муж, Степан Архипович. И то ли женщина что-то почувствовала, то ли на моем лице что углядела, но вдруг расплакалась и стала допытываться, что с Приваловым, её мужем. Ну, врать не хотелось, я ей этак осторожненько сообщил: кажется, с ним в Южноморске несчастье произошло…

— Эх, Виктор Павлович, как же это вы не догадались прихватить снимки с покойников? — с укором произнёс следователь. — Предъявили бы для опознания…

— Да я и сам пожалел, — снова вздохнул на том конце провода капитан. — Завтра Привалова летит в Южноморск, к вам. Помог ей с билетом.

— Ну а приваловский двойник по документам? — напомнил Чикуров. — Выяснили?

— Какой там! Наотрез отказывается давать показания! Задержали, разбираемся.

— Да-а, загадки как из рога изобилия, — раздумчиво произнёс следователь. — Вот и у нас сюрпризец… — И Чикуров сообщил Журу о неожиданном повороте в деле, вызванном обнаружением в море покойника с огнестрельной раной.

В заключение Игорь Андреевич наказал оперуполномоченному уголовного розыска собрать как можно больше сведений о Привалове и его супруге.

Только он положил трубку, пришёл Кичатов. Услышав барнаульские новости, подполковник удивился тому, как много успел сделать Жур за полдня.

— Почему же за половину, — посмотрел на часы Игорь Андреевич. — Там уже вечер.

— Совсем забыл! — хлопнул себя по лбу Кичатов. — Там же другой часовой пояс…

— Ладно, перейдём к здешним делам, — сказал Чикуров. — Что Великанов?

— Слава богу, кажется, выкарабкивается, — ответил Кичатов. — Сегодня перевели из реанимационного отделения в палату. Там повеселее, да и Юля рядом.

— Простите, какая Юля?

— О, Юлечка Табачникова — удивительный человек! — с уважением произнёс Дмитрий Александрович. — Что делает любовь, а? Представляете, сама врач по образованию, а специально перешла из санатория в больницу простой медсестрой, чтобы быть рядом с Великановым!

— Знакомая его, что ли?

— Да нет, просто страстная поклонница. Призналась мне, что влюблена в него с детства, по кинофильмам. Собирала из газет и журналов вырезки о нем, портреты покупала, открытки. Целый альбом! И вот она настояла, чтобы Сашу поместили в палату, окна которой выходят прямо в больничный парк: Юля как-то читала интервью, где Великанов сказал, что он очень любит природу. Она твёрдо убеждена, что должна помочь ему встать на ноги.

— А допросить его когда будет можно?

— Увы, — развёл руками Кичатов. — Врачи и сами не знают. Но Табачникова обещала: если Великанов заговорит или произнесёт хоть бы одно слово, возможно, во сне, а может быть, в бреду, она будет записывать и передавать мне. Вдруг мы ухватимся за какой-нибудь кончик?.. Так что я постоянно в курсе.

— Это хорошо, что у вас есть такой помощник, — улыбнулся Игорь Андреевич.

— Главное — надёжный. Мне сказали, что Юля не отходит от Великанова. Даже домой не отлучается, все время в больнице. Вот это преданность! — Кичатов вздохнул, помолчал и продолжил: — Теперь о другом… Установлено, чьи отпечатки пальцев на деньгах в «дипломате».

— Из номера Варламова? — зажёгся Чикуров. — И кому же они принадлежат?

— Блинцову.

— Опять Блинцов! — Чикуров встал, прошёлся по комнате. — Значит, «дипломат» с деньгами принёс заместителю министра он?

— Да. Но не забывайте, — напомнил подполковник, — помимо пятидесяти тысяч там находился перстень. Вещь очень дорогая! И на нем тоже наследил Блинцов… Интересно, кому предназначались эти подношения — самому Варламову или кому-то ещё? И вообще, что это — взятка или нечто другое?

— Странная личность этот управляющий трестом. С одной стороны, вроде бы отличный руководитель, всегда в передовиках, на гребне, так сказать, а с другой… Судя по фельетону — самодур и волюнтарист. Выходит, у него ещё есть третья ипостась.

— Может, возьмём его в оборот? — предложил Кичатов. — Он должен вернуться из Москвы не сегодня-завтра. Вызовем, допросим, а?

— Я бы с этим не торопился, — подумав, ответил Чикуров. — Что мы ему предъявим? «Дипломат»? А он скажет, что просили передать. От кого? Варламов поручил, мол, принять от неизвестного мне человека… Варламов-то мёртв!

— А его пальчики на купюрах и перстне?

— Скажет, что заглянул в «дипломат» просто из любопытства… Нет, по-моему, надо сначала узнать, что за птица Блинцов, и копнуть поглубже. Чует моё сердце, тут будет над чем потрудиться работникам уголовного розыска и ОБХСС. И вот тогда…

— Наверное, вы правы, — согласился Дмитрий Александрович.

Чикуров сел на место, озабоченно обхватил лоб пятернёй.

— Чего зажурились, Игорь Андреевич?

— Получается, что в данный момент мы остались здесь без рук и без ног,

— невесело улыбнулся Чикуров. — Я имею в виду наших оперов.

— Латынис прилетит завтра, — сказал Кичатов. — А может, попросить в группу ещё работников уголовного розыска? Дело вон как растекается по городам и весям! Москва, Барнаул, Алма-Ата… И что ещё выскочит, неизвестно.

— Да, невод мы забросили во многие места. Но будет ли толк, если наша группа начнёт разбухать? Я в этом не уверен, Дмитрий Александрович. Количество не всегда перерастает в качество! — Чикуров снова встал, подошёл к окну.

Дождь сеял и сеял, не переставая, а туман, как показалось ему, ещё более сгустился. Игорь Андреевич вспомнил свои размышления на утренней дороге в горуправление милиции и вслух произнёс:

— Блуждаем мы с вами, подполковник, в тумане… Понимаете, нет путеводной идеи! Поэтому и мечемся пока, нет целенаправленных действий.

— Зачем так пессимистично? — улыбнулся Кичатов. — Я думаю, на вас плохо действует сегодняшний дождь. Безнадёгу нагоняет.

«Может, я и впрямь кисну из-за погоды? — подумал Игорь Андреевич. — Ведь это вполне естественно, что нет пока ощутимых результатов: следствие идёт всего ничего».

И все же на душе у него было неуютно. Как всегда, когда дело буксовало.

С утра на следователей обрушился шквал звонков из Москвы.

Сначала из правления Союза художников СССР. На фотографии утопленника с бородой, которого обнаружили в море 24 октября, узнали Феодота Несторовича Решилина, художника, вокруг имени которого давно уже бушевали страсти: одни возносили его творчество чуть ли не до небес, другие ругали почём зря. Чикуров тоже о нем слышал, и даже как-то Надежда хотела вытащить его на вернисаж Решилина. Но Игорь Андреевич был очень занят и на выставку пойти не смог.

— Ну, Дмитрий Александрович, держитесь, — предупредил он коллегу. — Решилин — даже не замминистра!

И действительно, после сообщения из Союза позвонили из Худфонда, спрашивали, когда и где можно забрать тело знаменитого живописца. Похороны должны были быть очень пышными и торжественными.

Затем зашевелились центральные газеты, информационные агентства. Всем нужны были подтверждения о гибели художника, подробности. Чикуров отвечал уклончиво: идёт, мол, следствие, а посему ничего более сообщить нельзя. Прорвался к ним даже работник посольства западной страны. По его словам, Решилин взялся рисовать портрет посла и даже получил аванс. Разумеется, в валюте. Что, мол, теперь делать? Игорю Андреевичу пришлось дипломатничать, заверив в конце концов, что все сведения о художнике тот получит через соответствующие каналы. Хотя и сам толком не знал, что это за каналы и вообще как действовать в данном случае.

Наконец позвонил Вербиков, начальник следственной части Прокуратуры республики. Чикуров доложил ему о том, как идёт следствие, и, в частности, передал разговор с иностранцем.

— Правильно ты ему ответил, — одобрил действия следователя Вербиков. — Но смотри, на тебя теперь как бы направлен прожектор!

— Вот спасибо, утешили, — кисло улыбнулся Чикуров. — Да и то, подумать только: заместитель министра, известный киноартист, а теперь ещё и Решилин!

Вербиков пожелал Игорю Андреевичу успеха и попросил регулярнее, чем прежде, держать его в курсе.

А в Южноморске шёл дождь. Погода была явно нелётная. Беспокоясь о Латынисе, Кичатов позвонил в аэропорт, и там сказали, что во второй половине дня, возможно, начнут принимать самолёты.

— Я уверен, Ян Арнольдович пробьётся, — с улыбкой заверил подполковника Чикуров.

И действительно, около пяти часов открылась дверь, и на пороге возник Латынис. Игорь Андреевич представил его Кичатову.

— Слава богу, наконец познакомились лично, — сказал подполковник. — А то все по телефону докладывали.

— Главное, Дмитрий Александрович, было бы что, — с улыбкой произнёс майор, делая ударение на последнем слове.

— А есть? — поинтересовался Кичатов.

— Так точно. Новости свеженькие, можно сказать, тёпленькие ещё, — ответил Латынис. — И касаются вашего запроса насчёт нераскрытых ограблений сберкасс, инкассаторов и так далее.

— Выкладывайте, выкладывайте, — оживился Кичатов.

Да и Чикуров приготовился, что говорится, слушать в оба уха.

— Подняли в министерстве архивы. Ориентировались на то, что деньги из чемодана Варламова, которые с плесенью, выпущены в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Было два предположения. Первое, что деньги из тех, которые грабители взяли у инкассаторов, вёзших выручку из аэропорта Домодедово…

— Так ведь номера купюр из чемодана идут один за одним! — воскликнул Кичатов. — А в кассах аэропорта номера на банкнотах совершенно хаотичны!

— Вот поэтому эту версию сразу же отмели, — кивнул Ян Арнольдович. — Второй вариант — ограбление кассы одного из металлургических комбинатов. Деньги предназначались для зарплаты рабочим и служащим, привезли их из банка… А сегодня утром, прямо перед отъездом во Внуково, я заскочил в министерство. Ну просто как чувствовал! Меня, оказывается, разыскивал коллега из Главного управления угрозыска. Он работал по делу, которое так и осталось нераскрытым. Вот оно в общих чертах. Представьте себе областной центр, окраина, сберкасса…

— Ага, все-таки сберкасса! — Кичатов кинул на Игоря Андреевича победный взгляд. — Извините, Ян Арнольдович, что перебил. Слушаем.

— Зима, февраль, — продолжил Латынис. — Мороз стоит, вьюга, в такую погоду, как говорится, даже хозяин собаку во дворе не оставит. Посетителей в сберкассе никого. И вдруг заходит женщина. В жалком пальтишке, стоптанных сапожках, укутанная платком так, что только одни глаза видны. Протянула кассирше лотерейный билет, рубль выиграла. Спрашивают: деньгами возьмёте или новые билеты на счастье купите? Рубль взяла, вышла и тут же вернулась с бутылкой кефира и булкой. Попросилась погреться… У нас ведь народ жалостливый. Почему бы и нет? Грейся! Заведующая, кассирша и контролёрша разговорились с ней. Женщина назвалась Катериной, Катей. Работницы сберкассы чай себе вскипятили, предложили и Кате стаканчик. Та взяла, уж так благодарила, чуть ли не в слезы ударилась. Ей говорят: жарко ведь, сними платок. Нет, говорит, не могу, увидите меня, испугаетесь. Слово за слово, поведала Катя женщинам свою душераздирающую историю. Сама она, мол, деревенская, и вот в позапрошлом году был у них на уборочной шофёр из города, пригожий и добрый парень. Короче, влюбился в неё и сделал предложение. Она, как телка, потянулась за ним, уехала из дома, бросив больную мать. У него однокомнатная квартира, все чин по чину. Катя не верит своему счастью! Забеременев, ждёт ребёнка. Но постепенно выяснилось, что у шофёра было уже три жены, а Катя — четвёртая. Живот у неё, естественно, растёт, а муж все налево шастает… В общем, пудрит мозги Катя женщинам в сберкассе…

— Понятно, — кивнул Кичатов. — На жалость давит.

— Точно, — сказал майор и продолжил: — Родила эта самая Катя дитя, и вдруг в один прекрасный день заявляется женщина, якобы новая патронажная медсестра. Ей нужно посмотреть ребёнка. Нужно так нужно… Медсестра попросила Катю принести тёплой водички. Вышла Катя на кухню и вдруг слышит страшный крик. Вбегает — все вокруг в дыму, её дитя корчится в объятых пламенем пелёнках. А медсёстры и след пропал…

— Картина, конечно, впечатляющая, — с усмешкой покрутил головой подполковник.

— Ещё бы! — хмыкнул Латынис. — Уж эта Катя не пожалела красок для описания гибели на её руках ребёночка. Она, мол, и сама обгорела, еле выжила. И была, мол, это не медсестра, а очередная любовница шофёра. Катя сказала, что сама она только что из больницы. Работницы сберкассы чуть ли не рыдают, думают, как бы помочь страдалице. Тут привезли деньги, около восьмидесяти тысяч. Из банка. Накануне вкладчики заказали. Заведующая положила их в сейф, закрыла двери сберкассы, так как начинался перерыв… Катя вдруг выхватила из-под пальто пистолет. Заставила заведующую открыть сейф, отдать ей все деньги, — а там в общей сложности было сто семнадцать тысяч, — и, крикнув: «Стоять на месте!» — отперла дверь и дала тягу. Ошеломлённые таким превращением «бедной страдалицы», несчастные женщины пока очухались, пока нажали кнопку сигнализации, пока позвонили в милицию — Катеньки след простыл! До сих пор не найдена…

Оперуполномоченный уголовного розыска замолчал. Некоторое время молчали и следователи, переваривая услышанное.

— Но почему ваш коллега уверен, что это имеет отношение к деньгам из чемодана Варламова? — спросил Чикуров.

— Так номера на купюрах те самые! — ответил Ян Арнольдович. — С материалами я, естественно, ознакомиться не успел, но вот, — он протянул Чикурову листок. — Здесь номер дела, даты, город и так далее.

— Нужно срочно истребовать дело, — сказал Игорь Андреевич, ознакомившись с записями Латыниса.

— Да, одна деталь, — вспомнил майор. — Очень важная! Катенька-то была мужиком! Когда она складывала деньги в сумку, платок сбился. На преступнике был женский парик…

Это сообщение обсудить не успели: позвонил дежурный по горуправлению и сказал, что Чикурова хочет видеть прилетевшая из другого города гражданка Привалова.

— Пропустите, — сказал следователь и, положив трубку, обратился к Латынису: — А вам бы не мешало отдохнуть с дороги, Ян Арнольдович. Все мы,

— обвёл он рукой присутствующих, — в одной гостинице. Номер вас ждёт.

— Но я не устал, — запротестовал было Латынис. — И если что нужно…

— Сегодня, пожалуй, нет, — улыбнулся Чикуров. — Езжайте, езжайте.

Майор ушёл. И буквально минуты через три постучали.

— Да-да, входите! — откликнулся Игорь Андреевич.

В комнату робко, с опаской вошла высокая худая женщина в чёрном траурном платке на голове.

«Как с ней говорить?» — с тоской подумал Чикуров. Уж сколько раз ему приходилось по долгу службы сообщать родственникам скорбную весть о смерти близкого человека, и каждый раз ему было не по себе, каждый раз ныло сердце.

Познакомившись, он предложил Приваловой стул.

Они с Кичатовым решили узнать по возможности как можно больше о муже, а уже потом провести опознание. Но, глядя на несчастную женщину, Чикуров с трудом сохранял спокойствие, избегая смотреть ей в глаза, которые как будто спрашивали: «Ну, когда же будет произнесено самое страшное?»

Заполнив анкетные данные, Игорь Андреевич поинтересовался местом работы Степана Архиповича Привалова.

— Да вроде в филармонии, — ответила женщина.

— Почему вроде? — продолжал задавать вопросы Чикуров.

— Степан Архипович мне никогда не докладывался, — ответила женщина, опустив глаза. — По документам он оформлен в филармонии. Администратором ансамбля.

— По документам, — повторил Игорь Андреевич. — А на самом деле? Чем он занимался? Откуда у вас такой дом, обстановка, машина?

— Муж меня в свои дела никогда не посвящал, — произнесла Привалова ещё тише.

И о чем бы её ни спрашивали следователи, отвечала уныло: не знаю, не интересовалась, муж ничего не говорил и все в том же духе.

«Похоже, она и впрямь такая рохля, — подумал Игорь Андреевич. — А может, муж запугал. Пора, кажется, закругляться».

Кичатов, видимо, был того же мнения.

Предстояло самое тягостное — опознание.

Увидев фотографию покойного мужа, Привалова узнала его и лишилась чувств. Её с трудом привели в себя. Очнувшись, она попросила разрешения увезти тело мужа домой, в Барнаул, Чикуров дал согласие. Он подумал: несчастная женщина, ей предстоит испытание пострашнее — опознание в морге.

В морг с Приваловой ездил Кичатов, так как Чикурова попросил зайти в горком партии первый секретарь, известие о гибели Решилина расходилось кругами, охватывая все более высокие сферы.

Подполковник вернулся в гостиницу усталый, но не столько физически, сколько морально. Не успел он снять пиджак, так сказать, рассупониться, раздался телефонный звонок. Следователь взял трубку.

— Дмитрий Александрович! — услышал он взволнованный голос Юли Табачниковой. — Сашу снова перевели в реанимацию!

— С чего это? — удивился подполковник. — Вы же заверяли, что дело идёт на поправку.

— Тут одно происшествие… — Голос девушки стал тише и глуше, видимо, она прикрывалась ладонью.

— Какое? Может, мне приехать?

— Жду.

Дмитрий Александрович снова надел пиджак, плащ и поспешил в больницу, теряясь в догадках, чем вызван звонок Юли. Табачникова была серьёзной девушкой и не стала бы паниковать по пустякам.

Она встретила следователя у служебного входа и повела в пустой процедурный кабинет, где им никто не должен был помешать.

— Что же стряслось? — спросил Кичатов.

Юля на всякий случай плотно прикрыла дверь.

— Я вам говорила, что вчера вечером Великанова перевели из реанимации,

— начала она. — Сегодня ему было уже лучше. Даже улыбнулся… В палате помимо Саши ещё двое. Им принесли ужин…

Кто лежал вместе с артистом, подполковник знал. Один из них — пожилой мужчина по фамилии Лебедев. История того, как он попал на больничную койку, была трагикомической: сидел на концерте Михаила Жванецкого, смеялся от всей души, и вдруг — сильная боль под лопаткой, вызвали «скорую» — инфаркт. И вот уже месяц Лебедев не встаёт с постели.

Другой больной тоже попал в клинику необычно. Второго дня рыбаки подобрали его в море на надутом баллоне от автомобиля. Кто он, врачи не знали. По их предположению, мужчина провёл в море несколько дней без воды и пищи. Когда его выловили, он был без сознания. Привести в чувство несчастного удалось, а вот добиться хотя бы одного слова — увы. Он не реагировал ни на устную, ни на письменную речь. Зная, что ему пришлось перенести, больного старались пока не беспокоить. Он в основном ел, пил и спал. Трудно сказать, был он от рождения глухонемой или же это результат стресса. Мужчине было лет под сорок, смуглый, с усами.

Сердечная, добрая медсестра ухаживала за ними обоими с не меньшей заботой, чем за Великановым.

— Я покормила Лебедева, — рассказывала дальше она. — Усатик ел сам. Саша спал. Я подошла к нему, стала поправлять подушку. Он открыл глаза, и мне показалось, что Саша взглядом поблагодарил меня… От радости прямо-таки захотелось плакать. — Табачникова вытерла платочком повлажневшие глаза. — Тут Лебедев попросил, чтобы я помогла ему лечь поудобнее. Я пошла к его кровати. И вдруг Великанов заговорил. Еле слышно: «Он, он убил меня… Он меня…» Я бросилась к Саше. Он весь дрожит, глаза закатились. Я сначала подумала, что мне показалось. Нет, слышу, Саша опять шепчет: «Он убил…» Я стала его гладить по руке, успокаивать, говорю: «Сашенька, милый, здесь все хорошие, никто тебя убивать не собирается». А он побледнел, задыхается, пульс так и скачет! Я растерялась, думаю, неужели все, неужели конец?! Позвала старшую медсестру, завотделением… Великанову ввели массу лекарств, и он забылся. Решили снова перевести в реанимацию…

Табачникова замолчала.

— Когда это случилось? — спросил Кичатов.

— Во время ужина, часа полтора назад. Слава богу, теперь он крепко заснул. Я вспомнила про вашу просьбу и…

— И что вы скажете? — спросил следователь. — С чего это он вдруг заговорил?

— Вернее, чем вызван его бред? — поправила Табачникова и задумчиво произнесла: — Наверное, его мучают какие-то страшные воспоминания.

— Но почему так неожиданно? — допытывался Кичатов.

— Трудно сказать, — пожала плечами Юля. — Человеческая психика — загадка. У здорового понять причину тех или иных поступков сложно, а у больного тем паче. Не забывайте, у Великанова травма головы!

— А как реагировали на его поведение соседи по палате? — поинтересовался Дмитрий Александрович.

— Лебедев переживал за Сашу. Ну а тот, усатик, поначалу совсем никак не реагировал. Понятное дело, глухонемой. Но когда в палату понабежало народу и стали суетиться вокруг Великанова — вроде сочувствовал. Вообще-то, честно говоря, я не обращала внимания ни на кого, Дмитрий Александрович. О Саше только и думала…

— Ясно, — кивнул подполковник.

У него были ещё вопросы к Юле, но она, поглядев на часы, сказала:

— Побежала к Великанову.

— Вы же сказали, что он успокоился, спит.

— Мало ли что может случиться! Особенно после того приступа!

Вернувшись в гостиницу, Дмитрий Александрович рассказал обо всем Чикурову и Латынису.

— Значит, какие-то страшные воспоминания, — повторил слова Табачниковой Игорь Андреевич. — Выходит, Великанова хотели убить?

— Вполне возможно, — сказал Кичатов. — Мы ведь пока не знаем, удар по голове нанёс ему человек или это травма в результате несчастного случая. Предположим, что покушение на убийство. Тогда возникает вопрос: с какой целью?

— Ограбление? — осторожно высказался Латынис. — У него же в сумке было почти пятьдесят тысяч рублей.

— Верно, — кивнул Игорь Андреевич. — Однако пять тысяч осталось. Если его грабили, то почему взяли не все деньги? Нелогично… А может, ревность? Поклонниц у Великанова — тьма. Многие влюблены до самозабвения. Возьмите хотя бы эту Юлю. — Чикуров вздохнул. — Как жаль, что состояние здоровья артиста не позволяет его допросить.

Время было уже позднее, разошлись по своим номерам, оставив дальнейшую дискуссию на завтра.

Но Кичатов спал плохо, в его голове продолжалась работа. Проснулся засветло, и ему показалось, что он недостаточно внимательно отнёсся к какому-то обстоятельству из сообщения Табачниковой. Этим Дмитрий Александрович и объяснял глухое недовольство собой.

Следователь еле дождался рассвета, оделся и, подгоняемый тревожным чувством, поехал в больницу. Прибыл он туда в начале восьмого, когда больные уже прошли разные процедуры — градусники, уколы, лекарства. Он поднимался по знакомой лестнице в отделение реанимации, как вдруг с ним едва не столкнулась Табачникова, нёсшаяся вниз.

— Дмитрий Александрович! — воскликнула она, еле переводя дух. — Слава бог что вы уже тут! А я названивала в гостиницу — никто не отвечает. Вот, решила сама к вам…

— Что случилось? — встревожился следователь.

— Пропал! — выпалила Юля. — Усатик пропал!

— Как? — заволновался Кичатов. — Когда?

— Кажется, ещё вчера вечером.

Дальше они бежали вместе. Из больных в палате находился один Лебедев. Подполковник допросил дежурную медсестру, которая показала: она вошла в палату минут сорок назад, чтобы сделать уколы, а постель «глухонемого» была пуста. Подумала, что он в туалете. Подождала — нету. Сунула руку под одеяло

— постель холодная, вроде в ней никто и не спал. Дежурная дала знать Табачниковой.

Кичатов спросил у Лебедева, помнит ли он, когда вышел его сосед?

— Вскоре после того, как артиста увезли, — ответил тот, — и, жестом попросив подполковника нагнуться, он дошептал Кичатову на ухо: — Я вот что скажу, товарищ следователь… Усатый этот вовсе не глухонемой.

— С чего вы взяли? — поинтересовался подполковник, не понимая, почему Лебедев опасается говорить громко.

— Ну, когда мы остались вдвоём, усатый все время прислушивался, — опять тихо ответил инфарктник. — И глаза у него были испуганные.

— Вам не показалось?

— Сначала я и сам подумал, что кажется, но тут в коридоре громко стукнула дверь. Так он чуть не подскочил на кровати. Потом так посмотрел в мою сторону…

— Как?

— Нехорошо, вот как. Ну, я сделал вид, что сплю… Он тихонько вышел. А я и впрямь уснул.

По просьбе подполковника обшарили всю больницу, каждый закуток — мало ли что? И когда следователь убедился, что «глухонемой» действительно сбежал, позвонил Чикурову. Того уже не было в гостинице. Зато Латынис находился в номере.

— Ян Арнольдович, — сказал Кичатов, — срочно приезжайте в больницу, я в отделении реабилитации. Все объясню на месте.

— Слушаюсь! — чётко ответил оперуполномоченный уголовного розыска.

И был на месте в считанные минуты, словно перелетел по воздуху.

Дмитрий Александрович начал с того, что попросил лечебную карту усатого беглеца. В графах о его данных — фамилия, имя, отчество, год рождения и так далее — стояли сплошные прочерки. Врач из приёмного покоя сказала, что «глухонемого» доставили в карете «Скорой помощи».

Следователь составил приметы сбежавшего по описанию медсестёр, врачей и Лебедева. Вручив их Латынису, он попросил оперуполномоченного отправиться в горуправление с тем, чтобы были приняты все меры к поиску и задержанию неизвестного.

— Вы думаете, — спросил майор, — именно его испугался Великанов?

— Кто знает? — развёл руками Кичатов. — Но зачем человеку притворяться глухонемым? Почему он сбежал?

— Да, очень подозрительно, — согласился Латынис.

— Постарайтесь узнать подробности, кто, как и где подобрали его в море, — дал дополнительное указание Кичатов. — И постоянно держите со мной связь.

Майор уехал, а следователь продолжил работу в больнице. Выяснилось, что, когда неизвестного привезли в больницу, на нем были только трусы, майка, рубашка и носки.

— А ещё сумочка при нем была, — вспомнила медсестра из приёмного покоя.

— Какая сумочка? — насторожился подполковник.

— Ну, такая, небольшая, с ремешком. Мужчины их на запястье носят, — пояснила та.

— И где же она?

— Да в камере хранения, где вещи больных находятся.

Прежде чем ознакомиться с сумочкой, Кичатов снова позвонил Чикурову. На этот раз он застал Игоря Андреевича и рассказал о сумке.

— Думаете, там документы? — спросил Чикуров.

— А вдруг…

— Хорошо, Дмитрий Александрович, если будет что интересное, звоните, — попросил руководитель группы. — Я на месте.

— Конечно, — ответил Кичатов.

В камеру хранения пригласили понятых, — медсестру и нянечку. При них подполковнику вручили сумочку «глухонемого». Но расстегнуть молнию не удалось — она заржавела. Принесли скальпель. Кичатов сделал аккуратный надрез.

И тут, к изумлению всех присутствующих, из сумки на стол посыпались изделия из жёлтого металла — кольца, браслеты, серьги, кулоны, броши, корпуса от часов, а также три зубных коронки.

Никаких документов, никаких бумаг.

Подполковник составил протокол. Всего в сумочке находилось сорок четыре предмета.

Кичатов позвонил Игорю Андреевичу.

— В больнице, пожалуй, вам сегодня делать больше нечего, — сказал Чикуров, выслушав подполковника. — Высылаю машину.

Когда Кичатов прибыл в управление, то прежде всего поинтересовался, как идут поиски «глухонемого».

— Приметы уже есть во всех отделениях милиции города, на вокзале, в аэропорту, — ответил Игорь Андреевич. — Интересно, в чем он удрал, неужели в больничной одежде?

— Больше не в чем. Но меня удивляет другое, как он подался в бега, оставив вот это…

И Кичатов положил перед руководителем следственно-оперативной группы сумочку. По мере того как Чикуров вынимал из неё драгоценности, лицо его становилось все озабоченнее. Украшения разложили на столе.

— Да, если это все золото — богатство огромное! — покачал головой Игорь Андреевич.

Он вооружился лупой и стал рассматривать каждый предмет в отдельности.

— Точно — целое состояние! — подтвердил Кичатов. — Тысяч на двести-триста, не меньше.

— Кто знает, Дмитрий Александрович, кто знает, — задумчиво произнёс Чикуров и показал коллеге медальон с крупным светлым камнем. — Может, это бриллиант, представляете, сколько он стоит?

— Интересно, откуда это все у «глухонемого»? Краденое?

— Действительно, подбор вещей странный. — Игорь Андреевич дотронулся до зубных коронок. — Как-то не сочетается с ювелирными изделиями.

Вдруг внимание подполковника привлекли две серьги с зеленоватыми камнями.

— Разрешите лупу? — попросил он.

Чикуров отдал ему лупу, и Дмитрий Александрович стал разглядывать серёжки через увеличительное стекло.

— Присмотритесь-ка, Игорь Андреевич, — взволнованно сказал он, возвращая лупу.

Чикуров только глянул на заинтересовавшие подполковника вещицы и, ни слова не говоря, полез в сейф.

Рядом с серёжками из сумочки беглеца лёг перстень из «дипломата», переданного Варламову Блинцовым.

— Та-ак! — протянул Игорь Андреевич. — Что же получается?

— А получается то, что серьги и перстень из одного гарнитура! — сказал подполковник. — Узоры на металлической части идентичны. А резьба на камешках? Смотрите, здесь лилия и здесь!

Волнение подполковника передалось и Чикурову.

— Насчёт того, что изделия эти из одного гарнитура, пусть дают заключение специалисты. Как и определят стоимость всего этого добра. И ещё. Смотрите, на предметах из сумочки сохранились частицы почвы. Их тоже нужно исследовать. Возможно, состав их соответствует тому, что был на перстне.

Когда первое волнение улеглось, Чикуров взял лист бумаги, авторучку и сказал:

— Итак, Дмитрий Александрович, давайте составим схему. Блинцов, — Чикуров нарисовал кружок, вписал в него фамилию управляющего стройтрестом.

— Он принёс Варламову «дипломат» с деньгами и перстнем. — Игорь Андреевич нарисовал другой круг с фамилией заместителя министра. — Неизвестный, которого мы будем пока именовать «глухонемой», владелец сумочки с ювелирными изделиями, в том числе серёжками, составляющими, по-видимому, гарнитур с перстнем. Вполне допустимо предположить, что вся эта троица чем-то связана. Так?

— Связана, Игорь Андреевич, я не сомневаюсь! — горячо произнёс подполковник.

— Хорошо, — улыбнулся Чикуров, соединив три кружка и нарисовав четвёртый, в который внёс фамилию киноартиста. — Встаёт вопрос: а Великанов? Имеет ли он отношение к ним?

— Во-первых, его нашли неподалёку от того места, где утонул в машине Варламов, — начал перечислять Кичатов. — Во-вторых, поведение Великанова в больнице: он очнулся, увидел «глухонемого», и это привело артиста в сильнейшее волнение, закончившееся приступом! Узнал его Великанов, честное слово! Поэтому усатый и сбежал!

— Почему именно?

— Очень просто: «глухонемой» и саданул Великанова по голове! Помните его слова: «Он убил, он!»

— Вы хотите сказать, усатый покушался на убийство Великанова? — уточнил Чикуров.

— Я так думаю, — кивнул подполковник.

Игорь Андреевич провёл черту от кружка с фамилией киноартиста к кружку со словом «глухонемой».

— Связь действительно прослеживается, — сказал он, не так однако категорично, как подполковник. — Но вот на какой почве? Ведь существовал интерес, который объединял их!

— И не только их…

— А Решилин? — напомнил Кичатов. — А Привалов?

— Тоже непонятно, — вздохнул Игорь Андреевич. — Совершенно разного круга люди! Но что могло объединить знаменитого художника с каким-то сомнительным типом из Барнаула?

— Деньги, Игорь Андреевич, деньги! — убеждённо ответил Кичатов. — Здесь пахнет, как говорится, крупным бизнесом!

— Каким именно? Спекуляцией, валютными махинациями?

— А может, наркотики? — высказал предположение Кичатов. — Вспомните, сколько гашиша нашли в машине Привалова и у него дома в Барнауле?

— Подпольная торговля дурманом, — Чикуров задумчиво посмотрел в окно.

— Не исключено.

— Возможно, кто-то делал деньги, а кто-то покупал для себя, — продолжил свою мысль подполковник.

— Наркотики, наркотики, — повторил Игорь Андреевич, находясь, видимо, во власти какой-то идеи. — А что, Дмитрий Александрович, это бы много объяснило… Для чего тому же Великанову нужно было брать в Южноморск столько денег? Да и Варламову иметь в номере? Потом, есть одно существенное обстоятельство: все эти люди собрались тайно и вдалеке от человеческого жилья!

— Что ж, пусть Латынис поработает в этом направлении, — сказал Кичатов.

Чикуров не успел ответить, зазвонил телефон. Он взял трубку.

— Слушаю… А, это вы, Ян Арнольдович? Легки на помине, — сказал Игорь Андреевич, а затем на протяжении всего разговора лишь бросал односложно: «Да», «ясно», «хорошо».

Закончив говорить с майором, руководитель группы поднялся, подошёл к карте Южноморска и окрестностей.

— Вот, — ткнул он пальцем в карту и пояснил подошедшему коллеге: — Здесь подобрали в море «глухонемого». В двенадцати километрах от берега.

— Байчунак, — прочитал подполковник.

— Да, небольшой рыбацкий посёлок, — сказал Чикуров. — От Южноморска — километров сорок. Возле него рыбаки спасли нашего беглеца. Он лежал без сознания на баллоне… Ничего нового, помимо того, что вы узнали в больнице, Латынису раздобыть не удалось.

— Смотрите, где Байчунак, а где Чернушка, — сказал Кичатов.

— А когда подобрали «глухонемого»? Аж двадцать пятого октября! — поднял вверх палец Игорь Андреевич. — Если он попал в море в ночь смерча, то болтался на воде около четырех суток. Могло и подальше отнести!

Снова зазвонил телефон. На этот раз трубку снял Кичатов — был ближе к телефону. Говорил он недолго и, закончив, сообщил Чикурову:

— Блинцов прилетел. В Москве его вопрос рассматривали на коллегии министерства.

— Кто это вас снабдил информацией? — полюбопытствовал Игорь Андреевич.

— Тёр-Осипов, из ОБХСС, — ответил подполковник.

— А, Самвел Оганесович… Какие ещё у него новости?

— В тресте началась комплексная ревизия, — сказал Кичатов. — Ну что ж, может, и нам пора? Вопросиков-то назрело много…

— Нет, Дмитрий Александрович, — возразил Чикуров. — Рано. Да и ревизия, наверное, что-нибудь даст. Впрочем, нам не следует ждать подачек от какого-нибудь дяди, самим тоже нужно поработать.

— Значит, снова Латынис?..

— Что поделаешь! — вздохнул Игорь Андреевич. — Придётся ему пока тянуть здесь за двоих — за себя и за Жура.

«Глухонемой» как сквозь землю провалился. Разыскать его не удалось. Хотя была поднята вся южноморская милиция. Вероятно, он улизнул из города до того, как начали его разыскивать, а может быть, притаился до поры до времени где-нибудь в Южноморске и носа не кажет.

Великанов, чьё состояние так и не улучшалось, не мог пролить свет на эту странную историю.

Сумочку беглеца исследовали в научно-техническом отделе, и вот что выяснилось. Первое: на украшениях, а также на зубных коронках имелись частицы почвы, идентичные тем, что были обнаружены на перстне из «дипломата». Второе: все предметы представляли из себя совершенно случайный набор. Наряду с дорогим медальоном с крупным бриллиантом в сумке было, например, дешёвенькое серебряное колечко, правда позолоченное. На вопрос следователя, каково происхождение изделий, где они изготовлены, эксперты ответили, что на существующих ювелирных предприятиях страны такие не изготавливаются. Третье: серьги с камнями-геммами, без сомнения, были из одного гарнитура с перстнем. Об этом говорит совершенно одинаковый состав сплава, а также совпадающие в мельчайших деталях узоры на металлических частях всех трех предметов и рисунки на изумрудах. Определить их стоимость оказалось невозможным: весьма вероятно, что эти украшения представляли из себя музейную ценность.

— Показали бы специалистам, — сказал Чикуров подполковнику.

— Увы, Игорь Андреевич, здесь нет столь компетентных. Придётся везти серёжки и перстень в Москву.

— Ну а остальные предметы?

— Эксперты оценили в общей сложности в тридцать шесть с половиной тысяч, — ответил Кичатов.

— Немало, хотя и не рекорд, — усмехнулся Чикуров.

— В каком смысле? — не понял Кичатов.

— Перед отъездом я был у приятеля в Прокуратуре Союза, — объяснил Чикуров. — Тоже, как и мы с вами, — важняк… Показывал мне фотографии конфискованных ценностей у взяточников и расхитителей. Вы даже не можете себе представить, какие богатства они прятали по подвалам, чердакам, зарывали в землю! Между прочим, мой приятель, о ком я говорю, вот уже несколько лет работает в бригаде, которая раскручивает неблаговидные дела в Узбекистане. За это время они изъяли у преступников и вернули государству ценностей и денег на двадцать восемь миллионов рублей!

— Ничего себе! — присвистнул Кичатов. — Действительно рекорд!

— Но вернёмся к нашему «глухонемому», — сказал Игорь Андреевич. — Откуда у него это добро? Кто он? Вор? Взяточник? Расхититель?

— Кто бы ни был, меня смущают зубные коронки! — воскликнул подполковник. — Ведь кто-то их носил! А снять мог только дантист!

— Ограбили зубного врача? — вопросительно посмотрел на коллегу Чикуров.

— В Южноморске дантистов не грабили, — сказал Кичатов. — Это установлено. Но я вот о чем подумал: может быть, коронки куплены у зубного врача просто как золото? Ювелиры говорят: золотой лом…

— Есть подозрение, у кого купили?

— Как вам сказать… — несколько замялся подполковник. — Понимаете, имеется один факт, касается Блинцова.

— Блинцова? — насторожился Чикуров.

— Да, — кивнул Кичатов. — Управляющий стройтрестом оберегает своё здоровье как зеницу ока. Массаж, сауна, бег трусцой. И вот недели три назад Блинцов, совершая каждодневный бег, споткнулся о камень. Растянулся на земле. Все бы ничего, да зуб поломал. Ну и пошёл к дантисту. Тот вставил ему фарфоровый…

— Откуда такие сведения, Дмитрий Александрович?

— От Саблина, начальника уголовного розыска, — ответил Кичатов.

О том, что Саблин мучается зубами и смерть как боится дантистов, были наслышаны не только все работники управления, но даже приезжие следователи.

— Как же он решился пойти к врачу? — улыбнулся Чикуров.

— Допекло, видать. И, представляете, встретил там Блинцова. Выяснилось, что дантист большой приятель управляющего стройтрестом. Ну, Латынис, по моей просьбе, проверяет, не приторговывает ли тот врач золотишком.

— Это вы хорошо сделали, — одобрил Игорь Андреевич. — Но, как я понимаю, сломанный зуб и бег трусцой не самое главное, что интересует нас в Блинцове.

— Это так, частности, — улыбнулся подполковник. — Валентин Эдуардович

— личность непростая. И, как верно вы заметили, многогранная. Большинство людей знают его по парадному, так сказать, фасаду: имеет орден, две медали, полученные за трудовые достижения руководимого им треста.

— Это я знаю.

— Образцовый семьянин, — продолжал Кичатов. — Заботливый отец. Дочь учится в Ленинградском университете, сын закончил Академию внешней торговли и сам уже имеет семью. Если же говорить о Блинцове как о дедушке, то лучше не сыщешь не только в Южноморске, но, пожалуй, и по всему побережью. Подарки делает внукам — любой взрослый позавидует.

— Да, фасад производит самое приятное впечатление, — усмехнулся Чикуров. — Ну а что за ним?

— Винтики, пружины, рычаги, которые обнажают механизм успеха и славы этого руководителя. Когда-то судьба свела Блинцова и Варламова в Москве. Варламов был начальником СМУ, а Блинцов — его заместителем, — рассказывал Кичатов. — Дальнейший их путь был связан синхронным продвижением. Варламов поднимался вверх по служебной лестнице, а Блинцов опускался вниз… — Он снова улыбнулся. — Нет-нет, это было понижение не в должности, а по географической широте: Валентин Эдуардович неуклонно приближался к благодатному Южноморску, где и возглавил в конце концов строительный трест. Событие это произошло в тот же год, когда Ким Харитонович Варламов занял кресло заместителя министра.

— Понятно, Варламов был тем самым добрым гением, с помощью которого на Блинцова сыпались награды и переходящие знамёна.

— Плюс фонды, лимиты и сверхлимиты, — продолжил Кичатов. — В ответ на это в Москву непрерывным потоком шли дары юга: фрукты и овощи, марочные вина и коньяки. По поводу семейных торжеств и без всякого повода. А в пятидесятилетний юбилей Варламова Валентин Эдуардович выехал в столицу на своей машине, под завязку нагруженной подарками… Так что можете себе представить, какую радость заместитель министра доставлял Блинцову, когда приезжал отдыхать в Южноморск?

— Да уж! — покрутил головой Игорь Андреевич. — Как говаривал Чичиков из «Мёртвых душ», именины сердца!

— Во-во! Тут уж в номер гостиницы или санатория, где останавливался Варламов, несли и несли! Доставлялись все курортные блага, вплоть до молоденьких девочек!

— Знакомая картина, — погрустнел Игорь Андреевич. — За все это, естественно, Варламов оберегал своего протеже от всяческих неприятностей.

— Само собой! С Блинцовым местное руководство предпочитало не ссориться, а на жалобы инженеров, техников и рабочих не обращало внимания. Блинцов начисто игнорировал в своём тресте и профсоюзную организацию, и местком, и партком. Всем распоряжался сам: путёвками за границу, квартирами, повышением по службе и так далее. Но, увы, не прочувствовал, какие наступают времена… Не выдержали его подчинённые, подняли бунт. Дошло до Москвы, появилась заметка в газете. Варламову удалось погасить пожар. Блинцов отделался строгим выговором по службе, а по партийной линии

— просто выговором. Тогда Валентин Эдуардович решил свести кое с кем счёты. Но, как говорится, вляпался ещё больше: теперь уже вышел фельетон в «Труде»… Не понимаю, Игорь Андреевич, что он думал? Сейчас ведь такие штучки не проходят!

— К сожалению, кое-где проходят, — вздохнул Чикуров. — И не так уж редко, как вы думаете.

— Но в случае с Блинцовым не прошло! — сказал Кичатов. — На коллегию вызывали, и ревизия вот… Все говорят, что Блинцова снимут. Справедливость восторжествовала!

— Не знаю, восторжествовала бы она, будь жив покровитель Блинцова, — с сомнением покачал головой Игорь Андреевич. — Кстати, о покровителе… Блинцов доставил Варламову в номер дипломат с деньгами и перстнем, как вы думаете, это не связано с хищениями?

— Ревизия пока ничего не вскрыла, — развёл руками Кичатов. — Тёр-Осипов обещал, как только будут интересующие нас материалы, тут же даст знать.

— Как живёт Блинцов? Скромно или шикует?

— Нынче никто не шикует, даже если имеет возможность, — усмехнулся подполковник. — Но говорят, он и раньше вёл довольно скромный образ жизни. Не кутил, особняков себе не строил. Единственная слабость — женский пол. Тут уж Блинцов не скупился, но и то больше не деньгами расплачивался, а кому сантехнику доставлял, кому паркет… Сами знаете, что касается ремонта квартир или индивидуального строительства, — все дефицит!

— Что он, каждой проститутке натурой платил? — подивился Игорь Андреевич.

— Зачем каждой. Бандершам платил, то есть сводницам, которые поставляли девочек ему и Варламову. Кстати, на сберкнижке у Блинцова всего четыре тысячи восемьсот рублей.

— Значит, не исключено, что он передал деньги Варламову от кого-нибудь?

— Понимаете, Игорь Андреевич, за день до прилёта заместителя министра Блинцов купил в универмаге возле своего дома новый «дипломат»…

— Тот самый?

— Во всяком случае, такой же, — сказал Кичатов. — Но Блинцов оказывал услуги Варламову и другого порядка. Об одной такой удалось разузнать Тёр-Осипову. Ведь ОБХСС, слава богу, смотрит не только на документы. Пять лет назад в пригороде Южноморска была снесена старенькая развалюха, принадлежавшая Маргарите Прокофьевне Кроль. На месте хибарки силами рабочих СМУ Э 1 был построен на берегу моря двухэтажный особняк. В порядке, так сказать, шефской помощи…

— А кто такая Кроль? Ветеран труда, партии?

— Простая учительница. На пенсии. Все дело в том, что Маргарита Прокофьевна похвасталась как-то перед соседями, что её дочь живёт в Москве и выходит замуж за заместителя министра… И действительно, будучи в Южноморске, Варламов каждый раз заезжал к бывшей учительнице. Правда, никогда не останавливался у неё, только навещал.

— А при чем здесь Блинцов?

— Так ведь СМУ Э 1 подчиняется непосредственно его тресту! Более того, выстроить дом старушке Кроль помогли по личному указанию Блинцова!

— Иметь при живой жене официальную невесту… — Игорь Андреевич покачал головой. — Интересно, кто она?

— По-моему, скопилось немало вопросов, разрешить которые можно только в Москве, — заметил подполковник. — Ян Арнольдович того же мнения и рвётся в столицу.

— Я с вами согласен, — после некоторого раздумья сказал руководитель следственно-оперативной группы. — Решилин, Великанов, Варламов — все они москвичи. Их связи, круг знакомых, интересы можно проследить только там. А теперь ещё эта невеста Кима Харитоновича… Опять, значит, останемся без оперов, — хмыкнул он, почёсывая затылок. — Справимся, Дмитрий Александрович?

— Поднатужимся — осилим! — засмеялся Кичатов.

Громко и отрывисто затрезвонил телефон. Междугородняя…

Игорь Андреевич взял трубку. Звонил капитан Жур из Барнаула. Чикуров сказал, чтобы Кичатов взял трубку параллельного телефона на своём столе.

— С Приваловым, слава богу, разобрался, — докладывал Виктор Павлович.

— И кто, так сказать, подлинный? — спросил Игорь Андреевич.

— Который утонул в Южноморске, — ответил Жур. — А тот, что работал в филармонии, фальшивый. Его настоящая фамилия — Комаров.

— Почему они жили с идентичными документами?

— Потому что это было выгодно обоим. Толстяк, то есть настоящий Привалов, по образованию провизор. Аптекарь. Но по призванию — большой любитель нетрудовых доходов. И в этом деле здорово преуспел. Недаром отгрохал себе памятник при жизни, носил титул «облепиховый король»…

— Какой, какой? — переспросил подполковник.

— Об-ле-пи-хо-вый, — повторил по слогам капитан. — Есть такая ягода.

— Знаю, — сказал подполковник. — Очень целебная.

— Но ещё целебнее масло из облепихи, — продолжал капитан. — Спрос колоссальный! Все медицинские препараты из облепихи на строгом учёте. Так вот, этого маслица государство вырабатывает пока ещё далеко не достаточно. Естественно, где дефицит, поднимает голову частник. Собирают дикорастущую ягоду и добывают масло кустарным способом. Цена за пол-литра — пятьдесят рублей.

— Сколько? — не поверил Чикуров.

— Полсотни, говорю, за бутылку… Некоторые подпольные фармацевты выжимают из облепихи на пятьдесят тысяч рублей маслица за один сезон! Привалов поначалу сам добывал дефицитное лекарство, но постепенно стал перекупщиком, за что и короновали его. Аппетит, как говорится, приходит во время еды. Облепихового промысла Привалову стало мало. Конечно, если швырнуть скульптору двадцать семь тысяч за памятник из бронзы. Вот он и занялся ещё скупкой и перепродажей наркотиков.

— Ну а для чего ему нужен был Комаров? — спросил Чикуров.

— Привалов постоянно в разъездах на своей машине, заниматься честным трудом времени нет, — стал объяснять Жур. — С Комаровым они познакомились случайно. Комаров был БОМЖем[3], находился в бегах как злостный алиментщик. Встретились и поняли, что нужны друг другу как воздух! «Облепиховый король» якобы потерял паспорт. Это так написано в его заявлении в милицию… Ему, естественно, выдали новый. Тогда Привалов один паспорт передал Комарову, а второй оставил себе. Одним выстрелом убил двух зайцев: теперь он вроде честно служил администратором ансамбля «Крылья молодости», и никто его не попрекал тунеядством, с другой стороны, Комаров тоже обезопасил себя: спрятался за чужую фамилию, никто не найдёт и не накажет за бегство от уплаты алиментов.

— Хорошо устроились! — усмехнулся Чикуров.

— Ну да! Комаров почти не бывает в Барнауле, все в разъездах. И когда Привалов уезжал по своим тёмным делам, тоже никого не удивляло!

— Но как же все-таки участковый не разобрался с двойной жизнью Привалова? — посетовал Кичатов.

— И неудивительно, — сказал Игорь Андреевич. — У нас, к сожалению, главное — документ, а не человек.

— Точно, — подтвердил Жур. — У бумаг — великая сила! Но разобраться участковый и не стремился, потому что частенько захаживал к Приваловым, за сувенирами. Это теперь, когда местные товарищи узнали, что Привалов матёрый спекулянт и распространитель наркотика, схватились за голову! Сейчас, слава богу, крепко берутся везде за искоренение наркомании. Уже нащупали кое-какие связи Привалова. Я попросил, чтобы они проинформировали вас, Игорь Андреевич.

— Прекрасно! — обрадовался Чикуров. — Просто отлично, Виктор Павлович! Видите ли, мы с Дмитрием Александровичем все больше склоняемся к мысли, что из-за этих проклятых наркотиков и разгорелся сыр-бор в Южноморске.

— Ясно, Игорь Андреевич, — откликнулся капитан, и в голосе его проскользнули торжествующие нотки: не зря, выходит, он работал в Барнауле.

— Какие будут дальнейшие указания?

— Как условились, теперь отправляйтесь в Алма-Ату, — сказал Чикуров. — Разыщите Трешникова. Нужно установить, что и зачем искал он в море двадцать третьего октября? Почему улетел в Алма-Ату? Может быть, Трёшников является курьером, то есть перевозит наркотики? Или сам заготавливает гашиш?

— Все понял, — отчеканил Жур.

Перед тем как проститься, Игорь Андреевич рассказал ему о том, что произошло за последнее время в Южноморске, в частности, о странном «глухонемом», сбежавшем из больницы.

По Москве гулял холодный ветер, швыряя в лицо прохожим сухие колючие снежинки. Чувствовалось — зима на пороге.

Как только Ян Арнольдович Латынис прилетел в столицу, тут же без промедления отправился в Министерство строительства.

Сдавая в гардеробе пальто, майор увидел в углу на полу портрет Варламова в траурной рамке. Видимо, он совсем недавно висел на видном месте. По словам гардеробщика, гражданская панихида и похороны состоялись дня два назад.

Но не дань уважения привела майора на место работы Варламова. Латыниса интересовало, где мог находиться Ким Харитонович двадцатого февраля 1982 года — в день, когда на окраине областного города в центре европейской части России была ограблена сберкасса.

В связи с тем что на похищенных тогда купюрах были обнаружены отпечатки пальцев Варламова, следовало проверить, а не скрывался ли под личиной «несчастной женщины» Кати сам Ким Харитонович? Предположение, конечно, дикое, но вдруг? Если он был наркоманом, то таких людей не смущают способы добычи денег, они готовы на любое преступление, лишь бы заполучить дурман. Эта версия вроде подкреплялась тем, что в море рядом с «жигуленком» нашли женский парик, а ведь налётчик предстал перед работниками сберкассы в женском обличье. Правда, как удалось установить, голова у Варламова была пятьдесят восьмого размера, а парик — пятьдесят шестого. Но учитывая, что некоторое время парик находился в воде, можно было бы предположить, что он просто-напросто усел.

Для того чтобы провести опознание, не является ли Варламов грабителем, были изготовлены несколько фотографий Кима Харитоновича, на которых художник «одел» его в женский парик с платком и без платка.

Кадровик министерства, к которому обратился майор, поднял архивы начала 1982 года. Оказалось, что с шестнадцатого февраля по семнадцатое марта заместитель министра находился в очередном трудовом отпуске.

Так что не исключено…

Ночь Латынис коротал в скором поезде и раненько утром прибыл в областной город, где произошло ограбление. Сберкасса открывалась в девять часов, и ему пришлось маяться до этого времени.

Опознание провели по всем правилам, с понятыми. Из трех свидетелей преступления остались двое: одна кассирша переехала в другой город. Заведующая сберкассой считала, что Варламов в парике похож на «Катю», а контролёр категорически утверждала обратное — ничего общего с преступником.

Возвращался в Москву Ян Арнольдович, что говорится, при своих интересах. Предстояла нудная работёнка — спустя столько лет допытываться, что делал и где находился Варламов в момент того далёкого ограбления. Как выяснилось, путёвка у него была в Кисловодск.

Но встал вопрос, действительно ли Варламов ездил на этот знаменитый курорт? И если ездил, то не отлучался ли из Кисловодска 20 февраля 1982 года?

Получить ответ можно было только на месте, и Латынису пришлось вылететь в Минеральные Воды.

В санатории, где отдыхал Варламов, врач и процедурная медсестра подтвердили, что замминистра действительно лечился у них срок в срок, указанный в путёвке. Варламов добросовестно прошёл весь курс процедур, что было зафиксировано в его лечебной карте.

Но одно обстоятельство насторожило оперуполномоченного уголовного розыска: оказывается, в Кисловодске Ким Харитонович отдыхал не один, а со своей двоюродной сестрой, которая лечилась по курсовке в городской поликлинике, а питалась в столовой санатория. Талоны на питание оплачивал Варламов. Ели они вместе, за одним столом.

Выходит, сестра могла знать, не отлучался ли брат из города? Но где искать эту женщину? Набравшись смелости, Латынис позвонил в Москву, вдове заместителя министра. Принеся тысячу извинений, он спросил у неё, где проживает сестра Кима Харитоновича. К немалому удивлению майора, вдова сообщила, что у её погибшего мужа нет никаких сестёр, ни родных, ни двоюродных, правда, имеется двоюродный брат, но Ким Харитонович не поддерживал с ним отношений последние десять лет.

Ян Арнольдович связался с Чикуровым в Южноморске, обрисовал ситуацию.

— Знаем мы таких сестричек, — сказал с усмешкой Игорь Андреевич. — Ещё одна любовница, это факт.

— Ну и любвеобильный же был гражданин, — заметил Латынис. — Дочка учительницы Кроль, девочки, поставляемые Блинцовым, и вот теперь ещё эта…

— Найдите её, Ян Арнольдович, — настойчиво попросил руководитель следственно-оперативной группы. — Нужно в конце концов внести ясность в историю с ограблением.

— Буду стараться, — заверил майор.

Пришлось переворошить в санатории десятки папок с документами. И когда уже Латынис отчаялся, на глаза ему попалось заявление Варламова на имя главврача, в котором Ким Харитонович просил прикрепить к столовой некую Голубкину С.Г. за наличный расчёт.

Дальше уже было легче. В паспортном столе горотдела внутренних дел отыскали сведения о Голубкиной, временно прописавшейся в гостинице той зимой.

«Сестра» Варламова проживала в Москве, работала… в том же министерстве, что и Ким Харитонович, референтом. Имя и отчество Голубкиной

— Стелла Григорьевна — насторожили Латыниса, он слышал их прежде. Майор позвонил в отдел кадров министерства, и знакомый кадровик ответил:

— Так это же Ростоцкая, бывшая секретарь Варламова.

— Но почему же тогда была Голубкиной? — спросил Латынис.

— Фамилия её мужа, — пояснили на том конце провода. — Когда она развелась, то восстановила прежнюю, девичью.

Таким образом, круг замкнулся. Латынис вылетел в Москву.

Стоит ли идти прямо к Ростоцкой и в открытую расспрашивать её о Варламове? Ян Арнольдович решил посоветоваться с Чикуровым и позвонил в Южноморск.

— Мне кажется, что Стелла Григорьевна вряд ли станет откровенничать, — сказал следователь, выслушав Латыниса. — Не в её это интересах.

— Что же делать?

— Постарайтесь собрать побольше информации о связях Ростоцкой с Варламовым у сослуживцев, соседей, знакомых. Ну а потом сами смотрите, как это использовать. И не забывайте, помимо денег, похищенных в сберкассе, нас интересует, были ли знакомы Решилин и Варламов. Это, кстати, можете выяснить у вдовы Варламова.

— Удобно ли? — Майор вспомнил портрет Кима Харитоновича в чёрной рамке в гардеробе министерства. — В трауре небось.

— Кичатов встречался с ней в Южноморске, говорит, что женщина она сильная, рассудительная.

— Ладно, свяжусь с ней, — сказал Латынис.

Он тут же позвонил Варламовой, и она разрешила майору приехать к ней. Что Ян Арнольдович и сделал.

Вдова была одна в огромной квартире на проспекте Мира, и их беседе никто не мешал. Ян Арнольдович прежде всего попросил прощения, что вынужден задать несколько вопросов относительно Кима Харитоновича, когда в доме такое горе, но Вероника Петровна перебила его:

— Не надо извиняться. Спрашивайте. Если что знаю — скажу, нет — не обессудьте.

Майора удивило её спокойствие, даже невозмутимость: ведь всего несколько дней назад похоронила мужа.

— Скажите, вы знаете художника Решилина? — начал он.

— По-моему, этого художника должен знать каждый культурный человек. — Варламова закурила «Беломор», по-мужски сжав мундштук папиросы. — Во всяком случае, кто считает себя таковым…

— Да-да, разумеется, — смутился Ян Арнольдович. — Но я вот о чем хотел бы знать: ваш муж был знаком с Решилиным?

— Знаком? — удивилась вопросу вдова. — Никогда не слышала об этом. Хотя решилинская картина у нас есть. Вон висит…

Вероника Петровна показала на работу художника. На картине было изображено одухотворённое юношеское лицо. Светлые волнистые волосы, голубые глаза. Картина была написана на деревянной доске, как икона. И манера была иконописная.

— Называется «Молодость художника», — пояснила Варламова.

— Откуда она у вас? — поинтересовался Латынис.

— Кто-то из знакомых подарил Киму Харитоновичу, — ответила Вероника Петровна. — А может быть — подхалим. Собственно, картин было две, но другая уплыла…

— К кому?

Вопрос повис в воздухе. Варламова глубоко затянулась дымом и некоторое время с прищуром глядела на решилинское творение, вероятно колеблясь, стоит ли открываться собеседнику.

— К кому? — повторила вдова. — К одному человеку, к которому много чего ещё уплыло… К женщине.

— Ростоцкой? — невольно сорвалось с языка у Латыниса.

Он испугался: вдруг его бестактность обидит Варламову. Однако она даже глазом не моргнула, только потушила докуренную папиросу и засмолила новую.

— Да, у Стеллочки ручки хоть и нежные, но цепкие, — усмехнулась вдова.

— Что в них попало, считай — пропало…

— Поскольку уж зашёл разговор о Стелле Григорьевне, — осмелел Ян Арнольдович, — что вы можете рассказать о ней? — И поправился: — Конечно, если не хотите, можете ничего об этом не говорить.

— Что правда, то правда, большого желания нет, но, очевидно, придётся,

— вздохнула Варламова. — Я ведь вижу, вас интересует это неспроста. И делить нам с этой женщиной теперь нечего. Понимаете, последние лет восемь нас с Кимом Харитоновичем объединяла лишь общая крыша над головой. Ну, ещё необходимость изображать благополучную супружескую пару. Но фактически он имел другую жену, Ростоцкую…

— Понятно, — кивнул Латынис, немало поражённый тем, что вдова Варламова говорит об этом так буднично и просто.

Она, словно прочитав мысли майора, усмехнулась:

— Удивляетесь, чего это я разоткровенничалась? Так вы же все равно об этом знаете, я уверена.

— Не знаем, — мотнул головой Ян Арнольдович.

— Ну, так узнали бы. Да ещё подумали: несчастная женщина, которую обманывали почти десять лет! Так вот, к чести Кима Харитоновича будет сказано, в прятки он со мной не играл. Сам открылся. Единственное, о чем я его просила, чтобы не знали дети. Во всяком случае, до тех пор, пока не станут совсем взрослыми. Это условие Ким Харитонович выполнял. — Вероника Петровна, тяжело задумавшись, помолчала. — Может, и хорошо, что сын и дочь так и не знают, что их отец… — Она снова вздохнула.

«Вот, значит, почему она не убивалась из-за смерти мужа», — подумал Латынис.

Подробности отношений Ростоцкой и Варламова он ворошить не стал и последнее, о чем спросил, были ли у покойного вредные пристрастия — к выпивке или, может, к наркотикам?

— Хорошее вино и коньяк муж любил, — отвечала Вероника Петровна. — Но пил в меру. Ну а насчёт наркотиков… Ким Харитонович предпочитал удовольствия реальные, осязаемые… Впрочем, категорически утверждать не берусь. По существу, последнее время мы были чужие люди.

Больше ничего интересного выведать у вдовы не удалось. Но и то, что она сообщила, было ценным. Майор решил эти сведения углубить, расширить, в чем и преуспел.

Действительно, последние восемь лет Варламов и Ростоцкая фактически были мужем и женой, что они, однако, пытались тщательно скрывать от окружающих, особенно от сослуживцев. Фамилия Ростоцкая досталась Стелле Григорьевне от отца. Правда, около трех лет она была Голубкина. Брак секретаря Варламова с ничем не примечательным инженером Голубкиным был загадочным пятном во всей этой истории. Но в этот промежуток времени Стелла Григорьевна с мужем переехала в трехкомнатную кооперативную квартиру в самом центре Москвы, после чего последовал развод. Супруги расстались, инженер из квартиры выселился. Можно было предположить, что этот брачный финт задумали и проделали из-за дополнительных квадратных метров: так бы секретарша могла претендовать лишь на однокомнатную квартиру.

Все расходы по роскошному уютному гнёздышку: паевой взнос (а он был выплачен полностью), мебель и прочая обстановка — нёс Варламов. Более того, совсем неподалёку от столицы, в деревне, на имя Ростоцкой была приобретена ветхая избушка, которая в минимально короткий срок — всего лишь за одно недолгое московское лето — превратилась в премиленькую комфортабельную дачу, включая сауну на участке. Здесь же имелся под домом тёплый гараж, где стояла новенькая «Волга», оформленная на имя Стеллы Григорьевны.

По самым скромным подсчётам, дача обошлась Варламову не менее, чем в тридцать тысяч, не считая, естественно, автомобиля. А вот сколько он вложил в двухэтажный особняк на окраине Южноморска, в котором проживала родительница Стеллы Григорьевны пенсионерка Кроль, сказать было трудно. Тут уж постарался Блинцов, выкроив для строительства дома самые лучшие дефицитные материалы.

Стелла Григорьевна навещала мать несколько раз в году, живя у неё по два-три дня. Но вообще-то она не афишировала своё имущество, ни движимое, ни недвижимое. А тем считанным людям, которые знали о нем, Ростоцкая говорила, что якобы все это оставил ей муж, Голубкин…

Когда Латынис сообщил все эти сведения руководителю следственно-оперативной группы, Чикуров заметил:

— Откуда у Варламова могли быть такие деньги? Его зарплаты явно не хватило бы на все эти приобретения и расходы.

— Учтите, Игорь Андреевич, он содержал ещё и свою законную семью! У них обстановка тоже очень даже богатая, у детей дублёнки, всякие там мохеры, джинсы, «Шарпы», «Панасоники»… Опять же — «Волга»!

— Это меня и смущает. Но один из основных вопросов, связаны ли Варламов и Решилин, так и остаётся невыясненным, — сказал следователь.

— Я встречусь с Ростоцкой. Может быть, Варламов был с ней более откровенен, чем с законной супругой.

— Только не надо её настораживать, — посоветовал Чикуров. — Мы ещё не знаем взаимоотношений Стеллы Григорьевны с Блинцовым. Кто может поручиться, что они не связаны какими-нибудь махинациями? Тем более что работают в одной системе и Блинцов в какой-то степени зависит от Ростоцкой.

— Хорошо, Игорь Андреевич, — сказал Латынис. — Я что-нибудь придумаю.

И он надумал отправиться к заместителю начальника отдела министерства под видом любителя и коллекционера современной живописи. Латынис позвонил Стелле Григорьевне на работу и попросил продать ему картину Решилина, в крайнем случае — обменять на какое-нибудь произведение искусства: у него-де есть выгодное предложение. Ростоцкая удивилась, откуда известно, что она имеет работу знаменитого художника? Ян Арнольдович ответил, что эти сведения он получил из уст самого Решилина, трагически погибшего несколько дней назад на Чёрном море. Приманка сработала безотказно: Стелла Григорьевна была заинтересована. Тем более что сообщение о смерти художника появилось в газетах и взбудоражило всю Москву.

Ростоцкая назначила встречу Яну Арнольдовичу вечером у неё дома, предупредив, однако, что будет не одна. Возможно, она опасалась, как бы под личиной коллекционера к ней не завалился грабитель.

Жила Стелла Григорьевна на улице Герцена, рядом с Центральным Домом литераторов. Открыл Яну Арнольдовичу здоровый цветущий мужчина лет тридцати. Раздевшись в передней, Латынис прошёл в комнату, сопровождаемый недобрым взглядом раскормленного дога ростом с телёнка.

Решилинскую картину он «узнал» сразу (выспросил о ней дотошно у вдовы Варламова), чем развеял последние сомнения у хозяйки квартиры, если они у неё были. Потом завели светский разговор. Пытаясь выведать, была ли Ростоцкая знакома с художником, или, может быть, Решилина знал её бывший шеф, Латынис был крайне осторожен, старался ни на чем не заострять внимания хозяйки.

Увы, Стелла Григорьевна отрицала как своё знакомство со знаменитым живописцем, так и Варламова. Говорила она, по-видимому, правду. Солгала лишь в том, что картина досталась ей от мужа, с которым она развелась.

«Сделка», разумеется, не состоялась: Ян Арнольдович нарочно предложил смехотворную цену за картину Решилина. Отказавшись от кофе, Латынис раскланялся.

А на следующий день он отправился на дачу погибшего художника, где тот проводил большую часть времени и где жила родная сестра Феодота Несторовича.

Ехать пришлось на электричке, затем — на автобусе. Погода стояла совершенно неподходящая для загородных прогулок: шёл настырный холодный дождь, порывами налетал ветер. Сойдя на последней остановке в чопорном дачном посёлке, Ян Арнольдович узнал, что до решилинского участка топать ещё километров пять. Ему показали тропинку, которая огибала водохранилище. Майор и так весь озяб и промок, а глядя на свинцовые волны, ходившие по водным просторам, ощутил холод ещё сильнее. Сырость словно проникла до самого мозга костей.

«Отсюда, наверное, и пошло слово „промозглый“, — мрачно думал Латынис, борясь со встречным ветром.

Когда он добрался до небольшого посёлка, состоящего всего из десятка необъятных участков с солидными домами, то совершенно закоченел. Постучал в одни ворота, другие — никто не откликался (в решилинскую дверь майор не звонил, у него были другие планы — пока что поговорить с соседями). Наконец его впустили. Это была дача военного, какого-то генерала армии. Фамилию майор не расслышал, а переспрашивать было неудобно. Открыл калитку отец этого самого генерала. Старик оказался сердечный, повёл Яна Арнольдовича в тёплую комнату, предложил горячего чая. То, что милиция интересовалась Решилиным и его родственницей, его не удивило: ежели уж человек пришёл пешком в такую погоду, резон, выходит, имеется.

— Я лично у художника на даче не был ни разу, — рассказывал словоохотливый старик. — У него три вот таких пса бегают на участке без привязи, — он показал от пола метра полтора. — И злющие, страсть! А с сестрой Решилина иногда видимся. В посёлке, в продмаге. Она всем хозяйством заправляет. И мужик у ней домовитый. Немой, правда…

— Как вы говорите, немой? — переспросил Латынис.

— Да, от рождения, как сказала Ольга, — кивнул отец генерала. — Но все понимает. По губам. Мужик приветливый, всегда первым здоровается. Кивает, стало быть…

Сообщение соседа очень заинтересовало майора. Во-первых, на даче Решилина была прописана только его сестра, Ольга Несторовна. По документам

— холостая. Во-вторых, человек, живущий на даче в качестве её мужа, был глухонемым.

Но ведь сбежавший из больницы в Южноморске человек тоже вроде был глухонемой!

Ян Арнольдович стал расспрашивать старика, как выглядит муж Ольги Несторовны.

— Такой крепенький мужчина, — стал объяснять сосед.

— Цвет волос?

— Тёмный. Шатен, стало быть. И сам смуглый, — ответил генеральский папаша. — Ну, это скорее всего от постоянного пребывания во дворе, на солнце…

— Усы у него есть?

— Имеются, — кивнул сосед. — Небольшие.

— Где сейчас муж Ольги Несторовны, не знаете?

— Да что-то давненько его не видал.

— Ну, как давненько? — допытывался Латынис, еле сдерживая волнение.

— Пожалуй, с того времени, как Решилин уехал, — сказал старик и поправился: — Недели три, стало быть.

— А сестра художника в настоящее время живёт на даче одна?

— Зачем одна. Братец пожаловал, — ответил сосед. — Очень, между прочим, на художника похож.

Поблагодарив старика за чай и полученные от него сведения, Ян Арнольдович поспешил в поссовет, к участковому инспектору. Тот подтвердил, что приехал родной брат погибшего художника и что у них с Ольгой якобы большие разногласия по поводу наследства.

— Позавчера я ехал с ними в одной электричке в Москву, так они всю дорогу скубались, — сказал участковый. — А от Решилина добра осталось много, ой, много! На даче прямо музей! Нотариус описывал имущество целый день!

Латынис спросил у него, что это за глухонемой муж у сестры художника, как фамилия, чем он занимается?

Вопрос поставил участкового в тупик: никакими сведениями о сожителе (так он выразился) Ольги Решилиной он не располагал.

— Как же так? — удивился оперуполномоченный уголовного розыска. — Должны располагать! Он проживает на вашем участке!

Участковый инспектор стал оправдываться: это, мол, дача, человек здесь не прописан…

Не удержавшись, Ян Арнольдович сделал участковому внушение, а напоследок попросил приглядеть за домом художника, не объявится ли муж Ольги Несторовны. А может, он уже здесь, скрывается на даче?

— Проверю, товарищ майор! — козырнул участковый.

— Только аккуратненько, не переполошите жильцов, — предупредил Латынис.

Он отправился в Москву, снедаемый вопросом: разные люди муж Ольги Решилиной и «глухонемой» из южноморской больницы или это один и тот же человек? Ян Арнольдович сопоставлял приметы, которые сообщил сосед Решилина, с описанием беглеца, составленным со слов медперсонала больницы. Кое-что совпадало, а кое-что — нет. Тот, из Южноморска, был лет сорока, а этот вроде помоложе. Тот кудрявый, а здешний — прямоволосый. У того усы пышные, густые, у этого — небольшие.

«Может, отец генерала плохо разглядел? — думал майор. — Вон у него какие линзы в очках! Зрение небось ни к черту!»

Пока он добирался до города, созрела идея, под каким соусом появиться завтра на даче Решилина. Ян Арнольдович разыскал нотариуса, которая занималась наследством погибшего художника. Нотариальная контора уже закрылась, рабочий день кончился, но Латынису повезло: нотариус оформляла стенгазету к октябрьским праздникам. Это была совсем ещё молодая девушка, год назад окончившая юридический факультет МГУ.

Латынис представился. У неё было редкое имя — Вета. Заметив, с каким увлечением она рисовала шапку стенгазеты, Ян Арнольдович сказал:

— В вас пропадает истинный художник!

— Да, когда-то мечтала… А стала юристом.

— Тогда помогите мне, Вета Владимировна, — попросил оперуполномоченный уголовного розыска. — Как юрист юристу.

И он обрисовал свой план: отправиться завтра на дачу Решилина якобы для того, чтобы посмотреть, как хранятся описанные вещи, и разрешить спор между родственниками художника, который действительно имел место. Латынис же будет представлен под видом консультанта областного отдела юстиции, проверяющего работу нотариуса.

— Я — пожалуйста, — согласилась Вета Владимировна. — А вот отпустит ли меня начальство?

— Попробую уломать, — улыбнулся Ян Арнольдович.

— Что, добираться будем своим ходом? — с тоской посмотрела на майора нотариус.

Ян Арнольдович вспомнил своё путешествие под дождём и сказал:

— Машину я организую.

Условились встретиться в девять утра.

Насчёт машины посодействовали московские братья-сыщики, не то пришлось бы несладко: погода была ещё более отвратительной, чем вчера, — шёл мокрый снег. В теплом салоне «Москвича» Вета Владимировна говорила по дороге о своём увлечении картинами Решилина, о необычном, наполненном драматическими зигзагами творческом пути художника.

— Представляете, — рассказывала она, — был как многие официальные художники-аллилуйщики, рисовал доярок, стахановцев, портреты вождей и вдруг исчез куда-то. Потом возник в совершенно новом качестве. Словно это был другой человек! Прозрачная, чистая живопись, в которой ожили традиции древнего русского искусства, иконописи… Говорят, первая же выставка этого направления прогремела как гром среди ясного неба! А потом Решилин постепенно превратился буквально в легенду. Правда, кое-кто ругал его, мол, эпигонство, эклектика. Но я думаю, что все идёт от зависти.

— Интересно, что думал Решилин, когда смотрел на свои старые картины?

— хмыкнул Латынис. — Наверное, стыдно было.

— А не на что было смотреть, — ответила нотариус. — Он, можно сказать, совершил подвиг — сжёг всех доярок, трактористов и прочих…

— Сжёг? — удивился Латынис.

— Ну да! Вот что значит настоящий талант, истинный! И право же, до того грустно смотреть, как сестрица и братец Феодота Несторовича грызутся из-за его творений… Страшно подумать, Решилин отдал всю душу, а здесь — низкий торг. Поистине: сик транзит глория мунди[4].

За разговорами незаметно доехали до привилегированного дачного посёлка. Когда Латынис нажал на кнопку звонка в высоком глухом заборе, сначала к воротам с той стороны прибежало несколько собак, зашедшихся в злобном лае, и только спустя минут пять в щели над почтовым ящиком появились чьи-то глаза. Женский голос угомонил церберов, и дверь отворилась.

— Здравствуйте, Вета Владимировна! — поздоровалась с нотариусом женщина в пальто и чёрном траурном платке.

— Здравствуйте, Ольга Несторовна, — сказала нотариус. — Разрешите к вам…

— Пожалуйста, проходите, — насторожённо глядя на незнакомого мужчину, пригласила Решилина.

Прошли через обширный участок к дому. Покрытая чёрной от влаги дранкой громадина казалась мрачной и нежилой. Но внутри было уютно и тепло. Разделись. Вета Владимировна пояснила хозяйке цель их посещения.

— Не беспокойтесь, все на месте, — сказала Ольга Несторовна. — Можете убедиться.

Нотариус предложила пройти на второй этаж: картины Решилина, а также коллекция полотен и старинных икон — все находилось там. Поднявшись, очутились в большой комнате. Как понял Латынис, это была святая святых художника — его мастерская. Здесь, в дальнем углу, трудились у мольбертов молодой парень и девушка в заляпанных красками халатах.

— Ученики покойного брата, — пояснила Ольга Несторовна. — Он этих двоих особенно привечал. Работать негде, вот они и попросились. Отказать неудобно. Да и Феодот Несторович такое не одобрил бы, потому что не по-божески это, — вздохнула она скорбно, осенив себя быстрым крестом.

«Смотри-ка, набожная», — отметил про себя Латынис.

Он с интересом осматривал обитель знаменитого художника и был поражён, что такая маленькая неказистая икона, висевшая в мастерской, оценивалась в полмиллиона золотых рублей… Да и работы самого Решилина, на его взгляд, не стоили тех денег, которые, по словам нотариуса, предлагали Феодоту Несторовичу.

«Наверное, надо быть знатоком и ценителем», — подумал майор. В том, что он не знаток и не ценитель, Ян Арнольдович убедился, посмотрев на холсты учеников Решилина, до того увлечённых работой, что, казалось, они не замечали никого вокруг: картины молодых художников, по мнению Латыниса, мало чем отличались от полотен учителя.

Спустились на первый этаж, осмотрели остальные комнаты, где вещи были менее ценные, чем картины и иконы, но все равно это было огромное богатство: редкий фарфор, книги, в том числе уникальная Библия издания шестнадцатого века, и другой антиквариат.

Латынис убедился, что в особняке «глухонемого» не было. Но оставалась ещё времянка во дворе, а если говорить точнее — вполне добротный домик. Ян Арнольдович не знал, под каким предлогом осмотреть его. Пока он ломал голову над этим, за окном промелькнула долговязая фигура в куртке с капюшоном, и хлопнула входная дверь. Через минуту в комнату, где находилась хозяйка с гостями, заглянула хмурая физиономия.

Если бы майор не знал, что Феодот Несторович бесповоротно мёртв, то принял бы его младшего брата за воскресшего художника — так похожи были они. Емельян Решилин даже бороду отрастил под брата.

Поздоровавшись с нотариусом и Яном Арнольдовичем, родственник живописца злорадно произнёс, обращаясь к сестре:

— Ничего у тебя не выйдет, как ни пыжься! Я только что был у юриста: делить наследство будешь не ты, а суд! И поровну! — Он театральным жестом показал на нотариуса. — Как тебе и объясняла Вета Владимировна.

Ольга Несторовна поджала губу, смерила брата презрительным взглядом, но ничего не сказала. А тот продолжал, апеллируя к обоим представителям закона:

— Представляете, моя дражайшая сестрица считает, что имеет право претендовать на большую часть!

— Нет, — мягко сказал Латынис, — наследство будет разделено между вами пополам. А ваш муж на него права не имеет, — повернулся он к хозяйке.

При слове «муж» Емельян Несторович так и взвился:

— Какой муж! Пригрела какого-то типа и выдаёт его за супруга!

— Никто не выдаёт… С чего это ты взбеленился? — пробормотала Решилина, которую явно смутил весь этот разговор.

— И рожа у этого Тимофея Карповича какая-то сомнительная! — не унимался Емельян Несторович.

— Э-эх, как тебе не стыдно! — напустилась на него сестра. — Обиженный богом человек, глухонемой, а ты…

— Ну да, его обидишь, держи карман шире! Он сам кого хочешь обидит! — зло произнёс Решилин-младший. — Не дай бог встретиться один на один в тёмном переулке! — Он снова обратился к нотариусу и Латынису: — Слышите, что она мне заявила: мол, будешь распоряжаться здесь, вернётся Тимофей Карпович, он тебя живо на место поставит!

— А где он? — спросил у Ольги Несторовны Латынис.

— Откуда я знаю? — пожала плечами хозяйка, ещё больше теряясь.

— Когда он уехал? — продолжал расспрашивать Ян Арнольдович, хотя такие вопросы вроде бы не должны были интересовать работника отдела юстиции, занимающегося нотариальными делами.

— Одновременно с Феодотом, царство ему небесное, — перекрестилась Ольга Несторовна и опять напустилась на брата: — Ты Феодоту в подмётки не годишься! Он в раю теперь, потому как жил по-праведному! Птаху малую не обидит! Вот и Тимофея Карповича приютил! — Это уже было обращено к представителям закона. — Тот и жил у нас, по хозяйству помогал… И никакой он мне не муж! — Она снова повернулась к брату и покачала головой: — Богохульник ты, Емельян, вот кто!

— А ты ханжа! — рявкнул в ответ Решилин-младший. — Перед людьми играешь в святошу, а сама готова задушить родного брата, лишь бы все наследство прибрать к своим рукам!

— Ты, Емельян, говори, — сурово посмотрела на него сестра, — да не заговаривайся!

Вета Владимировна хотела было вмешаться в ссору, но Латынис незаметно остановил её: в перепалке братец или сестрица могли сгоряча поведать такое, чего не выдали бы в спокойной обстановке.

— Нет, вы послушайте, как она решила делить между нами творческое наследие Феодота Несторовича, — апеллировал к нотариусу Решилин-младший. — Тебе, говорит, его старые картины, а мне, то есть ей, — новые! — Он резко повернулся к Ольге Несторовне. — А вот это не хочешь? — И показал сестре кукиш. — Уж лучше пусть все отойдёт государству!

— Тьфу, охальник! — сплюнула та.

— Погодите, что вы имеете в виду под старыми и новыми картинами? — ухватилась за слова Емельяна Несторовича Вета Владимировна.

— Новые — которые висят там! — показал на верх дачи Решилин-младший. — А старые во флигеле сложены, — кивнул он в окно, — на времянку.

— Как же так? — строго посмотрела на хозяйку нотариус. — Вы мне о картинах во флигеле ничего не говорили…

Ольга Несторовна покраснела и стала сбивчиво объяснять, что о существовании полотен Решилина во флигеле не знала, мол, лежали в запертой комнате, а она думала, что там какие-то старые вещи.

— Пойдёмте посмотрим! — решительно направилась к выходу Вета Владимировна.

Все вышли во двор, подошли к домику. Снег падал крупными мокрыми хлопьями, пятная одежду. Решилина достала связку ключей, открыла дверь. Во времянке было холодно и сыро, сразу было видно, что здесь никто не жил. И все же Ян Арнольдович заглянул в две небольшие комнатки, одна из которых была спальней с двумя кроватями, другая служила, видимо, для всех остальных нужд: кухней, столовой, гостиной.

А вот третья комната, довольно обширная, была чем-то вроде кладовки или сарая. В помещении было несколько старых вещей: сломанный пылесос, колченогое кресло, торшер, какой-то узел, а все остальное пространство занимало нечто, покрытое цельным куском пыльной материи.

— Вот видите, — оправдывалась Ольга Несторовна, показывая на рухлядь в углу. — Я думала, под тряпками тоже старьё.

И она приподняла материю. Под ней штабелем лежали картины.

Вета Владимировна взяла одну в руки. С холста глядело румяное лицо молодой женщины с ослепительной рекламной улыбкой. Из-под руки жизнерадостной доярки умно и счастливо смотрела на свет бурёнка.

А дальше пошли суровые и непреклонные, озарённые возвышенным трудовым подвигом комбайнёры, водители могучих самосвалов, рыбаки, шахтёры, академики…

Латынис и Вета Владимировна переглянулись.

— Странно, — проговорила нотариус. — Ведь Феодот Несторович все это якобы сжёг… Давно…

Сестра художника не могла ничего сказать ей в ответ.

Приступили к описи. Картин оказалось двести семнадцать.

— Это ещё не все, — вставил своё слово молчавший до сих пор Емельян Несторович. — На чердаке над гаражом имеется штук пятнадцать.

Когда Решилина запирала времянку, Латынис внимательно присмотрелся к ключам: ему показалось, что он уже видел где-то похожую связку — два от английского замка и один странный, похожий на шуруп, но без нарезки Ян Арнольдович попросил на минутку связку, заинтересовавшись якобы брелоком…

«Да, я определённо уже встречался где-то с такими ключами», — заключил он, возвращая связку владелице. Но вот где именно, майор не мог вспомнить.

Гараж состоял из двух отделений. В одном стоял, поблёскивая лаком, большой чёрный приземистый «ситроен», похожий на неведомое морское чудовище, в другом помещении находилось то, что держит обычно рачительный хозяин машины, — запасные части, автокосметика, инструмент. Отсюда шла лесенка на чердак, где хранились картины Решилина, его, так сказать, первого периода. Причём сюда он определил почему-то портреты вождей, многие имена которых уже даже не помнятся.

И эти картины внесли в дополнительную опись. Ольга Несторовна неожиданно вдруг отчего-то расстроилась, расплакалась, и Латынис отказался от своего намерения провести по фотографиям опознания неизвестных граждан, утонувших в том же месте, где и её брат. Принимая во внимание её состояние, он отложил это мероприятие на завтра.

По дороге назад Вета Владимировна явно была обескуражена находкой картин Решилина, от которых он сам якобы отрёкся. А оперуполномоченного уголовного розыска занимало другое: не давала покоя связка ключей, которые он видел в руках Ольги Несторовны.

Озарение пришло в Москве, когда он уже добрался до своей гостиницы. Ян Арнольдович тут же позвонил в Южноморск. Поначалу он рассказал Чикурову о посещении родственников художника и о том, что на даче никто, кажется, подпольно не живёт.

— Кажется или точно не живёт? — спросил руководитель следственно-оперативной группы.

— Емельян Несторович с радостью бы выдал этого глухонемого Тимофея Карповича, — сказал Латынис.

— Ещё что у вас?

— Помните, Игорь Андреевич, у неизвестного с огнестрельной раной на голове, которого водолазы нашли в море, была в кармане связка ключей…

— Да, вещдок хранится у меня в сейфе, — подтвердил Чикуров, и в голосе его послышалось насторожённость.

— Так вот, точно такая же связка имеется у сестры Феодота Несторовича Решилина, — сообщил майор. — Я хочу сказать, что это ключи от решилинской дачи.

На том конце провода воцарилось молчание. Латынис подумал, что их разъединили, и крикнул:

— Алло, алло! Игорь Андреевич!..

— Да слышу я, слышу, — откликнулся Чикуров. — Понимаете, Ян Арнольдович, перевариваю…

— И что?

— Лихо получается! Видите ли, удалось идентифицировать этого самого застреленного. Ответ пришёл из МВД СССР: отпечатки пальцев утопленника с пулевым ранением соответствуют отпечаткам пальчиков некоего Пузанкова, который отбывал наказание в колонии по статье 144 и освободился четырнадцать лет назад…

— Фю-ить! — присвистнул Латынис. — Действительно закручено!

— Но Пузанков не глухонемой… Короче, проведите как можно скорее опознание и допросите сестру и брата Решилиных.

— Теперь уже завтра…

Напоследок Чикуров проинструктировал майора, что ему следовало узнать у Ольги и Емельяна.

Назавтра Латынис произвёл опознание. В райотдел внутренних дел сначала вызвали Емельяна Решилина. Среди предъявленных ему фотографий он сразу указал на одну, сделанную с убитого под Южноморском незнакомца. Это действительно был Тимофей Карпович, проживавший до этого на даче художника. Однако сообщить подробности, кто он, как попал к Феодоту Несторовичу и чем на самом деле занимался, Емельян Решилин не мог. По его словам, он навещал знаменитого родственника очень редко. И вообще отношения между двумя братьями были далеко не идеальные.

После допроса Емельяна Решилина пригласили Ольгу Несторовну, доставленную в РОВД.

Увидев в числе пяти разных фотографию, сделанную с покойного Тимофея Карповича, Решилина окаменела.

— Узнаете? — спросил майор.

— Господи! — сестра художника медленно перекрестилась дрожащей рукой.

— И его, сердешного, бог прибрал? Пошто?..

Она вытерла кончиком чёрного платка набежавшую слезу и прерывающимся голосом произнесла:

— Он это, товарищ майор, Тимофей Карпович Пузанков…

Оформив опознание протоколом, Латынис приступил к допросу. Ждал, что Решилина будет откровенной, ан нет, Ольга Несторовна замкнулась наглухо, отвечала односложно, каждое слово приходилось буквально вытаскивать из неё, повторяя одни и те же вопросы по нескольку раз.

Сколько жил на даче у Решилина Пузанков, она якобы не знала. Феодот Несторович пригласил её приехать и взять заботы о его доме на себя шесть лет назад, когда он обзавёлся дачей на берегу водохранилища. А Пузанков уже жил там, помогал по хозяйству, исполнял обязанности сторожа, истопника, а также следил за автомобилем. Ольга Несторовна утверждала, что прошлое Пузанкова ей неизвестно. Когда Латынис сообщил ей, что Тимофей Карпович вовсе не глухонемой, та выразила крайнее удивление, так как прежде была абсолютно уверена, что «бог его обидел». Майор рассказал Решилиной и о том, что Пузанков грабитель. Но это не произвело на женщину никакого впечатления.

— Я ничего про такие дела не знаю и знать не хочу. Меня это не касается, — твёрдо заявила Решилина.

— Ещё один вопрос, Ольга Несторовна, — сказал оперуполномоченный уголовного розыска. — Утверждают, что вы и Пузанков находились в близких отношениях. Так ли это?

— А вы, товарищ майор, побольше Емельяна слушайте, — криво усмехнулась Решилина. — Он вам такого напоёт. Небось убедились вчера, какой это злобный человек! Аспид!

— Не только Емельян Несторович. Соседи тоже…

— Какие ещё соседи? — Решилина бросила на майора сердитый взгляд. — Не этот ли слептырь, генеральский папаша? Так он ведь даже на даче ни разу у нас не был. И потом, разве кто-нибудь застал нас в постели? — Ольга Несторовна истово перекрестилась. — Прости меня, господи, за такие слова!

Как говорится, крыть майору было нечем. Он так и не мог решить, правду говорила сестра художника или же прикидывалась, ловко прикрываясь религиозностью. Во всяком случае — орешком она оказалась крепким.

После допроса Решилиной Латынис беседовал с участковым инспектором. Разговор был ещё более неприятным, чем вчера: прошляпил матёрого уголовника, который жил преспокойненько на его участке столько лет!

Затем майор поехал в Москву. Снег прекратился, стоял лёгкий морозец. Столицу украшали к ноябрьским праздникам. Глядя на транспаранты, кумачовые флаги и разноцветные гирлянды, перекрывающие центральные улицы, Ян Арнольдович подумал, что ему вовсе не до фанфар: следствию по делу не видно конца и края.

У Чикурова и Кичатова настроение было тоже отнюдь не предпраздничное. Они сидели в южноморском горуправлении внутренних дел и обсуждали сообщение Латыниса.

Ещё раньше для удобства и наглядности следователи составили карту-схему, на которой были обозначены установленные и пока ещё не опознанные «действующие лица» трагедии в устье Чернушки, их связи, взаимоотношения, которые уточнялись по мере обнаружения новых сведений и фактов.

— Пузанков Тимофей Карпович, — заполнил круг, отведённый покойному с огнестрельной раной, Чикуров. — В нашу схему он вносит любопытные коррективы… Смотрите, он чем-то связан с Решилиным. Во всяком случае — жил у него на даче шесть лет!

— Это — по крайней мере! — многозначительно поднял вверх палец Кичатов. — Может, он находился при художнике значительно раньше, чем приехала на дачу Ольга Несторовна.

— Это вы хорошо сказали: находился при Решилине, — заметил Чикуров. — Интересно, что их связывало? Только ли то, что Феодоту Несторовичу нужен был в доме расторопный лакей и притом мастер на все руки? Знал ли Решилин, что Пузанков только притворяется глухонемым? И, самое главное, известно ли было хозяину дачи, что он дал кров преступнику?

— Да, Игорь Андреевич, — вздохнул подполковник. — Дать ответы на эти вопросы будет нелегко. Пузанков мёртв. Решилин тоже…

— А ответить надо. Почему стреляли в Пузанкова? Кто? Связано ли это с ограблением сберкассы?

В комнату заглянул Жур:

— Разрешите?

— Конечно! — в один голос обрадованно произнесли следователи и, когда он вошёл, набросились на капитана с вопросами: давно ли прилетел, что в Алма-Ате?

— Прямо из аэропорта, — сказал Жур. — А в Алма-Ате порядок! Погода, правда, неважная, но город мне понравился, очень красивый и своеобразный.

— Трешникова разыскали? — спросил Чикуров.

— Разыскал. Бедный малый чуть не заработал воспаление лёгких. Знаете, где он прятался? В домике на садовом участке своего деда. Холод зверский! Как Трёшников провёл там почти неделю — уму непостижимо! Другой бы окочурился…

— А с чего он прятался? — поинтересовался подполковник.

— Хоть и здоровый парень, а трусоват… Впрочем, было чего испугаться,

— вздохнул капитан. — Короче, он вам сам исповедуется. В коридоре сидит. Разрешите привести?

— Разумеется, — нетерпеливо сказал Чикуров.

Жур поднялся, направился к двери.

— Да, Игорь Андреевич, давить на него не надо, — посоветовал капитан.

— Он мне в самолёте всю свою жизнь поведал. По-моему, парень неплохой.

— Разберёмся, Виктор Павлович, — улыбнулся руководитель следственно-оперативной группы.

Входя в кабинет, Валентин Трёшников чуть пригнулся, чтобы не задеть притолоку двери. Лицо у него было прямодушное, хотя он явно чего-то боялся. Инструктор по физкультуре держал в руках носовой платок, которым поминутно вытирал покрасневший нос. Парень был простужен.

— Что же это вы, Валентин, прятались в холодном домике? — спросил Чикуров, списав с его паспорта данные в бланк протокола допроса. — Аж в горы забились…

— Что и говорить, товарищ следователь, дурак я дураком! — тяжело вздохнул Трёшников. — Надо было сразу прийти в милицию. А то столько приключений получил на свою голову — страшно подумать! Как расхлебаю все это, не представляю. И ещё поверите вы или нет… — Он с надеждой посмотрел на Чикурова.

— Если правду выложите, поверим, — сказал следователь.

— А мне нет смысла врать, честное слово!

В протоколе допроса показания Трешникова выглядели следующим образом:

«Я снимаю угол в частном доме по улице Пришвина, 19. В соседнем доме, Пришвина, 21, принадлежащем Э.К.Александропулос, проживал отдыхающей из Москвы Валерий Платонович (его фамилию не знаю) с молодой женщиной по фамилии О.Сторожук, которую представлял как свою супругу. Зная, что я имею спортивный разряд по подводному плаванию, Валерий Платонович зашёл ко мне вечером 22 октября с.г. и попросил помочь выловить в море его утонувшего знакомого, у которого якобы находились золотые изделия, которые, по словам Валерия Платоновича, принадлежали ему. Если бы нам удалось выловить утонувшего, Валерий Платонович обещал половину золотых изделий мне. Я спросил, почему он официально не обратится в соответствующие органы, на что Валерий Платонович заявил мне, что найденное золото отойдёт в пользу государства, так как доказать свои права на него он не сможет. Сначала я хотел отказаться, однако, поразмыслив, все же принял его предложение, так как мне очень нужны были деньги на предстоящую свадьбу и другие расходы, связанные с началом семейной жизни. Валерий Платонович взял с меня слово, что я никому ни о чем не скажу.

Утром 23 октября Валерий Платонович и я поехали на такси в устье реки Чернушки. Отпустив такси, мы пошли на берег, и Валерий Платонович объяснил мне, где следует искать его утонувшего знакомого. Я надел акваланг и полез в воду. Минут через 20 увидел под водой утопленника. На его теле был широкий пояс с отделениями наподобие патронташа. Я подумал, что в кармашках пояса и находятся золотые изделия. Когда я доставил утопленника на берег, Валерий Платонович заявил, что это другой человек и что золото находится в кожаной сумочке, которую его знакомый носил на руке. Валерий Платонович потребовал, чтобы я вновь занялся поисками. Я стал отказываться, потому что мне стало плохо. А тут ещё мы увидели лодку, направляющуюся к нам. В ней сидел какой-то мужчина Валерий Платонович испугался и побежал к шоссе. Я, сняв акваланг, последовал за ним. Мы остановили частника, ехавшего в город. В Южноморске Валерий Платонович ещё раз предупредил меня, чтобы я держал язык за зубами, не то буду иметь большие неприятности. Я понял, что попал в какую-то уголовную историю и решил на время исчезнуть из города…».

И дальше Трёшников сообщил следователям то, что они в общих чертах уже знали о скоропалительном вылете парня в Алма-Ату…

— Валерий Платонович называл при вас какие-нибудь фамилии, имена? — продолжал допрос Чикуров.

— Ни одного имени, ни одной фамилии, — категорически заявил Трёшников.

— А при каких обстоятельствах погиб его приятель, говорил?

— Вроде бы несчастный случай, ураган, — ответил допрашиваемый. — В городе говорили, что возле Верблюда пронёсся смерч. Ну я и поверил…

— Как вы расстались с Валерием Платоновичем после неудачной попытки найти золото? — задал вопрос Кичатов.

— Мы доехали на машине до центра. Валерий Платонович сказал: «Ну, разбежались! Не надо, чтобы нас видели вместе». Я сел на автобус и поехал домой, а куда поехал он на машине, не знаю.

— Виделись с ним после этого? — спросил Чикуров.

— Нет, — ответил Трёшников. — Я позвонил Нелле, моей невесте, она примчалась ко мне. А на следующий день я улетел в Алма-Ату…

— Вместо того, чтобы веселиться на собственной свадьбе, — не выдержав, сказал молчавший во время всего допроса капитан Жур, — и себе напортил, и нам задал работу!

Незадачливый жених только тяжело и протяжно вздохнул.

— Ознакомьтесь и распишитесь, — подал ему протокол Чикуров.

Трёшников читал медленно, часто прикладывая платок к хлюпающему носу, словно оттягивал время, а когда поставил подпись на всех листах, с опаской спросил:

— Ну и что мне теперь будет?

— А это пусть решает ваша невеста, — усмехнулся Игорь Андреевич. — Давайте пропуск. — Проставив в нем время окончания допроса и расписавшись, он сказал: — Возможно, вы нам ещё понадобитесь. Если нужно будет кое-что уточнить.

Ушёл Трёшников, все ещё не веря, кажется, в своё счастливое освобождение.

Как только за ним закрылась дверь, Жур подошёл к столу, взял протокол допроса.

— Тут упомянута некая Сторожук, — он отыскал нужное место, показал следователям. — Буквально за день до смерча произошла странная штука…

И капитан рассказал о непонятной истории с кражей у Оресты Митрофановны Сторожук пятидесяти тысяч рублей.

— Представляете, мы нашли воров, нашли те самые пятьдесят тысяч, воры признались во всем, опознали потерпевшую, а эта самая потерпевшая Сторожук по непонятным причинам отказалась и от своего заявления, и от своих денег. Не правда ли, странно?

Сообщение капитана до того заинтриговало Чикурова и Кичатова, что они попросили поднять документы той истории. И, ознакомившись с ними, следователи тоже нашли поведение Сторожук подозрительным. Кичатов и Жур срочно отправились на улицу Пришвина.

Элефтерия Константиновна Александропулос находилась во флигеле — белила стены. Следователь и оперуполномоченный уголовного розыска представились хозяйке, спросили, где её постояльцы — Валерий Платонович и Ореста Сторожук.

— Давно уже съехали, — ответила Александропулос. — Я вот решила устроить небольшой ремонт, а то прямо стыдно людей пускать.

— Как давно они уехали? — поинтересовался Кичатов.

— Недели две будет, — сказала хозяйка и, подумав, уточнила: — Точно, утречком двадцать третьего октября собрались и — до свидания…

— Куда уехали? Как — самолётом, поездом?

— В Москву, наверное… Своим ходом. У Валерия Платоновича ведь персональная машина, на ней они и приезжали.

— Как фамилия Валерия Платоновича? — спросил Кичатов.

Вопрос этот поставил Элефтерию Константиновну в крайнее затруднение. По её словам, она никогда не спрашивала у такого солидного постояльца ни паспорт, ни другие документы.

— Они что, жили у вас без временной прописки? — нахмурился Жур.

— Я как-то намекнула Валерию Платоновичу, но он сказал, что ни к чему такие формальности, да и неизвестно, сколько времени они тут будут жить. Вдруг вызовет начальство, и придётся срочно сниматься… Так уж получилось…

— Вы что, не знаете? На какой бы срок ни снималось у вас жильё, прописка обязательна, — строго выговаривал капитан. — А вы даже фамилию не спросили!

— Так ведь Валерий Платонович останавливается у меня третий год, — растерянно оправдывалась хозяйка. — Профессор… Работает в каком-то институте в Москве! Говорят, консультант Госагропрома!

— Порядок для всех общий, — сказал капитан. — А как Валерий Платонович представил женщину, которая была с ним?

— Женой. Иначе я бы не поселила их вместе, — фыркнула Александропулос.

— У меня не притон!

— Вы видели их свидетельство о браке? — усмехнулся Жур. — Или отметку в паспорте?

Виктор Павлович знал из документов в милиции, что Сторожук в настоящее время не была замужем.

— Не видела, — смутилась хозяйка. — Но профессор сказал…

— Сказать можно что угодно, — перебил её Кичатов. — Лучше расскажите, как они проводили время, кто бывал у них?

Александропулос сказала, что обычно старается не тревожить постояльцев: люди приехали отдыхать, если же все время торчать во флигеле, подумают, что она за ними подсматривает.

— Главное, все было чинно-мирно. Валерий Платонович человек солидный. Конечно, к нему приходили, но я не видела, кто именно. Иногда засиживались допоздна, но никакого шума-гама. Ещё профессор часто уезжал на своей машине с шофёром, говорил, что и тут дела.

— Может, вы заметили что-нибудь необычное в поведении постояльцев? — задал вопрос следователь.

— Необычное? — переспросила Элефтерия Константиновна и, немного подумав, улыбнулась. — На следующий день после приезда Валерий Платонович завесил ковром, — она показала на дверной проем между двумя комнатами, в котором отсутствовала дверь.

— Для чего? — поинтересовался Кичатов.

— Понимаете, ту, большую комнату, занимал Валерий Платонович, а эту, поменьше, — Орыся, — объяснила хозяйка. — Профессор плохо спал, а жена, говорит, храпит во сне. Вот и отгородился.

— А что в этом необычного? — пожал плечами подполковник.

— Я предложила навесить дверь, а Валерий Платонович сказал: пусть будет ковёр, у него, мол, дома тоже так… Между прочим, он вешал ковёр и в прошлые годы, когда приезжал. Чудак, правда?

Но эта причуда не особенно заинтересовала работников милиции. Им было важнее знать, где и как проводил время постоялец в день перед смерчем и потом, вплоть до своего отъезда.

Элефтерия Константиновна долго и мучительно вспоминала, что же было двадцать первого октября, и вдруг хлопнула себя по лбу.

— Вот склероз! Знаете, кто пришёл к профессору? Киноартист! — Она потёрла собравшийся морщинами лоб. — Фамилию забыла… Он играет в фильме «Выстрел на рассвете».

— Великанов? — подсказал Кичатов.

— Точно! — обрадованно закивала Александропулос. — Девчонки мои прибегают, кричат, посмотри, мама, кто пришёл к профессору! Ну я не удержалась, вышла во двор. Интересно все-таки живого киноартиста увидеть… На половину Валерия Платоновича, правда, не пошла, неудобно. Из-за забора глядела.

— Великанов приходил один или с кем-нибудь? — продолжал расспрашивать подполковник.

— С Эриком. Ну, прежним шофёром профессора. Этот Эрик приезжал с Валерием Платоновичем прошлой осенью. Великанов зашёл в дом, а профессор стал отчитывать Эрика.

— За что? — поинтересовался следователь.

— Я особенно и не вслушивалась. Помню только, что Валерий Платонович сказал сердито: «Опять накурился!» А Эрик смеётся, говорит: все, мол, в порядке, соображаю отлично. Профессор его предупредил: смотри, держись, травки навалом, контроль потерять над собой легче лёгкого.

— А дальше?

— Ну, я пошла к себе.

— В тот день Валерий Платонович ночевал дома?

— Не знаю. Я рано легла спать, а на следующее утро пошла на рынок… Поздно вечером профессор забежал ко мне, сказал, что завтра уезжает. Рассчитался. Вот и все.

Когда минут через сорок Кичатов вернулся в горуправление, они с Чикуровым обсудили результаты допроса Александропулос.

— Что же получается, — рассуждал Игорь Андреевич, — профессор съехал от неё двадцать третьего октября. Но остался в Южноморске, потому что через два дня вместе с Трешниковым искал утопленника с золотом… Выходит, просто переменил место жительства? Почему?

— Все может быть. Жур в настоящее время в аэропорту, выясняет: вдруг Валерий Платонович и Ореста Сторожук отбыли самолётом?

— А если поездом?

— Установить это будет куда сложнее, — ответил Кичатов. — Но не исключено, что они до сих пор здесь.

— Александропулос запомнила номер его «Волги»?

— Ничего она не помнит, — махнул рукой Дмитрий Александрович. — Наверное, действительно склероз…

Затем разговор зашёл о бывшем шофёре Эрике, появившемся у профессора вместе с Великановым.

— Итак, в деле появилось ещё одно лицо, — сказал Кичатов. — Мы предъявили Александропулос для опознания фотографии утопленников. Эрика среди них нет. Да, фамилию шофёра она тоже не знает.

Чикуров нарисовал на их рабочей схеме новый круг, вписав в него имя «Эрик», и поставил возле него знак вопроса.

— Пока этот шофёр для нас — табуля раза[5], — заметил он.

— Не совсем, — возразил подполковник. — Вспомните, за что ругал его Валерий Платонович?

— Вы имеете в виду слово «накурился»?

— Вот именно! Совершенно очевидно, что парень наркоман! И, скорее всего, его приход к профессору связан с наркотиками. Помните, профессор сказал: травки много? Речь, вероятно, шла о гашише.

— Думаю, вы правы, — согласился Чикуров. — Кстати, о дурмане. Когда вы поехали на улицу Пришвина, я связался с Барнаулом и получил любопытную информацию…

— Ну-ну? — загорелся подполковник. — Какую?

— Привалов, оказывается, был не только «облепиховым» королём, но и, так сказать, «гашишным». Выяснено, что он поставлял зелье в Москву, Ленинград и даже в Прибалтику…

— Сам возил?

— Иногда — сам, иногда к нему приезжали перекупщики, конечно, особо доверенные люди.

— А кто именно?

— Устанавливают… Знаете, о чем я подумал? А что, если и Великанов — один из них?

— Из чего вы исходите? — спросил Кичатов.

— Ну, во-первых, он оказался здесь, в Южноморске, в одной компании с Приваловым. Во-вторых, Великанов дважды за этот год побывал в Барнауле. Правда, по линии общества книголюбов, но это могло быть просто прикрытием… И третье: с чего это вдруг Великанов примчался из Таллинна в Южноморск? У него там ответственная роль, и перерыв между съёмками всего три-четыре дня…

— Думаете, он прилетел сюда к Привалову за очередной партией гашиша?

— А вы считаете это предположение неправдоподобным? — вопросом на вопрос ответил руководитель следственной группы.

— Нет, не считаю, — сказал Кичатов. — Тем более что Великанов прихватил из Москвы все деньги, доставшиеся ему в наследство.

— Вот-вот! — поднял палец Чикуров. — А в его сумке осталось всего пять тысяч! Не исключено, что он уже расплатился за товар. Вспомните, от его приезда до смерча прошло всего часов восемь… Куда можно за такое время ухнуть более сорока тысяч?

Зазвонил телефон. Это был Жур.

— Игорь Андреевич, Ореста Сторожук согласно документам Аэрофлота улетела в Трускавец двадцать третьего октября. А вот насчёт профессора — глухо. Если бы мы знали его фамилию!

— Что поделаешь, — вздохнул Чикуров. — Попробуйте установить номер его машины.

— Я беседовал с дочками Александропулос — увы, они тоже не помнят. По-моему, их больше интересовала не «Волга» профессора, а шофёр Вадим… Закрутил обеим сестрицам головы.

— Постойте, постойте! — ухватился за эти сведения Чикуров. — Он небось оставил хозяйкиным дочерям свои координаты?

— Малый себе на уме! Пофлиртовал с девицами — и был таков! Ни адреса, ни фамилии не сообщил, — ответил капитан.

— И с чего это они с профессором развели конспирацию? — в сердцах произнёс Чикуров.

— Да уж, видимо, неспроста… В общем, Игорь Андреевич, имеется мыслишка. Этот Валерий Платонович на машине, так?

— Ну?

— Значит, съехав от Александропулос, он мог обосноваться в одном из кемпингов. Хочу это проверить.

— Мысль дельная, — одобрил руководитель следственно-оперативной группы.

Закончив разговор, Чикуров передал его содержание Кичатову.

— Боюсь, что сей учёный муж давно уже навострил лыжи из Южноморска, — сказал подполковник. — А ведь он наверняка мог бы открыть нам, что произошло на Чернушке в ночь, когда там прошёл смерч. Нужно его искать!

— Думаю, дорожку к нему может указать Ореста Сторожук. Другого способа пока не вижу.

— Пошлём в Трускавец Виктора Павловича, — предложил подполковник. — Адрес Оресты Сторожук имеется.

— Да, Журу надо лететь туда немедленно, — кивнул Игорь Андреевич. — А вы, Дмитрий Александрович, отправляйтесь в Таллинн. Не исключено, что помимо киносъёмок Великанов занимался там делами, весьма далёкими от искусства.

— Ясненько, — ответил Кичатов. — А вас не удивляет поведение режиссёра, директора фильма? Ведь Великанов не какой-то там статист — главную роль исполняет! По-моему, должен был кто-нибудь приехать из съёмочной группы, в крайнем случае — звонить, узнавать, что с ним! А из Таллинна был всего один звонок, и больше ни слуху ни духу.

— Да, Дмитрий Александрович, вы правы, это несколько странно. Короче, езжайте в кассы Аэрофлота и берите билет.

В столицу Эстонии Кичатов прилетел одиннадцатого ноября, под вечер, устроился в гостинице «Ранна», расположенной почти у самого берега залива.

Подполковник сразу начал разыскивать по телефону кого-нибудь из съёмочной группы фильма «Сегодня ты, а завтра я». Оказалось, что в одном из старинных зданий в Старом городе шла как раз в это время съёмка. Дмитрий Александрович тут же поехал по указанному адресу, вспоминая по дороге роман Достоевского «Игрок». Читал он его давно, по настоянию жены Ларисы, которая буквально боготворила Достоевского и его книги, населённые странными мятущимися героями, с больной, по мнению Кичатова, психикой. Действие романа происходило, кажется, в Германии, в одном из курортных городов, где несколько русских аристократов предавались игре в рулетку. Главный персонаж, Алексей Петрович, был настолько одержим пагубной страстью, что она высосала из него все жизненные соки, превратила в ничтожного раба рулетки. Лариса говорила, что в Алексее Петровиче Достоевский отобразил кое-какие черты своего характера: писатель сам был азартным игроком и мог не задумываясь спустить в казино все до последней копейки.

Подполковник довольно быстро нашёл нужное ему здание. Возле подъезда стояла «Волга» с надписью «киносъёмочная», а также два специальных автомобиля, от которых тянулись в дом кабели.

Дмитрий Александрович зашёл внутрь и оказался в огромном зале, залитом слепящим светом юпитеров и софитов. Насколько он понял, снималась сцена в игорном доме, в воксале, как сказано у Достоевского. Вокруг царила удивительная атмосфера: бродили актёры и статисты в сюртуках, панталонах, в рубашках со стоячими воротниками и жабо, шуршали кринолины, трещали веера в руках старух с накладными волосами и в париках, и тут же сновали парни и девушки в джинсах и кроссовках. Мир прошлого века причудливо переплетался с веком нынешним.

Посреди чопорного, несколько мрачного старинного зала стоял длинный стол, покрытый зелёным сукном, вокруг которого сидело и толпилось десятка два «игроков». Во главе стола возвышался худощавый старик во фрачной паре — крупье. Перед ним была рулетка. Пожилая женщина в белом халате тонкой кисточкой наводила последние штрихи грима на лице крупье. Рядом на низкой тележке стояла на треноге кинокамера, возле которой суетился паренёк в крошечной кепочке и толстяк в ковбойке и замшевой безрукавке.

Кичатов обратил внимание на высокого мужчину в чёрном свитере под горло и с трубкой в зубах. Он что-то втолковывал стройному молодому человеку с бледным лицом и тенями под глазами, в тёмной визитке. По тому, с каким почтением подходили люди к мужчине с трубкой, подполковник догадался, что это и есть режиссёр Лежепеков.

Вдруг тот хлопнул в ладоши и громогласно провозгласил:

— Внимание! Всем по местам!

Бесцельное хождение в зале прекратилось, артисты, участники массовки, сгруппировались вокруг стола, толстяк в ковбойке приник к окуляру.

— Прошу тишину! — строго сказал постановщик, уловив, по-видимому, чей-то шёпот. — Готов? — спросил он у оператора. Тот сделал знак рукой: мол, порядок. И тогда прозвучало: — Мотор!

Выстрелила хлопушка, застрекотала кинокамера, крупье монотонным голосом произнёс:

— Делайте ваши ставки, господа!

Кичатов на какое-то время забыл, где он находится и зачем, так увлекла его съёмка. Что-то завораживающее было в этом действии, Дмитрий Александрович не мог оторвать взгляда от главного героя, Алексея Петровича, которого играл тот стройный молодой актёр.

Кичатов не видел его прежде в фильмах, но, судя по всему, это был очень одарённый актёр. Скупые жесты, мимика, но сколько страсти выражало его лицо! Это действительно был игрок, сжигаемый внутренним огнём! Подполковник милиции невольно поймал себя на мысли, что переживает вместе с Алексеем Петровичем, лихорадочно следя за жужжащим шариком, который должен, просто обязан остановиться напротив «зеро», потому что несчастный одержимый молодой человек поставил на него последние деньги. И когда «зеро» действительно принёс главному герою огромный выигрыш, Кичатов вздохнул с облегчением.

— Стоп! — скомандовал Лежепеков и, к удивлению Дмитрия Александровича, скомандовал: — Повторим!

Кичатову казалось, что лучше сыграть невозможно, однако постановщик сделал несколько замечаний артисту и отснял ещё один дубль.

Погасли юпитеры, софиты, Лежепеков начал репетировать с исполнителем главной роли следующую сцену. Следователь не решался пока отрывать режиссёра от дела.

Съёмка возобновилась, но что-то не ладилось на площадке. В перерыве между дублями Кичатов негромко сказал стоящему рядом немолодому мужчине в кожаном пиджаке:

— С Великановым режиссёру, наверное, было легче работать…

Замечание попало в цель: мужчина окинул Кичатова удивлённым взглядом и усмехнулся.

— С чего вы это взяли? Всеволода Юрьевича при одном только упоминании о Великанове бросает в дрожь!

— Что так? — наивно поинтересовался следователь.

— Не получалась у Саши роль! Не шла! Подумайте сами: некоторые кадры до двадцати дублей снимали! И немудрёно, что Борю Губина, — мужчина кивнул на актёра, играющего Алексея Петровича, — Лежепеков вызвал без всяких проб. Буквально в тот же день, как только узнал о болезни Великанова.

Разговорившись, подполковник узнал, что его собеседник является директором картины. Кичатов представился и высказал желание поговорить насчёт Великанова.

— Об этом вам лучше с Всеволодом Юрьевичем, — отфутболил подполковника директор.

Воспользовавшись паузой, он познакомил Кичатова с Лежепековым, а сам ретировался.

— Согласен поговорить с вами в любое время, но, ради бога, только не сейчас! — сказал Лежепеков. — Понимаете, завтра Губин улетает на премьеру в своём театре, а нам ещё — кровь из носу — нужно отснять пять сцен! Вторую смену уже гоним… До завтра терпит?

— Терпит, — кивнул Дмитрий Александрович.

Договорились встретиться в гостинице — Лежепеков тоже жил в «Ранне».

На следующий день в назначенный час он появился в номере Кичатова. Поздоровались.

— Ну как, выполнили вчера вашу программу? — вежливо поинтересовался следователь.

— Но чего мне это стоило! — вздохнул Лежепеков, набивая трубку. И неожиданно спросил: — У вас есть дети, Дмитрий Александрович?

— Двое, — ответил Кичатов.

— Если вздумают податься в кино, лягте костьми, но не пускайте!

— Вам не нравится ваша профессия?

— Честно сказать, другой для себя не представляю… Но боюсь, как бы не трахнул инфаркт, — признался режиссёр. — Представляете, все, ну буквально все сделано для того, чтобы подвести режиссёра к этому! Начиная со сценария. Каждый, кому не лень, лезет с замечаниями, поправками! Редакторы на студии, чиновники в Госкино! А что такое у нас снимать! Съёмочная группа — это сплошные анархисты! Каждый день я должен загонять их на съёмочную площадку чуть ли не пинками! Какая может быть речь о дисциплине, если осветителю или ассистенту плевать на меня? Будет он болеть за работу, получая жалкую зарплату, которую даже стыдно назвать зарплатой? А техника, на которой мы работаем? А плёнка? На прошлой неделе сто метров пошло кошке под хвост — при проявке оказался сплошной брак! Это значит снова вызывать актёров из других городов, снова репетировать, настраиваться и так далее! Ведь это не железки штамповать — искусство штука тонкая, неуловимая! — Лежепеков вдруг спохватился. — Извините, увлёкся. Как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит… Вы конечно же прилетели не для того, чтобы выслушивать мои вопли. — Режиссёр грустно улыбнулся.

— Приехал я, Всеволод Юрьевич, по поводу Великанова, — сказал следователь.

— Как он там? — встрепенулся режиссёр.

— Неважно, — хмуро произнёс Кичатов. — Правда, теперь ему немного стало лучше, но одно время был буквально между жизнью и смертью. Извините меня, Всеволод Юрьевич, но мне непонятно равнодушие к нему со стороны съёмочной группы.

— О чем вы? Какое равнодушие? Когда я узнал, был прост-то потрясён, честное слово! Спросите у кого угодно! — горячо уверял Лежепеков, заметив недоверие в глазах следователя.

— Но почему же никто не удосужился прилететь в Южноморск?

— Дмитрий Александрович, ну когда бы я мог? У меня каждый час, каждая минута на счёту! — продолжал оправдываться режиссёр. — Вы себе даже представить не можете, что это такое, когда щёлкает счётчик! Съёмочная группа — это молох, пожирающий деньги! Я каждый день должен выдавать отснятые метры! Хоть убейся, а план выполни! Потому что за мной не только мои здешние обормоты, но и коллектив студии. Не выдам положенные метры — несколько сот человек будут сидеть без премии. Да что там без премии, иной раз получку задерживают! Вот вам ещё одна приятная, в кавычках, сторона режиссёрской работы.

— Потому вы так быстро и заменили исполнителя главной роли? — спросил Кичатов.

Лежепеков ответил не сразу. Раскурив трубку, помолчал и наконец произнёс со вздохом:

— Ждать выздоровления Саши я не мог. Студия не пошла бы на консервацию.

— Я слышал, у вас с ним возникли трения во время съёмок, — осторожно закинул удочку следователь.

— Трения… — Лежепеков усмехнулся. — Это мягко сказано! Ежели честно, с Сашей я здорово промахнулся. Понимаете ли, в творчестве не должно быть никаких дружеских отношений, никаких компромиссов. Ни в коем случае! А я Велика-нова пожалел. Он уговорил меня взять его на роль Алексея Петровича. Верите, чувствовал, что не то, а отказать не решился. И даже умолял худсовет во время утверждения кинопроб. А с самых первых съёмочных дней мы стали грызться как кошка с собакой…

— Из-за чего, если не секрет?

— Да никакого секрета! Вы видели вчера Борю Губина? — спросил Лежепеков, и следователь кивнул. — По-моему, попадание в яблочко. Губину веришь. Он влез в шкуру Алексея Петровича так, будто бы с пелёнок играл в рулетку. Знаете, мне иной раз становится страшно, когда я вижу, как Борис входит в образ. Это маньяк, одержимый! Такие не задумываясь могут проиграть сиротские деньги и пустить себе пулю в лоб!

— Я не очень-то разбираюсь, но мне игра Губина понравилась, — признался Кичатов. — Выкладывается, по-моему, весь.

— Ещё как выкладывается! Говорит, за съёмочный день худеет килограмма на три.

— Даже так? — удивился следователь.

— А что, вон артист Лев Дуров признавался в газете, что за один спектакль теряет два с половиной килограмма!.. Словом, Губин — класс! Это новый Смоктуновский! — темпераментно продолжал режиссёр. — А Великанов по сравнению с ним? Как говорится, божий дар и яичница… Саша в общем-то человек талантливый, но тут — ни в зуб ногой. Вялый, как амёба. Ни искорки, ни отблеска страстей не видно. Говорю ему: друг милый, неужто тебе никогда не хотелось выиграть миллион? А он отвечает: зачем мне миллион, что с ним делать… Скажите, разве после этого он может играть Алексея Петровича?

— Не знаю, — улыбнулся следователь. — Может, по системе Станиславского…

— Здесь не помог бы и Станиславский! Роль не для Великанова. Я как-то не сдержался, высказал ему все. Картину, говорю, ты завалишь, а у меня, между прочим, семья, которая не может питаться святым духом. Саша смеётся, говорит, не волнуйся, старик, скоро я разбогатею, возьму тебя, твою жену и дочь на полный кошт. Будете у меня как сыр в масле кататься. Ну, послал я его подальше…

«Интересно, на какое богатство намекал Великанов? — подумал следователь. — На наследство или что-то другое?»

— В каком смысле — разбогатеет? — спросил он у режиссёра.

— А бог его знает! — отмахнулся Лежепеков. — Не поймёшь, когда Великанов хохмит, а когда говорит правду.

— Значит, вы считаете, что с Губиным фильм получится лучше? — перевёл на другое следователь.

— Убеждён! Конечно, чужому горю нельзя радоваться, но в данном случае вышло по пословице: не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь я уверен, что картина будет потрясающая! Фестивальная! Такую спокойно можно посылать в Канны! И на девяносто процентов — благодаря Борису…

— А где ещё снимался Губин? — поинтересовался Дмитрий Александрович. — Что-то я не могу вспомнить…

— В том-то и дело, что нигде. Борис — моё открытие, — с гордостью признался Лежепеков. — И где, вы думаете, я его откопал? В провинциальном театре, в глубинке!

— Дебют?

— Это будет сенсация! — воскликнул Всеволод Юрьевич и тут же погрустнел. — Великанова, правда, жалко. Он буквально грезил этой ролью несколько лет. Даже не знаю, как я встречусь с ним после этого. Обидится, наверное, в усмерть… Вот, кстати, одна из причин, почему я не полетел в Южноморск.

— Вы давно дружите? — поинтересовался Кичатов.

— Знакомы давно, а вот сблизились по-настоящему года два назад.

— Что за человек Саша?

— Человек он отличный. Душа нараспашку. Готов поделиться с друзьями последним рублём.

— Выпивает?

— В компании рюмку-другую пропустит, но чтобы запоем… — Режиссёр отрицательно покачал головой. — А во время съёмок для Саши вообще ничего не существует, ни гулянок, ни женщин. Режим, спорт!.. В этом смысле работать с Великановым — одно удовольствие. Безукоризненная дисциплина.

— А наркотиками, случаем, не баловался?

— Наркотиками? — испуганно переспросил Лежепеков.

— Свидетельств нет, — ответил подполковник, не желая бросать тень на актёра, пока не установлено на самом деле, что Великанов связан с наркотиками. — Но вы лично не замечали ничего необычного в его поведении?

— Нет, ничего такого не припоминаю.

— Тогда ознакомьтесь с протоколом и распишитесь.

После ухода режиссёра Кичатов позвонил в Южноморск. Чикурова на месте не было, и Дмитрий Александрович заказал Рдянск. Дали быстро. У жены был грустный голос.

— Ты бы хоть на один денёк появился дома. Мальчишки по тебе страшно соскучились, — жалобно выговаривала Лариса. — Что им сказать?

— Не знаю. Ведь у меня теперь другой порт приписки — Москва, — пытался отшутиться Кичатов, хотя сам истосковался по детям и жене. Тоска эта особенно чувствовалась в праздники. В эти дни Дмитрий Александрович всегда старался быть с семьёй…

Дмитрий Александрович расспросил жену о сыновьях, подбодрил её, но все равно простились они на грустной ноте.

Подполковник поехал в Министерство внутренних дел республики, где его свели с людьми, непосредственно занимающимися борьбой с наркоманией. Кичатову обещали тут же дать знать, если выяснится что-либо о связях местных любителей дурмана с участниками трагедии в Южноморске. Пока таких фактов не было.

Подполковник снова позвонил Чикурову. Застав руководителя следственно-оперативной группы на месте, он поделился с ним тем, что удалось узнать в Таллинне.

— Как видите, особых успехов нет, — подытожил разговор Кичатов.

— Физики говорят: отрицательный результат — тоже результат, — откликнулся Игорь Андреевич. — Кстати, это высказывание в полной мере относится и к нашей работе. Но у вас, мне кажется, дела все же веселее, чем у Жура.

— А что с ним такое? — поинтересовался Кичатов.

— Виктор Павлович не застал в Трускавце Оресту Сторожук. Она отбыла в неизвестном направлении. Правда, кое-какие кончики имеются, и хорошо бы вам, Дмитрий Александрович, подскочить туда. Тем более что вы жаловались на печень, так? — В голосе Чикурова слышались заботливые нотки, но, возможно, он просто хотел подсластить предложение.

— Не на печень, Игорь Андреевич, а на поджелудочную железу.

— Извините, перепутал. Но все равно вам будет полезно попить «Нафтусю».

— Надо так надо, — ответил подполковник. — Сегодня же вылечу.

Прикарпатье встретило Дмитрия Александровича редким задумчивым снегом. А когда Кичатов ехал на автобусе из львовского аэропорта в Трускавец, снег прекратился, проглянуло блеклое осеннее солнце.

Подполковник и капитан встретились в местном городском отделе внутренних дел. Жур был в отличном расположении духа. Кичатова поразило умение Виктора Павловича буквально вгрызаться в новую обстановку, устанавливать любые контакты (формальные и неформальные) с людьми разных уровней и рангов. Капитан находился в Трускавце менее двух суток, но уже успел стать, как понял Кичатов, своим человеком в уголовном розыске — так он знал оперативную обстановку и был в курсе всего, что могло каким-либо образом быть связанным с их делом, в частности, с Орестой Сторожук. Виктор Павлович выложил подполковнику чуть ли не всю подноготную этой женщины: о её нелёгком детстве и юности, о замужестве и странном разводе, в результате которого она стала владелицей особняка, зато потеряла сына, уехавшего вместе с отцом в Средневолжск.

Но самым интересным для следствия было сообщение капитана о связи Сторожук с неким Сергеем Касьяновичем Роговым, который имел ещё кличку Барон и славился своими кутежами в ресторанах Трускавца, Львова и других городов в округе. Но слава Барона была довольно мрачной: его побаивались не только обыватели, но и люди из уголовного мира. Фигурой он был довольно колоритной.

— Действительно цыганский барон? — спросил следователь.

— Никакой он не барон, и тем более не цыганский, — сказал Жур. — Это, так сказать, очередная его личина. Маскарад. На самом деле Роговой — рецидивист. Трижды отбывал срок в колонии.

Поведал Жур и о страсти Рогового к Орысе.

— До того ревновал, что упрятал её в медвежью шкуру.

И капитан рассказал, что Сторожук работала «медведем» у фотографа Романа Сегеди и чуть ли не до смерти напугала профессора Валерия Платоновича, который в результате стресса попал в больницу.

— Любопытная история! Но главное — важно узнать фамилию профессора, его координаты! — обрадовался Кичатов.

— Все уже известно, Дмитрий Александрович, — солидно сказал Жур. — Фамилия профессора — Скворцов-Шанявский, живёт в Москве. Но эти сведения получены не из больницы, а из уголовного дела, возбуждённого против Скворцова-Шанявского. Правда, дело это прекращено за отсутствием улик против него.

Последовал рассказ об убийстве фотографа Сегеди, в котором поначалу был заподозрен московский профессор.

Кичатов был ошеломлён потоком фактов и сведений, которые обрушил на него оперуполномоченный уголовного розыска.

— А я думал, у вас тут действительно ничего не светило, — удивлялся подполковник. — Неужели Игорю Александровичу этого мало?

— А он ещё ничего не знает, — пояснил капитан. — Сведения самые свеженькие. Вам, Дмитрий Александрович, первому сообщаю, как говорится, с пылу с жару.

— Ну, — протянул следователь, — тогда понятно. Смотрите-ка, Виктор Павлович, и тут наркотики!

— Да, Роман Сегеди перед тем, как его выкинули в окно, курил «травку». И в кармане пиджака у него нашли пачку сигарет с гашишем… Впрочем, подробности вы можете узнать у следователя Трускавецкой прокуратуры.

— А вы говорили с ним?

— Не успел ещё. Но раз уж вы здесь, то сами.

— Телефон есть?

— Да. — Жур подал подполковнику трубку и набрал номер. — Костенко Павел Иванович…

Костенко был готов встретиться с Кичатовым прямо сейчас, и подполковник милиции отправился в прокуратуру. А капитан должен был встретиться с Крицяк, которая была близко связана с Орестой Сторожук, а точнее — с «эксплуатацией» её особняка.

Следователь прокуратуры дал Кичатову для ознакомления материалы по делу об убийстве Сегеди. Из документов следовало, что фотограф был одним из доверенных лиц Барона. Более того, участвовал в махинациях, которые приносили преступной банде огромные барыши. Тут была и спекуляция в особо крупных размерах, и подделка драгоценностей. В частности, преступники подпольно изготовляли ювелирные изделия из сплавов цветных металлов, по удельному весу и цвету похожих на золото. Подделки сбывали доверчивым людям, извлекая из этого баснословные доходы.

— Из-за этого даже международный конфуз получился, — сказал Костенко.

— Опозорились перед заграницей!

— Каким образом? — заинтересовался подполковник.

— Понимаете, в расположенное здесь неподалёку село Криницы приезжала канадская туристка, украинка по происхождению. Между прочим, дальняя родственница этой самой Оресты Сторожук. Старушка уже совсем. Решила, так сказать, навестить землю предков. Здешние родичи, естественно, при расставании нагрузили её подарками. Книги, рушники, вышитые блузки, деревянные ложки и прочие сувениры. Ну и ещё надели на прощанье старушке на палец золотое кольцо с камешком — знай, мол, наших! Та вернулась в Канаду, не знаю, что именно произошло у неё, только понадобились доллары. Пошла в ломбард заложить кольцо, а ей сказали, что это фальшивка. Она отписала в Криницы: так, мол, и так, в магазине вас надули. Наши Сторожуки всполошились. Ещё бы, так опозориться перед заграничной родственницей! Да и, как говорится, за державу обидно! Что выяснилось? То самое кольцо двоюродная сестра Орыси Сторожук купила с рук. У Романа Сегеди… И когда угрозыск вышел на фотографа, тот неожиданно погиб. Выбросили из окна.

— Вы считаете, от него избавились? — спросил Кичатов.

— Все говорит за это, — кивнул Костенко.

— И кто?

— Роговой, естественно.

— Для чего ему это нужно было?

— Видите ли, Дмитрий Александрович, он так организовал свою банду, что его как главаря знал только Сегеди. В свою очередь, Сегеди был известен всего трём-четырём членам шайки. А уж те имели дело с мелюзгой, занимающейся сбытом фальшивых драгоценностей. Устранив фотографа, Роговой — Барон надеялся, что цепочка будет разорвана и мы не сможем выйти на него.

— Понятно. А кто непосредственно убрал Сегеди? Сам Роговой — Барон?

— Нет, обычно такие дела — припугнуть, проучить, устранить — Роговой поручал кому-нибудь из прихлебателей. К сожалению, мы в самом начале упустили драгоценное время! Увлеклись… Но слишком очевидный и лёгкий путь, увы, чаще всего заводит в тупик.

— Вы имеете в виду версию насчёт Скворцова-Шанявского?

— Да. На первых порах все как будто сходилось. Профессора застали в квартире Сегеди через считанные минуты после того, как хозяина выбросили из окна — раз! И мотив был весьма убедительный — ревность. Это два. Но Скворцов-Шанявский начисто отрицал свою вину. И действительно, стали разбираться, поняли, что нас ввело в заблуждение роковое совпадение. Так что перед Скворцовым-Шанявским пришлось извиняться.

Следователь Трускавецкой прокуратуры вздохнул.

— Ну а дальше? — нетерпеливо спросил Кичатов.

— Дальше открылись весьма любопытные факты. Оказывается, до прихода профессора у Сегеди находился ещё один человек. Женщина.

— Каким образом установили это? — продолжал расспрашивать подполковник.

— Когда в квартире Сегеди разыгралась трагедия, сосед фотографа по лестничной площадке вышел покурить: жена выгоняла, потому что в доме был грудной ребёнок. Дымил он обычно наверху, под самым люком на чердак. — Костенко взял лист бумаги и продолжал рассказ, иллюстрируя его рисованной схемой: — Вот смотрите, Дмитрий Александрович, это лестничная площадка девятого, то есть последнего, этажа, куда выходит дверь Сегеди. Вот сюда наверх ведёт лестница… Это место, где курил сосед… Так вот, он как раз кончил курить и стал спускаться вниз по лестнице, а навстречу ему женщина. Он ещё удивился, чего ей надо наверху? Чердак заперт на висячий замок, потому что там дорогое электронное оборудование для телевизионной антенны общего пользования… Сосед подумал: может, она тоже хочет покурить? К сожалению, эти сведения стали нам известны лишь через несколько дней.

— А кроме этого куряки ещё кто-нибудь видел женщину?

— Нет.

— Странно, — удивился Кичатов. — Как я понял из показаний свидетелей, почти все жители подъезда не спали до поздней ночи. И внизу, у входа, стояла возбуждённая толпа… Как же преступнице удалось прошмыгнуть незамеченной?

— А она покинула дом другим путём, — пояснил Костенко. — Сорвала замок, проникла на чердак и, по всей видимости, спустилась по пожарной лестнице.

— Ну а чем доказано, что эта гражданка была в квартире Сегеди?

— Как вы уже знаете из материала дела, в кармане пиджака Сегеди находилась пачка сигарет…

— С гашишем, — кивнул подполковник.

— Да, с «травкой», как её называют наркоманы, — сказал Костенко. — На пачке этой обнаружены отпечатки двух пальцев. На сорванном замке чердачного люка тоже были оставлены отпечатки. Правда, сильно смазанные, но один — большого пальца правой руки — сохранился более или менее отчётливо. Он совпал с отпечатком на пачке сигарет.

— Ясно… Но почему вы связываете эту женщину с Роговым?

— Есть основания, Дмитрий Александрович, — заверил Костенко. — Понимаете ли, имеются данные, что накануне убийства фотографа Роговой встретился во Львове с женщиной, которая по всем описаниям походила на ту, что видел сосед Сегеди. И по лицу, и по одежде.

— Выяснили, кто эта женщина?

— Увы, о ней сведениями не располагаем, — развёл руками следователь Трускавецкой прокуратуры. — Известна только кличка — Чёрная вдова.

— Чёрная вдова? — переспросил Кичатов. — Интересно, за что же она удостоилась её?

— Кто знает! — пожал плечами Костенко.

— А что вы можете сказать о Роговом?

— Хитёр, коварен, жесток, — выдал краткую характеристику Павел Иванович. — Словно тать, невидим и неслышим. То промелькнёт в Киеве, то оставит о себе слушок во Львове, то вдруг выяснится, что побывал в Ужгороде.

— Взглянуть бы на этого мафиози, — усмехнулся подполковник. — Фото есть?

Костенко открыл папку с делом, вынул из вклеенного туда конверта фотографию и протянул Кичатову.

Роговой был снят на улице среди толпы и, видимо, даже не подозревал, что его фотографируют. Жестокое волевое лицо, пронзительные глаза и пышные усы. На нем были галифе, сапоги и рубашка навыпуск, перепоясанная ремнём с металлическими накладками. Наряд нарочито вызывающий, однако он шёл Роговому, подчёркивая стройность крепкой фигуры.

— Передержали в проявителе, что ли, — заметил Кичатов. — Лицо как у негра.

— Отпечатали нормально, — сказал Павел Иванович. — Просто он такой смуглый.

— Да? — машинально произнёс Кичатов, внимательно вглядываясь в изображение Рогового — Барона.

«Смуглый, смуглый, — повторял он про себя. — И этот резкий излом бровей, усы…»

Кичатову показалось, что в лице Рогового проскальзывают знакомые черты. А может, он уже слышал описание этих примет? Но когда? В связи с чем?

— А вообще, — прервал его мысли Костенко, — кто его видел, говорят, что Барон выглядит вполне даже импозантно. Этакая благородная седина на висках…

Последний штрих — как короткое замыкание. Дмитрий Александрович вспомнил!

— Павел Иванович, — скрывая волнение, сказал Кичатов, — мне нужен снимок Рогового.

— Ради бога! Отпечатать — пара пустяков, — с охотой откликнулся Костенко. — А что, есть идея?

— Хочу кое-что проверить, — уклончиво ответил подполковник.

Следователь прокуратуры не стал любопытствовать дальше. Кичатов попросил и отпечатки пальцев Чёрной вдовы.

Насчёт этой гражданки у Дмитрия Александровича возникла мысль, которой он тоже до поры до времени не хотел делиться с Костенко: а вдруг не подтвердится?

Павел Иванович обещал фотографии через час, и Кичатов поспешил в горотдел внутренних дел, где его ждал капитан Жур. Они направились в гостиницу, и по дороге подполковник пересказал разговор с Костенко. Поделился он с капитаном и своими соображениями.

— Здорово вы додумались! — загорелся оперуполномоченный уголовного розыска. — Это же, это… Представляете, если подтвердится?

— А если нет? — охладил его пыл Кичатов. — С фанфарами подождём, лучше поделитесь, что вам удалось узнать у Крицяк.

— Понимаете, Дмитрий Александрович, как только Ореста Сторожук вернулась из Южноморска, она тут же разогнала всех курортников, даже не взяв плату за последние дни пребывания.

— Что так? — удивился следователь. — Испугалась наказания за нетрудовые доходы?

— Крицяк говорит, что Орыся была сама не своя. В один день собралась и укатила, оставив тёте Кате доверенность для ведения дел по продаже дома.

— Куда она уехала?

— Не сказала. Но сегодня звонила по междугородному телефону, спрашивала, нашла ли Крицяк покупателя. По этому звонку удалось установить, что Сторожук находится в Средневолжске.

— Вернулась к мужу и сыну?

— Бог её знает, — пожал плечами Жур. — Во всей этой истории настораживает поспешность, с которой Сторожук решила избавиться от дома и покинула Трускавец.

— А может, из-за того, что была не только любовницей, но и соучастницей Рогового? — высказал предположение Кичатов. — Вот и пытается скрыться.

— Все может быть, — раздумчиво произнёс Жур. — Перед отъездом Сторожук сняла все свои сбережения. И знаете сколько? Восемьдесят семь тысяч!

— Ничего себе! — присвистнул подполковник. — От трудов праведных таких денег иметь не будешь.

— Но это, кажется, не все, — продолжал капитан. — Крицяк намекнула, что у Орыси имеются ещё вклады, но в других городах.

— По-моему, Виктор Павлович, вам придётся отправиться в Средневолжск,

— сказал Кичатов.

— Да, надо выяснить, чем она там занимается, — согласился Жур. — И вообще не мешает поговорить.

— Ладно, окончательное решение по этому вопросу мы согласуем с Игорем Андреевичем… Больше у вас новостей нет?

Оперуполномоченный уголовного розыска только отрицательно покачал головой.

Они подошли к гостинице. Кичатов оформился, взял у дежурной по этажу ключ от номера и первым делом заказал по междугородному телефону Южноморск. Дали быстро. Дмитрий Александрович подробно рассказал Чикурову о своих подозрениях, возникших после встречи с Костенко.

— Постарайтесь как можно скорее переслать мне снимок Рогового и отпечатки пальцев той женщины, — попросил начальник следственно-оперативной группы.

— Хорошо! — ответил подполковник и перешёл к вопросу об Оресте Сторожук и стоит ли Журу лететь в Средневолжск.

— Стоит, и незамедлительно! — решил Игорь Андреевич. — Мне кажется, она знает немало.

Закончив разговор, Кичатов сказал Журу:

— Так что дорога ваша, Виктор Павлович, лежит к берегам Волги.

— Пойду рассчитаюсь за гостиницу, — поднялся Жур.

А через сорок минут Кичатов прощался с ним у автобуса, отправлявшегося во львовский аэропорт. Капитан увозил с собой полученные от Костенко фотографии. Он должен был передать их для Чикурова с экипажем рейсового самолёта, улетающего в Южноморск.

— Не волнуйтесь, сегодня же Игорь Андреевич будет держать их в руках,

— заверил Жур подполковника.

Но Кичатов все равно волновался. Но не потому, что сомневался в оперативности Виктора Павловича, а переживал, верны ли его догадки или нет.

На следующий день Дмитрий Александрович не выходил из своего номера — боялся проворонить звонок из Южноморска. Даже обедать не пошёл. И вот наконец около трех часов позвонил Чикуров.

— Поздравляю! — после взаимного приветствия несколько торжественно произнёс Чикуров. — Вы оказались правы. Отпечатки пальцев на пачке сигарет с гашишем из пиджака Сегеди и на замке от чердачного люка идентичны отпечаткам пальцев Пузанкова… Утопленника.

И хотя Кичатов ожидал такого сообщения, но все равно не сдержался и взволнованно переспросил:

— Это точно?

— Точно, точно! — засмеялся Игорь Андреевич. — Не подвела вас интуиция.

— Просто вспомнил Катеньку, сберкассу. Ну и связалось все в голове… А как насчёт Рогового? — с нетерпением спросил Кичатов.

— И тут попадание в десятку, — ответил Чикуров. — Как вы и предполагали, неизвестный, выловленный рыбаками под Южноморском и притворявшийся глухонемым, оказался Роговым! Медсёстры и Табачникова опознали его с первого взгляда. Сосед по палате — тоже.

— А Великанов опознал?

— К нему до сих пор врачи никого не пускают. Ему уже лучше, но окончательно в себя артист пока не пришёл.

— Как вам нравится поворот дела? — спросил Кичатов. — Интересно, кто убрал Пузанкова? И за что?

— Да, вопросы, вопросы… — вздохнул Чикуров. — Например, откуда у Рогового-Барона столько золота? Почему он бросил его в больнице, когда сбежал?

Они обсудили вновь открывшиеся обстоятельства, наметили планы на ближайшее время.

— У вас теперь задача номер один — допросить Рогового, — сказал в заключение Игорь Андреевич.

Простившись с ним, Кичатов уже через пятнадцать минут был у Костенко. Следователь вёл допрос свидетеля, но поняв по возбуждённому виду подполковника, что имеются важные вести, отпустил допрашиваемого.

— Ну, Павел Иванович, даже не знаю, с кого причитается, с вас или с меня, — сказал Кичатов и поведал о том, что вскрылось в Южноморске по поводу Чёрной вдовы.

Костенко был буквально ошарашен тем, что это оказалась не женщина, а переодетый мужчина. Он долго охал и сокрушался, как мог так опростоволоситься.

Дмитрий Александрович поделился второй новостью, что медперсонал южноморской больницы опознал Рогового-Барона.

— Теперь, Павел Иванович, нужно разбиться в лепёшку, но найти и задержать его! — закончил подполковник.

— Задержать? Не надо, — сказал Костенко. — Больше он никуда не убежит…

— В каком смысле? — не понял Кичатов.

— В прямом. Сергей Касьянович Роговой успокоился навечно, — торжественно произнёс следователь прокуратуры. — Инфаркт! Смерть! — он протянул Кичатову справку, которая удостоверяла, что останки некогда грозного главаря банды захоронены на Лычаковском кладбище в городе Львове.

— Захоронение состоялось второго ноября, — потряс бумажкой Кичатов. — А вы только что узнали?

— Так уж иной раз получается, — развёл руками Костенко. — Слава богу, что мы не успели объявить всесоюзный розыск! В «Крокодил» попали бы, это точно! — И вдруг сказал с улыбкой: — А ведь причитается с меня!

— Да? — машинально откликнулся Кичатов, мысли которого были заняты тем, какое осложнение для него и Чикурова принесла смерть Рогового.

— Такой груз сняли с моих плеч, даже не представляете! — продолжал Костенко. — Ведь дело об убийстве Сегеди у меня в производстве с мая. Целых шесть месяцев! Начальство уже плешь проело. Все сроки истекли. Да что вам объяснять, сами знаете!

Да, Кичатов отлично понимал, что такое повисший на тебе «глухарь».

— И сколько у вас ещё дел? — полюбопытствовал он.

— Аж целых пять! — растопырил пальцы Костенко. — Так что баба с возу — кобыле легче, — радовался он. — Теперь сам бог велит прекратить дело, так?

— Да, — согласился подполковник, понимая, почему так повеселел коллега. — Но бумага бумагой, а все-таки не мешало бы уточнить подробности, как умер Роговой-Барон, кто его похоронил.

— Конечно, конечно, — закивал Костенко, пряча справку в папку с делом.

— Может, съездим во Львов? — предложил Кичатов.

— Давайте съездим. И поставим точку. — Павел Иванович потряс в воздухе папкой.

Он выхлопотал у начальства машину, и они с Кичатовым отправились во Львов. Костенко не скрывал приподнятого настроения.

«Как все в жизни относительно, — думал Дмитрий Александрович. — Одно и то же событие для Костенко — радость, а для нас — дополнительные хлопоты, и возможно, немалые».

До Львова домчались за час и скоро были уже на кладбище.

Остановились возле массивного мраморного сооружения. На склепе было несколько табличек с указанием, кто здесь похоронен. Среди них выделялась новенькая мраморная плита со сверкающей золотом надписью: «Сергей Касьянович Роговой». Под ней — даты рождения и смерти.

«После побега из южноморской больницы в ночь на двадцать восьмое октября Роговой-Барон прожил всего четыре дня, — подумал Кичатов. — Какое же потрясение ждало его в Прикарпатье, если не вынесло сердце? А может, крепко перепил? Коньяк, говорят, хлестал литрами…»

Костенко провёл рукой по мрамору, посмотрел на Дмитрия Александровича и сказал:

— Все смертны… Нет больше грозного Барона…

По возвращении в Трускавец Кичатов позвонил в Южноморск и обсудил с Чикуровым последние новости. Было решено: Игорь Андреевич полетит в Москву, чтобы допросить Скворцова-Шанявского, а Дмитрий Александрович — в Южноморск, куда уже прибыл Латынис. Им предстояло вплотную заняться Блинцовым, у которого, по сведениям ОБХСС, рыльце оказалось в пушку.

Полет в столицу растянулся больше чем на сутки: в воздухе находились всего два часа, остальное же время Чикуров промаялся в южноморском аэропорту в ожидании лётной погоды.

И вот наконец Внуково. Ждать в очереди на автобус-экспресс не было уже никаких сил, и Чикуров просадил последнюю красненькую на такси. В машине он мечтал об одном: поскорее добраться до постели — было уже около одиннадцати часов ночи. Но осуществить свою мечту Игорь Андреевич не смог: у жены была гостья, Агнесса Петровна, бывшая её начальница, а ныне пенсионерка. Они сидели в комнате, которую занимали Игорь Андреевич с Надей, и пили кофе. В другой спала внучка Анжелика. А в третьей, гостиной, Кешка с женой и друзьями устроили что-то вроде дискотеки. Подобное веселье обычно затягивалось у них допоздна.

Игорю Андреевичу не оставалось ничего другого, как уповать на то, чтобы поскорее ушла Агнесса Петровна. Но разговорчивая старушка вовсе не спешила.

Игорь Андреевич присел за стол. Кофе ему не предлагали — врачи запретили из-за гипертонии.

Чикуров сидел за столом, клевал носом, но жена была увлечена разговором и даже не пыталась дать понять гостье, что ей пора закругляться.

— Да, — вдруг спохватилась Надя, — есть хочешь?

«Наконец-то вспомнила о муже», — подумал Чикуров и «толсто» намекнул:

— Не мешало бы закусить и на боковую…

— В холодильнике есть сосиски. Ты уж, Игорек, поухаживай за собой сам.

— И она скосила глаза на Агнессу Петровну, мол, неудобно бросать гостью.

С трудом подавив в себе желание сказать пару «ласковых» слов жене, Игорь Андреевич вышел на кухню. Поставил на плиту кастрюльку, заглянул в холодильник. Там лежали две сосиски. И больше ничего.

«С ума сойти можно! — негодовал Игорь Андреевич. — Чтобы в доме не было чего пожрать!»

Игорь Андреевич вдруг понял: любовь, та самая любовь, которая грела их отношения, осталась позади. А теперь её уже нет. Нет! Оба давно перегорели.

От этой внезапно открывшейся истины в голове прояснилось, а в сердце поселились холод и неуютность.

С утра Чикуров первым делом хотел доложиться начальнику следственной части, но его секретарша ответила, что Вербиков отправился на какое-то совещание и будет после обеда.

Потом позвонил из Средневолжска капитан Жур.

— Сторожук разыскали? — спросил следователь после взаимного приветствия.

— Само собой. Начал с её мужа. Швадак Василь, работает на здешнем автогиганте. По-моему, крепко ему насолила бывшая жена, он даже говорить о ней не хотел.

— Больше не женился?

— Что вы! Об этом даже слышать не желает! У Швадака пунктик насчёт женщин — разочаровался полностью. Только и знает: сын да работа, работа да сын. Между прочим, на мать я вышел через сынишку. Ореста тоскует по сыну, но Василь категорически запретил ей встречаться с ним. Вот она и ходит украдкой к детскому саду, чтобы хоть одним глазком посмотреть в щель забора на своего Диму. Там я и застал её. Узнала меня, удивилась. А глазки бегают. Хотела смыться, но не тут-то было. Беседовали у неё дома.

— А где она там обосновалась?

— У одного инженера-электронщика — Федора Гриднева. Бедняга без памяти влюблён в Орысю, хоть и младше неё на четыре года. Сторожук говорит, что они скоро поженятся.

— Понятно… Что дальше?

— Ну и намучился я с ней! — в сердцах проговорил оперуполномоченный уголовного розыска. — Ужом юлит, темнит! Спрашиваю, какие отношения со Скворцовым-Шанявским? Отвечает, что просто знакомы. Обещал, мол, сделать в Москве прописку и работу… За просто так, спрашиваю. Да, говорит, по дружбе… Представляете, за дурачка меня держала! Спрашиваю: чем профессор занимался в Южноморске? Отдыхал, говорит, и все. Куда ходил, с кем встречался — вроде не знала. Помимо нам уже известных, назвала только одного. Запишите, Игорь Андреевич… Жоголь…

— Минуточку! — Игорь Андреевич взял ручку.

— Жо-голь, — отчётливо повторил капитан. — Леонид Анисимович. Живёт в Москве, работает в торговле. Дружит со Скворцовым-Шанявским давно. Но, по словам Сторожук, улетел из Южноморска за несколько дней до смерча.

— А кого искал профессор в море? Ну, с аквалангистом Трешниковым?

— Это ей неизвестно. Она даже не могла сообщить фамилию шофёра Скворцова-Шанявского, Вадима.

— Но хоть что-нибудь вы добились от Сторожук?

— С трудом, но призналась-таки, что пятьдесят тысяч, которые, помните, она сняла с аккредитива в Южноморске, у неё действительно украли, — ответил капитан. — Но потом такую ахинею понесла — хоть стой, хоть падай. До белого каления довела меня, ей-богу!

— Чем же? — удивился Чикуров, зная, как трудно вывести из терпения Виктора Павловича.

— Вы только послушайте! — горячился капитан. — Спрашиваю, для какой-такой надобности сняла пятьдесят тысяч? Долг, говорит, нужно было отдать… Отдали? Да, отвечает… Но ведь у вас эти пятьдесят тысяч украли! А когда поймали воров и хотели вернуть деньги, вы от них открещивались как черт от ладана! Сторожук стала уверять, что сама достала нужную ей сумму… Где, спрашиваю, у кого? Она виляла, виляла, путалась, путалась и вдруг заявляет, что продала золотые зубные коронки с бриллиантами…

— Что за бред? — не понял следователь.

— Я сам от такой фантасмагории чуть на стену не полез! — нервно засмеялся капитан. — Но Ореста объяснила, что у неё во рту было два протеза с крупными бриллиантами! Симметрично, с двух сторон! Вот за них-то и получила она пятьдесят тысяч.

— Кому продала?

— Зубному врачу. Фамилию, она, естественно, у него не спрашивала. Дантист этот работает в поликлинике, но имеет зубоврачебное оборудование и у себя дома.

— Приметы врача выяснили?

— Конечно… Вот такие, Игорь Андреевич, пироги, — вздохнул капитан. — Сегодня хочу продолжить нашу беседу со Сторожук.

Чикуров уточнил, на что Журу следовало бы обратить особое внимание и какие вопросы интересовали следствие в первую голову. Жур пообещал «выжать» из Сторожук нужные сведения.

После разговора с Виктором Павловичем Чикуров поехал в Тушино, где проживал Скворцов-Шанявский. Свой принцип как можно больше узнать о человеке, прежде чем его допрашивать, Чикуров решил выдержать и на этот раз, а поэтому прямиком направился в отделение милиции.

Участковым инспектором, на чьём участке находился дом профессора, был молоденький лейтенант, по всей видимости, недавний выпускник высшей школы милиции, Зиятдинов Карим.

«Откуда у этого потомка Чингисхана такие рыжие волосы и голубые глаза?» — подивился Игорь Андреевич, знакомясь с ним.

Вообще-то следователь предпочитал иметь дело с опытными участковыми, со стажем. И участок знают хорошо, и с полуслова улавливают, что именно требуется следствию. Но на нет, как говорится, и суда нет.

Но когда Чикуров разговорился с Зиятдиновым, лейтенант поразил его обстоятельным и серьёзным отношением к своей службе. Что же касается людей, проживающих на вверенной ему территории, то голубоглазый татарин был весьма даже осведомлён о многих. Правда, его больше волновали пьяницы, дебоширы, тунеядцы, неблагополучные семьи и находящиеся на учёте в милиции малолетки.

— Погодите, погодите, — сказал Зиятдинов, когда зашёл разговор о Скворцове-Шанявском. — По-моему, он не является пайщиком ЖСК. — Он полистал свой блокнот в красивой пластиковой обложке. — Точно! Владельцем сорок третьей квартиры является Митрошкин Г.Д. Скворцов-Шанявский прописан там временно.

— А кто такой Митрошкин? — спросил следователь.

Выяснилось, что Митрошкин был старшим научным сотрудником какого-то академического института. Сам он живёт у жены, дочки академика, которой от отца досталась четырехкомнатная квартира.

— А у Митрошкина сколько комнат?

— Три, — ответил участковый и добавил: — Сорок восемь Квадратных метров.

«Мне бы такую!» — с завистью подумал Игорь Андреевич. Вспомнив свои тесные, словно бы рассчитанные на лилипутов, апартаменты с крошечной кухней и совмещёнными ванной и туалетом.

Зиятдинов как будто прочитал в его глазах эту тоску.

— Вот так и получается, одни ютятся по пять человек в комнате, а у других пустуют хоромы, — заметил он со вздохом. — Когда уже наведут порядок?

— Но это же кооператив, — развёл руками Чикуров.

— А в государственных, вы думаете, дела обстоят по-другому? — усмехнулся лейтенант.

Зиятдинов предложил зайти в дэз, обслуживающую ЖСК, в котором снимал квартиру Скворцов-Шанявский. Там порекомендовали Чикурову обратиться к пайщице того же кооператива, которую назвали тётей Фаней — она была самым осведомлённым человеком в этом доме. Одинокая, имеет только кошку, которая неотлучно находится рядом с хозяйкой. Но самое главное — тётя Фаня подрабатывает к пенсии вахтёром в своём ЖСК. Сутки дежурит, трое отдыхает. Но даже в свободное от дежурства время сидит возле вахтёрской будочки или на скамейке у подъезда. Словом — бессменный часовой, все видит и все знает.

Игорю Андреевичу всегда были не по душе такие скамеечные кумушки, но другого источника информации пока не имелось и пришлось согласиться на тётю Фаню.

Её пригласили в дэз. Она явилась со своей кошкой. Раскормленный беспородный мурлыка проспал у неё на руках весь их разговор.

— Валерий Платонович? Как же, как же, знаю! — буквально засветилась тётя Фаня при одном только упоминании о профессоре. — Интеллигентный, культурнейший человек. А воспитание! Всегда остановится, справится о здоровье. И учёный крупный! Персональный пенсионер всесоюзного значения, а все равно продолжает трудиться на благо нашего общества.

По словам вахтёрши, у Скворцова-Шанявского часто бывали люди. Наверное, тоже учёные. Одеты хорошо, подъезжали на своих «Волгах» и «Жигулях». Зарубежные гости тоже иной раз посещали: подкатывали на иностранных автомобилях. Очень чтили профессора, потому что многие являлись с подарками.

— Из чего вы это заключили? — спросил следователь.

— Так ведь совсем нетрудно догадаться, — пожала плечами тётя Фаня. — Приходят с коробками, сумками, свёртками, а уходят — без. Значит, оставляют у того, к кому идут.

— Логично, — улыбнулся Игорь Андреевич и спросил, что она может сказать о Сторожук.

— Вы имеете в виду Орысю-хохотушку? — уточнила вахтёрша. — Да, она жила у Валерия Платоновича, по-моему, с мая месяца. Что и говорить, красавица!

— Как представил её Скворцов-Шанявский?

— Ассистенткой, — ответила тётя Фаня и, бросив на следователя лукавый взгляд, иронично улыбнулась. — Ну, я сделала вид, что поверила. Но мы же не дети! Я уверена, Орыся была его гражданской женой. И ради бога! Валерий Платонович ещё вполне и вполне! И эта Орыся, прямо скажем, не восемнадцатилетняя девушка.

Дальше она рассказала, что профессор со своей «ассистенткой» в конце сентября уехали на юг на машине Скворцова-Шанявского, а вот вернулся Валерий Платонович один.

— Когда? — спросил следователь.

— Недели три назад, — подумав, ответила вахтёрша. — Может, чуть раньше…

«Значит, числа двадцать пятого — двадцать седьмого октября», — прикинул Чикуров и поинтересовался:

— А что он сказал насчёт Сторожук, где она?

— Сказал, что Орыся в спецкомандировке… Да, — вдруг что-то вспомнила тётя Фаня. — Перед самым приездом профессора его очень настойчиво спрашивал один мужчина.

— Какой мужчина? — насторожился Чикуров.

— Я его раньше не видела. Выше среднего роста, лет под пятьдесят. Лицо интеллигентное. Несколько раз приходил, спрашивал Валерия Платоновича. Видимо, очень уж ему нужен был профессор. В тот день, когда Валерий Платонович вернулся с курорта, этот человек ждал его на улице. На дворе холодина, и я пригласила мужчину в подъезд. Буквально через полчаса подъехал Валерий Платонович. Но знаете, — тётя Фаня зачем-то понизила голос, — по-моему, профессору была не очень приятна эта встреча.

— Да? — заинтересовался следователь. — А почему вы так считаете?

— Валерий Платонович как-то растерялся, засуетился и, кажется, даже побледнел. Они поднялись на лифте, а приблизительно через час тот человек ушёл. А профессора я увидела лишь через день. Почему-то в тёмных очках, и полоска пластыря на лбу. Он хотел прошмыгнуть мимо меня, но я спросила, что с ним такое? Валерий Платонович смутился, сказал, что поскользнулся на улице, упал. Я посочувствовала, но даю голову на отрез: он говорил неправду.

— Как это так?

— А вот так! Профессор не выходил из дому с того самого момента, как поднялся к себе с тем самым мужчиной!

— А вы не могли ошибиться?

— Я? Ошибиться? — Тётя Фаня посмотрела на следователя так, словно он подверг сомнению само её существование. — Я дежурила эти двое суток. За себя и за Лидию Егоровну. А мимо меня и муха не пролетит незамеченной!

После описанных событий, по мнению верного стража кооператива, у Валерия Платоновича что-то произошло. Машина больше за ним не приезжала, сам он ходил озабоченный. А последние дней пять Скворцов-Шанявский и вовсе не появлялся.

— Уехал, что ли?

— Если он уезжал из Москвы, то всегда предупреждал: отлучаюсь, мол, в командировку. Или там на курорт.

— А может, вообще с квартиры съехал?

— Ну уж в таком случае наверняка бы сказал. Съехать не попрощавшись — нет! Не такой Валерий Платонович человек, — решительно мотнула головой бдительная вахтёрша. — Да и корреспонденция к нему идёт и идёт. Письма, газеты, журналы. Почтальонша жаловалась, что почтовый ящик забит до отказа, не вынимали давно.

— А что, если Скворцов-Шанявский болен и поэтому не выходит из квартиры? — высказал ещё одно предположение следователь.

— Нету его дома, потому что второго дня им интересовался молодой человек.

— Какой молодой человек?

— Нерусский. Смуглый, чернявый. По-моему, из Средней Азии. Поднялся на лифте и очень скоро спустился. Все выпытывал, в Москве ли Валерий Платонович. Я сказала, что уже несколько дней, как его не видно. Молодой человек, по-моему, не поверил. И вообще был очень злой.

Поблагодарив вахтёршу, Чикуров отпустил её.

«Куда мог запропаститься профессор? — размышлял следователь. — Почему он врал тёте Фане, что упал на улице? И что это за настойчивые посетители? Для чего сказал неправду, что Ореста Сторожук в спецкомандировке? Казалось бы, солидный человек…»

Игорь Андреевич потянулся к телефону, чтобы позвонить в райсобес и справиться, действительно ли у Скворцова-Шанявского персональная пенсия союзного значения, но вспомнил, что в Тушино он прописан временно и, значит, наводить справки надо по месту его постоянного жительства.

«Ладно, сначала забегу в ЖСК», — решил Чикуров.

Они отправились вместе с Зиятдиновым. Дом, наверное, был построен по индивидуальному проекту. Очень солидный, из красного кирпича, огромные окна, лоджии. Стоянка забита автомобилями, среди которых много «Волг», а также «Лад» и «Москвичей» новейших моделей.

Поднялись на шестой этаж. Чистота. На просторной лестничной площадке — горшки с вьющимися растениями. Дверь в сорок третью квартиру была обита красной искусственной кожей. Из соседней квартиры доносилась громкая музыка

— вездесущий рок-н-ролл.

Следователь нажал кнопку звонка, но, прозвенел тот или нет, слышно не было. Подождав с минуту, Игорь Андреевич снова позвонил. Эффект тот же.

— Ох, эти «металлисты»! — недобро покосился на соседнюю дверь Зиятдинов.

— Может, звонок не работает?

Участковый инспектор прижался ухом к двери, нажал кнопку.

— Вроде работает, — сказал он неуверенно.

И на всякий случай попробовал достучаться кулаком.

Однако после первого же удара дверь подалась внутрь. Зиятдинов и Чикуров переглянулись.

— Смотри-ка, не заперто, — удивился лейтенант.

Он толкнул дверь сильнее. Игорь Андреевич заглянул в полумрак квартиры и невольно отшатнулся.

Запах! Густой, смрадный, он вытекал из тёплого жилища.

Превозмогая отвращение, Игорь Андреевич шагнул через порог. Зиятдинов, который тоже все понял, двинулся следом, зачем-то положив руку на кобуру пистолета.

Когда глаза обвыклись, следователь понял, что они находятся в просторном холле Чикуров открыл одну из дверей — пустая кухня. Другая дверь вела в большую комнату. В ней тоже никого не было. Холл переходил в коридорчик, заворачивающий коленом. В него смотрелись четыре двери. Комната. Ещё одна, поменьше. И в них никого. Затем туалет. Дальше была, по всей видимости, ванная. Внизу под дверью светилась полоска.

Игорь Андреевич приоткрыл дверь.

Почему-то прежде всего бросился в глаза ряд красивых флаконов, стоящих на стеклянной полке возле зеркала во всю стену и освещённых ярким светильником.

А в ванне лежал человек.

Видны были лишь часть груди, плечи, шея и голова. Все остальное скрывала темно-бурая жидкость.

Заходить в ванную комнату следователь не стал.

— Товарищ лейтенант, срочно организуйте понятых, — скомандовал он, пожалев, что не сделал это раньше, до входа в квартиру.

— Слушаюсь! — по-военному ответил Зиятдинов и поспешил из квартиры.

Игорь Андреевич включил свет в холле. На журнальном столике стоял телефонный аппарат. Следователь набрал номер райуправления внутренних дел…

И закрутилась привычная для Чикурова машина. Подъехали работники милиции, судмедэксперт. Но им пришлось ждать, потому что участковый инспектор все уговаривал соседей быть понятыми: людей пугал покойник. С трудом согласились наконец женщина-врач и пожилой пенсионер.

Начали с фотографирования и осмотра трупа. У Скворцова-Шанявского (его сразу узнали понятые) были перерезаны вены на левой руке, что, по предварительному заключению судмедэксперта, явилось причиной смерти. Было обнаружено и орудие предполагаемого самоубийства — лезвие от безопасной бритвы «Жиллет».

Помимо резаной раны на запястье, у покойного на теле были замечены кровоподтёки в области груди, а также ссадины и царапины на обеих руках. На вопрос Чикурова, когда наступила смерть, судмедэксперт ответил, что не меньше чем четыре-пять дней назад.

«Ровно столько, по словам тёти Фани, и не видели профессора», — подумал следователь.

Он разрешил увезти труп в морг и приступил к осмотру квартиры. Обстановка была исключительно импортная и, скорее всего, куплена хозяином, то есть Митрошиным.

Скворцов-Шанявский, видать, был аккуратист. Все прибрано, все на своих местах. Посуда на кухне перемыта, продукты — фрукты, овощи, орехи, соки и прочее, говорящее о вегетарианском питании, — в идеальном порядке сложены в холодильнике. Дорогие костюмы, туфли, шерстяные вещи и другая одежда висели в спальне в шкафу. А на вешалке в холле находились пальто, дублёнка и шапка-ушанка из темно-коричневой норки.

Если даже это было и убийство, чего пока нельзя было исключать, то, во всяком случае, не с целью ограбления.

Последним следователь осмотрел кабинет. На письменном столе бросились в глаза две бумажки. Одна — записка, адресованная покойному. «Валерий Платонович! Очень жаль, что не застал вас дома. Настоятельно прошу позвонить мне сразу, как только прочтёте эту записку». Дальше указывался номер телефона, по которому следовало звонить, подпись — «А.Иркабаев» и число — 13 ноября.

«Пять дней назад, — отметил про себя Чикуров. — А послание-то какое! Ни тебе здравствуй, ни тебе до свидания… Интересно, кто этот Иркабаев?»

Другая бумажка была прижата к столешнице друзой горного хрусталя. Чикуров взял её в руки.

«У меня два пути. Первый — смерть. Второй — тоже смерть и истязания. Я выбираю первый. Прости меня, господи!»

Дрожащие, пляшущие буквы, строки в конце сползают вниз.

Предсмертная записка.

Следователь показал её понятым, занёс это в протокол.

Помимо этих двух бумажек, на столе лежала стопка газетных вырезок. Чикуров пробежал их глазами. Вырезки были из газет, издающихся в разных городах: Новосибирск, Омск, Воркута, Архангельск, Тамбов… И тематика материалов, затронутая в них, касалась исключительно овощей, фруктов, находящихся (или отсутствующих) в продаже, об опыте хранения сельхозпродукции, о работе потребкооперации в этом направлении, и так далее, и тому подобное.

«Ну что ж, — подумал Игорь Андреевич, — это была профессия покойного. Поле его научной и практической деятельности».

Тут же лежал справочник служебных телефонов Госагропрома СССР и Госагропрома РСФСР.

Игорь Андреевич осмотрел книжные шкафы, забитые научными книгами. Но не нашёл ни одной по овощеводству и вообще относящейся к сельскому хозяйству. Литература касалась исключительно геологии. Книги принадлежали хозяину, учёному-геологу. Не обнаружил следователь и ни единой работы профессора — ни в рукописи, ни в напечатанном виде.

В одном из ящиков письменного стола Чикуров натолкнулся на клочок бумаги со странным списком. В левом ряду — непонятный набор слов: Философ, Свист, Король, Птаха, Каракурт, Борода, Дырка. Все слова — с заглавной буквы.

«Клички, что ли? — размышлял Игорь Андреевич. — А то бы зачем с большой буквы?»

Напротив каждой клички (если это действительно было так) стояла одно— или двухзначная цифра. Со знаком плюс или минус. И только справа от Философа цифра была трехзначная — 510. С жирным минусом.

Чикуров сличил список с предсмертной запиской. И не смог понять, написаны они одной рукой или разными.

«Срочно на экспертизу», — решил следователь.

В том же ящике, в коробке из-под набора фломастеров, лежали квитанции по оплате междугородных переговоров. Среди них затесались три квитанции денежных переводов.

Игорь Андреевич обратил внимание, что переводы посланы на один и тот же адрес, в Иркутскую область. Адресат — Листопадова И.К. Поразили Чикурова суммы — 27 тысяч, 19 тысяч и 6 тысяч. Когда Чикуров рассмотрел на штампах почтового отделения даты, то оказалось, что деньги отправлены после приезда Скворцова-Шанявского из Южноморска и в очень короткий срок. Первый перевод, 27 тысяч, — 29 октября, а вот второй, 19 тысяч, и третий, 6 тысяч, посланы… в один и тот же день — 3 ноября, утром и вечером.

Следователя удивило отсутствие чего-либо, свидетельствующего о личной жизни профессора. Ни фотографий, ни посланий от родственников или друзей.

Не нашёл Игорь Андреевич и документов Скворцова-Шанявского: диплома доктора наук, диплома профессора, служебного удостоверения, пенсионной книжки.

«А с кем он вёл переписку? Надо исследовать содержимое почтового ящика», — подумал следователь.

Не найдя больше ничего примечательного в письменном столе и книжных шкафах, Чикуров тщательно обшарил все углы кабинета. Под массивным креслом он обнаружил окурок сигареты с фильтром. Скворцов-Шанявский не курил, и, значит, окурок был брошен кем-то другим. Окурок был изъят. Затем вместе с понятыми спустились в вестибюль и вынули скопившуюся в почтовом ящике корреспонденцию: газеты «Сельская жизнь», «Советская торговля» и журналы «Закупка сельскохозяйственных продуктов», «Картофель и овощи», «Плодоовощное хозяйство», «Сельское хозяйство России» и «Сельское хозяйство Нечерноземья». Помимо этого — конверты с вырезками из центральных и местных газет все на ту же тематику — овощи, фрукты, торговля ими.

Среди отправлений, пришедших на имя профессора, было ещё три. Два почтовых перевода: из Краснодарского края на сумму четыре тысячи рублей и из Крыма на тысячу рублей. Третье послание — короткое письмо с Кавказа. «Валерий Платонович! Нужно определить гранаты в количестве 2 т., а может быть, и больше. Срочно телеграфируйте. Условия обычные».

Фамилия отправителя этой писульки была Немчинов.

Игорь Андреевич обратил внимание, что последний раз Скворцов-Шанявский наведывался в почтовый ящик 13 ноября. Все, что принесла почтальон после, то есть с 14 ноября, лежало в ящике.

Вот, видимо, и время смерти профессора, — предположил Чикуров. — С вечера 13-го, когда принесли последнюю почту, по 14 ноября… Тело, таким образом, пролежало в ванне четверо или пятеро суток».

Уже когда Чикуров заканчивал оформление протокола осмотра места происшествия, приехал хозяин квартиры, которого разыскал участковый инспектор.

Митрошин был испуган, взволнован, растерян. Следователь допросил его.

— Я, можно сказать, не знаю Скворцова-Шанявского! — уверял Митрошин, зябко передёргивая плечами в дублёнке.

В квартире было холодно, потому что из-за сильного трупного запаха пришлось открыть окна.

— С какого времени живёт у вас профессор? — спросил следователь.

— С конца января этого года. Понимаете, я вообще-то не сдаю квартиру, но за Валерия Платоновича очень просил один мой знакомый.

— Кто именно?

— Жоголь, — ответил Митрошин, щёлкая суставами пальцев от волнения. — Я и уступил… Но я не брал со Скворцова-Шанявского ни копейки! Он лишь платил квартплату, за свет и телефон.

— И все? — уточнил Чикуров.

— Неужели я похож на человека, кто извлекает нетрудовые доходы из своего жилья? — не скрывая обиды, ответил хозяин квартиры. — А пустил я Валерия Платоновича только потому, что его, как я уже говорил, усиленно сватал Жоголь.

Имя этого торгового работника следователь слышал за сегодняшний день уже второй раз, от Жура и вот теперь.

— Простите, а где работает Жоголь? — поинтересовался Чикуров.

— Леонид Анисимович? — У Митрошина вдруг забегали глаза. Стараясь не смотреть на следователя, он пробормотал: — В каком-то гастрономе. Точно не знаю. Короче, я его давно не видел.

— Адрес, телефон Жоголя?

Геолог вытащил из кармана записную книжку и продиктовал Чикурову домашний телефон Жоголя.

Игорь Андреевич продолжал допрос. По словам хозяина квартиры, он не был у себя уже месяца четыре. И вообще не беспокоил постояльца. Скворцов-Шанявский — человек солидный, можно было не беспокоиться за порядок в доме и своевременную плату по счетам.

— Так когда вы видели Скворцова-Шанявского в последний раз? — задал уточняющий вопрос следователь.

— Совсем недавно…

— Как? — удивился Чикуров. — Вы же только что говорили, что не навещали его здесь давно.

— А мы встретились в центре, — пояснил Митрошин. — Он неожиданно позвонил мне и сказал, что хочет встретиться. По делу. Договорились в обеденный перерыв в ресторане «Националь», что внизу… — Геолог замялся, немного помолчал, но все же сообщил: — Он сделал мне несколько странное предложение.

— Какое?

— Спросил, не куплю ли я у него машину. Его «Волгу». Она прошла тысяч пятнадцать, для «Волги» это совсем ничего. Я говорю: Валерий Платонович, милый, зачем мне «Волга», сами ведь знаете, что я привёз из Африки иномарку. У меня «фольксваген»… Два года под палящим солнцем Сахары! Хрячил на него!.. Тогда Скворцов-Шанявский говорит: мол, может быть, предложите кому-нибудь из знакомых? Я обещал поспрашивать. Позвонил ему на следующий день, а он сказал, что уже нашёл покупателя. Да, ещё он предложил купить у него японскую видеосистему «Джи-ви-си». Запрашивал недорого, всего шесть тысяч, хотя она тянет на все десять!

— Вы согласились?

— У меня есть. «Грюндиг». Привёз вместе с «фольксвагеном».

— Какого числа состоялась ваша встреча?

Митрошин наморщил лоб, пошевелил губами, посчитал что-то на пальцах:

— Двадцать восьмого октября.

Напоследок Чикуров прошёлся с хозяином по квартире. Догадка следователя оказалась верной: обстановка принадлежала Митрошину. И все было на месте.

— Только вот эта штукенция, — показал на непонятную для Игоря Андреевича аппаратуру в кабинете Митрошин. — Она не моя. Я купил бы её у Валерия Платоновича не глядя! За любую сумму!

— Что это? — спросил Чикуров, которого ещё при первом осмотре заинтересовал непонятный аппарат.

— Персональный компьютер! — с восхищением произнёс Митрошин. — Модификация последнего поколения ЭВМ! Между прочим, я тогда, в «Национале», заикнулся, не уступит ли он её? Но Валерий Платонович замахал руками что твоя мельница! Говорит: никогда в жизни, это же мой хлеб!

Следователь на всякий случай спросил, знакома ли Митрошину фамилия Иркабаев?

— Нет, не знакома, — не задумываясь ответил геолог. — Я вообще никого не знаю из окружения Скворцова-Шанявского…

После того как хозяин квартиры ознакомился с протоколом допроса и подписал его, Чикуров сказал, что, возможно, Митрошин ещё понадобится следователю.

— А если кто-нибудь будет интересоваться Скворцовым-Шанявским, будьте добры, позвоните мне, — попросил Игорь Андреевич и написал на бумажке свой служебный телефон.

— Конечно, конечно, — закивал геолог, пряча листок в записную книжку.

Он покинул свою квартиру вместе со следователем и работниками милиции, словно боясь оставаться там один.

Митрошин укатил на белом «фольксвагене». Работники РУВД предложили Чикурову подбросить его куда надо, но он решил после смрадного помещения пройтись по свежему воздуху.

Уже смеркалось. Окна домов засветились жидким жёлтым светом. Игорь Андреевич неторопливо шагал по тротуару, думая свою думу.

Чуть больше шестидесяти… Редко кто в таком возрасте кончает жизнь самоубийством. Если, конечно, это самоубийство…

Правда, есть предсмертная записка, но Чикурову уже встречалось в следственной практике, когда таким письмом пытались прикрыть убийство.

«Предположим, что профессор сам наложил на себя руки, — анализировал увиденное в квартире Митрошина Игорь Андреевич. — Что толкнуло его на столь отчаянный шаг?.. Любовная драма?.. Страх перед каким-то возмездием? Неизлечимая болезнь? Приступ депрессии?»

«У меня два пути, — вспомнил Чикуров последнее послание покойного. — Первый — смерть. Второй — тоже смерть и истязания. Я выбираю первый…»

Кому послание? Что имел в виду Скворцов-Шанявский под словом «истязания»? В переносном или же буквальном смысле? И кто мучил его?

Тут же мысль следователя перескочила на другое: кто будет хоронить профессора? Никто из его родных и близких Чикурову известен пока не был. Может, выяснить у Жоголя?

Игорь Андреевич уже подошёл к метро, зашёл в будку телефона-автомата, позвонил Жоголю. Ответа не последовало. Тогда Чикуров набрал другой номер — Иркабаева. Трубку взяла женщина.

— Общежитие… Вам кого?

— Будьте добры, позовите Иркабаева.

— Подождите…

Ждать пришлось минуты три, не меньше. Наконец молодой нетерпеливый голос произнёс:

— Анвар, ты, что ли?

— Нет, — сказал Игорь Андреевич и представился, кто он.

Услышав слово «следователь», Иркабаев заволновался, спросил, зачем он понадобился. Чикуров сказал, что хотел бы побеседовать о Скворцове-Шанявском.

— Мне тоже очень хотелось бы поговорить об этом… этом!.. — голос молодого человека задрожал от негодования, он так и не окончил фразу.

— Давайте увидимся, — предложил следователь. — Когда вы можете?

— Да хоть сейчас!

Встречаться в общежитии Игорь Андреевич не решился: могут пойти нежелательные для Иркабаева слухи, а кто он и что, Чикуров пока не имел представления.

Договорились, что тот приедет через час в Прокуратуру республики. Сам следователь успел добраться до своего кабинета, выписать пропуск, и вскоре к нему уже постучали.

Иркабаеву было двадцать шесть лет. Родом из Узбекистана. Учится в аспирантуре. Высокий, стройный, он походил на певца из популярного ансамбля «Ялла». Наверное, из-за усов и чёрных, чуть вьющихся волос.

Только Игорь Андреевич заполнил бланк протокола допроса свидетеля, и тут же Ахрор Мансурович (так звали молодого человека) пошёл в наступление.

— Ваш Скворцов-Шанявский — тёмная личность! — метал громы и молнии Иркабаев. — Такие кричат о перестройке, выдают себя за борцов с неправдой, а сами что ни на есть махровые преступники!

Чикуров с трудом прервал его возмущённую тираду.

— Давайте, Ахрор Мансурович, поспокойнее и по порядку, — попросил следователь. — Откуда вы знаете Валерия Платоновича, зачем были у него тринадцатого ноября и оставили записку с просьбой, чтобы он вам позвонил?

— Да я, честно говоря, его не знаю. Видел всего-то один раз мельком, когда провожал папу в Трускавец.

И он поведал следователю, как весной его отец, Мансур Ниязович, отправился лечить свои больные почки на этот знаменитый курорт в Прикарпатье, попал в одно купе со Скворцовым-Шанявским. По словам аспиранта, Иркабаев-старший подружился с профессором.

— Батя у меня божий одуванчик! — горячо продолжал Иркабаев-младший. — Так обжёгся в жизни, а все равно остался идеалистом! Верит в честность и бескорыстие. Нет, Игорь Андреевич, вы не подумайте, что говорю я так потому, что являюсь его сыном. Об этом говорит вся его жизнь.

И Ахрор Мансурович подробно рассказал историю отца, и рассказ этот был горек и печален.

— Конечно, теперь все обвинения с отца сняли. Вернули партбилет, восстановили научное звание. Более того, избрали председателем исполкома! Но кто вернёт ему здоровье? — гневно вопрошал сын. — Кто? Мать у меня совсем ещё не старая, но вы бы посмотрели на неё! Она вся седая! Слава богу, отец хоть жив. А ведь были такие, кто поплатился жизнью. Да-да! Убивали людей, если они становились поперёк дороги высокопоставленным преступникам.

Игорю Андреевичу все это было известно. Он сочувственно покачал головой и заметил:

— Но сейчас вроде удалось навести порядок.

— Вроде… — кисло усмехнулся Иркабаев-младший. — Конечно, таких оголтелых безобразий уже нет, но все равно и блат существует, и взятки, и приписки. У папы есть любимая пословица: сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. А мы в основном говорим! Хотя нужно… — Он сжал кулаки и тряхнул ими в воздухе.

— Ну и что же дальше случилось у вашего отца со Скворцовым-Шанявским?

— А случилось вот что… Как-то профессор, гуляя по Трускавцу, обмолвился, что может помочь получить нашему району импортное оборудование для переработки помидоров в томат-пасту. Но при условии: услуга за услугу! Правда, тут же успокоил, что ничего незаконного делать не потребуется: просто нужно будет отправить дополнительно вагон даров узбекской земли труженикам той области в Сибири, которая любезно вышлет агрегат для производства томата-пасты… Отец пообещал и обещание своё выполнил. Сделать это было нетрудно, урожай у нас в этом году отменный!

— Погодите, — остановил Ахрора Мансуровича следователь. — Как оформлялась отправка того оборудования в ваш район и даров узбекской земли сибирякам?

— Все было строго официально, — заверил Чикурова Иркабаев-младший. — От нас послали письмо. За подписями. Расплатились за оборудование, как надо, через банк. И вагон с фруктами тоже ушёл с соответствующими бумагами. Накладные и так далее. Казалось бы, все довольны. Мои земляки потому, что идут в дело помидоры. Сибиряки полакомились чудесным виноградом и персиками… И тут появились два типа, завалились они к нам домой… Отец у меня демократ. Если кто пришёл, значит, нужно принять, выслушать и помочь, чем можно. Даже чай им предложил! А как же, восточное гостеприимство. Спрашивает, по какому делу? Один из тех с ходу говорит: давайте контачить без посредника. И выкладывает на стол пачку денег. Отец, естественно, ничего не понимает. Тогда другой пояснил, что «делать деньги» они должны без Скворцова-Шанявского. Показал на пачку купюр и говорит: здесь, дорогой товарищ Иркабаев, в пять раз больше, чем передал вам Валерий Платонович. За тот, первый, вагон… Словом, что выяснилось, Игорь Андреевич? Оказывается, фрукты, посланные в обмен на оборудование, попали не в магазины, а к дельцам! И те пустили дары нашей земли налево, на рынок! Втридорога! Отец схватился за телефонную трубку, набрал номер милиции. Но бедняга так переволновался, что у него случился сердечный приступ…

— Он и раньше жаловался на сердце? — Эти слова вылетели у следователя машинально: последние дни у него самого почти постоянно кололо в груди.

— Такое — впервые. И ничего удивительного. Отец, который, не жалея сил, борется со спекулянтами, перекупщиками и прочими паразитами, своими руками помог этим проходимцам! Короче говоря, пока он приходил в себя, тех двоих и след простыл. Хорошо, сестрёнка была дома, соседей подняла, а те уж позвонили в «Скорую». Отец до сих пор лежит пластом, не вставая. Инфаркт — это очень страшно, Игорь Андреевич! Я летал домой, вернулся двенадцатого ноября — и сразу к Скворцову-Шанявскому. Дома его не было, вот я и оставил записку. Он до сих пор не позвонил, подлец этакий!

— Ахрор Мансурович, — после некоторого размышления спросил Чикуров, — вы уверены, что Валерий Платонович действительно заодно с теми типами?

Этот вопрос Иркабаев-младший, видимо, себе не задавал. Он недоуменно посмотрел на следователя.

— Ну а как же? Ведь они сами сказали, что передали через Скворцова-Шанявского деньги отцу, — пожал плечами аспирант.

— И профессор вручил их вашему отцу?

— Господи, конечно, нет!

— А может, и Валерий Платонович был введён в заблуждение? Ведь он как-никак профессор, консультант Госагропрома!

— Ерунда! — выпалил Иркабаев-младший. — В Госагропроме его никто не знает! У моего друга отец работает там большим начальником, и я узнавал через него. И потом, зачем Скворцову-Шанявскому прятаться от меня?

— Не прячется он, — вздохнул следователь и на немой вопрос Иркабаева-младшего пояснил: — Валерий Платонович мёртв.

— Как? — даже подскочил на стуле аспирант.

— Скорее всего — покончил жизнь самоубийством, — сказал Игорь Андреевич.

Он не стал больше ничего объяснять, а попросил Ахрора Мансуровича изложить все рассказанное им письменно.

Перед уходом Иркабаев признался:

— Ночами не сплю, все об отце думаю. На волоске жизнь висит, а он ест себя поедом… Не знаю, что бы отдал — руку, ногу, — лишь бы папа поскорее выздоровел!

— Ну зачем же руку или ногу, — улыбнулся Чикуров. — У вас на Востоке отлично понимают: иной раз слово лучше всякого лекарства.

Иркабаев ушёл, и Чикуров с головой погрузился в работу. Оторвал от неё звонок шефа, который просил зайти к нему. Игорь Андреевич приготовился к целому докладу по южноморскому делу, но Вербиков с ходу протянул ему какую-то бумагу. Оказалось — телеграмма в ЦК КПСС, копия Генеральному прокурору СССР. «Срочно требую оградить мою жену Оресту Митрофановну Сторожук от капитана милиции Жура зпт зверски избившего её на допросе тчк инженер средневолжского НПО Электроприбор Гриднев».

В верхнем левом углу, словно зигзаг молнии, — грозная резолюция, требующая немедленно разобраться и доложить. Исполнение возлагалось на Вербикова.

Чикуров истуканом стоял с телеграммой в руках: то, что сообщалось в ней, никак не укладывалось в голове.

Олег Львович предложил сесть.

— Быть того не может! — вымолвил наконец следователь, опускаясь на стул.

— Увы, подтвердилось, — сказал Вербиков. — Я звонил в Средневолжск, у Сторожук перелом костей носа, сотрясение мозга…

— Мужик вроде в порядке. Выдержанный, интеллигентный, — все ещё не мог прийти в себя Игорь Андреевич. — Уж кто бы кто, но Жур!

— К сожалению, жизнь щедра на плохие сюрпризы. Хлопот здесь полон рот,

— кивнул начальник следственной части на заваленный бумагами стол. — А приходится все бросать и мчаться в Средневолжск.

— Когда летишь?

— Еду. Сегодня, ночным поездом, — ответил Вербиков. — Нет, ты мне скажи, Игорь, откуда берутся такие, как Жур? Мало полетело в милиции голов, что ли? Сколько их, бесславно завершивших свою карьеру? И не только капитанов — полковников и даже генералов! Но, выходит, что ещё надо чистить и чистить. Молю бога, чтобы газетчики не разнюхали! А то…

— И не говори! — вздохнул Чикуров. — Сенсацию раздуют — не приведи господь!

— Дорогой мой, а если бы изуродовали твою жену? Представляю, как бы ты к этому отнёсся, — усмехнулся Вербиков. — Просвети, как продвигается южноморское дело. Коротко, по-военному.

Чикуров постарался рассказать сжато. Вербикова очень заинтересовал сегодняшний эпизод со Скворцовым-Шанявским, и он спросил, что это за личность.

— Тёмная, — ответил следователь. — Представляешь, в паспорте у него липецкая прописка, улица, дом, квартира — все чин чинарем. Я связался с Липецком, оказывается, тот дом давно сломали. И ещё. Скворцов-Шанявский всем представлялся как профессор, персональный пенсионер. Звоню в Министерство социального обеспечения и в ВАК — все липа!

— Да-а, — протянул Вербиков, — интересненько. Особенно в свете того, что произошло с Иркабаевым. Ну а в смысле общей концепции к какому ты пришёл выводу?

— Честно говоря до окончательного ой как далеко, — признался следователь. — Уж больно разномастная компания. С одной стороны, известный художник, я имею в виду Решилина, а с другой — Роговой-Барон, главарь банды… Заместитель министра Варламов и убийца, грабитель Пузанков… Прямо Ноев ковчег!

— У Ноя было все честно, — улыбнулся Вербиков. — В ковчег он взял семь пар чистых и семь нечистых. И пришвартовался к горе Арарат, чтобы спастись от потопа… А для чего собралась у горы Верблюд эта компания?

— Заметь, сугубо мужская, — добавил Чикуров.

— Да. А у мужчин обычно какой повод собраться?

— Поводов-то масса, но в данном случае можно предположить: водка, деньги, карты. Но мы с Кичатовым склоняемся к мысли, что причиной были наркотики. Ведь гашиша у Привалова имелось — во! — Игорь Андреевич провёл ладонью выше головы.

— Неужто и Варламов? — с сомнением покачал головой Вербиков. — Ведь как-никак заместитель министра…

— А ты вспомни совсем недавние запойные времена! Пили на равных и министры и работяги. Разве не так?

— Не совсем на равных. Одни пили коньячок, другие — бормотуху, — улыбнулся Олег Львович.

— Разве что, — ехидно поддакнул следователь.

— И все же, согласись, пьянка — одно, а сесть на иглу или на винт, как говорят наркоманы, — другое.

Вдруг зазвонил один из телефонов. Вербиков снял трубку. Разговор длился долго. Как понял Игорь Андреевич — о ЧП в Средневолжске. Когда он закончился, Олег Львович с треском положил трубку и чертыхнулся.

— В чем дело? — поинтересовался Чикуров.

— Унюхали-таки!

— Газетчики?

— Ну да! И откуда? — Вербиков вышел из-за стола и нервно заходил по кабинету. — Между прочим, — он остановился возле следователя и показал на телефон, — твой старый знакомый, Мелковский…

— Мелковский?! Опять?!

— На этот раз он жаждет крови Жура! Требовал от меня подробностей. А откуда у меня подробности? Да ты сам слышал: пока не разберусь, ничего никому сообщать я не собираюсь. Им, журналистам, только дай палец.

— А что Мелковский?

— Буду, говорит, вести параллельное журналистское расследование. Докопаюсь, мол, до истины. Потом выступит в печати «невзирая на лица»…

— Хамелеон, да и только! — возмутился Чикуров. — Вспомни фельетон, где он метал гром и молнии на голову бедного Васи Огородникова. И за что? За мягкотелость и либерализм по отношению к матёрому взяточнику Цареградскому. Ратовал за решительность. А теперь, выходит, ратует за противоположное.

— Нашёл от кого требовать принципиальности, — криво усмехнулся начальник следственной части и снова зашагал по комнате. — Ну и принесла его нечистая по наши души! Уж он-то постарается насолить тебе за березкинское дело! И меня, естественно, не забудет. Ах, как это некстати!

— Да полно тебе, Олег… — пытался успокоить шефа Чикуров.

— Помни моё слово, этот борзописец сделает все, чтобы развалить следствие по южноморскому делу! Ты даже не представляешь, чем для меня будет появление критического материала в печати!

— Не понимаю, чего ты так испугался какого-то Мелковского?

— У меня уже два выговора! Понимаешь, два!

— Разберёшься с Журом, позвони, хорошо? — попросил Чикуров.

— Непременно, — пообещал шеф.

Попрощавшись с Вербиковым, Игорь Андреевич вернулся к себе, но работа не шла: мысли постоянно возвращались к ЧП в Средневолжске. Сама по себе история была отвратительной, да плюс ко всему ещё создавала массу трудностей для следствия. Теперь необходимо подыскивать нового оперативника, вводить в курс. А для этого нужно время. Время, которого и так не хватало.

На следующий день с утра Игорь Андреевич позвонил судебно-медицинскому эксперту. Тот как раз сидел над составлением заключения по результатам вскрытия трупа Скворцова-Шанявского.

Извинившись за своё нетерпение, следователь попросил поделиться выводами.

— Вывод однозначный, — ответил врач. — Самоубийство. На большом и указательных пальцах правой руки имеются лёгкие порезы, что вполне естественно, когда сам орудуешь бритвенным лезвием.

— На теле были ещё кровоподтёки, — напомнил Чикуров.

— Да, кровоподтёки, ссадины и зажившие ранки… Происхождение кровоподтёков и ссадин на обеих запястьях рук — это следы не то борьбы, не то сдавливания. Возможно, покойному связывали руки верёвкой или ещё чем-то мягким. А вот затянувшиеся струпьями ранки на груди — не что иное, как ожоги.

— Какого рода?

— Прижигали раскалённым круглым предметом, скорее всего — сигаретой.

— И как задолго до смерти?

— Думаю, дня за три-четыре, — ответил судмедэксперт и в завершение сказал: — Подошлите кого-нибудь за заключением часиков в пять.

— Хорошо, — пообещал следователь и подумал: кого это он может послать? Все приходится самому, на своих двоих.

Он снова прочитал предсмертную записку Скворцова-Шанявского.

«Выходит, „истязания“ — выражение не фигуральное, — решил Чикуров. — Кто-то издевался над Валерием Платоновичем. Причём с особой жестокостью. Но зачем? Чего хотели добиться от него? Сведений, действий? Что-то вымогали? А может, мстили?»

Следователь вынул из сейфа целлофановый пакет с окурком сигареты, найденным под креслом в квартире, которую снимал покойный. Человек, бросивший окурок, был, по-видимому, заядлым курякой: сигарета докурена почти до самого фильтра. Вполне возможно, что как раз ею и прижигали грудь Скворцову-Шанявскому. Сам Валерий Платонович не курил.

На листке перекидного календаря было записано: «Жоголь». Он, вероятно, мог сообщить что-нибудь о Скворцове-Шанявском. Вчера по этому номеру телефона никто не отвечал. Игорь Андреевич набрал его снова. Трубку взяла женщина.

— Будьте добры, позовите Леонида Анисимовича, — попросил Чикуров.

Негромкий, надтреснутый, как это бывает у пожилых и больных, голос поинтересовался:

— А кто его спрашивает?

— Следователь прокуратуры Чикуров, — представился Игорь Андреевич.

— Так ведь Леонид Анисимович у вас.

— Где у нас? — не понял Чикуров.

— В прокуратуре города, арестован.

— Кем? Давно?

Но в трубке раздались короткие гудки.

— Вот те на! — присвистнул Игорь Андреевич и после некоторого раздумья позвонил в прокуратуру города.

Там подтвердили, что бывший заместитель директора одного из крупнейших гастрономов столицы Л.А.Жоголь действительно находится под следствием, а дело в производстве у следователя по особо важным делам прокуратуры города Москвы Василия Лукича Огородникова.

Игорь Андреевич тут же набрал номер своего приятеля.

— Привет, товарищ важняк! — весело сказал он, услышав в трубке голос Василия Лукича.

— Здравствуй, Игорек! — Огородников обрадовался другу.

— Ты, кажется, ведёшь дело Жоголя?

— Ну?

— Поделись, за что его привлекли?

— За целый букет…

— На какой стадии дело?

— Через недельку понесу утверждать обвинительное заключение. Между прочим, я тебе рассказывал об этом деле.

— Когда?

— Здрасьте! Помнишь, мы столкнулись на Кузнецком?

— А, кажется, это из-за него ты и попал в фельетон?

— Совершенно верно. Ну а тебе-то для чего Жоголь?

Игорь Андреевич коротко объяснил и сказал, что хотел бы допросить бывшего замдиректора гастронома.

— Это можно. Как раз сегодня я провожу последнюю очную ставку, и Жоголя привезут сюда, в горпрокуратуру. Жду.

Чикуров отправился на Новокузнецкую улицу.

Подследственного должны были доставить через полчаса.

— Эх, перестройка, перестройка, — вздыхал Огородников. — Для одних — надежда! Другие же под видом перемен сводят счёты, топят ближнего, чтобы урвать должность потеплее да зарплату пожирнее. — Он похлопал по внушительной стопке томов уголовного дела. — Как в данном случае… Со временем негусто, так что я самую суть.

— Давай.

— Если ты помнишь, — начал Василий Лукич, — арестовали за взятки директора гастронома Цареградского. Взяли с поличным. Работники магазина все, как один, показали: брал, систематически. А один Цареградский отрицает начисто. Понятно, кому охота на нары? Но я засомневался: уж больно гладенько ложатся обвинения против директора. Да и вёл он себя, по словам подчинённых, не так…

— В каком смысле?

— Ну взять хотя бы предшественника Цареградского, находящегося в данное время в местах не столь отдалённых. Он тоже брал. Причём куда скромнее Цареградского, но, так сказать, отрабатывал взятки. Чтобы облегчить выполнение плана, доставал дефицитные продукты, прикрывал продавцов, если те попадались на обвесе или обсчёте. А Цареградский? Никакого дефицита не выбивал, а план все равно требовал. Когда же нечестного продавца ловили за руку, первым обрушивался с директорской карой: влеплял выговор, выгонял, а то и вовсе передавал материалы в ОБХСС… За что же тогда, спрашивается, он брал оброк?

— И большой? — полюбопытствовал Чикуров.

— По сто рублей с каждого завотделом в неделю, в общей сложности получалось две тысячи в месяц. И, понимаешь, передавались эти деньги как-то странно. Представь себе. Каждый понедельник в одиннадцать утра Цареградский уезжает в торг на совещание. В это же время секретарша директора уходит домой кормить грудного ребёнка. Тут-то в кабинет заходит старший товаровед Ляхов и кладёт в стол Цареградского собранные пятьсот рублей. Причём просьбу о том, чтобы Ляхов стал посредником в передаче взяток, Цареградский почему-то передал старшему товароведу не с глазу на глаз, а через Жоголя. Ну, я тут и насторожился.

— Почему?

— Видишь ли, Цареградский и Ляхов друзья ещё со студенческой скамьи, учились в одной группе. Более того, взял в гастроном Ляхова именно Цареградский. Вернее, выручил. Ляхов ведь болтался без дела, так как незадолго до этого его попёрли с торговой базы.

— За что?

— Пил. Хотя специалист он — каких поискать. Так что вполне естественно было бы Цареградскому самому попросить Ляхова быть посредником. Но Жоголь дал Ляхову строжайшие инструкции, мол, делай вид, что никаких денег по понедельникам ты директору не носишь. Товаровед так и поступал. Ну а раз Цареградский и словом ни разу не обмолвился, значит, все в порядке… Ляхов ещё думал, как ловко все устроил его друг: никто самого факта передачи денег ни разу не видел, потому что не из рук в руки. Короче, стал я копать. Как там в писании, ищущий да обрящет! Вот и мне удалось ухватиться за один кончик…

Зазвонил телефон, Огородников говорил с кем-то несколько минут, а положив трубку, спросил:

— На чем я остановился?

— Как ты ухватился за кончик, — улыбнулся Чикуров.

— Так вот, — продолжал Василий Лукич, — Ляхов утверждал, что двадцать восьмого июля, в девять часов вечера, как только закрылся гастроном, Цареградский позвал его в свой кабинет и потребовал, чтобы завотделами срочно собрали ему тысячу рублей: жену, мол, надо отправить на курорт… Главное, и Жоголь, подтвердил, что видел, как в девять вечера Ляхов вошёл в директорский кабинет. Но о чем шла беседа, Жоголь, естественно, был не в курсе… По словам Ляхова, последнее требование Цареградского переполнило чашу терпения, ведь буквально накануне ему были переданы очередные пятьсот рублей, теперь вот подавай ещё кусок! Короче, возмущённый Ляхов пошёл в милицию и написал заявление. Тридцать первого июля старший товаровед вручил Цареградскому помеченные доблестной милицией тысячу рублей. Директор, не считая, сунул их в бумажник, и тут появились работники ОБХСС с понятыми. Капкан захлопнулся… Но Цареградский уверял, что не мог говорить с Ляховым двадцать восьмого июля у себя в кабинете в девять вечера, так как находился именно в это время в Ленинской библиотеке на вечере поэзии Гумилёва. И подтвердить это могут племянник директора Буримович с женой…

— Родственники, — покачал головой Чикуров. — Могли ведь сговориться.

— Теоретически могли. Но понимаешь, Игорек, таких родственников на нечестное дело не подобьёшь, — заверил Огородников. — Представляешь, бросили в Средневолжске благоустроенную квартиру, перспективную работу и махнули на север Тюмени, в Ямбург…

— Небось за длинным рублём?

— Какое там! Сам Буримович социолог, зарплата чуть-чуть больше, чем на Большой земле, как говорится. А жена его, Анастасия, и вовсе без зарплаты, на общественных началах библиотеку тащит! Словом, фигурально выражаясь, — мечтают, чтобы в их Ямбурге цвели сады! И не просто мечтают, а делом доказывают… Ребята что надо! — Огородников показал большой палец. — И я им верю. А кроме того, показания Цареградского подтвердил и наш известный критик Сильверстов. Читал небось его статьи?

— Читал.

— Дело в том, что Сильверстов вёл тот самый вечер и хорошо запомнил Цареградского, который вызвал бурную полемику, задав вопрос, как теперь расценивается якобы контрреволюционная деятельность Гумилёва… Таким образом, я окончательно убедился, что Ляхов врёт. Но вот зачем? Какой резон ему топить друга и, можно сказать, благодетеля? Может, его направляла чья-то рука? Назначил я очную ставку Цареградского и Ляхова. Её-то Ляхов кое-как выдержал, хотя юлил и изворачивался, как змей, глаза прятал, но на следующий день, видимо, совесть его доконала, и он выложил все начистоту. Понимаешь, двадцать девятого июля, запомни дату, Ляхов напился в дупель и загремел в медвытрезвитель, да ещё плюс ко всему потерял партбилет. На следующий день его вызвал Жоголь, достал несколько объяснительных записок, написанных Ляховым по поводу своих прошлых прогулов и выпивок на рабочем месте, и спрашивает: где потерял партбилет? Ляхов только потеет да мнётся. Жоголь пригрозил ему, что он вылетит из партии и с работы с волчьим билетом. Ни в один магазин его не возьмут даже грузчиком. Бедняга товаровед бухнулся в ножки Жоголю, взмолился, чтобы не губил: жена только что родила второго ребёнка, а он, мол, единственный кормилец. Сделаю, говорит, все, что прикажете, только не увольняйте. Ну, Жоголь ещё покуражился для большего устрашения и говорит: если ты настоящий коммунист, то должен помочь разоблачить матёрого взяточника. Пойди, мол, в ОБХСС и заяви на Цареградского. А взамен замдиректора обещал все уладить и с вытрезвителем, и с партбилетом. Ляхову ничего не оставалось делать, как только согласиться. Дальше ты знаешь.

— Выходит, насчёт разговора в кабинете Цареградского двадцать восьмого июля — идея Жоголя? — уточнил Игорь Андреевич.

— Да. Ляхов был лишь жалкой марионеткой в руках Жоголя.

— Постой, но ведь ту тысячу рублей Цареградский все-таки взял!

— О, Жоголь мудрый провокатор! Когда Ляхова выгнали с базы, он одолжил у Цареградского девятьсот рублей. На полгода. Ляхов как-то упомянул об этом случае при Жоголе, а тот намотал себе на ус. А когда пришло время, вспомнил и воспользовался.

— Ясно, — кивнул Чикуров. — Цареградский подумал, что Ляхов возвращает ему должок. Ну а каким образом Жоголь мог бы уладить дело с партбилетом Ляхова?

— Очень просто, — засмеялся Василий Лукич. — Партбилет лежал в сейфе у Жоголя.

— Как это?

— Видишь ли, напоил Ляхова некто Еремеев. Он же выкрал партбилет, бросил беднягу товароведа в сквере и заложил ближайшему постовому. А Еремеев — шестёрка Жоголя, что-то вроде телохранителя. Усёк? Все было продумано Жоголем до мелочей.

— А что за личность этот Еремеев?

— Двадцатипятилетний оболтус. Учился в институте физкультуры, не закончил, выгнали. Из спорта его тоже турнули. Помнишь, когда боролись с подпольными группами каратэ? Еремеев возглавлял одну такую. Было возбуждено уголовное дело, но кто-то его выручил. Думаю, Жоголь… И вообще, Еремеев самый настоящий паразит!

— Паразит, насколько я понимаю, сидит у кого-нибудь на шее и сосёт чужую кровь, — заметил Игорь Андреевич.

— Ещё как сосёт! Пьёт кровушку из своего тестя, довольно крупного учёного. Фамилия Киселёв… Недавно газеты писали о клубе «Аукцион», который создал и возглавляет Киселёв. Там помогают молодёжи проталкивать изобретения. Читал?

— Да, да, что-то припоминаю, — кивнул Игорь Андреевич.

— Этот Киселёв и его жена буквально души не чают в единственном внуке, и Еремеев пользуется этим обстоятельством. Хотят дед с бабкой видеть внука, пусть гонят четвертной!

— Ну и подонок, — покрутил головой Чикуров.

— А если они оставляют у себя внука на сутки — полсотни! Ободрал стариков как липку. Машину Киселёва прибрал к своим рукам, дачу под Звенигородом. Между прочим, эта скотина ещё стихи пишет. Только что вышел его первый сборник.

— Ну и как стихи?

— Я не понял. Сплошная заумь! Рифма не рифма, никаких знаков препинания. Спросил у Сильверстова, тот обозвал Еремеева воинствующим графоманом.

— Уж, наверное, понимает толк — критик!

— Даже не знаю, какому Сильверстову верить, — развёл руками Огородников. — Теперешнему или тому, до перестройки?

— А что?

— Самозабвенно ругает сейчас то, что раньше хвалил. И наоборот, — усмехнулся Василий Лукич.

— Ладно, вернёмся к делу, — сказал Чикуров. — Суть я уловил, но есть кое-какие вопросы. Куда, например, девались деньги, которые клал в стол Цареградского Ляхов?

— Представь себе: их забирал Жоголь. И делал это каждый раз, как только Ляхов покидал кабинет директора. Ловко?

— Ясненько… Теперь о самом Жоголе. Насколько я понимаю, вся эта провокация против Цареградского была задумана, чтобы освободилось место директора и Жоголь занял его, так?

— И занял бы, это точно! После ареста Цареградского Жоголя сразу же сделали и.о. Мне говорили в управлении торговли, что уже был готов проект приказа о назначении Жоголя директором. Я помешал.

— И за что едва не поплатился своим местом? — улыбнулся Чикуров.

— Ох, не говори! Как только вышел фельетон, меня хотели… — Василий Лукич сделал жест, словно обеими руками сворачивал что-то. — Спасибо шефу, отстоял. Знаешь, я почти уверен, что фельетон тоже организовал Жоголь.

— Неужто он был такой всесильный?

— Могучий! И двуликий. Как тот древний бог Янус. Для сослуживцев и начальства — честный работящий мужик. У него и кличка-то знаешь какая была? Белый Ворон! Сдаётся, сам Жоголь и пустил её. В смысле: отличается от остальных торгашей тем, что не ворует продукты и не берет с подчинённых мзду.

— И что, он действительно не воровал и не брал? — В голосе Чикурова слышалось явное недоверие.

— Представь себе, на работе был чист! Более того, радел за мир во всем мире, сострадал сиротам…

— В каком смысле? — вскинул брови Чикуров.

— Каждый месяц из его зарплаты бухгалтерия перечисляла деньги в Фонд мира. Сумма небольшая, но важен сам факт. А когда в стране создали фонд помощи детям-сиротам, Жоголь на следующий же день перевёл на его счёт свою квартальную премию.

— А сам что, сухой корочкой питался? В рубище ходил? — съязвил Чикуров.

— Почему же, любил телятину с рынка, костюмы покупал в «Берёзке». Каждые три года приобретал новую «Волгу», а прежнюю сбывал кавказским товарищам… Спросишь, на какие же шиши «Волгу»? Все тот же дефицит, мой милый. Вот рычаг, с помощью которого Жоголь обделывал свои дела!

— Спекулировал, что ли? — никак не мог до конца понять Чикуров.

— Ни боже мой. Сам подумай, зачем рисковать по мелочи, химичить, отпускать товар налево? Куда проще отвезти нужному человеку к свадьбе сына или к юбилею икру, балык, крабы, сервилат и при случае попросить оказать услугу. Какую? Ну, допустим, предоставить «тёте» квартиру вне очереди, устроить «двоюродного брата» на тёпленькое местечко или «племянницу» в вуз, продать близкому другу «Волгу»… Разве откажешь любезнейшему Леониду Анисимовичу? Конечно, нет. Праздников и торжеств много, а что за стол без икорочки или балычка? Не престижно! И знаешь, чем подкупал людей Жоголь? Бескорыстием! Показным, разумеется. За продукты брал по магазинной цене, сдачу давал копейка в копейку… Просьбы Жоголя, если их можно выполнить, все эти министерские чиновники, ректоры институтов, директора гостиниц и так далее тоже удовлетворяли бескорыстно. А вот сам душка Леонид Анисимович выжимал из этого максимум пользы!

— Например? — полюбопытствовал Игорь Андреевич.

— Был у Жоголя приятель, некто Севрухин, проректор медицинского института. Заядлый турист. Каждое лето собиралась группа таких, как он, энтузиастов и отправлялась то на Памир, то в Саяны, то по Карелии… Севрухина интересовали не столько деликатесы, сколько мясная тушёнка, бульонные кубики и другая провизия, необходимая в походах. А где ты видел, чтобы все это свободно лежало в магазинах? Жоголь снабжал Севрухина, за что проректор помогал набрать проходной балл одному-двум абитуриентам, за кого хлопотал добрейший Леонид Анисимович. Если протеже поступал в медицинский или международный институт, Жоголь имел за это от десяти до тридцати тысяч.

— За одного человека?!

— У него расплата поштучная, а не оптовая. Когда я сказал Севрухину, сколько Жоголь получает дивидендов с одной баночки тушёнки, что проректор берет в турпоездку, тот чуть в обморок не упал! Ему и в голову не могло прийти, что Жоголь берет с этих абитуриентов взятки.

— Значит, он прикарманивал деньги? — уточнил Игорь Андреевич.

— Все до копейки! А тех, с кого брал, уверял, что себе ничего не оставляет, а отдаёт тому, кто устроил поступление.

— Ловкач, ничего не скажешь! — восхищённо покрутил головой Чикуров.

Он спросил у Огородникова, не встречались ли в жогольском деле такие лица, как Скворцов-Шанявский, Решилин, Варламов и другие, замешанные в южноморской истории. Василий Лукич ответил, что ни о ком из них ни разу даже речь не заходила.

— Ну а как в семье у Жоголя? — задал последний вопрос Чикуров.

— По-моему, полный раздрызг. Из разговора с женой я понял, что Жоголь имел молодую любовницу, из-за которой якобы и сбился с панталыку… Однако я уверен, Жоголь не из тех, кого можно сбить с пути истинного. Он сам кого хочешь совратит.

— Дети есть?

— Да, сын Михаил, двадцати лет. Учится в Суриковском институте. Вернее, учился…

— Почему в прошедшем времени?

— Сбежал из дому. Ещё летом. Тоже тёмная история. Парень связался не то с хиппи, не то с панками, а может, и с кришнаитами. Теперь этих, как говорят, неформальных групп развелось черт знает сколько. Кстати, хочу выбрать вечер и сходить на Новый Арбат, посмотреть, как они выглядят. Интересно… Так вот, за несколько дней до исчезновения Михаила Жоголя у него в доме появились дружки, немытые, в рваной одежде, обвешанные цепями и другой дребеденью… Мать считает, что сын ушёл с такими вот. Месяца два от него не было ни слуху ни духу. Опасались, что сына уже нет в живых. Но он дал о себе знать, хотя просил не предпринимать никаких мер к розыску. Мамаша так переживала, что угодила в больницу с нервным потрясением. Вышла оттуда неделю назад…

«С ней я, видимо, и разговаривал», — вспомнил дрожащий голос в трубке Чикуров.

— Между прочим, та самая любовница папаши одновременно крутила любовь и с сыном, с Михаилом, — добавил Василий Лукич.

В кабинет заглянул начальник конвоя и доложил, что привёз подследственного.

— Ну, Игорь, ты допрашивай первый, а потом уж я займусь, — сказал Огородников.

Но он присутствовал на допросе, хотя и помалкивал все время.

Тот факт, что допрос вёл другой следователь и по новым данным, насторожил Жоголя. Но сориентировался он очень быстро. Казалось бы, при такой бесцветной, анемичной внешности и характер должен быть вялый, аморфный, ан нет, Чикуров скоро понял, что Жоголь — орешек крепкий. Ни единого лишнего слова! Каждое предложение, каждый ответ тщательно продуманы и взвешены.

На вопрос, давно ли он знает Скворцова-Шанявского и как с ним познакомился, подследственный сказал:

— Знакомство у нас было шапочное. Кто свёл, даже не припомню уже. Дату тоже. Где-то в конце прошлого года.

— Ну а как же вы малознакомого человека порекомендовали Митрошину? — спросил Чикуров. — Я имею в виду сдачу квартиры.

— А что в этом особенного? — пожал плечами Жоголь. — Валерий Платонович профессор, человек в возрасте. Опасаться было нечего. Более того: Митрошин был страшно рад: солидный постоялец, да и не торговался.

— Сколько Скворцов-Шанявский платил за квартиру? — поинтересовался Чикуров.

— Двести рублей в месяц.

«Ничего себе! — подумал Игорь Андреевич. — А Митрошин уверял, что не брал со Скворцова-Шанявского ничего».

Дальше Жоголь показал, что дружбы со Скворцовым-Шанявским не поддерживал и те несколько их встреч в Москве у общих знакомых произошли случайно.

— А в Южноморске вы общались?

— Очень мало. Я жил там неподалёку от него и заходил к Валерию Платоновичу, чтобы воспользоваться телефоном.

— По вечерам бывали у него?

— Да, как-то забрёл к нему на огонёк. Но время провёл довольно скучно. Даже бутылочку сухого вина не распили: у Скворцова-Шанявского что-то с жёлчным пузырём, блюдёт себя. А вскоре я улетел в Москву.

— Когда именно?

— Девятнадцатого октября.

«За два дня до смерча» — отметил про себя Чикуров.

Чикуров перешёл к другим участникам южноморского дела. По словам Жоголя, он хорошо знал только Решилина, с которым давно был в дружеских отношениях. О Пузанкове, жившем на даче художника, Жоголь ничего определённого сказать не мог, не знал, откуда и как появился «глухонемой». Вспомнил Жоголь и Эрнста Бухарцева, которого видел в Южноморске в доме Скворцова-Шанявского.

— Раньше Бухарцев был шофёром у Валерия Платоновича, — добавил бывший замдиректора магазина. — Потом они расстались, почему — не знаю.

Киноартиста Великанова Жоголь знал только по фильмам, а в жизни — увы. Что же касается Привалова, Варламова и Рогового, то он о них даже и не слыхивал.

— А фамилия Листопадовой вам что-нибудь говорит? — поинтересовался Чикуров о человеке, которому Скворцов-Шанявский по приезде из Южноморска отослал крупные денежные переводы.

— Листопадова, Листопадова… Кто она?

— Знакомая Скворцова-Шанявского. Живёт, кажется, в Сибири.

— Нет, такую не знаю, — мотнул головой Жоголь.

Когда разговор зашёл о том, есть ли у Скворцова-Шанявского родственники, допрашиваемый сказал, что знает только Орысю, которую профессор представил как супругу. А о самой Сторожук Жоголь имел самые общие сведения: с Валерием Платоновичем она познакомилась в Трускавце, а потом перебралась к нему в Москву. Чем занимается, какую имеет специальность, Жоголь понятия не имел.

Следователь спросил, не употреблял ли кто-нибудь из названных и знакомых ему людей наркотики.

— При мне — нет! — категорически заявил подследственный.

— Может быть, слышали от кого-нибудь?

— И не слышал, — твёрдо произнёс Жоголь. — Извините, а почему вы расспрашиваете об этих товарищах?

— Значит, есть необходимость, — уклонился от ответа Чикуров.

Игорь Андреевич прервал допрос, чтобы провести опознание утопленника, имевшего на теле и в одежде непонятную аппаратуру. На снимке художник «оживил» неизвестного, «одел» в костюм. Понятыми были охранники из конвоя. Из нескольких предъявленных фотографий Жоголь сразу же выбрал ту, где был запечатлён погибший под Южноморском.

— Этого человека я знаю…

— Кто он? — задал вопрос следователь.

— Звать Глеб, а фамилия, если не ошибаюсь, Ярцев, — ответил Жоголь. — Познакомились мы с ним этим летом. На даче Решилина.

— Откуда он? Чем занимался? — продолжал допрос Чикуров.

— Ярцев, насколько я помню, не москвич. Из Средневолжска. Представился как историк. — Жоголь помолчал, будто припоминая что-то. — Да, точно, он учился в аспирантуре Сред-неволжского университета.

— В Южноморске вы с ним встречались?

— Пару раз, совершенно случайно. На пляже, в ресторане…

Больше никакими сведениями о Ярцеве Жоголь не располагал.

Игорь Андреевич завершил допрос.

— Ну и осторожен! — сказал он, когда обменивался с Огородниковым впечатлениями. — Что твоя лиса!

— Намучился я с ним изрядно, — признался Василий Лукич. — Сегодня вот наблюдал за Жоголем и лишний раз убедился, что знает он куда больше, чем говорит.

— У меня тоже такое же ощущение, — согласно кивнул Чикуров. — Но в любом случае я доволен: наконец-то установили личность последнего из погибших. — Игорь Андреевич собрал фотографии и протокол допроса. — Ладно, Вася, не буду тебя больше задерживать, скажи только, ты ничего не почерпнул при допросе для себя?

— Вроде нет, но, возможно, что-то и всплывёт. Надо бы и мне ознакомиться с твоим делом.

— Ради бога! — откликнулся Чикуров. — Но сегодня вряд ли получится. У меня важная встреча с интересным человеком.

— Сегодня я и сам загружен выше маковки.

— Созвонимся, — сказал Игорь Андреевич, подавая приятелю руку.

Говоря о важной встрече с интересным человеком, Чикуров имел в виду Серафима Донатовича Зерцалова, одного из крупнейших в стране знатоков ювелирного искусства, которого порекомендовал Вербиков в качестве эксперта.

— Грандиозный старик! — сказал начальник следственной части. — Ходячая энциклопедия!

— Известный учёный?

— Званий никаких, но авторитет больше, чем у иного академика!

Вчера вечером Игорь Андреевич позвонил Зерцалову. Услышав, что он от Вербикова и нужна консультация, Серафим Донатович пригласил следователя к себе домой. Чикуров тут же отправился в посёлок Сокол, расположенный недалеко от метро такого же названия. Зерцалов жил в двухэтажном особняке. Это был невысокий, сухонький старичок с совершенно белым седым чубчиком, в очках с сильными линзами.

Разговаривали в кабинете, заставленном шкафами с книгами. Чикуров передал Зерцалову коробочку с гарнитуром, обнаруженным в разрозненном виде в сумке Рогового и дипломате Варламова. Серафим Донатович достал большое увеличительное стекло в черепаховой оправе, и весь окружающий мир перестал для него существовать. Старичок причмокивал, что-то бормотал, рассматривая изделия под лучами яркой лампы. Глаза его сверкали восторгом, он походил на ребёнка, получившего наконец желанную игрушку.

— Дорогая штука? — не выдержав, спросил Игорь Андреевич.

— Что, что? — с трудом вернулся к действительности Зерцалов. — При чем здесь цена?! Ну подумаешь, школу можно построить, а то и две! Дело не в этом! Не верится, что я наконец вижу эту красоту воочию!

— Вы что-нибудь знаете об этом гарнитуре? — встрепенулся Чикуров.

— Вот что, уважаемый Игорь Андреевич, я отвечу на все ваши вопросы, но только завтра! — взволнованно произнёс старичок. — Боюсь ошибиться… А вдруг это не он?! Вы можете оставить гарнитур у меня?

— Разумеется.

Чикуров даже не взял с Зерцалова расписку: побоялся обидеть старика. Риск, конечно: заберись к Зерцалову воры, Игорю Андреевичу не хватило бы жизни, чтобы расплатиться за гарнитур…

И вот на следующий день следователь снова позвонил в знакомый особняк. Открыла молодая женщина и, спросив, кто он, сказала:

— Дедушка вас ждёт.

В кабинете Зерцалов буквально кинулся навстречу следователю.

— Ну, Игорь Андреевич, вам здорово повезло! — теребя его руку в своих тёплых сухих ладошках, торжественно произнёс Зерцалов. — Да и мне тоже. Это действительно «Кларисса»!

— Вы имеете в виду гарнитур? — уточнил следователь, усаживаясь в кресло возле низкого столика.

— Его, конечно же его! — закивал Серафим Донатович. — Так он именуется в источниках и справочниках.

Зерцалов вынул из коробочки серьги и перстень:

— Сначала обратите внимание на камни. Прекрасные изумруды! Но дело даже не в них, а в резьбе… Искусство резьбы по камню называется глиптикой и уходит корнями вглубь веков, ещё к египтянам и этрускам. Может, вы слыхали о знаменитой камее Гонзага?

— Да. Она вырезана на ониксе, изображает египетского царя Птолемея и его жену Арсиною.

— Прекрасно! — заулыбался старичок. — Вы, я вижу, подкованы.

— Читал кое-что. Кстати, и вашу книгу «Миниатюры на камне». Оторваться не мог, так интересно, — не удержался Игорь Андреевич от подхалимажа.

— Спасибо, спасибо. Хотя… — хозяин хмыкнул, — написано весьма скучно. Но вернёмся к гарнитуру. «Кларисса» изготовлена в шестнадцатом веке, в Германии. Есть указания на то, что камни обрабатывал знаменитый ювелир Лука Килиан. Это был заказ французского двора, отсюда и лилия. И пошёл гарнитур гулять по свету! Не буду утомлять вас подробностями. Как всегда, в подобных историях намешано немало домыслов и легенд. В Россию «Кларисса» попала следующим образом: находясь за границей, Пётр Первый приобрёл украшения для своей племянницы, будущей императрицы Анны Иоанновны. Если вы знаете, Анна Иоанновна, усевшись на престол, услаждала себя разнообразными потехами. Пожалуй, последняя в её жизни была — свадьба старика шута князя Голицына и любимой приживалки императрицы — калмычки. По случаю этого события был выстроен знаменитый Ледяной дом. На той самой потешной свадьбе Анна подарила калмычке «Клариссу». Потом гарнитур перешёл к жене всесильного князя Потёмкина, героя турецких войн… Менялись владельцы гарнитура, одна из следующих его хозяек — крепостная актриса графа Шереметева, любовница одного из представителей династии Демидовых. И вот наконец век нынешний. Тысяча девятьсот восемнадцатый год… Матрос Евсюков дарит «Клариссу» своей невесте Людмиле Сенаторовой, тапёру синематографа «Одеон». Но до свадьбы дело не доходит: Евсюков погиб при подавлении кронштадтского мятежа. Сенаторова стала учительницей и уехала в Саратовскую губернию. В тридцать втором году, когда разразился голод, она обменяла гарнитур знаете на что?

— Нет, — ответил Чикуров.

— На полбуханки хлеба, полфунта сахара и кулёк пшена! И это спасло жизнь ей и её мужу Петру Галактионову, инженеру.

— А кто стал владельцем гарнитура?

— Повариха Зинаида Киструсова… Затем Галактионов с женой переехали в Москву. За своё изобретение инженер получил орден и большую денежную премию. Он хотел выкупить «Клариссу», но, увы, Киструсова отбыла в неизвестном направлении. Данных о ней никаких. Лишь то, что родилась в Рязанской губернии… Пётр Галактионов подумал: авось гарнитур всплывёт где-нибудь? Значит, надо обратиться к специалистам. Так он разыскал меня. Я провентилировал по своим каналам, но о «Клариссе» никто ничего не слышал. Тогда я решил действовать по-другому и стал искать повариху. — Зерцалов улыбнулся. — На некоторое время превратился в вашего брата, сыщика.

— Я следователь, — поправил ювелира Игорь Андреевич. — Это несколько другое…

— Разве? — удивился Серафим Донатович. — Ну да ладно… Короче, у меня возникла мысль плясать, как говорится, от фамилии. Ведь многие из них обозначают, из какого места человек родом. Сам я с Рязанщины, из Клепиковского района, а у нас там есть большое село Киструс. Чем черт не шутит, вдруг та повариха — моя землячка? У меня как раз был отпуск, ну и махнул я в родные места. Заехал в Киструс. И действительно, повариха Зинаида оказалась тамошней. Побеседовал я с её матерью. Точно, говорит, работала дочка поварихой в Саратовской губернии. Где, спрашиваю, сейчас обретается? На курорте. А когда вернётся? Не вернётся, отвечает мамаша, постоянно там проживает. Послали Зинаиду в Симферополь на отдых как передовую работницу, а она познакомилась там с местным портным, вышла замуж и осталась… Адресок, говорю, можно? А почему бы и нет? Только она теперь не Киструсова, а Сапожникова, по мужу, стало быть… Начал я расспрашивать, нет ли у Зинаиды серёжек и кольца с изумрудами. Есть, отвечает. Выменяла на продукты. И точь-в-точь описала «Клариссу». Я даже домой не показался, решил по горячим следам двинуть в Крым. Но дальше Москвы не уехал…

— Почему?

— Война, Игорь Андреевич! Вышел на вокзале, вокруг репродуктора толпа… — Старичок махнул рукой. — Короче, пришлось отложить поиски на четыре года. После демобилизации в конце сорок пятого я написал в Симферополь Сапожниковым. Мне ответили, что такие по данному адресу не проживают. И вообще, где они и что, неизвестно…

— А почему так назван гарнитур? — полюбопытствовал Чикуров.

— Очевидно, по имени первой владелицы, — ответил Зерцалов. — А теперь разрешите мне задать несколько вопросов.

— Слушаю, — кивнул Игорь Андреевич.

— Каким образом к вам попала «Кларисса»?

— К сожалению, пока я не могу этого рассказать, но обещаю, что мы ещё вернёмся к «Клариссе», — заверил следователь.

— Я почему интересуюсь? Видите ли, в гарнитуре был ещё один предмет, — сказал Серафим Донатович.

— Да? — насторожился следователь.

Ювелир нашёл в папке цветной снимок с портрета молодой красивой женщины в старинном наряде. В ушах у неё были знакомые серьги, на пальце — кольцо.

— Смотрите, — Зерцалов ткнул пальцем в сверкающее в волосах женщины украшение. — В гарнитуре имелась и диадема. Сколько любви, сколько таланта вложил в своё произведение мастер!

— По-моему, не только любви и таланта, — улыбнулся Чикуров. — Драгоценных камней тоже не пожалел.

— Да, чудесные бриллианты! — откликнулся ювелир. — Семь штук! А какой изумруд в центре! Так где же диадема?

Следователь развёл руками. И, в свою очередь, спросил:

— А той поварихе досталась вся «Кларисса»?

— Вся, — ответил Зерцалов. — Во всяком случае, так сказал Галактионов. Да и мать Зинаиды подтвердила.

— Что ж, сведение очень важное, — заметил Чйкуров.

В прокуратуру Игорь Андреевич ехал на метро. Его не покидала мысль об отсутствующей диадеме из гарнитура. Каким образом могла попасть «Кларисса» в руки Рогового и Варламова? Почему гарнитур оказался разрозненным?

Явно между бывшим главарём банды и заместителем министра имелась какая-то связь. Но какая? Возможно, разгадка этому лежит через «Клариссу». Где она, в каких краях? В Южноморске? В Симферополе?

«Придётся подключить Латыниса», — решил следователь.

Южноморск опустел на глазах — наступило межсезонье. То и дело шли дожди. Они словно смыли отдыхающих. Резко сократилось и количество машин.

Каждый день майор Латынис приходил к девяти утра в горуправление внутренних дел и до десяти не отлучался из кабинета, отведённого следственно-оперативной группе Чикурова. Это был час «связи».

Игорь Андреевич позвонил в 9.15 и прежде всего поинтересовался, что новенького.

— Все ещё пашу с Тёр-Осиповым и его ребятами из ОБХСС, — ответил Ян Арнольдович. — Заполняем белые пятна в трудовой биографии заслуженного строителя и образцового управляющего трестом Блинцова.

— Что вам с Самвелом Оганесовичем удалось открыть?

— Жулик этот Блинцов! И действовал так нагло, что приходится только удивляться, почему ему удавалось выходить сухим из воды?

— Небось Варламов прикрывал.

— В этом нет никакого сомнения! Представляете, Игорь Андреевич, Блинцов хозяйничал в тресте, как в своей вотчине. Сплошные приписки. Вся импортная сантехника и отделочные материалы шли налево, главным образом на Кавказ. Со стройматериалами — чудовищный перерасход, который спокойно списывали. На строительство широко привлекались бичи. Платили им меньше, чем своим штатным рабочим, а разница шла в карман прорабам. Можете себе представить, каково было качество работ! Сплошные недоделки и брак. Крыши текут, двери и окна перекошены, обои отставали буквально на следующий день после подписания акта о приёмке… Словом, вопиющее безобразие!

— Почему не хотели замечать этого в министерстве, понятно, — сказал Чикуров. — Но куда глядело местное начальство?

— А что заметишь с балкона фешенебельного особняка, построенного для тебя тем же Блинцовым из дефицитных материалов, которые должны были пойти на строительство лечебного центра? — усмехнулся Латынис. — Или из квартиры, отделанной роскошными западногерманскими панелями, финскими обоями, предназначенными для детского санатория?

— Ясно, Ян Арнольдович. Блинцов заткнул рот «отцам» города.

— Так заткнул, что никто и пикнуть не смел, когда Блинцов на самых лучших участках строил виллы нужным людям по указке Варламова. Посмотрели бы вы, какое уютное гнёздышко отгрохал управляющий трестом матери любовницы замминистра! А по существу, как я понял, Варламов строил это гнёздышко для себя с Ростоцкой, чтобы, выйдя на пенсию, наслаждаться солнцем и морем! Самое смешное, об этом знали все, от начальников СМУ до простого рабочего.

— Гм…

— Вспомните, Игорь Андреевич, как ещё несколько лет назад вели себя так называемые «деловые» люди! В открытую, можно сказать, хапали, и их не то что осуждали, за честь считали состоять в знакомых. Было ведь?

— Было, — вздохнул Чикуров.

— Вот и Блинцов почти в открытую собирал дань с начальников СМУ для Варламова.

— А теперь?

— Собирает, но уже втихаря. Перед прилётом замминистра в октябре Блинцов в очередной раз «пустил шапку по кругу». Набралось пятнадцать тысяч. Один из начальников СМУ сказал, что деньги при нем Блинцов положил в «дипломат».

— Который обнаружили в гостинице?

— Скорее всего, тот. — Ответил Ян Арнольдович. — Как вы помните, в дипломате было пятьдесят тысяч. И судя по отпечаткам пальцев на купюрах, остальные тридцать пять тысяч Блинцов добавил свои.

— Не со сберкнижки же он их снял?

— Нет, конечно. На книжке у него слезы, около трехсот рублей… Прячет, наверное, где-нибудь. Или у кого-нибудь…

— Когда думаете брать Блинцова под стражу?

— Тёр-Осипов считает, что рано.

— Бог ты мой, да против него столько улик, что хватило бы на десятерых!

— Хотим подождать результатов ревизии. Вы же сами знаете, работают из контрольно-ревизионного управления Минфина республики.

— А что Блинцов?

— Нервничает! Лихорадочно ищет, как бы подъехать к проверяющим! Это раньше было просто — рестораны, девочки, сувениры, а то и прямо конверт с хрустящими купюрами.

— Ну да! Вы уверены, что теперь все ревизоры стали честными? — с иронией заметил Чикуров.

— Разумеется, нет. Но, согласитесь, риск значительно возрос. С той и другой стороны.

— Не ударился бы Блинцов в бега.

— Не волнуйтесь. Тёр-Осипов позаботился, чтобы за ним тщательно присматривали, — заверил следователя Латынис.

— Дай-то бог… Теперь о том кольце, что было в «дипломате»… Нащупывается, как оно попало туда, для кого предназначалось?

— С этим совершенно глухо.

— Жаль.

— А что?

Чикуров вкратце рассказал историю «Клариссы».

— Чего только не бывает на свете! — воскликнул майор, выслушав следователя.

— Папочка с материалами о гарнитуре будет у вас через час, — Игорь Андреевич назвал фамилию лётчика и номер рейса, с которым отправлены документы. — Так что встречайте. И вылетайте в Симферополь, постарайтесь найти след Сапожниковых. Нам нужно узнать, как гарнитур попал в руки преступников.

В конце разговора Чикуров было заикнулся о Журе, но Латынис перебил его.

— Знаем, Игорь Андреевич, все знаем. Начальник горуправления рвёт и мечет, а начальник угро ходит словно в воду опущенный. Ведь Жур — его ученик. И рекомендацию в партию ему давал Саблин. Как же такое могло случиться?

— Ладно, об этом в другой раз, — ушёл от обсуждения больного вопроса следователь. — Желаю вам удачи на Южном берегу Крыма.

— Благодарю…

Попрощавшись, Латынис тут же отправился в аэропорт. До прилёта московского лайнера он успел забронировать билет на Симферополь, на 18.30. Получив у командира корабля папку, майор возвратился в горуправление.

История «Клариссы» оказалась действительно очень интересной. Ян Арнольдович до того увлёкся, что забыл обо всем на свете. Аккуратности и дотошности Зерцалова, собравшего старинные документы, рисунки, фотографии и письма, мог позавидовать любой следователь.

Оторвал майора от чтения междугородный звонок. Он подумал, что опять Чикуров, но незнакомый голос спросил:

— Это кто?

— Майор Латынис.

— Здравствуйте, Ян Арнольдович, вы-то мне как раз и нужны. Вербиков…

— Здравия желаю, товарищ Вербиков! — Латынис несколько растерялся, что лично ему звонит столь высокое начальство: как-никак государственный советник юстиции III класса, или генерал-майор, если перевести на милицейский чин.

— У меня к вам просьба, — продолжил Олег Львович. — Помните ту историю с ограблением Сторожук?

— Когда у неё в автобусе стащили пятьдесят тысяч? — уточнил майор.

— Совершенно верно. Сторожук тогда показала: чтобы возместить потерю этих денег, она обратилась к зубному врачу. Так?

— Да, она продала дантисту два бриллианта в золотых зубных коронках.

— Именно от этих показаний Сторожук и отказывается. Говорит, что никаких бриллиантов во рту у неё никогда не было, и поэтому продать их она не могла.

— Так ведь никто её за язык тогда не тянул, сама призналась?

— Она утверждает, что тянул… По её словам, применялись недозволенные методы. Короче, вам необходимо отыскать того дантиста и выяснить, продала ему Сторожук бриллианты или нет. Не буду говорить, Ян Арнольдович, как это важно.

— Ещё бы! Я отлично понимаю!

— Надеюсь на вас и жду звонка, — сказал Вербиков и продиктовал номера телефонов, по которым Латынис мог его отыскать.

Ян Арнольдович заверил, что тут же займётся этим делом. Попрощавшись и положив трубку, он стал соображать, как одновременно выполнить два срочных задания.

Латынис позвонил в Москву, в Прокуратуру республики, но Игоря Андреевича на месте не было. В его квартире тоже никто не брал трубку.

«Ну что ж, нужно выполнять приказ старшего по званию», — вспомнил военный устав майор, набирая номер аэропорта, чтобы отказаться от билета на Симферополь. Но раздумал: до вечера ещё далеко, снять броню он всегда успеет.

Латынис пошёл к начальнику уголовного розыска Саблину. Тот как раз закончил оперативное совещание. Ян Арнольдович подождал, пока его участники покинут кабинет.

— Кирилл Александрович, — обратился он к начальнику угрозыска, — мне нужны документы по делу ограбления Сторожук.

Услышав эту фамилию, Саблин помрачнел, скривился, словно от зубной боли. Но Латынис знал: злополучный зуб, из-за которого так страдал Кирилл Александрович, давно уже вырван.

Саблин распорядился по телефону, чтобы ему принесли дело, а когда оно было доставлено, поинтересовался:

— Зачем поднимаете?

Латынис рассказал о звонке Вербикова и задании.

— Сторожук врёт! — ударил кулаком по столу Саблин. — Клянусь честью офицера, Жур её и пальцем не тронул! Ведь допрос происходил при мне!

— Скажите об этом Вербикову, — посоветовал Ян Арнольдович.

— Скажу, конечно! Не подумали бы только, что выгораживаю своего. Я знаю Жура, может, как никто другой, и уверен: не мог он так поступить! Ну да ладно, разберутся… — Саблин стал просматривать папочку с делом.

— Где же мне откопать того дантиста? — задумчиво произнёс Латынис. — Может быть, Сторожук его выдумала?

Саблин вдруг остановил своё внимание на одном документе. Лицо его стало озабоченным.

— Погоди, погоди… — Он посмотрел на Латыниса, потом снова в папку. — Сдаётся, не выдумывала она. Слушай её показания: «Работает в поликлинике и принимает больных на дому. Живёт на улице Плеханова в пятиэтажном доме на четвёртом этаже». И дальше самое главное: «Одна туфля на толстой подошве»… Точно, это он!

— Кто? — не понял Латынис.

— Дончиков! — удовлетворённо произнёс Саблин. — Юлий Филиппович. — И начальник угрозыска пальцем приподнял край губы, показал дырку вместо одного из зубов. — Я даже не почувствовал, как он вырвал! А левая нога у него действительно короче, поэтому одна подошва потолще… Удалял он мне дома. Понимаешь, так прихватило ночью, хоть на стенку лезь! Жена вспомнила, что видела табличку на улице Плеханова.

— Вам Дончиков вырвал зуб, а Блинцову, насколько я помню, вставил, — заметил Ян Арнольдович.

— А что в этом удивительного? У него лечится полгорода. Кудесник!

В том, что у Дончикова обширная клиентура, Латынис убедился, обратившись в горфинотдел. Там сказали, что дантист в ладах с законом, имеет патент, исправно платит денежки, документация в полном порядке.

Затем майор нашёл участкового инспектора, на чьём участке проживал врач. Старшему лейтенанту Лукину было уже за пятьдесят, жильцов знал, по его выражению, как облупленных.

— Дончиков живёт один, — рассказывал участковый. — С женой развёлся давно, но помогает ей, посылает ежемесячно двести рублей.

— Откуда вам это известно? — полюбопытствовал Ян Арнольдович.

— К Дончикову ходит домработница, от неё и сведения.

— Понятно. Что ещё?

— Мужчина он трезвый, — продолжал лейтенант. — А вот до женского пола охоч! К молоденьким тянется и ничего для них не жалеет. Подарки делает дорогие. Пешком не ходит, только на такси. В общем, живёт шикарно…

«Хорошо бы иметь санкцию прокурора на обыск, — размышлял Ян Арнольдович. — Сейчас её не так-то легко получить… Или пока лучше понаблюдать за Дончиковым, проследить связи! Но для этого нужно время, и немалое. А его нет… Придётся провести разведку боем».

Узнав, что Дончиков принимает сегодня дома (в поликлинике он работал через день), и прихватив участкового инспектора, Ян Арнольдович попросил Лукина занять наблюдательный пост во дворе дома, где жил дантист, и не спускать глаз с его окон. Если майор подойдёт к окну и вытрет носовым платком лоб, значит, участковому инспектору нужно будет срочно зайти к Дончикову с понятыми.

Лукин лишних вопросов не задавал, понимал что к чему.

Латынис поднялся на четвёртый этаж, нажал кнопку звонка над медной табличкой с витиеватой надписью: «Дончиков Ю.Ф., зубной врач». Из квартиры донёсся мелодичный звон, и дверь вскоре отворилась.

— Здравствуйте, милости прошу! — гостеприимным жестом пригласил войти мужчина лет пятидесяти, в белоснежном халате и медицинской шапочке на голове.

Майор был в штатском, и дантист конечно же принял его за клиента.

— Здравствуйте, — ответил Латынис, входя в просторный холл.

— Снимайте плащ, — любезно предложил хозяин. — Вот вешалка… Я займусь вами буквально минуты через три.

Дончиков показал Яну Арнольдовичу на кресло, и когда тот уселся, нажал на клавишу видеоприставки. На экране цветного телевизора возникли кадры весёлого мультика.

— Отдыхайте пока! — Дантист, одарив Латыниса ослепительной улыбкой, исчез за дверью.

Майор огляделся. На стенах прихожей-холла картины, эстампы, на полу — пушистый ковёр. На столике — красочные иллюстрированные журналы. Иностранные…

«Что значит, частник! — подумал Ян Арнольдович, глядя на приключения Микки-Мауса, разворачивающиеся на экране. — А в поликлинике? Войдёшь в кабинет, и не то что улыбки, простого „здравствуйте“ не дождёшься!»

Дончиков не обманул: через три минуты он появился в холле с мужчиной. Видимо, тому удалили зуб, в уголке рта виднелась ватка.

— Всего вам доброго! — Дантист помог клиенту одеться. — Завтра обязательно сообщите, как себя чувствуете. Хотя, я уверен, все будет в порядке.

Мужчина промычал что-то в ответ, пожал руку Дончикову и вышел.

Зубной врач, выключив телевизор, пригласил Латыниса в комнату. Небольшая, она была оборудована под зубоврачебный кабинет. Дончиков, чуть припадая на левую ногу, обутую в ботинок на утолщённой подошве, подошёл к умывальнику и стал мыть руки.

Ян Арнольдович обратил внимание на идеальную чистоту, на удобное (опять же импортное!) кресло для больных. Да и на остальном оборудовании — бестеневой лампе, столике с инструментами и шкафчиках на стенах — на всем стоял фирменный знак какой-то зарубежной компании.

— Садитесь в кресло, — сказал Дончиков, подставив руки под автоматическую сушилку. — Писанина — потом… — Видя, что посетитель мнётся, он улыбнулся. — Ну что вы оробели? Уверяю вас, никакой боли не будет. На что жалуетесь?

«Надо брать быка за рога!» — решился Ян Арнольдович.

— Зубы у меня в порядке, Юлий Филиппович, — спокойно произнёс он. — Я по другому делу.

— Какому? — все ещё улыбаясь, но уже с некоторым беспокойством спросил дантист.

— Майор Латынис, из уголовного розыска. — Ян Арнольдович показал хозяину квартиры служебное удостоверение.

Тот читал его внимательно и долго. Его волнение не ускользнуло от Яна Арнольдовича.

— Чем обязан? — произнёс с расстановкой Дончиков.

— Здесь у вас слишком стерильно, — в свою очередь улыбнулся майор. — Можно сказать, служебный кабинет. Лучше давайте побеседуем в другой комнате.

Латыниса устраивал разговор и здесь, но ему хотелось посмотреть, как живёт дантист. Да и окно кабинета выходило не во двор, а на улицу.

— Пожалуйста, — без особой радости сказал недоумевающий хозяин.

Вторая комната была значительно больше кабинета. Майор вспомнил слова участкового о том, что Дончиков живёт шикарно. Так оно и было на самом деле. Мебель — сплошной антиквариат. Кругом — канделябры, бронза, дуб, хрусталь, позолота. Одну из стен украшал камин. Как понял Латынис, это была имитация. Внутри «тлели» электрические дрова. Единственная вещь, олицетворяющая наше время, — японский телевизор с огромным экраном.

«Второй», — отметил про себя майор.

— Я слушаю, — скучным голосом произнёс Дончиков, когда они уселись на старинный диван, обитый шёлковым штофом.

— Юлий Филиппович, нам известно, что девятнадцатого октября у вас была одна молодая женщина, Ореста Сторожук…

— Не было у меня такой клиентки! — поспешно ответил зубной врач.

И снова Латынис заметил волнение и растерянность на лице Дончикова.

— Почему вы так категоричны? — поинтересовался майор.

— На всех больных у меня имеются истории болезни. — Дантист усмехнулся. — Я чту закон… А среди знакомых такой у меня, увы, нет.

— А я утверждаю, что Сторожук у вас была! Вспомните, пожалуйста, — продолжал Латынис.

— Вы можете убедиться сами, есть у меня такая больная или нет! — Хозяин вскочил, выбежал из комнаты и вернулся с кипой историй болезней.

Латынис просмотрел их. Карточки на Сторожук действительно не было.

— Вот видите! — торжествующе произнёс дантист.

— Она продала вам два бриллианта, которые находились у неё вот здесь,

— Латынис ткнул пальцем в свои щеки. — В коронках…

— В коронках?! — нервно засмеялся Дончиков. — Глупости! Впервые слышу, чтобы бриллианты носили во рту! Она что, жена графа Монте-Кристо?

— Кстати, я тоже впервые столкнулся с таким способом хранения драгоценностей или украшения рта. Но есть показания Сторожук, — глядя прямо в глаза врачу, сказал майор. — Она даже назвала сумму, которую вы ей дали: пятьдесят тысяч.

Дончикова словно пружиной подбросило.

— Какая наглость! Какая ложь! — заходил он по комнате, потрясая в воздухе руками. — Знать не знаю вашей этой… как её?.. И вообще!.. К вашему сведению, у меня лечились такие люди!

И он стал перечислять фамилии, среди которых промелькнул второй секретарь горкома партии и первый зампредгорисполкома.

— Между прочим, вот здесь, в этой квартире, я облегчил страдания вашему начальнику, Саблину, — брызгая слюной, выкрикнул дантист.

— Знаю, — спокойно ответил Латынис, подумав, что время идти ва-банк. Видимо, именно потому, что у Дончикова совесть нечиста, он и беснуется. Надо рискнуть — срочно провести обыск. Именно сегодня, сейчас! Ибо стоит только шагнуть за порог, и Дончиков спрячет концы в воду. В экстренных случаях закон разрешает и без санкции прокурора. Конечно, риск нешуточный. Если ничего не удастся найти, неприятностей не оберёшься. Но, как говорится, кто не рискует, тот не выигрывает.

— Ну что ж, Юлий Филиппович, как я вижу, правду вы говорить не собираетесь? — спросил майор.

— Нечего меня шантажировать! — взвизгнул врач.

И опять стал говорить, какие у него, в случае чего, найдутся защитники.

Ян Арнольдович поднялся с дивана, подошёл к окну и вытер лоб платком. Лукин, зябший под расходившимся дождём, кивнул и быстро зашагал к подъезду.

Через несколько минут проиграл нежную мелодию дверной звонок.

— Видите, ко мне клиент, а вы!.. — заносчиво произнёс Дончиков.

— Это не клиент, а понятые, — сказал Латынис, идя за хозяином в прихожую.

— Как… Какие понятые? — Лицо дантиста сделалось белее его халата.

— Обыск, Юлий Филиппович, — пояснил Ян Арнольдович.

— Вы не имеете права, — прохрипел Дончиков.

— Имею, — твёрдо заверил оперуполномоченный.

Латынис был убеждён, что он на правильном пути, и поэтому позволил себе этот шаг. Уверенность майора подействовала на хозяина. Во всяком случае, он вдруг сник и перестал угрожать.

Лукин пришёл с двумя соседями, которые скорбно молчали во время всего обыска, подавленные то ли роскошью и богатством обстановки, то ли непривычной для себя миссией.

Ян Арнольдович начал с кабинета, но ничего примечательного там обнаружить не удалось. В кухне поиски тоже не увенчались успехом. Когда майор перешёл в большую комнату, Дончиков несколько ожил, засуетился.

«Уже горячее», — подумал Ян Арнольдович.

Его по какой-то необъяснимой причине все время тянуло к камину. Он и начал с него. Заглянул внутрь фальшивого очага, потрогал мраморную плиту, передвинул старинные часы. Мельком глянул на Дончикова. Тот не успел вовремя отвести испуганный взгляд, понял, что выдал себя, бестолково затоптался на одном месте.

Латынис стал простукивать изразцы, украшавшие стену над камином. Ему показалось, что одна из плиток звучит по-другому, чем соседние. Он постучал сильнее, прислушался.

Точно!

Ян Арнольдович попросил Лукина принести нож из кухни, подцепил изразец. Плитка отошла от стены. А за ней…

— Товарищи, подойдите сюда, — еле скрывая торжество, обратился к понятым Латынис.

Он пожалел, что не прихватил с собой фотоаппарат.

Ян Арнольдович извлёк из тайника несколько разнокалиберных коробочек.

В одной были золотые диски для зубных коронок. В другой — ювелирные изделия из драгоценных металлов с камнями и среди них два зубных протеза с крупными бриллиантами. Взяв их в руки, Латынис молча подошёл к Дончикову. Лицо дантиста резко покраснело.

«Ну и нервы! — Ян Арнольдович пожалел о своей выходке. — Того гляди удар хватит…»

В третьей коробке лежала пачка долларов. А когда Латынис открыл четвёртую коробку, то сам побледнел.

На мягкой бархатной подушечке лежала завораживающая красавица диадема. Та самая! В самом центре её, обрамлённый семью бриллиантами, излучал мягкий зелёный свет большой изумруд — гемма с лилией.

Да, это был недостающий предмет из гарнитура «Кларисса»!

В голове Латыниса завертелась карусель из вопросов. Но время допроса Дончикова ещё не пришло. Нужно было закончить обыск, составить протокол. Ян Арнольдович черкнул на листке блокнота несколько слов и протянул Лукину. Участковый инспектор понимающе кивнул и пошёл звонить из телефона-автомата, чтобы прислали «воронок».

Закончив осмотр комнаты, Латынис сел за протокол. Время от времени ему приходилось обращаться к Дончикову: как называется тот или иной камень, бусы или ожерелье, кольцо или перстень. Зубной врач отвечал машинально, он находился словно в дурном сне.

Появился Лукин, кивнул: мол, все в порядке.

Майор отпустил понятых и приступил к допросу Дончикова. Начал Ян Арнольдович с вопроса о том, откуда у дантиста доллары? Это был рассчитанный ход: уж что-что, а заокеанскую валюту приобрести законным путём никак невозможно. Выходит, как говорится, дело пахнет керосином.

Зубной врач поднял к потолку полные скорбного отчаяния глаза и, чуть не плача, произнёс:

— Будь проклят тот день, когда я польстился на эти чёртовы доллары!

— Разве вы не знали, что любые операции с валютой запрещены? — «добивал» Дончикова Латынис.

— Бес попутал! — прижал руки к груди дантист. — Честное слово! Понимаете, предложили, ну, я и того… Не устоял.

— Кто предложил?

— Один гражданин у гостиницы «Интурист». Я его не знаю. — Дончиков опустил глаза долу.

— Не рассказывайте сказки, Юлий Филиппович, — строго произнёс майор. — В вашем положении лучше выложить все начистоту.

Однако Дончиков продолжал выкручиваться, юлить, пока наконец окончательно не запутался. И только тогда начал давать правдивые показания. Валюта, оказывается, шла дантисту от проституток, так называемых путан, которые имели дело с иностранцами. А непосредственно продавала валюту Дончикову некая Тимофеева, бандерша местных жриц любви.

— Елизавета Николаевна, что ли? — уточнил Латынис, вспомнив «оскорблённую» мамашу Светланы, которая выкрала документы у Варламова после приятного вечерка в гостиничном номере.

— Откуда вы знаете? — удивился Дончиков.

— На то мы и сыщики, — многозначительно ответил Латынис. — Как вы думаете, откуда у Елизаветы Николаевны доллары?

— Зачем спрашивать, вы ведь лучше меня знаете, — ухмыльнулся Дончиков и добавил: — К ней стекалась валюта чуть ли не от всех южноморских девочек, а вы её почему-то не трогаете.

— Не трогали, так будет точнее, — заметил Ян Арнольдович.

Когда покончили с долларами, Латынис показал на зубные коронки с бриллиантами:

— Тоже бес попутал, когда вы покупали их у Сторожук?

Дончиков не стал юлить и признался, что действительно девятнадцатого октября к нему приходила Сторожук, у которой он снял протезы с бриллиантами.

— Сколько вы заплатили за них? — спросил майор.

— Пятьдесят тысяч.

«Теперь Оресте не отвертеться», — с удовлетворением подумал Латынис и задал очередной вопрос:

— Откуда вы знаете Сторожук?

— Я видел её всего один раз, — ответил дантист и, уловив во взгляде Латыниса недоверие, поспешно добавил: — Честное слово! Её привёл наш общий знакомый.

— Кто именно?

— Эрнст Бухарцев.

«Бывший шофёр Скворцова-Шанявского! Это уже интересно!» — отметил про себя Латынис, а вслух спросил:

— У кого вы приобрели вот эту диадему?

— Не помню, — пробормотал Дончиков.

— Между прочим, эту диадему носила когда-то императрица Анна Иоанновна. В школе небось про такую императрицу учили? — Майор повертел в руках украшение. — Музейная штука.

— А Эрнст сказал… — машинально вылетело у зубного врача, но он тут же замолчал.

— Значит, Бухарцев?

Дончиков обречённо закивал головой.

— А ещё он продал вам кольцо с таким же изумрудом, — сказал по наитию Ян Арнольдович.

— И кольцо, — словно эхо, повторил дантист.

— Его вы перепродали Блинцову, так?

— Уверяю вас, с Блинцова я не взял даже лишней копейки! — поспешно сказал Дончиков. — За сколько купил, за столько и продал. Я вообще не хотел расставаться с перстнем, но уж очень просил Валентин Эдуардович, буквально умолял. Сказал, что шеф приезжает, надо сделать необычный подарок для его пассии.

— Шеф — это заместитель министра Варламов?

— Фамилию Блинцов не называл.

— Что вы ещё приобрели у Бухарцева? — спросил Латынис.

Дончиков отложил в сторонку несколько колец, кулон на золотой цепочке, бусы из бирюзы и золотой браслет с рубинами.

— Откуда это все у Бухарцева, вы поинтересовались?

— А как же, — обиженно произнёс дантист. — Вдруг ворованное?

— Ну и что он вам сказал?

— Нашёл.

— Нашёл? — усмехнулся майор.

— Так ведь Бухарцев кладоискатель! Потомственный! Его отец был рудознатцем, все своё умение передал сыну.

Было видно, что Дончиков искренне верит в это.

На вопрос, как он познакомился с Бухарцевым, дантист ответил, что Эрнст пришёл к нему запломбировать зуб. Разговорились. Бухарцев предложил Дончикову золотое кольцо. Потом ещё. И пошло. Что же касается Скворцова-Шанявского, о таком зубной врач слышал впервые. Как и о других участниках трагедии в устье Чернушки.

Наконец допрос был окончен, протокол подписан.

— Вам придётся поехать со мной, — сказал Латынис.

У Дончикова на лбу выступил пот.

— Я… Я арестован? — спросил он заикаясь.

— Пока задержаны. А дальше будут решать следователь и прокурор.

Они спустились вниз, где их уже поджидала милицейская машина. Поехали в горуправление внутренних дел.

Ян Арнольдович позвонил Чикурову в Москву, Вербикову в Средневолжск и помчался в аэропорт. На самолёт он едва успел.

А на следующий день, в Симферополе, Латынис начал с поисков Сапожниковых. В их доме жили люди, которые и слыхом не слыхивали о таких. Оперуполномоченный обошёл и объехал с десяток адресов, прежде чем встретился с некоей Ксенией Федоровной Ичаджик. Это была пожилая женщина лет шестидесяти. Когда майор завёл разговор о семье портного, жившего на улице её детства, Ксения Федоровна всплеснула руками:

— Григорий Соломонович? Дядя Гриша? Бог ты мой, конечно, помню! И жену его Зинаиду, и детей их, пацанов-двойняшек.

Говорят, к старости у человека все отчётливее становятся воспоминания детства. И действительно, Ичаджик рассказывала о тех далёких временах с такими подробностями, словно это было вчера.

— Дядя Гриша был такой добрый, такой добрый, просто не передать словами! А меня особенно жалел. Видимо, потому, что я осталась без отца и матери, растила меня тётя. Однажды она попросила дядю Гришу перешить её пальто на меня. Ну а он уж постарался. Два дня не отходил от машинки. Надел на меня обнову и говорит: носи, кицеле, на здоровье! Кицеле, по их, по-еврейски, котёночек. Вечером к нам его жена заглянула, не помню уж зачем, и тётя расплатилась за шитьё. А на следующий день дядя Гриша примчался к нам и давай стыдить мою тётю. Неужели, говорит, у меня повернётся рука взять деньги с сироты! Вернул все до копейки и ещё за жену извинился: мол, Зинаида не сообразила, за что дали. Хотя, скажу я вам, она наверняка поняла, что к чему.

Затем Ксения Федоровна почему-то перескочила на то, как Сапожниковы играли свадьбу.

— Помните, что было на невесте? — спросил Ян Арнольдович, снова поражаясь, какие мельчайшие детали сохранились в её памяти.

— А как же! — не без гордости ответила пожилая женщина. — Белое платье до пола, все в кружевах, туфли-лодочки на высоких каблуках и фата.

— Украшения какие-нибудь на ней были?

— Были, были, — закивала Ксения Федоровна. — Правда, я тогда не понимала в них толк, девчонка ведь. Но тётя моя удивлялась: откуда у Зинаиды такие драгоценности? За одно только кольцо можно было купить корову!

«Какой там корову, — усмехнулся про себя майор. — Стадо!»

— У тёти Зины был целый гарнитур. Помимо кольца серёжки и в волосах чтд-то наподобие маленькой короны.

«Да, скорее всего, это „Кларисса“, — подумал Ян Арнольдович и поинтересовался, как складывалась дальше жизнь Сапожниковых.

— Ох, даже вспоминать страшно! — скорбно покачала головой Ксения Федоровна. — Им бы жить да жить, но судьба распорядилась иначе.

— Так что случилось? — мягко настаивал майор.

— Война, что же ещё? Знаете, как она пришла к нам в Симферополь? Спали мы себе мирно ночью, и вдруг как бабахнет! А это, оказывается, на соседней улице дом снарядом разметало. Ещё вчера в газете писали, что немцам не видать Крыма, как своих ушей. И нате вам! Утром они уже были в городе. Многие даже эвакуироваться не успели. А прошло этак с месяц, немцы стали евреев увозить. Целыми семьями. Подъезжала машина, из неё выскакивали фрицы с автоматами и полицаи. Живо, говорят, собирайтесь, из вещей берите самое ценное. Люди, естественно, спрашивали, куда и зачем? Немцы объясняют: повезём сначала на сборный пункт до Карсу-базара, а оттуда — в Бессарабию. Ну, поначалу и верили. А потом, когда одна из машин вернулась слишком уж быстро, да ещё увидели в ней детские игрушки, люди заволновались, началась паника. Тогда немцы запихивали в машины уже силком. Дошло и до Сапожниковых. Приехали за дядей Гришей, но тётя Зина тоже быстренько собралась и детей за ручки повела. Полицай толкует ей: ты, мол, русская, оставайся с пацанами дома, мы забираем только евреев. А тётя Зина говорит: Григорий — мой муж, стало быть, я с ним. Так по своей воле и уехала с дядей Гришей. Вскоре мы узнали, что всех расстреливали на феодосийском шоссе, километрах в десяти от города. Убитых сбрасывали в огромный ров, который против немецких танков сами же симферопольцы и вырыли. А вражеские танки ворвались в город с другой стороны.

Ксения Федоровна замолчала, видимо вновь переживая весь ужас тех дней. Ян Арнольдович тоже молчал под впечатлением услышанного.

— Сколько уж лет прошло, а несчастья их не кончились, — с болью в голосе продолжила Ичаджик. — Мало того, что померли мученической смертью, не дают праху спокойно лежать в земле!

— Кто не даёт? — не понял Латынис.

— Подонки, вот кто! Мразь, отребье человеческое! — негодовала женщина.

— По ночам копаются во рву, ищут драгоценности. Представляете, не стыдятся выковыривать из челюстей черепов золотые коронки!

— Как? Как вы сказали? — чуть не подскочил Латынис, вспомнив вдруг, что в сумке Рогового и в тайнике у Дончикова было несколько золотых коронок, на которых ещё сохранились остатки почвы.

— В костях, говорю, копаются, черепа разбивают в поисках золотых вещей, — пояснила Ксения Федоровна. — И ведь среди этих мародёров немало молодых! Ну скажите, как можно: продавать покойницкое золото, а потом на эти деньги идти с девушкой в ресторан? Где совесть, где стыд? Главное, их ловят, судят, но все равно это безобразие продолжается.

— Почему? — удивился Ян Арнольдович.

— Мало сволочей, что ли? Тут же находятся другие, снова копают.

— Вот вы сказали, прошло столько лет, забыли, мол, о расстрелянных.

— Да, считай около пятидесяти годков, — кивнула Ичаджик.

— И что это вдруг начали мародёрствовать?

— Может, и в ум бы никому не пришло, да, говорят, вернулся в наши края один из полицаев. Когда расстреливали, он в оцеплении стоял, видел все. После войны его осудили. Он отсидел своё, затем находился в ссылке в Сибири. Потом, наверное, решил приехать на родину помирать. И видно, вспомнил былое. Ну и проболтался о том, где захоронены убитые и что при них были ценности. С того и началось.

Когда Ян Арнольдович распрощался с Ичаджик, в голове его роилась масса вопросов. Он не сомневался, что «Кларисса» появилась на свет божий именно из противотанкового рва под Симферополем. Но вот кто извлёк оттуда гарнитур? Бухарцев? А может, Роговой? Или кто-то из членов его банды? Правда, не исключается и такой вариант: «Клариссу» перекупили у мародёров. Опять же, кто: бывший шофёр Скворцова-Шанявского или Барон?

Все это предстояло ещё выяснить.

До Иркутска Чикуров летел на большом современном лайнере, охваченный немудрёным аэрофлотовским сервисом: обед, способный насытить разве что малого ребёнка, да прохладительные напитки. Последних, правда, подавали вдоволь.

В областном центре следователь пересел на двухмоторный поршневой самолёт и больше двух часов болтался в воздухе уже и вовсе без сервиса. Когда он добрался до райпрокуратуры в надежде, что местные товарищи помогут ему уехать сегодня же в посёлок Нижний Аянкут (рейсовый автобус ходил туда раз в сутки, утром), то на своей шкуре убедился, что Сибирь есть Сибирь: нерпичья шапочка, в которой Чикуров щеголял в Москве, от здешних морозов не спасала. Помпрокурора района сжалился над ним и одолжил мохнатую ушанку из волчьего меха. Коллега же и пристроил Игоря Андреевича на вездеход геологов.

В Нижний Аянкут следователь отправился потому, что там жила Изольда Владимировна Листопадова, та самая Листопадова, которой Скворцов-Шанявский отсылал по почте деньги. И немалые. 29 октября — 27 тысяч, 3 ноября — два раза, утром и вечером, — 19 тысяч и 6 тысяч рублей.

Сопоставляя факты, Игорь Андреевич пришёл к выводу: это была выручка за проданные покойным «Волгу» и видеомагнитофон.

Кем же приходилась эта женщина Скворцову-Шанявскому, если он пожертвовал ради неё машиной и японской видиосистемой? Любовница? Бывшая жена? А может, она была связана с ним преступными делами?

Необходимость выяснить это (и как можно быстрее!) появилась, когда Чикуров получил результаты комплексной экспертизы окурка из квартиры, где жил липовый профессор. Именно этим предметом прижигали грудь покойному, о чем свидетельствовали микрочастицы кожи, оставшиеся на окурке. А вдруг истязательница — Листопадова? Из ревности или по другой какой причине. Например, вымогала деньги? Правда, возникли сомнения, могла ли женщина связать такого крепыша, как Скворцов-Шанявский, да ещё издеваться над ним? Ну а если она сначала одурманила жертву? Или воспользовалась тем, что лжепрофессору стало плохо: в последнее время, как установил следователь, у него пошаливало сердце.

Была и ещё одна версия: у Листопадовой имелся помощник.

Чикуров снова допросил вахтёршу, тётю Фаину, и её сменщицу, а также соседей, но они стояли на своём. Помимо Иркабаева и неизвестного, который встретился со Скворцовым-Шанявским в день его возвращения из Южноморска, никто из мужчин к покойному не приходил. Женщины, впрочем, тоже. Хотя никакой гарантии не было, что посетителя (или посетительницу?) просто не заметили.

На всякий случай Игорь Андреевич составил по описанию обеих вахтёрш подробный словесный портрет незнакомца, который поднимался со Скворцовым-Шанявским в его квартиру.

Конечно, лучше было бы послать в Сибирь кого-нибудь из оперов, это скорее по их части, но Латынис находился в Крыму, а Жур и вовсе выбыл из игры. Вот и пришлось Игорю Андреевичу самому махнуть за тысячи вёрст.

Нижний Аянкут, как рассказали по пути геологи, небольшой посёлок, центр совхоза имени Сергея Лазо. Чикурова подкинули к самой дирекции, расположенной в двухэтажном здании, в котором светились два окна. Он выбрался из вездехода, огляделся. Кругом тишина, высокое небо со звёздами, а над избами — прямые столбы дыма, словно застывшие на морозе, от которого у следователя тут же одеревенели открытые части лица.

Игорю Андреевичу повезло: хотя был уже девятый час, директор совхоза ещё не ушёл, о чем следователь узнал от совхозного словоохотливого сторожа. Когда Чикуров представился по всей форме местному начальству, директор совхоза Юрий Васильевич Востряков заметно побледнел и растерянно произнёс:

— Так быстро? Вчера только решили, а сегодня уже следователь? Неужели это дело действительно настолько важное, что потребовалось вмешательство Прокуратуры республики… Ничего не понимаю.

— Я тоже, — развёл руками Чикуров. — Вы о чем?

— Как о чем? О вчерашнем решении районного комитета народного контроля передать материалы на меня и на моего заместителя Саяпина в органы прокуратуры и, таким образом, отлучить нас от перестройки… Ведь вы прибыли к нам не на экскурсию?

— Нет.

— Значит, по наши души?

— А вот по чьи души — я ещё не знаю, хотя кое-какие намётки есть. Что же касается решения народного контроля, то я действительно о нем ничего не знаю… и отлучить вас от перестройки в мои планы не входило.

— Странно, а я был убеждён, что бой с бюрократами проигран. А если так, то мы ещё с ними потягаемся. Посмотрим кто кого! — оживился директор и, видимо, снова почувствовал себя хозяином кабинета, извинился перед гостем и предложил ему сесть, а сам достал из кармана платок и вытер на лбу испарину.

И чтобы окончательно разрядить обстановку, Юрий Васильевич взял с подоконника чайник, налил две чашки, одну из которых предложил следователю, вторую поставил перед собой. Отхлебнув глоток напитка, к которому он был неравнодушен, директор решил посвятить гостя в те страсти, которые разгорелись в районе вчера, после двухнедельной нервотрёпки ревизоров.

— Игорь Андреевич, вы можете себе представить нищего миллионера?

Следователь пожал плечами.

— Звучит парадоксально. Так вот, таким миллионером является наш совхоз… Да, да, это так. На счёту в банке миллионы дохода, а живём без дорог, без квартир, без техники… Побывайте в школе — стыдно, в больнице — позор. А ведь учатся дети наших рабочих, лечатся наши люди. Если же они начинают уезжать в город — мы почему-то удивляемся. Когда я приехал сюда и увидел все это, за голову схватился, хотел бежать. И наверное, сбежал бы, если бы не Саяпин. Вы его не знаете?

— Откуда?

— Я вас познакомлю. Интереснейший человек. Был кучером, стал кандидатом наук. Правда, уже в возрасте, но его энергии могут позавидовать двадцатилетние. И идей в голове — на десять докторских хватило бы. В институте Саяпину отдел предлагали, а он сюда. Говорит, в институтских и управленческих кабинетах кислорода маловато, вот он и соблазнился сибирскими просторами. Забросал меня предложениями. Одно грандиознее другого. Если телемосты нужны, чтобы связать между собой континенты, то простые деревянные мосты через реки и речушки нужны для связи между сёлами, районами. А дороги? Как же можно без них! Вот и пригласили мы кооператив дорожников. У них свой асфальт, машины. Вкалывают как звери. А раз хорошо работают, должны и хорошо получать. Так? Так.

А вы знаете, какой хай поднял Кошкин, когда узнал, что председатель того самого дорожного кооператива зарабатывает в месяц полторы тысячи рублей — в пять раз больше, чем он, председатель районного комитета народного контроля? А я возьми и брякни: мол, президент США в год получает двести тысяч долларов, а есть главы фирм, которым платят по миллиону. И ничего, президент терпит. Придётся и товарищу Кошкину смириться.

— Ну и как, смирился? — усмехнулся Чикуров.

— Он не из тех, кого можно убедить. На следующий день прислал к нам бригаду ревизоров. Вот тут-то я и понял, чего стоит наша самостоятельность. Вы были в нашем детском саду?

— Нет.

— А в школе?

— Тоже. Я ведь здесь впервые.

— Жаль. Но завтра я вам их покажу специально. Можете себе представить: совхоз-миллионер, на счёту уйма денег, а ходим и голым задом светим. Вот и решили капитально отремонтировать детский сад. Нужны ванны, раковины, другие сантехнические изделия. Все это есть в магазине, а купить их по безналичному расчёту нам не разрешают инструкции.

Захотели оборудовать кабинет биологии в школе, в котором, как понимаете, заинтересован и совхоз. Опять нужны наличные. И опять упёрлось в инструкции. Нужен аппарат для физиотерапевтического кабинета в участковой больнице — снова тупик. Вот тут осенило Григория Петровича: открыть в Новосибирске, Томске и Барнауле наши фирменные магазины. Убить таким образом сразу двух зайцев: сможем подороже продать — и наличные деньги появятся. Открыли. Кое-что удалось приобрести для совхоза, школы, больницы. И тут как тут Кошкин со своими ревизорами. Конечно, умный, понимающий ревизор, обнаружив такое отступление от застойной инструкции, постарается «не заметить» его или, в крайнем случае, для формы пожурит «нарушителя», и все. А вот Кошкин встал на дыбы. Я ему про перестройку, про хозяйственную самостоятельность, про риск руководителя… А он знаете, что мне заявил?

— Интересно?

— Говорит: мы здесь живём по местному времени, а не по московскому.

— Как это понимать?

— Очень просто. Кошкин решил не только свою власть употребить. Кстати сказать, мне и Саяпину сделали начеты по два оклада, хотя я всего-то тут без году неделю работаю, а Григорий Петрович и того меньше. Но Кошкину начета показалось маловато. Вот он и призвал прокуратуру на помощь. Потому я и решил, что вы по мою душу приехали.

— Нет-нет, — поторопился Чикуров отмежеваться от тех администраторов, которым так не хотелось расставаться с престижными, привычными и удобными для них методами руководства. Чикурову хотелось посочувствовать сидевшему перед ним человеку и даже пообещать своё содействие, но он решил воздержаться: ведь он выслушал только одну сторону, а она может быть пристрастна, необъективна, а, во-вторых, ни Вострякова, ни тем более Саяпина он не знал, а поддаваться первым эмоциям — не в его привычке.

На просьбу Чикурова помочь с жильём директор совхоза сказал:

— Гостиницы у нас, увы, пока нет. Могу предложить свои холостяцкие апартаменты.

Чикуров заколебался: страсть как не любил останавливаться на квартире у родственников или друзей, а тем паче у незнакомых да ещё конфликтующих.

— Но предупреждаю, — продолжал Востряков, — обстановки никакой. Не успел обзавестись, да и дома я лишь ночую. Согласны?

— Идёт, — кивнул следователь, понимая, что выбирать не приходится.

Юрий Васильевич засобирался домой.

— Прихватим ещё одного моего постояльца, — сказал он.

Постояльцем оказался Григорий Петрович Саяпин.

Жил Востряков совсем рядом, в обыкновенной деревянной избе, разделённой на три комнаты. В той, что отвели Чикурову, действительно были лишь раскладушка и стул. А на стене висело старое ружьишко. Как выяснилось, саяпинское.

— Как бы мне связаться с участковым инспектором? — спросил следователь у хозяина.

Тот выглянул в окно.

— Темно у лейтенанта, — сообщил он. — Вообще его уже второй день не видно, наверное, уехал по своим делам.

— А звать как? — поинтересовался Чикуров.

— Яков Гордеевич Черемных. Кстати, такой же холостяк, как и я. Квартирует в пристройке к зданию дирекции. А вот Григорий Петрович, — директор взглянул на Саяпина и тепло улыбнулся, — страдает за идею. Ведь в отличие от нас у него есть и жена, и дети, и внуки даже, а он махнул сюда.

— Ничего, построим жильё, рассосётся очередь, и я привезу сюда все семейство. Уверен — не пожалеют.

— А сам? Не жалеешь? Особенно после вчерашней встречи с Кошкиным? — спросил Востряков весьма серьёзно.

— Дорогой Юрий Васильевич! Если мы будем пасовать перед каждым бюрократом, то ни тебе, ни мне не следовало бы заваривать всю эту кашу. Будут ситуации и посложней, чем нынешняя. Обязательно будут. И не только у нас… Но если мы отступим, другие отступят… Тогда что? Опять рутина? Опять застой? Нет, я готов воевать за перестройку до последнего патрона.

Юрий Васильевич растопил печь — за день дом изрядно выхолодило. Зашумел, загудел огонь в топке, потянуло теплом.

— Разносолов, увы, предложить не могу, — сказал хозяин, собирая на стол. — Как говорится, чем богаты…

— Спасибо, не беспокойтесь, — стал отказываться Чикуров, который всегда стеснялся есть у чужих да и старался не быть в долгу у кого-либо.

Однако Востряков настоял на своём и усадил московского гостя за ужин. Все было нарезано крупно, по-мужски.

Сказать по-честному, Игорь Андреевич изрядно проголодался, так как после аэрофлотовского обеда маковой росинки во рту не держал.

— Для мамы я все ещё беспомощный ребёнок, — сказал хозяин, вскрывая консервы. — Боится, что похудею, и шлёт посылки.

— Рыба — это здорово! — провозгласил Саяпин. — Недаром японцы лопают её больше всех народов мира. Но и зато сердечными заболеваниями страдают меньше всех. И живут дольше всех.

— А я сомневаюсь, что это у японцев за счёт консервов. Свежая рыба — другое дело. А у нас рядом Байкал, до Тихого океана рукой подать, а свежая рыба — проблема, — не то констатируя, не то извиняясь перед гостем сказал Востряков.

Сели за стол. Игорь Андреевич рассматривал большую фотографию на стене. Там был сам Востряков с двумя женщинами под руку. Одна пожилая, другая молодая, одетая в модные джинсы-варенки. Снимались, вероятно, за городом, на даче.

Юрий Васильевич, перехватив его взгляд, пояснил:

— Моя мама.

Он конечно же имел в виду пожилую.

— А другая? — из вежливости спросил Игорь Андреевич.

Ему показалось, что на лице хозяина промелькнула грусть.

— Соседка, — ответил он. — По садовому кооперативу. В Подмосковье.

Слово за слово, выяснилось, что Юрий Васильевич в Нижнем Аянкуте всего четвёртый месяц, а в столице был ни много ни мало помощником министра. Попал он сюда так: сняли прежнего директора, а нового решили избирать. Узнав об этом, Востряков, не говоря никому ни слова, собрал документы, пространно изложил на бумаге, какие он предлагает меры по коренному улучшению работы совхоза, и послал на конкурс.

— В райкоме, честно говоря, моя кандидатура особой радости не вызвала: имелись свои планы пристроить зампредседателя райисполкома, — рассказывал Юрий Васильевич. — И чего он только не возглавлял в районе! Везде после себя оставлял полный развал. Вот и решили сплавить его подальше, в Нижний Аянкут. Но партком совхоза настоял на выборах по всем правилам. Демократично. Вызвали меня на собрание. Прошёл, можно сказать, единогласно.

— Далековато однако же забрались, — заметил Игорь Андреевич.

— Я считаю, Юрий Васильевич поступил совершенно правильно! — вмешался Саяпин. — И чисто по-человечески, и с точки зрения гражданственности, не боюсь сказать это слово! Ведь что такое помощник? — патетически вопрошал он. — Не человек, а тень! Мысли, идеи — все принадлежало шефу! Все!

— Но сначала они были моими, — возразил Востряков.

— Да, но только до тех пор, пока ты их не записал, а машинистка не напечатала. После этого они становились мыслями и идеями министра. — Саяпин поднял вверх палец и с усмешкой добавил: — Руководящими идеями! Вздумай ты привести их где-нибудь, то обязан был бы взять в кавычки или сделать сноску. Так? А теперь ты есть ты!

— Не все это ценят, — со вздохом произнёс хозяин и, как показалось Чикурову, бросил взгляд на фотографию.

— Ценят, уверяю тебя! Послушай, что в посёлке говорят: новый директор наводит порядок!

— Ладно, ладно, — смутился Востряков. — Ещё рано судить.

Допили чай. Григорий Петрович, сославшись на то, что ему надо просмотреть кое-какие бумаги, прихваченные с работы, ушёл в свою комнату.

Юрий Васильевич, немного помявшись, обратился к московскому гостю:

— Игорь Андреевич, я понимаю, если следователь, да ещё по особо важным делам, из самой Москвы пожаловал, значит, здесь случилось что-то очень серьёзное. Чем-нибудь могу вам помочь?

— Уже помогли. — Игорь Андреевич с улыбкой показал вокруг себя.

— Да ну, — отмахнулся хозяин. — Стыдно, ей-богу! Ни присесть по-человечески, ни прилечь… Ничего, завтра что-нибудь придумаем.

— Прошу вас, никаких хлопот! — запротестовал Чикуров.

Юрий Васильевич стал прибирать со стола, а следователь колебался, стоит заводить разговор о Листопадовой или нет? Ведь сам Востряков в Нижнем Аянкуте совсем недавно.

И все же решился.

— Изольда Владимировна у нас старшая медсестра в участковой больнице,

— ответил Востряков. — Дочка у неё маленькая, годика два, не больше.

— Замужем?

— Живёт одна. А вот разведёнка или мать-одиночка… — Юрий Васильевич развёл руками.

— Приезжая? Местная?

— Не знаю, — виновато сказал хозяин. — Вообще приятная женщина, мечтательная такая.

«Негусто», — констатировал про себя следователь.

Разошлись по своим комнатам. Заснул Игорь Андреевич, когда Саяпин и хозяин видели десятый сон, оглашая избу несинхронным храпом.

«Мороз и солнце, день чудесный!» — сама по себе напросилась пушкинская строка, когда Игорь Андреевич открыл глаза.

Он встал, подошёл к окну и зажмурился: на искрящийся снег было больно глядеть.

По пустой улице ехал трактор с прицепом, доверху загруженный прессованным сеном.

Хозяин давно уже был на работе, а Саяпин сидел на кухне, обложенный бумагами, и что-то считал на микрокалькуляторе.

— Не выношу учреждений, — признался Григорий Петрович. — Дома, в тихой обстановке могу горы своротить! Готов просидеть за работой двадцать пять часов! Но стоит только переступить порог нашей конторы, тотчас горло пересыхает, а в глаза словно перцу сыпанули… Думал, у меня одного так, а оказывается, нет. Тут недавно читал: английские чиновники заметили так называемую аллергию к канцелярии.

Он силком усадил Игоря Андреевича завтракать, пожарив глазунью на сале.

— А где здесь можно столоваться? — поинтересовался Чикуров.

— В кафе «Байкал» кормят очень даже прилично. Заслуга Юрия Васильевича, взялся за соцкультбыт всерьёз.

Вспомнив вчерашний разговор перед сном, Игорь Андреевич засмотрелся на фотографию.

Перехватив взгляд Чикурова, Саяпин спросил:

— Нравится?

— Симпатичная, ничего не скажешь.

— Представляете, а в детстве не на что было смотреть.

— А вы её знали?

— Ещё бы. У её отца я когда-то работал, Вербицкий, не слышали такую фамилию? Много лет работал председателем Средневолжского облисполкома, а потом взяли его в Москву, был начальником главка, членом коллегии…

«Вербицкий, Вербицкий… — повторял про себя Игорь Андреевич. — Где я слышал эту фамилию? Кажется, совсем недавно».

— Между прочим, у её отца на даче этим летом мы и познакомились с Востряковым, — продолжал Саяпин. — Потом в Москве встретились. Можно сказать, я причастен к его выбору перебраться в Сибирь. Ну а в конечном счёте, он меня сюда сагитировал. А если точнее, то он прислал мне письмо с просьбой порекомендовать ему экономиста. А я взял да и приехал сам. Так вот Юрий Васильевич говорит, что Виктория, — Саяпин показал на фотографию, — теперь в Италии. Выскочила замуж за обувного фирмача! — Саяпин усмехнулся.

— Подумать только, нет, вы не поверите, девчонкой была такая правильная пионерка. И вот на тебе: отец и мать здесь, а она уехала за границу. Даже не укладывается в голове — как можно? А впрочем, может быть, и хорошо, что уехала.

— Это почему же? — заинтересовался Чикуров.

Григорий Петрович заметно смутился, видимо решая про себя, как поступить, а потом сказал приглушённым голосом:

— Надеюсь, вы умеете хранить тайны? — И, не дождавшись заверения, продолжал: — Так вот, Юрий Васильевич был без ума от Вики. Одним словом, влюблён, и не один год. А она, как потом выяснилось, была «влюблена» в своего сокурсника и его папу. В сына — за молодость и талант, а в папу — скорее всего за толстую мошну.

«Стой! — как искра пробежала в голове следователя. — Так это же любовница Жоголя!», но на всякий случай он спросил:

— Вы имеете в виду Жоголя — заместителя директора гастронома?

Саяпин был поражён осведомлённостью Чикурова:

— Фамилии не помню, но хорошо знаю, что он — торгаш, — подтвердил Григорий Петрович и восхищённо покрутил головой. — Смотри-ка, все-то вам, следователям, известно!

«Если бы все», — вздохнул про себя Чикуров.

Он поблагодарил Григория Петровича и отправился по делам. Постучал в дверь пристройки к зданию дирекции, где жил участковый инспектор Черемных. Но там никого не было.

Игорь Андреевич решил начать с отделения связи. Там выяснилось, что кроме денег, присланных Скворцовым-Шанявским, на имя Листопадовой поступало немало переводов из других городов. В том числе — из Южноморска, что насторожило следователя. Все отправители были мужчины.

Чикуров попросил работников почты составить справку: кто посылал Листопадовой деньги, откуда, когда и какую сумму. После чего отправился в больницу. Оказалось, что Изольда Владимировна на бюллетене по уходу за больной дочкой. Следователь зашёл к главврачу Куприянову.

— Только что ремонт закончили, — с гордостью поведал тот. — И все благодаря Вострякову. Кровати завезли новые. И вот… — он любовно провёл по сверкающей лаком столешнице.

Игорь Андреевич попросил рассказать о Листопадовой.

— Исполнительная, аккуратная, — коротко отвечал Куприянов, словно диктовал производственную характеристику. — В коллективе её уважают… Правда, частенько бюллетенит, но, что поделаешь, дочь у неё слабая здоровьем.

— Давно она в посёлке?

— Года четыре… Если вас интересуют точные анкетные данные, можете ознакомиться с её личным делом.

— Немного попозже, — кивнул Чикуров. — Ну а в личном плане? Круг её знакомых? Образ жизни?

— Уй, ну и вопросики! — Главврач достал платок, вытер лоб. — Ещё ляпнешь что-нибудь не так.

— Говорите то, что есть, — посоветовал Игорь Андреевич.

— Знаете, товарищ следователь, поговорите лучше с моим заместителем, Новиковой. Женщина. Они знают друг о дружке больше. Ей-богу!

Чикуров недоумевал, почему так ведёт себя главврач. Осторожничает? Боится испортить отношения с медсестрой? Или он из отчаянных перестраховщиков?

Игорь Андреевич все же хотел продолжить разговор, но тут распахнулась дверь и в комнату ввалился здоровенный детина в милицейском полушубке с погонами лейтенанта, в валенках и шапке-ушанке. Он держал на руках скрючившегося паренька в обтрёпанном пальтишке и кирзовых сапогах. На голове у того по самые глаза была натянута лыжная шапочка.

— Что такое? — вскочил Куприянов.

— Спасайте малого! — громыхнул басом лейтенант. — В тайге нашёл! Совсем замёрз!

— Зачем же ко мне? — замахал руками главврач. — Срочно в операционную!

Милиционер поспешил из кабинета, главврач за ним.

Некоторое время Игорь Андреевич сидел в комнате один. Наконец вернулся лейтенант.

— Здравия желаю, товарищ следователь! — откозырял он. — Извините… Сами видели…

— Ничего, Яков Гордеевич, — поднялся Чикуров, протянул руку Черемных и назвал себя. — Что это за парень?

— Можете назвать бич, — ответил лейтенант. — А можете — БОМЖ. Еду, понимаете, по тайге, вижу — лежит… Уже белый весь. Нанюхался или наглотался.

— Чего? — не сразу понял следователь.

— Вот, — Черемных начал доставать из карманов разнокалиберные пузырьки, упаковки и пакетики с лекарствами. — В карманах пальто у него нашёл. Из этого готовят адское зелье и кайфуют.

— Наркоманы?

— Ну да! В нашей аптеке им уже ничего не дают, так бичи посылают гонцов в район, а то и в область. Этот точно гонец.

Главврач был занят в операционной, да Чикуров и сам понял, что ничего существенного от него не добьёшься.

— Честно говоря, вы мне очень нужны, Яков Гордеевич, — сказал он лейтенанту. — У вас кабинет в здании дирекции?

— Так точно!

— Там и потолкуем.

У подъезда больницы стоял «Буран». На снегоходе они домчались буквально за пару минут.

В кабинете участковый продолжал переживать за паренька.

— Если бы я не заметил — все, каюк ему! Нынче мороз за сорок градусов.

— А где они там обитают, в тайге? — поинтересовался Игорь Андреевич.

— Зимовья оккупируют. Охотники жалуются. Исстари у нас тут заведено: добытчики, ну, что зверя промышляют, покидая избушку, в обязательном порядке оставляют там соль, спички, запас еды, дрова. Чтобы любой путник или кто окажется в беде смог обогреться, поесть. А эти бродяги все подчистую подбирают да ещё свинячат. Грязь после них и разор! В прошлую зиму даже два зимовья спалили. Может, и не специально, по этому делу, — Черемных щёлкнул себя по воротнику. — Но от этого не легче.

— А на что живут? Откуда у них? — Чикуров потёр большой палец об указательный, имея в виду деньги.

— Да что ни подвернётся! Кедровую шишку бьют, подряжаются строить в колхозах, совхозах и у частников, разгружают вагоны… Особенно охотятся за винно-водочными. Даже драки устраивают между собой, кому достанется разгрузка. Расплачиваются ведь с ними, как правило, натурой. А уж те, кто совсем опустился, пробавляются на помойках и свалках. Собирают тряпьё разное, бутылки, банки.

— Сдают и все деньги просаживают на выпивку?

— Если успеют.

— Не понимаю, — решил уточнить Чикуров.

— Если честно, товарищ следователь, то я и сам тут до конца не разобрался. Вот в том районе, где я раньше жил, было проще — бичи как бичи. Они, что найдут, что украдут или заработают — все на водку да на наркотики. А вот те, что здесь, какие-то идейные, если так можно выразиться. Помните, есть такая книжка, про республику ШКИД? Наши бичи хотят тоже если не республику, то, по крайней мере, свой город построить. И даже название уже придумали.

— Какое же?

— Киникия. Некоторые уже сейчас себя киникийцами называют. Будут жить по справедливости. Без милиции и прокуратуры.

— Прямо как при коммунизме.

— Точно. Только когда я заговорил как-то с их начальником по кличке Гуру, так он, знаете, что заявил: «В ваш коммунизм я не верю. Это все сказки. А вот Киникию мы скоро построим». Спрашиваю: на какие шиши будете строить? А он: мол, секрет фирмы. Но я узнал, что, оказывается, все их бичи обязаны все заработанное, украденное, полученное от родственников сдавать в общак, то есть в общую кассу, а уж из неё на свои нужды. Но идея идеей, а алкаши и наркоманы, если к ним попадает копейка-другая, стараются истратить их до того… Готовы колоть, глотать, нюхать все подряд, лишь бы обалдеть.

— Но ведь на лекарства, содержащие спирт, а тем более наркотические средства, нужны рецепты. С круглой печатью, на особых бланках.

— Достают как-то. Или ухитряются делать из самых обыкновенных лекарств, что продают свободно, так называемую «мульку», ну и одурманивают себя. По-ихнему называется «ширнуться», «заловить приход». Вы бы видели, какие у них шприцы да иглы! Сплошная антисанитария! — Черемных брезгливо передёрнул плечами. — Вот сейчас много пишут о СПИДе. Иной раз думаю: не дай бог эта зараза попадёт в их среду! Повальная эпидемия будет! Одни подхватят через шприц, другие — через мужеложство. Таких среди бичей очень даже много.

— А часто случается воровство? Я имею в виду, с их стороны? — спросил следователь.

— Я бы не сказал. За время, что я тут служу, только раз куртку кожаную спёрли: хозяева проветривать повесили. Ещё из погреба унесли бутыль с наливкой. Куртку я разыскал, вернул, а наливочку — увы. А все равно ходишь по посёлку, и кое-кто провожает косым взглядом.

— Почему?

— Эх, Игорь Андреевич, вы даже не знаете, как у людей подорвана вера в милицию! Мой предшественник поработал для этого на славу! — Черемных горько усмехнулся. — Он теперь в колонии, а я до сих пор пожинаю плоды.

— За что осудили?

— За многое. Браконьеров покрывал. А частенько и сам стрелял в тайге, когда не положено и кого не положено. Самогон при нем чуть ли не в каждой избе гнали. Он первый наведывался дегустировать. Ворюги, что под его крылышком хапали совхозное добро, жили припеваючи, потому как делились с ним. Словом, как сейчас говорят, сращивание с преступным элементом. Он же, в свою очередь, чтобы погасить поступающие в район сигналы, возил туда подарки. То шапку из незаконно отстрелянных соболей, то пол-изюбра. Как сняли тогдашнего районного начальника, так и он сразу погорел.

— Вы сами здесь давно?

— Чуть больше года. После армии предложили мне поступить в школу милиции. Закончил — направили в Нижний Аянкут. Служу и продолжаю учёбу заочно, теперь уже в высшей школе милиции.

Чикуров перешёл наконец к тому, что привело его в посёлок, и попросил Черемных рассказать о Листопадовой.

— Живёт тихо, — немного подумав, ответил лейтенант. — Ничего такого за ней не замечено.

— Вы знаете, что ей присылают большие деньги?

— Так это она за девочку получает. Алименты.

— У одной девочки столько отцов! — усмехнулся следователь и рассказал участковому о том, что узнал в отделении связи.

— Да нет, папаша у Изольдовой дочки один, — сказал растерявшийся Черемных. — Видите ли, он капитан дальнего плавания. Бывает на другом конце земли — в Антарктиде, в Австралии и других заморских краях. Уходит в море на полгода и даже больше. А деньги на содержание дочери посылает через знакомых.

— Странно. А почему не сам?

— О, тут целая история! У того капитана есть семья, но когда он встретил Листопадову, то влюбился без ума. Хотел бросить жену, детей, но Изольда не приняла такую жертву. Поэтому и уехала подальше, к нам, в Нижний Аянкут, а капитана просила забыть о ней и дочке. Однако он как-то разузнал её адрес и посылает алименты через других.

— Это вам сама Листопадова рассказала? — спросил следователь.

— Да об этом весь посёлок знает!

— И что, Изольда Владимировна хранит верность отцу своего ребёнка? — Чикуров не скрывал иронии.

— Захаживает к ней из тайги мужичок.

— А кто такой? — оживился Игорь Андреевич.

— Он «бугор» в таёжной «копне»[6] — будущей Киникии. Бичи зовут его чудной кличкой, как я вам уже говорил, — Гуру.

— Гуру… А вы знаете, что означает это слово?

— Нет, — смутился участковый.

— В Индии так называют духовного наставника, учителя, — пояснил следователь и попросил описать внешность знакомого Листопадовой. Черемных сделал это довольно подробно.

— Вроде не похож, — задумчиво сказал Игорь Андреевич.

— На кого?

Чикуров рассказал о мужчине, посетившем в Москве Скворцова-Шанявского и, в свою очередь, ознакомил участкового инспектора с его словесным портретом.

— Иногда ещё к Изольде захаживает бич по кличке Чекист. Он как бы вестовой этого Гуру, — сказал лейтенант и описал его приметы.

— Гуру курит? — спросил Чикуров.

— Да, сигареты. И Листопадова курит. Чекист — тоже.

— Вам задание, Яков Гордеевич. Сверхсрочное и очень важное.

— Слушаю.

— Нужно во что бы то ни стало достать хоть по одному их окурку. Я имею в виду Гуру, Листопадову и Чекиста.

— Понятно. Сделаем, — сказал лейтенант солидно. — Сегодня я вам ещё буду нужен?

— Да вроде нет, — ответил Чикуров. — И постарайтесь выяснить, может, кто-нибудь из них был в октябре — ноябре в Москве? Ну и, конечно, узнайте настоящие имена Гуру и Чекиста.

— Постараюсь.

Следующий день был воскресенье. Игорь Андреевич снова проснулся поздно. В эту ночь он блаженствовал на новеньком диване-кровати, пахнувшем ещё магазином. Он даже не смог поблагодарить хозяина за такую заботу: тот вернулся поздно, Чикуров не слышал когда.

На дворе было пасмурно, шёл снег. Игорь Андреевич прислушался — Востряков и Саяпин негромко беседовали на кухне.

«Жаль, что они дома, — вздохнул Чикуров. — Не удастся прошмыгнуть незамеченным».

Так и получилось.

Из разговора Вострякова и Саяпина Игорь Андреевич понял, что директор совхоза был вчера на совещании в РАПО. Это совещание и обсуждали за завтраком.

— Ей-богу, такое ощущение, что время в районе застыло лет этак двадцать назад! — кипятился хозяин. — Методы все те же — держать в страхе! Действовать только по указке! Сделаешь шаг вправо — выговор, шаг влево — скамья подсудимых! Откуда же будет инициатива, к которой так призывают в Москве? Как можно требовать от руководителей производства смелых, самостоятельных решений, когда все запуганы? Сначала надо сломать этот психологический барьер. Пусть вздохнут свободно, почувствуют вкус к правде.

— Вот-вот! — поддержал его главный экономист. — Страх и правда — несовместимы!

— Понимаете, Григорий Петрович, — продолжал возмущённо Востряков, — ведь никто не встал и не сказал ничего по поводу планов на следующий год. Ну хоть бы поспорили, выставили свои соображения. А то опять: выполним, перевыполним… — Востряков махнул рукой. — Ведь в связи с переходом на полный хозрасчёт и самоокупаемость столько вопросов стоит перед каждым хозяйством, а ясности-то нет! На что ориентироваться? На словах — свобода хозяйствования, самостоятельность, а на самом деле — все те же волевые решения! Короче, пока что полный разброд.

Послышался стук в дверь, и хозяин поспешил в прихожую.

По низкому и раскатистому голосу Игорь Андреевич узнал Черемных.

Лейтенант появился на кухне уже без полушубка и валенок. Поздоровался, пожелал приятного аппетита.

— Может, чайку? — предложил ему Востряков.

— Спасибо, уже чаёвничал, — отказался лейтенант и выразительно посмотрел на следователя: мол, есть разговор.

Пошли в комнату, что занимал Чикуров.

— Порядок, Игорь Андреевич, — сказал Черемных, доставая из кармана три спичечных коробка, в каждом из которых лежало по окурку. — Вот этот Листопадовой. — Он ткнул пальцем в букву «Л» на коробке. — Это — Гуру, а это — Чекиста.

На двух других коробках стояли буквы «Г» и «Ч».

— Отлично, Яков Гордеевич! — довольно произнёс Чикуров.

— А вот насчёт фамилий и поездки в Москву — увы, — развёл руками Черемных. — В открытую расспрашивать не решился, чтобы не вызывать подозрения у бичей, а обиняком не получилось.

— Жаль, конечно, но за одно только это, — Игорь Андреевич кивнул на спичечные коробки, — огромная благодарность!

— Ещё про кличку Чекист выяснил. Этот бич сидел. Был «ломщик чеков». На нормальном языке это значит, что у магазинов «Берёзка» надувал простофиль. Он так умел сложить пачку чеков или денег, что их казалось вдвое, а то и втрое больше. — Черемных шумно вздохнул и вдруг сообщил: — Знаете, Игорь Андреевич, малого-то, что я в тайге подобрал, оперировали: так обморозился, что пришлось обе ступни отрезать. Представляете, теперь на всю жизнь…

— Неужели? — покачал головой Чикуров. — А что, по-другому никак нельзя было?

— Наш хирург Куприянов говорит, что парень вообще чудом в живых остался. Жаль, совсем ещё желторотый. Ведь где-то, наверное, отец с матерью живут, а он — нате вам — инвалид безногий.

— Откуда этот парень?

— Не говорит.

Игорь Андреевич спохватился.

— Не опоздать бы на автобус в район! — Он посмотрел на часы и засобирался в дорогу.

Планы у него были такие: полететь в Иркутск и провести в бюро судебных экспертиз исследование окурков, добытых лейтенантом. Игорь Андреевич прихватил из Москвы заключение экспертизы относительно окурка, которым прижигали грудь Скворцову-Шанявскому. Взял он на всякий случай и сам тот окурок.

Впрочем, сначала надо было добраться до областного центра.

Следователь попросил Черемных держать в поле зрения Листопадову, а также её лесных приятелей, и отбыл в райцентр. Дальше все происходило по «закону подлости»: на самолёт в Иркутск он опоздал, потом ещё три дня загорал в ожидании лётной погоды. На бюро судебных экспертиз тоже пришлось потратить два дня: увы, и там бывают очереди на исследования, причём всем требуется срочно.

И вот наконец по прошествии почти недели Игорь Андреевич держал в руках долгожданный документ. Вывод экспертизы был категорический: слюна на окурке сигареты из квартиры Скворцова-Шанявского принадлежала бичу по кличке Гуру.

Чикуров бросился звонить в Нижний Аянкут: не дай бог, тот почувствовал что-то и сбежал! Но Черемных успокоил следователя: лица, за которыми его попросили понаблюдать, на месте.

В посёлок Чикуров прибыл под вечер — и сразу к зданию дирекции совхоза. В обеих комнатах, что были отданы участковому инспектору, горел свет. Но самого лейтенанта не было, дежурили дружинники. Игорь Андреевич спросил, где Черемных.

— Проводит операцию, — доверительно сообщил следователю один из добровольных помощников участкового. — По задержанию… В больнице…

— Кого? — встревожился Чикуров, боясь, как бы самодеятельность молодого лейтенанта не сорвала его планы.

— Яков Гордеевич не сказал.

Пока следователь раздумывал, как быть, появился Черемных в сопровождении нескольких дружинников. Две молодые женщины ввели Изольду Листопадову. Лицо у медсёстры было заплаканное.

Лейтенант поздоровался с Чикуровым и отрапортовал:

— Вот, Игорь Андреевич, задержали с поличным!

Он показал следователю хозяйственную сумку, что держал в руках.

Они уединились в другой комнате, оставив Листопадову под опекой членов ДНД.

— Эх, Яков Гордеевич, Яков Гордеевич! — не сдержался Чикуров. — Для нас сейчас важнее всего взять Гуру! Теперь же, узнав про Листопадову, он может улизнуть. И будем мы искать его по всей тайге.

— Неужто вы думаете, что я такой лопух? — обиделся лейтенант. — Да у меня везде посты наблюдения! А Изольду надо было разоблачить во что бы то ни стало именно сегодня! Случай самый подходящий, когда бы ещё такой подвернулся? Разрешите по порядку, Игорь Андреевич?

— Да, да, говорите, — раздражённо откликнулся Чикуров.

— Сначала о Гуру. Имя я узнал: Астахов Павел Кузьмич. Все бичи у него

— словно крепостные! Выполняют беспрекословно его любое приказание. Он им так заморочил голову, что они верят в его сверхъестественную силу. Помните, по телевизору показывали Кулагину из Ленинграда… Она якобы своим биополем способна двигать вещи на расстоянии. Так вот Астахов это делает якобы запросто. У всех на глазах. И ещё: может своим взглядом вызвать ожог у другого.

— И вы верите в это?

— Не знаю, но они уверяют, что это факт. Короче, эти самые киникийцы, как он их называет, боятся его как огня и подчиняются. Все, что они добудут, отдают ему. А кто укроет хоть копейку или ослушается, он расправляется беспощадно… Представляете, одному бичу за припрятанную бутылку водки Астахов воткнул в щеку вилку!

— И это в обществе справедливости?

— Но к физической расправе он прибегает редко, а чаще внушением, скорее всего гипнозом.

— Ну да! — не поверил следователь.

— Точно! Бичи сами рассказывали. Вообще, Астахов им здорово мозги запудрил! Чуть ли не за нового Иисуса Христа себя выдаёт.

— А что за народ в этой самой Киникии? — поинтересовался Чикуров.

— Разный… В основном те, у кого срыв в жизни произошёл. В семье, на работе… Среди бичей встречаются ведь и агрономы, и инженеры, и экономисты, и даже поэты. Словом, чаще работники интеллектуального труда. Ну конечно же и бывшие зэки. А есть и такие, которые того… — Черемных повертел у виска пальцем. — Вообще я считаю, что не все из бичей потеряны для общества. Честное слово, ежели к ним с душой, ну, помочь как-то, многие вернулись бы к своим семьям, к нормальной жизни. Я даже специально обращался по поводу них в райотдел, но там мне сказали, что не наши это люди.

— В каком смысле — не наши? — не понял следователь.

— А в том, что не жители нашего района. Понимаете, прописки у них нет!

— Понимаю, — кивнул Игорь Андреевич.

— Заколдованный круг получается, — продолжал взволнованно участковый инспектор. — Этими бедолагами не хотят заниматься в смысле трудоустройства и жилья, потому что у них нет прописки, а прописывать их нельзя, так как они нигде не работают и не имеют жилья… Но это же люди! Такие, как вы, я, только в большой беде! Им помочь надо, верно?

— Верно, Яков Гордеевич, верно, — согласился с ним Чикуров. — Но как разорвать этот круг, вот в чем вопрос!

— Хочу в райком специально поехать, — решительно произнёс Черемных.

«Мне тоже нужно обязательно зайти в обком и поговорить об этом с завотделом адморганов. А лучше — к первому секретарю», — подумал Чикуров. И сказал:

— Хорошо… Но вернёмся к Астахову. Откуда он сам, кто по профессии?

— Увы, — развёл руками лейтенант, — эти сведения раздобыть пока не удалось. Зато кое-что прояснилось насчёт их отношений с Изольдой. Астахов-то и является отцом её дочки!

— Вот как? Это интересно! — зажёгся следователь. — А как же капитан дальнего плавания? Байка?

— Выходит, что так. — Черемных смущённо почесал затылок. — Она всем лапшу на уши вешала. Я тоже купился.

— Почему же и за что ей шлют деньги? — размышлял вслух Игорь Андреевич.

— И куда она их девает? — добавил Черемных. — Я заходил к ней. Очень даже скромно живёт. В чулок, что ли, прячет? Или тоже отдаёт Астахову на будущую Киникию?

— А как она сошлась с Астаховым? Где?

— Сама она из нашего областного центра. Там и приметил её Астахов. Когда Изольда забеременела, он обещал жениться на ней. Она верила. А потом поняла, что ему женитьба — что козе баян. Но было уже поздно. — Черемных сделал жест, обозначающий большой живот. — Сами знаете, в маленьком городе не утаишься. Пошли разговоры. Ну, Изольда и перебралась к нам, в Нижний Аянкут. Устроилась на работу, родила. Ей выделили жильё, избушку. Не ахти, правда, но все же свой угол.

— Но почему именно сюда, как вы считаете?

— Не знаю, Игорь Андреевич. Но думаю, что из-за Астахова. Его, так сказать, база рядом, в тайге.

— Сколько ему лет?

— За сорок уже. Какой-никакой, а мужик. Вот она и держится за него. У нас ведь мужа найти ой как непросто! Женщин куда больше.

— За моё отсутствие Астахов навещал её?

— Один раз. Ещё у неё был Чекист… Ну, гонец от Астахова.

— Зачем они приходили?

— Я тоже думал об этом. Окончательно мне помог разговор у Куприянова, главврача. Я ведь бываю в больнице чуть ли не каждый день: верите, сердце болит за того парнишку, который без ног остался… Зашёл я к нему раз, другой. А он все какой-то смурной. Я вначале думал, после операции от наркоза никак не отойдёт. А потом решил спросить врача — в чем, мол, дело? А Куприянов сам понять не может, почему же парнишка все время под кайфом? Родственников и друзей у него тут нет. Никто не приходит. Значит, не могут передать. А сам он больной лежачий… Значит, сосед по палате? Не похоже… И вдруг одна медсестра говорит: может, это Листопадова? Она его чуть ли не по два раза в день навещает, хотя сама на больничном. Куприянов спрашивает: а откуда у Изольды наркотики? Ведь такие средства в больнице на строжайшем учёте! И даются под строжайшим контролем. Тогда медсестра рассказала такой случай. Лежала у них тяжелобольная, в общем-то, была обречена. Ей, конечно, вкалывали морфий, чтобы снять дикие боли… И что эта несчастная женщина заметила: как только укол делает Листопадова, боль не проходит, а если же другая медсестра — морфий действует. Так было и с некоторыми другими больными.

Услышав об этом, Куприянов заподозрил: Изольда вводила им что-то другое, а морфий и прочие наркотические препараты того, присваивала.

Черемных шлёпнул себя ладонью по лбу:

— У меня сразу сработало тут: Листопадова воровала наркотики для бичей! Как и другие компоненты для «мульки». Она же снабжала кайфом и малого без ног. Вот поэтому я и решил прихватить её сегодня с поличным.

— Но почему именно сегодня?

— А Листопадова до сих пор сидела на бюллетене по уходу за дочкой и первый день как вышла на работу. Я подумал: наверное, у бичей кончились все запасы, вот она и…

Черемных открыл сумку и вывалил на стол содержимое — пачки таблеток, перетянутые резинкой, коробки с порошками, нераспечатанные упаковки с ампулами, шприцы и иглы к ним. Тут же были и рецепты с круглой печатью.

Игорь Андреевич рассматривал добычу участкового инспектора и жалел, что проявил несдержанность в начале разговора: лейтенант действовал находчиво.

— Но это ещё не все, — сказал тот и протянул следователю незапечатанный почтовый конверт. — Обнаружили у Листопадовой…

Следователь прочитал фамилию адресата. И не поверил своим глазам.

«Жоголь, Жоголь, — повторял он про себя. — Неужели подследственный Огородникова? Жоголь Леонид Анисимович! Да, скорее всего, он — бывший замдиректора гастронома… Вот так сюрприз!»

— От кого? — вертел в руках конверт Чикуров. — Кто написал?

— Да тот самый парнишка, которому отняли ступни.

Несколько сложенных вчетверо листков были заполнены с обеих сторон пляшущими строчками.

«Даже не знаю, как тебя назвать. Но только не отцом. Правильнее было бы — сыноубийцей», — прочитал Чикуров и посмотрел на участкового инспектора.

Взгляд Черемных словно подталкивал его: читайте, читайте, дальше ещё не то будет!

«А ведь я помню, как в детстве плакал навзрыд, когда мама рассказывала об автомобильной аварии, в которой ты повредил руку. И говорил: вот вырасту, стану врачом, вылечу папе руку, и он опять будет играть на пианино… Ты даже не представляешь, как я любил и жалел тебя! Да-да! Когда ты возвращался с работы, меня охватывало праздничное настроение…

Я считал естественным, что все у меня и всегда было самое лучшее. Сначала игрушки, потом джинсы, кроссовки, дублёнки, магнитофоны, видео. Непременно импорт, фирма! А наши с тобой поездки в Чегет? Я даже не задумывался, что только за одно моё горнолыжное снаряжение какому-нибудь работяге нужно вкалывать целый год!

Сейчас, окончательно прозрев, я понял: ты обкрадывал самым бессовестным образом этих работяг! А тогда?.. Какой я был наивный человек, верил, что все блага покупаются тобой на честные доходы. Считал, что те, кто называют тебя «торгашом» и «деловым», просто завидуют. Однажды я даже подрался с одноклассником из-за этого. О, как правильно и «гуманно» ты поступил, переведя меня в спецшколу, где я стал общаться с подобными себе. Мы принимали ещё не заработанные нами привилегии как должное… Правда, несмотря на все твои старания, душа моя ещё не «переварилась» в житейских бурях и сохранила отдельные человеческие качества например способность сострадать. Помню, как, поступив в институт по блату, я долго не находил себе места, когда познакомился с девчонкой, которую упорно заваливали каждый год. Как она плакала, как страдала! Но никого, абсолютно никого это не трогало! Кстати, если хочешь знать, на заседании клуба «Аукцион» мою работу раздолбали совершенно справедливо. Это я тебе говорю! Можно за взятку или по знакомству получить диплом художника, что меня и ожидало, а вот талант — никогда и ни за какие деньги!

И ещё я, к сожалению, умею любить. Я был просто в восторге от Вики. Да и ты не переставал подливать масла в огонь: мол, все в ней прекрасно — внешность ум, талант. Женись, говорил, не пожалеешь.

Какая подлость! Какое предательство! В это же время ты предавался похоти с Викой на городской квартире Решилина!

Как я заблуждался насчёт этого «гения» русской живописи! Да, что-что, а мозги запудрить Феодот Несторович умеет! Помню, как все мы в институте слушали его раскрыв рот. Что, мол, взявши в руки кисть, художник должен отрешиться от всего дурного и скверного! «Светлое ремесло» требует гармонии внутреннего мира и спокойной сосредоточенности на высоких материях! Он мнил себя продолжателем Андрея Рублёва. Какое кощунство! Ведь Решилин не имеет права даже имя его произносить! Ты бы знал, чем занимался этот ханжа лет двадцать назад! Связывался с уголовниками, которые крали в церквах старинные иконы, скупал их, реставрировал и загонял за бешеные деньги. Это не сплетня и не плод моего воображения. Месяц назад я познакомился с одним таким добытчиком. Он орудовал в паре с якобы глухонемым «родственником» Решилина, Тимофеем Карповичем.

Между прочим, единственное «творческое наследие» — это его спекулятивные поделки, спрятанные в сарае на его даче. Да, да! Последующие решилинские работы были выполнены «неграми», такими, как Гера Несмеянов и Сима Вишневская, что живут у Феодота Несторовича на его вилле.

Вот она, двойная нравственность! И после всего этого ваше поколение хватается за голову: откуда тупик в обществе и государстве, откуда кризис?!

Помнишь, ты ругал моих друзей, которые заявились к нам среди ночи, в рваной одежде, в цепях. Пусть они непричёсанные и неумытые, зато у них чистые души и мысли! А ты хоть и одеваешь каждый день ослепительно белую рубашку, зато совесть у тебя чёрным-черна!

Я тоже испорчен. Кем? Тобой! Да, тобой! Твоим воспитанием! И наделал много грехов. И как ни старался очиститься от скверны, но, видимо, просто так отделаться невозможно. За все нужно расплачиваться! И вот судьба покарала меня. Пишу на больничной койке. Неделю назад мне ампутировали обе ступни…

Прочтя это, ты, возможно, тут же бросишься искать меня, «спасать». Предупреждаю: не делай этого ни в коем случае! Бесполезно! Запомни: сына ты лишился навсегда. Мне омерзительны твои законы, твои правила игры. Мы тут живём по-другому. И любим возвышенно, обходясь без таких продажных тварей, как Вербицкая.

Однако ты насовсем от меня пока что не избавился. Придётся платить за свою подлость. Будешь присылать мне тысячу ампул морфия в месяц. Можно и промедол, но тысячу, и ни одной ампулой меньше! Спросишь, где брать? Подскажу: у Сигизмунда Христофоровича! Да, у того самого, которому ты помог освободить его сына от службы в Афганистане. Пусть теперь он поможет твоему сыну.

Если не выполнишь моё условие, пеняй на себя! Разоблачу и тебя, и всех твоих деловых дружков! Разобьюсь в лепёшку, но выведу вас на чистую воду! А тёмных делишек за тобой — вагон и малая тележка!..

Посылки присылай на имя Изольды Владимировны Листопадовой…»

Адресом медсёстры в Нижнем Аянкуте и заканчивалось послание Жоголя-младшего. Без всяких «до свидания» и «прощай».

— Ну и попал парень в переплёт, — сочувственно сказал Чикуров, складывая письмо, и тут же обратился к участковому. — Да, знаете, надо найти соучастника ограбления церквей, о котором упоминает Михаил.

— Михаил? А откуда вы знаете имя? — удивился Черемных.

Игорь Андреевич коротко рассказал, что отец парня под следствием.

— А сын, выходит, и не знает…

— Как видите. И пока он в больнице, не следует ему говорить об этом. Все-таки отец. Лишняя травма…

Игорь Андреевич вдруг подумал, что нужно срочно позвонить в Москву своему коллеге из городской прокуратуры Огородникову, ведь тот хотел уже передавать дело Жоголя в суд. Нужно срочно информировать Василия Лукича о тех фактах, что сообщал сын Жоголя. Они наверняка заинтересуют следствие, в особенности Сигизмунд Христофорович.

— У вас есть ещё что сообщить? — спросил Чикуров.

— Есть. В октябре Астахов ездил в Южноморск.

— В октябре? — встрепенулся Чикуров. — Это точно?

— Сведения от членов его «копны»… Говорят, Астахов вообще каждый год нежится осенью на Чёрном море. И заодно любит там «карту заломать», как выражаются картёжники… Вот, пожалуй, и все.

— Что же, приступим к допросу Листопадовой, — предложил Игорь Андреевич.

Однако Изольда Владимировна на вопросы отвечать отказывалась, плакала.

Оставив её на попечение дружинников, Чикуров и Черемных вышли в другую комнату посоветоваться.

— Не получается допрос, — вздохнул Чикуров. — Придётся отложить до утра. Где у вас находятся задержанные?

— Здесь, — показал вокруг себя участковый. — Диванчик, на окнах, как видите, решётки. Правда, не ахти какие, но я ведь сам за стенкой. Так что…

Последнее обстоятельство убедило Чикурова, и Листопадову было решено задержать.

Игорь Андреевич отправился ночевать к директору совхоза. Черемных, определив Листопадову в изолятор и заперев дверь на засов и на ключ, пошёл к себе в пристройку. Она находилась с торца здания совхозной конторы и имела отдельный вход.

Раздевшись до трусов — армейская привычка, — Яков Гордеевич лёг в постель и мгновенно заснул.

Сколько он спал, сказать трудно. Проснулся лейтенант от звона разбитого стекла.

В окошко лился лунный свет.

«Приснился мне звон или был наяву?» — заползла в душу тревога.

И вдруг снаружи послышался скрип снега.

Лейтенанта словно пружиной подбросило. Он вскочил с кровати, зажёг свет и метнулся к окну. Но от яркой лампочки в комнате не было ничего видно на улице. Черемных щёлкнул выключателем и приник к стеклу.

От здания дирекции совхоза в сторону леса торопливо удалялись три фигуры. В одной из них он узнал Листопадову.

Не раздумывая больше, Черемных сунул ноги в валенки, нахлобучил шапку, выхватил из кобуры пистолет, накинул на плечи тулуп и выбежал наружу. Мороз тут же схватил его в свои цепкие объятия, перехватил дыхание. Вокруг было светло от полной луны и искрящегося снега.

Оконная рама изолятора, вырванная, как говорится, с мясом и обнаружившая зияющую тёмную дыру, лежала на земле.

— Стой! — крикнул Черемных, устремляясь за троицей. — Стрелять буду!

Тулуп свалился с плеч, но Яков Гордеевич и не думал останавливаться, решив: черт с ним, легче будет догонять.

Беглецы не только не обратили никакого внимания на окрик участкового, но даже как будто прибавили ходу. Двое мужчин мчались впереди, Листопадова

— чуть сзади.

«Уйдут! — билось в голове. — До тайги метров сто, не больше… А там растворятся, затеряются — не сыщешь!»

Лейтенант сделал на бегу предупредительный выстрел в воздух. И тут же со стороны беглецов раздался ответный.

Черемных снова пальнул вверх. Ему ответили незамедлительно.

После этого выстрела мужчины продолжали бежать, а Листопадова вдруг как-то странно заковыляла, будто споткнулась обо что-то. И вдруг рухнула в снег.

Яков Гордеевич подбежал к ней. Женщина лежала на боку, лицо её заливала кровь.

Сзади под быстрыми шагами заскрипел снег, и раздался голос Чикурова:

— Что случилось, Яков Гордеевич?!

— Хотели освободить Листопадову!.. Вон они! — показал на убегающих Черемных. — Уйдут!..

На плечи лейтенанта опустилось чьё-то пальто.

— В дом! Срочно! — приказал следователь. — И Листопадову туда же!..

Вместе с Игорем Андреевичем побежали догонять беглецов директор совхоза Востряков и Саяпин, который держал в руках своё допотопное, дедовских времён ружьишко.

Лейтенант поднял на руки недвижное тело.

Уже там, в своей пристройке, при электрическом свете он увидел: чуть выше переносицы Листопадовой зияла дырочка.

Черемных набрал номер райотдела внутренних дел и подробно доложил дежурному о происшествии. Только он положил трубку, как в комнату ввалились Чикуров, Востряков и Саяпин. Они привели с собой рослого мужчину. Тот со стоном опустился на стул, держась за бедро. Сквозь его пальцы сочилась кровь.

— Врача! — сказал Игорь Андреевич.

Черемных позвонил в больницу, но там долго не брали трубку. На вопросительный взгляд следователя участковый сказал:

— Это Астахов… А третий?

Чикуров отрицательно мотнул головой, и лейтенант понял: сбежал. Тут ответил дежурный врач, и Черемных сказал ему, что нужна срочная медицинская помощь.

За Астаховым приехала машина.

Труп Листопадовой увезли в райцентр на вскрытие. Астахов был помещён в поселковую больницу, где находился под опекой работников милиции. Рана его была неопасной: пуля из саяпинской берданки пробила мягкую ткань, не задев кость. Когда врач дал добро на допрос, Чикуров решил провести его прямо в больничной палате.

Астахов не походил на бродягу. Самое главное, на что обратил внимание Чикуров, — руки у него были ухоженные. Разве что не наманикюренные. Одежда

— опрятная. И это при его житьё-бытьё в тайге, где бичи ютятся черт-те где, даже в землянках и медвежьих берлогах. Ещё Игорь Андреевич отметил, что у Астахова был цепкий, пронзительный взгляд, словно тот пробовал на следователе свои гипнотические возможности.

— Павел Кузьмич, — начал следователь, — кем вам приходится Листопадова.

— Жена и мать моего ребёнка, — последовал ответ.

— Зачем вы освободили её из комнаты милиции?

— Побудь она в ваших застенках день-другой, вы заставили бы её признаться в чем угодно! — Астахов криво усмехнулся.

— Откуда у вас такие о нас представления?

— Если уж в газетах пишут об этом открыто… Впрочем, мне самому пришлось испытать такое, что даже и корреспонденты не могут себе представить в самом кошмарном сне! Когда мозги пытаются свернуть набекрень…

Следователь решил не выяснять, что имел в виду задержанный: это был явно отвлекающий манёвр.

— Ну, допустим, что вы любящий муж и отец, хотя по документам вы не имеете никакого отношения ни к Листопадовой, ни к её дочке, тогда почему вы её убили?

— Чушь! — неожиданно спокойно ответил Астахов. — Убил её участковый.

— Листопадова убита выстрелом в лоб. — Кто бежал впереди неё? Вы! Участковый сзади.

— Ну и что? — пожал плечами Астахов. — Она все время оглядывалась… И потом, у меня пистолета нет. — Он показал вывернутые ладони.

— Тогда, значит, стрелял ваш напарник. Это был Чекист?

— Да, — ответил задержанный.

— Ладно, кем и из какого оружия убита Листопадова, скажут своё слово эксперты. К вашему напарнику мы ещё вернёмся. А сейчас меня вот что интересует: Листопадова похищала в больнице наркотики для вас?

— Лично я их не употребляю, — отрезал Астахов.

— Не для вас так, может, для вашей компании в лесу?

— Я понимаю, вы хотите представить меня бродягой, у которого нет ни цели, ни идеи… Плюс к этому — наркоманом и убийцей, — хмуро произнёс Астахов. — Это не так. Абсолютно! Прежде чем стать тем, кого вы видите перед собой, я прошёл огромный путь. Через заблуждения, страдания, очищение… И если вам нужна моя исповедь… — Он замолчал, выжидающе глядя на следователя.

— Я готов выслушать, — кивнул Игорь Андреевич.

— С рождения до определённого времени я жил, как и все вы, — начал Астахов после некоторой паузы. — Исполнял заповеди и чтил законы вашего общества, был принципиальным. То есть абсолютно беспринципным! Посудите сами. Дома я один — Чук и Гек одновременно. На улице другой — Жиган, помните фильм «Путёвка в жизнь»? В школе я третий — Павлик Морозов… В институте ещё больше преуспел, развивая и утончая вышеприведённую формулу поведения. Активист, степендиат. При распределении получил право выбора. Пошёл в НИИ. Там не был обойдён, раз в квартал имел свою тридцатку, в виде премии, к большим праздникам — благодарность. Наверное, уже привесили ярлык

— какая дрянь выпестовалась? — неожиданно спросил Астахов.

— Просто слушаю, — пожал плечами следователь.

— Самое страшное, я был как все, — продолжил Астахов, — из новой породы, выведенной вашим обществом. Декламировал горьковское «безумству храбрых поем мы песню», а на самом деле готов был вместе со всеми затоптать любого храбреца, отважившегося сказать хоть слово правды! С такими у нас в институте не церемонились.

— Чем вы занимались в НИИ?

— Многими научными проблемами. В том числе проблемами внеземных цивилизаций. Дураком я не был, уверяю вас, зря штаны не просиживал. Публиковался в научных изданиях и популярных. Наверное, я бы мог жить так годы и годы, и, как сказал кто-то из сатириков, ещё как жить! Но… — Астахов многозначительно поднял палец. — В один прекрасный день меня посетила шальная мысль. Она вылилась в интереснейшую теорию, над которой я просидел два года. Мне бы молчать, оформить кандидатскую, а меня распирало!

— похлопал он себя по груди. — Ну, и пошёл я к замдиректора по науке. Он выслушал, похвалил. Изложите, говорит, на бумаге, и подробней, выйдем с вашей идеей куда надо. А пока о ней никому ни слова. Я вылетел из его кабинета буквально на крыльях. Взял отпуск за свой счёт, накатал вот такой кирпич и преподнёс ему, как говорится, на блюдечке с голубой каёмочкой. Проходит месяц, другой, полгода, и вдруг — бац, книжка выходит в издательстве… За подписью того деятеля… Он защищает докторскую, становится директором. И уже не нашего, а головного НИИ! Меня это потрясло! Говорят: пока жареный петух не клюнул… Так и со мной! Стучался во все инстанции, обивал пороги, требуя справедливости. Правдолюбом стал — не дай бог! Разоблачал всех и вся! — Астахов печально усмехнулся. — Представляете, в те времена, когда вашей так называемой гласностью и не пахло. Короче, упекли в психушку. Меня, совершенно здорового человека, объявили шизофреником.

«Вот, наверное, что он имел в виду в начале допроса, когда говорил, что ему пытались свернуть мозги набекрень», — подумал Игорь Андреевич.

А задержанный продолжал:

— Отношения между разумными существами могут строиться только на универсальных принципах. Их-то впервые и поняли киники.

— Киникия — это, так сказать, дань тем древним грекам, чью философию вы проповедуете?

— Да. И не только её, но и дзен-буддизм.

— Но ведь это эклектика, — заметил Чикуров.

— Почему же? Сами подумайте: если есть, допустим, одни лишь бобы или овсянку, то этого недостаточно и даже вредно телу. Так и духу нашему необходимы разные верования.

— Раз уж вы заговорили о теле и духе, — сказал Игорь Андреевич, — употребление наркотиков убивает и то, и другое. А вы систематически травите ими своих киникийцев.

— Позвольте, позвольте! — запротестовал новоявленный проповедник. — Это не моя вина! Это беда! Она пришла к нам из вашей жизни!

— Ладно, вот вы говорите о равенстве, презрении к роскоши и так далее… Как же вы объясните ваши поездки на курорт? Я имею в виду — в Южноморск?.. Противоречие, Павел Кузьмич.

— Монтень как-то сказал: «Иногда я противоречу себе, но истине никогда не противоречу!» — Астахов снисходительно улыбнулся и неожиданно добавил: — В Южноморск я езжу не отдыхать, а работать. Да, да, во благо нашей Киникии.

— Разве игра в карты — работа? — съязвил следователь.

— Смотря как на это смотреть, — серьёзно произнёс Астахов. — К примеру, перекинуться в поезде в «девятку» или с женой сыграть в «дурачка»

— забава… А фокусы-покусы? Для кого-то тоже развлечение, а для профессионала, как, например, Акопяна, народного артиста СССР, — труд! И очень даже нелёгкий!.. Так и у меня в Южноморске. Не думайте, что мне приятно: ведь приходится иметь дело с нелучшими представителями рода человеческого!

— Что вы имеете в виду?

— Так ведь у кого приходится облегчать мошну? У тех, кто набил её преступным путём! Но для того, чтобы могла существовать наша коммуна, приходится идти на жертвы.

— А почему вы выбрали именно Южноморск? — спросил следователь.

— Южноморск — это размах! Взяточники и расхитители крупного масштаба! Да вы об этом не хуже меня знаете! Не какие-нибудь тушканчики, щипачи или шакалы[7]! Там встречаются такие катраны[8], где играют только на капусту[9].

— Вы лично во что играете?

— Как правило, в стос, секу, терц, деберц[10].

— А в буру, очко?

— Господь с вами, Игорь Андреевич! — впервые назвал следователя по имени-отчеству Астахов. — Бура и очко — сявские игры, для всякой мелюзги, из той, что ошивается возле гостиниц, в парках и кафе. Самое большее, на что они способны, это облапошить лоха[11], прибывшего с Севера или Дальнего Востока… Знаете, как это делается? Заманивают какого-нибудь буровика из Тюмени или морячка в такси, следующее из аэропорта в город. Один из шулеров, которого шофёр берет по дороге, тоже представляется курортником, как правило моряком. Да ещё для пущего доверия надевает фуражку с крабом. По пути машина якобы ломается. «Моряк», чтобы скоротать время, предлагает сыграть в «тридцать одно» или «японское танго». Правила — проще пареной репы!.. Поначалу лоху дают выиграть. Он входит в азарт. Вот тут его и подлавливают!.. Но что для меня какая-нибудь тыща или полторы? Мне подавай лобовика[12].

— Так ведь у лобовиков тоже мухлюют, — заметил Игорь Андреевич.

— Ещё ка-ак! — протянул Астахов. — Зеркальце в перстне, например, чтобы при сдаче видеть карту противника… Или сажают его спиной к зеркалу на стене. Называется «посадить фраера под фонарь».

— Слышал об этих приёмах, — сказал Чикуров. Ему интересно было узнать что-нибудь новенькое, авось пригодится в дальнейшей работе, поэтому он спросил: — А какие ещё есть?

— О, масса! — охотно рассказывал Астахов. — Один из способов — подсматривать карты из другой комнаты.

— Каким образом?

— На стену вешается ковёр, обычно цветной, пёстрый, а в нем — небольшая дырочка. В стене, конечно, тоже. Через неё «ассистент» подсматривает карты и при помощи определённых знаков сообщает играющему напарнику.

Следователь вдруг вспомнил странную причуду Скворцова-Шанявского, о которой сообщила хозяйка флигеля Александропулос, где квартировал покойный: он тоже вешал ковёр на пустой дверной проем!

«Если не для шулерства, тогда для чего же ещё?» — подумал Чикуров.

Астахов тем временем продолжал:

— Насчёт подсматривания иной раз такую изобретательность проявляют, что только диву даёшься! При помощи системы зеркал, из-под пола, с дерева за окном…

— Я слышал, что карты метят, — сказал Игорь Андреевич.

— Совершенно верно! Но главное не пометить, а как добиться того, чтобы во время игры на столе была именно тобой помеченная колода… К чему только не прибегают! Внедряют, так сказать, свои колоды в ближайших магазинах, предлагают купить у якобы незнакомых лиц, а на самом деле это подставные люди, и так далее, и тому подобное… В прошлом году в Сухуми состоялся, как говорится, матч века. Это была «коррида»!

Игорь Андреевич знал этот термин: в «корриде» встречались игроки с самыми высокими ставками.

— Представляете, с одной стороны, Копчёный — король стоса и деберца! Гремел по всему Черноморскому побережью! Да что побережье — его знали в Москве, Ленинграде и других городах, где самые фешенебельные катраны!.. А с другой — некто Маэстро! До этого мало кто о нем слышал… Так вот, «коррида» шла месяц! И Копчёный проиграл… Как вы думаете, сколько?

— Гадать не хочу.

— Четырнадцать миллионов!

— Да ну?! — все-таки поразился Чикуров.

— Факт. Копчёный проиграл все деньги, которые выиграл за всю свою жизнь!

— Как же это удалось Маэстро? — полюбопытствовал Чикуров.

— Выяснилось, что он готовился к этой «корриде» целый год. Представляете, меченные им колоды были не только в Сухуми и близлежащих городах, но по всему берегу Чёрного моря — от Батуми до Крыма! Везде! В киосках, в магазинах, на базарах, у цыган и так далее!

— Ну а вы сами часто выигрываете?

— Я, Игорь Андреевич, ас! Проигрыш для меня — вещь чрезвычайная. Огромный опыт, интуиция, математические способности. Знаете такую — теорию игр? Её разработали ещё в начале века математики Борель и Нейман. Так вот, согласно этой теории я всегда выбираю самый оптимальный вариант игры.

— Но есть ещё и теория вероятностей, — сказал Чикуров. — А по ней человеку не может везти в ста процентах случаев. Выигрыши и проигрыши, как правило, происходят равномерно. Так что постоянно обыгрывать партнёров без «кованых», «коробочки», «живчика», «насыпной галантины» и прочего просто нельзя, — щегольнул он знанием шулерских приёмов.

— А если я с таким же успехом играю в биллиард? — хмыкнул Астахов. — Спросите — почему? Секрет фирмы!

— Гипноз? Кстати, вы и его применяете, чтобы держать в узде ваших собратьев в Киникии?

Астахов ничего не ответил.

— Ну, хорошо, вернёмся к Южноморску… Ваш самый большой выигрыш?

— Около миллиона.

— У кого?

— У Варламова. Вам известен такой?

— Да, — сказал Чикуров, и продолжал: — У Решилина вы тоже выиграли?

— Выиграл, — подтвердил Астахов.

Назвал он и другие свои жертвы: «облепихового короля» Привалова, киноартиста Великанова, а также аспиранта из Средневолжска Глеба Ярцева.

— Ярцев — шулер, — сказал Астахов. — Но вот каким способом он мухлюет, я так и не разобрался. Но в том, что брал не интеллектом, я уверен.

— Ну а теперь, Павел Кузьмич, поговорим о Скворцове-Шанявском, — решил не сбавлять темп следователь, — сколько вы выиграли у него?

— Пятьсот десять тысяч.

— А для чего посетили его после Южноморска в Москве?

— Так он знаете кто? Фуфлыжник! — возмущённо произнёс Астахов.

— Что, не мог отдать долг?

— Да просто не хотел!

— И вы решили выбить у него этим? — Чикуров показал окурок в целлофановом пакете.

— Пардон, а что мне оставалось делать? Скворцов-Шанявский отнюдь не голубых кровей, поверьте, — сдался Астахов и ткнул пальцем в небольшой шрам на своём подбородке. — Его работа! Хорошо, что у меня отменная реакция, не то раскроил бы он мне череп пресс-папье! Если хотите, я оборонялся.

— Ну а кто свёл вас со всеми ними?

— Одна весьма привлекательная особа. Фамилию не знаю, а звать Викторией. Хотя, вернее, сводила не она именно, а её хахаль, торгаш…

«Неужели и тут не обошлось без Вербицкой и Жоголя?» — подумал Игорь Андреевич и спросил:

— Его фамилия Жоголь?

— Кажется, так… Хотя точно утверждать не могу.

В палату заглянул главврач и поманил следователя. Игорь Андреевич вышел. Куприянов сообщил, что Чикурова срочно просили позвонить в Средневолжск товарищу Вербикову.

Игорь Андреевич прервал допрос и отправился в дирекцию совхоза. Из кабинета Вострякова он связался с шефом.

Олег Львович выслушал его и сказал:

— Пусть убийством Листопадовой занимаются местные товарищи. Ты нужен здесь, в Средневолжске. Если можешь, вылетай прямо сегодня.

— Хорошо, — ответил Чикуров.

Около полудня подполковник Кичатов сошёл с московского поезда в Средневолжске и тут же направился в гостиницу, где ему был забронирован номер. Поездка в город на великой русской реке явилась для Дмитрия Александровича неожиданностью. Позвонив и попросив приехать, начальник следственной части Прокуратуры республики Вербиков в подробности не вдавался, лишь сказал, что соберётся вся следственно-оперативная группа, занимающаяся южноморским делом. Кичатов, что называется, крутился как белка в колесе вплоть до отъезда и успел-таки выполнить все поручения Чикурова.

Оформив документы и получив у дежурной ключ, Дмитрий Александрович пошёл в номер. Только он поставил чемодан в шкаф, как зазвонил телефон. Подполковник снял трубку, думая, что это кто-то из своих, но ему представился спецкор одной из центральных газет. Мелковский, так была его фамилия, просил о немедленной встрече.

— Зачем? — поинтересовался Кичатов, удивляясь, откуда тому известно о его прибытии.

— Хочу задать несколько вопросов по делу небезызвестного вам Жура, — безапелляционно заявил журналист.

О Мелковском Дмитрий Александрович был наслышан от Чикурова, но все равно несколько растерялся, так как с центральной прессой до сих пор дела не имел. И хотя тон журналиста покоробил, уклонился от встречи Дмитрий Александрович довольно вежливо.

Следом раздался другой звонок, уже от Чикурова. Поздоровались тепло, словно не виделись бог знает сколько времени. Игорь Андреевич попросил зайти к нему в номер.

Там навстречу Кичатову поднялся со стула Латынис, который тоже только что прилетел из Южноморска. Находился в номере и капитан Жур. Похудевший и осунувшийся, Виктор Павлович посмотрел на подполковника выжидающе: подаст тот руку или нет? Кичатов пожал ему руку.

Предложив Дмитрию Александровичу сесть, Чикуров обратился к капитану, с которым, видимо, беседовал до прихода Кичатова:

— Ну а потом?

— Я решил допросить Сторожук обстоятельней. Специально пошёл к ней домой. — Капитан покачал головой, вздохнул. — Представляете, сам пошёл, а не вызвал повесткой в отделение! Заботился о её репутации, дурак!

Кичатов понял, что речь идёт о злополучном дне, когда была избита Ореста Сторожук.

— Разговаривал с ней нормально. Ещё к совести её взывал, к человечности! Не только действием, словом не обидел! — Жур замолчал и ссутулился, словно ощутив на плечах тяжёлую ношу.

— А дальше? — спросил Чикуров.

— Побеседовал с ней минут сорок, понял, что толку не будет, и ушёл. А на следующий день — бац! — телеграмма в Москву… Вот так я превратился в изверга. Нарушителя соцзаконности. Самое страшное, Игорь Андреевич, что нашлись свидетели!

— Кто такие?

— Соседи. Двое из того же дома, а третья, старуха — через дорогу. Она на полном серьёзе утверждает, что видела через окно, как я будто бы избивал Сторожук!

— Ладно, думаю, Олег Львович разберётся, — сказал Чикуров и сообщил Кичатову с Латынисом: — А вызвал нас Вербиков для того, собственно, чтобы подбить кое-какие итоги и наметить планы.

— Совет в Филях? — улыбнулся Кичатов.

— Что-то наподобие, — кивнул в ответ Чикуров.

Он сделал небольшую паузу. Жур истолковал это по-своему и попросил отлучиться: мол, ждёт очень важного звонка. Игорь Андреевич разрешил, подумав при этом: «Слава богу, сам догадался».

По существу, Виктор Павлович не имел права присутствовать на совещании, так как был отстранён до окончания служебного расследования, но попросить его удалиться у Чикурова не повернулся бы язык.

— Не желал бы я быть в его шкуре, — заметил Латынис, когда Жур вышел.

— Да, попал мужик в переплёт, — согласился Кичатов.

И рассказал о звонке Мелковского. Выяснилось, что журналист успел сегодня позвонить и Чикурову.

— Ну и пройдоха! Откуда у него информация о нашем приезде? — недоумевал Латынис.

— Будто вы не знаете Мелковского! — поморщился Игорь Андреевич. — Без мыла всюду пролезет! — Он перешёл к делу: — Так вот, сейчас Олег Львович допрашивает Сторожук, так что попросил начинать без него. Давайте, Ян Арнольдович, выкладывайте.

— Ну что, — сказал майор. — В Крыму не удалось найти ниточку ни к Бухарцеву, ни к Роговому и его людям… Но если что появится, тут же дадут знать.

— Вы думаете, кто-нибудь может появиться в Симферополе?

— Не исключено, Игорь Андреевич. Как там ни борются с мародёрством, а оно продолжается. Не в том, так в другом месте. Там ведь не одна братская могила.

— Ну а в Южноморске?

— У ОБХСС вполне достаточно материалов для ареста Блинцова, — сказал Латынис. — Но… — он усмехнулся, — легче было добыть улики, чем получить санкцию на арест.

— Что так? — вскинул брови Игорь Андреевич.

— Блинцов — депутат горсовета, — пояснил майор. — Чтобы арестовать его, нужно разрешение отцов города. А они не торопятся его дать.

— А этот дантист? Дончиков?

— Я говорил со следователем. Помимо эпизодов скупки драгоценностей у Бухарцева, зубных протезов с бриллиантами у Сторожук и продажи Блинцову перстня в его деле для нас ничего интересного больше нет. Самое серьёзное обвинение против Дончикова — валютные операции. Оказывается, его квартира была чем-то вроде обменного пункта: несли доллары, фунты стерлингов, франки, лиры, гульдены, иены, марки… Словом, полный интернационал! Дончиков менял их на рубли. Клиенты до сих пор ещё приходят, ну и засвечиваются.

— За квартирой установлено наблюдение?

— Да, Игорь Андреевич.

— А у вас что? — обратился Игорь Андреевич к Кичатову.

— Скворцов-Шанявский, оказывается, действительно консультант… Только не в Госагропроме. Помните, сколько ему по почте приходит газетных вырезок? Насчёт овощей, фруктов?

— Ну? — нетерпеливо произнёс Чикуров.

— Так вот, все эти сведения у Скворцова-Шанявского заложены в память персонального компьютера «Хитачи».

— Расшифровали-таки! — обрадовался Игорь Андреевич.

— Конечно! Пришлось, правда, попотеть одному доктору наук и двум кандидатам… А знаете, для чего это было нужно Скворцову-Шанявскому? — Кичатов оглядел собеседников и пояснил: — Делал огромные деньги на владении информацией! Звонит, к примеру, Скворцову-Шанявскому какой-нибудь перекупщик из тёплых краёв и говорит: есть машина гранатов. Или там черешня, груши, помидоры — в зависимости от региона страны и времени года. Куда, спрашивает, везти, чтобы толкнуть с наибольшей выгодой? Скворцов-Шанявский вводит запрос в свой «Хитачи», и на дисплее мгновенно возникает ответ: город такой-то! Вот и все дела.

— На каких условиях он делился этими сведениями?

— Сама консультация стоила недорого, всего пятьдесят рублей. Но если делец решался воспользоваться ею, то должен был потом отдать Скворцову-Шанявскому пять процентов с прибыли. Он имел уникальные сведения! Урожайность овощей и фруктов по всем республикам, областям и районам. Закупка продукции как у колхозов и совхозов, так и у населения. Наличие складов для хранения. Имеющийся в наличии транспорт для дальних перевозок продукции… Ну и самое главное — спрос!

— И все это он черпал из газетных вырезок? — удивился Латынис.

— Не только. Скворцов-Шанявский имел знакомых в Госагропроме в Союзплодимпорте и так далее.

— Откуда у вас такие сведения? — полюбопытствовал Чикуров.

— Помните, вы обнаружили на столе Скворцова-Шанявского телеграмму с Кавказа? От Немчинова, насчёт партии гранатов?

— Помню. Ну и что?

— Немчинов — матёрый спекулянт! Перекупщик! Один из постоянных клиентов покойного. Он был арестован и дал показания… Аналогичные сведения удалось получить и следователю, который занимался спекулянтами, приезжавшими в Узбекистан к Иркабаеву. Но, Игорь Андреевич, одно мне не ясно. Насколько я понял, эта осень у Скворцова-Шанявского была особенно удачной, он получил от клиентов огромные барыши. А где деньги?

— Их нет. В карты проиграл, — ответил Чикуров. — Одному только Астахову Скворцов-Шанявский продул пятьсот десять тысяч, — ответил Игорь Андреевич.

И он рассказал собеседникам, что ему удалось установить в Нижнем Аянкуте. Обсудить добытые Чикуровым сведения не успели — появились Вербиков с Журом.

Олег Львович поздоровался с находящимися в комнате и как-то просто, по-будничному сказал:

— Не виноват Виктор Павлович. Элементарный навет.

Но за этой будничностью не смог скрыть удовлетворения и даже торжества, что он сумел-таки докопаться до истины.

Коллеги молча, но крепко, от души, пожимали руку капитану. Жур был взволнован, хотел что-то сказать, но из него вырывались лишь какие-то неопределённые междометия, отчего он вконец смутился.

— Ничего, капитан! — подбодрил его Чикуров. — Не понимаю, как вы вообще выдержали такое!

Потом Вербикова забросали вопросами: кто же избил Оресту Сторожук, за что, почему соседи подтвердили чудовищный поклёп на капитана.

— Одного соседа припугнули как следует, — ответил Олег Львович. — Второй посочувствовал Сторожук и сказал то, что она просила. А той старухе просто померещилось. Между прочим, сомнения мои начались именно с неё. Старуха видела избиение из окна своей квартиры, а это приблизительно метров сорок. Когда я попросил её подписать протокол допроса, то прямо-таки обалдел: она никак не могла нашарить на столе ручку! Повёл я старуху к окулисту, и оказалось, что на один глаз она вообще ничего не видит, а вторым — на полметра! Ну а потом выяснилось, что показания и тех двоих тоже не стоят выеденного яйца!

— Так кто же все-таки избил Сторожук? — нетерпеливо повторил вопрос Чикуров.

— Роговой.

— Что? — вскочил Игорь Андреевич.

— Не может быть… — растерянно сказал Кичатов. — Ведь Барон… Я сам видел во Львове, на Лычаковском кладбище… Надпись на склепе…

— Выходит, воскрес наш Барон! — Олег Львович не скрывал сарказма. — Через шестнадцать дней после того, как преставился.

Услышанное произвело эффект разорвавшейся бомбы. Присутствовавшие ошеломлённо смотрели друг на друга.

— Как это произошло? — обрёл наконец дар речи Игорь Андреевич.

— Роговой появился у Сторожук буквально вслед за Журом. Вполне возможно, что наблюдал за ними. Ну, и отделал бабёнку.

— За что? — продолжал допытываться Чикуров.

— За то, что жила со Скворцовым-Шанявским — это раз, — стал перечислять Вербиков. — За продажу Дончикову зубных протезов с бриллиантами

— два. Это ведь его подарок, Барона. Ну и ещё за то, что теперь с этим инженером связалась, с Гридневым. А когда Роговой чуть поостыл, то сообразил, что можно заодно и милиции напакостить. Вот и заставил Оресту свалить побои на Жура. Только он за порог — является Гриднев. Увидел Оресту в синяках и шишках, пришёл в ужас. Она сказала, что избил её капитан. Инженер сгоряча махнул телеграмму в Москву. Винить его нельзя, он был введён в заблуждение.

— Ну, а Роговой, где он? — Кичатову не давало покоя, что Барон обвёл вокруг пальца и Костенко и его. Надо было во Львове проверить и ещё раз перепроверить, зная, какая бестия этот матёрый преступник.

— Сторожук клянётся-божится, что Роговой больше не появлялся, — ответил Олег Львович.

— Цену её клятвам мы уже знаем, — хмуро сказал Игорь Андреевич.

— Мне кажется, что на сей раз она не врёт. Вообще, по-моему, Гриднев влияет на неё положительно: в ней стало просыпаться что-то человеческое.

— Человеческое! — зло сказал Жур. — Если уж сына променяла на деньги и шмотки!

— Как раз на любви к сыну она сегодня и раскололась, — возразил Олег Львович. — Представляете, Виктор Павлович, Ореста даже хотела встретиться с вами, попросить прощения.

— Да меня от одного её вида тошнит! — признался капитан. — Не нужны мне её извинения. Лишь бы этот Мелковский не тиснул статью. Вы бы слышали, как он говорил со мной. Пообещал, что после его выступления в газете от меня только мокрое место останется!

Затем начальник следственной части Прокуратуры республики попросил Чикурова рассказать о ходе расследования. Новостей было много, обсуждение затянулось надолго. Вербикова особенно заинтересовала личность Астахова.

— Может, он и теперь психически нездоров? — высказал предположение Вербиков.

— Проведём в Москве обследование, — сказал Чикуров. — В Институте Сербского. Но в любом случае — человек он незаурядный. Представляете, около ста людей подчиняются ему беспрекословно! Стоит Астахову лишь глянуть на человека, как он совершенно попадает под власть его какой-то непонятной силы. Никогда с подобным не сталкивался! Олег Львович, какие задачи ставите перед группой?

— Ставить задачи — твоё дело, — улыбнулся Вербиков. — А мне нужно связаться с нашим начальством.

После его ухода Чикуров распределил силы группы следующим образом: сам он ехал в Москву, Жур оставался в Средневолжске, Латынису предстояло вылететь в Крым, а Кичатов должен был разобраться в истории с «воскрешением» Рогового-Барона.

Дмитрий Александрович вылетел во Львов на следующий день, позвонив предварительно Костенко, чтобы тот взял санкцию прокурора и подготовил эксгумацию трупа, захороненного под именем Рогового.

Костенко страшно переживал свой промах, да ещё начальство изрядно пропесочило.

Эксгумацию проводили ночью. Для опознания пригласили метрдотеля из ресторана «Старый дуб», где Роговой-Барон был завсегдатаем. Гроб привезли в морг, вскрыли. В нем лежал мужчина лет сорока, в галифе, рубахе с газырями, подпоясанный наборным поясом, и хромовых сапогах. Запах стоял нестерпимый.

— Барон! — сказал метрдотель, глядя на пергаментное лицо с пышными усами, на густую вьющуюся шевелюру с нитями седых волос. — Точно он!

Костенко растерянно посмотрел на Кичатова. Подполковник и сам был обескуражен.

И вдруг раздался насмешливый голос одного из понятых, служителя морга:

— А ус-то, глядите, ус!

Кичатов всмотрелся пристальнее. Усы явно отставали от кожи. Санитар молча протянул руку и в мгновение ока отклеил усы.

— Причёску тоже проверить? — спокойно спросил он.

Костенко энергично закивал.

Санитар взялся за шевелюру, и она легко отделилась от головы, на которой курчавились редкие рыжие волосы.

Да, это был парик!

Судмедэксперт начал снимать рубашку с трупа, и присутствующие поразились ещё больше: покойный оказался… женщиной.

— Ну и ну! — вырвалось у второго понятого. — Сорок лет работаю в морге, всякого навидался, но такого!

Затем тщательно осмотрели гроб. Под атласной подушечкой были обнаружены два целлофановых пакета. В одном лежало несколько сберегательных книжек на предъявителя. В другом — семьдесят колец из жёлтого металла. На каждом из них стояла очень высокая проба — 750.

Потом уже, обмениваясь соображениями с Костенко, Кичатов сказал:

— Хороший запасец сделал себе Роговой на чёрный день!

— Ещё бы! На сто три тысячи денежных вкладов и полкило золота!

— Я думаю, Барон решил отлежаться «на дне» и при удобном случае наведаться в склеп, чтобы забрать заначку, — высказал предположение подполковник.

Эту версию поддержал и следователь трускавецкой прокуратуры. Он был весьма озабочен: предстояло вернуться к делу об убийстве подручного Рогового, фотографа Сегеди.

Перед отъездом Чикурова в Москву они с Журом просидели в номере следователя до утра. Пока Жур был отстранён от дел, вскрылось немало важных фактов, о чем и сообщил капитану Игорь Андреевич. У оперуполномоченного уголовного розыска тоже имелось что сообщить следователю. До истории со Сторожук он успел добыть кое-какие сведения в Средневолжске, из которых особенно заинтересовала Чикурова кража в квартире Глеба Ярцева, совершенная незадолго до прошлого Нового года. Были похищены драгоценности его жены, доставшиеся ей от бабушки. Дело было приостановлено за неустановлением лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности.

— Постарайтесь выяснить, нет ли связи между этой кражей и событиями в Южноморске, — подытоживая разговор, дал ЦУ Чикуров. — Прощупайте окружение Ярцева. Ну и, конечно, ищите Барона. Мне кажется, он где-то тут, кружит вокруг Сторожук…

Чикуров уехал утренним поездом, а капитан решил отправиться в горуправление милиции к следователю Станиславу Петровичу Воеводину и спросил, может ли Станислав Петрович выкроить время для разговора.

— Пожалуйста, — ответил следователь. — Приходите.

Что у Станислава Петровича действительно было время, капитан понял, когда тот налил из графина воды в электрочайник и сунул вилку в розетку.

— Угощу вас фирменным бальзамом — вмиг снимет простуду! — пообещал следователь.

Жур и впрямь уже несколько дней был простужен и говорил с французским прононсом.

— Что за бальзам? — поинтересовался Виктор Павлович.

— Мята, зверобой, — стал перечислять Воеводин, — чебрец и корень валерианы… На себе пробовал не раз.

Пока готовился обещанный напиток, Виктор Павлович полистал дело, чтобы вспомнить кое-какие подробности.

— А чем оно тебя привлекло? — спросил Станислав Петрович, протягивая наконец чашку чая Журу.

Виктор Павлович рассказал о южноморском деле, и они снова вернулись к краже.

— Сколько версий отработали, не счесть, — делился с капитаном Воеводин. — Были даже подозрения на отца Елены Ярцевой. Понимаешь, он директор универмага, материально ответственное лицо. Вдруг недостача или ещё что-то. — Следователь кивнул на папку с делом. — Ты, наверное, обратил внимание, что у вора были ключи, да и в квартире он ориентировался свободно…

Воеводин вдруг отставил чашку и долго смотрел на капитана напряжённым, немигающим взглядом.

— Ты… Ты чего? — несколько растерялся Жур.

— Идея, Виктор! — воскликнул следователь. — А что, если это дело рук самого Глеба?!

— Здрасьте, — нахмурился Виктор Павлович. — Разве раньше у тебя такой версии не было?

— Не было. Как говорится, хорошая мысля приходит опосля, — засмеялся Станислав Петрович. — А если серьёзно… Понимаешь, кто был тогда для меня Ярцев? Аспирант университета, сын начальника облсельхозтехники.

— Бывшего, — поправил капитан.

— Это не суть важно, — отмахнулся Воеводин. — Важно другое: в семье нашего генерала, то есть начальника областного управления, Глеба считали чуть ли не сыном! Подумай сам, мог ли я хоть на секунду предположить? Тем более Копылов вовсю давил. Докладывал ему буквально через день… А теперь что мы знаем? Ярцев картёжник. И вообще — тёмная личность. Если он задумал развестись, то почему бы заодно и не прихватить с собой Леночкины бриллианты, а?

— Интересно было бы посмотреть на Копылова, когда он узнает про своего «сынка»…

— Увы, генерала перевели в другую республику. Министром. Ещё в апреле.

— А ты и обрадовался, — улыбнулся Жур. — Давить стало некому, вот и приостановил?

— Почему обрадовался, — несколько обиженно ответил следователь. — Просто исчерпали все возможности. Сам знаешь, как приходится нашему брату: у меня в то время было в производстве семь дел. Семь! И все, помимо ярцевского, арестантские. Да плюс к этому одно дело на контроле в редакции, другое у прокурора, а третье… — Он махнул рукой. — Буквально разрывался на части! Приходишь затемно, уходишь затемно… Знай строчи показания. Веришь ли, рука отнималась.

— Верю, — кивнул Виктор Павлович, уже пожалев, что подпустил шпильку.

Жур перелистал папку с делом и нашёл место, которое ему надо было прояснить.

— Станислав Петрович, насколько я понял, у Елены Ярцевой похитили гарнитур, доставшийся от бабки?

— Да. В него входили серьги, кулон, браслет и перстень. Вот перстень-то как раз и остался, потому что в тот вечер Елена надела его.

— Но откуда у Ярцевой опять взялся кулон? Вот её показания, — он протянул следователю открытую папку.

— Поясню, — сказал Воеводин, пробежав глазами текст. — Этот Скворцов-Шанявский весьма охоч до молодых бабёнок. У Елены Ярцевой с ним были отнюдь не платонические отношения. Она ведь жила у него в Москве почти месяц. И как бы в знак признательности Скворцов-Шанявский подарил ей точную копию украденного колье из гарнитура. По словам Ярцевой, его сделал знакомый ювелир Скворцова-Шанявского.

— А для чего нужна Ярцевой копия? — удивился капитан.

— Елена пуще всего боялась, как бы о пропаже не узнали родители, — пояснил Воеводин. — Представь себе, они и впрямь не заметили, что это копия, когда дочь приехала к ним в кулоне и с перстнем.

— Действительно копия? — спросил Жур. — Проверяли?

— Так ведь Елена сказала, что копия, — ответил Воеводин, и капитан почувствовал в его голосе неуверенность. Более того, Станислав Петрович крепко задумался.

— А как насчёт Скворцова-Шанявского и его шофёра Бухарцева? — решил уточнить капитан. — Их алиби установили? Ведь оба тогда находились в Средневолжске.

Этот вопрос поверг следователя в полную растерянность. Оказалось, что алиби фруктово-овощного воротилы проверяли. Скворцов-Шанявский в тот вечер сидел в ресторане с одним из руководителей местного агропрома. А вот водителя его машины — нет.

Было видно, что Воеводину весьма неловко: его, следователя, уличили в грубейших ошибках. И кто — оперуполномоченный угрозыска! Ведь принято считать, что в расследовании всему голова — следователь. А опер, так сказать, глаза, уши, ноги… Выходило, что руки-ноги учат голову.

— Надо проверить подлинность колье, надо, — сказал Воеводин. — Перстень вор не унёс, так что есть прекрасная возможность сравнить сплав золота, бриллианты и так далее. Пошлю на экспертизу.

— Значит, опять придётся возобновлять следствие?

— Сегодня же пойду к шефу, — решительно сказал Воеводин и, как бы найдя подходящее оправдание, добавил: — Здорово, что ты зашёл ко мне. Видишь, твоё дело пролило свет на моё.

— И наоборот, — поддержал следователя Виктор Павлович.

С бывшей женой Ярцева Еленой капитан Жур встретился у неё дома на Большой Бурлацкой. Это была полная миловидная молодая женщина, не выпускающая изо рта сигарету.

— Ну и травите вы себя, — не удержался от замечания Виктор Павлович. — Отчаянно!

— Да я недавно пристрастилась, — не очень охотно смяла сигарету в пепельнице Ярцева. — С апреля…

«После разрыва с Глебом», — отметил про себя Жур, а вслух посоветовал:

— Бросайте, пока не засосало окончательно. Дальше будет все тяжелее и тяжелее. Поверьте бывшему заядлому курильщику. Представляете, дошёл до того, что даже ночью просыпался несколько раз, чтобы посмолить. Загибался уже от кашля! А бросил — словно заново родился, ей-богу!

— И как же вам удалось? — заинтересовалась Елена.

— Сказать по правде, это заслуга жены, — несколько смущённо ответил Жур и добавил: — Самому тоже, конечно, пришлось волю проявить.

— А y меня воли — увы! — развела руками Ярцева. — И заставить некому. Вот если бы эту заразу не продавали совсем…

— Или ввели бы смертную казнь за курение, как когда-то в Англии, — улыбнулся Жур. — Или обрезали носы, как у нас в России при царе Алексее Романове.

— Вот-вот, — засмеялась Елена и прикрыла рукой свой аккуратный симпатичный носик, словно испугавшись за него. — Бросила бы тут же!

Переходя к делу, оперуполномоченный уголовного розыска попросил молодую женщину рассказать о бывшем муже. Елена разволновалась, занервничала и снова схватилась за сигарету.

— Вы не можете себе представить, сколько я пережила, — жадно затянувшись дымом, начала Елена. — Он обманывал меня на каждом шагу. А я верила как дура!

Капитан понимал, чего стоило Елене это признание.

— В каком смысле — обманывал? — осторожно спросил он.

— Целыми днями пропадал где-то. Да что там днями, частенько приходил в три-четыре часа утра, а то и позже. Как ни спросишь, где был, — собирал материал для диссертации.

— Ночью? — не без иронии заметил Жур. — Тут бы и ребёнок засомневался.

— Самое удивительное, — вздохнула Елена, — что такое место было. Есть у нас один знакомый, Воловик. Библиотека у него редчайшая! К нему приезжают учёные даже из Москвы, чтобы познакомиться с уникальными старинными книгами. Воловик страдает бессонницей, заявись к нему среди ночи — только рад будет. Вот Ярцев и прикрывался этим. Ну а однажды вышла накладка. Ярцев, как всегда, пришёл перед самым рассветом, сказал, что просидел над книгами у Воловика. А вечером позвонил сам старик. Я была дома одна, взяла трубку. Воловик обиженно спросил, почему Ярцев не заходит к нему, ведь обещанный материал уже поджидает его бог знает сколько времени. Я стала оправдываться, несла какую-то чушь, а у самой все внутри клокотало. Можете представить себе моё состояние?

— Могу, — кивнул Жур, хотя в положении обманутого супруга быть ему не приходилось.

— Положила я трубку и разревелась как белуга! — продолжала откровенничать Ярцева. — Поняла окончательно, что Ярцев все время обманывал меня самым наглым образом. Ну а вывод напрашивался один: он завёл себе женщину! Но, господи, как же я ошибалась!

— Да что вы? — удивился столь неожиданному повороту капитан.

— В том-то и дело! Оказывается, Ярцев дни и ночи проводил за картами!

— Елена смотрела на Жура округлившимися глазами. — И не в какого-нибудь «дурачка»! Там выигрывались и проигрывались большие деньги!

— Где — там? — поинтересовался капитан.

— Да в отцовской квартире на улице Свободы! Прямо казино подпольное устроил Ярцев!

«Так ведь это же в том самом доме, где жил генерал Копылов! — вспомнил разговор с Воеводиным Виктор Павлович. — Ну и ловкач этот Ярцев. Организовать притон картёжников этажом ниже начальника облуправления милиции. Ни у кого даже не возникнет подозрения!»

— Кто именно принимал участие в игре? — спросил Жур.

— Вот этого сказать не могу. — Уловив, видимо, недоверие в глазах капитана, она прижала руки к груди. — Честное слово!

Виктора Павловича и впрямь поражали наивность и неосведомлённость молодой женщины.

«Наверное, так любила муженька, что слепо верила каждому его слову», — подумал Жур.

— Что Ярцев обожает карты, я знала, — продолжала Елена. — Более того, даже помогала ему… — Она смутилась, запнулась.

— В чем?

— Ну, выигрывать.

— И каким же образом?

— У нас здесь, — показала вокруг себя хозяйка, — собирались иногда друзья Ярцева, расписывали пульку. Преферанс то есть… Так, по маленькой. Ну а Ярцев страсть как не любил проигрывать! Понимаете, у него было страшное самомнение! Прямо-таки гипертрофированное преувеличение своей личности! Везде, всегда и во всем он должен был быть только первым! Вы не представляете, что творилось на следующий день в доме, если накануне он проигрывал! Сущий ад! И всю злость вымещал на мне… Вот и пришлось согласиться на обман.

— Ну а как же вы обманывали? — спросил Виктор Павлович. Это очень даже заинтересовало его.

— Довольно просто. Во время игры я подавала чай, кофе, бутерброды… Одним словом, все время вертелась в комнате и заглядывала партнёрам Ярцева в карты. Потом выходила на кухню и сообщала ему через миниатюрный передатчик.

— Какой? — встрепенулся Жур.

Елена встала, порылась в «стенке» и положила перед капитаном небольшое передающее устройство с микрофоном и антенной, наподобие тех, что имеют милиционеры, и очки в тяжёлой оправе.

— Это передатчик, а это, — показала она на очки, — приёмник. Никто и не подумает: очки и очки. Изготовил Ярцеву эту штуку один наш знакомый.

— Кто именно?

Молодая женщина замялась, и капитан повторил вопрос.

— Вы не подумайте, Федя не знал, для чего все это нужно.

— Какой Федя?

— Гриднев, — призналась наконец Елена. — У него поистине золотые руки…

— Федор Гриднев?! Тот самый? — вырвалось у капитана, который не смог справиться с волнением. — Что женился на Сторожук?

— Да, — кивнула Елена. — Федя — инженер-электронщик. Знаете, что он подарил Орысе при первом знакомстве? Миниатюрный цветной телевизор собственного изготовления. Вот такой! — Елена показала Журу пачку сигарет.

— И много удавалось вам выигрывать при помощи устройства, сделанного Гридневым? — спросил капитан.

— Да ерунду, — отмахнулась Ярцева. — Десять, от силы пятнадцать рублей.

— Все равно обман, — заметил Жур.

— Некрасиво, конечно, — согласилась Ярцева. — Но на что только не пойдёшь ради спокойствия в доме!

Она неслушающимися пальцами достала из пачки очередную сигарету, лицо её стало злым, а взгляд колючим.

— Как-то я узнаю, что у нас в Средневолжске есть человек, который привозит из Москвы и продаёт видеоаппаратуру и кассеты с порнографическими фильмами. И у себя дома он тоже крутит порно, разумеется за деньги. А самое страшное, развращает этими фильмами девчонок, соблазняет, делает проститутками и подсовывает старикам. Да, да, совсем молоденьких, по пятнадцать-шестнадцать лет! Говорили, у него даже такса была — от ста до ста пятидесяти рублей. И что же вдруг выясняется? Тот грязный человек — мой бывший муж! Все твердят: о покойном нельзя говорить плохо. Ерунда! Правда есть правда!

Елена наговорила про Глеба ещё столько страстей, что Виктор Павлович несколько усомнился в правдивости её слов. А вдруг оговорила его от обиды? Когда он попытался выяснить взаимоотношения Ярцевой со Скворцовым-Шанявским, а также с кем он общался в Средневолжске и в Москве, откровенность Елены сразу же куда-то улетучилась, она лишь твердила: «ничего не знаю», «не слышала», «не в курсе».

В конце допроса Жур показал Ярцевой снимок аппаратуры, обнаруженной на теле покойного Глеба. Елена сказала, что не видела у мужа ничего подобного.

На этом они и расстались.

Весь остаток дня Журу не давали покоя показания Ярцевой в отношении Гриднева.

«Что, если этот инженер-электронщик был сообщником Глеба Ярцева по облапошиванию лохов?» — размышлял капитан.

У него появилась идея, которую нужно было срочно проверить.

На следующее утро Жур позвонил на работу Гридневу, но там сообщили, что на сегодня он взял отгул.

«Ну что же, это даже лучше, — подумал Виктор Павлович. — Поговорим дома».

Правда, ему очень не хотелось встречаться с Орестой Сторожук, но Жур вспомнил, что обычно часам к одиннадцати она идёт к детскому садику в надежде пообщаться с сынишкой. Он решил навестить Гриднева именно в этот промежуток времени. А пока можно было допросить мать Глеба.

Капитан позвонил ей, и Калерия Изотовна согласилась встретиться. Жила она у старшего сына Родиона в отдалённом микрорайоне. Виктор Павлович немного опоздал. Когда он приехал, Калерия Изотовна вывозила из квартиры детскую коляску с грудным ребёнком. Она хотела отменить гуляние, но капитан сказал, что они могут побеседовать и на свежем воздухе. Он помог спустить коляску на лифте и вынести во двор.

— Внук? — поинтересовался Жур.

— Внучка, — с нежностью ответила бабушка.

На Калерии Изотовне была старомодная беличья шуба и такая же шапка, повязанная сверху чёрным платком.

«Траур соблюдает, — отметил про себя Виктор Павлович. — По младшему сыну. А я со своими вопросами… Может, лучше было бы встретиться с Родионом? Все-таки мужик».

Но отступать было уже поздно.

Вопреки опасениям капитана Калерия Изотовна говорила о Глебе довольно спокойно и даже сохранила способность оценивать его критически.

— Может, я прошляпила что-то в воспитании? С отцом Глеба мне жилось ой как несладко! Когда крепилась, а когда и силушек не хватало. Ходила как в воду опущенная, ревела прямо при детях. А то и срывала на них свои обиды. Глеб рос особенно впечатлительным. Не могло все это не отложиться. Вот он и ожесточился, видимо. Отсюда неверие в добро, цинизм. Взять хотя бы то, как Глеб поступил с мачехой, — продолжала Калерия Изотовна. — Даже я, человек, который, кажется, должен был бы ненавидеть Злату, и то жалела её до слез. Ведь, по существу, последние годы она была для Глеба матерью. Вы знаете, что он ушёл жить к ним?

— Знаю, — подтвердил капитан.

— Глеб у неё всегда был чистенький, наглаженный, ухоженный, прямо весь сиял! И что же? Когда Злата осталась, как говорится, у разбитого корыта, Глеб отплатил ей чёрной неблагодарностью. Видите ли, в посёлке Злата с Семёном Матвеевичем заняли дом, предназначенный для яслей. Кому это понравится? Люди осуждали их. Можете представить, каково ей было остаться одной среди них! Злата умоляла Глеба помочь ей как-нибудь перебраться в город, но он даже пальцем не пошевелил. Да ещё востребовал с неё какой-то карточный долг за отца, — сокрушалась Калерия Изотовна.

Они неспешно прогуливались по тихому двору, ребёночек не беспокоил — мирно спал в своей колыбельке.

— От всех этих переживаний у бедной Златы на нервной почве отнялись ноги, — продолжала Ярцева-старшая. — Уж я гнала в Ольховку Глеба, гнала! Поезжай, говорю, помоги! Куда там! Ни разу не съездил! Спасибо, Родион иногда выбирает время, навещает её. Душевный! Не в пример Глебу.

Виктор Павлович спросил, какие взаимоотношения были у братьев.

— В детстве — водой не разольёшь, а потом стали отдаляться друг от друга. Перед смертью же Глеба и вовсе разошлись окончательно. Я виновата…

— Калерия Изотовна тяжело вздохнула и замолчала.

— Чем же? — поинтересовался Жур.

— Вы квартиру нашу не видели, — показала она на свои окна. — Одно название, что трехкомнатная. Комнатки — клетушки! Всего тридцать два квадратных метра. И это на семь человек! Ну а когда Глеб остался один, я предложила ему поменяться квартирами. Он отказал. Родион узнал, разозлился, говорит: пусть подавится своими хоромами! Строго-настрого предупредил меня, чтобы больше не унижалась. Сказал: считай, что у тебя нет сына, а у меня — брата! Да, так и сказал. А когда узнал, что Глеб утонул, ни слова не говоря снял со сберкнижки деньги, что копил на машину, и полетел в Южноморск, за телом нашего младшего. И похоронили честь по чести. Правда, кое-кто ехидничал: какие, мол, это расходы по сравнению с тем, что достанется нам после Глеба. А вы знаете, что заявил мне Родион? Из тех денег нам не нужно ни копейки! Грязные они, мама! А я уж знаю: если старший сын сказал, то ни за что не отступится от своих слов.

— Калерия Изотовна, — спросил капитан, — чем объяснил Глеб свой отказ поменяться квартирами?

— Якобы решил перебраться в Москву и уже обмен нашёл.

Виктор Павлович осторожно прощупал, ведала ли Калерия Изотовна, какими неблаговидными делами занимался её младший сын? Она кое о чем догадывалась, но толком ничего не знала. Как и людей, с кем был связан Глеб.

Проснулся младенец, и Ярцева поспешила домой менять пелёнки. Виктор Павлович помог доставить коляску к дверям квартиры и попрощался: была самая пора ехать к Гридневу.

Когда Виктор Павлович подходил к знакомому одноэтажному дому барачного типа, в душе всколыхнулась горечь перенесённой недавно незаслуженной обиды.

Несмотря на то что был день, в окне Гриднева горел зеленоватый неоновый свет. Открыл капитану сам инженер. Большеротый, коренастый, в старых потёртых брюках и майке, он вопросительно уставился на пришедшего.

— Жур, — представился Виктор Павлович.

Хозяин смутился, предложил зайти, заметался по комнате в поисках рубашки, которую поначалу надел наизнанку.

«Слава богу, Орыси и впрямь нет», — подумал в это время капитан, оглядывая комнату.

Теперь она напоминала мастерскую. Стол, в прежние посещения Жура покрытый скатертью, был превращён в верстак. На нем лежали всевозможные инструменты, какие-то детали, провода, были привинчены тиски и небольшой станочек. Над столом горела лампа дневного света.

— Садитесь… Прошу, пожалуйста… — все ещё суетился Гриднев.

Он старался не смотреть в глаза Журу.

Виктор Павлович устроился на предложенном стуле, а хозяин — на табуретке.

— А где Ореста Митрофановна? — поинтересовался оперуполномоченный уголовного розыска.

— К сожалению, будет не раньше чем часа через два, — поспешно ответил инженер. — И если вы к ней…

— Нет-нет, — перебил капитан, радуясь, что избежит-таки встречи со Сторожук. — Я к вам.

— Да, да, понимаю! — нервно заёрзал на табурете хозяин. — Я перед вами страшно виноват! Но, честное слово, Виктор Павлович, я… я…

Гриднев хотел ещё что-то сказать, но, видимо, от сильного волнения не нашёл подходящих слов.

— Ладно, что уж, — отмахнулся капитан, которому неприятно было возвращение к прошлой истории.

Но Гриднева, вероятно, мучили угрызения совести, и он, заикаясь и волнуясь, поведал Журу о том, как познакомился с Орысей на прошедший Новый год у Ярцевых и влюбился в неё без памяти. Он забрасывал её письмами в Трускавец, в которых умолял Оресту выйти за него замуж, но она ни разу даже не удосужилась ответить. Потом он узнал, что предмет его страсти перебрался из Прикарпатья в Москву. След затерялся. Гриднев уже отчаялся когда-нибудь увидеть Орысю, но вдруг однажды, в начале ноября, встретил в Средневолжске возле детского садика, куда ходит сынишка Сторожук Дима. Ореста, конечно, сразу узнала инженера. Разговорились. Оказывается, она только что с поезда, остановиться негде, Гриднев тут же предложил ей свою комнату, которую дали ему на предприятии буквально неделю назад. И, о чудо, Орыся приняла его предложение! Однако ещё большим чудом, в которое Федор не может до конца поверить до сих пор, было её согласие стать его женой.

— Вы, как мужчина, должны понять! — с горячностью оправдывался инженер. — Я совершенно не отдавал себе отчёта, когда увидел избитую Орысю… Попадись мне в тот момент, кто её так, задушил бы собственными руками! — Он показал кисти с растопыренными сильными пальцами.

— Вы думаете, Роговой отвязался от Оресты окончательно? — спросил Жур, переводя разговор в нужное русло. — Она не говорила, не появлялся ли он в эти дни?

— Пусть только появится! — грозно произнёс электронщик. — А ей наказал, чтобы сразу же сообщила мне! И вообще, предупредил Орысю, чтобы не ходила одна по улицам и никого не пускала в дом. Сегодня уговорила отпустить её в детсад, по Димке соскучилась. — Он вздохнул. — Не мог отказать…

Гриднев посетовал на то, что бывший муж Сторожук не хочет отдать ей сына. Инженер пытался побеседовать с отцом Димки, но тот даже слушать не пожелал об этом.

— Я бы обеспечил семью, — заверил Гриднев. — И ещё как! Заказов — не успеваю справляться! — Он кивнул на заваленный верстак.

— Каких заказов? — спросил капитан.

— Я ведь помимо основной работы вступил в кооператив, — пояснил инженер. — «Комфорт» называется, может, слышали?

— Нет.

— В «Вечернем Средневолжске» все время даём объявление.

— И чем занимается ваш «Комфорт»?

— Само название говорит — чем, — ответил Гриднев. — Например, делаем автоответчики, или, как ещё говорят, электронные секретари. Обыкновенный магнитофон с соответствующим устройством. В ваше отсутствие отвечает на телефонные звонки и записывает, что хотят вам сообщить.

— Знаю, — кивнул Виктор Павлович. — Видел такую штуку у одного знакомого.

— Ну, ещё электроплиты и стиральные машины с заданной программой, замки на входных дверях, открывающиеся только на голос хозяина, дистанционное управление к телевизорам… Словом, внедряем в быт последние достижения электроники.

— Но ведь все это выпускает промышленность, — заметил Жур.

— Увы, пока только в единичных экземплярах, для выставок, — усмехнулся Гриднев. — А в каком магазине вы увидите на прилавке вот это? — Он взял со своего импровизированного верстака какой-то незаконченный прибор и показал Виктору Павловичу. — Что напоминает?

— Обыкновенная телефонная трубка, — ответил капитан.

— Да, телефонная трубка, но не обыкновенная! Действует в радиусе двух километров от аппарата. Так что можете гулять с ней в кармане, возиться в саду, пойти в магазин — телефонный звонок не провороните.

Гриднев по-прежнему избегал взгляда капитана.

«Все ещё чувствует себя виноватым? — думал Жур. — Или же считает, как японцы, что смотреть в глаза собеседнику невежливо?»

— Удобно, не правда ли? — Инженер положил прибор на место.

— Ещё бы, — согласился капитан.

— Если желаете заиметь, можете сделать заказ в «Комфорте», — улыбнулся электронщик.

— А Глеб Ярцев заказывал вам различные устройства тоже через кооператив? — неожиданно спросил Жур.

— Нет, — спокойно ответил Гриднев. — «Комфорт» действует всего полтора месяца. — И поинтересовался, в свою очередь: — Какие именно устройства вы имеете в виду?

— Хотя бы радиопередатчик и приёмник к нему в виде очков. Помните?

— Разумеется.

— А для чего это предназначалось, вам известно? — продолжал расспрашивать капитан, удивляясь невозмутимости инженера.

— Конечно, Глеб был заядлый картёжник, но очень не любил проигрывать…

И Гриднев поведал Виктору Павловичу историю, которую капитан уже слышал от Елены Ярцевой.

— Честно говоря, — продолжал Гриднев, — я не мог понять Глеба. Вроде бы интеллигентный человек, будущий учёный — и так увлекаться картами!.. Я так и сказал ему. А Глеб привёл слова Пушкина: мол, страсть к игре есть самая сильная из страстей! Короче, я посоветовал Глебу лечиться. Он засмеялся, говорит, от этого не лечат. Тогда я показал ему заметку в журнале о том, что в Америке такую клинику открыли, и в первый же год в неё поступило двести пациентов. Из тех, кто не может жить без рулетки, карт и прочих азартных игр. Причём сто восемьдесят человек избавились от этого полностью!

— Ну а для чего вы сами потакали его увлечению? — спросил Жур. — Сделали даже шулерское приспособление…

— Так уж и шулерское, — смутился инженер. — Просто думаю: пусть потешит самолюбие.

— Не только самолюбие, — усмехнулся капитан. — Но и свой карман.

— Как? — испуганно посмотрел на Жура Гриднев.

Виктор Павлович дал ему ознакомиться с показаниями Елены.

— Ну, Глеб! Ну, лицемер! — возмутился электронщик. — Так надуть меня! Да и Ленка хороша! А я верил! Даже в мыслях не было!

— Но ведь вы делали для Глеба и другие приспособления, — заметил Жур.

— Да. Например, смастерил ему вот такую штуку, — Гриднев показал на незаконченную телефонную трубку. — И дома у них немало моих приспособлений. Бар, который открывается от голоса, защитная сигнализация, если будут лезть воры. Это по просьбе Елены, после того как у неё увели бабкин гарнитур. Вы знаете об этой истории?

— Знаю, — кивнул Жур. — Ещё что вы для Ярцева сделали?

— Планы были грандиозные! — Гриднев вскочил, поставил табурет к «стенке», достал с самого верха искусно выполненный макет какого-то здания и водрузил на стол. — Вместе с Глебом сочинили…

— Что это?

— Загородная вилла, — ответил инженер. — Глеб мечтал отгрохать где-нибудь на берегу подмосковного водохранилища… Дом из двадцать первого века! Сплошная электроника!..

— Он что, разбирался в ней?

— Ни в зуб ногой! — замотал головой Гриднев. — Толкал идеи. Ну а воплощение было за мной.

«Пора!» — решил оперуполномоченный уголовного розыска и предъявил инженеру фотографию устройства, что было на теле покойного аспиранта.

Его уже исследовали в Институте судебных экспертиз, однако для чего оно было сделано каким-то кустарём, эксперты ответить не смогли. Чикуров делал запрос даже в КГБ, откуда ответили, что на шпионское оборудование сия аппаратура не похожа.

— Знакомо? — спросил капитан.

— Моя работа! — не без гордости ответил Гриднев.

— По заказу Ярцева?

— Последнее, что просил Глеб сделать, — со вздохом ответил инженер.

— Объясните, пожалуйста, что представляет собой эта аппаратура? — попросил Жур. — Для чего применялась?

Гриднев придвинул к себе снимок.

— Собственно говоря, это не что иное, как ультрафиолетовый излучатель.

— Подробнее, пожалуйста, — сказал Жур.

— Хорошо… Вот видите пояс с кармашками? Это блок питания. Состоит из двухсот двадцати элементов типа триста шестнадцать УРАН. Элементы соединены последовательно и дают анодное напряжение в триста вольт. Пояс надевался прямо на тело. От блока питания идёт соединительный кабель. Он кончается разъёмом, — водил по снимку пальцем Гриднев. — Посредством вилки соединяется с этой коробочкой, внутри которой смонтирован однополупериодный выпрямитель. Я толково объясняю?

— Вполне. Продолжайте.

— От выпрямителя идёт ещё один многожильный провод, но уже к выключателю. Выключатель помещался в левом кармане брюк. От него под рубашкой проходил третий, последний кабель. Он соединялся с самым главным устройством, смонтированным на латунной пластинке, которая была зашита внутри манжеты правого рукава. Устройство это — ламповый высокочастотный генератор, на конце которого находится ВЧ-контур. А внутри контура помещена ультрафиолетовая безэлектродная лампа в светонепроницаемом футляре из чёрной бумаги. На выходе футляра находился светофильтр… Вот и все!

— Принцип действия? — спросил капитан, который не хотел пока лезть во все тонкости.

— Если включить прибор и направить ультрафиолетовое излучение из той лампочки на определённое вещество, то оно будет люминесцировать под светофильтром зелёным светом, — ответил инженер. — Например, вы можете пометить этим веществом какой-нибудь предмет. При обычном свете метка не видна! Но стоит направить излучение этой лампы в рукаве рубашки — и вы увидите метку, а окружающие нет.

— Насколько я понял, устройство должно быть спрятано под одеждой, так?

— уточнил Виктор Павлович.

— Разумеется, — усмехнулся Гриднев. — В этом вся и хитрость!

— Ну а для чего оно понадобилось Глебу Ярцеву?

— Фокусы всякие показывать! Понимаете, у нас был на гастролях Юрий Горный. Он умеет отгадывать мысли, находить спрятанные кем-нибудь из публики предметы и так далее, — рассказывал электронщик. — Глеб побывал на его выступлении, прибежал ко мне и предложил идею этого устройства. В общих чертах, конечно. Для карточных фокусов. Изюминка состояла в том, чтобы работать одному, без напарника. Я просидел ночь, и наутро схема была уже готова. Бери детали, паяльник и монтируй! Работы дня на три-четыре, не больше. Но Глеб сказал, что надо успеть до его отъезда в Южноморск, то есть послезавтра… Ладно, говорю, постараюсь, но только для надёжности нужен драгметалл на контакты. Их здесь очень много: и тут, и тут, и здесь… — тыкал пальцем в снимок Гриднев.

— Какой именно драгметалл? — поинтересовался Жур.

— Серебро, — ответил инженер. — А золото — ещё лучше! Глеб, не долго думая, достал из кармана золотой браслет. Хватит, спрашивает, на контакты? Я говорю: с маковкой! Ну а оставшееся золотишко и камешек, говорит он, оставь себе. Ну, как бы плата за работу… Я, естественно, запротестовал: зачем мне лишнее? Не хапуга ведь какой-нибудь! Глеб смеётся: потом, говорит, сочтёмся! Сколько раз, мол, ты старался для меня бесплатно. И верно, было такое. Короче, выложился я полностью. За двое суток дай бог если на пару часов прикорнул. В Южноморск Глеб улетел с этой штуковиной… Расставались на месяц, а вышло — навсегда.

Гриднев тяжело вздохнул.

«Неужели он на самом деле такой наивный человек? — думал Виктор Павлович, глядя на загрустившего инженера. — Или морочит мне мозги?»

Жур был почти уверен, что при помощи этого устройства Ярцев выкачал, наверное, немало денег у партнёров по стосу и деберцу.

— Ну а браслет остался у меня на память, — печально произнёс Гриднев.

— А контакты как же? — полюбопытствовал капитан.

— У меня не поднялась рука на эту красоту! — Гриднев снова вскочил, открыл один из ящиков «стенки» и стал копаться в нем. — Работа — загляденье! По-моему, старинная. А на контакты я пустил парочку золотых дисков, которые мама берегла для зубных коронок. Вы бы знали, как обрадовалась Орыся, когда я подарил ей этот браслет! — Инженер счастливо улыбнулся. — Вот и думаю, а не был ли это окончательный, решающий момент, что она согласилась выйти за меня? — пошутил он.

Гриднев тщательно обследовал весь трельяж, тумбочку под телевизором, но браслета так нигде и не обнаружил.

— А может, на Орысе? — высказал предположение Жур.

— Да нет, — отмахнулся инженер. — Перед кем форсить? И вообще она его ещё никуда не надевала. Только пару раз нацепила дома для себя. Уж больно ей камень нравится. Александрит называется. Видели такой?

— Александрит? — повторил Виктор Павлович. — Вроде не приходилось…

Он вдруг подумал, что где-то слышал или читал об этом камне. Причём совсем недавно.

— При разном освещении меняет цвет, — пояснил Гриднев. При электричестве — один, на солнце — другой, в сумерках — третий. И что ещё здорово в этом браслете — чёрная эмаль. Сочетание получилось просто великолепное.

При слове «эмаль» капитан вдруг вспомнил: на браслете из похищенного у Елены Ярцевой гарнитура тоже была эмаль чёрного цвета. И александрит!

— А вы не смогли бы подробнее описать браслет? — попросил он инженера.

— Ну такой, не очень широкий… — начал было Гриднев, но тут же предложил: — А может, я нарисую? Привычней как-то.

— Ещё лучше, — кивнул Виктор Павлович.

Инженер отыскал среди деталей на верстаке блокнот, авторучку и быстрыми уверенными движениями сделал набросок украшения. Причём в нескольких ракурсах. Словно чертёж, готовый для исполнения. И сопроводил толковыми лаконичными надписями, где камень, где застёжка, где эмаль.

«Удивительно смахивает на тот, Леночки Ярцевой!» — отметил про себя Жур.

Теперь уже было не до личных обид, ему очень захотелось встретиться со Сторожук и глянуть на браслет.

— Я прихвачу с вашего разрешения? — показал на рисунок в блокноте капитан.

— Ради бога! — Гриднев вырвал листок и протянул капитану. — А что это он вас так заинтересовал?

— Проверить надо… — неопределённо ответил Виктор Павлович, пряча чертёж.

Мимо окна промелькнула знакомая женская фигура. Заметил Оресту и Гриднев.

— Странно, — сказал он. — Что-то рановато возвратилась.

А в коридоре уже слышались её шаги. Потом дверь стремительно распахнулась.

— Представляешь, Димка заболел! — расстроенно выпалила с порога Сторожук и осеклась, увидев капитана.

— А у нас вот Виктор Павлович, — смущённо сказал Гриднев.

— Здравствуйте, — выдавила из себя Ореста.

— Здравствуйте, — ответил капитан.

Молодая женщина топталась на месте, не зная, как вести себя дальше. Выручил Гриднев. Он подскочил к ней, помог снять шубу, расспрашивая, что с сынишкой.

— ОРЗ, — ответила Сторожук. — Отец звонил в садик, что Дима слёг с высокой температурой.

Поохав и посочувствовав, Федор спросил:

— А куда ты положила браслет?

— Какой? — в свою очередь задала вопрос Ореста, и Жур уловил в её голосе испуг.

— Господи, как будто у тебя их десять, — проворчал Гриднев. — Который я тебе подарил, с александритом.

— Ну да, с александритом, — словно эхо повторила Сторожук. — Не помню где…

И она принялась искать браслет там же, где и хозяин квартиры. Успех был одинаков. Сторожук даже зачем-то обшарила сумку, с которой ходила в детский сад.

«Тут что-то не то», — решил оперуполномоченный уголовного розыска, наблюдая за её лихорадочными усилиями. В действиях женщины легко улавливалось смятение и неестественность.

— Простите, Федор, — обратился Жур к Гридневу, — мне нужно кое-что спросить у Оресты Митрофановны… Наедине.

— Да, да, пожалуйста! — сказал инженер, поспешно надевая пальто и шапку. — Я пока за хлебом сбегаю.

Схватив хозяйственную сумку, Гриднев вышел. Оставшись со Сторожук, Виктор Павлович некоторое время внимательно смотрел ей в глаза. Ореста не выдержала, отвела взгляд.

— Всего один вопрос, — строго сказал Жур. — Где браслет?

— У Сергея, — не поднимая головы, тихо ответила она и добавила: — У Барона.

— Когда отдали и зачем?

— В тот день, когда избил меня. Он заставил отдать все драгоценности, которые дарил ещё в Трускавце. Они лежали в шкатулке. Вместе с браслетом… Он взял и его…

Капитан оформил её показания протоколом. Вернулся Гриднев. Жур попросил инженера подъехать вместе с ним в горуправление внутренних дел.

— Для чего? — испугался электронщик.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Виктор Павлович. — Проведём опознание, и вы свободны.

Действительно, Гриднева долго не задержали. По фотографии в деле он сразу же узнал браслет, который достался ему от Ярцева, а теперь перешёл в руки Рогового-Барона.

— Ну, Виктор, ты молоток! — похвалил капитана Воеводин, когда Гриднев ушёл. — А версия-то моя подтверждается! Ясно как божий день, что Глеб имел отношение к краже драгоценностей у жены.

— Во всяком случае, знал, кто это сделал, — более сдержанно высказался Жур.

— У меня, между прочим, тоже кое-что имеется! — продолжал ликовать Воеводин. — Ознакомься.

Он дал Журу заключение судебной экспертизы, в которой говорилось, что золото, из которого сделан кулон, подаренный Ярцевой Скворцовым-Шанявским, идентично золоту перстня, оставшегося у Елены от похищенного гарнитура. Бриллианты тоже идентичны.

— Выходит, и моя версия подтвердилась, — улыбнулся Виктор Павлович. — Скворцов-Шанявский преподнёс Леночке не копию, а оригинал!

Вскрывшиеся факты были настолько важными, что Жур решил немедленно довести их до сведения Чикурова и позвонил в Москву.

Поистине это оказался день сюрпризов. Выслушав Виктора Павловича и поблагодарив за интересную информацию, Игорь Андреевич, в свою очередь, сообщил, что задержан Эрнст Бухарцев.

— В Крыму? — спросил капитан.

— Представьте себе, нет. Хотя Латынис был уверен, что бывший шофёр Скворцова-Шанявского вынырнет где-то под Симферополем… Бухарцев залетел в сети в Южноморске.

— Каким образом его взяли?

— Подробности узнаете в Москве, — пообещал Чикуров.

Чикурова разбудили шумная возня и трепыхание крыл, доносившиеся из открытой форточки. Он открыл глаза и обрадовался: в кормушке за окном жировали свиристели.

Птичью столовку повесил сам Игорь Андреевич и следил, чтобы она никогда не пустовала, насыпая туда хлебные крошки, пшено, рис и даже кусочки сала — излюбленное лакомство синиц. Наложил он и тугих замёрзших гроздей рябины — основного корма свиристелей, вертлявых, бойких птиц с трогательными хохолками, которых особенно любил. В эту зиму они ещё не появлялись в Москве. И вот пожаловали.

Покончив с завтраком и помыв посуду, Игорь Андреевич поехал на работу. В прокуратуре его уже дожидался Кичатов.

— Когда из Львова? — спросил Чикуров, обмениваясь с подполковником крепким рукопожатием.

— Поезд пришёл в пять утра, прокантовался на вокзале, — ответил Дмитрий Александрович и без лишних слов приступил к главному: — Как вам нравится сюрприз Рогового? Это же надо, под своим именем похоронить женщину!

— Откуда труп? Где достал справку о своей смерти? Кто помогал Роговому? Ведь нужно было сделать соответствующий грим, организовать захоронение? — забросал вопросами коллегу Игорь Андреевич.

— Всем этим занимаются местные товарищи, — ответил Кичатов. — Чтобы распутать клубок, придётся им попотеть.

— Ну и шляпа этот трускавецкий Костенко! — покачал головой Игорь Андреевич.

— Сейчас старается вовсю, чтобы замолить свои грехи, — улыбнулся Кичатов. — И кое-что ему удалось распутать. К примеру, окончательно прояснилась картина, почему и как был убит Сегеди. Помните? Фотограф, у которого Ореста Сторожук работала «медведем»?

— Да, да. Ну и…?

— Так вот, Сегеди был доверенным лицом Рогового-Барона и занимал довольно важное место в преступной шайке. Ведь вам известно, чем они занимались: производили фальшивые золотые кольца и сбывали их доверчивым покупателям. Металл, из которого были сделаны кольца, по удельному весу и по виду походил на золото. Они даже ухитрились ставить пробу. Между прочим, обручальные кольца, что нашли в гробу на Лычаковском кладбище, такие же, фальшивые.

— Странно, — удивился Чикуров. — Спрятать на чёрный день сберкнижки — понятно, но копеечные украшения!

— Мне это тоже не совсем ясно, — согласился с коллегой Дмитрий Александрович. — Собственно, из-за колец так трагически и кончил фотограф. Помните, я вам рассказывал историю с канадской родственницей Оресты Сторожук? Ей здешняя родня подарила кольцо, а оно оказалось фальшивым.

— Разумеется, помню.

— Купили-то его у Сегеди! И когда милиция вышла на фотографа, Роговой его убрал. Чтобы тот не раскололся, — рассказывал дальше Кичатов. — Как и предполагал Костенко, убил Сегеди действительно Пузанков, который пришёл к нему в женском обличье.

— А почему этот Пузанков имел кличку Чёрная вдова? — поинтересовался Игорь Андреевич.

— Пока не установили. Но зато стало известно, что фотограф Сегеди никогда не баловался «травкой», а сигареты с гашишем подложил ему в карман Пузанков. Чтобы сбить с толку следствие: мол, накурился наркотика и выбросился из окна сам.

— Идея Барона?

— А чья же! — хмыкнул подполковник. — Роговой исчез даже из тех мест, чтобы на него не пало ни тени подозрения. В день убийства Сегеди он кутил с Орестой Сторожук в Ужгороде.

— Опять Сторожук! — вырвалось у Игоря Андреевича.

— Да, опять. Роговой, говорят, был в неё влюблён до безумия, ревновал как Отелло! Грозил убить, если она сойдётся с другим… Когда Барон почувствовал, что милиция вот-вот прищемит ему хвост, он приказал Оресте смыться из Трускавца куда-нибудь подальше. Боялся, видимо, что через Сторожук могут выйти на него.

— Смотри-ка, все предусмотрел, — заметил Игорь Андреевич.

— Да нет, далеко не все, — возразил Кичатов. — Хотя бы то, что Ореста попадёт в сети старого ловеласа Скворцова-Шанявского.

— Они были знакомы? — спросил Чикуров. — Я имею в виду Барона и этого овощного дельца?

— До происшествия в Южноморске вроде и знать не знали друг друга, — сказал Кичатов. — А вот потом — неизвестно. Как и то, где может в настоящее время находиться Роговой.

За обсуждением этого вопроса и застал следователей майор Латынис. Ян Арнольдович приехал в Прокуратуру республики прямо из аэропорта Внуково. И первым делом поинтересовался, доставлен ли в Москву Бухарцев.

— Ещё вчера, — ответил Чикуров.

— Как же так? — подколол Латыниса Кичатов. — Ждали Бухарцева в одном месте, а он…

— Я уже докладывал Игорю Андреевичу по телефону, — сказал оперуполномоченный уголовного розыска.

— А теперь просветите, пожалуйста, его, — кивнул на коллегу Чикуров. — Я не успел ввести в курс дела.

— Знаете, Дмитрий Александрович, почему я предполагал, что Бухарцев объявится в Крыму? — начал объяснять майор. — Мародёрство под Симферополем не кончилось…

— Даже после опубликования в газетах? После судебных процессов? — удивился подполковник.

— Как это ни прискорбно, но факт, — вздохнул Латынис. — Мародёров судят, общественность возмущается, а кощунство продолжается! Представляете, ров с расстрелянными людьми взяли даже в бетон, как бы в саркофаг, но кое-кто ухитряется докапываться до останков! Роют по ночам, с фонариками, выламывают золотые коронки из праха! Самое страшное, среди мародёров немало молодых людей.

— Уму непостижимо! — возмутился Кичатов. — До какого же предела мы дошли, если стало возможно такое.

— Да, — мрачно согласился с ним Чикуров. — Дальше некуда.

И каждый молчал, думая о своём.

— Вот я и решил, — нарушил тишину Ян Арнольдович, — если Бухарцев сам добыл гарнитур Киструсовой — Сапожниковой из захоронения, то, возможно, он появится под Симферополем снова. Первая часть моего предположения подтвердилась, а вот вторая… — Он виновато улыбнулся. — Сижу я в Крыму, жду, как говорится, у моря погоды, и вдруг коллеги из Южноморска сообщают, что Бухарцева задержали возле дома Дончикова. И знаете с чем? С золотишком, добытым из могил.

— Опять из могил? — вскинул брови Кичатов.

— Опять, — подтвердил майор. — Правда, на этот раз Бухарцев грабил останки убитых фашистами мирных жителей в Белоруссии и Прибалтике. Там ведь тоже немало страшных рвов. Задержал Бухарцева наружник, дежуривший у дома Дончикова, опознал его по приметам, указанным в ориентировках, разосланных из тех республик, где говорилось о нескольких случаях мародёрства и давалось описание внешности мародёра… Нужно заметить, Бухарцева описали довольно точно…

— Значит, поехать ещё раз в Крым за добычей он побоялся? — уточнил Кичатов.

— Видимо, так, — кивнул Латынис. — Опасался, что нарвётся на засаду у захоронения под Симферополем, а попался там, где и не предполагал.

— Хорошо, — сказал Чикуров. — Теперь, Ян Арнольдович, пожалуйста, о Блинцове.

— Взят под стражу.

— Наконец-то, — вырвалось у Кичатова. — Давно пора!

— Блинцов, как я понял, до последнего не верил, что арестуют, — продолжил майор. — Когда его брали, знаете, что он заявил начальнику ОБХСС? Мол, будь это два года назад, то загремел бы за решётку сам начальник, а не он, Блинцов.

— Откуда такая самоуверенность? — усмехнулся Игорь Андреевич.

— В горисполкоме его прикрывали как только могли.

— Кто конкретно?

— Зампредседателя, — сказал оперуполномоченный уголовного розыска. — Спросите почему — отвечу. Оказывается, в своё время Блинцов построил ему особняк. Бесплатно, считай, — тот отделался лишь банкетом в честь Блинцова. Управляющий трестом, естественно, внакладе не остался: дочь его в нарушение всех законов получила квартиру. Представляете, студентка, одна, не замужем, а отхватила трехкомнатную! И это при том, что в Южноморске на получение жилья стоят в очереди по двадцать лет!

— Ну а что зампредседателя? — поинтересовался Кичатов.

— Сняли с работы, против него возбуждено уголовное дело… Нужно сказать, в отношении него и Блинцова проявил принципиальность городской прокурор.

— Измайлов крепкий мужик, — согласился подполковник. — Такого на кривой не объедешь… — И спросил, что известно Блинцову о трагедии в устье Чернушки и её участниках.

По словам Латыниса, управляющий стройтрестом знал лишь Варламова, а что произошло возле горы Верблюд в роковую ночь, ему якобы неведомо.

Латынис отправился устраиваться в гостиницу, а следователи засели за работу — нужно было основательно подготовиться к допросу Бухарцева.

Бывший шофёр Скворцова-Шанявского был высок, ладен, с вполне нормальным, даже симпатичным лицом. Джинсы-варенки, чёрный свитер под горло. И не подумаешь, что мародёр.

«Как он мог, такой молодой, здоровый, копаться по ночам в могилах, обирая покойников?» — думал Чикуров, глядя на Бухарцева.

Игорю Андреевичу никак не удавалось отделаться от чувства брезгливости, хотя он на это не имел права. Впрочем, Кичатов испытывал то же самое.

Перекрёстный допрос они провели в следственном изоляторе Бутырской тюрьмы, и начал Чикуров с того, как и когда Бухарцев познакомился со Скворцовым-Шанявским.

По словам допрашиваемого, свёл его с «профессором» Алик Еремеев. С ним Бухарцев учился в институте физкультуры и имел в чем-то схожую судьбу. Оба не закончили вуз, оба погорели. Еремеев на подпольном кружке каратэ, а Эрнст на том, что участвовал в преступной группе, которая восстанавливала автомобили иностранных марок и спекулировала ими на Кавказе. Учитывая личность парня и чистосердечное раскаяние, суд приговорил его к условному наказанию. Карьера Бухарцева как боксёра (а он был уже мастером спорта и кандидатом в сборную республики) бесславно рухнула. Его дисквалифицировали и отлучили от большого спорта раз и навсегда. Правда, Бухарцев отлично водил автомобиль, но перспектива всю жизнь крутить баранку автобуса или самосвала, а в лучшем случае — персональной «Волги» его не устраивала. Он был уже испорчен лёгкими доходами от автомобильного бизнеса.

Узнав, что приятель болтается без дела и без гроша в кармане, Еремеев предложил пойти шофёром к Скворцову-Шанявскому.

— На зарплату нынче живут одни дураки, — сказал Эрнст.

— Не волнуйся, помимо основной ставки тебе и навар будет, — пообещал Еремеев. — И хороший!

— Левачить? — усмехнулся Бухарцев. — Да если я хоть раз попадусь, тут же упекут в колонию! Не забывай, на мне висит условный срок!

— Да не бойся ты! — успокоил его Еремеев. — Левачить не придётся. Просто по совместительству будешь у Валерия Платоновича как бы телохранителем.

Бывшая надежда республиканского бокса согласился. И, честно говоря, не знал, что же было главным, а что «по совместительству». Возить Скворцова-Шанявского или оберегать его драгоценную жизнь?

Платил «профессор» из своего кармана…

— Вы знали, чем он на самом деле занимается? — спросил Чикуров.

— Сначала нет, — ответил Бухарцев. — Да и зачем было интересоваться? Работа непыльная, башли — иной директор столько не получает! Правда, ездить приходилось много. То на Юг, то на Север, то в Прибалтику. Но останавливались всегда в лучших гостиницах, харчились в самых дорогих кабаках. Престижность нужно было соблюдать… Помотался я с ним полгодика, понасмотрелся, с кем встречается, понаслушался, о чем говорит с людьми, вот тогда и смекнул что к чему.

И Бухарцев рассказал о том, что уже было известно следствию, — о фруктово-овощном бизнесе Скворцова-Шанявского. Сам же Эрнст, по его утверждению, к этому делу никакого отношения не имел.

— Для чего вы возили своего шефа в декабре прошлого года в Средневолжск? — задал вопрос Кичатов.

— Там у Валерия Платоновича был знакомый, — ответил Бухарцев. — Заправлял в областном агропроме. Он поставлял моему патрону ценную информацию, ну и по возможности помогал чем мог.

— За деньги или просто так, по дружбе? — поинтересовался Дмитрий Александрович.

— За просто так теперь и прыщ не вскочит! — усмехнулся Бухарцев и, как бы упреждая уточняющие вопросы, сказал: — А вот как они там договаривались с Валерием Платоновичем, о чем, ей-богу не знаю! Без меня было…

— А где вы проводили время, когда Скворцов-Шанявский занимался своими делишками? — словно бы невзначай поинтересовался Чикуров.

— Да где придётся. Или в номере ждёшь, когда позовёт, или же, если шеф предупредит, что не понадоблюсь до такого-то времени, — махнёшь в кино…

— Ну а двадцать пятого декабря? — спросил Кичатов. — Вечером, когда Скворцов-Шанявский ужинал в ресторане «Россия» с тем агропромовским начальником?

— Двадцать пятого, двадцать пятого… — Эрнст наморщил лоб.

— Могу уточнить, — добавил Чикуров. — От шести тридцати до начала десятого вечера.

— Так когда это было! Год, считай! — Бухарцев отвёл глаза и пробормотал: — Не помню.

— Вспомните, пожалуйста, получше, — попросил Игорь Андреевич.

— Да, да, — более категорично, чем руководитель следственно-оперативной группы, потребовал Кичатов. — Как вы очутились в квартире Глеба Ярцева на Большой Бурлацкой улице, где похитили драгоценности его жены?

— Я? — растерялся Бухарцев.

— Вы, вы, — подтвердил подполковник. — Больше некому. У Скворцова-Шанявского — алиби, у Глеба — тоже…

Чикуров несколько удивился напору Дмитрия Александровича: они договаривались по-другому. Но возможно, Кичатов лучше почувствовал обстановку и состояние Бухарцева, вот и гонит лошадей?

— Кто вам дал ключ от квартиры? — наседал Кичатов.

И вдруг совершенно неожиданно для Игоря Андреевича (впрочем, для Кичатова тоже) допрашиваемый признался:

— Ключ мне дал сам Ярцев. — И видимо, боясь, что ему не поверят, затараторил: — Честное слово! Утром дал! Специально приехал за мной в гостиницу. Подвёз на своей «Ладе» к их дому, показал подъезд, этаж…

— Постойте, — жестом остановил его Чикуров. — Вы что же, хотите сказать, что Ярцев попросил вас обворовать себя?

— Господи, почему же обворовать! — покрываясь от волнения красными пятнами, воскликнул Бухарцев. — Какой это грабёж, если хозяин лично просит зайти к нему в хату ровно в семь пятнадцать вечера, взять из трельяжа кое-какие золотые цацки и отдать их в его собственные руки?

— Но ведь цацки, как вы выразились, принадлежали не Глебу, а Елене, — заметил Дмитрий Александрович.

— Муж и жена — одна сатана! — отпарировал Эрнст. — Если они расписаны, конечно. А Ярцев мне даже штамп в паспорте показал.

— Поднялись вы, значит, к ним в квартиру, — продолжал допрос Чикуров,

— взяли из футляра гарнитур…

— Точно, — кивнул Бухарцев. — На футляре ещё буковки золотые «Л.Г.»… Только не все было на месте, колечко отсутствовало. Оказывается, Ленка нацепила. Это мне потом Ярцев объяснил… А я взял серёжки, кулон и браслет.

— Тут зазвонил телефон, — подсказал Кичатов.

— И это правильно, — подтвердил Бухарцев. — Баба какая-то Ленку спрашивала. Ну, я сказал, что они на концерте Антонова. Вот и все… Я поехал в гостиницу.

— Как вы добирались к Ярцевым?

— Один хмырь подкинул, частник. Обратно, в гостиницу, — таким же макаром.

— Так сказать, соблюдали конспирацию, — бросил Чикуров.

— А как же! — не поняв сразу подвоха, откликнулся Бухарцев, но тут же спохватился: — При чем здесь конспирация? Меня так Глеб научил!

— Послушайте, Бухарцев, неужели вы такой наивный человек? — покачал головой Игорь Андреевич. — Ведь это было обыкновенное воровство!

— Какой я вор? — перебил подследственный. — Сами подумайте, взял бы вор трубку, если бы кто-то позвонил во время кражи?

— Ещё похлеще поступают, — сказал Кичатов. — Вы похититель, в этом сомнений нет. Чем бы это ни оправдывали.

Бухарцев в сердцах хлопнул себя по коленям:

— Вот дурак! Набитый дурак! Не хотел же, патрон уговорил!

Он сплюнул и выругался.

— А зачем это им надо было? — спросил Чикуров.

— Валерий Платонович раздел Глеба как последнего лоха!

— В карты, что ли? — уточнил Игорь Андреевич.

— Ну да! В стос играли на квартире у отца Ярцева.

— Сколько же Ярцев проиграл? — спросил Чикуров.

— Насколько я помню, около тридцати тысяч. Вот он и придумал такую комбинацию — расплатиться драгоценностями жены.

— Расплатился?

— С лихвой! Оказывается, я тогда даже лишнее прихватил, — усмехнулся бывший телохранитель «профессора». — Когда шеф показал драгоценности ювелиру, тот оценил их в сорок с чем-то тысяч. Ну, Валерий Платонович и вернул Ярцеву браслет. Как бы сдачу…

«Вот, значит, откуда у Глеба один из предметов гарнитура, очутившийся потом у Гриднева», — подумал Чикуров.

Вероятно, это же пришло в голову и Кичатову, потому что он посмотрел на коллегу многозначительным взглядом.

— А вы сами что имели от этой сделки? — спросил Игорь Андреевич.

— Подумаешь, посидели вечер в кабаке! — зло ответил Бухарцев. — И все!

Игорь Андреевич внимательно посмотрел ему в глаза, потом на руки. Бухарцев вроде говорил правду.

Среди предъявленных для опознания фотографий различных драгоценностей Эрнст безошибочно указал на кулон, браслет и серьги, которые он взял в тот декабрьский вечер в квартире Ярцевых.

— Когда вы расстались со Скворцовым-Шанявским? — продолжил допрос Чикуров. — Я имею в виду, перестали быть его шефом и телохранителем?

— В июне.

— Почему?

— Почему, — повторил с усмешкой подследственный. — Недаром говорят: седина в голову, а бес в ребро. Валерий Платонович весной лечился в Трускавце, ну а когда вернулся, привёз с собой Сторожук. Воспылал, видите ли, любовью… Что ему стукнуло в голову, не знаю, но вдруг приревновал меня к ней страшно. Главное, без всякого повода! И уволил, что называется, без выходного пособия. Да я и сам поскорее отвалил от него: могли так отделать, что на всю жизнь остался бы инвалидом, а то и вовсе отправить на тот свет.

— Как же так? — удивился Кичатов. — Вы боксёр, мастер спорта…

— На ринге уложу кого угодно. И в честной драке. Но ведь среди таких тузов, как Скворцов-Шанявский, честного человека встретишь не чаще, чем жирафа в Арктике.

— Туз — в смысле делец? — уточнил Игорь Андреевич.

— Нет, — мотнул головой Эрнст, — в смысле карточный шулер… За вечер он может спустить или выиграть столько, сколько вам не заработать за пять жизней! И когда нужно расправиться с кем-нибудь, мой бывший патрон запросто найдёт лихих мальчиков… Одурманят тебя из газового пистолета, бросят под электричку — и поминай как звали!

Игорь Андреевич вспомнил допрос Астахова — тот тоже говорил о нравах, царящих среди картёжников. Впрочем, Чикуров и сам немало слышал от своих коллег, расследовавших подобные дела, и знал, что допрашиваемый не врёт. Ещё он подумал: если Бухарцев упоминает «профессора» в настоящем времени, то, выходит, не знает, что Скворцов-Шанявский погиб.

— После того как ушли от Скворцова-Шанявского, куда же вы подались? — задал вопрос Кичатов.

— Пошёл сначала к геологам, — ответил Эрнст. — Думал, оценят мой талант, озолотят. Я ведь могу находить воду, металлы разные. В старое время нас называли рудознатцами… А меня надули.

И Бухарцев поведал следователям историю о том, как он помог найти богатое рудное месторождение, а все лавры его открывателей присвоило себе начальство геологической партии.

— Потом переметнулся к археологам, но и они оказались жлобами, — со вздохом продолжал Бухарцев. — Ведь эти кроты копают наугад. Будет находка или нет — бабушка надвое сказала. А я навёл их на древнее захоронение. При помощи, естественно, моего дара. Сенсация была! Из Москвы прилетел член-корреспондент, все тряс от восторга бородой, старый козёл. «Находка века, находка века!» — передразнил он кого-то и замолчал.

— И что дальше? — поторопил его Чикуров.

— Выперли меня, — хмуро произнёс допрашиваемый. — Тот самый членкор…

— Тоже не захотел делить славу?

— Да нет, пришили мне, будто я спёр нефритового божка.

— Кого-кого? — переспросил Кичатов.

— Ну, вот такую фигурку, — Эрнст показал размер пальцами, — не больше спичечного коробка, из нефрита. Это камень такой поделочный.

— Действительно не брали? — внимательно посмотрел ему в глаза Игорь Андреевич.

Подследственный не выдержал этого взгляда, потупился и негромко ответил:

— А на кой он мне?

«Ой, опять воротит физиономию, — подумал Игорь Андреевич. — Никак врёт?»

— Откуда у вас такие способности — чувствовать в земле металлы и воду?

— задал очередной вопрос Кичатов. — Это что, врождённое?

— Да как вам сказать, — встрепенулся Бухарцев оттого, что следователи не настаивают отвечать на щекотливый вопрос. — И от природы малость, и от бати. Он приучал меня к этому сызмальства. А потом, приспособления разные существуют… Эх, жаль, отобрали у меня при аресте мою рамку, я бы продемонстрировал.

— А что представляет из себя рамка? — поинтересовался Чикуров.

С описью изъятых у Бухарцева вещей следователи были знакомы.

— Ну, такая, наподобие авторучки, — пояснил допрашиваемый.

Действительно, в описи такой предмет упоминался.

— Как она действует? — спросил Игорь Андреевич.

— Понимаете, головная часть рамки на шарнире, и, если в земле находится, к примеру, золото, она сама указывает, что тут находится металл.

— Кто её вам сделал?

— Да никто. Сам. Штука простая, никаких премудростей, — ответил Бухарцев и начал было рассказывать принцип действия, но Игорь Андреевич попросил сделать это письменно, что Бухарцев охотно и выполнил.

На вопрос Кичатова, куда он отправился после археологов, Бухарцев ответил:

— Клады искал. — Заметив недоумение на лицах следователей, он пояснил:

— Это ведь мечта моей жизни — найти сундук с драгоценностями! Но согласен был и на консервную банку с золотыми монетами. Честное слово!.. Самая моя любимая книга — «Остров сокровищ». А сколько у меня разных вырезок о затонувших галионах с полными трюмами золота и драгоценных камней, о богатейших находках захоронений могущественных царей и полководцев! В детстве мечтал: вот откопаю такой клад, и знаете что сделаю? Натрескаюсь от пуза!.. Да, да, — с грустью произнёс Бухарцев. — Сколько себя помню, всегда был голодным. Жили мы не в самой Москве, в Хотькове — это по Ярославской дороге. Батя был неплохой мужик, но пил. От этого и отдал концы — замёрз зимой. И остались мы с матерью одни. На её зарплату не разъешься — учительница. Да к тому же каждый год ей нужно было ездить в Трускавец, лечиться. А не поедешь — загнёшься, почки. Приходилось от своих крох откладывать на лечение. А я рано вымахал. Худющий был как жердь. — Бухарцев тяжело вздохнул. — Словом, пришлось хлебануть… Первый раз я по-настоящему чувствовал себя сытым на сборах, когда готовились к всесоюзным соревнованиям среди юниоров. Ну а потом наступили годы, когда я забыл о голоде. И мечта найти клад постепенно забылась. Но тут вдруг подвернулась книга, которая снова все всколыхнула во мне. Об этой книге мне ещё отец рассказывал. Уникальное, можно сказать, издание. Называется «Запорожская рукопись, указывающая, в каких именно местах и какие сокрыты клады гайдамаками и местными жителями»…

— Из той же оперы, что и «Остров сокровищ»? — не смог сдержать улыбки Кичатов.

— Да нет, — серьёзно ответил Бухарцев. — Автор — солидный мужик, член Русского географического и археологического обществ. Учёный. Фамилия — Сементовский. Книга напечатана в типографии, правда очень маленьким тиражом.

— И где же вы её достали? — спросил Чикуров.

— Выменял у одного человека, любителя всяких старинных штучек…

«Не на того ли нефритового божка из раскопок?» — подумал Игорь Андреевич, но уточнять не стал.

— В ней указывается более трехсот мест, где спрятаны клады, — рассказывал дальше подследственный. — Все на Украине, разумеется. Указаны ориентиры, где искать золотые червонцы. Но видимо, многие исчезли, другие изменились, прошло ведь более ста лет после выхода книги… Короче, мне фортуна не улыбнулась. Как любит говорить мой бывший патрон: фортуна — шлюха, сегодня спит с одним, завтра — с другим.

— Значит, вы ничего не нашли и решили действовать более верным способом? — сказал Кичатов. — То есть отправиться под Симферополь, на место расстрела немцами мирных жителей?

Лицо Бухарцева искривила болезненная гримаса: видимо, об этих «подвигах» говорить ему не очень хотелось. Но теперь уже не скроешь.

— Да, — еле выдавил он из себя.

— Откуда вы узнали о месте захоронения и что там можно поживиться? — спросил подполковник.

— Из газеты.

— Какой?

Бухарцев пробормотал что-то невнятное.

— Громче, пожалуйста! — сказал Чикуров.

— Точно уже не помню… Ну, и поехал я в Крым.

Следователи попросили его рассказать подробно, много ли и что именно он «добыл» из захоронения под Симферополем. Бухарцев набросал список драгоценностей, который занял несколько листов дела, добавив при этом, что, возможно, кое-что он и забыл, но постарается вспомнить позже.

— На это можно кормить досыта целый полк в течение десяти лет, — заметил Игорь Андреевич, пробегая глазами печальную опись. — Не так ли, Бухарцев?

— Да, на этот раз не голод мной руководил! — чуть ли не простонал допрашиваемый. — Другая мечта! Утереть нос Скворцову-Шанявскому! Вы не можете себе представить, сколько унижений и оскорблений вытерпел я от этой гниды! Ей-богу, в старое время баре не позволяли себе вести так со слугами. Вот уж истинно про него: из грязи да в князи… Бывало, что совсем не думал обо мне, ел ли я хоть раз за сутки, спал ли. И попрекал каждой подачкой… Как мне хотелось сесть с ним на равных за карточный стол, этак небрежно швырнуть нераспечатанную пачку сотенных!

— А что, до этого вы не играли со Скворцовым-Шанявским? — спросил Дмитрий Александрович.

— Откуда?! — вытаращился на подполковника Эрнст. — С моими-то копейками против его сотен тысяч? Я вообще никогда не садился играть в карты на интерес. Но вот когда у меня была целая сумка золотишка и камешков, тут уж позвольте-подвиньтесь! Я и махнул в Южноморск. Туда ещё каждую осень съезжались лобовики… Слышали о таких?

— Да, — кивнул Игорь Андреевич. — Боссы среди картёжников.

— Вот-вот! Ну и, конечно, Валерий Платонович! Как же без него обойдётся «коррида», — усмехнулся допрашиваемый. — Надеюсь, и это словечко вам знакомо?

— Естественно, — подтвердил Чикуров.

— Первый удар по моему бывшему шефу был нанесён, когда я снял особняк куда шикарнее его! — продолжал Бухарцев, не скрывая злорадства. — Я пригласил его. Увидел он, как я живу, и чуть жёлчь не разлилась от злости! Как, его бывший холуй обошёл его? Это было для шефа как хороший нокдаун! Но я не даю ему опомниться и предлагаю перекинуться в стос. Ставку заламываю — как настоящий лобовик. Он занервничал, но отказываться было неудобно: как бы я не подумал, что он боится сесть со мной.

— А вы проиграть не боялись? — поинтересовался Кичатов. — Сами же говорили, что Скворцов-Шанявский шулер.

— Это он у себя дома шулер, когда Орыся подглядывала карты партнёров через щёлку в ковре и, зайдя потом в комнату, особыми знаками передавала Валерию Платоновичу.

Следователи переглянулись: о том, что Сторожук помогала Скворцову-Шанявскому обманывать соперников, они слышали впервые.

А Бухарцев тем временем продолжал:

— Ну а тогда мы играли на моей территории. Правда, опыта у меня, считай, никакого. И я проиграл десять тысяч. Шеф похлопал по плечу: прощаю, говорит, долг. Тогда я решил окончательно послать его в нокаут. Знаете как? Вынимаю пачку за пачкой! С банковскими наклейками! И швыряю ему небрежно…

— У подследственного вырвалось торжествующее ржанье. — Кранты! Рефери отсчитал десять раз, и моего патрона унесли с ринга…

— Погодите, — перебил его Чикуров. — Каким образом вы, так сказать, превратили золото и драгоценности в купюры?

— Это было нетрудно, — доверительно улыбнулся допрашиваемый. — Труднее наоборот. Бумажки и есть бумажки! Они могут обесцениваться, а вот драгметалл и камешки со временем только дорожают и для них нет государственных границ!

— Кому же вы продавали, как вы говорите, драгметалл и камешки? — спросил подполковник.

— Да в общем-то в своём кругу. Решилину, например, — ответил Бухарцев.

— Ну и надувал же он меня, этот гений советской живописи! И торговался как базарная баба! — Он сплюнул. — Аж противно! А не хотелось терять своего достоинства: бери, подавись! Вот с Дончаковым было все легче. Тоже прижимистый, но с Решилиным не сравнить.

Продал, оказывается, Бухарцев кое-что из награбленного у покойных тому же Скворцову-Шанявскому, «облепиховому королю» Привалову и кому-то из местных. Как поняли следователи, в карты Эрнсту катастрофически не везло. Да и не могло повезти: разве мог он противостоять шулерам с их изощрёнными методами и приспособлениями? Редкие выигрыши случались у него только тогда, когда он играл со случайными партнёрами на городских пляжах, в парке. На таких катранах ставки были мелкие (по сравнению, конечно, с лобовиками), но зато Эрнст приобретал нужные навыки перед решающим сражением, «корридой». Для неё он держал неприкосновенный запас золотишка, драгоценностей и бумажных купюр.

— И когда состоялось сражение? — спросил Кичатов.

— Вначале предполагалось первого-второго ноября. Но тут Орыся вляпалась в историю: у неё вытащили деньги в автобусе. И она побежала в милицию… Да вы, наверное, знаете об этом?

— Знаем, — кивнул подполковник.

— Скворцов-Шанявский перепугался, что начнут копать: откуда, мол такие барыши? Не дай бог, выйдут на него. Вот и решили поскорее провести «корриду» и разбежаться кто куда… Собрались вечером двадцать первого октября за городом. Место отличное! Хотите — море вам, хотите — речка. Чернушка называется. Вокруг кипарисы, лавры и прочая экзотика. Палатку поставили. Словом, все чин-чинарем…

Здесь допрос пришлось прервать, так как подошло время обеда и Бухарцева увели в камеру.

Встретились с ним следователи вновь через полтора часа. Что им удалось выяснить, лучше всего видно из протокола допроса:

«Чикуров: Что за люди принимали участие в „корриде“?

Бухарцев: Из тех, с кем я был знаком раньше, — Скворцов-Шанявский, Привалов, Ярцев, Варламов и Решилин. Феодот Несторович прибыл с какой-то женщиной, которая все время держалась в сторонке. Мы и раньше слышали, что Феодот Несторович в Южноморске не один, и все гадали: с кем? С любовницей, служанкой?.. А тут увидели её воочию. Я ещё шепнул Ярцеву: ну и краля, ни рожи ни кожи… Должен был принять участие также Жоголь, но он срочно улетел в Москву: мол, у него сердце забарахлило. Но зато Леонид Анисимович порекомендовал нам лоха, которому с ходу дали кличку Философ. Уж больно заумные речи вёл.

Кичатов: А как его настоящее имя?

Бухарцев: Павел Кузьмич. А фамилия — Астахов. Ну и последний — Саша Великанов. Тот самый знаменитый киноартист. Я даже глазам своим не поверил, когда он появился. Думал, будет задаваться, но он оказался простецким парнем, своим в доску.

Чикуров: Кто ввёл Великанова в вашу компанию и когда?

Бухарцев: Еремеев, телохранитель Жоголя. Случилось это ещё в июле, под Москвой, на даче тестя Еремеева.

Кичатов: Кто ещё участвовал в «корриде»?

Бухарцев: Больше никто. Сразу же после приезда Великанова сели за карты. И очень скоро выяснилось, какую подлянку подкинул нам Жоголь. Уверял, что Философ — лопух. Сам Леонид Анисимович раздел его на двадцать четыре тысячи, а у того, мол, ещё полный чемоданчик сотенных… Причём Жоголю даже не понадобилась помощь Вербицкой.

Чикуров: Что вы имеете в виду?

Бухарцев: Жоголь работал в паре с Викторией: заманивали лоха и обдирали как липку. Действовали так же, как и Скворцов-Шанявский с Орысей Сторожук.

Кичатов: В чем же выразилась, как вы сказали, подлянка?

Бухарцев: Каждый из нас надеялся поживиться за счёт этого Астахова, но он сам разделался с нами, как с котятами… Первым вылетел из игры Великанов. Затем Привалов.

Чикуров: Играли в долг?

Бухарцев: На наличные… Я спустил сто девяносто пять тысяч за три часа. Пришлось загнать Решилину за сто двадцать тысяч оставшиеся драгоценности. Отдал прямо с сумочкой… Через полчаса я был совершенно пустой и выбыл окончательно… Варламов проиграл девятьсот семьдесят тысяч, схватился за сердце и пошёл приходить в себя на воздух, в «жигуленок» Привалова… Короче, напоследок остались Астахов и Ярцев. В банке — за три миллиона. Страсти накалялись до предела. Проигравшие следили за борьбой, затаив дыхание, не замечая ни воя ветра снаружи, ни раскатов грома. Главное

— кто кого? Кому достанется куш? И вдруг с жутким гулом сорвало и унесло куда-то палатку! И началось!.. Адский свист, грохот и везде вода — сверху, снизу, сбоку. Не видно ни машины, ни дачи-прицепа… Речка превратилась в бешеный поток, который нёс целые деревья, вырванные с корнем… Меня сбило с ног, поволокло. Я уцепился за какой-то куст.

Чикуров: В котором часу это произошло?

Бухарцев: Точно не помню, но уже рассвело… Тут слышу крик Решилина: «Тимофей, помоги, спаси!» Я удивился: Тимофея среди нас не было. Вдруг вижу Феодота Несторовича. Он из последних сил старался удержаться за ветку дерева. На руке у него висела моя сумочка с драгоценностями. А рядом, на бугорке, стоит та самая женщина, с кем он приехал. Только это была вовсе не женщина, а мужик. Да, самый настоящий мужик. С него парик слетел.

Кичатов: Вы не ошиблись?

Бухарцев: Нет, этого мужчину ранее я видел у Решилина на даче. Он — глухонемой, говорили, что это телохранитель Феодота Несторовича. Только я не понял, зачем нужен был этот маскарад.

Чикуров: Как фамилия, имя, отчество этого глухонемого телохранителя?

Бухарцев: Я знаю только его кличку — Каракурт.

Кичатов: Может быть, все-таки Чёрная вдова?

Бухарцев: Да, его и Чёрной вдовой звали. Скворцов-Шанявский мне сказал, что это опаснейший тип, с ним нельзя связываться ни в коем случае. Я имел случай убедиться в этом на Чернушке. Вместо того чтобы помочь Решилину выбраться из воды, Каракурт выхватил у Феодота Несторовича сумочку с моими драгоценностями и пнул его ногой прямо в лицо. Решилина тут же унесло потоком в море…

Чикуров: А куда делся Пузанков-Каракурт?

Бухарцев: Не знаю. Я сам боролся за жизнь. Чудо, что не утонул. Выбрался из воды, буквально дополз до шоссе, где меня подобрала попутная машина. В тот же день я уехал из Южноморска.

Кичатов: Кого-нибудь встречали из тех, кто участвовал в «корриде»?

Бухарцев: Нет. И вообще мне неизвестно, кто погиб, а кто остался жив. Только читал о смерти Решилина, писали в газетах. Не заезжая в Москву, я уехал в Белоруссию. Дальше вы знаете.

Кичатов: Кто из ваших напарников по картам занимался наркобизнесом? Точнее, торговал гашишем?

Бухарцев: Привалов.

Чикуров: А остальные?

Бухарцев: По-моему, они даже не знали, что у Степана Архиповича есть гашиш.

Кичатов: Вы не помогали Привалову сбывать наркотики?

Бухарцев: Нет.

Чикуров: А что же вы делали в Загорске в конце ноября? Были рядом с матерью и даже не навестили.

Бухарцев: Не поверите, я специально ездил в Загорск, чтобы поставить богу свечку за своё спасение во время смерча.

Кичатов: Как же совместить ваше благочестие и осквернение могил? Ведь это считается одним из самых страшных смертных грехов?»

На этот вопрос подследственный ничего не ответил.

Допрос на сегодня был окончен. Чикуров и Кичатов вышли из Бутырки на улицу.

— Ну что, Дима, — после долгого молчания невесело произнёс Игорь Андреевич (они с подполковником уже стали на «ты»), — здорово мы с тобой, друг ситный, обмишурились по поводу наркотиков, а?

— Это же была только версия, — попытался успокоить его Кичатов. — Причём отработанная добросовестно. — Затем, немного о чем-то подумав, он сказал:

— Жаль, что не удастся допросить Пузанкова. Фигура странная и зловещая. Представляешь, то он глухонемой мужик, то говорящая баба, то нежный муж, а то безжалостный грабитель сберкассы и убийца.

— Потому и кличка у него такая — Каракурт… Кстати, а знаешь, что это значит? — спросил Чикуров.

— Надо бы выяснить.

— Не надо, я уже выяснил.

— Интересно.

— Каракурт и Чёрная вдова — это одно и то же. Паучишка величиной всего с горошину, а валит замертво лошадь и даже верблюда… Очень опасный паучок…

— Но при чем тут чёрная вдова? — не успокаивался Кичатов.

— А при том, что каракуртиха чуть ли не сразу после брачной ночи, когда самец оплодотворит свою возлюбленную, считает его миссию в жизни завершённой и дальнейшее существование бессмысленным, а потому она «собственноручно» отравляет своего незадачливого супруга. Для чего? Для того, чтобы, законсервировав его в паутине, затем полакомиться своим безвременно погибшим возлюбленным… Видимо, тот, кто дал кличку Пузанкову, хорошо знал его сущность.

Расстались на троллейбусной остановке. Кичатову нужно было ехать допрашивать Великанова: утром позвонила Юля Табачникова, та самая врач из Южноморска, которая буквально выходила киноартиста и вчера привезла его наконец домой, в Москву. А Игорь Андреевич отправился к себе в прокуратуру.

— Не прощаемся, — крикнул он коллеге, уже садившемуся в троллейбус. — Жду после Великанова.

Тот согласно кивнул.

Когда Чикуров добрался до проходной прокуратуры, к нему шагнул мужчина в овчинном полушубке и обрадованно проговорил:

— Здравствуйте, Игорь Андреевич!

— Приветствую вас, Яков Гордеевич, — ответил следователь, узнав участкового инспектора из Нижнего Аянкута и пожимая ему руку. — Какими судьбами?

— Да вот, приехал… Поговорить, посоветоваться… — В голосе лейтенанта слышались неуверенные, просительные нотки. — Если, конечно, у вас найдётся время…

— О чем речь — конечно, найдётся!

Через несколько минут они уже входили в его кабинет.

Черемных снял полушубок, оставшись в штатском костюме. Чикуров вспомнил почему-то ночь убийства Листопадовой, когда от свирепого сибирского мороза трескались могучие сосны, и участкового инспектора в трусах и валенках…

— Что следствие? Арестован ли Чекист, то есть Шинкарев, подручный Астахова? — спросил Чикуров.

— Следствие продолжается… А Чекиста взяли на другой день после вашего отъезда. Он не стал запираться и рассказал, что произошло, когда я преследовал их в ту ночь. Пистолет-то был у него, у Шинкарева. Видя, что я нагоняю и им не уйти, Астахов приказал стрелять в меня. Когда Чекист промахнулся, Астахов крикнул: пали в Изольду. Тот выстрелил и попал в беднягу… Пистолет мы обнаружили в снегу. Провели экспертизу. Все верно — Листопадова убита из него. На рукоятке — отпечатки пальцев Шинкарева.

— За что же её?

— Астахов боялся, что Листопадова расколется и заложит его в милиции со всеми потрохами. Выдаст, где схоронена его мошна. А ведь у Астахова было припрятано не меньше, чем у Корейко! Вот, можете полюбоваться…

Черемных достал из кармана пачку цветных фотографий и разложил перед следователем на столе. Пачки крупных купюр, сберегательные книжки, груды перстней, серёг, брошей, кулонов, золотых дисков для зубных коронок, монет царской чеканки…

— Где обнаружили? — спросил Чикуров, разглядывая фотографии.

— У Листопадовой во дворе. Под полом в баньке.

— Это что, казна невидимого града Киникии? — усмехнулся Игорь Андреевич.

— Да. Несчастные бичи, как пчелы, несли отовсюду взяток, рисковали, верили, что Астахов создаст им райскую жизнь. И знаете, что выяснилось? Этот «святой» хотел смыться со всем добром. Даже паспорт поддельный приготовил. Если бы не убийство Листопадовой и арест — его бы и след простыл! Астахов и Чекисту советовал сматывать удочки — милиция на хвост села.

— В каком смысле?

— В райцентре погорели двое астаховских ханыг, — объяснил лейтенант. — На мошенничестве. — Он выбрал одну из фотографий и пододвинул к следователю. — Колечки выглядят совсем как золотые, верно? Даже проба есть… А на самом деле фальшивые!

— Господи, у вас в Сибири тоже дурят честной народ подобными штучками?

— покачал головой следователь.

— А где ещё? — спросил лейтенант.

Чикуров рассказал участковому о Роговом.

— Значит, кличка у него Барон? — вдруг заволновался Черемных.

— Да. Вам она что-нибудь говорит?

— Конечно! По словам Чекиста, фальшивые кольца привёз в Киникию какой-то Барон!

Волнение лейтенанта передалось и Чикурову — неужто отыскался след Рогового?

Чикуров стал расспрашивать о подробностях и все больше убеждался, что речь действительно шла о бывшем лидере прикарпатских уголовников. Совпало описание внешности, манеры Рогового, которые сообщил в своих показаниях Шинкарев. Точку над «и» поставил один из снимков, привезённых Яковом Гордеевичем. Среди изображённых на нем драгоценностей Чикуров узнал браслет Елены Ярцевой. Тот самый, который попал к Оресте Сторожук, а затем — к Роговому.

— Совершенно точно, — сказал Черемных. — Чекист показал, что браслет Астахову продал Барон. Шинкарев ещё вспомнил, что Астахов подшучивал над Бароном: не фальшивый ли, мол, браслет, как кольца? Тот страшно злился…

— А где же теперь Роговой? — спросил следователь.

— Как только запахло жареным, он словно сквозь землю провалился!

— Опять скрылся… Жаль. Ну, в общем-то вы отлично поработали! Спасибо! В Москву небось за наградой пожаловали?

Лейтенант смутился.

— Ну что вы смущаетесь? Считаю, что вам по праву положено.

Только ушёл лейтенант, появился Кичатов.

Они обсудили сведения, привезённые участковым по делу, а затем перешли к Великанову.

— Ну, старина, ты бы артиста не узнал! Худющий, бледный, — рассказывал Дмитрий Александрович. — Постоянно мучают головные боли… Обстоятельного разговора, как ты понимаешь, не получилось. Лишь самое главное.

«…Когда сорвало палатку и хлынула вода, — читал протокол допроса Игорь Андреевич, — я инстинктивно ухватился за надутую автомобильную камеру, которая служила сиденьем. Нас завертело, понесло, но мне каким-то чудом удалось выбраться на сушу. В изнеможении я опустился на камеру и вдруг рядом в море увидел мужчину в юбке, который отчаянно пытался на четвереньках выбраться на берег. У него на запястье болталась кожаная сумочка, та самая, которую до этого я видел у Эрнста Бухарцева. В этой сумочке Бухарцев носил своё золото, а когда проигрался в карты, то эту сумочку он передал Решилину. Увидев её теперь в руках другого, я ещё подумал: „Почему?“ Вцепившись в какой-то кустарник, тот мужчина выкарабкался на берег, но не успел подняться на ноги, как шагах в трех-пяти от него появился другой незнакомый мне мужчина с чёрными пышными усами, чёрной кудрявой головой. В его руке был пистолет, направленный на того, что только что вылез на берег. Раздался выстрел. Мужчина в юбке упал. Я крикнул: „Что вы делаете? Это же преступление!“ Стрелявший, не обращая внимания на мои слова, подбежал к упавшему, выхватил у него сумочку и направился бегом ко мне… Я продолжал стоять на месте, скорее всего, от страха и бессилия перед вооружённым человеком. Когда он был совсем рядом, нас неожиданно накрыла большая волна. Мужчина с пистолетом упал, но тут же поднялся и направил на меня пистолет. Почти в упор. Но выстрела не последовало. Я неоднократно задумывался: „Почему он не выстрелил в меня?“ И всегда приходил к одному выводу: „Оттого, что пистолет побывал в воде…“ Я хотел бежать, но в это время усач ударил меня рукояткой пистолета по голове. В глазах только пучки ярких искр, а потом круги, круги… Потеряв равновесие, я упал в воду. Но, видимо, было мелко, и отнесло меня недалеко. Осталась в памяти картина, как ударивший меня забросил в воду пистолет, схватил спасшую меня надутую камеру и лёжа на ней стал быстро удаляться в сторону моря… Сколько я пролежал на берегу без сознания, не знаю… Очнулся я в больнице. И первое, что увидел: на соседней койке сидит тот самый усач, что ударил меня. От охватившего меня ужаса я снова провалился в бездну. Окончательно я пришёл в себя лишь через несколько дней.

Вопрос. Скажите, за что же вас ударили пистолетом по голове?

Ответ. Видимо, с целью избавиться от свидетеля совершенного преступления.

Вопрос. Какова была цель вашего приезда в Южноморск?

Ответ. Поиграть в карты, а ещё точнее — проиграть в карты.

Вопрос. Ваш ответ не совсем ясен. Почему вы хотели проиграть?

Ответ. Я люблю творчество Федора Михайловича Достоевского и всю жизнь мечтал сыграть в фильме по его роману «Игрок». А когда такой случай представился, я почувствовал, что режиссёр недоволен моей игрой. Не хватало страсти, не было глубины переживания. Да это и объяснимо. Дело в том, что у меня никогда не было богатства, не было накоплений, я никогда их не терял, а следовательно, и не переживал боль утраты. И вот, когда я после смерти тёти получил наследство, тут и возникла у меня мысль сыграть в карты, чтобы проиграть и испытать чувства горечи и проигрыша. Как вы знаете, я действительно в одну ночь проиграл все, что имел…»

Закончив чтение протокола допроса, Чикуров отложил его в сторону.

— Не знаю, как ты, Дмитрий Александрович, а я впервые встречаю человека, который хотел проиграть, а не выиграть.

— Да, Саша Великанов человек оригинальный. Я его спрашиваю: «И вы не жалеете этих денег? А он мне в ответ: „О проигранных деньгах — нисколько, а вот о потерянной роли в кино — да, до сих пор успокоиться не могу“.

— А не играет ли Александр Филиппович Великанов, когда утверждает, что его не волнует проигрыш?

— Я верю ему. У него на сей счёт целая теория.

— Интересно, какая, если не секрет?

— Нехитрая, но убедительная, и суть её сводится к следующему. Врачи утверждают, что подкожный жир вреден. И не случайно в природе нет жирных зверей. А вот среди людей почти у каждого второго лишний вес, что и ведёт ко всяким физическим заболеваниям.

Великанов считает, что богатства, накопления — своего рода подкожный жир, и, если его много, он тоже наносит человеку вред. Человек, чтобы быть социально здоровым, должен бороться, бороться в поте лица за каждый день своего существования. И тогда он будет в форме. В противном случае зажиревшее общество или его отдельные, не в меру растолстевшие субъекты начинают страдать социальными болезнями. В качестве примера он сослался на МХАТ, где актёры по три года не выходили на сцену, а им платят. Какая же тут форма? А вот когда актёр борется за каждый выход на сцену, наконец, за каждый заработанный рубль, вот тогда только и может произрасти талант. Настоящий талант, а не тот, у кого на рубль амбиции да на грош амуниции…

— Скажи, Игорь Андреевич, разве он не прав?

— Что-то в этом есть. Но с некоторыми положениями этой философии я готов поспорить с автором. Вот когда выздоровеет он окончательно, а мы закончим это дело, встретимся, поговорим.

— Я думаю, что Великанов выздоровеет раньше.

— Почему? — усмехнулся Чикуров.

— Если бы ты видел, как за ним ухаживает Юля, у тебя не возникло бы такого вопроса. Не отходит от него, старается предвосхитить его даже самое маленькое желание.

— Если я не ошибаюсь, эта самая Юля — поклонница его таланта.

— Была поклонницей, а теперь, пожалуй, больше чем жена. Она его ангел-хранитель.

— Ты уверен, что это так? А вдруг её больше волнует прописка в Москве?

— Игорь, не смей… Даже думать о ней так грешно. Извини, но ты напоминаешь мне того самого московского бюрократа, который склонен видеть в каждом иногороднем женихе или невесте заведомого подлеца.

— Нет, Дима, к бюрократам я себя не отношу. А вот то, что профессия следователя на мне сказывается, — это факт неоспоримый. Понимаешь, я завидую артистам. И знаешь почему? Потому, что у них перед глазами чаще всего празднично настроенная, хорошо одетая, аплодирующая от избытка радостных чувств публика. Вот, наверное, многим из артистов и кажется, что вся жизнь — сплошной праздник, кругом улыбки и аплодисменты. А кто перед глазами следователя? Чаще всего это убийцы, хапуги, взяточники, хулиганы…

— И их жертвы, — добавил Кичатов.

— Те и другие — люди глубоко несчастные. Вот и кажется нам, что вокруг темно, мрачно. Разве не так? Потому, наверное, я и отнёсся к твоим словам о Юле… А ведь таких, как она, как Великанов, наверное, в жизни много? — сказал Чикуров и посмотрел на часы. — Разговорились, а ведь, чего доброго, Вербиков уже домой ушёл. — И начал набирать его номер.

Начальник следственной части оказался на месте. Чикуров попросил принять их. Но Вербиков заявил, что спешит к руководству и попросил коротко проинформировать его по телефону. Выслушав короткое резюме Чикурова, он остался доволен полученной информацией и решил похвалить следователей, что позволял себе нечасто.

— Отлично, молодцы, — сказал он. — Кажется, картина прояснилась. Виден финал. Поздравляю. С удовольствием доложу Прокурору республики, внесу предложение о поощрении… Ну а подробнее поговорим завтра. Хорошо? — И, не дождавшись ответа, повесил трубку.

Рабочий день уже давно закончился.

— Может, перекусим вместе? — предложил Игорь Андреевич.

Подполковник охотно согласился, хотя и удивился, почему Чикуров вечером ест не дома.

Следователи вышли на улицу. Москва выглядела торжественно и нарядно. В свете неоновых огней хороводились медленные пушистые снежинки, а в каждой витрине сияли игрушками, золотым дождём и мишурой ёлочки — город готовился к Новому году, празднику, который олицетворял для Игоря Андреевича дом, семью и все связанные с этим радости, оставшиеся от детских воспоминаний.

Но ощущение надвигающегося Нового года теперь отозвалось в душе тоской: какой уж праздник, когда в семье раздрызг. Вернее, по существу, нет её, семьи. Одна видимость.

— Знаешь, Дима, — поддавшись настроению, сказал Чикуров, — я вот думаю, не бросить ли к чёртовой матери следственную работу?

— Тю-ю! — ошарашенно протянул Кичатов, даже остановившись от неожиданности. — С чего это вдруг? Дело, считай, раскрутили, радоваться надо, а ты…

— Ужаснее всего, что я и радости-то особой не ощущаю. Мизантропом становлюсь, что ли?

— Уж не в артисты ли думаешь податься? — с иронией спросил Дмитрий Александрович, вспомнив их недавний разговор в кабинете Чикурова.

— В артисты уже поздно, да и дарования бог не дал. А вот в садовники — с удовольствием бы! Свежий воздух, цветочки, — мечтательно произнёс Игорь Андреевич.

— Чтобы они зацвели, нужно прежде в навозе покопаться, — усмехнулся Кичатов.

— Все равно лучше, чем постоянно иметь дело с подонками… Печалит меня вот что. Ну, допустим, в результате моей работы посадят ещё пять, десять, пятнадцать подонков. А сколько их выскочит ещё? Мартышкин труд получается.

С каких-то пор в нашем обществе стали чуть ли не нормой мздоимство, воровство, унижение безвластных и угодничество перед власть имущими. Мы перестали уважать ум, честность, порядочность, а преклоняемся перед чинами, кабинетами, машинами, перед теми, кто умеет ловчить, пользоваться особыми, недоступными другим благами… Кто такой Варламов? Взяточник, делец, расхититель! Многие прекрасно знали это, но тем не менее уважали. Так же, как Решилина. Почитали как великого, покупали его творения за доллары, а он на самом деле мелкий мошенник! А Жоголь? Рядился под бескорыстного и страстного поборника перестройки. Все они, Дима, ряженые, под-разными личинами скрывающие свою сущность — задавить, задушить ближнего, предварительно выпив из него последние соки… Одним словом — каракурты… Чёрные вдовы!

— Но согласись, старина, — возразил Кичатов, — кое-что мы уже начинаем сознавать. Учимся чёрное называть чёрным, белое — белым… И это здорово!

— Меня пугают словесные извержения. Шумим, шумим, а дело? Боюсь, что бюрократы и чиновники, против которых и ведётся эта атака, постепенно привыкнут к шумовым эффектам. Как в той басне: «А Васька слушает да ест!» Ой, не потонули бы благие намерения в болоте равнодушия и апатии!

— Не должны! Все хотят перемен.

— Все ли? — с сомнением покачал головой Игорь Андреевич.

— Придётся прозревать, Игорек! Дальше слептырями быть просто невозможно. Дошли, как говорится, до ручки.

— Будем надеяться, — задумчиво произнёс Чикуров.

Перед ними открылась площадь Дзержинского. Вокруг памятника кружил поток автомобилей, здание «Детского мира» полыхало светом своих огромных окон, праздничной иллюминацией. Плотная толпа покупателей вливалась и выливалась из стеклянных дверей, множество зевак глазело на красочные витрины. Кичатов невольно задержался у одной из них.

— Хочешь сделать новогодние подарки своим пацанам? — полюбопытствовал Чикуров.

— Уже послал. Но младший просит ещё велосипед, — ответил Дмитрий Александрович. — Я обещал к весне и вот присматриваю. — Он покачал головой:

— Ну и цены! Повышают, повышают, но почему? Качество-то не улучшается!

— Жур мне тоже жаловался. За плюшевого медведя для дочки отвалил полсотни, представляешь? А на себя пожалел семнадцать, не купил очень понравившийся ему голландский бритвенный прибор «Шик» с двойными лезвиями.

— Что ты! Жур готов всю жизнь в одних штанах ходить, лишь бы дети были довольны! — Дмитрий Александрович остановился. — Ну, куда пойдём? Может, в «Славянский базар»?

— Ресторан, старина, не по нашему карману. Давай лучше вон там, — Чикуров показал на закусочную, расположенную через площадь у раковины метро.

— Принимается, — кивнул подполковник.

Отстояв очередь и взяв сосиски, они устроились за одним из мраморных столиков.

— Что, надоели домашние обеды? — с улыбкой спросил Кичатов, принимаясь за еду.

— Дома ждёт то же самое, — показал сосиску на вилке Чикуров. — Ну, ещё магазинные пельмени или пакетный суп… Надя ненавидит кухню!

— А мою Ларису за уши от плиты не оттащишь. И все старается что-нибудь повкуснее, пооригинальнее.

— Смотрю на тебя и завидую — влюблён в свою Ларису, как Ромео! И она в тебя тоже?

Дмитрий Александрович смущённо хмыкнул:

— Да уж грех жаловаться — повезло.

— Поделись секретом, как это вам удаётся? Женаты, чай, лет уже двадцать?

— Ей-богу, Игорь, как-то все само собой. Хотя все бывает. Иной раз так поругаемся, что она мне чемодан собирает. А наутро я у неё и «заинька», и «лапонька», и «солнышко».

— Слышь, Дима, — что-то вдруг вспомнив, сказал Чикуров, — все хочу спросить… За что тебя уволили тогда? — Заметив кислую мину на лице коллеги, он поспешил оговориться: — Нет, если тебе неприятно, можешь не рассказывать.

— Конечно, неприятно, но скрывать от тебя не буду… Да и вины за мной нет. Глупейшая история, в которой я до сих пор разобраться не могу. И вышла она из-за Ларисы. Понимаешь, выбросили у нас в одном магазине индийские сорочки. Чистый хлопок! Моя жёнушка, узнав об этом, побежала туда, заняла очередь. Как же её Дима будет ходить в синтетике! Два часа отстояла. Через тридцать минут магазин закрывается, а очередь ещё огромная. Продавщица стала выгонять всех на улицу. Но кто уйдёт, когда столько времени потрачено. Тогда директриса и продавщица смылись через служебный вход, заперли снаружи магазин на ключ, и бедные покупатели просидели в нем до утра! Ты себе представить не можешь, чего мне стоила эта ночь. Чуть с ума не сошёл!

— Просто невероятно! — негодовал Игорь Андреевич. — Самодуры!

— Ты слушай дальше! Утречком директриса привела какую-то комиссию, и всех, кто остался в магазине, переписали. Люди возмущались, конечно, и больше других — Лариса. Грозилась мужу пожаловаться, то есть мне, начальнику следственного отдела УВД области. Мол, я так не оставлю, покажу где раки зимуют! — Кичатов усмехнулся, помолчал, затем продолжил: — А показали мне самому! Уволить и так далее.

— Но за что? — недоумевал Чикуров.

— Генерал в объяснения со мной не вступал, — пожал плечами Дмитрий Александрович. — Ты ведь знаешь, что творилось у нас при прежнем министре — выгоняли пачками.

Покончив с сосисками и компотом, вышли из жаркой закусочной на свежий воздух и теперь уже простились, договорившись встретиться завтра в прокуратуре. Чикуров отправился домой. И только зашёл в коридор, скинул пальто, Кешка сообщил:

— Тебе уже раза три с работы звонили.

— Кто именно?

— Вербиков.

Игорь Андреевич тут же набрал телефон шефа, теряясь в догадках, что могло случиться за полтора часа?

— Слава богу, что объявился, — сказал Вербиков. — Я буквально через пятнадцать минут после нашего разговора позвонил тебе, а вас с Кичатовым уже не было…

— Зачем понадобился? — спросил Игорь Андреевич.

В голосе начальника следственной части чувствовалась усталость и какая-то безнадёжность.

— Понимаешь, Игорь, мы с тобой думали, что с южноморским делом все ясно. А вот кое-кто так не считает. Завтра выйдет статья Мелковского…

— Откуда ты знаешь? — вырвалось у Чикурова.

— Сообщили. По моим каналам. Достанется Журу, да и нас, будь уверен, не обойдут.

— Как же так, Олег? Ты ведь говорил, что материал снят! Даже не набирали.

— Да, зам главного редактора заверил меня в этом лично. Мол, не беспокойтесь, все в порядке.

— Что же будет?

— Будет? Уже есть, — негромко произнёс Вербиков. — Достал-таки Мелковский Виктора Павловича… Жур тоже откуда-то узнал, что статья будет опубликована… Капитана положили сегодня в больницу с инфарктом…

— Господи! — выдохнул Игорь Андреевич. — Куда именно? — У него резко заломило в затылке — признак подскочившего давления.

— В Боткинскую.

— Корпус, палата? — Игорь Андреевич свободной рукой сорвал с вешалки пальто.

— Не знаю…

— Ладно, выясню на месте.

— Нельзя к нему, в реанимации.

Чикуров, бросив «до свидания», мигом оделся и выскочил за дверь. Скорее всего, ехать было бесполезно, но он не мог оставаться дома, сидеть сложа руки.

В автобусе Игорь Андреевич не замечал ничего и никого вокруг. Перед глазами стоял Жур — в Южноморске, в Средневолжске… Всегда выдержанный, корректный, собранный.

«Мужику всего тридцать! — с отчаянием подумал Чикуров, вспомнив их последнюю встречу, когда Виктор Павлович похвастался чудным мишкой, купленным дочери. — И стал очередной жертвой лжи! Сперва оклеветала Ореста Сторожук. Клевету подхватил этот подонок Мелковский! В довершение сказал неправду заместитель главного редактора газеты… Впрочем, обвинение нужно начинать с меня! Это я в своё время пошёл на компромисс, не довёл дело до конца, тем самым дав возможность Мелковскому ускользнуть от правосудия. По существу, солгал другим!..»

На ум почему-то пришли слова Павла Нилина, писателя, чья повесть «Жестокость» сыграла не последнюю роль в выборе им профессии следователя: «Все наши дела пошли бы блистательно, если бы мы прекратили лгать, даже не то чтобы совсем прекратили ложь, но хотя бы её сократили». Когда Чикуров прочитал это в первый раз, то принял всем сердцем. Теперь же ему хотелось подправить Нилина: не сокращать нужно ложь, а избавиться от неё совсем! Навсегда! Нельзя даже, по выражению Льва Толстого, «лгать отрицательно — умалчивая».

Потому что прожить по совести без правды нельзя. Правда — мера человека.

Но настанет ли такое время, когда мы будем этой мерой оценивать всех и каждого?

Москва, январь 1985 г. — октябрь 1987 г.