"Фердинанд Врангель. След на земле" - читать интересную книгу автора (Кудря Аркадий)

Глава девятая

Возведение под руководством лейтенанта Тебенькова Михайловского редута в заливе Нортон близ устья реки Квихпак Врангель рассматривал как первый шаг к завязыванию регулярной торговли с приморскими и континентальными племенами, проживающими в низовьях Квихпака и далее по этой реке. Теперь же, используя Михайловский редут как опорную базу, следовало подвигаться дальше, найти пути перехода с Квихпака на Кускоквим и путь с верховьев Кускоквима на юг, к заливу Кука, или Кенайскому заливу, как предпочитали называть его русские. Туземцы, приходившие с товарами в Николаевский редут на побережье полуострова Кенай, уверяли, что такой путь хотя и нелегок, но существует. Настала пора исследовать его.

В столь трудный поход, вероятно, не отказался бы отправиться бесстрашный штурман Иван Васильев, уже бывавший на Кускоквиме. Но Васильев все это лето занимался по поручению главного правителя картографической описью Ситхинского залива и проливов к западу от Ситхи, входящих в Чатам Стрейт. Надо бы дать ему возможность отдохнуть, побыть с семьей, с новорожденной дочерью, названной в честь супруги главного правителя Елизаветой. К тому же многотрудный поход от Михайловского к Николаевскому редуту, по неизведанному еще пути, потребует нескольких месяцев, а срок контракта Васильева заканчивается, и будущей весной он собирается возвращаться в Россию.

Обсуждая с Этолиным кандидатуру руководителя предстоящей экспедиции, Врангель остановился на помощнике мореходства Андрее Глазунове. Как и Семен Лукин, как Александр Кашеваров, он был из поколения воспитанных компанией креолов. Получив в колониях образование и навыки в штурманском деле, Глазунов успел неплохо проявить себя. Во время закладки Михайловского редута лейтенант Розенберг поручил ему исследовать устье Квихпака, и тогда Глазунов прошел на байдарке протоком Апхун и, перейдя волоком на другой рукав дельты, спустился по нему в море.

К тому же Глазунов свободно владел языком приморских племен, что немало значило для расположения и помощи ему со стороны туземцев.

И вот креол явился получить задание в резиденцию главного правителя. Был он строен, поджар, и в его мускулистой фигуре чувствовалась немалая физическая выносливость. Темные, узковатые, как у всех креолов, глаза выражали потаенный интерес к причине, без сомнения, важного для него свидания.

— Я хочу, — не затрудняя себя ненужными предисловиями, начал Врангель, — поручить тебе, Андрей Кондратьевич, очень важное дело, от успеха которого зависит дальнейшее наше продвижение в глубь материковой Аляски. Дело, еще раз подчеркну, весьма нелегкое, рискованное, но в твои силы я верю и очень надеюсь, что справишься.

Изложив маршрут предстоящего похода, Врангель после короткой паузы заметил:

— Мы пока не знаем, каким образом и где лучше можно перейти с Квихпака на Кускоквим. Ничем не могу помочь и в другом важном пункте твоего путешествия: как наилегчайшим путем преодолеть горный кряж, отделяющий бассейн Кускоквима от морского побережья в районе Кенайского полуострова. Полагаю, что выход к горам должен быть с одного из южных притоков Кускоквима. Но подробно все это можно выяснить у местных племен, проживающих по трассе похода. Они могут дать и проводников, но для этого надо как следует подружиться с ними. Поскольку же поход предполагается начать зимой, по замерзшим рекам, у тамошних народов есть смысл закупить одну или две собачьих упряжки, чтоб сподручнее было перевозить на нартах груз. Насколько я осведомлен, зимой они используют собак для перевозки тяжестей, и сам, по собственному опыту в полярных странствиях, могу подтвердить, что в зимних походах собаки как транспортное средство незаменимы.

Креол согласно кивнул головой, давая понять, что о применении в качестве тягловой силы собак тоже кое-что слышал. Врангель спросил:

— А самому с собачьими упряжками не приходилось иметь дело?

— Нет, — признался Глазунов, — лишь видел, как управляют ими.

— Это не беда. Те же проводники, о коих будешь договариваться, могут вести упряжки. С их стороны возможны капризы, неповиновение, отказ следовать дальше. Мы знаем такие примеры по походам прапорщика Васильева. В таких ситуациях надо уметь проявить твердость, вплоть до угрозы оружием в случае бунта и нежелания подчиняться приказам. Извинением для отказа продолжать поход может быть лишь болезнь или физическое истощение. Страх надо уметь подавить. Иначе, ежели проводники бросят отряд, твой поход может закончиться, о чем я и думать не хочу, очень плачевно.

В Михайловском редуте, куда доставят на корабле, возьмешь по согласованию с управляющим, — я отправлю письмо ему, — нескольких человек из гарнизона редута. Там же надо будет договориться о проводниках, способных довести до Квихпака и показать перенос на Кускоквим. На той, второй реке, проводники, само собой, должны быть иные, знающие верховья Кускоквима и его притоки. Приморские жители, впрочем, и сами не пойдут на Кускоквим. Очень внимательно отнесись к подбору не только спутников, но и снаряжения — теплой одежды, лыж и прочего. В любом встреченном по пути селении закупайте продукты не скупясь. Помните, самое вероятное, что может остановить вас, — даже не враждебность некоторых племен, хотя и это не исключено. Самое страшное — остаться без пищи и не иметь сил сопротивляться морозам или иным тяготам пути. У вас после того, что я сказал, не появилось сомнений в способности выполнить это задание?

— Нет, — на лице Глазунова мелькнула тень быстро подавленной обиды. — К климату местному я привычен, и тяготы пути меня не пугают.

— Тогда собирайтесь в дорогу. На днях к заливу Нортон выйдет шхуна «Квихпак». С ней и пойдете до Михайловского редута.

Световой день понемногу все прибавлял. Полтора месяца назад, когда отряд Глазунова с покрытого льдом залива Нортон начал движение на восток, большую часть пути приходилось двигаться в сумерках: лишь два-три часа солнце как-то напоминало о себе, озаряя горизонт бледно-розовым сиянием.

Три дня назад вековой покой северного леса нарушил оружейный салют из пяти стволов — чахлые ели и лиственницы у подножия гор вздрогнули и тихо осыпали с ветвей серебристый снег. А люди, закутанные в не пропускавшую мороз и ветер меховую одежду, опустив ружья, смотрели туда, где, еще очень далеко, сверкали под солнцем обледенелые склоны хребта, за которым, где-то к югу, таилась конечная цель странствия — Кенайский залив.

Пока же достигнут лишь первый успех: они уже прошли по Квихпаку и поднялись на перевал, отделяющий Квихпак от Кускоквима. И отсюда, если повернуться назад, видна широкая излучина Квихпака, но их взоры устремлены вперед, где тянется в горной долине более узкая в сравнении с Квихпаком белая лента Кускоквима. Выбрав пологий склон и притормаживая заостренными на концах палками, проводники, понукая собак, начали осторожный спуск груженых нарт вниз. Облако взвихренного снега уже скрыло первую, ведомую тремя собаками, нарту. По ее следам устремилась и вторая упряжка, всего из двух собак. Глазунов со своими спутниками, слегка петляя, чтобы снизить скорость движения, поехали вниз на лыжах. Лыжи у них были широкие и короткие, так называемые лапки, подбитые снизу прочным мехом с оленьих ног — камусом. При спуске ворсинки помогали скольжению, при подъеме, упираясь в снег, играли роль тормоза, не позволяя скатываться назад.

Они догнали нарты с проводниками на крутом уступе. Здесь, чтобы не подвергать риску животных и груз, сани пришлось медленно спускать на потягах, придерживая ремнями сверху.

В долине Кускоквима возобновилась прежняя рутина пути. Один, пробивая лыжами снежную целину, идет впереди. За ним следуют упряжки с нартами, подбитыми для лучшего скольжения моржовыми полозьями. Остальные лыжники замыкают караван.

На ночлег, оставив русло реки, поднялись на берег. Разгребли снег и, нарубив дров, развели костер. Ужинали похлебкой из сушеного мяса, пили крепкий чай с сухарями. Сменив обувь и меховые носки, спутники Глазунова забрались в спальники из оленьих шкур, постеленные на еловом лапнике. Сам Глазунов не спал: сегодня полночи его очередь сторожить товарищей, охраняя их покой.

Особых причин для беспокойства вроде бы нет. Тихо и бело кругом. Луна бросает на снег мертвенный отсвет. Ушедшие с ним из редута как будто люди проверенные, подвести не должны. По крайней мере до сих пор никаких жалоб от них он не слышал. Их, спутников, четверо: трое русских и работающий в компании швед Карл. При выходе из редута было больше. Еще трое были посланы с товарами торговать с туземцами по Квихпаку. Но те оказались послабее и экипированы не так надежно. Еще до того, как вышли к селению Анвик, стали жаловаться на обморожение. Пришлось отправить их обратно в редут. А жаль. Анвик-то оказался крупным селением, и жители его были готовы вести торговлю. Пришлось, одарив их табаком, ограничиться приглашением посетить Михайловский редут, где у русских имеется много товаров для торговли с квихпакскими племенами. Будь те трое, что ушли в редут, немножко терпеливее, возвращались бы назад с мехами. А им-то, при дальнем маршруте, лишний груз с собой брать несподручно.

Глазунов встал, прошелся вокруг лагеря, подкинул дрова в затухавший костер. Треск вспыхнувшего дерева насторожил одну из спящих на снегу собак. Она шевельнулась, встала на лапы, огляделась, чутко вслушиваясь, вокруг. Не уловив никакой опасности, вновь легла на снег. Еще пару часов, подумал Глазунов, и можно будить сменщика, шведа Карла.

На четвертый день пути по Кускоквиму увидели на снегу лыжный след. Потом долина реки донесла возбужденный лай собак, учуявших приближение чужаков, и вот за излучиной, на холме, где Кускоквим принимает в себя воды другой реки, открылось туземное селение. Из присыпанных снегом хижин тянулись в небо столбы дыма.

Подходили тихо, без оповещающего о себе выстрела: собаки и без пальбы доложили хозяевам о приближении гостей.

Вместе с несколькими охотниками племени из скрытого в снегу лаза, ведущего в самый большой дом селения, кижим, появился, к удивлению Глазунова, человек, в котором один из его спутников, русский Дерябин, тотчас признал старого знакомого — ветерана компании Семена Лукина. Могучим сложением и чертами лица, носившего, как и лицо Глазунова, следы смешения русских с местными народами, Лукин выделялся среди туземцев. Он что-то сказал им на их языке, и те оживленно залопотали, а Лукин уже уверенно шел к Дерябину, обнял его и дружески потряс за плечи:

— Никак — свои! И откуда?

Ему представили начальника отряда. Оба выпростали ладони из пришитых к паркам меховых рукавиц, и словно железные клещи сомкнулись вокруг руки Глазунова.

— Здравствуй, начальник, дорогой гость! — весело осклабился Лукин. Его короткая, как и у Глазунова, черная бородка на глазах приобретала от теплого дыхания льдистую седину.

— В дом, Андрей, пойдем аль здесь, на воздухе, потолкуем? — с той же игравшей в глазах веселой хитринкой спросил Лукин.

— Лучше на воздухе, — предложил Глазунов. — Не люблю я у них, — кивнул он на туземный дом, — запахи разные и душно.

Обернувшись к спутникам, распорядился:

— Готовьте костер для привала. Да привяжите поскорее собак. Сейчас свару затеют. Не приведи Господь, порвут наших.

Из туземного дома, оповещенные, что прибыл русский начальник, тойон, со своими людьми, принесли к затрещавшему костру угощение — миски с теплой отварной сохатиной.

— Какими, Семен Иваныч, судьбами здесь? — жадно поглощая сочное мясо, спросил Глазунов.

— Торгую с ними, — пояснил Лукин. — У меня изба выше по течению, при впадении Холитны. С Колмаковым одиночку эту ставили. Нонешним летом, думаю ее сюда, к устью Квыгыма, перенести, чтоб с туземцами торговать было сподручнее. По Квыгыму много жил бобровых, здесь ихние шкурки всегда есть.

Лукин, прихлебывая горячий чай, замолчал. По обычаю туземцев он не торопился расспрашивать гостя о причине его появления на Кускоквиме. Тот должен сам рассказать.

— Мы пришли из Михайловского редута, с залива Нортон, — уловив значение паузы, начал повествовать Глазунов. Он кратко изложил суть задачи, поставленной перед ним Врангелем, коснулся неудачливых торговцев, которые, обморозившись, вынуждены были вернуться в редут, и теплого приема в селении Анвик, туземцы коего не только были готовы торговать, но и хорошо проводили путников, дав в дорогу харч, сушеное мясо и рыбу, и даже двух проводников.

— От устья Анвика двинулись вниз по Квихпаку, — продолжал рассказ Глазунов. — Там тоже встретили несколько селений, одаривали туземцев и приглашали посетить для торговли русский пост в заливе. Кто-то наговорил им плохое о нас, и тойон одного из селений, провожая, признался, что теперь он не верит всяким страшным россказням о русских и хочет дружить и ходить к нам для торговли.

Молча слушавший Лукин согласно кивнул головой.

— И я подобных баек немало на Кускоквиме наслышался. Есть люди, Андрей, которые хотят, чтоб только они торговали с нами, и не хотят допускать к прямой торговле другие племена. Так что дальше? Труден ли перенос с Квихпака на Кускоквим? В те края я не заходил.

— А дальше, вниз по Квихпаку, мы встретили несколько туземцев с медными крестами на шее. И они сказали, что прошлым летом, на Кускоквиме, им дал эти кресты один из русских. Он хороший человек, и они хотят еще встречаться с ним и продавать ему свои шкуры.

— Это, должно быть, Колмаков! — обрадованно вскричал Лукин. — Он бывал ниже по Кускоквиму и крестил туземцев.

— Перенос с Квихпака на эту реку не шибко труден, — продолжал Глазунов. — Хотя со стороны Квихпака берег покруче. Там реки сближаются друг с другом, и с водораздела это хорошо видно. Переход до Кускоквима мы сделали в четыре дня.

Завершив рассказ, Глазунов потянулся к котелку с чаем и плеснул в обшитую кожей кружку еще немного кипятка.

— Тебе, Андрей, — сказал Лукин, — надобно выходить на реку Тхальхук, приток Кускоквима. Это выше по течению, примерно неделя пути, если идти хорошо. Оттуда, по Тхальхуку, сказывают туземцы, лежит путь к Кенайскому заливу. Но они не любят ходить туда: там живут колчане, с которыми местные во вражде. И река плохая, крутые горы, в низовьях селений нет. Я ходил туда один, еще по первому снегу, без проводников, и едва вернулся, в верховья не прошел, замерз, стал голодать. Там места гиблые. Боюсь, Андрей, что здесь, в Квыгыме, проводников, готовых вывести по Тхальхуку на юг, ты не найдешь.

Предсказание Лукина оправдалось. Вождь селения, когда Глазунов завел речь о проводниках, долго и сосредоточенно молчал. Взглянул на служившего толмачом Лукина, ткнул в него пальцем и спросил:

— Ты хочешь его смерти?

Вопрос был, разумеется, таков, что и не требовал ответа. Но Глазунов все же отрицательно качнул головой.

— Я тоже не хочу, — сказал пожилой вождь, — потому что он твой брат, а мне он друг. Если я скажу лучшему охотнику племени, чтобы он шел с вами, он пойдет. Но назад не вернется. Вы все останетесь там, и некому будет вытащить ваши тела, чтобы похоронить так, как положено. Если думаешь о смерти, иди, только не бери с собой никого из моих людей.

Глазунов не стал передавать спутникам разговор с вождем. Просто сказал, что проводников он не дал.

Уходя из селения, они взяли с собой, в обмен на товары, столько припасов, сколько смогли. Собак Лукин рекомендовал оставить в Квыгыме: «Они будут лишь обузой при подъеме в горы. Да и зачем тащить лишний корм для собак».

На третьи сутки после выхода из селения нагнали шедших в том же направлении, в верховья, двух туземцев. Те утомились и сидели у костра. Служивые, которыми командовал Глазунов, тоже устроили свой костер рядом, пригласили к себе кускоквимцев. Глазунов предложил им в подарок чай, сушеное мясо, по короткой якутской трубке-гамзе и по мешочку табака. Старший из двоих туземцев, по имени Тумачугнак, с длинными, свалявшимися от пота волосами и ускользающим в сторону взглядом, приняв подарки, спросил:

— Что могу сделать для вас? Моя охота была пустой, и подарков для вас у меня нет.

— Тхальхук, — Глазунов повел рукой туда, где должна была находиться река, — выведи нас на Тхальхук и дальше по ней, через горы, к морю.

— Тхальхук, — конечная цель пути, — ответил туземец. — Дороги через горы нет.

Из-за незнания языка и неимения толмача объясняться приходилось больше знаками, но смысл его ответа Глазунов понял.

— Хорошо, идем вместе.

Это было все же лучше, чем ничего.

По Кускоквиму встретилось до устья Тхальхука еще два селения, и Тумачугнак исправно отрабатывал полученные от русских подарки, объясняясь с сородичами, после чего не было отказа ни в теплой пище, ни в продуктах на дальнейший путь. Но в обоих селениях советовали вверх по Тхальхуку лучше не идти. Жесты вождей, беседовавших с Глазуновым, были красноречивы. Они так выразительно вздергивали вверх руки, так ожесточенно трясли космами волос и привывали голосом голодного волка, словно хотели предупредить: в горах, куда он держит путь, живет сам Дух Смерти.

На устье Тхальхука пришли на исходе десятых суток после выхода из Квыгыма. На развилке, где Кускоквим принимал в себя южный приток, остановились. При ярко сиявшем солнце на горизонте, куда уходила меж скал заснеженная долина Тхальхука, блистала, отражая свет, вершина огромной горы. Тумачугнак указал на нее и с благоговейным почтением произнес:

— Анали! И там исток многих рек.

— Тенали? — переспросил Глазунов.

— Денали![38] — на этот раз более ясно сказал кускоквимец. — Великая гора. Отсюда пойдете без нас.

— Как же так? — опешил Глазунов. — Ты же обещал идти с нами.

Туземец, не принимая подобного истолкования его слов, ожесточенно закачал головой:

— Тумачугнак привел вас на Тхальхук. По этой реке мы не пойдем.

И уже никакие подарки не могли сломить нежелание туземцев совместно продолжать путь по долине Тхальхука. Вспомнив совет Врангеля, Глазунов попробовал пригрозить проводнику оружием. Но и это не подействовало.

От последнего привала в устье реки они разошлись в разные стороны. Глазунов, удрученный несговорчивостью проводников и мрачными предчувствиями, повел отряд по засыпанному снегом руслу Тхальхука. Туземцы продолжили путь вверх по Кусковиму.

«Там места гиблые» — уже не раз вспоминались начальнику отряда прощальные слова Лукина. Зажатая меж высоких гор долина реки была подобна трубе, и по ней беспрерывно сквозил пронизывающий до костей ветер. Из-за крутизны склонов трудно было добраться до леса, чтобы нарубить дров, и теперь люди не могли толком обогреться даже во время привалов.

Тяготы движения усугубляло и то, что верстах в двадцати от устья начинался заметный и беспрерывный подъем, и иногда приходилось карабкаться по обмерзлым и скользким ступенчатым террасам. Судя по всему, высота падения реки от истока до устья была весьма значительной. «А что же здесь творится весной, в половодье? — угрюмо размышлял Глазунов. — Здесь же голову сломишь».

На психику действовала и такая же ледяная, как русло, безжизненная тишина вокруг — не видно ни зверей, ни птиц, ни даже следов на снегу. Неизвестно, сколько еще идти, а запасы продуктов все тают, и, кажется, нет надежды пополнить их впереди.

Глазунов вынужден был ограничить дневной рацион, хотя при таких затратах энергии организм, напротив, требовал большего.

А мистическая, теряющаяся в облаках вершина великой горы, к которой тянулась река, с каждым пройденным днем отнюдь не приближалась, а словно еще более отдалялась от стремившихся к ней людей.

Через трое суток Глазунов, по требованию спутников, вновь пересчитал оставшийся у них съестной запас. Даже при нынешней, очень скудной норме, продуктов не более чем на пять дней пути. Они сидели за скалой, немного укрывающей от ветра, возле догорающего костра и угрюмо молчали. Двое курящих, русский Панкратов и швед Карл, сосредоточенно попыхивали трубками. Все ослабли от недостатка пищи. Встать на ноги и продолжать путь казалось выше сил. Но хуже было, что почти каждый понимал бессмысленность дальнейшего пути навстречу великой горе. Тишину нарушил самый опытный, старше других, Василий Дерябин. Говоря почти в стиле туземцев, он процедил, опустив, обращаясь к Глазунову, его имя:

— Начальник, тойон, ты хочешь нашей гибели? Разве не видишь, что мы идем на верную смерть? Чтоб уцелеть, сохраниться, надо поворачивать назад. При этом запасе мы кое-как доберемся до селения на Кускоквиме. Туземцы не дадут нам пропасть.

— Да, — возбужденно поддержали его, — надо обратиться назад!

— Впереди гибель!

И Глазунов вынужденно признал их правоту. Он и сам чувствовал заметный упадок сил и беспросветность дальнейшего движения вперед.

— Что же ты молчишь? — сурово спросил Дерябин, и штурман ответил:

— Вы правы. Поворачиваем назад.

Сознавая свою вину перед товарищами по походу, Глазунов старался показать пример стойкости. Первый, не призывая других, лез во время привала на скалы, чтоб раздобыть дров. Пробивал тропу, таща за собой нарты. Они вдвое полегчали, но при израсходованных силах казались тяжелее, чем прежде. Иной раз его мутило от голода. Он спотыкался, падал. Вновь вставал, превозмогая слабость, и продолжал шагать вперед. Когда вышли на Кускоквим, он уже едва стоял на ногах.

Продукты кончились, и теперь вместо мяса и рыбы долго варили в котле сыромятные ремни и запасную обувь из лосиных и оленьих кож. Кое-как помогало и это.

Еще через сутки пути Глазунов в голодном обмороке упал на снег. Его положили на опустевшие нарты и, впрягшись в лямки, потащили за собой.

Однажды шедший впереди Дерябин увидел за открывшимся поворотом реки дымок на берегу и прохрипел:

— Селение! Люди!

Лежавший в беспамятстве Глазунов начал приходить в себя. Он чувствует, как кто-то поднимает его голову, насильно открывает рот, вливает в горло теплый мясной бульон. От забытого вкуса голова вновь начинает кружиться. Открывает глаза и видит перед собой седые космы незнакомого туземца с красным, будто обожженным лицом. Запах дыма, прелой одежды, жилья... Потолок дома, деревянные полати по стенам и сгрудившиеся на них полуголые туземцы. В доме тепло, даже жарко, и он сам лежит на мягкой шкуре, обнаженный до пояса.

Понемногу вспоминает мучительный путь назад. Что с ним, обморозился, цели ли ноги? Рука скользит к бедру, где висит на поясе нож. Достает его, осторожно тыкает острием в грудь и, сквозь одежду, — в ногу. Боль, он чувствует боль! Значит, цел, не обморожен! Шепчет:

— Дерябин, где Дерябин?

Старик вновь подносит ему мясной отвар, отдающий пахучими травами, и Глазунов жадно пьет. Просит:

— Чаю, дайте чаю!

Ему дают и чай.

Кто-то еще склоняется над ним, и он видит заросшее густым волосом, обветренное лицо Василия Дерябина. Тот улыбается, треплет начальника по шевелюре, радостно говорит:

— Оклемался, Андрей? Пока отдыхай. А потом двинемся дальше.

Через пару дней Глазунов окреп. Набрались сил и спутники, и, получив от спасшего их племени запас продуктов, пошли вниз по Кускоквиму. Вернувших их к жизни туземцев стоило отблагодарить особо, и Глазунов, вопреки компанейским правилам, запрещавшим продавать местным жителям огнестрельное оружие, подарил вождю племени запасное ружье и несколько десятков патронов к нему.

Не доходя Квыгыма, отряд вновь повстречал идущего навстречу Лукина. Промышленника сопровождала группа подряженных им в подмогу туземцев. Три собачьи упряжки тащили по снегу нарты, груженные товаром.

Обрадованные свиданием, устроили совместный привал, и Глазунов рассказал о бедственном походе по реке Тхальхук.

— Не могу поверить, — заключил он, — что этой рекой можно выйти к Кенайскому заливу. Думается, туземцы дурачат нас, скрывая истинный путь.

— И такое может быть, — согласился Лукин. — Мне тоже показалось, что те горы впереди пройти нельзя.

О цели собственного похода Лукин сказал, что идет на Холитну торговать с живущими по ней народами.

— Теперь уж назад, Андрей?

— Да, к Михайловскому редуту. Дорога знакома, не пропадем.

Пожелав соплеменникам благополучного возвращения, Лукин со своей свитой продолжил путь по Кускоквиму.

Солнце светило веселее. Завершался месяц март.