"Герцог и я" - читать интересную книгу автора (Куин Джулия)Глава 9В середине мая Дафну можно было увидеть в бальной зале дома леди Троубридж, расположенного в Хампстед-Хите, на северной возвышенной окраине Лондона, неподалеку от лесопарка, знаменитого своими праздничными парками. Она выбрала удобную позицию в самом углу залы, где ей удавалось до поры до времени скрываться от осаждавших ее поклонников (числом поболее десяти), жаждущих пригласить ее на танец. Откровенно говоря, ей не хотелось не только танцевать, но и находиться в доме у леди Троубридж. Нет, она не имела к упомянутой даме никаких претензий: просто здесь не было Саймона. Это отнюдь не означало, как и вытекает из вышесказанного, что она была обречена провести весь вечер, находясь в категории «пристенного цветка», как называли острословы девушек, которых не приглашают на танцы. Напротив, недавние предсказания Саймона сбылись в полной мере, и у Дафны не было отбоя от поклонников. Из девушки, которая всем нравилась, но не более того, она превратилась в самую популярную в нынешнем сезоне, в самую «обожаемую», самую «несравненную». Таково было мнение света, а с ним не очень-то поспоришь. Все, в том числе и те, кто еще не так давно (как, например, леди Джерси) говорил, что Дафне Бриджертон не видать успеха как своих ушей, заявляли теперь, что всегда были уверены в неотразимости этой девушки и отнюдь не скрывали своего мнения, только никто почему-то не хотел им верить. Но повторим: несмотря на то что ее танцевальная карточка была целиком заполнена уже в первые минуты прибытия на бал и вереница кавалеров поочередно и сообща наперебой предлагала ей бокалы с лимонадом, фрукты и печенье, — несмотря на все это, она не испытывала ни удовлетворения, ни радости, ибо рядом не было подлинного автора и режиссера всего этого действа — Саймона, герцога Гастингса. Ее вовсе не задевало то, что, когда они виделись на каких-то званых вечерах, он непременно с поразительным постоянством хотя бы один раз, да упоминал о своем неприятии самого института брака. (Хотя — скажем в его защиту — при этом он никогда не забывал выражать свою благодарность Дафне за то, что она спасает его от яростных атак отчаявшихся честолюбивых матерей.) Не задевало и то, что зачастую во время коротких встреч он внезапно становился молчаливым или порою позволял себе довольно резко разговаривать с кем-то в ее присутствии. Все это искупалось редкими минутами, когда они оставались как бы вдвоем («как бы» — потому что вокруг всегда были люди) где-нибудь в уголке залы или во время очередного тура вальса, и она могла вволю смотреть в его серо-голубые глаза, почти забывая о сотне, если не больше, пар глаз, следящих за ними. Забывая, что их роман, их влюбленность, ухаживание призрачны, ложны. Она больше не пыталась говорить со своим старшим братом о Саймоне. Враждебность Энтони к герцогу, которая ее огорчала и удивляла, не становилась меньше. Когда мужчины встречались, Энтони вел себя учтиво, но холодно, и было заметно, что он едва сдерживается. И все же она видела — или ей хотелось этого, — что ростки былой дружбы сохраняются, пытаются прорваться сквозь завесу взаимной неприязни, и надеялась, что, как только закончится весь этот спектакль и она станет супругой какого-нибудь скучнейшего, но благородного человека, которому никогда не будет принадлежать ее душа, — когда произойдет все это, ее любимый брат и Саймон вновь станут друзьями. Что касается Саймона, он, возможно, бывал бы чаще на балах, где мог встречаться с Дафной, если бы не условие, которое поставил Энтони и с чем он сам согласился: видеть его сестру как можно реже. (Совсем одурел этот Энтони от свалившегося на него чувства ответственности за судьбу семьи!) Еще он неоднократно говорил Саймону, что надеется, что благодаря их дурацкой в своей основе выдумке Дафне удастся как можно скорее найти достойную партию из числа вновь появившихся и проявляющих незаурядную энергию кавалеров и забыть о существовании герцога Гастингса со всеми сумасбродствами его характера. Дафна не разделяла чаяний брата и была втайне рада появлению на званых вечерах Саймона еще и потому, что оно останавливало натиск поклонников. Огорчало ее, как уже было сказано, что появлялся он редко, а также то, что после неудачного купания в Темзе ее брат совсем потерял над собой контроль — можно подумать, Саймон своими руками столкнул его тогда в воду — и беспрерывно пичкал Дафну ругательными и оскорбительными эпитетами по адресу бывшего однокашника, не гнушаясь совсем уж малоприличными историями из их прошлой совместной жизни. Эти истории отнюдь не отталкивали ее от молодого герцога, а действовали, как часто бывает, противоположным образом. Тем не менее Саймона сегодня не было. А если бы он был, то наверняка снова уговаривал бы ее поскорее найти подходящую партию. И это бы ее не только раздражало, но и весьма огорчало. Она не витала в облаках и понимала — такое должно вскоре неминуемо произойти — у нее появится супруг, и этому так или иначе будет способствовать человек, которому общественная молва уже присвоила звание «Роковой Герцог». А начало всему положила юная Филиппа Фезерингтон, воскликнувшая как-то в присутствии нескольких человек, что у Гастингса роковая внешность. С тех пор его иначе как Роковым Герцогом уже не называли. За глаза, конечно. Когда до ушей Дафны дошло это не то одобрительное, не то совсем нелестное прозвище, она приняла его всерьез: да, в нем было нечто роковое, глубоко задевшее ее душу и сердце. И вины Саймона в этом она не видела. Он по-прежнему относился к ней с подчеркнутым уважением, проявлял сдержанное внимание, чуть сдобренное легкой ироничностью. И она отвечала ему тем же. Даже Энтони признавал, что манеры и поведение Саймона вьщге всяческих похвал. Но, добавлял ее брат, это все чисто внешнее, а что прячется за оболочкой приличия, даже благородства, — покрыто мраком. И если мрак рассеется… Дафне тоже хотелось, чтобы он рассеялся, но не для разоблачения лживости и лицемерия, в чем подозревал Саймона ее брат, а чтобы лучше разобраться в чувствах герцога. В том, какой же он на самом деле. Пока же он не предпринимал никаких попыток, чтобы оказаться с ней наедине, чтобы притронуться губами хотя бы к обнаженной части ее руки. Поцелуи достались только лишь пальцам, затянутым в перчатку, и то всего два раза. Они непринужденно беседовали на нескольких званых вечерах, но недолго. Потанцевали друг с другом, но всего по два танца, чтобы не шокировать общество. Они… В общем, чего там говорить, вспоминать, перечислять… Она уже знала без всяких сомнений, что влюбилась в него. И при этом — какая ирония судьбы! — была вынуждена проводить в обществе Саймона намного меньше времени, чем хотелось — чтобы окончательно не убить интереса к себе у появившихся и множившихся поклонников и, главное, не вызвать ярости Энтони. Саймон же, в свою очередь, старался бывать в ее обществе ровно столько, сколько необходимо, как он считал, для того, чтобы не возбуждать излишних надежд на его предполагаемый брак и в то же время не давать понять, что он свободен для кого-то другого. Нелепая и, в общем, болезненная ситуация — Дафна пришла к такому выводу, стоя сейчас у холодной мраморной стены залы. И все это очень печально. Продолжая думать об этом, она не могла не вспомнить, что, несмотря на его категорические суждения о браке вообще и, следовательно — так она понимала, — об отношении к женщинам (во всяком случае, ее круга), она время от времени ловила в его взгляде на нее почти неприкрытое желание. (Или ей казалось? Неужели она так испорченна?) Он уже не позволял себе сравнительно вольных фраз того типа, что вырывались у него в доме леди Данбери, когда он еще не знал, что Дафна из семьи Бриджертон, но тот же жадный — или как это приличнее назвать? — взгляд она, ей-богу, ловила на себе… Нет, она не ошибается… Конечно, он сразу отводил глаза, отворачивался, а у нее перехватывало дыхание и по коже пробегали мурашки. Его глаза! Кое-кто сравнивал их с ледышками, но как они теплели и таяли, когда он переводил взгляд на нее! Его слова могли быть жесткими, интонации раздраженными, но то, что таилось в глазах, разоблачало его… Если, конечно, она опять не выдает желаемое за действительное. Дафна не сдержала вздоха. С воображением у нее всегда обстояло хорошо, оставалось только ждать, когда мечты превратятся в явь. — Эй, Дафф! Что ты примостилась в углу? Отдыхаешь? К ней подходил Колин со своей обычной ребяческой улыбкой на губах. Красивый парень, ничего не скажешь, и жизнь принимает легко и радостно, как птица небесная. После возвращения из Парижа он уже успел завоевать сердца многих девушек и некоторые из них (мы говорим о сердцах) разбить. Ничего серьезного, разумеется, — так, полудетские шалости. К счастью, ему еще не очень скоро придется думать о собственной семье и делать выбор. — Я не отдыхаю, — ответила она брату. — Я прячусь. — От кого? От Гастингса? — Совсем нет. Он же отсутствует. — Ничего подобного. Он здесь. Хотя Дафна хорошо знала, что любимым развлечением Колина (после игры на скачках и беготни за распутными женщинами) было поддразнивать свою сестру, она все же не могла сдержаться и не без волнения переспросила: — Ты не выдумываешь? Он состроил обиженную мину и, кивнув в сторону входной двери, торжественно произнес: — Видел собственными глазами четверть часа назад. Что? Как пишут в стихах, «забилось учащенно сердце»? Пропустив колкость мимо ушей, она ответила: — Просто он говорил мне, что не собирается на сегодняшний вечер. Колин подмигнул ей: — Тогда что здесь делаешь ты? Имитируя возмущение, она сказала: — Моя жизнь не вращается вокруг Гастингса, чтоб ты знал. — В самом деле, дорогая сестрица? Ну что за нахальный тип! И какой проницательный, несмотря на молодость! — Да, в самом деле, — упрямо подтвердила она, утешая себя тем, что вовсе не солгала, потому что жизнь ее действительно идет в стороне от Саймона, хотя о мыслях этого не скажешь. Внезапно глаза юного шалопая сделались непривычно серьезными. — Тебе плохо, сестрица? Скажи откровенно. Она сделала удивленное лицо: — Не понимаю, о чем ты… Он усмехнулся с видом всеведущего человека: — Прекрасно понимаешь. — Прекрати свои глупости, Колин! — Прекращаю, сестрица. Но советую, вместо того чтобы тратить время и силы на споры со мной, сдвинуться с места и отыскать герцога, пока его не увела какая-нибудь коварная красотка. Дафна почувствовала, как ее тело непроизвольно рванулось с места, и испугалась, что Колин заметит это. Усилием воли она заставила себя оставаться там, где стояла. — Ха! — сказал Колин. — Струхнула? — Колин Бриджертон, — голосом своей матери произнесла Дафна, — ты ведешь себя как глупый противный ребенок! Это было самым сильным проявлением негодования в ее устах по отношению к брату. Тот и сам не ждал большего, а потому только рассмеялся и затем сказал: — А теперь держись, сестрица, так как сюда направляется сам Роковой Герцог. Так, кажется, его называют?.. Я не шучу, возьми себя в руки… — Дафна! — услышала она голос, который отличила бы из тысячи. Она обернулась. — Видишь, — тоном волшебника, наколдовавшего появление Саймона, произнес Колин. — А ты не хотела верить любимому брату. — Любимому? — с улыбкой переспросил Саймон, обращаясь к Дафне. — Неужели он заслужил такое звание? — Только потому, что мой любимец Грегори прошлой ночью сунул мне в постель лягушку, — отвечала Дафна. — Пришлось временно лишить его этого почетного титула. — А у Энтони ты его тоже отобрала? — не унимался Колин. — Интересно, за что? Дафна замахнулась на него рукой: — Ох, ступай куда-нибудь в другое место со своими шутками. — Меня нигде не ждут, сестрица. — Еще как ждут. Ты же обещал танцевать с Пруденс Фезерингтон. Она изнывает в ожидании. — Никому я не обещал, ты что-то путаешь. — Значит, тебя хочет видеть мама. Я слышу ее голос, называющий твое имя. — У тебя слуховые галлюцинации, сестра. — Просто у меня шум в ушах от твоей болтовни, братец. Ты мне начинаешь надоедать. Он картинно прижал руку к груди: — О, как ты мне ранишь сердце, Дафф! Как ты ранишь его! Саймон посчитал возможным вмешаться. — Вам следует выступать на сцене, Колин, — сказал он. — Вы понапрасну растрачиваете здесь ваш талант. Эдмунд Кин [6] умрет от зависти, как только вы ступите на подмостки. — Интересная мысль, — задумчиво произнес Колин. — Я должен ее хорошенько обдумать, а потому удаляюсь. Приятного вечера вам обоим. Он отвесил церемонный поклон и исчез. Дафна и Саймон какое-то время молчали — то ли отдыхая от присутствия Колина, то ли находясь в некотором замешательстве. Дафна первой нарушила молчание. — Следующее явление, — сказала она, — приход моей матери. — Явление третье, — подхватил Саймон с кривоватой улыбкой, — те же и Энтони. Спасаясь от дальнейшего перечисления своих родственников, Дафла сказала: — Не ожидала, что вы будете здесь сегодня. Он пожал плечами, на его черном, ладно сидящем фраке появились чуть заметные морщины. — Мне стало скучно, — ответил он с расстановкой. Она с удивлением взглянула на него: — Настолько скучно, что вы не поленились отправиться в другой конец Лондона на нудный ежегодный бал? Простите, не понимаю вас. — Я сам не понимаю, — сказал он миролюбиво, и это ослабило ее обиду на его ленивый тон. — Рада, что вы пришли, — призналась она. — Здесь такая тоска. — Неужели? — Кроме того, меня замучили расспросами о вас. — Неужели? — более саркастическим тоном повторил он. — Представьте себе. И больше всех недоумевала моя мама. — Что же так удивило эту достойную даму? — Она всего-навсего хотела знать, почему вы после того злосчастного обеда ни разу не нанесли нам визита. — Наконец-то Дафна (призывая себе в помощь свою мать) могла задать ему вопрос, мучивший ее уже довольно долгое время. Саймон нахмурился: — Вы считаете это необходимым? Я полагал, что для сохранения мифа о нашем с вами романе достаточно, если буду оказывать вам явное внимание на этих чертовых званых вечерах. Разве я не делал этого? Только сейчас она поняла, как печально могут порой звучать такие приятные слова: «роман», «внимание». — Ваше внимание, как вы его называете, — сказала она, — может, пожалуй, обмануть кого угодно, только не мою мать. «И не меня! Не меня!» — хотелось ей крикнуть. — В самом деле? — спросил он чуть растерянно. — Конечно. Особенно если ваше отсутствие у нас в доме отмечено в этой дурацкой «Хронике». — Откуда она, эта чертова леди… как ее?.. — Уислдаун, — подсказала Дафна. — Откуда она может знать все подробности нашей жизни? Наверное, содержит целую шайку шпионов? — Весьма вероятно, — подтвердила Дафна. — Тем более вам следует поскорее нанести нам визит, иначе ее домыслам поверит все общество и наши усилия окажутся напрасными. Великолепный план увянет, не успев расцвести. — Хотел бы я, — сквозь зубы проговорил Саймон, — чтобы эта проныра использовала свой талант как-нибудь по-другому. — Как? — поинтересовалась Дафна. — Не знаю… Ну, пусть пишет роман… пьесу. Поэму, черт ее побери! — О, если б только леди Уислдаун услышала ваши слова! Возможно, она сочла бы их за комплимент. Но боюсь, большинство не придерживается такого мнения о ней, зато подхватывает чуть ли не каждое ее слово и делает выводы. Меня сегодня спросили около десятка женщин, когда я получу наконец предложение от герцога такого-то, если уже не получила. Или, может, все расстроилось? — спрашивали они. — Полагаю, вы заверили их, что я отчаянно влюблен и просто робею… жду удобного момента? Дафна почувствовала, как что-то оборвалось у нее в груди. С огромным усилием она изобразила улыбку и придала голосу веселый тон. — Конечно, — сказала она, — именно так я и сделала. Саймон рассмеялся. — Вы говорили о любопытствующих женщинах, — сказал он. — А что спрашивали мужчины? Она наморщила лоб: — Мужчины? О, их было не много. Всего один. Старый чудаковатый герцог. Он говорил не о браке, а о том, что очень хорошо знал вашего отца. Лицо Саймона окаменело. Дафна, не придав этому особого значения, продолжала: — Он много распространялся о том, какой славный человек был ваш отец. Как берег и лелеял свой герцогский титул и достоинство и что, если бы все герцоги были такими, наша страна возвысилась бы еще больше над всем миром. Саймон по-прежнему не произносил ни слова. Дафна задумчиво посмотрела на него. — Знаете, — сказала она, — я вдруг подумала… Вы никогда не рассказывали ничего о своем отце. — Наверное, потому, что не считал нужным о нем говорить. Ее неприятно поразила его резкость. Пусть это относилось не к ней, но слова Саймона тем более прозвучали странно — ведь речь шла о его отце. — Что-нибудь не так? — в замешательстве спросила она. — Ничего подобного. Опять эта резкость. И глаза… какие холодные злые глаза! — Простите, — сказала она. — Я больше никогда не заговорю на эту неприятную тему. — Я же сказал, — повторил он тем же ледяным тоном, — ничего особенного. — Конечно, — примирительно проговорила она. — Я поняла. Наступило длительное неловкое молчание. Дафна долго теребила складки платья, прежде чем произнести: — Какие красивые цветы в этой зале, не правда ли? Особенно вон те… Он проследил направление, которое указывала ее рука, увидел гирлянды из белых и пунцовых роз — Да, — коротко сказал он. — Интересно, они выросли в оранжерее у леди Троубридж? — Не имею понятия… И снова повисло молчание. — Розы так трудно выращивать. Вместо членораздельного ответа на этот раз он ограничился тем, что просто хмыкнул. Дафна выдержала еще одну паузу и потом сказала: — Вы уже пробовали лимонад? — Я его не пью. Она решила, что с нее довольно. — Зато я его пью, — безапелляционно сказала она. — Когда мне хочется пить, — пояснила она, как для идиота. — Поэтому прошу извинить, но я иду за лимонадом, а вас оставляю наедине с вашим дурным настроением. Желаю найти себе более подходящего собеседника. Она повернулась, чтобы отойти, но почувствовала, что он схватил ее за руку. Опустив глаза, она некоторое время завороженно смотрела, как его белая перчатка выделяется на фоне ее розового рукава. Смотрела и ожидала, чтобы она поползла вниз к ее оголенному локтю. Но этого, конечно, не произошло. Такое могло случиться только в ее мечтах. — Пожалуйста, Дафна, — сказал он, — не уходите. Голос был тих, но настойчив, и без всяких видимых причин ее бросило в дрожь. Она подняла голову, встретившись с ним глазами. — Прошу вас, простите меня, — сказал он. Дафна кивнула. Слов она найти не могла. Однако Саймону хотелось остановить ее, объяснить все. — Я не… — Он помолчал. — У нас с отцом были плохие отношения. Очень… Поэтому я… я предпочитаю не говорить о нем. Дафна смотрела на него в немом удивлении: никогда еще в разговоре с ней он не подыскивал слова с таким трудом. Он резко втянул воздух, потом выдохнул. Что с ним такое? Плохо себя чувствует? — Когда вы упомянули о нем… — продолжал Саймон, но что-то по-прежнему мешало ему говорить. — Я сразу начал… Мои мысли обратились в прошлое, и я… Я не смог сдержать з… злости. — Извините, — проговорила Дафна. И опять не знала, что еще сказать. — Злости не по отношению к вам, — продолжил он. Серо-голубые глаза впились в ее зрачки, но взгляд уже не казался таким холодным, суровым, он заметно потеплел. Саймон судорожно проглотил комок, мешавший дышать. — Я был зол на самого себя, — договорил он. — И на отца? — полувопросительно и тихо произнесла она. — Но отчего? Он не ответил. Впрочем, она и не ждала ответа. Его рука все еще лежала на ее локте, она прикрыла ее своей. — Не хотите выйти на свежий воздух? — ласково предложила она. — У вас такой вид… Вам бы не помешало. Саймон согласно кивнул: — Хорошо. А вы оставайтесь здесь. Энтони оторвет мне голову, если увидит нас вместе на веранде. — Пусть он отрывает собственную голову! Мне надоела его опека! — Бедняга пытается быть для вас хорошим старшим братом. Дафна с раздраженным недоумением уставилась на Саймона. — На чьей стороне вы сами, милорд? Что-то не могу понять. Не отвечая на вопрос, он сказал: — Хорошо. Давайте немного прогуляемся. Но имейте в виду: одного брата я еще сумею выдержать, но если он призовет на помощь всех остальных, мне конец. Дафна восприняла шутку с напряженной улыбкой и молча кивнула в сторону двери, выходящей на веранду. Рука Саймона крепче сжала ее локоть, они сделали уже несколько шагов к выходу, когда позади раздался громкий окрик: — Гастингс! Саймон мгновенно повернулся, мысленно отметив, что за короткое время после возвращения из своих странствий он уже привык к новому имени. Это ему не понравилось. С большим удовольствием он продолжал бы носить свое прежнее имя — Клайвдон, не так напоминавшее об отце и обо всем, что с ним связано. К нему подходил пожилой джентльмен, опирающийся на трость. — Тот самый герцог, о котором я вам говорила, — успела шепнуть Дафна. — Кажется, его фамилия Мидлторп. Саймон кивнул и оглянулся по сторонам, мечтая удрать или провалиться на месте, но выхода не было. — Дорогой Гастингс, — сказал старик, подойдя вплотную и похлопывая Саймона по плечу. — Давно хочу познакомиться с вами. Я Мидлторп. Ваш отец был моим хорошим другом. Саймон поклонился, коротко и резко, почти по-военному, хотя в армии никогда не служил. — Знаете, — продолжал Мидлторп, — отец весьма переживал ваше длительное отсутствие, это мне хороню известно… И он говорил… Кажется, этот человек произносил еще что-то — Саймон почти не слышал, не различал слов: в нем зрел беспомощный гнев, переходящий в ярость, и сосредоточивалось это чувство, как ни странно, в полости рта, обжигая изнутри гортань и щеки, обволакивая язык. Он вновь чувствовал себя восьмилетним и боялся, даже был уверен, что если попытается сейчас заговорить, звуки будут так же унизительно-беспомощно вырываться изо рта, как в то далекое время. Но он не хотел, не мог снова испытать прежнее унижение. Ни перед кем. В первую очередь перед самим собой. Ибо оно напоминало о страшных одиноких годах детства, о мальчике, отвергнутом единственным близким человеком — родным отцом. Непроизвольно, он сам не понял каким образом, ему удалось исторгнуть членораздельный звук, гласный звук «О!», который пришелся кстати и заменил целую фразу. В нем было все, что нужно: вежливое удивление, приветствие, даже — можно было понять и так — просьба продолжать разговор. Герцог Мидлторп именно так и понял. — Ваш отец, — сказал он, — умер на моих руках. Саймон на этот раз не ответил даже междометием. Вместо него Дафна сочувственно произнесла: — О Боже… — Он просил меня, — продолжал старик, — передать вам кое-какие бумаги. Письма к вам. Я храню их у себя дома. — Сожгите их. Слова вырвались у Саймона сами собой. Без его участия. Дафна слегка вскрикнула и схватила Мидлторпа за рукав: — О, нет, нет! Не делайте этого. Гастингс, возможно, не хочет видеть их сейчас, в данное время… Но потом он может передумать. Саймон смерил ее ледяным взглядом и снова повернулся к собеседнику: — Я говорю: сожгите их. — Я… О да… Мидлторп явно был в растерянности. Должно быть, он знал или догадывался, что отец и сын находились не в лучших отношениях, но покойный герцог не открыл ему всей правды, а потому старик не понимал, как ему сейчас действовать. В расчете на помощь он бросил умоляющий взгляд на Дафну и произнес: — Помимо бумаг и писем он просил передать вам кое-что на словах… Я… я мог бы это сделать, если желаете, прямо сейчас. Говоря все это, он смотрел на Дафну, не на Саймона. Вместо ответа тот оставил локоть своей спутницы и молча направился ко входу на веранду. — Извините его, — обратилась Дафна к ошеломленному герцогу. — Я уверена, он не хотел вас обидеть. Выражение лица Мидлторпа недвусмысленно говорило о том, что он придерживался противоположного мнения, и Дафна посчитала нужным добавить: — По-видимому, имя отца у него связано с какими-то тяжелыми переживаниями. Мидлторп кивнул, соглашаясь: — Его отец предупреждал меня о чем-то подобном. Но я все же не думал, что это так серьезно… Однако теперь… Дафна взволнованно смотрела в сторону веранды. — Да, видимо, очень серьезно, — подтвердила она и поспешно добавила: — Пожалуй, пойду к нему. — Конечно, — согласился старик. Уже на ходу она обернулась: — Прошу вас, герцог, не сжигайте эти бумаги. — Я никогда и не думал об этом, но… Дафна остановилась — в голосе Мидлторпа ей послышалось что-то серьезное. — Вы хотели сказать… — Хотел сказать, что я далеко не молод и не слишком здоров. Доктора не очень обнадеживают меня. Поэтому… Мог бы я передать бумаги вам на сохранение? Дафна смотрела на него с удивлением и страхом. Удивлением — потому что не понимала, как может он доверить чужую личную переписку совершенно незнакомой ему молодой женщине. Страхом — потому что опасалась, что, если согласится и примет бумаги, Саймон может никогда не простить ей этого поступка. — Не знаю, — ответила она в замешательстве. — Не уверена, что ваш выбор правилен. Старческие глаза пристально уставились на нее. — Полагаю, — услышала она, — мой выбор совершенно правилен. — Его тон стал мягким, даже ласковым: — Уверен, вы найдете нужный момент, чтобы отдать молодому человеку адресованные ему письма… Итак, разрешите, я пришлю их вам? Дафна наклонила голову. Что еще оставалось делать? Мидлторп приподнял трость, указал в сторону веранды: — Идите к нему. Дафна кивнула и поспешила туда, где находился Саймон. На веранде горело всего несколько стенных канделябров в густой вечерней тьме, и только благодаря лунному свету Дафна смогла разглядеть Саймона, неподвижно стоявшего возле перил в дальнем углу. В его позе — так ей показалось — была неостывшая злость. И печаль. Он смотрел куда-то в глубь сада, но не видел, наверное, ни аллей, ни темных кустов и деревьев. Она тихо приблизилась к нему. Прохладный ветер так приятно овевал щеки после духоты в переполненной зале. Слабый гул голосов напоминал, что они здесь отнюдь не в одиночестве, но Дафна никого не слышала и не замечала. Лучше всего, наверное, было бы начать разговор с ним со слов: «Вы были так нелюбезны со старым герцогом» или «Отчего вы так злы на своего покойного отца?» Но она в самую последнюю минуту отбросила обе фразы. Облокотившись на балюстраду рядом с ним, она негромко, как бы про себя, произнесла: — Как хотелось бы увидеть звезды. Саймон мельком взглянул на нее и ответил: — В Лондоне вы их не увидите. — После некоторого молчания он заговорил вновь: — Здесь или слишком яркий свет, или просто туман. Или смог. Она поежилась, словно ей стало холодно, но щеки ее по-прежнему горели. — А я так надеялась увидеть звездное небо хотя бы тут, в Хэмпстеде. Небеса не идут мне навстречу. Саймон издал что-то вроде смешка. — Зато в Южном полушарии, — сказал он после долгой паузы, — вы бы на небо не обижались. Какие там звезды! — Какие? Она хотела поддержать этот ничего не значащий разговор — любой разговор, лишь бы вывести его из напряжения, которое она ощущала в каждой клеточке его тела, хотя не знала и не понимала причины, и была рада, когда он ответил на ее вопрос: — Там очень яркие и большие звезды. Совсем не такие, как у нас, если даже удается иногда их здесь увидеть. И расположены совсем в других местах — звезды, созвездия. — Как в других? Вы шутите. Сейчас она спрашивала уже не просто ради поддержания разговора — ей стало любопытно. — Совсем нет. Посмотрите любую книгу по астрономии. — M-м, — с сомнением произнесла она. — Не обещаю. — Понимаю, я тоже не специалист в этой науке, но мне было интересно. В Африке все другое. И небо тоже. — Разве небо может быть другим? — Оказалось, может. Как и люди. Она вздохнула: — Хотелось бы и мне взглянуть на южное небо. Если бы я была энергичной, отчаянной и не так связана с семьей и вообще какой-нибудь необыкновенной женщиной, о которой мужчины слагают стихи, я бы обязательно много путешествовала. — О вас и так уже слагают стихи, — напомнил он с чуть ироничной улыбкой, и она была рада, что он обретает прежнюю форму. — Только плохие, к сожалению. Дафна рассмеялась: — Все равно, зато это были стихи, а не проза. И первый день в жизни, когда мне нанесли визит сразу шесть поклонников. — Семь, — уточнил он. — Вы забыли про меня. — Да, семь. Но вы не в счет. — О, как ты мне ранишь сердце, Дафф! — воскликнул он, подражая недавним словам Колина. — Как ранишь его! — Вам тоже следует выступать на сцене, — сказала она, продолжая смеяться, — из вас с Колином получился бы неплохой дуэт. — Вряд ли, — возразил он. — Да и Энтони не позволит Колину выступать в паре со мной. Упоминание о старшем брате стерло веселость с ее лица. — Насчет путешествий, — сказала она, становясь серьезной, — я пошутила. Таким скучным англичанкам, как я, лучше сидеть дома. Тем более что я люблю наш дом. В нем я счастлива. — Вы совсем не скучная англичанка, — произнес он каким-то новым для себя тоном, и она удивленно взглянула на него. — А то, что вы счастливы, Дафна, искренне радует меня, поверьте. Никогда еще я не встречал по-настоящему счастливых людей. Ей почудилось, что сейчас он ближе к ней, чем минутой раньше, — он ли подвинулся, она ли случайно приблизилась к нему… Она не могла отстраниться, не могла отвести глаз от его лица. — Саймон… — прошептали ее губы. — Мы здесь не одни. — Голос его прозвучал сдавленно. Дафна оглядела углы веранды. Кажется, никого. Шум голосов тоже затих. Это, однако, могло означать, что кто-то прислушивается или приглядывается к ним. Какой-нибудь тайный агент леди Уислдаун — чтобы в следующей «Хронике» снова пустить по свету очередную сплетню. Прямо перед ними раскинулся большой темный сад. Он звал в свое безлюдье и безмолвие. Такого огромного сада не было ни у одного из домов в центре Лондона, которые она знала. А здесь, в десяти милях от центра, он шелестел темной зеленью, веял ароматами цветов. Леди Троубридж не зря им гордилась. Какая-то злорадная смелость взыграла в душе Дафны. — Пойдемте в сад, Саймон, — произнесла она тихо, но решительно. — Мы не можем. — Можем. — Нет, Дафна… Нотки отчаяния, прозвучавшие в его голосе, сказали ей больше любых слов. Она поняла то, чего раньше не знала. В чем сомневалась. Она для него желанна… Он хочет ее… Мечтает об этом… Ее душа пела. В ней звучала ария из «Волшебной флейты» Моцарта — та, где так сладостно слышится верхнее до. Что, если она поцелует его? — подумалось ей. Нет, он — ее… Что, если сейчас в дальней аллее сада она запрокинет голову и ощутит на своих губах его губы? Поймет ли он тогда, как она его любит? Укрепит ли это его любовь к ней? Осознает ли он, каким счастьем она может… готова одарить его? Возможно, тогда он перестанет думать и говорить о браке, как о чем-то тягостном и ненужном ему?.. — Я собираюсь прогуляться по саду, — сказала она, — и не вижу в этом ничего предосудительного. Если хотите, можете присоединиться ко мне, милорд. С этими словами она медленно направилась к ступенькам, ведущим с веранды. Нарочито медленно, чтобы у него было больше времени обдумать ее отчаянно смелое предложение и решиться последовать за ней. Через минуту она услышала его шаги позади себя. — Дафна, это безумие… Мы… Так нельзя… Его чуть охрипший взволнованный голос говорил ей, что Саймон пытается в большей степени убедить в этом самого себя. Не отвечая, она продолжала идти в глубь сада. Он нагнал ее, схватил за кисть руки, повернул к себе. — Ради Бога, вы слышите меня? Ведь я обещал вашему брату… Он взял с меня клятву. Ее улыбка, которую он почти не различал в темноте, говорила о том, что перед ним сейчас женщина, знающая себе цену, понимающая, что она желанна. — Что ж, — сказала она, — тогда уходите. — Вы же знаете, что я не могу этого сделать! Оставить вас одну… Мало ли что может случиться. Она пожала плечами и постаралась отнять у него свою руку. Но он не отпускал, а сжал еще сильнее. И тогда она сделала то, чего он наверняка не ожидал: приблизилась к нему настолько, что расстояние между ними сократилось до фута, если не меньше. Его дыхание участилось. — Не делайте этого, Дафна. Она тщетно пыталась ответить ему как-то пошутливее, поостроумнее и чтобы это звучало в то же время соблазняюще… и искушающе. Но ничего не могла придумать — смелость улетучилась в одно мгновение. Ее никто еще никогда не целовал, она не знала, как это делается, хотя и хотела этого, и вот сейчас звала его стать первым. Пальцы, державшие ее руку, ослабли, но он не отпустил ее, а, наоборот, потянул за собой и сошел с аллеи на газон, обогнув один из ровно подстриженных кустов, которыми так гордилась леди Троубридж. Там он остановился, глядя прямо в лицо Дафне. Прошептал ее имя. Коснулся пальцем щеки. Она смотрела на него расширившимися глазами, губы ее приоткрылись. И то, что было неминуемо, случилось. |
||
|