"Герцог и я" - читать интересную книгу автора (Куин Джулия)Глава 18Саймон ушел из спальни Дафны и напился. Это не было для него привычным и любимым занятием, но он сделал это. В нескольких милях от Клайвдона, на берегу моря, было немало питейных заведений, куда частенько заходили моряки, чтобы выпить, а также подраться. Двое из них сунулись было к Саймону. Он отмолотил обоих. В глубинах его души бушевала злость, кипела ярость, они искали выхода и нашли его этой ночью. Ему нужен был лишь малейший повод, чтобы вступить в драку. Повод тоже нашелся. Саймон был уже порядком пьян, когда началась потасовка, и видел в своих противниках не краснолицых от солнца и ветра матросов, а своего отца. Каждый удар предназначался не им, а ему одному — его постоянному мучителю и недругу. И после каждого удара он испытывал облегчение. Никогда он не считал себя жестоким, кровожадным, но будь он неладен, если ему не было хорошо, когда его кулак попадал в цель. После того как он разделался с двумя особенно задиристыми, больше никто к нему не приставал. Моряки вскоре ушли, а местные предпочли не связываться — в этом хорошо одетом незнакомце, помимо несомненной силы, они распознали затаенную ярость, а от таких лучше держаться подальше. Саймон оставался в пивнушке до рассвета. Перед ним стояла большая бутылка с дешевым виски, к которой он постоянно прикладывался; потом он поднялся наконец, расплатился, сунул бутылку в карман, взгромоздился на лошадь и направился домой. По дороге Саймон допил остатки и выбросил бутылку. Пьянея все больше по мере приближения к дому, он думал только об одном. Одно сверлило его мозг. Он хотел, чтобы Дафна вернулась к нему. Потому что она от него ушла — он понимал это — не только в другую комнату, а, что гораздо страшнее, оторвалась от его души, от тела. Но он не хочет этого, не выдержит. Она ему нужна, как никто и никогда не был нужен. И он ее вернет, будь он трижды проклят! Она снова будет с ним, будет его женой, его женщиной! Как все эти две недели, и какие недели!.. Он отрыгнул так громко, что самому стало неприятно, и понял, как сильно пьян. Очень сильно. К тому времени как он достиг Клайвдона, опьянение полностью подчинило его себе, он уже совсем слабо контролировал свои действия, а потому произвел такой шум, прежде чем добрался до дверей комнаты Дафны, что мог бы разбудить мертвых. — Дафна-а-а! — кричал он что есть мочи по дороге к ее комнате. И еще громче, если такое было возможно, уже под самой дверью: — Да-а-афна! Новым воплям воспрепятствовал приступ кашля — он чуть не захлебнулся слюной, потом начал безудержно чихать, но затем вновь обрел нормальное дыхание и огласил коридоры и холлы громогласным призывом: — Да-а-афна! Слуги, если и слышали, предпочитали не появляться. Дафна тоже. Саймон в отчаянии прислонился к двери. Впрочем, если бы он не сделал этого, то вполне мог бы свалиться на пол. — О, Дафна, — тихо и печально вздохнул он, упираясь лбом в отполированные доски. — Где ты, Дафна? Дверь внезапно распахнулась, он ввалился в комнату и распростерся на полу. — Ты почему… ты зачем… так открыла?.. — бормотал он, не делая никаких усилий, чтобы подняться. Дафна склонилась над ним, вглядываясь, словно не узнавая его. — Боже мой, Саймон! Что с тобой? Ты не… — Винный дух, исходивший из его рта, объяснил ей все лучше всяких слов. — Ты пьян! Он приподнял голову: — Боюсь, что да, — и снова поник головой. — Где ты был, Саймон? Почему у тебя опять синяки на лице? — Я пил, — довольно явственно выговорил он, хотя и с немалым усилием. — Пил и дрался. Но не с твоим братом. Он снова рыгнул, но не понял этого, а потому не извинился. — Саймон, тебе нужно немедленно лечь в постель. Он посмотрел на нее с таким видом, словно она сказала несусветную глупость. — Лечь и отдохнуть, — пояснила она. На этот раз он с готовностью кивнул: — Да… лечь… с тобой. Он попытался подняться, даже привстал на колени, но снова рухнул на ковер. — Как странно, — сказал он с горечью. — Ноги совершенно не держат. Они перестали работать. — Не ноги, а мозги, — уточнила Дафна, опять наклоняясь к нему. — Что я могу сделать? Чем помочь? Он с пьяной хитростью взглянул ей в лицо и ухмыльнулся: — Любить меня. Вот и вся помощь… Ты ведь обещала любить. Значит, выполняй обещание. Она тяжело вздохнула. Ей следовало бы разозлиться на него, уйти и из этой комнаты — пусть спит на полу, но он выглядел таким трогательным. И немного жалким. А что касается того, что он напился, — своих взрослых братьев она видела в подобном состоянии, если не хуже. От этого существует одно лекарство — проспаться. А наутро он будет уже как стеклышко и, конечно, станет настойчиво уверять, что почти не был пьян и она все выдумывает. Но, быть может, он и в самом деле не слишком пьян, а больше притворяется? — Саймон, — сказала она, всматриваясь в его лицо, — ты очень пьян? — Очень, — охотно подтвердил он. — Не можешь встать? — Не могу. В его голосе звучала гордость. Так ей по крайней мере казалось. И это тоже было одновременно и трогательно, и смешно, и глупо. Она подошла к нему сзади, просунула руки ему под мышки. — Поднимайся, Саймон, я уложу тебя в постель. Он сумел сесть с ее помощью, но потом не предпринимал никаких попыток, чтобы подняться. Наоборот, с дурацким видом посмотрев на нее, похлопал рукой по полу и произнес: — Зачем вставать? Садись сюда, Дафна, рядом… Здесь так удобно. — Саймон! — прикрикнула она. Но он тянул к ней руки и любезно приглашал присоединиться к нему на ковре. — Нет, Саймон, — терпеливо возражала она. — Тебе нужно лечь в постель. Снова и без всякого успеха она попыталась приподнять его, но оставила попытки и с отчаянием воскликнула: — Зачем ты так много выпил? В его глазах вдруг мелькнула ясная мысль, когда он отчетливо ответил: — Хотел, чтобы ты вернулась ко мне. — Мы поговорим об этом позднее, Саймон. Завтра. Когда ты будешь себя нормально чувствовать. Она сказала это, хотя понимала, что и он, и она знают — разговоры бесполезны. Они уже говорили об этом, и каждый остался при своем мнении. — Сейчас уже завтра, — капризным тоном сказал он. — Давай говорить. На нее нахлынуло чувство отчаяния. Говорить, не говорить, сегодня, завтра — какая разница, если все уже сказано и выхода нет. — Пожалуйста, Саймон, — умоляюще произнесла она, — оставим это сейчас. Тебе необходимо выспаться. Он затряс головой — так собака отряхивается, когда вылезает из воды. — Нет, нет, нет!.. Дафна, Дафна, Дафна!.. Она не могла сдержать улыбку: — Что, Саймон? Он задумчиво почесал затылок: — Ты не все понимаешь. Видишь ли… Он замолчал и молчал долго, пока она не спросила: — Чего я не понимаю, Саймон? — Я никогда… слышишь, никогда не хотел тебя обидеть. В его глазах была печаль совершенно трезвого человека. — Знаю, Саймон. — Но я не могу… не могу иначе. Понимаешь? Он с болью выкрикнул последнее слово, на которое она ничего не ответила. — Потому что, — продолжал он, — всю мою жизнь он меня побеждал. Был надо мной. Всегда. А сейчас я хочу реванша. Хочу победить. Я… — он ткнул себя в грудь большим пальцем, — хочу узнать вкус победы. — О Господи, Саймон, — прошептала она. — Ты давно уже узнал его. Давно победил. Только сам до сих пор не понял этого… Да, да! — крикнула она, потому что он покачал головой. — Уже когда начал говорить без запинки. Когда пошел учиться. Обрел друзей. Когда ездил по разным странам. Это все были твои победы. Малые и большие. Как ты этого не понимаешь? — Она стала трясти его за плечи. — Почему не хочешь признать себя победителем? Он снова покачал головой: — Хочу победить его в главном. Главном для него. То, о чем ты говорила, он и сам хотел от меня. И получил. Но он не п-получит с-самого для н-него г-главного… Н-наследника т-титула. И т-тогда… т-тогда… Боже, подумала она, как он начал опять заикаться! Надо его остановить, пока не случилось худшего. Господи, как ей жалко его, как она его любит!.. — Саймон! — воскликнула она. — Замолчи, не надо больше! — Н-не оставляй м-меня… — услышала она. — Пожалуйста… Все меня оставляют… Он… Энтони… ты… Лучше наоборот: вы оставайтесь… а я… я уйду… «Что он говорит? Что говорит? Он слишком пьян… И очень устал». — Ты должен лечь, — сказала она дрогнувшим голосом. — В мою постель. Сейчас же… Надо выспаться. — Ты останешься со мной, Дафна? Было оплошностью так отвечать, она это знала, но тем не менее произнесла со вздохом: — Я останусь с тобой. — Как хорошо, — пробормотал он сонным голосом. — Как хорошо… Потому что я не могу без тебя. Помни это… — А теперь пойдем, — сказала она нарочито бодрым голосом. — Помоги мне. Она чудом дотащила его до постели и свалилась на нее вместе с ним. Но тут же вскочила и, наклонившись над его башмаками, начала стаскивать их. Опять же ей помог опыт, накопленный со своими братьями: она твердо знала, что тянуть нужно с пятки и делать это изо всех сил. Что привело к тому, что с башмаком в руках она дважды оказывалась на полу — так крепко, мертвой хваткой обтягивали они ноги Саймона. — Господи, — проговорила она, тяжело дыша, — а еще утверждают, что женщины — мученицы моды. Саймон произвел звук, похожий на храп. — Уже спишь? — с надеждой спросила она, закидывая ноги Саймона на постель. Каким юным и умиротворенным выглядел он сейчас с закрытыми глазами. Длинные темные ресницы бросали тень на щеки, пряди волос почти закрывали лицо. — Спи, дорогой, — прошептала она, приглаживая ему волосы. Но, как только она отошла на шаг, он встрепенулся, открыл глаза. — Ты обещала остаться, — с детской обидой сказал он. — Я думала, ты крепко спишь. — Все равно ты не должна нарушать обещания. Он потянул ее за руку, и она прилегла рядом с ним. От его тела исходило приятное тепло; он был с ней, принадлежал ей, и на какое-то время она забыла о том, что произошло между ними, — об их размолвке, о безысходности положения, в котором оба очутились. Сейчас ей было хорошо и спокойно. Спустя час с лишним она проснулась, безмерно удивленная, что вообще могла уснуть. Саймон лежал рядом в той же позе, тихонько похрапывая. Легко и нежно она коснулась его щеки. — Господи, что мне делать с тобой? — чуть слышно шепнула она. — Я люблю тебя, люблю, но мне ненавистно то, что ты делаешь с самим собой… И со мной… Он пошевелился, и она испугалась, что он не спит и слышит ее вырвавшееся наружу признание. Крик души, не предназначенный для других ушей. Однако он не открыл глаза и выглядел по-прежнему юным, безмятежным, безгрешным! С таким легко говорить, высказывать самые сокровенные мысли. Пусть спит. Не нужно тревожить его ни своим шепотом, ни своим присутствием. Тем более если, проснувшись, он увидит, ощутит ее рядом с собой, то может подумать: она согласилась, приняла его условия их будущей семейной жизни. А это не так… — Клянусь, — прошептала она, — это не так… Осторожным движением она попыталась отодвинуться от него, подняться с постели. Это не удалось. Его руки удержали ее, сонный, как и раньше, голос пробормотал: — Нет… не уходи. — Но, Саймон… Я… Он притянул ее к себе, и она невольно ощутила, как он возбужден. — Саймон, — прошептала она, — ведь ты почти спишь. Она была крайне удивлена, что мужчина может желать женщину даже во сне. Он что-то промычал вместо ответа, но не ослабил объятий и не предпринимал никаких попыток овладеть ею. Все же она освободилась из его рук и теперь могла смотреть на него со стороны. Ей подумалось, что ему сейчас мучительно неудобно в тесной одежде, оттого он дышит так прерывисто, с хрипами. Легкими прикосновениями она принялась расстегивать пуговицы на его куртке, на рубашке, увидела гладкую смуглую кожу. Он слегка вздрагивал, беспокойно дышал, и к ней внезапно пришло странное чувство своего всевластия над ним: вот он лежит, такой красивый, сильный, умный, — и она может делать с ним все что хочет. Но что же она хочет? Только одного — его любви. Полной и безраздельной, любви, в которую не вмешиваются никакие посторонние силы и ощущения. Никакие, кроме одного: желания быть вместе. Она всмотрелась в его лицо. Несомненно, он еще спит, и она может по-прежнему чувствовать себя всемогущей и поступать соответственно: делать то, что ей сейчас заблагорассудится. Быстрым движением она расстегнула его брюки, увидела то, что продолжало рваться из них, протянула руку и ощутила в ней жар и пульсацию его крови. — Дафна, — чуть слышно проговорил он, приоткрывай глаза. — О Господи, какое блаженство, когда ты здесь… Вот так… — Ш-ш, тише, — шепнула она. — Я сама… Позволь мне… Лежи спокойно. С этими словами она скинула с себя одежду и потом принялась делать то, чему он уже успел научить ее за две недели их близости, — помогать ему возбудиться больше, еще больше. Он лежал на спине, вытянувшись, раскинув руки в стороны, сжав кулаки. Глаза его оставались закрытыми, но она понимала, что он уже не спит. Понимала и другое: она остро нуждается в нем, вожделеет, желает ощутить его внутри себя, чтобы он дал ей то, что может дать мужчина женщине… Иначе… иначе она не выдержит, с ней что-то произойдет… — Ох, Дафна, — стонал он все громче, его голова моталась из стороны в сторону на подушке. — Как ты нужна мне! Сейчас… сию минуту… Он попробовал приподняться, но она уперлась обеими руками ему в плечи и помешала сделать это. А затем, приняв на себя, как ей казалось, его роль, оказалась наверху и сама направила его орган в свое увлажненное желанием лоно. Глубже, еще глубже вбирала она его в себя и, достигнув предела, откинула голову, подав тело вперед, сильнее ухватившись за его плечи. Ей почудилось, что она сейчас умрет от блаженства. Никогда до этого не чувствовала она себя до такой степени женщиной. Настоящей, счастливой женщиной. Тело ее поднималось и опускалось, извивалось от наслаждения. Руки оставили его плечи, она выгнула спину, ласкала пальцами свой живот, груди. Саймон уже давно открыл глаза и с удивлением взирал на нее, узнавая и не узнавая ее. — Где… где ты научилась такому? — выговорил он между вздохами и стонами. Она ответила ему диковатой, не характерной для нее улыбкой и потом выговорила: — Я… я не знаю. — Еще… еще… — стонал он. — Не отворачивай лица. Я хочу видеть тебя… всю… Она не знала, чего он хочет от нее, что еще должна… может она сделать, но инстинкт сам говорил за нее. Она пыталась вращать бедрами, сжимала и разжимала их, откидывалась назад и снова наклонялась к нему — так, что ее груди почти касались его лица. Она сжимала их ладонями, теребила пальцами соски… Он метался под ней, движения становились более порывистыми, дыхание участилось. Она знала, что обычно он старался, делал все что мог, чтобы она первая достигла высшей точки, и уж потом позволял себе это сам. Но сейчас чувствовала, понимала, что он опередит ее. Она тоже находилась недалеко от вершины блаженства, но он был уже не в состоянии сдерживаться. — О Господи! — Она не узнала его голоса. — Я… я не могу… Его глаза с какой-то странной мольбой впились в нее, он сделал попытку, впрочем, не слишком энергичную, вырваться из-под ее тела, но она обхватила руками его бедра и прижалась к нему. На сей раз она испытает это… как все другие женщины, у которых есть мужья… которых не лишают того, что задумано для них природой… Саймон слишком поздно осознал, что произошло. Однако ничего поделать не мог: его тело вышло из подчинения, и никакая сила не могла уже остановить извержение страсти. Закрыв глаза, стиснув зубы, он лежал, чувствуя, как постепенно слабеет напряжение их тел, как ослабевают ее нежные, но такие сильные руки, обнимавшие его. Она еще не отпускала его из своего лона, и он вдруг с предельной ясностью понял, что она нарочно поступила так. С заранее обдуманным намерением. Специально все подстроила: в то время когда он спал, когда еще не вполне отошел после выпитого вина, когда ослабел от всего этого… от страсти. Да, конечно! Она просто не дала ему возможности излить семя так, как он делал всегда! Он раскрыл глаза, увидел ее лицо и на нем — он был уверен в этом — торжествующее выражение. — Как ты могла?.. — тихо проговорил он. Она не ответила, но он знал — его слова услышаны и поняты, — просто ей нечего сказать теперь, когда она взяла верх над ним. Он резко освободился из-под ее тела и повторил, на этот раз гораздо громче: — Как ты посмела? Ты в-ведь з-знала, что я… Она съежилась на краю кровати, обхватив руками колени, прижавшись к ним грудью. В воспаленном воображении ему казалось, что и эту позу она приняла не без умысла: чтобы не пролилось ни единой капли того, за чем она так охотилась против его воли. Еще несколько резких движений, и он поднялся с постели и встал возле нее. Потом приоткрыл рот, чтобы произнести осуждающие слова, сказать, что она предала его, что по ее вине он нарушил клятву, данную самому себе… Но ему сдавило горло, язык, казалось, распух до невероятных размеров — и, к своему ужасу, он не смог произнести ни одного слова. — Т-т-т… — вот все, что вырвалось из его рта. Дафна со страхом смотрела на него. — Саймон… — прошептала она. Ему был невыносим ее взгляд: он ощущал в нем не раскаяние, не беспокойство за него, но просто сострадание к инвалиду, к уроду. Просто жалость, граничащую с брезгливостью. Это было непереносимо. Боже! Он снова ощутил себя тем семилетним несчастным ребенком, на которого с презрением взирали отцовские глаза, кто не мог, как ни тщился, выговорить ни одного связного слова. — Тебе плохо? — спросила она. — Трудно дышать? — Н-н-н… — было его ответом. Это все, что он мог выговорить вместо фразы «не надо меня жалеть». И опять ощутил на себе пренебрежительный взгляд отца, услышал его злые слова. — Саймон! — Дафна тоже соскочила с кровати, подбежала к нему. — Успокойся, скажи… скажи хоть что-нибудь! Она робко притронулась к нему, но он отбросил ее руку. — Не прикасайся ко мне! Она отшатнулась. — Слава Богу, у тебя еще остались для меня кое-какие слова, — сказала она с печальной усмешкой. Саймон проклинал себя за несдержанность, за то, что голос не подчиняется ему в нужные минуты, а в ненужные произносит не то, что следует; и он ненавидел сейчас Дафну за то, что она в отличие от него не потеряла способности контролировать себя, свои слова и действия. А еще его не оставляло чувство удивления: разве не чудо, что за считанные мгновения Дафна сумела лишить его способности говорить и затем вернула ему эту способность? Не хватает еще, чтобы она этим пользовалась как средством давления! Нет, он не позволит! Он вырвется из-под ее влияния! Уйдет… уедет отсюда! К черту!.. — П-п-почему т-т-ты… — прошипел он, поворачиваясь к ней уже на пути к двери, — с-с-сделала эт-то?.. — Что я сделала?! — в отчаянии крикнула Дафна, плотнее заворачиваясь в простыню. — Что?.. Ты ведь тоже хотел… Разве нет?.. Ты ответил мне согласием… — Т-ты… эт-то… — продолжал он беспомощно выталкивать слова, для большей ясности указывая пальцем себе на горло и на низ живота. — Эт-то… И, будучи не в состоянии больше переносить свою унизительную беспомощность, стремительно выбежал из комнаты. Несколько часов спустя Дафне передали записку следующего содержания: Небольшой листок бумаги выскользнул из рук Дафны и медленно опустился на пол. Из горла вырвались рыдания, она прижала ладонь к губам, чтобы умерить их. Он оставил ее. Бросил. Уехал от нее. Она понимала: он рассержен, взбешен, и была готова к тому, что не захочет простить ее. Но она и подумать не могла, что он может уехать. Даже когда он выбежал из комнаты, хлопнув дверью, она не теряла надежды, что со временем их разногласия — если можно это так назвать — исчезнут. Конечно, она была наивна, но кто запрещает надеяться. Она полагала, что ее любовь к нему сможет излечить его от болезни души, изгнать из нее ненависть к прошлому, жажду мести за перенесенные страдания. Как неразумна она была. Как уверена в своих силах. В силе любви. И как глупо с ее стороны было верить во все это. Находясь в замкнутом кругу семьи, она, конечно, мало что видела дальше своего носа, а жизнь оказалась значительно сложнее, чем ей представлялось. И более жестокой. Дафна никогда не воображала, что все блага жизни будут преподнесены ей на золотом блюде, но полагала, что, если научится управлять своими помыслами, сумеет относиться к другим так, как желала бы, чтобы относились к ней — о чем и толкует Евангелие, — если сумеет все это, то будет в какой-то мере вознаграждена. Не теперь, но, возможно, в будущем. Однако то, что произошло сейчас между ней и Саймоном, отнюдь не оставляло ей надежд. Напротив — подрубило их под корень… В доме стояла полная тишина, Дафна никого не встретила по пути в Желтую гостиную. Уж не избегают ли ее все слуги после скандала, свидетелями которого кто-то из них наверняка был, и этот «кто-то» вполне мог поделиться со всеми остальными тем, что услышал или подслушал? Одни, возможно, злорадствуют, другие жалеют, но и от того, и от другого не легче. Дафна вздохнула: грусть, которая ее охватила, не излечить сочувствием — слишком она велика. С легким стоном Дафна опустилась на желтую кушетку в Желтой гостиной, но долго лежать не могла. Поднялась, дернула за шнурок звонка: одиночество и тишина казались невыносимыми. Вскоре на пороге появилась служанка. — Вы звонили, ваша светлость? — Пожалуйста, чаю. Только чай, никакого печенья, ничего. Девушка поклонилась и убежала. В ожидании чая Дафна ходила по комнате, мысли путались. Потом, вспомнив нечто, такое важное для нее, остановилась у окна, положила руку на живот, прикрыла глаза. «О Господи, — беззвучно молила она, — пожалуйста… пожалуйста, сделай так, чтобы у меня был ребенок. Сделай это, потому что… Потому что иного шанса уже не будет». Нет, ей не было совестно за то, что случилось. Поначалу она думала, что просто сгорит от стыда, не выдержит, но поняла — этого, слава Богу, не случилось. Ведь произошло то, что произошло, не по заранее задуманному плану. Она не уговаривала себя, глядя на него, спящего: вот, он пока еще пьян, и я могу сейчас воспользоваться этим, совершить акт любви и сделать так, чтобы семя осталось во мне. Как получилось на самом деле, она не может теперь ясно вспомнить. Разве можно запомнить минуты блаженства и рассказать о них даже самой себе? Но она знает, что в те мгновения не отдавала себе отчета в своих действиях — и он, как видно, тоже — и если она не отпустила его, когда он хотел, то не потому, что задумала что-то вопреки его желанию, а просто не могла… И он, по-видимому, не мог. В голове у нее все перемешалось тогда: болезненное заикание Саймона, его застарелая ненависть к отцу, ее отчаянное желание иметь ребенка, обида на того, кто лишает ее этого… А теперь она так одинока. Легкий стук в дверь прервал эти мысли. Вошла не юная служанка, а миссис Коулсон. Лицо ее было серьезно и печально. — Я решила сама принести вам чай, миледи, — сказала она. — Возможно, у вас будут какие-либо распоряжения. И эта женщина уже все знает, поняла Дафна. Что ж, надо Привыкать. — Спасибо, миссис Коулсон, — сказала она чужим голосом. — Служанка сказала, вы не хотите есть, — продолжала экономка, — но я осмелилась принести кое-что, приготовленное к завтраку, миледи. Вы ведь ничего еще не ели сегодня. — Вы очень заботливы, миссис Коулсон. Дафне смертельно захотелось пригласить экономку присесть, выпить с ней чаю, но еще больше захотелось поделиться своей бедой, не стесняясь поплакать при ней. Однако она не попросила ее остаться, и женщина ушла. Вгрызаясь в печенье — голод все же давал о себе знать, — Дафна решила, что не задержится ни на минуту в этом замке, а отправится в Лондон, к себе домой. |
||
|