"Романтическая история мистера Бриджертона" - читать интересную книгу автора (Куин Джулия)ГЛАВА 3Потребовалось не более трех минут, чтобы возмутительное заявление леди Данбери облетело все уголки танцевального зала. Пенелопа точно это знала, потому что, когда это произошло, она стояла лицом к большим (и по утверждению Кэйт Бриджертон, чрезвычайно точным) напольным часам, когда леди Данбери сделала свое заявление. При словах ‘Одна тысяча фунтов тому, кто разоблачит леди Уислдаун’, часы показывали десять часов сорок четыре минуты. Длинная стрелка не успела передвинуться дальше сорока семи минут, как Найджел Бербрук наткнулся на быстрорастущий круг людей, окруживший леди Данбери и объявил ее последнюю интригу “улетной шуткой!”. Уж если Найджел Бербрук это услышал, значит, это услышал каждый, потому что шурин Пенелопы был известен своим интеллектом, своим долгими паузами во время разговора, и своей способностью слушать. И, усмехнувшись, подумала Пенелопа, своим словарным запасом. Действительно, ‘улетная’. — Кто же, по-вашему, леди Уислдаун? — спросила леди Данбери у Найджела. — Не имею, ни малейшей идеи, — признался он, — Все, что я знаю, так это точно не я. — Я думаю, мы все это тоже знаем, — сказала леди Данбери. — Как ты думаешь, кто это? — спросила Пенелопа у Колина. — Я чересчур часто отсутствовал в Англии, что бы мог предположить, кто это. — Не глупите, — проговорила Пенелопа, — Совокупность твоего времени проведенного в Англии плюс количество времени, проведенного на вечеринках и приемах, хватит на несколько жизней. Но он только потряс головой. — Я, действительно, ничего не могу сказать. Пенелопа уставилась на него на время гораздо большее, чем это было необходимо, или, если выразиться точнее, принято в высшем свете. Было нечто странное в глазах Колина. Нечто мимолетное и почти неуловимое. Высший свет его считал не более, чем дьявольский соблазнитель, но он был гораздо умнее, чем показывал окружающим, и она готова была биться об заклад на свою жизнь, что он имел несколько подозрений. Но, по некоторым причинам, он не желал разделить с ней свои подозрения. — А ты кого подозреваешь? — спросил Колин, не желая отвечать на ее вопрос. — Ты оказалась в высшем свете, примерно в то же время, когда появилась и леди Уислдаун. Ты, должно быть, уже думала об этом. Пенелопа огляделась вокруг, и ее глаза сначала остановились на нем, затем перешли на всю остальную толпу. — Я думаю, это вполне могла быть и леди Данбери, — ответила она, — Вот было бы забавно. Колин посмотрел на старую леди, которая грандиозно проводила время, разговаривая о своей шутке. Она постукивала тростью по полу, оживленно болтая, и выглядя, как кот, объевшийся сливок, свежей рыбки и целой жареной индейки. — Это имеет смысл, — глубокомысленно сказал он, — Правда в довольно извращенном виде. Пенелопа почувствовала, как уголки ее рта подрагивают. — Она ничего, если не учитывать ее выходки. Она наблюдала за Колином, смотревшим на леди Данбери в течение нескольких секунд, затем сказала: — Но ты не думаешь, что это она. Колин медленно повернулся к ней лицо, приподнял одну бровь в молчаливом вопросе. — Я могу читать по твоему лицу, — объяснила Пенелопа. Он улыбнулся легкой улыбкой, которой часто улыбался на публике. — А я думал, что здесь меня никто понять не может. — Боюсь, — произнесла она, — Ко мне это не относится. Колин вздохнул. — Боюсь, это не моя судьба быть мрачным и задумчивым героем. — Ты вполне можешь оказаться чьим-нибудь героем, — допустила Пенелопа, — Это для тебя. Но мрачный и задумчивый? — она улыбнулась, — На тебя это совсем не похоже. — Так плохо для меня, — небрежно сказал он, награждая ее одной из своих улыбок, хорошо известной ей — грешной и немного ребяческой. — Мрачные задумчивые герои привлекают всех женщин. Пенелопа осторожно кашлянула, немного удивившись того, что он обсуждает такие вещи с ней, не говоря уж о том факте, будто Колин Бриджертон мог иметь хоть что-нибудь непривлекающее женщин. Он улыбался ей, ожидая ее ответа, а она пыталась решить, что будет правильнее — по-девичьи оскорбиться и смутиться или по-глупому захихикать. В этот момент к ним подскочила Элоиза и остановилась перед ними. — Вы слышали новости? — спросила Элоиза, затаив дыхание. — Ты что, бежала? — спросила в ответ Пенелопа. Это действительно был подвиг в таком переполненном танцевальном зале. — Леди Данбери предложила целую тысячу фунтов тому, кто разоблачит леди Уислдаун! — Мы знаем, — Колин произнес это превосходящим тоном, которым часто пользуется старшие братья. Элоиза разочарованно вздохнула. — Вы знаете? Колин кивнул в сторону леди Данбери, все еще стоящей в нескольких метрах от них. — Мы были прямо здесь, когда это произошло. Элоиза выглядела крайне раздраженной, и Пенелопа совершенно точно знала, что та думает в этот момент (что, скорее всего, коснется ее на следующий день). Это была мысль о том, как же она могла пропустить такое важное событие. Это была мысль о том, почему же один из ее старших братьев умудрился присутствовать при таком знаменательном событии. — Ладно, люди уже вовсю болтают об этом, — сказала Элоиза. — Разговоры, буквально фонтанируют. Я еще никогда не видела таких волнений. Колин повернулся к Пенелопе и проговорил: — Вот поэтому я и покидаю часто нашу страну. Пенелопа пыталась не улыбнуться. — Я знаю, что вы говорите обо мне, но я не волнуюсь, — продолжала Элоиза, немного восстановив дыхание. — Я могу сказать вам, что свет просто с ума сходит. Каждый размышляет о том, кто же она. Самые умные и сообразительные не хотят признаться в своих подозрениях. Не хотят, чтобы другие победили благодаря их догадкам. — Я думаю, — возвестил Колин, — Я не так сильно нуждаюсь в этой тысяче фунтов, чтобы волноваться на этот счет. — Это большие деньги, — глубокомысленно заметила Пенелопа. Он повернулся к ней с недоверием. — Только не говори мне, что ты тоже собираешься присоединиться к этой глупой забаве. Она наклонила голову в сторону, как она надеялась в загадочной — или, если не в загадочной, то, по крайней мере, немного таинственной манере. — Я не так хорошо обеспечена, чтобы игнорировать одну тысячу фунтов, — сказала она. — Возможно, если мы поработаем вместе…, — предложила Элоиза. — Спаси меня Господи, — пробормотал Колин. Элоиза проигнорировала Колина, сказав Пенелопе: — Мы можем потом поделить деньги. Пенелопа открыла рот, чтобы ответить Элоизе, но неожиданно в воздухе промелькнула трость леди Данбери. Колину пришлось резко отскочить в сторону, чтобы избежать удара по уху. — Мисс Физеренгтон! — прогрохотала леди Данбери, — Вы так и не сказали мне, кого же ты подозреваешь. — Да, Пенелопа, — сказал Колин, хитрая улыбка мелькнула на его лице, — Ты так и не сказала нам про свои подозрения. Первым порывом Пенелопы было пробормотать что-нибудь еле слышно и надеяться, что леди Данбери сочтет, что во всем виноват ее возраст и ошибка ее собственных ушей, а не губ Пенелопы. Но, даже не глядя в сторону Колина, она могла ощущать близкое его присутствие, чувствовать его дерзкую и хитрую улыбку, и она внезапно почувствовала, как распрямляются ее плечи, и задирается подбородок выше обычного. Его присутствие делало ее более уверенной, более смелой. Его присутствие делало ее более … похожей на саму себя. Или именно такой, какой она хотела, какой она мечтала быть. — Вообще-то, — сказала Пенелопа, — глядя прямо в глаза леди Данбери, — Я думаю, что это могли быть вы. Дружный вздох эхом разнесся по залу. И в первый раз за всю свою жизнь Пенелопа Физеренгтон обнаружила себя в центре внимания. Леди Данбери уставилась на нее, ее проницательные бледно-голубые глаза смотрели на нее пристально и оценивающе. И затем случилась самая удивительная вещь. Ее губы стали подрагивать в уголках рта. Затем уголки ее губ поползли вверх, и только тогда Пенелопа осознала, что леди Данбери улыбалась. — Ты мне очень нравишься, Пенелопа Физеренгтон! — воскликнула леди Данбери, постукивая своей тростью по носку туфли. — Я держу пари, что половина людей в зале, имеет такое же мнение, как и ты, но только у них не хватает храбрости, чтобы сказать мне это в лицо. — По-правде говоря, я так не думаю, — сказала Пенелопа, вздрогнув, после того, как Колин легонько ткнул ее под ребра. — Очевидно, — проговорила леди Данбери со странным блеском в глазам, — Ты так думаешь. Пенелопа не знала, что сказать на это. Она посмотрела на Колина, который ей ободряюще улыбался, потом снова посмотрела на леди Данбери, та в этот момент смотрела на нее почти … с материнским выражением лица. Что было самой странной вещью, которую когда-либо видела Пенелопа. Пенелопа сильно сомневалась, что леди Данбери вообще могла смотреть с материнским ободрением во взоре даже на собственных детей. — Разве это — не приятно, — старая леди наклонилась к ней так, что ее могла слышать одна Пенелопа, — обнаружить то, что мы на самом деле совсем не такие, как мы о себе думаем? И она ушла, оставляя Пенелопу, задающуюся вопросом, могла ли она быть совсем не такой, какой она себя представляла. Следующий день был понедельник, что означало для Пенелопы чаепитие с дамами семейства Бриджертон в доме Номер Пять. Она уже не помнила, когда у нее это чаепитие вошло в привычку, но уже почти десять лет она приходила в понедельник днем на чай к леди Бриджертон. И если в этот раз она там днем не появится, то Пенелопа ожидала, что леди Бриджертон пошлет кого-нибудь привести ее туда. Пенелопа наслаждалась традицией дневного чая с бисквитами леди Бриджертон. Это не был широко распространенный ритуал, наоборот, Пенелопа не знала никого, кто ежедневно имел привычку днем пить чай. Но леди Бриджертон настаивала, что она не может делать такой длинный промежуток между завтраком и ужином, особенно если они вечером посещают различные приемы, и едят поздно вечером, почти что ночью. Таким образом, каждый день в четыре часа леди Бриджертон и разное количество ее детей (часто также один или два близких друга) собирались в неофициальной верхней гостиной на чай с бисквитами. Моросил небольшой дождик, хотя день был довольно теплый, поэтому Пенелопа взяла свой темный зонтик с собой, хотя ей предстояла небольшая прогулка пешком до дома Номер Пять. Этим маршрутом, она следовала уже сотни раз до этого. Несколько зданий вниз по улице до угла Маунт и Дейвис-стрит, затем по краю Беркли-сквер до Брутон-стрит. Но в этот день у нее было какое-то странное настроение, немного приподнятое и даже ребяческое, поэтому она решила срезать путь, и пошла напрямик прямо через клумбы на северном углу Беркли-сквер. Не было никакой другой причины слушать чавкающий звук, которые издавали ее ботинки по мокрой земле. Леди Данбери допустила ошибку. Это должно было произойти. Она вела себя вчера слишком легкомысленно, начиная с их первого столкновения вчера вечером. — Я. Не. Такая. Как. Я. Думаю. О себе, — напевала она себе под нос, шагая по траве, и произнося каждое последующее слово в тот момент, когда ее подошва ее ботинка погружалась во влажную землю. — Нечто большее. Нечто большее. Она достигла наиболее влажной и мягкой полосы земли, и двигалась подобно конькобежцу, скользя по траве и напевая (это еще, конечно, мягко сказано; она совсем не изменилась со вчерашнего дня, а до этого, она ни разу не пела на публике). — Нечто бо-о-ольшее-е, — пела она в тот момент, когда скользила по траве. И надо же было такому случиться (и это было довольно достоверно — по ее собственному мнению, по крайней мере — у нее был самый худший выбор времени во всей истории цивилизации), именно в этот момент, она услышала мужской голос, зовущий ее по имени. Она скользнула по траве и остановилась, пылко поблагодарив небеса за то, что она сумела восстановить равновесие в самый последний момент, и удержалась от приземления прямо на пятую точку на влажной и грязной земле. И, конечно же, это был он. — Колин! — смущенно проговорила она, стараясь, держатся так, словно она ожидала встречи с ним. — Какой сюрприз, — пробормотала она. Он смотрел на нее, выглядя так, словно пытался скрыть улыбку. — Ты танцевала? — Танцевала? — эхом откликнулась она. — Ты выглядела так, словно танцуешь. — Ох. Нет, — она виновато сглотнула, потому что хотя с технической точки зрения, она и не врала, но чувствовала она себя сейчас так, будто и правду танцевала в каком-то замысловатом танце. — Ну, конечно, нет. Его глаза многообещающе сверкнули. — Какая жалость! Я бы тогда почувствовал себя вынужденным стать для тебя партнером, к тому же, я никогда еще не танцевал на Беркли-сквер. Если бы он сказал это ей двумя днями ранее, она бы посмеялась над его шуткой, и позволила ему быть остроумным и очаровательным. Но она снова услышала голос леди Данбери у себя в мозгу, поэтому она неожиданно решила, что не желает быть старой Пенелопой Физеренгтон — старой девой, которой она была до этого. Она решила поучаствовать в забаве. Она улыбнулась улыбкой, которой она никогда прежде не улыбалась, и даже не думала, что умеет так улыбаться. Это была немного порочная и таинственная улыбка, но она знала, что ей не привиделось это, потому что глаза Колина заметно расширились от удивления, в этот момент она пробормотала: — Это было бы неприлично, но довольно приятно. — Пенелопа Физеренгтон, — сказал он, медленно растягивая слова, — Мне послышалось, будто ты сказала, что ты не танцевала. — Я солгала. — В таком случае, — сказал он, — Сейчас должен быть мой танец. Пенелопа внезапно почувствовала себя странно. Именно поэтому, ей не следовало слушать шепот леди Данбери в своей голове. Она сумела стать смелой и очаровательной на краткий миг, но понятия не имела, что делать дальше. В отличие от Колина, дьявольски ей улыбающегося, и протягивающего руку, стоя в начальной позиции вальса. — Колин, мы на Беркли-сквер! — пробормотала она сдавленным голосом. — Я знаю. Я только что говорил тебе, что никогда прежде не танцевал здесь. Вспомнила? — Но — Колин воинственно скрестил руки. — Так-так-так. Ты не можешь сделать вызов подобно этому, а потом сбежать. Кроме того, танец на Беркли-стрит, кажется относиться к тому типу вещей, которые человек просто необходимо сделать хоть раз в жизни, ты не согласна? — Все нас увидят, — быстро прошептала она. Он пожал плечами, стараясь скрыть тот факт, что его забавляла ее реакция. — Я не беспокоюсь об этом. А ты? Ее щеки сначала порозовели, а затем заалели, она с трудом проговорила: — Люди подумают, будто ты ухаживаешь за мной и собираешься жениться. Колин наблюдал за ней вблизи, и не понимал, чем она так взволнована. Кого волнует, если люди подумают, что он ухаживает за ней? Слух скоро окажется ложным, и они вдоволь посмеются за счет высшего света. На кончике его языка буквально вертелись слова: “Наплевать на общество”, но он сдержался. Было что-то сокрыто в глубине ее карих глаз, какая-то эмоция, которую он не мог определить. Эмоция, которую он никогда не поймет и не почувствует. Он внезапно понял, что последняя вещь, которую он бы сделал, это обидеть Пенелопу Физеренгтон. Она была лучшей подругой его сестры, более того, она была, незамысловатая и простая, очень милая и хорошая девочка. Он нахмурился. Он подумал, что уже не может называть ее девочкой. Она, в свои двадцать восемь лет, не девочка, как и он в тридцать не три — не мальчик. В конце концов, с осторожностью, и как он надеялся с хорошей долей чуткости, он спросил: — Почему мы должны волноваться, если люди подумают, что я собираюсь жениться на тебе? Она прикрыла глаза, и на мгновенье Колину показалось, будто его вопрос причинил ей боль. Когда она открыла свои глаза, ее взгляд был почти сладостно-горький. — Это было бы довольно забавно, — сказала она, — Сначала. Он ничего не сказал, лишь ждал от нее продолжения. — Но, в конечном счете, стало бы ясно, что мы не собираемся справлять свадьбу, и тогда это будет… Она остановилась, сглотнула, и Колин понял, что она не всегда такая сильная и смелая, как кажется снаружи. — Это было бы воспринято так, — продолжала она, — Будто ты намеривался соблазнить меня, потому что я…, — ну, ладно, это было бы именно так и воспринято. Он не спорил с ней. Он знал, что ее слова верны. Она грустно вздохнула. — Я не хочу, чтобы меня обсуждали в свете из-за этого. Даже леди Уислдаун, несомненно, напишет по этому поводу. Почему бы и нет? Это была бы довольно пикантная сплетня. — Я прошу прощения, Пенелопа, — сказал Колин. Он не был точно уверен, за что же он извинялся, но по его мнения сейчас было самое время извиниться. Она приняла его извинения небольшим кивком. — Я знаю, я не должна волноваться по поводу того, что обо мне могут подумать люди, но я все же волнуюсь. Он немного повернулся, потому что он обдумывал ее слова. Или тон ее голоса. А может быть и то, и другое. Он всегда думал о себе, как о человек, стоящем несколько выше предрассудков высшего света. Но, конечно, не вне его, он вращался в высшем свете и он наслаждался этим. Но он всегда полагал, что его счастье не зависит, и не будет зависеть от мнения других людей. Но, может быть, он думал об этом неправильно. Легко полагать, что тебе не волнует мнение других людей, когда это мнение благоприятное к тебе. Будет ли ему безразлично до их мнения, если они будут третировать Пенелопу? Она прежде никогда не подвергалась остракизму, никогда не участвовала в каком-либо скандале. Она просто была … непопулярной. О, люди, конечно, были вежливы с ней. И Бриджертоны оказывали ей поддержку. Но, большинство воспоминаний Колина о Пенелопе связанны с тем, как она стоит у периметра танцевального зала, стараясь смотреть куда угодно, но только не на танцующие пары и пытаясь выглядеть так, словно ей совсем не хочется танцевать. Так обычно было, когда он подходил к ней и приглашал ее на танец. Она всегда выглядела очень благодарной за приглашение, и немного смущенной, потому что они оба понимали, что он большей частью делал это либо по настоянию матери, либо из жалости к ней. Колин попробовал представить себя на ее месте. Это было нелегко. Он всегда был популярным; его друзья равнялись на него еще со школы, а женщины все время крутились возле него, после того, как он вошел в общество. И как он мог сказать, что его не заботить мнение людей, когда его это наоборот, всегда заботило… Ему нравилось всем нравиться. Он не знал, что ему следует сказать ей. Что было довольно странно, поскольку он всегда знал, что сказать. Фактически, он был таким знаменитым, именно потому, что всегда знал, что сказать. Возможно, размышлял он, это была одна из причин его популярности. Он осознал, что чувства Пенелопы будут зависеть от его слов, которые он скажет, и тех, что он уже произнес за последние десять минут. Он почувствовал, что чувства Пенелопы стали очень важны для него. — Ты права, — в конце концов, сказал он, думаю, что это довольно хорошая мысль, сказать кому-то, что он прав. — Это было очень черство с моей стороны. Возможно, мы смогли бы начать заново? Она заморгала. — Прошу прощения? Он махнул рукой вокруг так, словно это движение могло все объяснить. — Давай, начнем заново. Она выглядела восхитительно, когда смутилась, смутилась из-за него, он до этого никогда не думал, что Пенелопа может выглядеть хоть немного такой восхитительной. — Но мы знаем друг друга уже почти двенадцать лет, — сказала она. — Неужели так долго? — он напрягал свой мозг, но никак не мог вспомнить их первую встречу. — Не бери в голову. Я имел в виду только этот день, глупышка. Она улыбнулась, и он знал, что, назвав ее глупышкой, он поступил правильно и очень мудро, хотя сказать по правде, он не имел ни малейшего понятия, почему это так. — Сейчас мы отойдем друг от друга, — медленно сказал он, растягивая слова. — Ты идешь через Беркли-сквер, и замечаешь меня на некотором расстоянии. Я зову тебя по имени, а ты отвечаешь, говоря… Пенелопа прикусила нижнюю губку, чтобы сдержать смех. Под какой волшебной звездой родился Колин, почему он всегда знает, что сказать? Он, словно заклинатель, оставлял после себя счастливые сердца и улыбающиеся лица. Пенелопа была готова держать пари на деньги гораздо большие, чем тысяча фунтов, которые поставила леди Данбери, что она была не одной женщиной в Лондоне, влюбленной в третьего Бриджертона. Он наклонил голову набок, затем выпрямил ее, намериваясь отойти. — Я бы ответила…, — медленно сказала она, — Я бы ответила… Колин подождал несколько секунд, затем сказал: — Действительно, подошли бы любые слова. Пенелопа планировала усмехнуться, но обнаружила, что по-настоящему улыбается. — Колин! — сказала она, стараясь выглядеть так, словно удивлена его появлением, — Что вы здесь делаете? — Превосходная реплика, — сказал он. Она погрозила ему пальцем. — Ты вышел из роли. — Да, да, конечно. Извиняюсь. Он сделал паузу, затем поморгал и сказал: — Вот, пожалуйста. Как насчет этого: Так же, как и вы, я очень рад нашей встрече. Я сейчас направляюсь в дом Норме Пять на чай, не соблаговолите ли вы пойти со мной? Пенелопа почувствовала, что попала в ритм беседы: — Вы говорит так, словно вас туда пригласили. Разве вы там не живете? Он скорчил гримасу. — Надеюсь, только со следующей недели. Или через две недели. Я пытаюсь найти себе новое жилье. Я должен был расторгнуть договор относительно моего старого дома, когда уезжал на Кипр, но я все еще не нашел ему подходящей замены. У меня были некоторые дела на Пикадили, и я думал, что смогу вернуться обратно пешком. — Под дождем? Он пожал плечами. — Дождя не было, когда я выходил сегодня рано утром. И даже теперь, дождь всего на всего просто моросит. Просто моросит, подумала Пенелопа. Моросит, цепляясь за его неприлично длинные ресницы, придавая его глазам такой изумительный оттенок зеленого цвета, что ни одна молодая леди могла впечатлиться и написать (конечно же, плохо) о них поэму. Даже Пенелопа, довольно практичная девушка, как она любила думать о себе, провела ни одну ночь, лежа без сна в постели, уставившись в потолок, и видя перед собой его глаза. Действительно, просто моросит. — Пенелопа? Пенелопа очнулась. — Верно. Да. Я собираюсь пойти к вашей матери на чай. Я так делаю каждый понедельник. И довольно часто в другие дни, — призналась она, — Когда дома не происходит ничего интересного. — Не надо говорить так виновато. Моя мама — чудесная женщина. Если она хочет, чтобы ты пришла к ней на чай, ты должна прийти. Пенелопа имела плохую привычку пытаться слушать между строк во время беседы и разгадать подтекст сказанного. И у нее появилось ощущение, что Колин не обвиняет ее в том, что она время от времени хочет избежать общения с собственной матерью. От чего, так или иначе, ей стало немного грустно. Он в этот момент качнулся на пятках, затем сказал: — Ладно, я не должен держать тебя здесь, под дождем. Она улыбнулась, так как с момента их встречи прошло уже по меньше мере минут пятнадцать. Хорошо, если он хочет прибегнуть к уловкам, она сделает то же самое. — Я здесь с зонтиком, — помахала она своим зонтиком. Его губы скривились в усмешке. — Да, действительно. Но я не был бы джентльменом, если бы не отвел тебя в более благоприятное место. Говоря о…, — он нахмурился, осматриваясь вокруг. — Говоря о чем? — О том, что, значит, быть джентльменом. Я верю в том, что мы должны заботиться о состоянии наших леди. — И? Он скрестил руки. — Разве с тобой не должна быть горничная? — Я живу буквально за углом, — сказала она, не веря, что он мог забыть такое. Она и ее сестра были лучшими подругами двух его сестер, в конце концов. Он даже провожал ее до дома один или два раза. — На Маунт-стрит, — добавила она, когда он не перестал хмуриться. Он искоса посмотрел в направлении Маунт-стрит, хотя она не поняла, что он хотел показать этим. — О, ради Бога, Колин. Это недалеко от Дейвис-стрит. Дорога занимает не более пяти минут, четыре если я чувствую себя бодрой. — Я просто посмотрел, есть ли там поблизости темные и укромные места, — он повернулся лицом к ней. — Где преступник мог бы скрыться. — В Мэйфер? (Mayfair — фешенебельный район в Лондоне, — прим перев.) — В Мэйфер, — сказал он мрачно. — Я, действительно думаю, что ты должна сделать так, чтобы горничная постоянно сопровождала тебя туда и обратно. Мне будет крайне неприятно, если с тобой что-нибудь случиться. Она была странно тронута его заботой о себе, хотя и знала, что его беспокойство распространяется на всех женщин, с которыми он знаком. Это было просто чертой его характера. — Я уверяю тебя, я соблюдаю все правила приличия, когда хожу на более далекие расстояния, — сказала она, — Но, по правде говоря, здесь действительно рядом, всего лишь несколько кварталов. Даже моя мать не задумывается об этом. Челюсть Колина неожиданно напряглась. — Следует упомянуть, — добавила Пенелопа, — Что мне уже двадцать восемь лет. — И что ты хочешь этим сказать? Мне тридцать три, если хочешь знать. Она, конечно, знала это, это было почти все, что она о нем знала. — Колин, — сказала она, немного раздраженная просящим тоном в своем голосе. — Пенелопа, — ответил он, совершенно тем же тоном. Она сделала глубокий вздох, и сказала: — Я уже давно на полке, я старая дева, Колин. И мне не нужно волноваться о соблюдении всех правил приличия, как если бы мне было семнадцать. — Я не думаю — Пенелопа уперла руки в бока. — Спроси свою сестру, если не веришь мне. Он внезапно сделался очень серьезным. — Я сделал вывод, что не следует спрашивать мою сестру по вопросам, имеющим отношение к здравому смыслу. — Колин! — воскликнула Пенелопа. — Ты говоришь ужасные вещи. — Я не говорил, что я не люблю ее. Я даже не говорил, что она мне не нравиться. Я обожаю Элоизу, и ты это прекрасно знаешь. Однако — — Все что начинается со слова ‘однако’ всегда заканчивается плохо, — проговорила Пенелопа. — Элоиза, — сказал он с несвойственной ему властностью, — Должна быть давно замужем к текущему времени. Нет, это было уже слишком, особенно его тон голоса. — Некоторые могли бы сказать, — в ответ проговорила Пенелопа, убежденная в своей правоте, — Что ты тоже должен быть давно женат к текущему времени. — Ох, не — — Поскольку, ты только что, так гордо сообщил мне, что тебе тридцать три года. Выражение его лица стало немного удивленное, но с небольшим оттенком раздражения, который говорил ей, что он недолго будет оставаться удивленным. — Пенелопа, даже не — — Старичок! — язвительно прощебетала Пенелопа. Он выругался вполголоса, чем очень поразил ее, поскольку она никогда не думала, что он мог сквернословить в присутствии леди. Возможно, ей следовало принять это во внимание, но она была слишком раздражена. Она подумала, что старая пословица верна: храбрость порождала храбрость. Или, что было вернее, безрассудство поощряло еще большее безрассудство, потому что, вместо того, чтобы остановиться, она лишь лукаво на него посмотрела и сказала: — Разве оба твоих брата не женились раньше тридцати лет? К ее удивлению, он улыбнулся и оперся плечом о дерево, под которое они встали, чтобы укрыться от дождя. — Я и мои братья очень сильно отличаемся друг от друга. Это было довольно голословное заявление, поскольку подавляющее большинство из высшего света, включая леди Уислдаун, считали, что братья Бриджертон очень похожи. Некоторые даже пошли дальше, утверждая, что они взаимозаменяемы. Пенелопа не думала, что братья будут обеспокоены этим сходством, фактически, она считала, что им польстит такое заявление, тем более что внешне они были очень похожи. Но, возможно, она ошибалась. Или, скорей всего, она никогда не смотрела на него с такого близкого расстояния. Что, было довольно странно, ведь она потратила почти половину своей жизни, наблюдая за Колином Бриджертоном. Хотя, она знала и должна была помнить, что если у Колина и имелся характер, то он никогда не позволял ей его увидеть. Конечно, она льстила себе, когда подумала, что ее язвительное замечание о женитьбе его братьев до того, как им исполнилось тридцать, могло вывести его из себя. Нет, его типом атаки была ленивая улыбка, и к месту сказанная шутка. Даже если Колин выйдет из себя… Пенелопа легко потрясла головой, неспособная даже представить такое. Колин никогда, ни при каких обстоятельствах, не выйдет из себя. По крайней мере, перед ней. Он должен быть, действительно, по-настоящему, нет — глубоко расстроенным и разозленным, чтобы взорваться, и выйти из себя. И такой вид ярости, может быть зажжен только тем человеком, кого ты по-настоящему, очень сильно, хочешь. Она довольно нравилась Колину — может быть даже больше, чем многие другие люди — но он не хотел ее. Она не в его вкусе. — Возможно, мы должны прийти к какому-нибудь соглашению, — в конце концов, сказала она. — Насчет чего? — Э-э, — она не могла вспомнить. — Ну, насчет того, что может и чего не может делать старая дева. Он, казалось, был удивлен ее колебаниями. — Наверно необходимо, чтобы я согласился с мнением моей младшей сестры по некоторым вопросам, что, я уверен, ты вполне меня понимаешь, для меня чрезвычайно трудно. — Но, ты не возражаешь согласиться с моим мнением? Его улыбка стала ленивой и порочной. — Нет, если ты пообещаешь, не говорить об этом, ни одной живой душе. Он, конечно, не подразумевал это. И она знала, что он знал о том, что она знала, что он не подразумевал того, о чем можно было подумать. Это была просто черта его характера. Юмор и улыбка могли сгладить любую неловкость. И, черт его возьми, это работало. Потому что она услышала свой собственный вздох, и прежде чем улыбнуться, а она знала, что она сейчас непременно улыбнется ему, она резко сказала: — Хватит! Пошли на чаепитие к твоей маме. Колин тепло улыбнулся ей. — Ты думаешь, у нее будут бисквиты? Пенелопа закатила глаза. — Я знаю, что у нее всегда будут бисквиты к чаю. — Хорошо, — сказал он, и пошел быстрым шагом, буквально таща ее за собой. — Я очень люблю свою семью, но направляюсь туда, только ради бисквитов. |
|
|