"Романтическая история мистера Бриджертона" - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава 9

Его жизнь закончилась.

– Что? - спросил он, зная, что моргает, как сумасшедший.

Ее лицо приобрело более глубокий оттенок темно-красного цвета, чем было вообще возможно, и она быстро отвернулась.

– Ничего, - пробормотала она, - Забудь, все, что я сказала.

Колин подумал, что это очень хорошая идея.

Но затем, только он успел подумать, что все вернется на круги своя (или, по крайней мере, он смог бы притворяться, что все вернулось на круги своя), она резко повернулась обратно, глаза ее горели таким страстным огнем, что он удивился, и немного испугался.

– Нет, я не собираюсь забыть это, - закричала она, - Я всю свою жизнь провела, забывая и то, и это, никогда и никому не говоря, что я действительно хочу

Колин попытался что-нибудь сказать, но для него быстро стало ясно, что он не может вымолвить ни слова. В любую минуту, сейчас он умрет. Он был уверен в этом.

– Это не будет означать, - сказала она, - Это ничего не будет значить, и я никогда не буду ожидать от тебя из-за этого, но я могу завтра умереть, и -

– Что?

Ее глаза были огромными и трогательными, и молили, и -

И он почувствовал, как его решение убежать тает.

– Мне двадцать восемь лет, - сказала она тихо и грустно. - Я всего лишь старая дева, и меня никогда не целовали.

– Пере…пере…перес…

Он знал, что он всегда знал, что говорить; и он был уверен, что был совершенно членоразделен несколькими минутами ранее. Но сейчас, он казался неспособным произнести ни одного слова.

А Пенелопа продолжала говорить, ее щечки, восхитительно розовые, и ее губы двигались так быстро, что он не мог не спрашивать себя, на что это будет похоже, когда они прикоснуться к его коже, его шее, плечам и… другим местам.

– Я собираюсь быть старой девой и в двадцать девять, - сказала она, - Я буду старой девой и в тридцать. Я могу умереть завтра, и -

– Ты не собираешься завтра умирать! - каким-то образом, к нему снова вернулся голос.

– Но я могу! Я могу, и это убивает меня, потому что -

– Ты бы уже была мертва, - проговорил он, думая, что его голос звучит довольно странно и бесплотно.

– Я не хочу умереть, не попробовав хотя бы один поцелуй, - в конце концов, закончила она.

Колин мог придумать сотни причин, почему целовать Пенелопу Физеренгтон, было очень плохой идеей, первая была в том, что он по настоящему хотел ее поцеловать.

Он открыл рот, надеясь, что у него будет внятная и понятная речь, но не было ничего, лишь звуки дыхания слетали с его губ.

И затем Пенелопа сделала одну вещь, незамедлительно сломавшую, всю его оборону.

Она посмотрела глубоко ему в глаза и тихо прошептала одно простое слово:

– Пожалуйста.

Он пропал.

Было что- то душераздирающее в ее глазах, когда она смотрела на него, словно она могла умереть, если он не поцелует ее. Умереть не от разочарования, не от смущения. В ее глазах было что-то такое, что казалось, словно он питал ее душу, и заполнял ее сердце.

И Колин не смог вспомнить никого, кто бы так горячо нуждался в нем.

Это покорило его.

Это заставило его хотеть ее с такой интенсивностью, что бриджи стали ему немного тесноваты. Он посмотрел на нее, и так или иначе, он не увидел женщины, которую видел много раз до этого. Она изменилась. Она вся светилась изнутри. Она была зовущей сиреной, богиней, и он задавался вопросом, почему никто не заметил этого прежде.

– Колин? - прошептала она.

Он сделал шаг вперед - всего лишь полшага, но это оказалось достаточно, чтобы, когда он прикоснулся к ее подбородку и приподнял ее голову, ее губы были не дальше дюйма от его рта.

Их дыхание смешалось, а воздух становился все горячее и тяжелее. Пенелопа задрожала - он мог чувствовать это своими пальцами, но он не был уверен в том, что сам не дрожит.

Он полагал, что он скажет что-нибудь легкое и веселое, что-нибудь соответствующее его репутации беспечного и бесшабашного члена общества. Что-то похожее на: “Для тебя все что угодно” или “Каждая женщина заслуживает, по крайней мере, один поцелуй”.

Но как только, он сократил дистанцию между ними, он осознал, что никакие слова не смогут выразить интенсивности момента.

Нет слов для страсти. Нет слов для желания.

Не было слов, которые могли описать божественность момента.

И таким образом, днем в ничем ни примечательную пятницу, в самом центре Мэйфер в тихой гостиной на Маунт-стрит, Колин Бриджертон поцеловал Пенелопу Физеренгтон.

И это было великолепно.

В первый раз его губы мягко коснулись ее губ, но не потому, что он пытался быть нежным, хотя если бы он в тот момент был в состоянии подумать об этих вещах, возможно бы, так с ним и случилось; ведь это ее первый поцелуй, и это должно быть почтительно и красиво, так как каждая девочка мечтает об этом, когда ложится спать.

Правда заключалась в том, что в момент поцелуя Колин совсем об этом не думал. Фактически, он почти ни о чем не думал, а точнее просто не способен был думать. Его поцелуй был мягким и нежным, потому что он был сильно удивлен тем, что он все-таки целует ее. Он знал ее долгие годы, но никогда прежде даже не думал о прикосновении их губ. Но теперь, возможно, он бы не позволил ей уйти, даже если бы огни ада стали лизать их ноги. Он мог только верить в то, что он делал - или что он хотел сделать с такой проклятой силой.

Это был не тот поцелуй, который возникает, благодаря тому, что кто-то из них поддался страсти, или возбуждению, или гневу, или желанию. Это был медленный поцелуй, поцелуй изучения и исследования - как для Пенелопы, так и для Колина.

И он узнавал, что все, что до этого он знал о поцелуях, было ерунда.

Все остальное до этого, было непонятными прикосновениями губ, и могло быть выражено ничего не значащими бессмысленными словами.

Это же был Поцелуй.

Что- то было еще в их прикосновении, отчего он мог слышать и чувствовать ее дыхание в одно и тоже время. Что-то, что позволяло ей стоят перед ним, и в то же время, он мог чувствовать удары ее сердца через ее кожу.

Было что- то необычное в том факте, что он знал, это ее дыхание, это удары ее сердца.

Колин передвинул губы немного левее, до тех пор, пока он не прижался губами к уголку ее рта, нежно щекоча место, где соединялись ее губы, его язык опустился и обследовал контуры ее рта, впитывая сладковато-соленный вкус ее сущности.

Это был больше, чем поцелуй.

Его руки, находившиеся на ее спине, нажимали на нее, ласкали ткань ее платья. Он мог чувствовать жар под кончиками его пальцев, просачивавшийся сквозь муслин, рождавшийся в мускулах ее спины.

Он тянул ее к себе, тянул все ближе, ближе, пока их тела не были вжаты одно в другое. Он мог чувствовать ее по всей длине, и это еще больше распаляло его.

Он наливался силой, и он хотел ее - Боже, как он хотел ее.

Его рот становился все более настойчивым, и его язык бросился вперед, подталкивая ее, до тех пор, пока ее губы не раскрылись. Он проглотил, сорвавшийся с ее губ мягкий стон согласия, затем проник дальше, чтобы попробовать ее. Она была сладкой, и немного кисловатой из-за лимонада, и она также опьяняла, как отличный бренди, и Колин начал сомневаться в своей способности остаться на ногах.

Он перемещал руки по ее телу, медленно, чтобы не пугать ее.

Она была мягкая, соблазнительная, и пышная, именно там, где и должна быть пышной, по его мнению, женщина. Ее бедра были изумительны, низ совершенным, а ее груди…Боже, ее груди буквально со всей силой прижимались к его телу.

Его ладони испытывали сильный зуд, накрыть их, и он вынудил руки оставаться там, где они были (скорее наслаждающимися на ее спине, так что это была не особо большая жертва от них). Кроме факта, который он внезапно осознал, заключавшегося в том, что он не может ощупывать груди молодой невинной леди посередине ее гостиной, у него появилось довольно болезненное подозрение, что если он прикоснется к ней таким образом, он полностью потеряет себя.

– Пенелопа, Пенелопа, - бормотал он, удивляясь, почему ее имя, было таким вкусным на его губах.

Он алчно жаждал ее, такую горячую и одурманенную страстью. И он отчаянно хотел, чтобы она ощущала то же самое. Она чувствовала себя превосходно в его руках, но к этому моменту, она не никак не реагировала в ответ на его действия. О, она трепетала в его руках, и открывала свой ротик, чтобы приветствовать его сладкое вторжение, но кроме этого, она ничего не делала.

И все же, по ее затрудненному дыханию, и участившимся ударам ее сердца, он знал, что она была возбуждена.

Он отклонился на несколько дюймов назад так, чтобы он смог коснуться ее подбородка и приподнять ее голову так, чтобы ее лицо было напротив его. Ее веки трепетали, открывая глаза, ошеломленные страстью, полностью соответствуя ее губам, немного приоткрытым, мягким, и распухшим от его поцелуев.

Она была прекрасна. Крайне, совершенно, трогательно прекрасна. Он не знал, как он мог не замечать этого все прошедшие годы.

Неужели мир населен одними слепыми или тупыми мужчинами?

– Ты тоже можешь меня поцеловать, - прошептал он, наклоняя голову, и легко касаясь своим лбом ее лба.

Она ничего не сделала, лишь усердно заморгала.

– Поцелуй, - пробормотал он, на мгновение снова опуская свои губы на ее, - предназначен для двух человек.

Ее руки переместились на его плечи.

– Что я должна делать? - прошептала она.

– Все, что ты захочешь сделать.

Медленно, словно проверяя, она провела рукой по его лицу. Ее пальцы легко пробежали по его щеке, скользнули по линии челюсти, и убежали прочь.

– Спасибо, - прошептала она.

Спасибо?

Он хотел еще.

Неверно было так сказать. На самом деле, он не хотел, чтобы она благодарила его за поцелуй. Это заставило его почувствовать себя виноватым.

И мелочным.

Словно это было сделано из жалости. Самое худшее, что он знал, что если бы это случилось несколькими месяцами ранее, то это точно было бы сделано из жалости.

Что, черт возьми, в таком случае можно сказать о нем?

– Не благодари меня, - сказал он грубо, отодвигаясь назад так, чтобы они больше не прикасались.

– Но -

– Я же сказал, не благодари меня, - резко повторил он, отворачиваясь от нее, словно он больше не мог переносить ее вида, хотя правда была в том, что он больше не мог переносить самого себя.

И это было самой проклятой вещью, правда, он не был уверен почему. Отчаянно грызущее чувство - было чувством вины? Потому что он не должен был ее целовать? Потому что ему не должно было это понравиться?

– Колин, - сказала она, - Не злись на самого себя.

– Я не злюсь, - резко ответил он.

– Я попросила тебя поцеловать меня. Я фактически вынудила тебя -

Это, был безошибочный способ заставить мужчину почувствовать себя мужчиной.

– Ты не вынуждала меня, - рявкнул он.

– Нет, но -

– Ради Бога, Пенелопа, хватит!

Широко открыв глаза, она отодвинулась от него. - Прости, - прошептала она.

Он посмотрел вниз на собственные руки. Они дрожали. Он мучительно прикрыл глаза.

Почему, ну почему, он чувствовал себя такой задницей?

– Пенелопа…, - начал он.

– Нет, все в порядке, - быстро сказала он, - Ты не должен ничего говорить.

– Нет, я должен.

– Я хочу, чтобы ты ничего не говорил.

Сейчас она выглядела спокойно и с чувством собственного достоинства. Что заставило его почувствовать себя еще хуже. Она стояла перед ним, скромно сложив руки на груди, и опустив глаза на пол.

Она, должно быть, думала, что он поцеловал ее из жалости.

А он был подлецом, потому что небольшая его часть хотела, чтобы она так думала. Поскольку, если она так думала, то, возможно, он бы смог убедить себя, что это правда, и им двигала лишь жалость и ничего больше.

– Я должен уйти, - сказал он тихо, но его голос прозвучал необычайно громко в тишине комнаты.

Она не пыталась остановить его. Он направился к двери.

– Я должен уйти, - сказал он снова, хотя ноги его напрочь отказывались двигаться.

Она кивнула.

– Я не, - начал он говорить, затем, словно испугавшись слов, слетевших с языка, замолчал, резко повернулся и направился к двери.

Но Пенелопа, конечно, окликнула его - она не могла его не окликнуть - Ты не что?

А он не знал, что ей сказать, поскольку то, что он начал говорить, было: “Я не целовал тебя из жалости”.

Если он хотел, чтобы она знала это, если он хотел убедить себя в этом, это могло значить лишь то, что ему необходимо было ее хорошее мнение о нем, что могло означать, лишь одно -

– Я должен идти, - выпалил он, совсем отчаявшись, и думая, что лишь немедленный уход от нее, был единственным способом прервать его мысли, бегущие по такой опасной дорожке.

Он сократил расстояние до двери, немного задержался у нее, словно ожидая, что она что-нибудь скажет, позовет его, что-нибудь сделает.

Но она ничего не сделала.

И он ушел.

И он еще никогда не испытывал к себе такого огромного отвращения.

Колин был в крайне плохом настроении, когда вернулся домой, и обнаружил лакея с запиской от матери с просьбой навестить ее. К тому же, он еще не пришел в себя, после посещения Пенелопы.

Проклятье! Кажется, она снова будет строить свои планы, и будет докучать ему с просьбами жениться. Обычно все такие ее записки, в итоге, заканчивались разговорами о женитьбе. А сейчас, он был совсем не в том настроение, чтобы спокойно говорить с матерью на эту тему.

Но она была его матерью. И он любил ее. А это означало, что он не может ее игнорировать. Таким образом, ворча и проклиная все на свете, он скинул ботинки и пальто и зашел к себе в кабинет.

Он жил в Блюмсбари, не в самой фешенебельной части города, по мнению аристократии, хотя Бедфорд-сквер, где он заключил арендный договор на небольшой элегантный домик с террасой, была местом довольно высококлассным и респектабельным.

Колину даже нравилось жить в Блюмсбари, где его соседями были доктора, адвокаты и ученые, люди, которые занимались своим делом, а не посещали бал за балом. Он не был готов пустить в оборот свое наследство и стать торговцем - в конце концов, довольно неплохо было носить имя Бриджертон - но что-то стимулирующее было в наблюдении за жизнью работающих людей: торговцев, ежедневно говорящих о своем деле; адвокатов, направляющихся на восток, к зданию главного суда; докторов, идущих на север в Портленд плэйс.

Было бы достаточно просто проехать в экипаже через город, он совсем недавно вернулся в конюшни, после визита Колина к Физеренгтонам.

Но Колин чувствовал потребность в свежем воздухе, не говоря о сильном желании, выбрать самый долгий способ добраться до дому Номер Пять.

Если уж его мать намеривалась прочитать ему еще одну лекцию о преимуществах и достоинствах брака, сопровождаемую долгими описаниями каждой приемлемой мисс в Лондоне, пусть тогда, черт подери, подождет его подольше.

Колин прикрыл глаза и простонал. Его настроение было хуже, чем он предполагал, если он осмелился ругаться на мать, к которой он (да и вообще, все Бриджертоны) чувствовал самое глубокое уважение и привязанность.

Это была вина Пенелопы.

Нет, это была вина Элоизы, подумал он, стиснув зубы. Лучше обвинить ее.

Нет - он резко опустился в кресло, за письменным столом, и простонал - это его вина.

Раз он в плохом настроении, раз он хочет свернуть чью-нибудь шею - это была полностью его вина и виноват в этом лишь он один.

Он не должен был целовать Пенелопу. Это не означало, что он не хотел ее поцеловать, даже не осознавая это, задолго до того, как она упомянула о поцелуе.

И все же, он не должен был целовать ее. Хотя, когда он толком об этом поразмыслил, он так и не понял, почему он не должен был целовать ее.

Он встал, подошел к окну, и, опустив голову, коснулся лбом стекла. Бедфорд-сквер был тих и спокоен, лишь несколько мужчин прогуливались по тротуару

Они выглядели, как рабочие, возможно, это именно они работают на строительстве нового музея, которые строится на востоке (Поэтому Колин выбрал себе дом в западной части, строительство обещало быть довольно шумным).

Его взгляд скользнул на север, и остановился на статуе Чарльза Джеймс Фокса. Это был человек, имевший цель в своей жизни. Он вел за собой либералов, или как их еще называли партию Вигов в течение многих лет.

Он не всегда и не всем нравился, правда, в это лишь верили старое поколение. Колин задумался о том, что значение слов ‘нравится всем’, слишком преувеличено. Вот взять к примеру его, человека, который всем нравится и все его обожают, а теперь посмотрите на него - расстроенный, недовольный, ворчливый и готовый наброситься на любого, кто встанет у него поперек дороги.

Он вздохнул, оттолкнулся от оконной рамы рукой, и выпрямился. Ему необходимо выходить уже сейчас, особенно если он собирается пройтись пешком до Мэйфер. Хотя, по правде сказать, отсюда до района Мэйфер было не особо далеко. Скорее всего, не более тридцати минут, если он будет идти оживленным шагом (он всегда так делал), и если тротуары не будут переполнены медлительными людьми. Для большинства аристократов это была слишком долгая прогулка, если только они не ходили за покупками или модно прогуливались в парке. Но Колин почувствовал необходимость освежить голову и прийти в себя.

Его удача в тот день подвела его, и когда он достиг пересечения Оксфорд-стрит и Регент-стрит, первые капли дождя начали танцевать перед его лицом. К тому времени, когда он свернул с Ганновер-стрит на Сайнт-джордж-стрит, дождь уже усердно поливал землю. А так как он был довольно близко к Брутон-стрит, было бы смешно окликать наемный экипаж, и проделывать на нем оставшуюся часть пути.

Таким образом, он продолжил идти пешком.

Через минуту или около того, его раздражение, хотя дождь все продолжал лить, постепенно исчезло. Дождь был теплый, ему не было холодно, а большие мокрые капли дождя, попадающие на него, он воспринимал почти, как покаяние.

И он подумал, что, возможно, это именно то, что он заслужил.

Дверь дома матери, открылась прежде, чем он ступил на последнюю ступеньку крыльца; Викхэм должно быть ждал его.

– Могу я предложить полотенце? - словно нараспев, проговорил дворецкий, протягивая ему большую белую ткань.

Колин взял его, удивляясь, как Викхэм мог догадаться приготовить полотенце для него. Он не мог знать, что Колин будет достаточно глупым, чтобы пойти пешком в дождь.

Не в первый раз, голову Колина посетила мысль, что дворецкие, должно быть, обладают какими-то необычными мистическими силами. Возможно, это было требование к их работе.

Колин с помощью полотенца вытер волосы, чувствую некоторую боязнь по отношению к Викхэму, который, несомненно, обладал этими силами и ожидал появление Колина еще за полчаса, до того, как тот пришел в дом.

– Где, мама? - спросил Колин.

Губы Викхэма сжались, и он многозначительно посмотрел вниз на ноги Колина, возле которых появились небольшие лужицы.

– Она в кабинете, - ответил он, - Но, сейчас, она разговаривает с вашей сестрой.

– С которой? - спросил Колин, сияя солнечной улыбкой, пытаясь досадить Викхэму, который, несомненно, пытался досадить ему, не упоминая имя его сестры.

Как можно просто сказать “ваша сестра” кому-то из Бриджертонов, и ожидать, что он поймет о ком идет речь.

– С Франческой.

– Ах, да. Она скоро снова возвращается в Шотландию, не так ли?

– Завтра.

Колин вернул полотенце обратно Викхэму, который взял его с таким видом, словно полотенце было мерзким насекомым.

– Я тогда не буду ее беспокоить. Просто дай ей знать, что я здесь, когда она закончит с Франческой.

Викхэм кивнул.

– Вы не хотели бы сменить одежду, мистер Бриджертон? Я думаю, у нас остались некоторые предметы одежды вашего брата Грегори, лежащие в его комнате.

Колин улыбнулся. Грегори заканчивал последний триместр в Кембридже. Он был на одиннадцать лет моложе Колина, и было довольно трудно думать в то, что они действительно, могли бы поменяться одеждой. Но пора признать тот факт, что его маленький брат вырос.

– Отличная идея, - произнес Колин.

Он взглянул на свой промокший рукав пальто.

– Я оставлю его здесь, чтобы его почистили, и потом заберу его.

Викхэм кивнул, затем проговорил:

– Как пожелаете, - и исчез в неизвестном направлении.

Колин шел по коридору, когда услышал звук открываемой двери. Повернувшись, он увидел, что это была Элоиза.

Ее он совсем не хотел сейчас видеть. Она тут же напомнила ему во всех подробностях его визит к Пенелопе.

Их беседу. Их поцелуй. Особенно поцелуй.

И что еще хуже, он снова ощутил чувство вины.

– Колин, - сказала она, - Не понимаю, почему это ты пошел пешком.

Он пожал плечами.

– Мне нравится дождь.

Она серьезно изучала его, даже склонила голову набок, как она делала всегда, когда решала какую-то головоломку.

– У тебя сегодня довольно странное настроение.

– Я весь мокрый, Элоиза.

– Не надо на меня огрызаться, - фыркнула она, - Я не заставляла тебя идти пешком под дождем через весь город.

– Дождя не было, когда я выходил из дома, - вынужден был признаться он.

Было такое ощущение, что он вернулся в восьмилетний возраст.

– Я уверена, что небо было серое, - проговорила она.

Ясно, в ней тоже много чего осталось от восьмилетнего ребенка.

– Может, мы продолжим это обсуждение после того, как я переоденусь и высохну? - спросил он нетерпеливым голосом.

– Конечно, - ответила она, странно смотря на него, - Я подожду тебя прямо здесь.

У Колина заняло немало времени переодеться в одежду Грегори. И наибольшие трудности возникли с шейным платком, все же он был уже в годах. Затем, уверившись, что Элоиза уже скрипит зубами от нетерпения, вышел из комнаты.

– Я слышала, ты сегодня навещал Пенелопа, - тут же сказала она, без всякой преамбулы.

Это была совсем неуместная тема для разговора.

– Где это ты такое слышала? - осторожно спросил он.

Он знал, что его сестра и Пенелопа, очень близкие подруги, но не верил, что Пенелопа могла ей рассказать о его визите к ней.

– Фелиция рассказала Гиацинте.

– А Гиацинта рассказала тебе.

– Конечно.

– Кто-то, - проговорил Колин, - способствует распространению сплетен в нашем городе.

– Я с трудом верю, что это может вылиться в сплетню, - сказала Элоиза, - Если, конечно, ты не заинтересовался Пенелопой.

Если бы она говорила о какой-нибудь другой женщине, Колин ожидал бы, что она глянет на него искоса, прикидываясь скромной, и как бы говоря: Не так ли?

Но это была всего лишь Пенелопа, и даже Элоиза, будучи ее лучшей подругой и самым лучшим защитником, не могла представить себе, чтобы человек с репутацией и популярностью Колина заинтересовался бы женщиной с репутацией и популярностью (точнее ее отсутствием) Пенелопы.

Настроение Колина перешло из плохого в отвратительное.

– Так или иначе, - продолжала Элоиза, - полностью не замечая грозы, которая назревала в ее обычно веселом и общительном брате. - Фелиция рассказала Гиацинте, что Бриарли сказал ей, будто ты посещал Пенелопу сегодня днем. Мне стало интересно, с чего бы это?

– Это не твое дело, - произнес Колин, надеясь, что она оставит его в покое, но не веря в это.

Он сделал шаг по направлению к лестнице, тем не менее, надеясь на чудо.

– Это насчет моего день рождения, да? - предположила Элоиза, бросившись к нему, и загородив проход, так неожиданно, что один из его ботинков врезался в ее комнатную туфлю.

Он вздрогнула, но он ей даже не посочувствовал.

– Нет, это не насчет твоего дня рождения, - резко ответил он, - Твой день рождения будет лишь -

Он остановился. Проклятие!

– через неделю, - пробормотал он.

Она хитро улыбнулась. Затем, как если бы ее ум осознал нечто такое, чего не может быть, она приоткрыла рот в удивлении.

– Так, - продолжала она, вставая так, чтобы лучше загородить ему проход, - Если ты ходил туда не из-за моего предстоящего дня рождения - то нет ничего, что могло бы объяснить мне - Почему ты навещал Пенелопу?

– В этом мире не осталось ничего личного?

– Только, не в нашей семье.

Колин решил, что в данный момент, для него лучше всего принять свой обычный вид веселого человека, даже если он не чувствовал ничего весело. Поэтому он улыбнулся своей самой беспечной улыбкой, немного наклонил голову набок и спросил:

– Мне кажется, я слышу мамин голос, зовущий меня.

– Ничего такого я не слышала, - весело сказал Элоиза, - Что с тобой? Ты выглядишь очень странно.

– Я прекрасно себя чувствую.

– Я так не думаю. Ты выглядишь так, словно только что был у зубного врача.

Он пробормотал: - Как же приятно получать комплименты от своей семьи.

– Если ты не можешь довериться своей семье, - выстрелила она в него залпом, - То кому ты вообще можешь доверять?

Он облокотился на стену и скрестил руки:

– Я предпочитаю лесть честности.

– Нет, ты так не делаешь.

Господи, ему захотелось просто отшлепать ее. Он не делал этого с тех пор, ему было двенадцать. Его за это потом отхлестали ремнем. Это был единственный раз, когда отец поднял на него руку

– Чего я хочу, - сказал он, выгнув дугою бровь, - Так это немедленного прекращения этого разговора.

– Чего ты хочешь, - уколола его Элоиза, - Так это, чтобы я прекратила допытываться у тебя, почему ты ходил к Пенелопе Физеренгтон, но мы оба прекрасно знаем, что этого не произойдет.

И тогда он понял. Знание пришло изнутри, и проникло в его разум: его сестра - леди Уислдаун. Все кусочки сошлись. Не было никого более упрямого и настырного, кто мог бы - и желал бы - тратить все свое время, чтобы добраться до сути каждой последней сплетни и инсинуации.

Когда Элоиза хотела чего-нибудь, она не останавливалась до тех пор, пока, наконец, не заполучала то, что хотела. Это не относилось к деньгам и материальным ценностям. Для нее это было знание.

Ей нравилось все узнавать. Она колола, колола и колола до тех пор, пока ты сам ей не расскажешь все то, что ей захотелось узнать. Было чудом, что никто до сих пор, не понял кто она такая.

И словно из неоткуда, он проговорил:

– Мне нужно поговорить с тобой.

Он схватил ее за руку, и буквально втащил за собой в ближайшую комнату, которая, как это ни странно, оказалась ее собственной.

– Колин! - завопила она, безуспешно пытаясь вырвать руку из его хватки. - Что ты делаешь?!

Он закрыл дверь, повернулся к ней и воинственно скрестил руки, выражение его лица стало угрожающим.

– Колин? - голос ее прозвучал немного испугано.

– Я знаю, кем ты была до сих пор.

– Кем я была -

И затем, черт бы ее побрал, она начала смеяться.

– Элоиза! - прогрохотал он, - Я с тобой разговариваю!

– Ясно, - с трудом сумела она ответить.

Он с трудом сдерживался, сердито уставившись на нее.

Она хохотала. В конце концов, она проговорила:

– Что ты -

Но как только она посмотрела на него, даже притом, что она пыталась сдержаться, она снова расхохоталась.

Если бы она недавно, что-нибудь выпила, без тени юмора, подумал Колин, это давно бы вылилось у нее через нос.

– Что, черт подери, твориться с тобой?! - рявкнул он.

Это привлекло ее внимание. Он не знал, то ли это из-за тона его голоса, то ли из-за того, что он выругался, но она моментально успокоилась.

– На мой взгляд, - спокойно сказала она, - Ты слишком серьезен.

– По-твоему, я выгляжу так, словно рассказываю шутку?

– Нет, - ответила Элоиза, - Хотя ты сделал это в самом начале. Я сожалею, Колин, но тебе совсем не походит негодовать и вопить. Ты выглядел в точности, как Энтони.

– Ты -

– Фактически, - сказала она, несколько неосторожно, - Ты был похож на самого себе, пытающегося имитировать Энтони.

Он собирался удушить ее. Прямо здесь, в ее комнате в доме матери, он собрался совершить убийство собственной сестры.

– Колин? - нерешительно спросила она его, словно только сейчас заметила, что он перешел из состояния злости в состояние полной ярости.

– Садись, - он дернул головой в сторону стула. - Сейчас же.

– С тобой все в порядке?

– СЯДЬ! - заорал он.

И она села. С большой готовностью.

– Я не могу вспомнить, когда последнее время ты повышал голос, - прошептала она.

– Я не могу вспомнить, когда я последнее время имел вескую причину для этого.

– Что случилось?

Он решил, что стоит ей прямо сказать все.

– Колин?

– Я знаю, что ты леди Уислдаун.

– Чтооооооо?

– Нет смысла пытаться отрицать это. Я видел -

Элоиза подпрыгнула на ноги.

– За исключением того, что это абсолютная неправда!

Внезапно, он больше не чувствовал себя злым. Вместо этого, он почувствовал очень уставшим.

– Элоиза, я видел доказательство.

– Какое доказательство? - ее голос звучал недоверчиво. - Как может быть доказательство того, что неправда.

Он схватил ее за руку.

– Посмотри на свои пальцы.

Она посмотрела на свои руки. - А что с ними не так?

– Они заляпаны чернилами.

Ее рот широко открылся.

– И, из-за этого, ты пришел к выводу, что я леди Уислдаун?

– Почему тогда они такие?

– Ты никогда не пользовался гусиным пером?

– Элоиза… - в его голосе прозвучало предупреждение.

– Я не обязана говорить тебе, почему у меня пальцы в чернилах.

Он повторил ее имя еще раз.

– Я не обязана - запротестовала она, - Я не - ох, ну ладно, прекрасно, - она мятежно скрестила руки. - Я пишу письма.

Он посмотрел на нее с крайним недоверием.

– Я пишу письма! - протестовала она, - Каждый день. Иногда два раза в день, когда Франческа уезжает из Лондона. Я надежный корреспондент. Ты должен знать. Я даже писала письма с твоим именем на конверте, хотя, сомневаюсь, что они все до тебя дошли.

– Письма? - спросил он, его голос звучал недоверчиво и… высмеивал ее.

– Ради Бога, Элоиза, - произнес он, - Ты действительно думаешь, что я поверю? Кому, черт подери, ты пишешь так много писем?

Элоиза покраснела. По-настоящему, довольно сильно, покраснела.

– Это не твое дело.

Он был бы заинтриговался ее реакцией, если бы не был настолько уверен, что это она скрывается под личиной леди Уислдаун.

– Элоиза, - резко сказал он, - Кто поверит тебе, скажи ты ему, что ты пишешь письма каждый день? Я, конечно, не верю.

Она впилась в него взглядом. Ее темно-серые глаза вспыхнули от ярости.

– Меня не волнует, что ты думаешь, - сказала она очень низким голосом, - Нет, это неправда. Я просто в бешенстве оттого, что ты не можешь поверить мне.

– Ты не даешь мне возможности поверить тебе, - устало сказал он.

Она встала, подошла к нему, и ткнула его пальцем в грудь. Сильно.

– Ты мой брат, - буквально выплюнула она, - Ты должен верить мне без сомнений. Любить меня безоговорочно. Вот что, значит, быть одной семьей.

– Элоиза, - произнес он, ее имя прозвучало, как вздох.

– Не пытайся теперь оправдываться!

– Я не пытаюсь.

– Это еще хуже! - она подошла к двери, - Ты должен на коленях просить у меня прощение.

Он не думал, что сможет улыбнуться, но так или иначе, улыбка появилась на его лице.

– Сейчас, это точно не подходит к моему характеру, тебе так не кажется?

Она открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь, но звук который раздался, точно был не словом из английского языка. У нее получилось, что-то вроде: - Оо-оо-ох! - с очень сердитыми интонациями в голосе, затем она выбежала из комнаты, громко хлопнув за собой дверью.

Колин сел, ссутулившись, на стул, задаваясь вопросом, осознавала ли она, что оставляет его в своей собственной спальне.

Это ирония, размышлял он, была, возможно, единственным светлым моментом за весь скверный день.