"Рейд" - читать интересную книгу автора (Кук Глен)

Глава 3 Отлет

Наш клаймер – судно класса «Девять»: его масса в порту отбытия равняется девятьсот десяти тоннам, а без экипажа, топлива, запасов продовольствия и боеприпасов он весит семьсот двадцать тонн. Меньших кораблей, способньк переходить в гипер, почти нет. Рассчитанные на экипаж из одного человека истребители и корабли глубокой разведки весят от пятисот до шестисот тонн.

Девятьсот десять тонн – это максимальная допустимая масса, и если судно весит больше, приходится чем-то жертвовать. По правилам, если вес судна превышает девятьсот двадцать пять тонн, командование запрещает вылет. Клаймер, весящий более девятисот тридцати тонн, небоеспособен, и в случае нападения он сможет лишь беспомощно болтаться и жужжать, пока его будут разносить в клочья.

Именно из-за ограничения в весе командир был недоволен тем, что нам подкинули испытательную пушку. Вся система вместе с запчастями весит две тонны, и соответственно придется уменьшать количество топлива и продовольствия. Трогать боеприпасы запрещено. Штаб визжит, как прищемивший яйца кабан, если кто-нибудь осмеливается предложить сократить количество боеприпасов.

Клаймер – самодостаточное боевое средство. Люди присутствуют на борту лишь потому, что система не может сама собой управлять. Уступки человеческим нуждам здесь сведены до минимума.

Никто не знает, без чего может прожить человек; и что такое муки выбора – никогда не узнаешь, пока не придется собираться в патруль и решать, что же брать с собой.

На следующий день, наблюдая, как собирается командир, я решил, что мы отправляемся на воскресный пикник. Одна смена форменной одежды. Килограмм табака – нелегально. Толстая старинная книга Гиббона. Кому сейчас нужна Римская империя? Зловещий черный револьвер, такой же старинный, как и книга, – полулегально. К чему брать с собой подобное оружие на борт судна, у которого шкура чуть толще моей? Два килограмма настоящего кофе Старой Земли – дешевая дрянь, провезенная, вероятно, на Ханаан контрабандой моим приятелем с посыльного судна. Литр бренди – в нарушение всех правил. В оставшиеся свободные места, чтобы набрать пятнадцать килограммов, он насовал свежих фруктов. Ни бритвы, ни расчески, ничего из тех вещей, что берет с собой в дорогу цивилизованный человек.

Его выбор показался мне странным. Я взял с собой стандартный набор туриста, за исключением разве что смокинга и других тому подобных вещей. Старик удостоверился, что мои дополнительные десять килограммов – это действительно видеокамеры, фотоаппарат, блокноты и карандаши – потому что они легче ручек.

Снаряжение остальных бывалых членов экипажа ничем не отличалось от того, что взял с собой Старик. Мы утонем во фруктах.

Кроме нашего корабля-носителя, в широкой бухте плавает еще несколько судов, каждое из которых удерживается на месте паутиной обычных веревок. Добраться до судна можно только по ним. «На всякие новомодные штучки мы денег не тратим». В любой другой гавани корабли удерживались бы специальными машинами, а перебраться на борт можно было бы по широким удобным механическим сходням.

– Нехватка ресурсов, – говорит Уэстхауз. – «Все усилия сконцентрированы на первоочередных задачах». – Он говорит так, что я слышу кавычки. – Если бы можно было придумать, как эти Богом проклятые корабли заставить двигаться на веслах, на них установили бы весла, чтобы эти шаланды расходовали меньше горючего.

Мне хочется отстать, рассмотреть корабль-носитель внимательнее, я хочу, чтобы он вдохновил меня, мне необходимы несколько красивых поэтических образов. Я видел подобные вещи на голограммах, но это совсем другое дело. Я хочу уловить Самый дух сотен прямоходящих приматов, движущихся медленно, но верно, с рюкзаками, поставленными между ног так, что кажется, будто они гарцуют на маленьких пьяных безногих пони.

Одной из самых существенных черт мне представляется то, что картине недостает красок. Космолетчики в черной военной форме. Черные корпуса кораблей. Черная с вкраплениями ржавчины поверхность туннеля. Желтовато-коричневые веревки. Контуры в этой темноте, при скудном освещении, в невесомости кажутся двухмерными и расположенными на одинаковом расстоянии от наблюдателя.

Командир подзывает меня кивком головы:

– Ну, пойдем. Времени больше нет.

Ему не терпится взойти на борт корабля, что не согласуется с его прежними настроениями, когда он и слышать не хотел ничего о предстоящем патруле. Он торопит меня, я замешкался, а у него есть привычка всходить на борт корабля последним.

Состыкованный с кораблем-носителем клаймер имеет лишь один вход – через люк на «вершине» центрального цилиндра. Это не шлюз, он загерметизирован все время, пока судно находится в вакууме. Единственный настоящий шлюз – внизу, и сейчас он состыкован с кораблем-носителем. Вокруг него кольцо-присоска, по которому в клаймер будут поступать ресурсы, пока он не отделится и не уйдет в патруль. Энергия и вода. И кислород. Через сам шлюз мы получим продукты питания – сырыми. Через этот шлюз, кроме того, мы получим боевой приказ, за секунду до того, как нас отнимут от груди.

Мы останавливаемся у верхнего люка, пока солдаты неохотно вваливаются внутрь, как пробки, слишком маленькие для горлышка бутылки. Некоторые отправляются ногами вперед, другие вниз головой ныряют вслед за своими сумками. Люк всего полметра в диаметре, и, чтобы пролезть, приходится сгорбиться. Уэстхауз объясняет, как устроен шлюз.

– Возвращаем обратно одни отходы, – заканчивает он.

– Ты можешь придать этому слову то значение, которое пожелаешь, – добавляет командир. – Дерьмо есть дерьмо. В люк, ребята.

– Куда девался твой юношеский пыл? – закидываю я удочку.

Командир остается безразличен к наживке. Он и без того уже слишком много сказал. Одно лишнее слово, попавшее в недоброжелательно настроенное ухо, – и траектория карьеры у любого может пойти полого. В Первом клаймерном флоте с этим делом просто.

Далек, далек путь от Ханаана до Луны-командной, и адмирал наслаждается практически диктаторской властью. Его положение проконсула – логическое следствие долгого срока обмена информацией между Ханааном и главным штабом. С таким положением очень трудно смириться, но еще труднее его отрицать.

И космолетчики могут сколько угодно мечтать о более удобоваримом властителе.

Центральный цилиндр клаймера здесь называют кэном. В нем невероятно тесно, особенно в паразитном режиме, когда он состыкован с кораблем-носителем. В этом режиме направление искусственной гравитации параллельно оси цилиндра. В рабочем режиме, когда гравитацию продуцирует сам клаймер, стены кэна становятся полами.

Даже в рабочем режиме места будет очень мало, если все проснутся одновременно.

Я долго осматриваюсь, а затем спрашиваю:

– Как вам удается друг друга не калечить?

– Часть команды все время в койках – до боевой тревоги, а тогда все по своим местам.

Высота кэна – сорок метров, диаметр – пятнадцать. Он разделен двойными переборками на несколько неравных отсеков. На самом верху, на первом уровне, находится операционный отсек – мозг корабля. Под ним, на втором уровне, – оружейный отсек, в одной части которого расположен вычислительный центр, в другой – центр обнаружения. Третий уровень занят под самый маленький, эксплуатационный отсек. Он состоит из камбуза, гальюна, примитивной постирочной и медпункта, секции переработки отходов и – самое главное – центра регулировки температуры внутри корабля. Под эксплуатационным отсеком – технический, основная задача которого – заставить корабль двигаться из пункта А в пункт Б. Четкой границы между функциями, оборудованием и системами технического и эксплуатационного отсеков нет.

Центральный элемент конструкции – его называют килем – тянется по всей длине цилиндра. Когда корабль перейдет в рабочий режим, члены экипажа будут по очереди спать в прикрепленных к этому килю койках. Вот о чем не мешает поразмыслить. Мне до сих пор не приходилось спать в условиях почти полного отсутствия гравитации. Говорят, толком не отдохнешь и сны немного сумасшедшие.

В паразитном режиме сон организуется по системе «кто смел, тот и съел». Кто побыстрее, тот цепляется за койку любой, какой только успеет, конечностью и ведет затем из занятой позиции переговоры с тем, кто замешкался. Некоторые из коек висят в таких местах, куда и мышь не втиснется.

Номер люкс на любом корабле – это наблюдательный пункт командира. На клаймере он ничем не отгорожен от остального пространства. Командир будет делить койку со старпомом и шеф-квартирмейстером. На каждую койку по нескольку человек. Не нужно много фантазии, чтобы понять, какой это вызовет хаос. Приходится жутко тасовать расписание, чтобы разместить трех человек в одной койке и каждому дать разумное количество часов сна в сутки. Подозреваю, что штаб предпочел бы экипаж из роботов, которым вообще спать не нужно.

Свободного места внутри цилиндра мало. Изогнутый внутренний каркас занят пультами и рабочими станциями, расположенными почти впритык. Внутренний круг начинается в двух метрах от каркаса. На этом уровне функциональных модулей немного, но почти все пространство занимают нервная и кровеносная системы корабля, а также те его органы, к которым не обязательно иметь постоянный доступ. Если не считать нескольких люков, обеспечивающих доступ в двухметровую трубу вокруг киля, одиннадцать метров в центре кэна представляют собой непроходимый лабиринт труб, проводов, контактов, гудящих коробок тысяч форм и размеров, несущих конструкций и кабельных каналов.

Тут уж я не мог не спросить:

– Да как нормальный человек может работать в этом хаосе обезьяньих лиан?

– По головизору смотрится лучше, да? – улыбается Уэстхауз в ответ.

Он ведет меня к миниатюрному пульту астрогатора, карабкаясь, как запыхавшийся бабуин. Сбоку к пульту примыкает пара консолей ввода-вывода центральной компьютерной сети корабля. Спереди, подобно теленку к вымени матери, к нему льнет аквариум самого крохотного трехмерного дисплея, который мне когда-либо приходилось видеть. Даже у дешевых детских боевых игр дисплей больше. С абсолютно непроницаемым выражением лица Уэстхауз напоминает мне:

– Когда на корабле будет своя гравитация, станет не так мерзко.

– Когда хуже некуда, любое изменение – к лучшему.

В проходе разгорается какой-то спор. Желая выглядеть сознательным, я немедленно устремляюсь туда.

– Не беспокойся, сейчас угомонятся. Это Роуз и Тродаал. Постоянно из-за чего-нибудь галдят.

– Ну, если ты так говоришь… А где шкафчики, Уолдо?

– Шкафчики?

Улыбается. Многозначительная улыбка. Улыбка садиста. Его коронная «схватил-тебя-за-яйца-и-не-отпущу».

– Ты и впрямь новичок. Какие еще шкафчики?

– Для вещей.

Почему я не останавливаюсь? Я ведь уже одной ногой над пропастью.

– Для личных вещей.

Я не ожидал удобств офицерского салона линейного корабля, но шкафчики все-таки рисовались в моем воображении. Я не могу оставить камеры валяться просто так. Слишком велика вероятность, что они куда-нибудь смоются.

– Будешь пользоваться своей койкой. Твои сменщики так и делают.

Тут до меня доходит.

– Так вот почему никто ничего с собой не берет, – догадываюсь я.

– Лишились еще одного удобства, обычное дело. Вот поэтому-то те клаймеры, где мало модификаций, типа «Восьмого шара», и пользуются такой популярностью. Ходят слухи, что на «Восьмом» до сих пор сохранился душ.

– А я-то думал, что на бомбардах души плохие.

– И это правда. Старик говорил, что ты летал на истребителях и занимался тем же, чем я здесь занимаюсь. Это роскошные лайнеры по сравнению нами. Привет, командир.

– Ну, не может быть, чтобы нельзя было организовать все это получше.

Командир пожимает плечами, будто эта тема ему совершенно безразлична. Он улыбается. Похоже, он специально отрабатывал эту тонкую, насмешливую, загадочную «улыбку командира», с высоты своего положения забавляющегося проделками вверенных ему детишек.

– Природа требует свое. Все в порядке на борту, мистер Уэстхауз?

– Как раз начинаю проверку, командир.

Я понял намек: я путаюсь под ногами. Все заняты, на борту корабля – хаос. С койками, кажется, разобрались, люди ползают друг по другу, наводя порядок на своих рабочих местах.

Несмотря на то что корабль был осмотрен в гавани, им хочется еще раз все проверить. Не то чтобы они не доверяли компетентности портовых техников – просто им надо знать самим. От этой техники зависит их жизнь.

Я слоняюсь без дела и пытаюсь проникнуть в тайну Старика. Что ни говори, теперь, когда мы на борту, он стал еще более замкнутым и недоступным. Пройдя сквозь входной люк, он сменил маску и принял облик, скроенный по ожиданиям команды: сильного, немногословного, умелого и уверенного Командира. Терпимого ко всем личным дрязгам, строгого ко всему, что может нарушить работу корабля. Я уже видел этот спектакль на других кораблях, но нигде он не разыгрывался так прямолинейно и с таким холодным расчетом.

Надеюсь, что со временем командир все-таки смягчится. Надеюсь, он не выкинул меня из головы навсегда. Он – половина всего материала для статьи.

Уэстхауз тоже изменился, когда этот новый командир пересек его орбиту. Мгновение – и он стал безразличен ко всему, кроме своих астрогаторских побрякушек.

Здесь, на клаймере, есть, видимо, какая-то магия. Старик и Уэстхауз испарились, а появившийся на их месте лейтенант Яневич, старший помощник, обращается со мной, как со своим старым приятелем. Кто еще поменял личину, просачиваясь в люк? Бредли? Не знаю, на борту я его еще не видел. А с остальными не знаком.

Я убираюсь с их дороги в операционном отсеке и отправляюсь обследовать другие. Мне не удается найти ни одного человека, который имел бы время и желание побеседовать со мной, пока я не достигаю самого дна кэна. А там знакомлюсь с Эмброузом Дикерайдом, нашим инженером.

На наш разговор о его работе я трачу час. Нить рассказа теряю через пять минут.

Не зная физики, Академию не закончишь. Тамошний курс я выдержал благодаря личному упорству и хитроумной мнемотехнике. Но как только речь заходит о физике более тонкой, чем ньютоновская, у меня мозг покрывается какой-то броней. Думаю, что в общих чертах я еще кое-как могу представить себе то, о чем говорил Эйнштейн. Райнхардта с его гипермеханикой я принимаю на веру. Несмотря на героические усилия Дикерайда и все, что я читал раньше, ноль-состояние и клайминг останутся для меня чистой воды ведьмовством до самой смерти.

Дикерайд утверждает, что между классической, ньютоновской, эйнштейновской и райнхардтовской механикой существует еще бесконечно много точек зрения на Вселенную – целый спектр. Главный параметр эйнштейновской точки зрения – константа с, скорость света в вакууме. Райнхардт переворачивает все вверх дном, утверждая, что дважды два – лишь время от времени равняется четырем, а с – константа лишь при определенных условиях, хотя эти условия есть практически везде и всегда. Он придумал способ продемонстрировать, что по-настоящему универсальный параметр – сила тяготения.

Где-то между двумя этими точками зрения я и заблудился, обнаружив, что мох на деревьях в этом лесу есть с двух сторон.

Дикерайд предложил мне представить себе Вселенную как апельсин, О'кей. Это достаточно просто, хотя мои глаза говорят мне, что Вселенная бесконечна. В гиперпространстве, где рушатся законы Ньютона и Эйнштейна, находится корка этого апельсина. Просто и элегантно. Теперь друг мой Дикерайд берет апельсин, как будто это бейсбольный мяч, кидает его и заявляет, что эта корка существует везде в равной степени с содержащей ее Вселенной. Апельсин частично состоит из корки до самых семечек. Это связано с тем, что пространство имеет кривизну, и, направившись вперед по прямой, ты в конце концов вернешься туда, откуда вышел. Пользуясь же математикой Райнхардта, можно срезать путь – ведь гиперпространство в каждой своей точке соприкасается с любой другой своей точкой. В совершенном гиперпространстве, являющемся, похоже, таким же мифом, как и совершенный вакуум, можно преодолеть расстояние в один световой год, не потратив на это вообще никакого времени.

Темна вода во облацях. Кстати об облаках. Я, например, до сих пор так и не понял, что это за пушные звери у меня над головой, называющиеся кучевыми, перистыми и прочими облаками. Можно, конечно, открыть учебник и просто поверить тому, что там об этом написано. Но снова я смотрю на облако и снова не могу понять, почему эта хреновина не падает камнем на землю – хрясь! Как кусок айсберга.

Гиперпространства в чистом виде не бывает, оно всегда загажено утечками времени, гравитации и субатомного вещества, которое в этом состоянии уже не является вполне веществом. А вокруг сидят кварки и прочая нечисть, которой здесь быть вообще не полагается, и обменивается зарядами за нулевое время…

Математика райнхардтовского Гиперпространства завязана на замкнутую и расширяюшуюся Вселенную. Мне сообщают, что однажды, когда мы снова начнем сжатие к исходному яйцу, гиперпространство подвергнется катастрофическому обращению полярности. Или, если прав Дикерайд, это обращение и вызовет коллапс.

Вот потому я и не могу поладить с физикой. Ничто не является таким, каким оно кажется, с каждым днем все меньше остается вещей, на которые можно было бы опереться.

И опять-таки ключ ко всему – гравитация.

Одна из распространенных фикций – представлять гиперпространство как негатив той Вселенной, которую мы наблюдаем вокруг себя, населенный такими странными зверями, как константа минус с, отрицательные силы субатомных связей, антигравитоны и антихрононы.

Дикерайд на этом не останавливается и говорит, что мы вплотную подошли к клаймингу, движению в направлении, «перпендикулярном» гиперпространству, к переходу в ноль-состояние.

Теперь на деревьях вообще нет мха. И самих деревьев нет. И компас мой он вывел из строя.

В гиперпространстве дважды два четырем не равняется. Ну, хорошо. Моя матушка готова была поверить и не в такие небылицы, просто чтобы поддержать разговор. Но… в ноль-состоянии e – просто троюродная сестра mс^2. В ноль-состоянии даже с^2 может быть отрицательным числом.

Ну, что я могу сказать? Очередной триумф тех, кто благословлял нас корнем из минус единицы.

Я перестал верить в Бога, как только стал достаточно взрослым, чтобы увидеть бесчисленные несоответствия и противоречия в католических догматах. Моя вера в законы физики рухнула после того, как, годами набивая шишки о нерушимые законы термодинамики, я обнаружил несоответствия и противоречия в описаниях нейтронных звезд, черных дыр, гиперпространства и звезд преисподней. Я не согласен на набор законов физики, которые годятся на любой день, кроме вторника.

Но я верю в то, что вижу и ощущаю. И верю, что это правильно.

А на практике, чтобы сделать корабль клаймером, заставить его перейти в ноль-состояние, огромное количество энергии закачивается в тор клаймера, где находится гипердвигатель закрытого типа, и в какой-то момент гиперпространство не может далее переносить существование корабля, оно выплевывает его, как сливовую косточку, на тот уровень реальности, где ничто вне поля тороида не отвечает нормальным законам физики.

Мне вспоминаются топологи, любители компьютерных игр. Четырех– и пятимерные объекты наводят на них тоску, им подавай восьми-, пятнадцатимерные. Мозг простого смертного такого не выдерживает.

Все, возвращаемся в двухмерный мир.

Я – наблюдатель, рассказчик. Моя работа – увидеть и пересказать, без комментариев. Начни я комментировать – покажусь пустозвоном.

Такой же любитель поговорить, каким был Уэстхауз, до тех пор пока не взошел на борт, Дикерайд теряется где-то далеко в чащобе. До меня доходили свежие новости о веществе, не имеющем фиксированного состояния, последние сплетни об атомах, ядра которых расположены снаружи. Эмброуз наспех описывает, что творится за таинственным занавесом, как ведут себя неконцентрические электронные оболочки и атомы водорода, где протон и электрон отделены друг от друга бесконечностью. Он шепчет, что вещество в ноль-состоянии должно находиться в состоянии такого возбуждения, какое тот же атом имел бы в центре звезды. Я не спрашиваю, какой именно звезды, а то он дал бы ее полную характеристику.

Чудеса. Я вижу, что путь в эксплуатационный отсек свободен, и остается только выяснить, не та ли эта нора, в которую некогда провалилась Алиса. Я решаю держать ухо востро, чтобы быть РОТОВЫМ поймать говорящего кролика, носом, уткнувшегося в свои чокнутые часы.

У Дикерайда еще есть чем поделиться.

Чем больше энергии скапливается в торе, тем «выше» в ноль-состояние уходит клаймер. Так он набирает высоту – то есть уходит по ноль-пространству в сторону изменения физических констант, а они при этом меняются с постоянной и предсказуемой скоростью по пока еще не выясненным причинам.

– Да неужто?

Дикераид погружен в свои тайны и лишь краем уха улавливает мой сарказм. Он бросает на меня озадаченный взгляд.

– Конечно.

Одна из моих отвратительных привычек. Чего я не могу понять, то стараюсь высмеять. Сколько можно самому себе повторять: наблюдай и сообщай.

Я в шутку спрашиваю:

– Что случится, если все пустить в обратную сторону?

– В обратную сторону?

– Ну да. Выкачать энергию из тора. Прямо в текстуру космоса.

Этот парень чувством юмора не наделен. Он включает главный компьютер технического отсека и начинает искать ответ на мой вопрос.

– Я пошутил. Я не всерьез. Бога ради, мне не нужно это знать. Расскажи мне еще о том, как клаймер набирает высоту.

Высота – это важно. Так я понял из учебников. От нее зависит, насколько легко обнаружить клаймер. Чем он выше, тем меньше его «тень», или «эффективное сечение».

А вот и кролик. Его зовут лейтенант Вейрес, офицер инженерной службы. Входя, он сообщает, что Дикерайд опоздал на крайне важную встречу, и продолжает объяснять сам. У него совсем другая манера.

Наши пути никогда не пересекались ни в этой, ни в другой жизни, и тем не менее Вейрес заранее решил, что меня он любить не будет. И ясно дает мне это понять. Не будет, даже если я спасу ему жизнь. Дикерайд, напротив, навсегда останется моим другом и защитником, и все потому, что я правильно киваю и утукаю во время его монологов.

Вейрес не льстит и оценивает мои умственные способности, как приблизительно равные способностям его ассистента. Его лекция стремительна и коротка.

Он говорит, что Эффект – так он называет феномен клайминга – впервые был зарегистрирован на борту сверхмощных космических кораблей с бескаскадными двигателями роторного типа.

– С ядерным двигателем «Марка двенадцать»? – спрашиваю я радостно. Сухой кивок.

– Корабль автономного полета.

Свирепый взгляд: «Дурак. Так просто в элитный клуб тебе не попасть, хоть ты и угадал».

Пилоты заявили, что резкая подача большой мощности вызывала странное поведение двигателей. Они как бы глохли, если представлять себе их двигателями внутреннего сгорания, или временно срывался факел, если говорить о реактивных двигателях. Что-то, в общем, происходило. Внешние датчики сообщали о кратких провалах контакта с гиперпространством без выхода в норму.

Такого рода сообщения стали поступать с началом войны. До этого проблема не возникала, поскольку в мирное время корабли так не форсировали. При этом случались и разного рода психологические эффекты: два пилота сообщили, что все вокруг стало «призрачным».

Физики немедленно предположили существование такого состояния вещества, при котором не может происходить реакция ядерного синтеза. Пилот с перепугу загонял себя в нуль-состояние, двигатель переставал жечь водород, и корабль выпадал обратно…

Сумасшедшим темпом выполненные исследования дали установку для аннигиляции массы. Оказалось, что смесь антиводорода с водородом в определенных количествах может выбрасывать чертову уйму энергии в любом состоянии Вселенной.

Спрос породил технологию клаймерного перехода буквально за одну ночь. Первый боевой клаймер вылетел в патруль через тринадцать месяцев после открытия феномена клайминга.

Конец предварительных сведений. Большое спасибо за проявленный интерес. Не соблаговолите ли теперь удалиться? Мы тут все очень заняты.

Вейрес сказал не совсем так, но совершенно ясно. Не думаю, что и я сильно полюблю его.

Второй час моего пребывания на борту. Только что я получил бесценный урок. Не старайся познакомиться со всеми и не зевай. В гонках с выбыванием за койками я оставил себя лишним.

Я вернулся в операционный отсек, полагая, что спокойно займу теперь, когда суета закончилась, какую-нибудь из оставшихся коек. Таковых не оказалось. На меня глядят члены экипажа, и я не могу понять, то ли они заранее злорадствуют, то ли хотят по моей реакции понять, чего я стою.

Здесь нет офицерского салона. Нет сержантского кубрика. Офицерской кают-компанией служит откидной стол длиною в метр в эксплуатационном отсеке, который используется и для приготовления пищи, и в качестве гладильной доски. Круглые сутки.

Я осматриваю весь оружейный отсек, но не нахожу себе дома. Чувствуя себя законченным кретином, я прохожу через эксплуатационный отсек, продолжая выслушивать вежливые отказы, и в конце концов встречаюсь глазами с Бредли.

– Чарли, на этой шаланде просто уравниловка.

– Я вижу, у вас проблемы, лейтенант. Я знаю, где осталось место – в постирочной.

Постирочная – это раковина, используемая и для умывания, и – при случае – для облегчения тошноты. Для себя Бредли растянул дополнительную койку, найдя свободное место у потолка.

Он растет в моих глазах. Это его первый полет, он немногим больше моего знает о корабле, однако сумел предвидеть трудности и предпринял необходимые действия.

– Здесь особо не заспишься.

Когда на корабле появится собственная гравитация, койка погрузится в раковину.

– Похоже. Это единственная на корабле раковина. Есть и свои плюсы – тебе не придется ни с кем делиться.

– Меня подмывает психануть, но боюсь, что это вернейший способ испортить репутацию.

Двое солдат, подчиненных Бредли, смотрят на меня каменными глазами, ожидая дальнейших действий.

– Верно. – Он переходит на шепот. – Старик говорит, что наблюдать за новыми офицерами – их любимый вид спорта.

– Значит, мы с тобой против всего мира. Спасибо тебе. В следующий раз, если он будет, не стану изображать туриста.

– Все дело в долгом перерыве. Инстинкты притупляются. Это сразу заметно.

На любимую мозоль наступил. Я взял себя в руки и ответил так:

– Лучше бы они поскорее вернулись, эти инстинкты. Я не собираюсь вечно быть бедным родственником на пиру.

Наблюдатели исчезли. Первое испытание пройдено.

– Старик говорит, что первое впечатление решает все. Половина экипажа друг с другом не знакомы.

– До конца патруля мы все познакомимся намного ближе, чем нам бы хотелось.

– Эй, лейтенант! – кричит кто-то из люка в оружейный отсек. – Старик вызывает тебя в «О-один».

«О-1». Это операционный отсек. «О-2» – оружейный. И так далее. Я кидаю вещи в свою койку и направляюсь к командиру, цепляясь руками за приделанные к килю крючья. Когда мы перейдем в рабочий режим, на них будут вешать койки и рюкзаки.

Проходить через люки в паразитном режиме противно даже в условиях такой слабой гравитации. Как обезьяна, цепляешься за приваренные над головой брусья. В рабочем режиме они станут лестницей, ведущей к килю.

– На кол бы посадить конструктора этого монстра!

– Не ты первый, – говорит Яневич. – Но этот сукин сын перешел в ту фирму.

– Как?

Яневич улыбается, глядя на мое выражение лица.

– Поэтому-то мы так и лезем вон из кожи. Не знал, что ли? Мы не сможем наложить руки на этого гаденыша до тех пор, пока не выиграем воину. Только тогда мы начнем спорить, кто что раньше с ним сделает. Если хочешь принять участие, подай заявку в письменном виде. Только не рассчитывай, что на твою долю много останется.

– Можно было все это получше организовать.

– Несомненно. На самом деле корабль проектировал компьютер. Говорят, чертову ящику забыли сказать, что на борту будут люди.

– Командир посылал за мной.

– Не ради поручений, а чтобы предложить тебе посмотреть вылет, ты ведь хотел. Уже отправляемся. – Он кивнул в сторону кабины. – Старик там. Вот, пользуйся моим экраном. Это передняя камера. Будет теперь твоим местом по рабочему и боевому расписанию.

– Так себе зрелище.

Пеленг и склонение камеры мне ничего не говорят. Камера передняя. Тогда должна быть видна стена гавани, а вместо этого на экране какая-то темная арка и лишь совсем крохотный кусочек стены. Он ослепительно ярок на фоне тьмы.

Высоко на стене, на краю черной арки, крохотная фигурка в скафандре для внешних работ семафорит руками. Интересно, что ему или ей надо? Боюсь, что мне это так и останется неизвестно. Еще одна тайна Тервина.

Воинственный звук марша на валторнах прорезает отсек.

– Приглушить эту муть! – кричит Старик.

Музыка становится еле слышной.

Черт! Есть ли пределы моей человеческой тупости? Мы же двинулись, выходим из гавани! Эта темная арка – открытый космос. Корабль-носитель выползает из задней части пищеварительного тракта Тервина.

– Не тратят зря ни минуты, – бормочу я.

– Извините, сэр? – вопросительно взглянул мой сосед слева. Специалист по детектированию тахионов, как я вижу.

– Мысли вслух. Задумался, какого черта я здесь делаю.

Узнаю музыку валторн. «Уходящий корабль». Никогда раньше не слыхал такого исполнения, но мне говорили, что какой-то придурок придумал текст и новое название к старинному маршу. Так появился официальный боевой гимн клаймеров.

Рвемся в бой изо всех мы сил. Радости дебила.

Кто-то во внутреннем круге читает мои мысли и начинает подпевать. Вот это настоящий «Уходящий корабль», тот вариант, что распевали пьяные солдаты в развалинах. Откуда-то раздается командный голос:

– Роуз, заткнись.

Этого голоса я не знаю. Кто-то пока незнакомый.

Закрыв глаза, я пытаюсь представить себе вылет корабля глазами наблюдателя, стоящего на стене огромного туннеля. Через несколько часов после начала возни на корабле-носителе люди, толкаясь, заползают внутрь. Вскоре с корабля-носителя докладывают, что экипажи клаймеров на месте, все люки задраены и проверены. Люди ползают по телу корабля-носителя, освобождая причальные концы, стараясь их не повредить. Лебедки на стенах туннеля сматывают веревки.

Из карманов на стене туннеля появляются маленькие космические буксиры и цепляются за толкательные штанги, просунутые между прилипшими к носителю клаймерами.

За ними со скрежетом смыкаются двери, одна за другой. Издали кажется, что сходятся зубы в челюстях великанов. Инфразвук сотрясает астероид.

Теперь закрывается еще один ряд дверей. Эти тоже плотно смыкаются, только выходят они из девой и правой стен. Утечка атмосферы из туннеля минимальна. Избыточность во всем – аксиома военной технологии.

В бухте вместе с отбывающим кораблем-носителем оказываются еще несколько судов. Им приходится прервать внешние работы и застегнуться на все пуговицы. Экипажи костерят на все корки отбывающий корабль – виновник перерыва. Через несколько дней другие будут проклинать их.

Теперь гигантская камера наполняется стонами и воем. Огромные вакуумные насосы высасывают из туннеля воздух. Все равно потери будут велики, но каждая спасенная тонна – это тонна, которую не придется поднимать с Ханаана.

По мере падения давления газа шум работающих компрессоров изменяется и стихает. Буксиры в середине туннеля замедляют процесс эвакуации и толчками сжатого газа приводят корабль-носитель в окончательное положение запуска.

Теперь перед кораблем-носителем начинает раздвигаться пара больших дверей, уходя в скалы астероида. Это внутренние, страховочные двери, они гораздо толще тех, что закрылись позади нас, – гигантские титановые плиты толщиной в пятьдесят метров. Двери, которые они страхуют, еще толще. Те рассчитаны на прямое попадание во время неожиданной атаки. Если их разобьют, давление в двухсотвосьмидесяти-метровом туннеле выбросит корабли и людей, как дробь из ружья.

Внутренние двери открыты. Плывем к челюстям внешних дверей. Сквозь километр туннеля наблюдателю виден темный диск с искрами. Они мигают и переползают, как светляки. Тягачи пыхтят всерьез. Движение корабля-носителя становится ощутимым.

Гигантский длинный зверь с тороидами присасывается к его боку, двигаясь медленно-медленно, а тем временем в ушах наблюдателя звенит «Уходящий корабль». Грандиозный материал. Драматический. Кадр для начала головизионного шоу о бессмертных героях Первого клаймерного флота. Двигатели корабля-носителя начинают мерцать. Пока что просто разогреваются.

Он не запустится, пока есть опасность сжечь реактивными выбросами кого-нибудь из соседей по туннелю.

Буксиры пыхтят бешено. Если бы наблюдатель оказался на одном из них, он бы слышал постоянный рев и чувствовал, как дрожь толкателей сотрясает его тело. Скорость корабля-носителя достигает тридцати сантиметров в секунду.

Тридцать сантиметров в секунду? Это ведь еле-еле километр в час. Этот корабль может от звезды до звезды дойти за несколько сотен тысяч мгновений.

Буксиры сбрасывают тягу и включаются лишь в тех случаях, когда главный навигационный компьютер корабля-носителя сигнализирует об отклонении судна от центральной оси туннеля. Толчок там, толчок здесь, и судно продолжает скользить вперед, очень-очень медленно. «Уходящий корабль» успевает прогреметь уже дюжину раз, когда нос судна осторожно пробивает последний круг и выглядывает в родную среду, как сурок из норки.

Буксиры отпускают корабль. У них сопла с обоих концов, и теперь они просто включают реверс и прыгают назад в туннель, как стайка вспугнутых мышей. Большие двери начинают закрываться.

Корабль-носитель выскальзывает в ночь, как младенец входит в мир. На самом деле он не добавляет веса астероиду, а убавляет. Выходит с заднего конца Тервина по отношению к направлению движения по орбите Ханаана. Разность скоростей мала, но вскоре корабль сойдет с орбиты Тервина.

Только сначала с центрального поста астероида должны сообщить, что большие двери загерметизированы. Сопла корабля оживут и запылают в ночи, освещая пустую, неровную поверхность Тервина. Он наберет скорость. И с бортов соберутся хищные тени его друзей – атакующих истребителей. И тут валторны могут трубить финальное «ура» тем, кто не вернется никогда.

Уходящий корабль.

Что я здесь делаю? Арка темноты пожирает остатки света. Где-то там скрываются твари, желающие завершить мой рассказ поскорее.

– Выйти в патрульную зону, сэр, – информирует меня сосед, – это раз плюнуть. На корабль-носитель они еще не нападали ни разу.

История вопроса меня не успокаивает. Все когда-нибудь случается в первый раз, а мое везение уже несколько лет на приколе. В моем желудке топочут бабочки, просясь наружу.

– С нами Бог, сэр. Помните псалом: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла».

В этот момент я бы с удовольствием подержался за деревянный посох. Или что угодно. Чуть-чуть суеверия не вредит.

– А?

– Мяу!

Что-то скребется о мои колени. Я отталкиваюсь от пульта…

– Твою мать! Какого?.. Что за… котяра?

Сам себе удивляюсь. Очевидно, я ближе к срыву, чем мне хотелось бы. Обычно я не употребляю подобных слов.

– Это адмирал флота Мин-Танниан, – говорит сосед. – Чистокровный подзаборный кот. Родословная длиной в миллиметр.

Он улыбается, обозначая шутку. Это информативно. Голос на редкость невыразительный.

Солдат с нашивками сержанта облокачивается на спинку моего кресла, рассматривая кота. Более похабного зверя я в жизни не видел. Сержант протягивает руку.

– Фелипе Никастро, сэр. Шеф-квартирмейстер. Добро пожаловать на борт, сэр. Ваш четвероногий друг имеет привычку отзываться на имя Фред или Неустрашимый Фред. По имени нашего прославленного вождя, разумеется. Эти берегаши тебя не обижали, Фред? – Никастро осматривает отсек. – Старина Неустрашимый пришел, похоже, слушать новости. Тродаал? Есть что-нибудь от Великого Пузыря?

Тродаал – радист. В этот момент он прижимает крохотный наушник к левому уху.

– На его частоте передача, сержант. В любую секунду можем принять.

Вызывает командир:

– Запишите на пленку, Тродаал, дайте пару минут полюбоваться лейтенанту и суньте все в канистру для говна. Кроме магнитофона.

Я бросаю взгляд на Никастро.

– Я вижу, здесь не особенно придерживаются формальностей, сержант. На дисциплину не влияет?

– Наши конкуренты все с пистолетами. Это хорошо дисциплинирует.

Я делаю мысленную запись: спросить у командира о его приказе. Не важно, что адмирал не до всего может добраться. В вахтенном журнале записано все, будь это решение командования или просто неодобрительный шепот.

Продолжая осмотр, я натыкаюсь на снимок фотогеничного лица с резкими чертами адмирала флота Фредерика Мин-Танниана – проконсула Ханаана от Космофлота.

– Ты наверняка видел этого дурака во Внутренних Мирах чаще, чем мы здесь.

Подняв глаза, я вижу вместо Никастро лейтенанта Яневича. Шеф-квартирмейстер подвинулся в сторону.

– Охотник за славой.

– Да и пустозвон, – добавляет Никастро.

Он слегка меня подкалывает. Наверное, думает, что я докладываю непосредственно адмиралу.

Это вряд ли. Сейчас, перед первым своим заданием, когда я месяцами только и слышал, как тут плохо, приступ патриотизма очень маловероятен. С меня достаточно приступа страха.

Голос Танниана. Я слушаю вполуха и улавливаю лишь отрывочные фразы:

– …непримиримое сопротивление… вперед, без пощады… на смертный бой… до самой смерти челюсти не разожмутся на шее врага… Отважные, бесстрашные бойцы, вот вам последний грамм ободрения…

Вот эта муть – речь адмирала. Вот эта муть – его взгляд на мир. То еще ободрение. Дай ему обратиться к команде перед решающей игрой года, он бы занудил ее до полной потери боевого духа. Да он хоть служил когда на боевом корабле? Тут такая полова никому и на фиг не нужна.

Я не могу не проворчать:

– Звучит так, будто он думает, что мы – эскадрилья истребителей с заданием уничтожить боевой пост Сэнгери.

– Крейсера, – улыбается Яневич. – Он выслужился на крейсерах.

Прежде чем Тродаал вырубает этот словесный футбольный слалом, я издеваюсь над ним не хуже своих спутников. Затягивает. Адмирал сам напрашивается. До боли ясно, что он вообще не понимает солдат. Определенно что-то идет не так, если даже офицеры-карьеристы полностью презирают своего верховного командующего.

Яневич реагирует острее других. Он считает, что Танниан просто считает его дураком. И произносит несколько резких предложений в адрес адмирала, все связанные с железобетонными футлярами для половых органов.

Никого не волнует, что магнитофон все записывает.

Только один человек слушает Танниана, кивает везде, где нужно, и, похоже, несколько огорчен поведением остальных.

– Сержант? – обращаю я внимание Никастро.

– Гонсалво Кармон. Техник. Четвертый вылет. С Бронвена. Их разнесли в клочья в самом начале войны. Он крестоносец.

– Ох, ты…

Это еще хуже, чем таннианец. Таннианцы просто гонят пар, а крестоносцы что говорят, то и думают, и готовы на убийство, чтобы сделать то, о чем таннианцы лишь говорят.

– Господа, прошу вас! – перекрикивает командир кошачий концерт непристойных предложений. – Имейте чувство собственного достоинства. Помните, что вы на флоте, а на флоте принято уважать старших по званию.

Помещение погружается в нервную тишину. Замечание командира – это серьезно.

– И потом, старый пердун хочет как лучше.

Рев возобновляется с удвоенной энергией.

– Магнитофон вам до фонаря? – спросил я старпома.

– А чего? Идет война. Пока мы не оседлаем лошадь Гекаты и магнитофон не распечатают, сканеры будут считывать лишь те данные, что нужны для статистики операций. Количество истраченных ракет на каждый подбитый корабль. Какая тактика более успешна, какая менее. На этой дешевой пленке все равно голоса не различить. Если не взять заранее образцы. А на сканерах работают классные парни, с клаймеров. Они знают, что тут творится.

– Понятно.

Тем не менее я делаю себе выговор за то, что принял участие в издевательствах. Мое положение ненадежно. Мне не стоит ни с кем ссориться, иначе есть опасность лишиться источников информации.

Мой экран гаснет. Никастро бормочет:

– Смотри ты! Что он с переключателем каналов сделал?

Вместо космоса на моем экране появляется самая красивая негритянка из всех, что я когда-либо видел.

Никастро говорит:

– Сейчас я ему покажу.

– Не волнуйся. Я не возражаю. Ну совсем не возражаю.

Очевидно, что она и радист очень близки друг с другом. Волнующе близки. Хоть я и приверженец блондинок северных кровей, я начинаю дергаться. Вуайеризм меня не привлекает.

– Эй, Монт, – кричит один из компьютерщиков, – попроси ее оставить немножко для меня.

Только в этот момент Тродаал догадывается, что передает изображение с личного компьютера на каждый экран.

– Убери, Роуз.

Прекрасная дама исчезает. Очевидно, я слишком сильно реагирую из-за ситуации близкой опасности. Я знаю, что запомню этот образ навсегда. И засыпать буду, думая о ней. Черт, может быть, я попытаюсь с ней встретиться, когда мы вернемся. Если мы вернемся.

Должны вернуться. Этот клаймер неуязвим – я на борту. Не могут же угрохать клаймер с корреспондентом на борту. Да, мы встретимся, мисс.

Подобный план зреет не только у меня в голове. Так уж получается. Я уже видел подобное на других кораблях. Скоро закончатся разговоры о завтра, даже мыслей об этом не будет. Все начнут жить минутой. Мир сожмется до размеров клаймера. Самые грандиозные планы будут простираться не дальше предстоящей вахты.

Я не в ладах с кошками. Как правило, нам удается благополучно игнорировать друг друга. Я чешу Фреду голову, потом за ушами. Он выглядит довольным.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

Эти идиоты изобрели целый том правил касательно пребывания животных на борту. Как удалось протащить его? В одном из рюкзаков?

Не мешает ли кошачья шерсть работе системы подачи кислорода? Кошка – штука небольшая, но для ее перевоза с Ханаана на Тервин, а потом на корабль нужен был целый заговор.

– Я вижу, ты прощен.

Это голос командира, беспрецедентно спокойный и бесцветный. Обернувшись, я вижу, что он балансирует на брусьях подобно паукообразной обезьяне. Кепка сдвинута на затылок, из-под нее соломой торчат волосы. Теперь, здесь, без чужих, он выглядит моложе и счастливее. Его улыбка нежна, почти женственна, в глазах – веселые искры.

– Ты о чем?

– Чтобы ты смог взять свои дополнительные десять килограммов, пришлось пожертвовать некоторыми вещами Фреда. Ему придется обойтись без сластей.

Он взмахнул рукой. Удивительно, что я до сих пор не обратил внимания, какие у него длинные и изящные пальцы. Пальцы пианиста. Художника. Ничего общего с жирными сардельками профессионального воина.

– Ничего страшного. Фред способен на хитроумнейшее воровство. Он всегда в патруле толстеет в отличие от нас, превращающихся в прыщавые пугала.

Я видал передачи с записями возвращения «победоносных героев» из успешного патруля. Белые и в самом деле тощие и покрыты гнойниками. А у темнокожих вид полинялый.

Старик должен быть на своем месте, и он исчезает, прежде чем я успеваю задать хоть один из своих вопросов. Ладно, спрошу Яневича. Так, старпом тоже исчез. Уэстхауз с головой ушел в свой прибор слепого полета, что-то ему бормочет, будто, если сейчас нашептать ему ласковых слов, он будет хорошо работать и потом. Может быть, он его соблазняет?

Все заняты. Кроме шеф-квартирмейстера.

Никастро – маленький, худой, смуглый человек, возраст с виду – от двадцати пяти до пятидесяти. Это его последний патруль. Бросив вызов судьбе и предрассудкам, он женился во время отпуска. Глядя на него, можно подумать, что он теперь жалеет о своем безрассудстве. Проявляет нервозность. Кратковременные срывы, как это называют. Говорят, чтобы пройти десять патрулей и не сдвинуться хотя бы отчасти, нужно быть каменным.

– Сержант, расскажите мне о Фреде. Как выжило это животное? Совершенно очевидно, что это уже не первый его полет. Ветераны будто считают его членом экипажа.

Некий гений изобрел скафандр для кошек и научил их влезать в него по сигналу тревоги?

Никастро смотрит на меня своими маленькими черными, немного сумасшедшими глазами, в них еще живы воспоминания о слишком многих патрулях.

– Корабельный кот. В списке по старшинству он первый. Откуда он тут взялся, теперь уже никто не помнит. Это его четырнадцатый патруль. Увольнительных на берег не берет. При всех заходах где-то прячется. Живет здесь, всех локтями распихивая, как его старший тезка. Прошу вас, не отвлекайтесь от экрана, сэр. На клаймерах работа не дублируется – вы сейчас наш единственный визуальный наблюдатель.

Ответ Никастро меня не удовлетворяет, но, похоже, большего узнать мне и не удалось бы. Пока что. Мне необходимо проявить себя, показать, что я способен таскать свой вес и переносить жару. А пока я – лишний, а значит, каждому из-за меня достается чуть меньше. Я занимаю место, вырабатываю тепло, потребляю пищу. Хуже того, я – чужак. Из тех проклятых идиотов, что врут по головизору.

Веселой жизни ждать не приходится. Остается надеяться, что полет будет кратким и зрелищным.

Со своими обязанностями я справлюсь. Навыки не забываются. Что меня действительно беспокоит, так это резкость. Мог разжиреть. Мог потерять самодисциплину, нужную для перенесения трудностей.

– Задние толкатели – чисто, – докладывает кто-то из рядовых, повторяя информацию с корабля-носителя.

Никто особо не интересуется. Но надо же знать, где мы находимся и не пора ли уже расставаться с кораблем-носителем. Через несколько минут тот же человек докладывает:

– Управление с буксиров отключено. Готовы к ускорению ноль одна десятая g.

Никастро жестикулирует. Я гляжу. Он показывает. В том направлении, куда нас влечет инерция. Я киваю. Не могу припомнить, в каком положении относительно корабля-носителя мы находились раньше. Сейчас будет боковая тяга.

– Квартирмейстер, когда начнем ускоряться, дайте общую тревогу.

Вернулся старпом. Никастро чуть меняет положение в кресле и заговаривает с одним из солдат.

Я ввожу команды для привода камеры, обозревая прилегающее пространство. Корабль-носитель оторвался от Тервина. За ним медленно уходит назад яркий полумесяц. Мы вошли в зону боевых действий и должны быть готовы. Господа из той фирмы могут объявиться в любой момент.

Спикер начинает вещать без передыху.

– Планетарная защита в состоянии готовности. Проход через пост Красной Флотилии. Экран Ромео Танго Сиерра, ось две девятых семь, пятнадцать градусов от зенита.

Кто-то где-то осатанело стучит по клавишам, вводя информацию в компьютер. Я вздрагиваю от стука клавиш. Наверное, механические. На больших кораблях на клавиатуре нет кнопок – просто сенсоры, реагирующие на легкое касание пальца.

Одним глазом глядя на Тервин, я жестом подзываю Яневича. Он вприпрыжку подскакивает с самодовольной ухмылкой, будто не сомневается, что сейчас я задам особенно тупой вопрос.

– Где шкафчики для скафандров?

Я вспомнил, что до сих пор не подогнал скафандр. Почему мне не предложили? Они что, взяли для меня первый попавшийся на вешалке?

– Не бери в голову.

– Но мне же нужен скафандр по боевой тревоге!

Ухмылка.

– Ходи в чем есть.

Легкая паника.

– А как же скафандр?

Он прижимает к подбородку палец в дурашливой задумчивости. Волевой квадратный подбородок добровольца с агитационного плаката, совершенно неуместный на таком узком лице, не сочетающийся с поджарым телом. Из-за такого подбородка он выглядит немного тяжеловесно, а в минуты отдыха его лицо кажется тупым.

– Скафандры. Надо подумать. Может быть, у мистера Вейреса в техническом отсеке что-нибудь найдется для внешних работ.

– Нет скафандров? Господи…

Это они меня огорошили. Я и не слыхивал, чтобы можно было идти в бой без дополнительной защиты – скафандра. Тупо смотрю на корпус корабля. От беспросветной тьмы меня отделяют шесть миллиметров напряженного титана.

Два дополнительных миллиметра вспененного полифлекса от микрометеоритов и немного изоляции. Все это внутри металла. И никаких скафандров.

– Ах, это для вас сюрприз? – саркастически скрипит Яневич. – А известно ли тебе, сколько весит скафандр?

Уму непостижимо. Что они себе думают в штабе? Нет скафандров. Никакой заботы о человеке.

На мое плечо опускается чья-то рука. Я поднимаю голову и встречаюсь глазами с легкой улыбкой Никастро.

– Добро пожаловать на клаймер, сэр.

Нет скафандров. Малейшее повреждение корпуса, и мы погибли. Вот уж действительно «добро пожаловать»!

Первые мимолетные впечатления.

Офицеры: холодны, иногда – умеренно дружелюбны. Некое подобие душевности выказал один лишь Дикерайд. Если задуматься, то ничего обидного в этом нет, просто они подозревают, что мое присутствие здесь – это идея адмирала Танниана. Никому, за исключением командира, не ведомо, как нелегко было мне сюда попасть. Интересно, догадывается ли он, насколько я теперь об этом жалею?

Команда: равнодушны, с возможным исключением для Никастро.

Из прочих меня удостоил беседой только тахионщик. Придется проявить терпение. Даже на линии огня солдаты с подозрением относятся к незнакомым офицерам. А в этот раз им приходится объезжать сразу троих.

У Дикерайда это третий патруль, но с этой командой он летит впервые. Инженеров постоянно переводят с корабля на корабль. В конце концов каждый из них получает свой собственный клаймер и становится частью силовой установки. Младший лейтенант ведет себя немного странно, кажется, что он готов дружить со всеми – по крайней мере пока еще не нашел своего места. Но он слишком старается. Наверное, он стоящий инженер – иначе бы он сюда не попал. В одном пропаганда права: на клаймерах служат лучшие из лучших, элита флота.

Дело он может знать хорошо, но я не представляю себе его хорошим офицером – лидером. Может быть, это связано с родом его работы.

Догадка, что лейтенант Вейрес непопулярен, гениальности не требует. Даже не обязательно прислушиваться к тому, что говорят за его спиной солдаты. Он вечно суетится и ничьей работой никогда не доволен. Он не способен держать рот на замке, даже когда это самое умное. И если у него есть выбор между положительным и отрицательным замечаниями, он всякий раз выбирает последнее.

Лейтенанта Пиньяца я видел лишь мельком. Он чем-то схож с Вейресом, хотя чуть потише, но более воинственный и злобный. С большим кубиком на плече. Понятно, что выслужился из низов.

Бредли – стандартный продукт Академии. Самостоятелен, компетентен, уверен в собственных силах. Хороший работник и приятен в разговоре. Похоже, он уже завоевал симпатии своих подчиненных. Далеко пойдет, если переживет десять патрулей.

Пока он ребенок. Через пару лет он будет выглядеть так, будто отделился от командира почкованием. Морщины и ввалившиеся глаза сделают его на десять лет старше. Команда будет полностью доверять ему и ни в грош не ставить штаб. За ним без раздумий пойдут в налет на адские врата, будучи уверенными, что Старик вытащит. И всю дорогу будут костерить давших такое задание идиотов.

Выяснить, что представляют собой унтер-офицеры и солдаты, у меня пока не было возможности. Здесь, в операционном отсеке, можно особо выделить Джангхауза (тахионщик, кличка – Рыболов), Кармона (иногда называемого Патриотом), Роуза, Тродаала и сержанта Никастро. Все – бывалые солдаты, и все уже летали с командиром.

Роуз и Тродаал – типичнейшие сержанты. Отпрыски породы, выведенной еще Саргоном Первым. Мозг с единственной извилиной, и никакой мысли ни о чем, кроме траха. Их шуточки, устаревшие еще ко временам падения Ниневии, по-своему занимательны.

Кармон – безмолвный патриот; и слава Богу, что безмолвный, – никого не изводит речами. Напоминает ящерицу, затаившуюся в ожидании добычи. На его лице – выражение спокойного терпения, «наступит и мой день». Он находится в постоянном напряжении, и окружающих это нервирует.

Как уже сказано, Рыболов – это местный проповедник. По неписаному правилу, выработанному ради каких-то нужд группового подсознания, такой человек есть на каждом корабле, даже, что удивительно, на таком маленьком. Наш – христианин с ярко выраженными харизматическими наклонностями.

Раз уж у нас есть Проповедник, тогда должны быть и Ростовщик, Самогонщик, Фарцовщик (человек, у которого всегда есть что-нибудь на продажу и который может достать все, что захочешь), Букмекер, Вор и Нытик. Нытик – это человек, которого все шпыняют, самая важная фигура в любой маленькой, замкнутой социальной системе. Ходячий катарсис, и. о. Иисуса, невольно принимающий на себя наши грехи.

Им становится тот, кто чуть больше отличается от остальных, чуть более странен. Коллектив таких отчуждает и ненавидит, и, как следствие, всем остальным живется чуть лучше.

Никастро, возможно, – наш трус, так уж сложились обстоятельства. Он до смерти напуган предстоящим заданием. Так, наверное, бывает с каждым, кто отправляется в свой последний патруль. У меня самого что-то вроде этого. Когда впереди нет ничего, кроме очередного патруля, человек ничего другого и не ждет и ни на что другое не надеется. Он знает, что планировать последующую жизнь еще рано. Дергаться начинаешь в последнем полете, до которого чудом дожил. Есть шанс, что у тебя будет завтра. Ты боишься сглазить, стараешься не думать об этом. Но не можешь не думать.

В операционном отсеке работают еще семь человек: Ларами, Берберян, Браун, Скарлателда, Канцонери, Пикро и Циа. Они не бросаются в глаза то ли по складу характера, то ли потому, что это их первый патруль.

– Если надо поссать, то лучше сейчас, – говорит Яневич. – По общей тревоге люки задраивают.

Чтобы одна пробоина не вывела из строя весь корабль разом, с каждой из сторон двойных переборок между отсеками размещены мощные люки. Спасательная шлюпка в каждом отсеке своя. Кэн скреплен отстреливающимися болтами. Если придется, мы можем разделиться на четыре секции.

Об этом я хотел бы расспросить подробнее. Кто-нибудь это делал? Смысл в этом есть? Я его не вижу. Как только мне удается сформулировать вопросы, старпом снова куда-то исчезает.

Как разорвать на куски киль? Ведь это – сплошной стальной брус по всей высоте кэна. Должен быть какой-то способ разделить киль между отсеками. И как мы разлетимся в разные стороны? Нужна какая-то энергия, чтобы оттащить отсеки в сторону от гибнущего корпуса.

Кажется, я догадался. На киле, возле оружейного отсека, есть широкий выступ. Из ящичков, развешанных по всему отсеку, к нему ведет куча трубопроводов. И кабелей. Это, очевидно, небольшой химический запал – такого как раз хватает на разделение отсеков. Время сгорания – пять-десять секунд, еле-еле набрать «дельта v»…

– Я был на «Д-67», – ни с того ни сего заявляет тахионщик.

Судя по интонации, это должно что-то значить. Для старых клаймерщиков – может быть. Для меня – пустой звук. Вот если бы он назвал мне фамилию командира… Несколько успешных патрулей приносят командиру славу. Старик вот – один из последнего урожая героев. А номер корпуса никому ни о чем не говорит. Корабль должен быть большим и иметь имя и лишь тогда может обрести известность. Я слыхом не слыхивал о «Восьмом шаре», пока не попал на Тервин. Но премного был наслышан о «Каролинге», «Марсельце», «Хонане», несмотря на то что деяние за ними числится одно – собственная гибель. Это тоже драматично, конечно. Чертовски драматично. Голосеть била в барабаны, остановиться не могла.

Рыболов хочет поговорить. Он из тех, кто сразу после знакомства неожиданно для самого, себя вручает вам фотографии детей и, смутившись собственной опрометчивостью, прикусывает губу и ждет реакции.

– И что там случилось?

– Да ничего особенного.

Он как будто одновременно извиняется за то, что неловко заговорил, и несколько разочарован моей реакцией. «Д-67». Должно быть, одна из легенд флота.

– Не знаю. Не слыхал.

Джангхауз на вид не так уж стар, а уже ветеран. Ему не более девятнадцати. Обыкновенный прыщавый, смущенный мальчишка в обмундировании на два размера больше. Однако на левой руке, на костяшках пальцев, у него вытатуированы четыре красные звезды. Четыре патруля.

– Целую пригоршню звезд поймал…

Теперь они переползут на следующие фаланги. Варварский, но неукоснительно соблюдаемый обычай. Одно из здешних суеверий.

Половине экипажа еще нет двадцати. Это – рекруты с Ханаана. Старшие – из кадровых космофлотчиков.

Старик называет это «Война детей». Похоже, он забыл свою собственную биографию.

Рыболов обдумывает мои слова и пожимает плечами.

– Нарушилась герметичность корпуса в инженерном отсеке. Даже не в бою это было. На учениях. В том отсеке все погибли. Не смогли добраться и заделать пробоину. А там хранились все скафандры. По инструкции. А остальные болтались двадцать два дня, пока нас подобрали. Первые две недели было так-сяк. Потом подошли к концу запасы энергии…

Почти херувимское лицо перерезает тень. Он не хочет вспоминать, но ничего не может с собой поделать. Усилия остаться здесь со мной порождают в нем заметное напряжение.

– Считается, что у инженерного отсека защита лучше. В том, наверное, смысле, что там смерть быстрее.

Этим словом он меня поразил. Вид у него вполне спокойный, но слово «смерть» выдает душевное смятение. Он рассказывает о самом в своей жизни страшном.

Я попытался представить себе этот кошмар. Жуткое, вынужденное, безнадежное бездействие на борту корабля, потерявшего энергию и ход. Пережившим первый разрушительный удар остается надеяться исключительно на помощь извне. А пути клаймеров пересекаются редко.

Надо отдать должное штабу: когда прекращается связь с кораблем, они немедленно бросаются выяснять, в чем дело.

– Болты вы не взрывали?

Эти болты возбуждают мое любопытство. Абсолютно новый для меня аспект конструкции корабля, и очень тянет выяснить все секреты этого сюрприза.

– Болты взрывать? А зачем? Корабль могут найти. Обычно известно, где искать. А отсек… Их практически никогда не находят. Не взрывай болты, если корабль сам не собирается взорваться.

Последняя фраза звучит Одиннадцатой Заповедью.

– Но если энергия уходит, а танк с АВ без управления…

– Е-система работала. Мы ее заставили. И не надо думать, что мы не обсуждали вариант разделения.

Он начал огрызаться. Надо сменить стиль. Чем устраивать допросы, лучше попытаться спровоцировать их на добровольные рассказы.

– На самом деле нельзя разделяться, если не знаешь, что тебя сейчас подберут. Продержаться после разделения больше пары дней может только эксплуатационный отсек.

– Вот это и называется «выдержать удар».

Как они это выдержали? Когда ничего нельзя сделать, лишь пассивно наблюдать, как падает уровень энергии, да гадать, когда сдадут магниты.

– Не думаю, что я бы смог.

– Ускорение через десять секунд, – объявляет голос в интеркоме. – Девять. Восемь…

Завыла сирена. Все должно быть закреплено. Чтобы никакие предметы не начали неожиданно летать в воздухе и врезаться в людей. Клацает, закрываясь, люк оружейного отсека. Яневич ложится на живот, проверяя его герметичность.

Старик смотрит на часы. Девятнадцать часов сорок семь минут. На Ханаане, в Ямах, полночь. Я гляжу в камеру и вижу мир, огромный и величественный, очень похожий на все остальные людские миры. Много голубого, много облаков, и границу между водой и сушей отсюда сложно различить. Как высоко Тервин? Не так высоко, чтобы планета уже не была внизу. Можно и спросить, но какая, собственно, разница. Совсем другое меня волнует теперь. Гаденький голосок откуда-то изнутри, не переставая, талдычит, что треть всех полетов завершается в зоне патрулирования.

– Где затычки? – спрашивает командир. – Черт побери, где затычки?

– Ой!..

Человек, сидящий за интеркомом, нажимает на какую-то кнопку. В отсек вплывают наполненные газом пластиковые шарики размером от мячика для гольфа до теннисного мяча.

– Хватит, хватит, – ворчит Никастро. – А то ничего видно не будет.

Новичок, решаю я. Наслышан о командире. Старается показать себя с наилучшей стороны. Слишком сосредоточен. Столько уделяет внимания деталям, что в целом работа не очень клеится.

Затычки будут бесцельно болтаться весь патруль и вскоре сольются с фоном. О них вспомнят лишь в том случае, если судно даст течь. Тогда наша жизнь будет зависеть от них. Они устремятся к дыре, подтягиваемые улетучивающейся атмосферой. Если пробоина будет невелика, они лопнут, пролезая сквозь нее, а внутри у них – вязкое, чувствительное к кислороду покрытие.

Кот бросается на ближайший мячик, бьет его лапами, но тому хоть бы хны. Фред делает вид, что ничего особенного не случилось. Кошачья природа щедро наделила его даром сохранять чувство собственного достоинства перед лицом полного публичного провала.

В случае больших пробоин затычки не помогут. Мы погибнем раньше, чем их заметим.

Удовлетворенный состоянием люка, Яневич поднимается на ноги и, перегнувшись через меня, щелкает переключателем.

– Эксплуатационный отсек. Говорит старший помощник. Продолжаем переход к рабочей атмосфере.

Сейчас корабль наполнен воздухом Тервина, то есть планетарной атмосферой. Рабочая атмосфера будет состоять из чистого кислорода при давлении в пять раз меньше нормального. При таких условиях уменьшается нагрузка на корпус судна, потенциальная утечка газа и общая масса.

Кислород при низком давлении – стандартная для флота атмосфера.

Это удобство имеет свои недостатки – драконовские меры противопожарной безопасности.

Этот псих, командир, взял с собой на борт трубку и табак. Неужели он собирается курить? Это против правил. Впрочем, кот на корабле – тоже.

– Радар, есть кто-нибудь из той фирмы?

– Никого в пределах видимости, сэр.

Так легче. В течение пяти ближайших минут мне голову не оторвут.

А что это Яневич забеспокоился? В паразитном режиме единственное боеспособное оружие на судне – дурацкая магнитная пушка.

Из ниоткуда доносится голос Джангхауза:

– Господь нас хранит. Он прибежище верных.

До меня не сразу доходит, что он пытается вернуться к тому нашему разговору.

Пробный шар, я полагаю. Хочет посмотреть, как я прореагирую. Если я не покончу с этим немедленно, он развернет кампанию по обращению меня в истинную веру по полной программе.

– Возможно. Но, сдается мне, он проводит достаточно много времени в дружеских беседах и с господами из другой команды.

– Это потому, что у них виски старое, – кричит кто-то.

Джангхауз стекленеет. Я оглядываю отсек, но не могу определить виновника. Я и не догадывался, как здесь хорошо разносятся голоса.

На борту очень тихо. Системы работают практически бесшумно.

Джангхауз продолжает. Понятно, почему его прозвали Рыболовом.

Кажется, прошла целая вечность со времени моей последней встречи с настоящим практикующим христианином. Их больше не делают. Старые предрассудки не нужны расе. Новые же пока – на стадии разработки.

– Мы пройдем тяжкие испытания, сэр, и погибнут те, чья вера окажется недостаточно сильна.

Тот же голос отвечает:

– И сказал ему Господь: «Воистину, Я жестоко накажу тебя, Я сделаю тебе в заднице вторую дырку».

– Разговорчики! – рявкает Никастро.

Был ли Рыболов верующим до своего танца со смертью? Сомневаюсь. А спросить не могу – приказ молчать относится и ко мне, хотя квартирмейстер никогда бы не вышел за рамки субординации настолько, чтобы прямо приказывать офицерам заткнуться.

– Рост ускорения на ноль целых две десятых g через две минуты.

– Контакт, трансляция через центральный пост. Корабль противника один, пеленг один-четыре-ноль вправо по азимуту, высота двенадцать градусов от надира, расстояние ноль целых пятьдесят четыре сотых миллиона километров. Курс…

Вот мы и прибыли. Пляска смерти началась. Нас засекли. И вцепятся намертво. Не любят они клаймеров.

Пока я давлю в себе паникера, сообщают что-то еще. Проверив поступившую информацию, Яневич приходит к выводу:

– Это сторожевой катер. Он уберется с дороги. Кармон, включить дисплейный аквариум.

Я фыркаю – смехотворная игрушка. На линейных кораблях класса «Эмпайр» они были больше нашего операционного отсека. И на каждом корабле был не один такой аквариум. При нулевой гравитации можно было в поисках острых ощущений туда нырнуть и поплавать среди звезд. Если вы ничего не имеете против попасть к командиру на втык и отстоять пару недель внеочередных вахт.

Тервин пересекает терминатор. Ханаан еле виден. На его поверхности – никаких свидетельств человеческого присутствия. Поразительно, сколько усилий надо приложить, чтобы следы человеческой деятельности стали видны из космоса невооруженным глазом.

Меняю угол наклона камеры. Теперь не видно ничего, кроме звезд да фрагмента корпуса корабля-носителя, еле-еле проглядывающего сквозь тьму. Удвоив увеличение, я ставлю режим визуального поиска. И ловлю вдалеке перемещающуюся вспышку.

– Вахтенный офицер!

Яневич склоняется у меня над плечом.

– Кто-то из наших. Движется с ускорением.

Я продолжаю поиски и постепенно увлекаюсь открывающимся видом. Некоторое время спустя я ловлю себя на том, что замечтался. Мы движемся уже с ускорением в ноль целых четыре десятых g.

– Они нас не тронут, пока мы не выйдем из-под зонтика планетарной защиты, – говорит мне Никастро.

Тонкий экран, окружающий планету, обеспечил нам безопасный старт.

Если смотреть с планеты, то кажется, будто господа из той фирмы кишат повсюду. Но с планеты виден лишь тонкий срез. И этот срез изучают лишь тогда, когда там кто-то есть. В открытом космосе картина намного шире.

Искусственные объекты в космосе настолько малозаметны, что поиск можно с тем же успехом вести при помощи игральных костей. Абсурдно огромную важность приобретают удача и случай. Трезвый расчет и четкий план вторичны.

Но пока что центральный пост знает, откуда появился противник и куда намерен двигаться. Неотрывное наблюдение за жирной космической сосиской, перемещающейся между этими двумя точками, увеличивает наши шансы. Клаймеры патрулируют наиболее вероятные места охоты.

Поток словесных докладов стихает и становится фоном, заметным не более, чем вездесущие заглушки. Мое внимание переключается с разговоров на говорящих. Мне они не все время видны – кто-то скрыт кривизной переборок, кто-то бродит. Вижу Рыболова. Монта Тродаала. Гонсалво Кармона, чуть ли не священнодействующего, скармливая информацию монитору. Н'Гайо Роуза и его шефа – компьютерщика по фамилии Канцонери, похожего на дьявола. Уэстхауза, ни на секунду не отрывающегося от прибора слепого полета. Люди, которых мне не видно, – это Изадор Ларами, Луи Пикро, Миш Берберян, Мелвин Браун мл. (он настаивает на этом «мл.»), Любомир Скарлателла и Хаддон Циа. Я пока не в курсе их званий и профессий. Когда кто-то в разговоре их назовет – запомню.

Те, кого я вижу, серьезны и внимательны, хотя и непохожи на героев, чьи образы созданы журналистами с подачи адмирала Танниана. Здесь смеются над этими поддельными героями, но я уверен, что при случае для плохо их знающей публики они бы разыграли тот же спектакль по полной программе.

Похоже, я свое дело сделал. Остается только пялиться в экран. И на нем наверняка ничего не появится, пока не дадут сигнал другие системы. Все остальные делают по две работы за раз. Клаймер уходит в полет.

Через час после вылета мы достигаем ускорения в ноль целых пять десятых g. Система искусственной гравитации заработала с небольшой ошибкой, наша Вселенная слегка накренилась и два часа оставалась скособоченной. Старик не стал придираться, а в техническом отсеке это вообще не заметно – он ближе к генераторам гравитации корабля-носителя.

Хаотически мечущийся Яневич случайно оказывается в пределах досягаемости.

– Почему мы остаемся в гипере? – спрашиваю я.

Мне кажется, что нам уже пора уматывать.

– Ждем конкурентов. У них в гипере есть корабли, сидящие в засаде. Мы не тронемся, пока они не появятся и не покажут скорость и направление. Не можем же мы сразу истратить весь боезапас. Надо улизнуть от них. Если не получится, они сядут нам на хвост до самой точки заправки, и все покатится к чертям.

Я вытягиваю шею и смотрю в дисплей. В фокусе – корабль-носитель. Ни одна из сторон, похоже, не собирается начинать первой.

Каждая надеется, что противник решит уйти от боя.

Нечто подобное мне довелось пережить во время моей недолгой карьеры боксера-любителя. Как же звали того парня? Кенни Кто-То. Нас затолкали на ринг, мы принялись кружить и маневрировать, маневрировать и кружить, и никто не решался нанести удар. Ни он, ни я. Мы осторожничали, ожидали, когда начнет соперник – начнет и раскроется. Тренер издевался и злился. А мы себе танцевали, пока он матерно поливал наш консервативный стиль.

Но мы не реагировали. Мы кружили и ждали. Потом наше время вышло, и с тех пор нас на ринг не выставляли.

Следующие двое были тренеру по душе. Перчатки летали, как бешеные. Бах! Бах! Бах! Чистая победа, а победитель тот, кто еще шевелится. Камикадзе. Кровь, слюна и сопли по всему рингу. Тренеру пришлось прервать бой, пока один не сделал из другого котлету.

Тренер Танниан стоит в сторонке, наблюдая, как его эскадрильи выходят в открытый космос. Сам он – мясорубка, но научился ценить и консервативный подход. Бывают-таки случаи, когда работа ног важнее нанесения ударов.

Корабль-носитель продолжает наращивать ускорение.

– Приближаемся к Лима Кило Зеро, – сообщает спикер.

– Что это значит? – обращаюсь я к проходящему мимо Яневичу.

– Точка, в которой мы преодолеваем порог скорости в пятьдесят километров в секунду относительно Тервина. Здесь мы бросаем в пруд камень и смотрим, куда будут отпрыгивать лягушки. Мы следуем заранее разработанному плану, созданному на основе анализа всех предыдущих ситуаций. – Он треплет меня по плечу. – Скоро начнется.

Часы указывают, что первый день полета подходит к концу. Я полагаю, что заслужил свою плату. Я не спал больше суток.

– Девятый разгоняется.

Их уже девять? Мои глаза, возможно, и были открыты, но мозг явно спал.

Не слушая чириканье интеркома насчет восхождений, склонений, пеленгов, относительных скоростей и расстояний, я смотрю в дисплей. Ближайшее вражеское судно, до сих пор неторопливо перемещавшееся в сторону надира, начинает рвать задницу на четырех g, намереваясь, по-видимому, занять место рядом с нами на том же склонении.

– Тоже анализируют обстановку, – говорит Яневич.

Его замечание обретает смысл, когда в дисплее материализуется новый зеленый сигнал. От него отделяется пара зеленых стрелок и движется в ту точку, где сейчас был бы корабль Девять, если бы не ускорился. Зеленый сигнал гаснет. Маленькие красные стрелки несутся к нему от сместившегося в сторону противника.

– Это клаймер из учебной группы. Похоже, его ждали.

Две ракеты ищут цель. Коротко говоря, они гоняются одна за другой, как щенки за своими хвостами. Наконец их тупые мозги понимают, что их миссия заключается не в этом, разлетаются в стороны и возобновляют поиски. Зеленые вновь ловят противника и устремляются в его сторону.

Он переходит в гипер, оттанцовывает сотню тысяч километров в сторону солнца и о ракетах больше не беспокоится. И начинает переползать на другую сторону от корабля-носителя.

– Победа в своем роде, – замечает Яневич. – Им придется на минуту отступить.

Уходя от контакта с ракетами клаймера, наш преследователь увеличивает скорость по отношению к намеченной жертве. Теперь мы можем перейти в гипер и запросто его стряхнуть. К сожалению, он тут не один.

Ракеты противника устремляются в нашу сторону. Мы – самая большая из видимых целей. Лучевые батареи корабля-носителя разносят их в щепки.

Это сложная игра, и она ведется во всех доступных измерениях и на всех уровнях действительности. Учебные клаймеры дают преимущество команде на своем поле. Каждое их появление сбивает очередного охотника со следа корабля-носителя, усиливая охранение.

– Вроде бы мы их стряхнули, – говорит Яневич. – Скоро мы сделаем несколько ложных скачков в гипер и посмотрим, что посыплется.

Первый переход был сделан через полчаса. Он длился всего лишь четыре секунды. Корабль-носитель отпрыгнул на четыре световые секунды. Преследователи постарались его не упустить, но потеряли строй из-за временных задержек при входе и выходе из гипера. Пока они перестраивались, он успел прыгнуть еще два раза по заранее выбранной и сообщенной кораблям охранения случайной схеме.

А они не болваны. Реагируют быстро и умело. У них перед нами есть одно колоссальное преимущество – межзвездное переговорное устройство, инстел. Этой системой оборудованы все корабли противника. Из наших такая имеется у немногих. Наша обычная связь ограничена скоростью света.

Яневич говорит:

– Теперь пробный полет – посмотреть, нет ли у них чего-нибудь в запасе. А ведь есть. У них всегда есть.

На этот раз между тревогой входа в гипер и выхода из него прошло полчаса.

В промежутке противник бросил в бой пару одиночных кораблей. Они выскочили из глубокого космоса так быстро, что их еле успели обнаружить. В течение нескольких секунд вокруг вспыхивали разрывы. Попаданий не было.

– Теперь серия скачков туда-сюда и суеты, чтобы они перестали различать корабли. Как мы надеемся.

Маневры корабля-носителя создали ему поле для более широкого маневра.

Сирена воет почти непрерывно, а тем временем эскадра запутывает следы. Я жду финального маневра – по-моему, это будет звезда: корабли разлетятся врассыпную и удерут, пока та фирма будет решать, за кем из них гнаться.

Я угадал.

– А что теперь?

– Мы выиграли время, – уверяет меня Яневич. – Следующая остановка – точка заправки.