"Расстаемся ненадолго" - читать интересную книгу автора (Кулаковский Алексей Николаевич)

II

Атака фашистов на этом участке была отбита, повторить ее они не решились и, судя по всему, готовились совершить обходный маневр. В минуту передышки Андрея вызвал к себе командир роты. Рослый, подтянутый старший лейтенант, стоя одной ногой на выложенной дерном ступеньке блиндажа, а второй – на свежей земле от близкого разрыва снаряда, с ног до головы окинул Сокольного внимательным, как бы оценивающим взглядом, на мгновение задержался глазами на его подвешенной руке и суховато спросил:

– Вы ранены?

Андрей молча кивнул головой.

– Что?

– Ранен, товарищ старший лейтенант, – спохватившись, ответил Сокольный.

– Почему не доложили? – моложавое лицо командира посуровело, однако чувствовалось, что он не сердится.

– Не имел возможности, товарищ старший лейтенант.

– Сдадите взвод и пойдете в медсанбат.

Андрей не ожидал такого приказания. Он машинально переступил с ноги на ногу, ствол карабина дрогнул в здоровой руке.

– Рана легкая, товарищ старший лейтенант, – неуверенно попросил он, – разрешите остаться в строю!

Командир роты нахмурился, сделал несколько шагов вниз по ступенькам в блиндаж.

– Пискунов! – позвал он.

Из блиндажа выскочил худощавый боец с длинной шеей и лихо козырнул.

– Позови санинструктора!

Санинструктор, молодая светловолосая девушка в новой, с иголочки, комсоставской форме осмотрела руку Андрея, перевязала ее по всем правилам, потом, явно перенимая тон бывалых медиков, привыкших ничему не удивляться, сказала:

– Слепое осколочное. Твердая ткань не задета.

– Значит, не страшно? – спросил Андрей, чтобы подкрепить свою надежду на быструю поправку.

– Не страшно, – согласилась санинструктор, – однако требуется госпитальное лечение.

– Что вы? – пытаясь обратить все в шутку, запротестовал Сокольный, – разве госпитали для таких раненых? Бывало, отец мой пробьет ногу, бродя по болоту, залепит ранку грязью и пошел себе дальше как ни в чем не бывало. А тут…

– То на болоте, – перебила санинструктор, – а здесь…

– А здесь фронт! – подхватил Сокольный. – У меня взвод.

– Вы – командир первого взвода?

– Исполняю обязанности.

Девушка блеснула глазами, улыбнулась. Улыбка ее была светлой, красивой, именно такой, какой и должна быть настоящая человеческая улыбка. Только трудно по этой улыбке понять, что санинструктор думает о нем: одобряет ли его стремление остаться или считает позером, который по-настоящему не знает, что значит фронт, а вставляет это слово чуть ли не в каждую фразу.

– Я поговорю с командиром роты, – мягко сказала она и исчезла в блиндаже. Андрею показалось, что санинструктор все же неплохого мнения о нем.

Легко, будто на крыльях выпорхнув из блиндажа, девушка сказала, что, учитывая обстоятельства, она согласна оставить Андрея в строю, только надо немедленно сходить в полковую санчасть, чтобы там достали осколочки.

Пошли они вместе. По дороге санинструктор подбежала к небольшому взводному блиндажу и беззаботным серебряным голоском, словно дело касалось самого обыденно домашнего, прощебетала:

– Галя! Ты оставайся, я быстро!.. Мы здесь вдвоем, – пояснила она Сокольному. – Медиков в части больше, чем нужно. У нас ведь сборная часть. Мы с Галей раньше служили фельдшерами в медсанбате, а теперь перешли в стрелковую роту. А вы где раньше были?

– В кавалерийском полку, – охотно ответил Сокольный, – приезжал домой на побывку.

– Куда?

– Сюда, в Белоруссию.

– Так вы – местный?

– Недалеко отсюда.

– А я воронежская, – сказала санинструктор, торопливо шагая впереди по узкой тропинке, протоптанной бойцами через вспаханное поле и небольшие луга, покрытые густой жесткой травой. Изредка оглядываясь на Андрея, девушка продолжала рассказывать о себе, вероятно, почувствовав расположение к незнакомому командиру.

– Моя деревня, – мелодично говорила она, – называется Старая Чигла. Птичье название, правда? А наш район – Анненский. Станция Анна у нас есть. Говорят, когда-то Анна Каренина там бросилась под поезд, вот и назвали так.

Рассказывая, спутница незаметно прибавляла шаг. Вначале Андрей кое-как успевал за ней, но постепенно начал отставать. Санинструктор оглянулась и, заметив это, посмотрела на него более внимательно.

– Вы хромаете? – удивленно спросила она.

– Нет, – ответил Андрей, – это так… После операции.

– Как после операции?

– В части мне делали операцию.

– И что же, свежие швы, рубцы?

– Да нет… Один только рубчик…

– А ну, покажите!

– Что вы! – улыбнулся Андрей. Не стоит задерживаться. Пустяк… Мне почти не мешает…

– Нет, покажите, – настаивала санинструктор, – снимайте сапог. Садитесь, я сама сниму.

С трудом удалось Андрею уговорить ее отложить осмотр до прихода в санчасть.

Когда они возвращались, санинструктор долго молчала и, только подходя к ротной обороне, не то упрекнула Андрея, не то высказала вслух собственные мысли:

– Никакие правила не разрешают вам быть на фронте. Никакие! Но я дала слово, что сама вас буду лечить. А о ноге промолчала, если говорить правду, – обманула врача. Не знаю, хорошо ли поступила?..

Андрей ничего не смог ответить на эти слова. Он лишь попытался идти рядом, но девушка прикосновением руки заставила его шагать не пашней, а по утоптанной тропинке. Рука ее была маленькой, с ласковой розовой ладонью.

– Как вас звать? – тихо спросил Андрей.

Санинструктор не оглянулась, сделала вид, будто не расслышала вопроса, однако немного спустя сказала:

– Звать меня Марией, Маней. А дома звали Манякой.

– Так вот, Маняка, – глубоко вздохнув, сказал Андрей, – вы хорошо сделали, что не оставили меня в санбате.

Возле ротного блиндажа, построившись в две шеренги, стояли бойцы. Напротив их медленно прохаживался старший лейтенант, отдавая какие-то распоряжения. Смысл его слов пока разобрать нельзя было, до слуха Андрея долетали лишь наиболее отборные словечки, которыми командир роты сыпал, видно, в адрес Гитлера и потому произносил их с особенным смаком. Словечки были такими, что Мария невольно остановилась, не зная, подходить с докладом или нет.

Заметив ее, командир роты слегка умерил пыл, просеял свою речь, и санинструктор смогла наконец по всем правилам доложить о результатах маленькой медицинской операции.

На правом фланге стояли бойцы первого взвода. Андрей заметил внимательный взгляд Александрова, добрую, почти неуловимую улыбку нового помкомвзвода, Адамчука, который приступил к своим обязанностям еще в разгаре боя. Зайцева почему-то в строю не было. Почему? По правилам вестовой всегда должен находиться при командире, но, когда Андрей уходил в штаб роты, Зайцев спал. Спал так сладко, в таком обнадеживающем спокойствии лежали на траве его короткие, немного согнутые в коленях ноги, столько покоя и нетронутого здоровья ощущалось в тихом, почти детском сопении, что Сокольный, уходя, пожалел будить парня. Неслышно собрался, взял карабин и вышел из блиндажа.

А сейчас Зайцева нет в строю. Неужели все еще спит? Не время, но – ничего.

Хуже, если другое… Или, может, послали куда-нибудь? Перевели?

Андрей поймал себя на мысли, что жалеет Зайцева, который успел стать для него близким человеком.

Так нередко бывает на фронте. Суток не прошло, как встретились, познакомились, а кажется, будто год вместе. С этими людьми не страшно идти куда угодно. Страшно отстать от них, не оправдать их доверия, показать себя плохим товарищем…

Передышка была небольшой, – это все знали и ожидали новых приказов. Андрей чувствовал, что вот-вот командир роты обратится к нему; покосившись на санинструктора, проглотит соленое словцо и отдаст какой-нибудь суровый, неожиданный приказ. Пускай, только бы не разлучил со взводом, с этими, ставшими такими близкими, людьми. Но командир пока не думал об Андрее, он все более резко говорил с бойцами и почти после каждого слова энергично взмахивал рукой. Видно было, что он любил поговорить, а то и порисоваться.

Не до речей теперь… Это ощущение сразу появилось у Андрея, как только он услышал несколько знакомых, изрядно надоевших слов о ротных порядках, о тех мелочах военной жизни, о которых по десять раз на дню говорил, бывало, старшина эскадрона. В первой шеренге, прямо на глазах у командира роты, стоял тоненький невысокий боец. Он внимательно следил за движениями командира, но во взгляде его был холодок. Штанина на левой ноге красноармейца была разодрана так, что колено, покрытое засохшей, смешанной с песком кровью, выглядывало наружу…

Командир роты почему-то не видел этого. Возможно, потому, что боец старался спрятать свою ногу, а быть может, и просто по своему безразличию к внешнему виду рядовых.

Но Сокольному боец сразу бросился в глаза, тем более что и ростом, и некоторыми чертами лица он чем-то напоминал Зайцева. Осмотреть бы всех перед боем, помочь каждому, кому нужна помощь, – вот что должен был бы сейчас сделать командир! Однако подсказывать старшему не положено, да и вряд ли послушает командир роты его, Сокольного. Если бы был приказ свыше – тогда другое дело.

Андрей подошел к санинструктору и хотел было заговорить, но девушка опередила его.

– Посмотрите вон на того бойца! – чуть не тоном приказа сказала она. – Что же это такое? Он весь истек кровью! Почему же в строю?

– По-моему, содрана только кожа, – заметил Андрей, – наверное, полз и наткнулся на что-то острое.

– Что вы? – запротестовала Мария, и в ее круглых голубых глазах мелькнуло негодование. – Он ранен, и рана, конечно же, осколочная, сквозная!

Бойким шагом санинструктор направилась к командиру роты.

– Товарищ старший лейтенант, – решительно обратилась она, – позвольте взять на перевязку вот этого бойца.

– Какого?

– Не видите?

– А-а… этого? Два шага вперед! – обращаясь к бойцу, приказал комроты. – Отправляйтесь в распоряжение санинструктора!

Когда девушка взяла под руку слегка удивленного таким отношением стрелка, Андрей спросил ее:

– Ну что?

Мария недовольно сверкнула глазами и ничего не ответила.

Между тем старший лейтенант распустил бойцов и подозвал к себе командиров взводов. Увидев Андрея, он сухо спросил:

– Ну как? Повоюем?

Но пока Андрей собирался с ответом, уже обратился к другому командиру взвода. А потом, опять взглянув на Андрея, как бы вспомнил:

– Так, так… Повоюем!

И вдруг засуетился, стал осматриваться, искать кого-то.

– Где же мой старшина? Ага… Ну вот что… – командир роты показал на карабин, висевший у Андрея на плече, – придет старшина, возьмите у него пистолет, а это недоразумение сдадите на склад. Что за оружие? Ни винтовка, ни полвинтовки. Нам, пехотинцам, ни к черту такое оружие!

– А у меня уважение к нему, товарищ старший лейтенант, – осторожно запротестовал Андрей. – Привык. Разрешите не сдавать? Своему вестовому отдам.

– Вестовому? Ладно, отдавайте! Потом вот что: гимнастерку с этими вашими петлицами смените. И пилотку! Вы теперь пехотный командир, а не эскадронник. Все!

Андрей подошел к своему взводу, и его сразу окружили бойцы и младшие командиры. Один раз побыл он с ними в бою, и люди искренне приняли Сокольного в свою небольшую армейскую семью. Чувствовалось, что они пожалели бы, если б Андрея оставили в санбате или откомандировали в другое подразделение.

Невдалеке показался старшина роты. За ним шли трое бойцов, так нагруженных разным обмундированием, что самих не было видно. Среди них Андрей узнал Зайцева, узнал по медленной утиной походке. Подойдя к ротному блиндажу, Зайцев сбросил ношу, облегченно вздохнул и, увидев своих, засмеялся весело и задорно. Потное лицо его сияло здоровьем, на голове новенькая пилотка с маленьким блестящим значком, немного длинноватая и тоже новая гимнастерка обтягивала тугие плечи.

– Пока нас, а себя не забыл, – незло подколол Александров.

– Подумаешь, а что тут такого? – дружелюбно улыбнулся боец. – Был на складе, вот и поменял с разрешения старшины.

Взвод построился и должен был двинуться на новое место, но в это время к блиндажу подошел лейтенант, бывший командир первого взвода, а с ним санинструктор Мария. Увидев Андрея, лейтенант кивнул ему и протянул левую руку: правая была забинтована. Андрей тоже подал левую и оба улыбнулись такому совпадению.

– На новую оборону? – вроде бы с грустью спросил лейтенант.

– Ускоренным маршем, – ответил Сокольный.

– А мне туда. – пожаловался лейтенант. – После первого же боя – и в госпиталь. Обидно, черт побери!

– Вот ваше направление, – сказала Мария, выйдя из блиндажа и протягивая лейтенанту бумажку. – Торопитесь, не то медсанбат уедет, и не найдете.

И когда лейтенант, попрощавшись, ушел той же тропинкой, по которой недавно ходил Андрей, Мария презрительно посмотрела ему вслед:

– Рана почти такая же, как и у вас, а все время стонет, – сказала она. – Маменькин сынок!

…Взвод занял временную оборону под старыми деревьями, что стояли по обе стороны дороги, дорога эта раньше была проезжей, а теперь заросла и стала похожа на широкую лесистую межу, разделяющую два поля. С правой стороны от нее лежал скошенный клевер, другой же участок – слева – пустовал: поросшая редкой высохшей травой земля ожидала культиватора. За вспаханным полем виднелась небольшая деревня, хат на тридцать – сорок. Она утопала в зелени, из-за которой почти не видно было строений. Только силосная башня возвышалась над садами, да ветряная мельница чуть не цепляла своими крыльями пышнозеленых ветвей деревьев. Скошенный клевер источал густой сладкий запах, и от него становилось душно, несмотря на то что дневная жара уже спадала.

По указанию Андрея бойцы начали быстро окапываться – кто под деревом, кто возле старого березового пня или у межи, заросшей жесткой травой. Зайцев старался за командира взвода и за себя. Андрей хотел ему помочь, хоть и одной рукой, но боец отнял у него лопатку и заверил, что гораздо лучше справится сам.

Когда оборона была уже почти готова, неожиданно пришла Мария. Зайцев, поняв, что санинструктор не слишком скоро покинет взвод, молча стал рыть третий окоп. Сокольный же слушал краткие объяснения девушки и не мог скрыть своего удивления, хотя в душе был рад ее приходу.

– У вас – самый большой взвод, – поправляя на себе санитарную сумку, говорила девушка, – а к тому же, – она сочувственно улыбнулась, – командир во взводе однорукий и одноногий.

Андрей быстро опустился на траву под кудрявой березой и пригласил санинструктора присесть рядом.

– Нога у меня уже ничего, – признательно посмотрев на Марию, сказал он, – воевать можно. А вот с рукой дело хуже, ноет в плече. Ну, да через пару дней поправится, а? Тем более под наблюдением такого врача, как вы.

– Я только фельдшер, – покачала головой Мария, – а теперь просто-напросто санинструктор. Могу перевязать, смазать рану йодом, а большее… Мечтала стать врачом, с самого детства… У меня и отец старый фельдшер, там же, в Старой Чигле.

– Вам бы хирургом быть, – после короткой паузы сказал Андрей.

– Почему?

– Руки у вас… – Сокольный запнулся. – Такие руки не причинили бы боли. Смелее отдавался бы человек во власть таких рук…

У Марии чуть заметно дрогнули ресницы, она слегка покраснела.

– А разве вас, – тихо начала девушка, – оперировали… плохие руки?

– Возможно, и хорошие, но не ласковые. Жесткие руки.

– Больно было?

– Очень.

– Я не раз видела хирургов, – снова перешла на шутливый тон Мария, – у которых были руки, как грабли, а операции они делали хорошо. Тут, наверно, не в руках дело.

В это время Зайцев принес Сокольному запасную лопатку.

– Пусть будет у вас на всякий случай, – рассудительно сказал он. Мария невольно обратила внимание на руку бойца. Большая и плоская, как эта лопатка, она словно бы принадлежала другому человеку. И черная, вся в земле. На ладони стали еще более заметными застаревшие мозоли. Зайцев уже отошел, опять принялся за работу, а Мария все еще продолжала наблюдать за ним. Медленный, неторопливый в ходьбе, Зайцев работал ловко и красиво. За что ни брался он, дело двигалось споро.

– Для кого он роет окоп? – не отрывая глаз от Зайцева, спросила девушка.

– Для вас, наверное, – ответил Андрей.

Мария еще минуту смотрела на бойца, на его сгорбленную спину, на мокрый от пота лоб, потом сняла с себя медицинскую сумку, взяла лопатку Андрея и подошла к наполовину вырытому окопу.

– Давайте я сама, – сказала она. – Вы отдохните.

Зайцев распрямил спину, недоверчиво посмотрел на саниструктора.

– Давайте, давайте! – повторила Мария. – Думаете, я не умею?

– Уметь тут особенно нечего, – со снисходительной ноткой в голосе ответил Зайцев, – да ведь вам придется перевязывать, всякие бинтики и ватки в руки брать. А тут – земля, лопатка…

– Ничего, – дружелюбно возразила Мария, – нужно будет, руки вымою. Спирт для этого есть.

– Мы бы спиртик на другое, – засмеялся боец, – мы его за ваше здоровьечко употребим, а сейчас лучше сами покопаем.

Только после вмешательства Андрея Зайцев выбрался из окопа, и Мария начала рыть сама. Лопата в ее руках и в самом деле не казалась чужой. Движения девушки были уверенными и сильными. Зайцев вначале с недоверчивой иронией следил за работой санинструктора, но вскоре выражение его лица изменилось, стало откровенно восхищенным, он чуть ли не повторял ее движения. Еще минута, и, не выдержав, боец схватил свою лопатку и бросился помогать. Окоп быстро расширялся и углублялся: Мария решила сделать его таким, чтобы в случае необходимости в нем можно было перевязать раненых, дать им временное пристанище.

К Андрею один за другим подходили командиры отделений, докладывали: окапывание закончено. Сокольный, стоя возле толстой старой березы, выслушивал рапорты и отдавал распоряжения. Потом сам направился осматривать взводную оборону и возвратился примерно через полчаса. Мария и Зайцев все еще копали: над бруствером окопа то и дело мелькали отшлифованные землей лопатки, – одна в жесткой, большой, почерневшей от земли и пота руке, вторая – в маленькой, белой и, наверное, нежной и мягкой.

Солнце еще ниже опустилось над деревней, видневшейся из-за недалекой горки. Скорей бы оно скрылось, скорей бы пришла такая необходимая сейчас летняя ночь! Под ее защитой лучше можно собраться с силами для предстоящего боя, обо всем подумать, а возможно, и отдохнуть… Своя, с детства знакомая, такая близкая ночь! Звезды в ней светят только своим людям, а для врага потухают, заслоняются густыми темными тучами. Они и дорогу указывают только своим, а для врагов исчезают, падают в недосягаемую даль, оставляя на небе лишь светлую полоску…

Мысли Андрея прервал связной, он доставил письменный приказ командира роты. Сокольный внимательно прочел все написанное на листке из блокнота и медленно подошел к незаконченному окопу санинструктора.

– Ого! – с ноткой добродушной шутливости в голосе удивился он. – Не окоп, а целый блиндаж!

– Скоро окончим, – весело отозвался Зайцев, а Мария подняла к Андрею раскрасневшееся от работы лицо, улыбнулась.

– Придется кончать немедленно. Иди, Зайцев, зови командиров.

– Та-ак, – кивнул Зайцев и принялся пучком травы вытирать лопатку.

Ни по голосу его, ни по выражению лица нельзя было определить, что означает это «та-ак».

Когда он ушел, из окопа выбралась Мария. Увидев листок бумаги в руках Андрея, она спокойно спросила:

– Новый приказ?

– Да, – подтвердил Сокольный. – Нужно подойти вон к той деревушке, посмотреть, что там. Если все будет хорошо, к сумеркам вернемся. Одним словом, – он протянул санинструктору приказ, – «маленькая разведка боем».

– Ну что ж, боем, так боем, – сказала Мария. – Жаль только, что не удалось закончить нашу работу.

– У вас и так, наверное, мозоли на руках.

– Нет, – Мария показала ладони, – мои руки привычные ко всему.

Командиры пришли быстро. Андрей объяснил им задачу и порядок наступления. К горке, пока есть маскирующие места, подбираться цепочкой: первое отделение – впереди, за ним – остальные. Не поднимаясь на горку, развернуться и дальше двигаться редким строем. Где идти, где ползти, – в зависимости от рельефа местности, от обстоятельств. Приблизившись к деревне, первому отделению во главе с Адамчуком вступить в нее, а остальным занять оборону на удобных позициях.

Сокольный с Зайцевым решили следовать за взводом.

«А вам лучше бы остаться, – хотелось ему сказать Марии. – Закончили бы пока свой окоп, а нет, подождали бы на командном пункте роты». Он и повернулся к девушке сказать все это, но Мария бросила на него такой взгляд, что Андрей не смог произнести ни слова.

Они пошли втроем. Медленно продвигались бойцы, осторожно. Каждый держал наготове оружие и мог принять бой в любую минуту, если возникнет необходимость. Даже Зайцев, ко всему относившийся без страха и особых раздумий, был теперь невесел, шел озабоченный, не рвался по обыкновению вперед, и, хотя пока признаков опасности как будто не было, с лица его не сходило выражение настороженности и тревоги.

Взвод шагал зеленой низиной, не вспаханной, вероятно, потому, что весной она была залита водой. Под ногами шуршала редкая, с красноватыми стебельками трава. Низина тянулась до горки, а дальше начиналось ровное поле.

Чтобы удобнее было наблюдать за первым отделением, Андрей отошел немного в сторону. Рядом с ним – санинструктор, поодаль вестовой и телефонист с аппаратом. Вдруг из-под самых ног Сокольного выпорхнула чубатая птичка, взлетела над землей, потом опустилась, побежала по борозде. Андрей невольно сделал вслед за ней несколько шагов, но тут же спохватился: как мальчишка!

А Мария нашла гнездышко.

– Смотрите! – радостно вскрикнула она и нагнулась над едва заметной кочкой.

В гнезде сидели птенцы. Они уже были покрыты довольно густым пухом и казались одним светло-серым пушистым мячиком. Но стоило Марии нагнуться пониже, как этот мячик разделился на пять крошечных существ с небольшими желтоватыми ротиками. Все пять ротиков доверчиво раскрылись…

Первое отделение почему-то замедлило продвижение.

– Узнай у Адамчука в чем дело, – обратился Андрей к Зайцеву.

Тот, сбегав, доложил, что помкомвзвода просит разрешения, не доходя горки, развернуть отделение к бою, а на горку послать одного-двух бойцов для предварительной разведки.

– Передай, я согласен, – кивнул Андрей.

С горки разведчики ничего подозрительного не заметили, и взвод двинулся дальше. Бойцы поползли по-пластунски, на горке осмотрелись, прислушались и стали спускаться в низину. По ней пошли, лишь слегка пригнувшись, пока не добрались до вспаханного поля, протянувшегося почти до самой деревни. «Тяжело здесь ползти, но зато удобно окапываться, – подумал Сокольный. – А может, и не придется окапываться?»

Ветряная мельница неторопливо вертелась за деревьями. И ветра сильного нет, а она не останавливается.

– Никого в деревне, – уверенно сказала Мария.

– Как сказать, – усомнился Зайцев, – зачем бы тогда посылали взвод?

– Может, раньше был кто, да ушел.

– Скоро выясним.

Отсюда к деревне вела узкая полевая тропка. С левой стороны ее лежало чистое вспаханное поле, с правой – зеленели края длинного и довольно глубокого оврага. Увидев его, Андрей почувствовал себя еще увереннее: «В случае чего, – подумал он, – всем в овраг, закрепиться и стоять до последнего».

– Взять правее! – вполголоса передал Сокольный по отделениям.

Зайцев поравнялся с командиром, нерешительно заглянул в глаза.

– Что ты? – спросил Андрей.

– Товарищ старший сержант, – заговорил боец, – давайте в овраге остановимся. Лучше я один схожу в деревню, если позволите.

– Если дойдем, то остановимся, – согласился Андрей, – но ты будешь при мне.

– Я могу сходить, – предложила Мария, услышав их разговор.

Сокольный холодновато посмотрел на нее.

– Это разведка боем. Никому ходить не нужно: выберем позиции и откроем огонь.

– По деревне? – брови девушки шевельнулись.

Андрей смутился: в самом деле, не стрелять же по ветряной мельнице!

И только собрался прояснить свою мысль, как вдруг где-то совсем близко полоснула пулеметная очередь. Андрей даже не разобрал, откуда она, но, заметив мгновенную растерянность Зайцева и удивление санинструктора, подал первую же команду, пришедшую на ум:

– Вперед! Скорей в овраг!

Слова эти вырвались сами собой. И только по тому, как бойцы выполняли команду, он понял, что поступил правильно.

Уже в овраге вспомнил о ракетнице. Выпустив две красные ракеты, Андрей услышал, что строчит не один, а несколько вражеских пулеметов, в разных местах. Все ли бойцы успели вскочить в овраг? Сокольный осмотрелся: кажется, все, но, по меньшей мере, трое ранены. Вон там, в сторонке, один вытянул ногу и морщится от боли. У второго вся рука до плеча в крови. Третий не может повернуть шеи… Мария растерянно бегает от одного к другому, не зная, кому в первую очередь оказать помощь…

Андрей выпустил еще две ракеты, чтобы все знали, где противник, следили за его огневыми точками и оказывали помощь взводу. Хотел приказать окапываться, но бойцы уже сами догадались об этом. И вдруг с острой, леденящей душу отчетливостью понял, что не менее десяти бойцов первого отделения остались по ту сторону оврага и противник ведет по ним прицельный огонь! Нет в овраге Адамчука. Нет Александрова. Значит, и они там…

Сокольный осторожно выглянул из оврага.

Бойцы беспорядочно лежали на пашне: кто где упал. Живы ли они? У некоторых раскинуты руки, иные прижались головой к земле. Там же стоял станковый пулемет, стоял так, как его тащили, дулом назад. Андрей стал следить за бойцами в бинокль. Все лежали совсем, совсем неподвижно.

Огонь по первому отделению на мгновение прекратился. Разрывные пули трещали только на горке возле оврага. Андрей продолжал наблюдать. Вот один красноармеец чуть заметно шевельнул рукой, осторожно согнул ее, словно бы собираясь рвануться в более безопасное место или хотя бы разок копнуть лопатой. Невдалеке от него виднелась глубокая борозда, она как будто продолжала овраг. Колхозники пропахали ее для спуска воды. Если бойцы доберутся до борозды, пули их не достанут.

Но стоило одному тронуться с места, как сразу опять полоснула пулеметная очередь. Нет, не уйти: местность пристреляна отлично, и все бойцы находятся на прицеле. Андрей понял, что вражеские пулеметчики залегли где-то на возвышенном месте, а потому и видят все так хорошо.

«Как помочь? – лихорадочно думал Сокольный. – Что же делать?»

Пока противник вел только пулеметный огонь, но с минуты на минуту мог применить и другое оружие, в первую очередь минометы. Тогда овраг, где залег взвод, станет плохим убежищем. А могут фашисты и броситься в атаку или еще хуже – окружат и постараются захватить в плен. Трое раненых… Что делать, как их вынести? Нигде не видно телефониста, наверное, тоже ранен или убит.

Неясные, путаные вопросы и еще более сложные задачи возникали одна за другой. И не с кем посоветоваться обсудить их: Андрей один, он и отвечает за жизнь полусотни людей. Не только дальнейшая судьба, но и жизнь каждого из них зависит от его слова, его приказания. Бойцы смотрят на командира с надеждой и тревогой. С надеждой на то, что он найдет выход из положения, проявит смелость, отвагу. С тревогой, – что растеряется в сложных условиях, и тогда не миновать беды.

И вдруг Андрея осенило: нет смысла сидеть в укрытии и ожидать ответа на сигналы! Трудно, очень трудно, но нужно действовать самому.

Командиры отделений держались поблизости, неизвестно – по собственной ли инициативе или собрал их догадливый Зайцев. Андрей приказал приготовиться к круговой обороне, твердо решив, если придется, вести бой до последнего. Пулеметчикам и лучшим стрелкам он приказал выявить огневые точки противника и открыть по ним огонь, чтобы этим облегчить отход красноармейцев, оставшихся на поле.

Покончив со всем этим, Андрей повернулся к Зайцеву. С минуту помедлил, не решаясь сказать то, что обязательно должен был сказать. Вот стоит перед ним человек – близкий, молодой, здоровый. В его глазах – жизнь, уверенность в себе, желание бороться и победить. А скажешь слово, и, быть может, через минуту этого человека не станет. Погибнет от одного твоего слова! Так имеет ли право Сокольный не сказать этого слова? Имеет ли право подвергать смертельной опасности не одного Зайцева, а более полусотни человеческих жизней. А может, не Зайцеву сказать это слово, а кому-нибудь не такому близкому? Но ведь сейчас все близки в эти минуты опасности. И потом – не каждому доверишь то, что можешь доверить Зайцеву.

Вестовой заметил заминку командира. Заметил и душой почувствовал, – тот собирается сказать ему что-то особенное, очень важное для всех.

– Я слушаю вас, товарищ старший сержант, – спокойно произнес он.

И Сокольный решился.

– Пойдешь на КП роты, – стараясь преодолеть дрожь в голосе, начал он, – и доложишь обстановку. Скажешь, – Андрей понизил голос, – что взвод в опасности. Есть раненые, первое отделение прижато к земле, парализовано и едва ли вернется в строй. Нас могут окружить. Передай, что я прошу немедленной помощи.

– Есть! – лицо Зайцева слегка потемнело. – Разрешите выполнять?

Взяв карабин, он побежал в конец оврага, вылез на пашню и быстро пополз на горку, всем телом прижимаясь к земле. Горка тут была пониже, чем напротив центра оврага, вражеские пули то и дело свистели над ней, но Зайцев все полз и полз. Каким-то особым чутьем он выбирал то борозденку, то ямку, то вдруг рывком перебрасывал тело в сторону. Бойцы в овраге невольно прекратили работу, наблюдая за маленькой, гибкой фигуркой на открытом месте. Переползет Зайцев горку или не переползет? Выберется ли из-под огня?

Андрей думал не только об этом: ведь если Зайцев не переползет, придется посылать другого. Кого? Скольких еще придется послать? И самое главное: есть ли смысл посылать людей на верную смерть?

Разрывные пули на горке трещали все чаще. Даже на поле, где лежало первое отделение, их сейчас было меньше. Бойцы по-прежнему не шевелились. «Не знают, что в эту минуту ползет Зайцев. Знали бы – оглянулись, – подумал Андрей. – Кому трудней сейчас, Зайцеву или им?»

А Зайцев ползет и ползет. Отсюда, из оврага, уже не видно его лица, не видно ног. Только чуть заметна пилотка, да попеременно приподнимается то одно, то другое плечо. Вот он нырнул в борозду, приостановился, застыл. Ранен?! У Андрея похолодело в груди: убит! И на мгновение помутилось в глазах: надо посылать второго…

Он глянул на песчаное дно оврага и увидел Марию. Отложив в сторону медицинскую сумку, она осторожно перевязывала раненого. «Ее? – вдруг подумал Сокольный и вздрогнул от этой мысли. – Нет! Лучше уж самому».

Андрей закрыл глаза и представил себе девушку, стройную, светловолосую, с красивыми ловкими руками, услышал и свой, и ее голос. «Дойдете до КП, – мысленно говорил ей, – назад не возвращайтесь, ожидайте нас там».

«Нет, я обязательно вернусь, – отвечает Мария, – разве можно оставить раненых без помощи?»

В самом деле, а как же раненые?.. Те, что есть, и те, что наверняка еще будут… Может, и в первом отделении большинство раненых?..

Вспомнился Александров: вот кто пополз бы, будь он тут! Этот мог бы заменить Зайцева. А может…

Андрей невольно посмотрел туда, где только что лежал Зайцев. Там его уже не было. Сначала Сокольный не заметил вестового. Только глянув на рядом лежащего бойца, по выражению лица того все понял. Перевел взгляд подальше и чуть не вскрикнул от радостного изумления: вестовой полз, казалось, еще быстрее и увереннее, даже не слишком приноравливаясь к местности. Он подобрался уже к самой вершине горки, к самому трудному и опасному месту. Андрей приподнялся от напряжения, словно бы хотел помочь ему, и вдруг боец рядом с Сокольным вскрикнул, радостно замахал рукой: Зайцев вскочил и, пригнувшись так, что рука с карабином чуть не доставала земли, бегом бросился на вершину горки и исчез за ней. Но Андрей не знал, радоваться ему или нет: жив ли Зайцев? Не ранен ли, не убит ли в самое последнее мгновение?

Гадая об этом, Сокольный не в первый раз упрекнул себя за неопытность: надо было договориться с ним об условных сигналах.

И тут же он не смог удержаться от радостного вздоха, услыхав выстрелы из-за горки – один, второй, третий! Все сразу стало ясно: Зайцев подает знак, что жив и задание выполнит. Настоящий боец, замечательный хлопец, догадался, что надо сделать, почувствовал тревогу командира!

И хотя огонь противника заметно усилился, у Андрея на душе стало легче. Зайцев остался жив!..

Было видно, что и весь взвод почувствовал облегчение. Пулеметчики открыли шквальный огонь по точкам противника, стрелки из укрытий тоже выслеживали, высматривали фашистов и били уверенно, спокойно, теперь уже твердо надеясь на победу.

Андрею и самому захотелось прилечь к брустверу, выпустить несколько пуль по живой, ненавистной цели, – ничего, что придется стрелять левой рукой. Но в эту минуту к нему, пригнувшись, подошла Мария. Вид у нее был решительный и странно суровый. И, прежде чем она успела что-то сказать, Сокольный понял: не все еще хорошо, – в том положении, в каком недавно был Зайцев, находятся бойцы первого отделения. Да и раненые тоже страдают.

– Что у вас? – тревожно спросил Андрей. – Как раненые?

– Перевязала, – коротко сказала Мария, – дала для подкрепления по глотку спирта. А теперь…

– Что?

– Пойду в первое отделение. Там, наверное, тоже есть раненые.

– Как пойдете? Под огонь?

– Поползу. Из нашего оврага борозденка через вспаханное поле проложена…

– Запрещаю!

– Почему? – удивленно спросила девушка.

– Потому что считаю бесполезным, – избегая ее глаз, заявил Андрей. – В данный момент никому там помочь нельзя.

Мария замолчала, однако Андрей видел, что она не согласна. И действительно, спустя некоторое время девушка подтянула на себе желтый командирский ремень, поправила медицинскую сумку и тихо, но твердо сказала:

– Я все-таки поползу, товарищ старший сержант.

Андрей хмуро молчал.

– Что, стрелять по мне будете? – с неожиданной издевкой спросила она.

– Буду! – вспыхнул Сокольный. – А скорей всего прикажу не пустить вас. И вообще, не советую вступать в пререкания… Особенно теперь.

– Я старше вас по званию! – повысив голос, заявила Мария и, забыв об опасности, встала во весь рост. – Я старшина!

– Не высовываться! – приказал Андрей, и его широковатый, загоревший подбородок задрожал.

Мария глянула ему в глаза и медленно стала опускаться на правое колено.

Немного успокоившись, Сокольный тихо заговорил:

– Если на то пошло, попробуйте подползти вон к тому бойцу. – Он хотел показать, к какому, но левая рука была занята винтовкой, взятой у раненого. Андрей вытащил из марлевой повязки правую руку и механически протянул ее в сторону поля.

– Что вы делаете! – встревоженно вскрикнула Мария.

Андрея кольнуло в плечо, он виновато посмотрел на санинструктора.

– Положите руку на перевязь! – сказала девушка.

– Ах да, – Сокольный только сейчас понял в чем дело. – Хорошо… Так вот – ближайший к нам боец: он ближе всех и к борозде, по которой вы будете ползти. Это, по-моему, Адамчук. Поговорите с ним, узнайте, как там вообще, и быстро назад. Ненужный риск запрещаю!

– Разрешите идти? – все еще стоя на одном колене, спросила девушка и смешно поднесла руку к уху. На мгновение показалось, что она издевается, но потом Сокольный догадался, что она просто козырять не умеет.

Ответить Андрей не успел: начали бить минометы противника. Взводу нужно было срочно углублять траншеи и гнезда. Первые мины разорвались, не долетев до взводной обороны, потом со зловещим свистом стали перелетать овраг и разрываться на склоне пригорка. Оттуда едва ощутимо наплывал предвечерний холодок, будто хотел немного охладить землю, покрыть росой траву. Но на своем пути ветерок повстречал горечь минного дыма. И рад бы обминуть ее, загнать в темный лес, в топкое болото, да сил не хватило.

Горечь увязалась за ветерком, ядовитой лавиной ползла по земле, начала спускаться в овраг, на взводную оборону, затрудняя бойцам дыхание, щекоча ноздри.

И все же Мария двинулась по борозде, по пашне. Мины еще не долетали до первого отделения, но возле ручья они уже ложились довольно кучно, и можно было ожидать чего угодно. Андрей подумал о том, как бы вернуть санинструктора, однако, посмотрев в конец оврага, убедился, что сделать этого уже нельзя: девушка перебралась через дорогу и вот-вот должна была достичь цели.

В эти минуты ударила наша батарея. Снаряды разорвались, не долетев до деревни. Еще залп, – и снова недолет. Андрей заволновался: неужели Зайцев не дошел до КП, не доложил обстановки? Или артиллеристы жалеют деревню? Она такая зеленая, красивая… Силосная башня и ветряная мельница высятся над всей округой. Но что же делать, на башне, вероятно, установлен пулемет, а мельница подает воду уже не колхозу, а врагу! Нет, как видно, у артиллеристов точных координат. Вот что значит идти в наступление без технической связи! Как же их направить, как показать? Ударят, чего доброго, по своим…

Андрей на пробу выпустил в направлении деревни две белые ракеты, и третий залп сразу задержался. В это время из ближайшего пулеметного гнезда противника вырвался такой огонь по полю, по ручью, что даже издалека было видно, как вздымаются фонтанчики пыли от разрывных пуль. Наверное, вражеские пулеметчики заметили Марию. «Напрасно уступил, – подумал Андрей, – не нужно было пускать ее».

Привалившись грудью к краю щели, Андрей в бинокль продолжал напряженно следить за Марией и бойцами первого отделения. Винтовка одного раненого бойца лежала рядом. И вдруг показалось, что боец, ближайший к станковому пулемету, шевельнулся, будто хотел приподняться. Или это померещилось?

Сокольный присмотрелся внимательнее, – нет, в самом деле шевелится. А что, если он кричит, зовет на помощь, только голоса его не слышно из-за стрельбы? И снова закралась в душу тревожная мысль: услышит Мария крик, бросится на помощь, и – конец, бойцу не поможет и сама погибнет. Хотелось рвануться в первое отделение, переиначить все по-своему, взять всю тяжесть на себя. Но разве оставишь взвод?

И тут Андрей чуть не вскрикнул от неожиданности: боец вскочил, метнулся к пулемету и повернул его дулом на врага. Еще секунда, и пулемет яростно застрочил, часто-часто задрожал в руках красноармейца. В бинокль было хорошо видно, как дымился кончик пулеметного дула.

Будто по сигналу, снова отозвались наши орудия. Снаряды ложились теперь там, где нужно, – у крайних построек деревни. В одно мгновение по взмаху руки Адамчука первое отделение энергичным броском метнулось вперед, залегло во рву, начало окапываться. Вот и еще один боец подбежал к пулемету, лег рядом с первым, и вместе они быстро покатили пулемет ко рву, откуда можно выбраться на новую, более удобную позицию.

– Вот молодцы! – крикнул кто-то чуть не над самым ухом Сокольного.

Андрей оглянулся: рядом торопливо устраивал для себя позицию один из раненых стрелков.

– Дайте винтовку, товарищ старший сержант! – попросил он.

– Так вы же…

– Ничего, стрелять могу, руки целые! – боец попробовал улыбнуться, но улыбку исказила острая боль в раненой ноге. – Дайте, для меня это дело привычное.

Отдав винтовку, Андрей снова навел бинокль на пулеметчиков первого отделения и, затаив дыхание, стал следить за ними. По пашне пулемет катился с трудом, а в довершение нужно было следить, чтобы в канал ствола не попал песок. Что стоит повернуть его дугой вперед, перелететь последние полсотни шагов и – в ров? Но рисковать не следует: щиток прикрывает от вражеских пуль.

Почти у самого края рва один из бойцов оторвался от пулемета и распластался на земле. Второй схватил пулемет за дугу и вместе с ним скатился в ров. А к оставшемуся наверху уже кто-то пополз, изо всех сил прижимаясь к земле. Сначала Андрей не мог понять, кто это: ползет быстро, по всем правилам, будто рыба в воде плывет. Не Адамчук ли послал кого-нибудь на помощь? Начинало смеркаться, не разобрать… И вдруг Сокольный едва не вскрикнул: сумка, санитарная сумка с красным крестом!

– Не прекращайте огня! – обернулся Андрей. – Что там с пулеметом?

– Ленты меняют, товарищ старший сержант!

Наши артиллеристы били метко и часто, снижая активность врага. Это вселяло какую-то надежду на спасение тех двух бойцов, – нет, пожалуй, не двух, а одного, второму едва ли уже нужна помощь.

Сокольный вдруг выругался сквозь зубы: еще один пополз! Куда смотрит Адамчук, почему разрешает людям идти на такой риск? Или это сам Адамчук и пополз к санинструктору?

…Приблизившись к неподвижному пулеметчику, Мария попыталась тащить его в ров, но у девушки не было для этого ни сил, ни опыта. У подоспевшего бойца тоже не клеилось: протащил немного и остановился, выпустил раненого. В ту же минуту Мария обхватила пулеметчика за плечи, приподняла и, пригнувшись к самой земле, бросилась в ров. Боец, помогавший ей, с видимым усилием медленно-медленно пополз следом. Как-то болезненно, неуверенно, но пополз.

У Андрея отлегло от сердца. Вскоре пулемет в первом отделении заработал яростно и ожесточенно. Бойцы окопались и поддержали его дружным огнем из винтовок и ручных пулеметов. Стреляли прицельно, по-хозяйски экономя боеприпасы. Фронт взвода сразу расширился, стал сильнее, а густеющий сумрак еще больше укреплял уверенность в благополучном исходе боя.

Все больше крепла эта уверенность и у Сокольного. Он был на правом фланге, определял место для запасного пулеметного гнезда, когда туда пришла Мария.

– Ваше задание выполнила, – устало доложила она, неумело и смешно приставив к уху забинтованную руку.

– Вы ранены? – спросил Андрей.

– Нет, – ответила санинструктор, – на острый камень напоролась.

– Что касается задания, – сдерживая невольную дрожь в голосе, продолжал Андрей, – так вы его даже перевыполнили. Сделали то, чего я не приказывал. Между прочим, такое перевыполнение не всегда рекомендуется.

– Иначе я не могла, – тихо и просто сказала Мария.

– Что в отделении? Кто из бойцов первым бросился к пулемету?

– Александров.

Андрей побелел.

– Что с ним?

– Убит, – Мария поникла. – Рана очень тяжелая, сквозная, в грудь.

– Убит?.. – Андрей растерянно, словно бы с недоверием, смотрел на девушку. Смотрел долго, молча. Ему не верилось, страшно было поверить, что вражеская пуля оборвала жизнь человека, который успел стать таким близким. Неужели не будет больше во взводе этого спокойного, рассудительного и бесстрашного бойца? Казалось, взвод опустеет без него, а сам Андрей неизбежно утратит уверенность в своих силах и поступках. Александров погиб в ту минуту, когда, возможно, проявил самую высшую силу духа и самопожертвования, поднялся на такую ступень отваги, на которую не каждый способен подняться!

Мария как будто почувствовала состояние Сокольного, прочла его мысли.

– Если придется умирать, – тихо, почти торжественно сказала она, – надо умереть, как этот боец. Я и раньше так думала.

Андрей повернул к ней задумчивое, все еще бледное лицо, но молчал, как бы решая что-то важное и неотложное для себя.

– Там еще один пулеметчик ранен, – продолжала девушка. – Дважды. Второй раз, когда помогал мне. А остальные все в строю. Их спасло то, что под обстрелом притворились мертвыми. Но стоило ударить нашим орудиям, как Адамчук подал команду. И тогда Александров…

Совсем рядом разорвалась мина, с восточного края оврага посыпалась земля, и вместе с ней сверху кубарем скатился человек. Сокольный оглянулся. Перед ним, старательно счищая с карабина землю, стоял на коленях Зайцев. Он был без пилотки, на темени белели две плешинки, одна большая, другая поменьше, пряжка ремня блестела на боку. Увидев Андрея, боец весело заморгал песочными от солнца ресницами, поправил ремень, вытащил из кармана и надел на голову пилотку.

– С корабля на бал! – бодро сказал он. – Как раз к вам попал. Задание выполнил, товарищ старший сержант!

– Спасибо! – от души поблагодарил Андрей и протянул ему раненую правую руку. Мария сверкнула глазами, однако сдержалась, ничего не сказала.

– Командир роты приказал, – продолжал Зайцев, – держаться до темноты, а потом сняться с этой обороны и ожидать приказа на прежнем месте.

– Ясно! – Сокольный с повеселевшим лицом повернулся к санинструктору. – Навестите раненых!

– Есть!

Мария ушла, но вскоре вернулась и сурово спросила:

– Вы приказали раненым занять боевые позиции?

– А что?

– Как представитель медицины я отменяю ваш приказ!

Андрей пожал здоровым плечом.

– Но такого приказа не было.

– Однако ж и запрещения не было, – мягче сказала девушка. – А я запрещаю.

– Думаете, послушаются?

– Обязательно.

– Ну что ж, приказывайте! – и Андрей широко улыбнулся.

Медленно, будто с оглядкой, густели сумерки. Редким синеватым туманом постепенно заволакивались заметно искривленная нашими снарядами ветряная мельница и силосная башня. Пулеметчики все еще вели по ним огонь, хотя рассчитывать на точность его было уже трудно. Крайние хаты деревни стали словно бы отдаляться, расплывались вдали. Дым от разрывов снарядов стлался возле них по земле и, сливаясь с туманом, был почти незаметен. Почернела пашня, на которой недавно лежали бойцы первого отделения. На обрывистом краю оврага, изборожденном щелями для стрельбы, покрылась росой густая, не тронутая скотом трава. Лежа на краю окопа, Андрей повел по ней рукою и ощутил на ладони свежий, влажноватый холодок. От этого ощущения страшно захотелось пить. Видно, жажда давно уже мучила его, но все время заглушалась другими заботами, другими, самыми неотложными делами. А теперь во рту стало сухо от неприятной горечи порохового дыма, смешанного с пылью.

Приползли по рву бойцы первого отделения. Адамчук, да и все, кто не первый день участвует в боях, знали, что ночью немцы не сунутся в атаку. Во взводе стало веселее: слышался сдержанный, но бодрый разговор, обмен шутливыми приветствиями, репликами.

Что значит самая маленькая победа в бою!

Еще не разбит враг, – ничего, все равно он не прошел дальше. Притих, затаился. И поэтому маленькая победа кажется большой и значительной. Рождается уверенность, что живет она не только тут, в своем подразделении, среди небольшой группы людей, а будет и дальше жить на всей советской земле, в каждом подразделении, в каждой части великого советского фронта! Конечно, впереди горячие, трудные бои, и завоеванная взводом передышка может оказаться очень короткой, и все же от этого радость не становится меньше.

Пусть будут бои, даже самые тяжелые, – они уже не страшны.

Можно взяться за оружие хоть сейчас, пока еще не остыл ствол пулемета.

К Андрею подошел Адамчук.

– Как быть с Александровым? – спросил он.

– Что? Ах, да… – командир взвода опустил глаза: Александров убит, четверо ранены.

Вот она – война. Вот горькая цена этой маленькой победы…

И помрачнела недавняя радость. Андрей молча пошел туда, где лежал Александров.

Под охраной сумерек Адамчук вывел первое отделение на склон взгорья. Теми же лопатками, которыми недавно рыли боевые окопы, бойцы теперь выкопали небольшую, по росту Александрова, могилу. И когда опустили в нее своего фронтового товарища и друга, когда накрыли шинелью, вокруг могилы собрался весь взвод. Сняли пилотки, в молчании постояли несколько минут. Потом Андрей первым бросил в могилу горсть земли. За ним каждый тоже бросил по горсти, несколько раз кинул лопаткой, и над могилой вырос свежий холмик земли. Четверо бойцов вернулись в овраг, принесли оттуда большой плоский камень и положили сверху. Пускай лежит этот камень до тех пор, пока идет война. Придут сюда после войны, после нашей победы советские люди и поставят Александрову настоящий, вечный памятник бессмертной славы!..

Взвод редкой цепочкой двинулся на взгорье. Двое легкораненых шли сами, двоих бойцов вели под руки. За взгорьем построились и направились в сторону прежних своих позиций. Андрей шел впереди. Время от времени он непроизвольно оглядывался. Ничего не было видно, кроме бойцов, в молчании шагавших следом за ним, однако Сокольному казалось, что в сизой мгле вечера он все еще различает овраг, который недавно был местом взводной обороны и спас взвод, видит могилку Александрова с серым плоским камнем на ней.

И хоть недолго пришлось пробыть тут, а стало место это близким и дорогим на всю жизнь. Дорогим памятью о товарище, боевом друге, который жизнь свою отдал во имя победы.