"Расстаемся ненадолго" - читать интересную книгу автора (Кулаковский Алексей Николаевич)VIIIАня Бубенко поднялась на крыльцо, нерешительно тронула щеколду. Дверь оказалась на засове изнутри. Погремела щеколдой – кто-то вышел, зашаркал чувяками. – Кто там? – Это я. Открыла Антонина Глебовна, жена старочигольского фельдшера. Какое-то время они с удивлением рассматривали друг друга. Аню, видно, поразило, что хозяйка как-то постарела, осунулась… А хозяйка не могла оторвать глаз от необычной одежки Ани. В самом деле, вид у Ани был странный. Платье с закасанными размохрившимися рукавами выгорело, пропылилось так, что не угадать уже, какого оно цвета. На шее не то шарфик, не то старый чулок с бахромой на концах. На голове – ни шапочки, ни косынки, волосы какие-то пепельно-седые… Ноги босые, и, верно, не первый день: вон как потрескалась, задубела кожа. – Заходи, голубушка, заходи! – с болью и сочувствием проговорила Антонина Глебовна. – Что же это с тобой такое, а? Бубенко не ответила, бросилась в коридор, к двери комнаты, где жила Вера. – Погоди, я ключ дам, нет никого там сейчас. Аня нервно взяла ключ, повернула в замке, толчком распахнула дверь, подскочила к кровати. На ней, понятно, никого… Заглянула на печь, в запечек. В глазах – какой-то жуткий блеск. – Где мой Владик, где? Схватили, унесли! – Кто схватил, кто унес? – хозяйка удивленно смотрела на странное выражение лица Ани, на ее нервные жесты. – Говорю тебе – нету никого дома: Вера Устиновна и Алина в школе, а малыш спит у меня на кровати. – А-а? Ой!.. Вот хорошо!.. Аня влетела в комнату фельдшера, увидела на кровати Владика, хлопнулась перед ним на колени. – Ты здесь, мой маленький, здесь, мой Владичек, мой Толенька, дорогой! И зарыдала. Голова, руки, плечи – будто в судорогах. – Чего ты, Аня, чего ты? – успокаивала ее хозяйка. – Встань, сядь посиди, не трогай малого, пусть поспит, он только что уснул. Сейчас воды горячей выну из печи, помойся. Отдохнешь, проснется малыш – на руки возьмешь… Аня подняла голову, грязным рукавом вытерла слезы и, продолжая всхлипывать, спросила: – А где Владик, не знаете? – Бог с тобой, голубушка! – вконец встревожилась хозяйка. – Вот же он, на кровати твой Владик, перед твоими глазами! Чего ты спрашиваешь? Не узнаешь или не видишь? – А я искала, все искала, искала… Полсвета объездила… – Кого ты искала, кого? – Кого? Ой, теточка, и Толика, и Владика искала… Пришел с медпункта хозяин. Антонина Глебовна шепотом рассказала ему обо всем. Фельдшер взял под руки Аню, уговорил подняться, посадил на лавку. – Вы доктор? – спросила Аня. – Фельдшер, фельдшер я, милая, только фельдшер. – А вы не видели?.. Ой, что я говорю? Почему я так говорю? Аня закрыла руками лицо, опять разрыдалась. Хозяин проверил у нее пульс, потрогал лоб. – Страшное переутомление, – сказал он жене. – Ты постели ей, а я дам капли. Первым делом надо выспаться. Успокоятся нервы, и все пройдет. – Он взял ложку, нацедил из самовара в стакан воды и подошел к Ане. – Я капелек тебе дам, милая. Выпьешь – полегчает. Налил в ложку воды, накапал туда из маленького пузырька. – На, милая. Аня послушно выпила. – А теперь запей водичкой. Вот так, один-два глотка… Довольно. – Еще, – Аня схватила фельдшера за руку, – еще капельку! Она жадно выпила всю воду и, возвращая стакан, умоляюще склонила набок голову: – А еще немножко нельзя? – Тоня, налей молока! – будто о чем-то догадавшись, приказал фельдшер. Когда Аня крепко и сладко заснула, Антонина Глебовна смочила в теплой воде полотенце, заботливо протерла ей лицо, руки, положила на голову мокрый компресс, хоть муж об этом и не просил. Вскоре пришли домой учительницы, а с ними и Анна Степановна, которая жила на другой квартире, но у Веры бывала часто. – Вот мы и с работы! – оживленно заговорила Анна Степановна, бросив на подоконник книжки. – Еле дождалась, думала, на целый месяц отложат начало занятий. Ну, а теперь, как все честные граждане, мы имеем право пообедать. Верно? Где еще один член нашего семейства, мама? – У Антонины Глебовны, – улыбнулась Алина. – Что мы сегодня будем есть, а, девчата? У меня дома вареные початки и половинка арбуза… Сбегать? – Я просила Антонину Глебовну картошки натушить, – сказала Вера, – молочка кринку возьмем. – О-о! – Анна Степановна направилась к двери. – У нас сегодня как на масленицу когда-то. Побегу! Застелив скатертью стол, Вера пошла к хозяйке забрать из печи чугунок с картошкой. Пошла и Алина – за Владиком. И едва переступили порог, как Антонина Глебовна поспешила к ним, подавая знаки не шуметь, не топать… Возле печи стояла Валентина Захаровна, одной рукой придерживая на чьей-то голове мокрый компресс. На ее глазах блестели слезы. Вера и Алина подошли ближе, узнали Аню и застыли в удивлении, испуге. Антонина Глебовна принялась шепотом рассказывать, что произошло. Вернулась Анна Степановна и тоже стала слушать этот печальный шепот хозяйки. – А где же Кирилл Фомич? – озабоченно спросила Вера. – Ушел, – ответила хозяйка, – позвали к роженице. Дал Ане капель, сказал, что все пройдет. Только отоспаться надо. – Может, в больницу отвезти? – чуть слышно предложила Валентина Захаровна. – Беда-то какая!.. Проснулся Владик, потянулся, зевнул, уцепился ручонками за шерсть двух кожухов, которыми был обложен, чтоб не было ската, и встал. Зажмурился от дневного света, под длинными густыми ресницами блеснули узенькие щелки черных глазенок. А раскрыл глаза, увидел Алину – радостно загугукал, захлопал по кожуху. Алина подбежала к нему, взяла на руки, прижалась губами к пухленькой, розовой со сна щечке. – Мой ты маленький, мой хорошенький!.. Обед прошел без того энтузиазма, с каким к нему готовились. Разговора об Ане избегали, однако все думали о ней. Если хоть доля истины есть в том, о чем поведала Антонина Глебовна, – это страшно. Сможет ли Аня пережить, перенести столь жестокий удар судьбы?.. А может, выспится, отдохнет, и беда отойдет? Хорошо хоть, Вера ни разу не проговорилась Ане о сестре ее – Ларе, иначе еще горше было бы. Но что с ее мужем? Неужто и с ним беда, и Аня знает об этом?.. Анна Степановна угощала арбузом Владика. Малыш старательно брал сладкую мякоть в ручку, сжимал ее так, что из кулачка брызгал сок, и подносил к широко раскрытому ротику. Смакуя, морщился, как от кислого, горького, но не переставал сосать. – Молодчина, хлопец, молодец! – похваливала его Анна Степановна. – Вижу – героем станешь! А сама думала, глядя на малыша: «Что ж с тобой станется, бедняжечка, коль мать и в самом деле заболеет? Алина ласкова к тебе, но ведь – молода! Полюбит, выйдет замуж, муженек нахмурится – от тебя и откажется она. К Вере Устиновне привыкай, малыш: она крепче опора-то, надежнее… Две у тебя мамки, да, знамо, разные…» Отгоняя безрадостные мысли, обратилась к Вере: – Вы заметили у хозяйки на стене фотографию? Красивая девушка… Не дочка ее? – Дочь, – подтвердила Вера. – Младшая. У них есть и сын, в армии. – И дочка в армии? В военной форме… – Да. Фельдшером была в санчасти, а сейчас неизвестно где. Вы ж видите, как почернела Антонина Глебовна. – Вижу… У каждого теперь свое горе, своя беда. …Аня Бубенко проспала и остаток дня, и всю ночь. Проснулась с восходом солнца, пришла в свою комнату, поздоровалась с Верой и Алиной, взяла на руки Владика. Малыш смотрел на нее грустно, недоверчиво, однако не плакал, не вырывался. Аня рассказала, где была, какие справки наводила, что предпринимала, чтоб найти Толика. В Воронеже ее уложили в больницу, но она убежала оттуда и с горем пополам добралась домой. Во время своих мытарств продала с себя все, что прихватила в дорогу из одежды и обуви. А взяла ведь почти все свои вещи. Все были рады, что Аня поправилась. Так и ушли Вера и Алина в школу с мыслью и надеждой, что беда миновала. А когда вернулись, Аня снова была в хозяйской комнате, и около нее озабоченно хлопотал Кирилл Фомич. Занятия в старших классах начались на две недели позже обычного: ученикам пришлось поработать на уборке урожая. Так было не только в Старой Чигле – во всех школах области. Перед началом уроков Любомир Петрович собрал всех учащихся в большой класс, представил им нового заведующего учебной частью Анну Степановну, Веру и Алину, других новых учителей, потом, расхаживая у доски, несколько минут говорил о войне, призывал ребят быть высокосознательными и учиться на «отлично». Позже всех в класс вошел стройный парень в военной, кажется, даже комсоставской форме. Правую руку он держал в кармане брюк. Любомир Петрович прервался в своих главных рассуждениях, объявил, что это Анатолий Ксенофонтович, новый физрук школы – был на фронте, демобилизован по ранению. Первых уроков у Любомира Петровича не было, и он удалился в свой кабинет, пустовавший все лето, – ни стула, ни стола: Людмила Титовна, жена директора, забрала их к себе. Сейчас, правда, стулья в кабинете были – и самому, и посетителям есть на что сесть, но не те, не прежние, а похуже, разномастные. Глянув в окно, директор остался доволен: технички на сей раз выполнили его распоряжение – подровняли землю, дорожки посыпали желтым песком, а главное – отогнали куда-то от школы уток и поросят. Под конец урока Любомир Петрович заглянул в учительскую, где в одиночестве сидел Анатолий Ксенофонтович, рассматривая модель гранаты. В начале учебного года у директора всегда рождался зуд рачительности, поэтому он поспешил рассказать физруку, что кроме этой гранаты есть еще мелкокалиберка, а больше в военно-физкультурном кабинете ничего нет, так как бывший физрук был человеком нерадивым, и дети все растащили. Посоветовал собрать у ребят все эти принадлежности и вообще – навести в кабинете образцовый порядок. Физрук поморщился: – По чьей вине растащили, тот пусть и собирает! – и сунул правую руку в карман. Прозвенел звонок. В учительскую вошла Алина, и Любомир Петрович отправился к себе, за учебником: следующий урок был его. Он с Алиной делил уроки математики и физики. Анатолий Ксенофонтович отложил в сторону модель гранаты, встал и незаметно, одной рукой, одернул гимнастерку. – Садитесь, пожалуйста, – и подвинул Алине стул. В дверях показалась Валентина Захаровна с книгой и указкой в руках, глянула в один угол, в другой и, живо повернувшись, исчезла. Она искала Веру, с которой успела подружиться. Встретив теперь ее в коридоре, увлекла к дальнему окну, восторженно принялась читать «Витязя в тигровой шкуре». Томик Шота Руставели Вера видела у Валентины и раньше. – Нет, вы послушайте, как тут написано, послушайте! Читала с волнением, со вздохами, чуть не со слезами. – Ну как, как он мог написать такое? Неужели сильней любил, чем мы, или его так любили?.. Читаешь – сердце замирает. Верочка, я уверена, что не выживу, если мой Коля… Ой, что за глупости я говорю! Лучше не думать об этом. Вчера Коля опять прислал с фронта письмо. Пишет, что их танковая часть зашла в тыл немцам, и не пишет, сколько, но очень много техники и живой силы захватили. И вроде бы ничего особенного не пишет, а читаешь – сердце вот-вот выскочит. Радость-то какая!.. А я начинаю писать, и ничегошеньки не получается. Глупая я, что ли? Бывает, думаю, думаю, а ничего не могу придумать. Что ни напишу, все не то. Лишь плачу, слезы на бумаге… Зазвонили на урок. Валентина на миг прижалась к Вериной щеке: – Верочка, когда уже придешь ко мне? Я у вас чуть не каждый день бываю, а ты… – Приду, Валя, приду. – Может, тебе дать этот томик почитать?.. Воронежчину обложили затяжные дожди. Невесело в эту пору шагать полевой дорогой или старочигольской улицей: на обувь пудами налипает грязь, ноги – словно колоды. Колхоз управился со всеми полевыми работами, лишь кое-где еще оставались неубранными крохотные участки свеклы да позднего подсолнечника. Опустела бахча. Чтоб кто-нибудь не подпалил пустую будку, сторож содрал с нее задубевшую солому, и остались у реки торчать только ребра из гнутого верболозника. Управилась с приусадебным хозяйством и Людмила Титовна, хотя и нелегко ей это далось. Кроме своего довольно урожайного огорода, надо было убрать и со школьного, засеянного картошкой. В школьном саду яблок уродилось – тьма-тьмущая. Лучшие сорта созрели раньше, но из них директорше досталось негусто: деревенские мальчишки тоже не дремали. Было еще несколько дичек, буквально усыпанных грушами. Разве плохо намочить бочки три? Однако как ни старайся, самой со всем этим не управиться. И пришлось Людмиле Титовне звать на помощь старшеклассников. В этот вечер она допоздна провозилась с коровой, другой домашней живностью. Домой пришла уже в сумерках. Любомира Петровича не было. Накормила младших детей, уложила их спать и сама прилегла. Подремала, проснулась, а мужа все нет. Начала прикидывать: где бы он мог так задержаться? На территорию вряд ли пошел: далеко по такой грязищи пешком не уйдешь. У белорусок? Те ложатся рано – утром чуть свет вставать, помогать хозяйке по дому. Не иначе, на угощение забрел к кому-нибудь. Этого он не пропустит. Но ведь сегодня вроде бы никто не собирался зазывать гостей!.. И когда, наконец, Любомир Петрович явился, Людмила Титовна перво-наперво постаралась выяснить, крепко ли он стоит на ногах. Потом, будто ненароком, прошлась поближе, принюхалась – не несет ли луком? Знала, муж любит закусить после чарки остреньким… Да нет, кажется, не в подпитии. – Ужинать будешь, папка? – спросила ласково и нежно. Любомир Петрович не отказался. И вид у него был какой-то пасмурный, хотя обычно, приходя домой, муж старался казаться бодрым, жизнерадостным, даже пошутить любил. Одним словом, ни одна из догадок не подтверждалась, и тогда, выдержав соответствующую паузу, чтоб не мешать человеку подкрепиться, Людмила Титовна начала допрос исподволь: – А что, эту бедную белоруску фельдшер уже отвез в больницу? – Днем не возил, – равнодушно ответил директор. – Может, под вечер? Не знаю… – Разве ты не там был, папка? – Нет, не там. Людмила Титовна малость помолчала, принялась прощупывать с другой стороны. – А кооперативщица сегодня, – словно о какой-то мелочи сообщила она, – домой шла – целую кошелку водки несла. Чтоб вечером не открывать кооператив. Для кого она несла, как ты думаешь? – Кто ж ее знает! – Холодно на дворе, правда? – Холодно. – А грязищи сколько! Где ты влез в эту грязь? Хорошо, что галоши не потерял. – Я в сельсовете был. – Так поздно в сельсовете? Что вы там, в шашки играли? – Ай, хватит тебе! Надо будет, сам все расскажу. Представитель от райкома партии приехал, собирал коммунистов… Людмила Титовна невинно и ласково, покорно посмотрела на мужа и глубоко вздохнула. Все это следовало понимать примерно так: я ведь не должна интересоваться, о чем говорилось на партийном собрании, тут я и не жена своему мужу, а посторонний, совсем посторонний человек… И неприступность Любомира Петровича понемногу стала таять. – Ничего особенного там не было, – сдержанно сказал он. – О ближайших задачах говорили. – Ради этого и приезжал? – будто между прочим спросила Людмила Титовна. – Кто? – Ну, представитель райкома! – Вот ради этого и приезжал – поговорить о ближайших задачах. – А-а… Ну, давай будем ложиться спать. Любомир Петрович лег и сделал вид, будто сразу уснул. Но долго молчать он не смог. Кашлянув, заговорил: – Ходят слухи, будто Воронеж эвакуируется, все удирают оттуда… Да ведь неправда, враки все это! Паника! Представитель сказал, эвакуируются лишь отдельные заводы, все остальные на месте… И чтоб никакой паники! Чтоб все работали спокойно и уверенно!.. – Значит, и нам пора собираться, – после некоторого раздумья проговорила Людмила Титовна. – Почему? – А чтоб не попасть в лапы немцам. – Вот-вот, это и есть паника! – Нет, папка, это не паника, а трезвый взгляд на вещи. Если представитель приехал специально для того, чтобы проинформировать, что Воронеж не эвакуируется, значит, эвакуируется Воронеж. А сколько от него до нас? Сотня с хвостиком? – Вот это и есть паника! – повторил Любомир Петрович, а сам подумал: «Догадывается, нутром своим чует. Только вилять начни, всегда почувствует… Представитель действительно сказал так, но по секрету, чтоб паника не поднималась». – В школе не говори об этом, – посоветовала Людмила Титовна. – А зачем? – заволновался директор. – Зачем болтать? Он же сказал, ничего опасного нет, значит, и нет. А панику надо гасить! – Может, и войны уже нет? – Людмила Титовна тяжело вздохнула. – Или у вас на партийном собрании о мире говорили? – Хоть и не о мире, но ни слова о какой-то там опасности для нашего района сказано не было. – Ничего-то не понял ты, папка. Верно, и сегодня дремал на собрании? – Когда это я дремал? Людмила Титовна промолчала, не желая затевать ссоры. И заговорила только тогда, когда почувствовала, что муж не обижается и вроде бы ждет даже, что она заговорит. – Тяжко и подумать об этом, – полушепотом продолжала она. – Сколько лет на одном месте… Прижились, привыкли… Да что ж поделаешь?.. – Если что и случится, я никуда отсюда не поеду! Любомир Петрович высказался твердо и убежденно, а Людмила Титовна словно бы и не расслышала. Тактика у нее была отменной. – Надо проведать, куда лучше ехать, да подумать, как ехать, на чем ехать, чтоб забрать все… – Никуда я не поеду! – повторил директор. – Что же, мне одной? – Поезжай! – А дети? – Меньших забирай! – Как же ты будешь тут один, папка? – Как все: школа на моих плечах, партийная организация всего сельсовета… – Школу ты этой старухе эвакуированной передай, а себе до поры до времени оставь только уроки. Ты же больной, папка. – Пустые слова! – возразил Любомир Петрович. – Давай-ка прекратим этот разговор. – Сегодня прекратим, – без тени обиды согласилась Людмила Титовна, – а завтра продолжим. Не ждать же нам, когда фашисты район оккупируют. – Этого никогда не будет! – Теперь всего можно ждать… – В случае чего, – Любомир Петрович приподнялся, решительно повел рукой, – всей школой в партизаны уйдем! Душа горит: бросил бы все, и завтра же – воевать! – Не с твоим здоровьем, папка. – Почему не с моим? Все теперь воюют! Сколько партизан, слышно, в Белоруссии! Что же, по-твоему, там все молодые да здоровые? Каждому дело найдется! Читала сегодняшнюю сводку? Партизанский отряд под командованием товарища С. из засады разбил немецкий обоз. Уничтожено много немцев, взяты большие трофеи – оружие, боеприпасы, амуниция… Из засады, понимаешь? А из засады и я не промахнусь! Так бы ударил, что… – Нет-нет, не с твоим здоровьем, папка… |
||
|