"Жажда справедливости. Избранный" - читать интересную книгу автора (Кунцевич Алексей)

Глава XII АНГЕЛ

Было почти восемь вечера, когда в квартиру № 49 позвонили. Дверь открыла Вельда, облаченная в джинсовую блузку и джинсовые же шорты; вид она имела б весьма соблазнительный, кабы не была мертвой. В дверях стоял Серебряков.

—Добрый вечер,— поздоровался он. В ответ на это Вельда почтительно поклонилась и произнесла:

—Вечер добрый, господин. Прошу с нами отужинать.

Хотя Виталий и был готов к чему-то в этом роде, все же смутился и слегка покраснел. Вельда захлопнула дверь, помогла ему раздеться и сказала:

—Господин граф и господин барон ждут вас.

—Благодарю,— в тон ей ответил Виталий и прошел в зал. В зале находилось двое: Гебриел и Леонард. При появлении Серебрякова барон встал и почтительно поклонился, печатка блеснула в свете свечей белым светом. Виталий был крайне удивлен. А Леонард, который сидел, откинувшись на спинку стула, отрекомендовал барона:

—Сын, представляю тебе сторонника нашего ордена. Это Гебриел. Прошу любить и жаловать. Он будет весьма нам полезен. Он является специалистом по конфликтам,— если можно так выразиться. Несмотря на его смиренный и добропорядочный вид (тут Гебриел мрачно улыбнулся), имеет репутацию убийцы, но исключительно в массовых стычках.

Барон счел нужным поклониться вторично.

Виталий смутился крайне этому выражению почтения со стороны барона и сказал:

—Я, право же,.. барон, очень удивлен. Ведь вы куда старше меня и имеете больше права ожидать от меня поклонов.— Виталий поклонился. Теперь смутился барон и вопросительно взглянул на графа, как бы ожидая намека на то, как себя вести, но граф лишь улыбнулся и слегка пожал плечами. А Виталий продолжал: —Я ведь, в сущности, и представления не имею, сколько вам лет. И прошу извинить меня, я не привык к почестям.

Леонард крайне довольный тем, что произошло, указал Виталию на стул справа от себя. Тот прошел и сел. А барон, дождался, когда сядет Серебряков, и только после сего счел необходимым занять свое место.

Вельда принялась накрывать на стол. В это время Виталий обратился к графу:

—Я, отец, полагаю, что вы недовольны мной. Я осмелился осудить человека и выместить на нем свою злость.

—Учись, сын мой. Ты теперь не один из смертных, но Первый из них, и имя отныне тебе— Избранный!— сказал граф. Сделав небольшую паузу, он продолжил: —Если кто и должен чувствовать себя виноватым, так это Морозов. Ибо не Провидение делает из нас то, что мы есть. Мы— свободные в мыслях и действиях существа. Не Провидение творит наши мысли и направляет их, а это делаем мы! И лишь мы повинны в них. Мысли наши рождают Элементала,— страшную непредсказуемую для непосвященных силу. На путь порока случайно не становятся. Случайность— всего лишь неожиданно проявившая себя закономерность. Не дурно было бы узнать, что двигало в тот момент господином Морозовым. Какие силы завладели его душой, откровенно говоря, душой весьма низкого качества?

Виталий хотя и привык к странной манера графа говорить, всё же мало смог понять чего-либо из его слов. А в довершении ко всему еще и барон добавил загадочно:

—Я, как мне кажется, догадываюсь, кто толкнул вас, Виталий, на сей поступок. Хотя и имеется довольно много воздыхателей, жаждущих изменить положение вещей в этом мире, здесь пахнет методами одного моего знакомого. У него своеобразный способ проверки компетенции своих противников. Ваши деяния, граф, как всегда заслужили внимания очень высокопоставленных особ.

Тут Вельда разлила вино по бокалам всем. И была любезно приглашена Леонардом к столу. После чего Сатана сказал:

—Да, барон. Однако похоже, не только он, но и еще многие братья наши, возмущенные моей властью на Земле, вынуждены из-за своей проклятой гордости ненавидеть меня и мешать мне.

Тут что-то сделалось с Леонардом: он страдальчески сдвинул свои густые брови и заговорил он с грустью, сквозившей в каждом слове:

—Проклятая гордыня! Хотеть вернуть назад то, что обратно никогда не воротишь подобными делами! Как можем мы ненавидеть друг друга? Любовь, которая была первопричиной нашего рождения, уступила место зависти. У кого этому можно научиться в мире, прославленном любовью и чистотой? Мы не знали другого счастья, как видеть прекрасный лик отца, ощущать тепло его бесконечной любви, восхищаться его великой мудростью. Венец его славы сиял над нами. Все это пропало в один миг. Гордыня, ненависть к творениям более приближенным к создателю, чем его ангелы, жажда внимания лишь к самим себе,— вот что двигало мною, а в последствие и ими. Сын Утра Прекрасного, я жестоко поплатился за обуявшую меня ревность, за те слова, которые бросил отцу.

Граф замолчал. Заговорил Гебриел:

—Довольно, сир, терзать себя. Чего мы жаждем? Мы хотим вернуть его бесконечную любовь. Когда-то мы потеряли веру. И он отвернулся от нас. Теперь же мы стоим много выше наших братьев; мы уверовали в великую мудрость. Помыслы наши чисты. Он любит нас, но не в состоянии препятствовать своим законам, законам жестким, но правильным. Так будем же делать всё, чтобы вернуть потерянное.

Серебряков непонимающе взглянул на графа. Тот ответил так:

—Ты смущен и озадачен, Виталий. Что ж, откроем эту маленькую завесу, которую я решил сохранить до приезда барона. Пора тебе узнать истинную причину вражды людей на Земле. Люди, движимые своими страстями, слабостями, страхами, вряд ли догадываются, что на самом деле раздувает пламя из едва зародившихся низких чувств. Рождаясь на свет, человек волен выбрать свой путь! И будь я проклят, если у грешника не было иного выбора! Легкое облачко на душе человеческой привлекают силы низшего порядка. И люди преклоняют колени перед металлом и властью! Они понятия не имеют, поднимая в слепой ярости руку с оружием на ближнего своего, ярости порою беспочвенной и отдающей глупостью за версту, что заставляет их делать это. Чужие желания выдают за свои, как проходимец плагиат— за собственное произведение. Земля похожа на древнеримский Колизей. Его заполоняет в амфитеатре и ложах публика, на арену, специально подготовленную к действу, выходят воины и бьются на смерть. Толкает на это их чувство самосохранения: не убьешь ты— прикончат тебя. А в великолепных ложах подобно знати разместились и наблюдают за этим ангелы. Знать хочет получить то, что сама не в силах создать— удовлетворение. Она бессильна завладеть тем, чем владеет гладиатор, и вынуждена довольствоваться малым. Жажда власти, нравственный разврат, чванливость,— вот что привело к распаду Великой Империи,— то же ожидает и этот мир. У человечества есть душа. Как раз этого не хватает нам. Человек, не смотря ни на что, способен любить; мы же утратили это чувство. Ангелы подобны королям: они познали всё, имеют все, но многое утеряли: потеряли веру и любовь. Имея власть, не имея души, хотят иметь ее, ибо только душа способна верить и любить, не смотря ни на что. Мы— первые из детей Отца, мы могущественны, подобно ему, но бездушны, человек же владеет Душой! Вера и Любовь живет в нем вечно. Посему многие из нас жаждут уничтожить человечество— первопричину раздоров и распрей, мелких насекомых, движимых мелкими страстями и, тем не менее, стоящих много ближе нас к Отцу.

Леонард грустил. Боль потери внимания и любви, боль за непонимание братьев отразилась на его лице, от чего оно сразу постарело.

Виталий затрепетал: он видел Дьявола, которого молва наделила злобным характером и ужасающей внешностью, совсем не соответствующего столь нелестному описанию. «Какой контраст с тем, чему верит набожное большинство! Что есть страдания целого мира в сравнении со страданием Ангела? Что могут знать о боли и страданиях все эти попы, с постными рожами призывающие к так называемой любви к ближнему? Их вера— всего лишь ремесло, коим они зарабатывают себе на жизнь. Вот она— истинная вера и скорбь самого ненавистного в мире существа? Что бы стало с любым из нас, испытай мы хоть малую долю того, что испытал он? Вот она— безутешная, бесконечная боль Первого Ангела, боль САТАНЫ?»

—Я обречен,— говорил Леонард,— обречен на вечное скитание по миру,  обречен никогда не услышать прекрасный голос отца, почувствовать его любовь, самую прекрасную любовь во Вселенной. Грехи этого света, который следовало бы назвать Великой Тьмой, навсегда закрыли мне путь домой. Проклятая человеческая гордыня! Она всегда будет стоять между мною и небом. Каждая впадающая в грех душа отдаляет мое возвращение. Мир, погрязший в грехах, сломя голову несется в преисподнюю. И даже я бессилен ему помешать...

Граф замолчал, к чему-то прислушиваясь. Кто-то чихнул. И на стул подле Виталия приземлился Виконт, зажимавший нос платком.

—Ай,— вскрикнула Вельда; лицо де ла Вурда было черным от сажи, равно как и белейшая когда-то его сорочка, сейчас обгоревшая.

—О-о, excuse me,— спешно сказал де ла Вурд и сорвался в ванную.

—Какой кошмар!— Вельда отхлебнула вина.— Что с ним случилось?

Видно было, что и граф не совсем понимает происходящее. Из ванной послышался плеск воды. А через некоторое время в зал вошел приведший себя в порядок Виконт. Теперь на его лице сажи не было, а одет он был, как новый русский: белейшая сорочка, черный костюм-двойка и черный же галстук. Он остановился, заметив барона, поклонился ему почтительно и сказал:

—Желаю здравствовать, господин барон.— А потом, обратилась к Леонарду: —Я, сир, принес некоторые новости. В свете настоящих событий они могут пойти нам на пользу. Вы, дорогой Гебриел,— Виконт повернулся к барону,— здесь весьма кстати.

—Отлично?— сказал граф.— А теперь сядь и выпей.

Де ла Вурд повиновался. Видно было, что новость действительно важная; Виконта только что не качало от волнения.

Де ла Вурд отхлебнул из бокала, который спешно наполнила ему Вельда, из воздуха поймал уже дымившую сигару, затянулся глубоко, откинулся на спинку стула. И, немного успокоившись, сказал:

—Я видел его, за что чуть ли не поплатился моим здесь присутствием. Он спустился на Землю.

—Кто спустился?— нетерпеливо спросил Леонард,— потрудись говорить яснее.

—Слушаюсь, монсеньор.— Виконт опрокинул бокал и опорожнил его. Только после этого ответил: —Старинный наш знакомый. Собственной персоной. Меня едва не сбила машина на Кировской площади. Посчитав это случайностью, я не придал сему особого значения. И зря: машина попыталась сбить меня вторично, но шофер был ли пьяным, машина ли была неисправна, только она врезалась в столб. Пассажир, слишком знакомый мне чем-то, выскочил, а шофер остался сидеть. И только я подошел к нему, собираясь разглядеть наглеца, как эта колымага взорвалась. Огонь ударил мне в лицо, я тут же оказался в торговых рядах, отнесенный взрывом, толпа окружила меня. В толпе находился этот пассажир, и, хотя было темно, я все же сумел рассмотреть его и только тогда понял, что мне в нем так знакомо. На правой щеке его красовался причудливый шрам в виде трезубца.

—Осиел,— сказал молчавший все это время барон.— Легок на помине ангел-хранитель Морозова.

—Кстати, шофер был какой-то вялый. Я заметил несколько трупных пятен на его лице.

—Старая привычка Осиела,— усмехнулся Гебриел,— хобби— оживлять мертвецов. Готов поклясться, что в каком-нибудь морге недосчитались трупа. Поразительный консерватор!

—А где Козлов?— осведомился граф,— он же был с тобой.

—Наводит справки,— ответил де ла Вурд,— я попросил его узнать, каким именем наградил себя Осиел в этот раз.

—Ну, что ж, джентльмены,— удовлетворенный этими новостями сказал Леонард,— давайте ужинать.

—Только вот,— сказал Гебриел,— все планы теперь летят к черту. Я не удивлюсь, если мы получим не то, на что надеялись. Случай сейчас займется нами вплотную. И вряд ли мы будем знать заранее, что нас ожидает. Осиел обладает поразительной способностью пускать пыль в глаза.

Де ла Вурд затянулся и сказал:

—Чувствую— город сильно поредеет и очень скоро...— Виконт хотел добавить еще что-то, но в этот момент в дверь позвонили.

Вельда поднялась, чтобы открыть. Через мгновение послышалось ее удивленное восклицание, а в зал зашел Козлов. Вся правая щека его была изодрана в кровь. Кожаный плащ исполосован, брюки мало чем отличались от плаща да, к тому же были мокрыми и заляпанными грязью. В свете свечей  Ипполит Ипатьевич был похож на выходца с того света. Можно было предположить, не зная обстоятельств, что до такого состояния его довело желание выбраться из могилы, в которую зачем-то его поместили. Весь вид Ипполита говорил о том, что из переделки, которая случилась с ним, он вышел отнюдь не победителем.

—Хэллоу, монсеньор?— воскликнул Козлов.

Водрузилось молчание. У де ла Вурда с губ свисала готовая упасть потухшая сигара. Рука барона застыла с куском мяса на вилке по дороге ко рту. У Серебрякова отвалилась челюсть, да и Леонард, было видно, сам немало удивлен.

Первым заговорил Виконт:

—Я так понимаю— тебя в очередной раз похоронили?

—Не совсем,— ответил Ипполит, приглаживая свои ужасного вида усы и частями вырванную бороду.—  Повздорил с  собаками. Осиел всё же обставил меня. Пять собак! Удивляюсь, как только жив остался?

—А имя?— де ла Вурд встал, опасаясь, что зря понадеялся на Козлова.— Имя его ты узнал?

—Имя...— повторил Козлов задумчиво.— Имя… Николай Иванович Свинцов.