"Жажда справедливости. Избранный" - читать интересную книгу автора (Кунцевич Алексей)

Глава XXIX ITE, MISSA EST [22]

Прибыли на площадь почти в полночь. Леонард, сидевший на заднем сидении рядом с Виталием, посмотрел в окно и заметил:

—Завтра будет морозно.

—А Осиел еще не появился,— затрещал попугай, сидевший на плече Виконта.

—Сир,— сказал де ла Вурд,— можно я проверю?

Леонард ответил:

—Изволь, но будь осторожен, так как я думаю,— мой брат уже здесь. Что-то мне подсказывает это.

—О, господин, я буду воплощением осторожности.— С этими словами Виконт покинул салон, а попугай перебрался на спинку кресла.

Виталий смотрел в спину удаляющемуся вампиру, потом спросил:

—А он действительно придет?

Вельда прикурила сигарету, что Виталий видел впервые, и заметила:

—О да, он всегда сдерживает свои обещания, и ты ему нужен.

Через минуту со стороны памятника раздался крик, испугавший Серебрякова. Он вздрогнул. Мгновение спустя все оказались на улице.

—Вперед,— скомандовал Леонард, — сын, ты держись за мною. Я не могу знать, что он выкинет.

Вся тройка побежала к памятнику, а Цезарь, долетевший туда раньше их, заметил Осиела, который держал за шиворот пальто де ла Вурда, выволакивая его из-за постамента. То, что сделал Цезарь, Виталий не заметил, но он увидел результат его действий. Попугай стал летать вокруг Свинцова кругами, а за ним образовывался огненный шлейф, так что казалось,— горит воздух. Вельда на бегу выхватила из воздуха «УЗИ» и стала посылать пули в Осиела. Тот, видимо, не ожидал таких активных действий противной стороны и повалился, изрешеченный пулями, в снег. Огненные кольца Цезаря бесследно растворились в воздухе.

—Мы убили его!— победоносно закричала Вельда, подбегая к телу, возле коего уже прыгал Цезарь.

Виталий с графом приблизились к трупу. Леонард наклонился над лицом Осиела, взял пальцами руки, облаченной в черную перчатку, того за подбородок и повернул голову, намереваясь, видимо, рассмотреть шрам. Шрам был на месте. Виталий, наклонившийся вместе с отцом, только теперь увидел врага Леонарда.

Сатана потрогал шрам и тот стёрся.

—Какой же ты идиот, братец,— раздалось за их спинами,— поддался на такой пустячный трюк.

Леонард резко обернулся и выхватил из ниоткуда нож. Но Осиел на это никак не отреагировал. Вельда же навела на Свинцова автомат, но не успела выстрелить, как упала, пораженная в горло длинным кинжалом. Это Осиел сделал незаметное движение, вынув руку из кармана. Вельда упала прямо на Лжеосиела. Свинцов сделал еще одно движение, как будто хотел от кого-то отмахнуться, и попугай, уже подлетавший к нему, вдруг упал на мрамор и вспыхнул, словно тряпка, смоченная в бензине.

Виталий стоял рядом с Сатаной и рассматривал архангела. Вид того оставлял желать лучшего. Осиел нисколько не заботился о своей внешности. А Свинцов заговорил в это время с каким-то пафосом, желая, видимо, придать большую важность тому, что говорит:

—Люцифер, ты ведь некогда был рядом со мною, и наша любовь была безграничной, пока ты не отрекся от Отца. Теперь, только подумай! твоё место занял Иисус— этот отпрыск недостойного рода! Сатаниель, брат мой, отдай мне избранного, и мы с тобой вновь будем вместе. Мы добьемся, чтобы восстановился великий порядок и гармония. Ты не забыл о Созидании?

Леонард стоял, не двигаясь, но он был крайне напряжен.

—Я? Нет, не забыл,— сказал он,— но это не созидание, это обыкновенный Хаос. Мы предали любовь Отца, мы возомнили себя выше всего, выше ЕГО воли; вместо того, чтобы любить всё то, чем он наделил нас и Вселенную, мы провозгласили богами себя! Поправ одни законы, мы бросились создавать другие! Нас сбросили на Землю, и мы намеревались воссоздать Рай. Но нет другого рая, кроме того, который был покинут, нет другого Бога, кроме одного. Ты сам мне напомнил это, назвав меня именем потерянным! Я изобрел мир, нет,— больше,— я изобрел силу, способную созидать миры, бесконечные мириады миров. Но эта сила поглощала всё больше законов и творила беззаконие. А там, где нет законов, царит анархия, Хаос. Ты понимаешь, что это такое; его развитие уничтожит всё: тебя, меня, мириады миров!

—Я создам Рай, когда убью всех этих мелких людишек...

Леонард рассмеялся диким неистовым смехом так, что разорвало несколько лампочек на соседних столбах.

—Рай?!!— воскликнул он,— ты собираешься создать то, что тебе не под силу. Мы способны лишь творить бездушную материю, так как мы— не ОН! На костях Рай не построишь; это будет всего лишь второй Ад. А этого я сам тебе не позволю; одна преисподняя уже создана,— второй не бывать.

С этими словами граф кинулся на своего брата, но то ли он потерял присущую ему ловкость, то ли Осиел был проворнее его, только он попал ножом в пустоту. В то время, как Свинцов оказался за его спиной и рванул руку Виталия на себя, совершенно прикрывшись им. Леонард повернулся. Виталий едва успел понять, что произошло. А, когда понял, его сердце забилось учащенно. Он попытался вырваться, даже произвел удар в лицо ангела, но на Свинцова это не произвело впечатления. Серебряков признал, что маленький и хилый с виду человек обладает огромной силой.

—Брось нож, братец,— крикнул Осиел, и граф повиновался.— А теперь повернись спиной. Ну?

Леонард отвернулся, а Виталий подумал, что Свинцов сейчас просто перережет ему горло, но тот только отшвырнул его от себя, и Серебряков упал, лицом ударившись о постамент. Теряя сознание, увидел, как Осиел кинулся на Леонарда и вонзил в него длинный кинжал. Виталий потерял сознание лишь на несколько минут, но ему показалось, что на довольно большой промежуток времени. Серебряков сел, почувствовав, что что-то течет по носу, губам. Он провел рукой и увидел на пальцах кровь. Потом поискал глазами отца. Вся площадь, казалось, была охвачена огнем; всплески желто-голубого пламени, разбросанные по площади, язычками вырывались к небу. Леонард лежал невдалеке. Вся его ряса была разодрана в клочья, грудь обнажена, грудная клетка разворочена. Серебряков ощутил сильнейший приступ тошноты. Вокруг творился какой-то кошмар: отовсюду бежали к площади люди, горело несколько деревьев, рука от памятника Кирову валялась рядом с постаментом. Виталий заметил Осиела. Тот поднялся с колен, встал и двинулся к Серебрякову, держа в правой руке кинжал, а в левой— большой круглый предмет, с которого капала кровь. Сомнений быть не могло,— это сердце Леонарда, и крик вырвался из груди Избранного:

—Отец!!!

—Ступай сюда, маленький недоносок,— говорил, приближаясь, Осиел,— я покажу тебе истинный свет. Твой папочка прибыл туда, откуда еще долго не выберется в этот мир. А вот нам с тобой надлежит уладить кое-какие вопросы относительно твоего будущего здесь пребывания.

Виталий вскочил, намереваясь убежать, но столбы огня выросли по сторонам, так что пути к отступлению оказались отрезанными. Серебряков хотел крикнуть, позвать на помощь, однако страх не только обездвижил его, но и лишил дара речи. Виталий опускался на землю. Он видел, как люди, окружившие не так давно площадь, проявляя огромный интерес к происходящему, снялись вдруг с мест и двинулись прочь. Было понятно, что это дело рук Осиела, но Виталий обманулся.

Свинцов вдруг забеспокоился, стал испуганно озираться и встал, как вкопанный. Всё вокруг осветилось ярким светом. Что-то загрохотало. Стекла в соседних домах потрескались и вылетели наружу. Молния ударила с неба в памятник, и тот стал рассыпаться. Как-то всё вокруг запылало и засветилось. Но это был не огонь; как бы светящийся снег закружился в вихрь, охватывая всё большую и большую площадь. Виталий прикрыл глаза рукой; он не мог смотреть на сияние. Словно мириады фотовспышек вдруг осветили все вокруг. Скамейки, находящиеся по бокам площади, задымились и вспыхнули, тела Лжеосиела, обезглавленного Виконта, зарезанной Вельды и окровавленного Леонарда загорелись неестественным синим пламенем, прибавляя свету и жару.

Пот, стекавший со лба, смешивался с кровью и заливал глаза Серебрякова. Раны на голове горели адской болью. Виталий отполз от памятника. Некоторые из осколков попали ему в спину, один задел голову.

Вдруг наступила тишина. Виталий решил, что оглох. Но он вдруг услышал среди затишья, как кричит Осиел, а потом увидел и самого ангела. Тот стоял неподалеку от памятника, на коленях, уставившись в небо.

—Не-е-ет!— орал Свинцов, причиняя криком невыносимую боль Избранному,— ты не должен так поступать; я же твой сын!

Перед постаментом возник столб синего пламени. Разрастаясь, он поглотил остатки памятника. Потом, покружившись еще, стал, как вода, стекать, оставляя за собой семь очертаний белых тел. Наконец Виталий смог рассмотреть семь человек, фосфорически светившихся, в белых рясах. Их лица вряд ли можно описать. Скажу только, что они были, как подумал Серебряков, и как было на самом деле, ангелами. Шестеро несли в руках сияющие скипетры, а седьмой, находящийся в середине,— чашу, из которой исходил пар.

Пришельцы окружили Осиела, который так и стоял на коленях, наблюдая за ними. Виталий видел, как ангел с чашей подошел вплотную к Осиелу, поцеловал пальцы своей левой руки, обмакнул их в чашу и приложил ко лбу Свинцова. Пока он производил эти действия, один из них отделился, направившись в сторону Серебрякова. Из-под рясы, когда ангел шел, выглядывали ступни, облаченные в золотые сандалии. Виталий попытался встать, но человек протянул ладонь, запрещая ему двигаться. Подойдя вплотную к избранному, ангел присел, положив обе руки ему на плечи, наклонился, поцеловал лоб Виталия и прошептал:

—Benedico, fili mi. Ite, missa est.

Виталий почувствовал, как тепло разливается по всему телу, и сознание начинает меркнуть. Перед глазами пропала площадь с разрушенным памятником и телом Осиела, горевшим, словно магний, пропало всё, но появился свет и легкость. Серебряков решил, что умирает. Он видел перед собой свет еще некоторое время, а потом наступила темнота. Виталий чувствовал, что какая-то неодолимая сила влечет его вверх, и он поднимается. Спокойствие наводнило душу, потом вдруг Серебряков ощутил себя где-то в тепле, услышал голоса и открыл глаза.

—Матерь божья!— произнес Просвиркин, вылезая из машины. Он поскользнулся, но не упал, и добавил:

—Твою мать!

Сидоренко, вылезая, крикнул шоферу в соседней машине:

—Вызывай экспертов.— А потом, обращаясь к высыпавшим на улицу милиционерам: —Выставить оцепление и не заходить на площадь.

Очень быстро вся площадь оказалась в кольце. Через несколько минут прибыл служебный фургон, из которого повыскакивало множество всякого народу. И началась какая-то кутерьма, в которой Просвиркин и Сидоренко чувствовали себя совершенно свободно. Щелкали затворы фотоаппаратов, мигали вспышки, на носилках везли обгорелые тела и грузили их в подъезжавшие труповозки. Тел насчитали ровно пять. Причем у одного, возвышавшегося недалеко от памятника на коленях, обгорела только голова. Подъехал специально вызванный Просвиркиным грузовик. В него погрузили то, что осталось от памятника, а это было неимоверное количество битого гранита. К четырем часам утра все было закончено, и совершенно измотанное следствие, погрузившись в служебные машины, разъехалось.

Невеселыми глазами смотрел на капитана и майора подполковник милиции Григоревич Вячеслав Архипович, назначенный на место Степашина и уже представленный к званию полковника. Глаза, как знал Просвиркин, у Григоревича становились невеселыми, когда он находил доклад подчиненных полной фикцией.

Вячеслав Архипович, пятидесятилетний «старый чекист», был абсолютным атеистом, верившим только фактам. Из-за отсутствия растительности на лице и черепе его голова сильно смахивала на бильярдный шар и, к слову сказать, она и блестела на свету словно шлифованная. У Просвиркина в мозгу промелькнула мысль, что подполковник каждое утро натирает ради блеска свою голову подобно ботинкам, кои тоже содержались должным образом. Да всё-то у Вячеслава Архиповича было идеальным; рубашка накрахмаленная, звездочки и нашивки сияли золотом.

—Ну и что?— прервал Просвиркина и Сидоренко, которые попытались в невнятных выражениях что-то объяснять, подполковник, не меняя выражения своего лица.

Просвиркин выдернул из груды папок последнюю под номером 25, раскрыл ее.

—Тела, которые мы подобрали на площади Кирова опознаны: Граф Леонард, Виконт Виндетто де ла Вурд, Вельда фон Шварц, Свинцов Николай Иванович и еще украденный в ночь с воскресенья на понедельник труп Лебедева Леонида Филипповича. Также найден обгоревший попугай. Из вещественных доказательств имеются четыре ценных клинка, три из них сделаны из серебра, один— из платины, столовый нож, автомат «УЗИ» и куча патронов. Кстати, из трупа Лебедева извлекли тридцать три платиновые пули. В кармане пальто Вельды обнаружены две обоймы, все до единой пули из платины. Ценностей килограммов на пять. Кроме всего на пальцах Леонарда и Вельды имелись золотые перстни, возраст коих около тысячи лет. При Виконте находился червонного золота портсигар. Ну и еще, конечно, больше тонны битого гранита.

—Чем взорвали памятник?— спросил Григоревич.

—Нет, товарищ подполковник,— заговорил Сидоренко,— памятник не взорвали, он просто рассыпался.

—Чем же объяснить горы битого стекла?

—Мы не можем этого объяснить,— проговорил Иннокентий Алексеевич, прекрасно понимая, что их начальник таких ответов не приемлет.

—А что вы можете?!!— закричал подполковник, а Просвиркин мысленно плюнул: «Черт побери!»

Григоревич продолжал:

—Собирать факты? Это может любой мальчишка-выпускник. Вас поставили на это место, чтобы вы делали выводы, а вы, товарищи, подсовываете мне двадцать пять томов первостатейного идиотизма, сделавшего бы честь Михаилу Афанасьевичу Булгакову! Или кто-то из вас собирается стать бумагомарателем подобно ему? Если есть такое желание,— скажите сразу,— я поспособствую.

В кабинете наступило молчание. «Неверующий идиот,— подумал Сидоренко.— Коммунист, одно слово!.. Помоги нам, Бог, понять, что произошло... Пропади все пропадом!..»

—Это чудовищно!— опять воскликнул Григоревич,— Двадцать смертей за одну неделю! Вы можете это объяснить, а? Кто такой Леонард? Кто Вельда? Кто Виконт, Свинцов, Кобальт, Гребенцов, Козлов? Кто, кто они?!! Это чистейший бред, что Гребенцов и Цицерон— одно и то же лицо, как и Кобальт с Освальдом.

—Вот,— прервал его Сидоренко, не боявшийся репрессий со стороны этого подполковника, кидая на стол заключение медэкспертизы.— Надеюсь— вы не подумаете, что мы с ними состоим в заговоре.

Беря в руки документ, Вячеслав Архипович пробурчал:

—Я еще из ума не выжил.

И стал читать. И, чем дальше он читал, тем темнее и темнее становился его взгляд. Леонид Васильевич улыбался, радуясь тому, что, наконец, удалось поколебать атеизм этого коммуниста. Григоревич положил лист на стол и посмотрел на Просвиркина:

—Вы были при этом?

—При вскрытии?— отозвался тот,— да, был. Я подтверждаю, что у Леонарда два сердца, правое мы нашли недалеко, заваленное осколками памятника. У Осиела тоже два.

—Я думаю,— заговорил майор Сидоренко,— нам следует как можно глубже похоронить эти происшествия, чтобы не сделаться посмешищем.

—Вы думаете?— прищурился на Леонида Васильевича Вячеслав Архипович.— Над нами уже потешается весь город, да что говорить,— вся область.— Он указал на стопку свежих газет, лежавших на углу стола.— Как бы я хотел, чтобы наступили старые времена!.. Вы думаете, что можно придумать объяснение пропажи Кирова? Это не скроешь. Я уже начинаю завидовать Степашину.

Злобная радость заглянула в душу Сидоренко. Майор не любил коммунистов. Он находился в возбуждении, подогретом кофеином и бессонными ночами. И, что греха таить, ему было глубоко наплевать, какие объяснения дадут событиям; он-то уже смирился и поверил, что в городе работала нечистая сила. Да, к тому же, телефонный разговор, состоявшийся двумя часами раньше, успокоил все страхи майора, и тот ни о чем другом не мечтал, чтобы смыться поскорей из Самары к чертовой матери, оставив Григоревича и всю самарскую милицию наедине с их головной болью. Сомнений нет: многие из них вскоре оставят посты, которые они занимают, но личный эгоизм майора, должен я признать с сожалением, не позволял ему волноваться о судьбе своих ближних. Что и говорить, в удивительно эгоистический век мы живем с вами, господа.

Расставаясь с Иннокентием Просвиркиным на железнодорожном вокзале и пожимая ему руку, майор выразил сожаление, что не познакомился с Ириной Александровной, женой капитана.

—И вот еще,— Леонид Васильевич опустил свою руку в карман пальто и вытащил блокнот,— когда будете в столице, милости прошу посетить меня.

Он начертал свой московский адрес и вручил Иннокентию Алексеевичу. А потом спросил, улыбнувшись:

—Как объясняет Ирина Александровна всё это?

—Ой,— Просвиркин махнул рукою,— даже не спрашивайте! Все уши прожужжала. Она, кстати, предложила осветит площадь и семьдесят девятую квартиру. Но, черт побери, товарищ майор, эта кутерьма сказалась на ней очень хорошо, и, если бы не эта сковорода,— капитан дотронулся до затылка, который всё еще венчала здоровенная ссадина,— я бы сказал спасибо Леонарду.

—Не огорчайтесь, капитан, я уверен, что у вас бывали раны и похлеще,— успокаивал Леонид Васильевич Просвиркина.— Плюньте и останьтесь довольны, ведь голова заживет.

—Ну, до свидания, майор,— протянул Просвиркин еще раз ладонь,— поспешите; проводник сильно волнуется.

—Всего хорошего.— И Сидоренко скрылся в вагоне московского поезда.

—Милый, миленький, любимый!— кинулась на грудь лежавшему на кровати Серебрякову Наташа. Она обхватила шею Виталия руками, покрывая израненное лицо поцелуями и заливая слезами.

Только через сутки Серебряков Виталий Васильевич очнулся в двести тринадцатой палате травматологии при больнице имени Семашко. У него, как оказалось, имелось небольшое сотрясение мозга, немногочисленные ушибы и ссадины.

Лицо Серебрякова исказила гримаса боли, когда девушка надавила на грудь. Наташа поднялась. Утирая слезы, она прошептала:

—Прости, я, кажется, сделала тебе больно. Как же ты напугал меня!

—Где я?— спросил Виталий.

—В больнице, милый,— сказала девушка, гладя его лицо влажной ладошкой.— Тебя нашли в переходе метро.

—Газета есть?

—Зачем?— удивилась девушка.— Я сейчас позову врача. Он просил, чтобы я позвала... Полежи.

—Захвати газету!— крикнул в спину Наташе Виталий. Через минуту девушка вернулась с почтенного вида врачом, который имел в руках «Самарские известия».

—Ну-с, дорогой мой,— произнес доктор,— как ваше самочувствие? Я, признаться, очень беспокоился.

Врач выставил Наташу за дверь на время осмотра. Потом проделал всё, что полагается: посмотрел зрачки, постучал молоточком по локтям и коленям, смерил давление, оказавшееся чуть выше нормы, температуру, спросил о болях в голове и в заключении сказал:

—Так, молодой человек, теперь, я вынужден это сказать, нам надобно взглянуть на ваш страховой полис. Он, надеюсь, у вас имеется?

—Да, завтра вы его увидите,— сообщил Серебряков.— Позовите Наташу.

—Хорошо. В общем и целом, господин Серебряков, состояние ваше удовлетворительно. Вас, конечно, еще немного здесь подержим. Следует сделать кое-какие анализы, показать специалистам.

Он вышел. Зашла девушка.

—Наташа, посмотри, пожалуйста, газету. Нет ли там сообщения о происшествии?

Наташа малость обиделась, приревновав Виталия к газете. Виталий заметил это и сказал:

—Я был там. Мой отец погиб, Виконт погиб, Вельда, Цезарь— тоже. Я едва за ними не отправился. Не могу представить, как меня обнаружили не на площади.

—Ты свалился вниз в метро,— сказала Наташа,— потерял много крови.

—Ничего подобного, радость моя,— доказывал Виталий,— я ударился лицом о постамент Кирова, и, видимо, был отправлен в переход метро. Интересно только, каким образом,— Виталий потрогал свой нос,— этот придаток моего лица остался не поломанным. Просто удивительно. Осиел швырнул меня так, что я думал: меня придется отскребать от постамента ложками. Да, кстати, а Киров там?

Девушка, наконец, благодаря стараниям Виталия улыбнулась и произнесла:

—Нет. Я сама еще там не была, но в газете есть фотография.— Она протянула газету Серебрякову. Виталий рассмеялся:

—Мне нравится ее теперешний вид. И постамента не осталось!

Девушка села на край кровати и, взяв руку Виталия в свою, произнесла:

—Я хочу съездить домой.

Лицо Виталия помрачнело.

—С тобой,— добавила Наташа,— когда ты поправишься.

Виталий с секунду соображал, потом произнес:

—Как я понимаю, у тебя имеется непреодолимое желание познакомить меня с родителями.

—Именно.

—Что ж, а почему, собственно, и нет? Имеется возможность представить тебя моей матери и брату… Который час?— вдруг спросил Виталий.

—Без двадцати два. А что случилось на Кировской площади?— задала, наконец, Наташа вопрос, мучавший ее с момента, когда Виталий объявил о своей причастности к событиям двухдневной давности.

Виталий помолчал, потом ответил:

—Можно догадаться. Отца и его слуг убил Осиел. Кстати, он создал своего двойника,— и вот на этом-то мы попались. Конечно, произошло еще кое-что, не написанное в газетах. Осиел был отправлен на тот свет семеркой. Уж не знаю, где Primus откопал шестого и седьмого, но они появились все.

—Какой семеркой?— мало что понимая, задала вопрос девушка.

—О,— многозначительно произнес Серебряков,— великолепной семеркой! Ангелы! Такие красивые! Я думаю, что тогда ночью видел так называемый отряд по восстановлению гармонии. Понимаешь, Осиел нарушил status quo, а это могло привести к катастрофе. Представь, что в тело проникла бактерия, очень деятельная и разъедающая организм, который сам не в состоянии справиться с нею, так как не имеет к ней иммунитета, то есть не способен защищаться. Тогда что делает человек, чтобы убить этот вирус?

—Ну,— задумчиво сказала Наташа,— делает уколы, пьет таблетки.

—Другими словами,— подхватил вдохновенно Виталий,— он воспользуется вакциной. А вдруг он не знает, что является причиной его болезни. Тогда в дело вступает второе лицо— доктор,— и делает ему спасающий укол. Ну, а теперь переносим все это к нам. Больной— это наш мир, бацилла— Осиел, доктор— некая высшая, управляющая миром сила, то есть Бог, а вакциной является семерка ангелов. Бедняга Осиел орал дурным голосом, когда они за него принялись. Представляешь, чего бы он натворил, ежели б не они! Достаточно вспомнить о Кирове.

—Знаешь, дорогой,— сказала девушка,— очень хорошо, что ты мне раньше всё рассказал о Леонарде, иначе я бы сильно расстроилась по поводу твоего падения после того, как услышала эту историю.

—А теперь, — сказал, вставая, Виталий,— поди сюда и убедись в полной моей нормальности; я по-прежнему без ума от тебя.

Девушка буквально бросилась ему на грудь, их губы нашли друг друга, и на несколько минут эти двое безумно влюбленных забыли об окружающем их мире, пребывая в плену не имеющего понятия ни о времени, ни о месте чувства. Они попали под влияние того течения, в плен которого попасть так легко и так трудно из него выбраться. Словно между прошлой неделей и этим днем имелась пропасть в несколько лет, словно после долгой разлуки, две души упивались любовью друг друга, не желая ни видеть окружавшей их действительности, ни слышать о ней.