"Мой дед, мой отец и я сам" - читать интересную книгу автора (Кунин Владимир)Мой дедДо берега было версты полторы. Лодка неподвижно стояла в стеклянно-спокойном море. Старая серая лодка казалась розовой, и море тоже было розовым, потому что солнце должно было вот-вот уйти за синие горы и на прощанье перекрашивало все, что видело под собой. В лодке сидели трое: два здоровенных мускулистых парня лет двадцати-двадцати двух и двенадцатилетний мальчишка. Все трое сидели голышом, спинами друг к другу, и каждый из них ловил ставриду на свой «самодур». То один, то другой вытаскивал «самодур» из воды, молча и деловито снимал с крючка серебряных рыбешек, нанизывал на кукан пойманную рыбу и снова опускал его за борт. Все трое работали слаженно и четко, видимо, уже не в первый раз, и поэтому им не было нужды разговаривать. Мальчишка посадил очередную порцию пойманной рыбы на кукан, с трудом приподнял его и показал парням. Наверное, они решили, что рыбы достаточно, — кукан был положен на дно лодки, а парни начали аккуратно сматывать снасти. Когда «самодуры» были намотаны на плоские дощечки, парни отдали их мальчишке. Тот, который был поздоровее, сел на весла, другой за руль, а мальчишка перебрался на нос лодки, где лежал увязанный мешок. По розовой воде лодка поплыла к берегу. Она плыла к синевато-серому берегу, в тень гор, оставляя за кормой короткую, искрящуюся, и тут же исчезающую дорожку. Они вытащили лодку на берег, закрутили цепь вокруг ветхого деревянного столбика и вынули из мешка одежду. Мальчишка натянул на себя штаны и старенькую ситцевую косовороточку. Парни же неожиданно стали облачаться в очень элегантные костюмы по последней моде сезона тысяча девятьсот двенадцатого-тринадцатого года: узкие брюки со штрипками, манишки со стоячими воротничками, галстуки бантами, узкие, в талию, светлые сюртуки, котелки и даже тросточки! Все это было вынуто из того же дерюжного мешка, в котором еще недавно покоились невероятные мальчишеские штаны и старенькая выцветшая косовороточка. Без всякого удивления мальчишка смотрел на превращение своих приятелей в важных господ. Мало того, он даже что-то строго сказал им и показал на заходящее солнце. И «господа» стали поспешно заканчивать свой туалет. Потом мальчишка вложил один угол мешка в другой и надел его на голову, как капюшон. Он надел его так, как это делали все черноморские грузчики. А потом перекинул через плечо тяжелый кукан с рыбой и первым направился к городу. Два щеголя последовали за ним. По мере того, как город приближался к ним, мальчишка все больше и больше отходил от молодых господ в сторону. Не забегал вперед, не отставал, а просто держался так, чтобы никто не мог заподозрить их в знакомстве. Только один раз мальчишка оглянулся по сторонам, остановился и подозвал молодых людей к себе. Они подошли. Мальчишка вынул из кармана своих необъятных штанов увесистый шмат хлеба, осторожно разломил его на три равные части и две отдал молодым господам. А свою часть спрятал в карман и тут же отошел от господ в сторонку. Молодые господа незамедлительно слопали свой хлеб и двинулись дальше. И опять между этими тремя странными особами не было сказано ни единого слова. Не было даже слов благодарности, что само по себе уже удивительно! Так они дошли до городской набережной: два молодых элегантных барина, небрежно помахивающих тросточками, и метрах в десяти сбоку от господ — мальчишка с куканом ставриды. И никто на этой прекрасной набережной не смог бы догадаться, что все трое между собой очень даже знакомы. А набережная была действительно прекрасна! Ну может ли быть быть в приморских южных городах место более замечательное, чем набережная! Так есть, было и будет всегда. И это вполне справедливо. Так было и тогда — совсем незадолго до Первой мировой войны. На набережной стайками стояли столики кофеен, с набережной в море глазели витрины магазинов, магазинчиков и лавчонок, на набережной знакомились и заключали сделки, острили и ухаживали за женщинами, мужчины демонстрировали новые покрои жилетов — «всемирно известный парижский портной Луи Гершкович. Для господ офицеров семь процентов скидка», женщины кокетничали и дурно французили с очаровательным южно-русским акцентом. Томные местные красавцы с удивительным достоинством топорщили усики, а приехавшие «на воды» москвичи и петербуржцы сонно и слегка небрежно, что вполне извинительно на юге, раскланивались со знакомыми. Набережная перешептывалась, сплетничала и с нагловатым весельем смотрела вослед чуть ли не каждой смазливой бабенке. У мангала с шашлыками молодой человек в лихом канотье обучал двух своих приятельниц зубами снимать кусочки горячего мяса с шампуров. И так как дамы с удовольствием делали все не так, как им показывал молодой человек, — всем троим было очень смешно. И молодой человек, и его дамы, отчаянно веселясь, все время поглядывали на гуляющих — с кем-то здоровались, кому-то помахивали ручкой, а кому-то даже и подмигивали. Это была «их» набережная и тех, с кем они здоровались. Вдруг молодой человек засуетился, торопливо вытер платочком рот, перехватил шампур с шашлыком в левую руку и, держа его двумя пальцами — большим и указательным, словно дирижерскую палочку, правой рукой почтительно приподнял соломенное канотье. — Мосье Жорж! Бонжур, мосье! Молодой человек в восторге от того, что увидел какого-то мосье Жоржа дернулся и, взмахнув ручками, сделал этакое «антраша». Застыли перепачканные мордашки двух дам. Они удивленно посмотрели на своего кавалера, а потом улыбнулись тому, с кем он здоровался. А раскланивался их кавалер со знакомыми уже нам двумя молодыми щеголями, которые еще совсем недавно голыми ловили с лодки ставриду на «самодур». Щеголи остановились. В сторонке остановился и мальчишка с рыбой. Тот, который был поменьше, смотрел на шашлык, пляшущий в руке у молодого человека, а его приятель, элегантный верзила, принюхался и откровенно проглотил слюну. — Коман са ва? — великосветски спросил молодой человек, исчерпав половину своих познаний во французском языке. Щеголь медленно перевел взгляд с шашлыка на лицо молодого человека, приподнял котелок, вежливо поклонился дамам и ответил: — Са ва бьен. Он еще раз поклонился и, взмахнув палочкой, собрался было продолжить свой путь, но молодой человек сделал к нему движение и, показывая на десятки шампуров, лежащих на мангале, сказал: — Силь ву пле, мосье Жорж, силь ву пле, мосье Антуан! Как говорят у нас в России, не откажите составить компанию... Эх, забыл я как это по-вашему! Мальчишка напряженно смотрел на своих приятелей из-за угла греческой кофейни. Верзила снова проглотил слюну. Щеголь приподнял котелок и, благодарно улыбаясь, развел руками — дескать, с удовольствием бы, но... Тут уж и верзила поклонился. Оба они незаметно для всех глазами поискали мальчишку с рыбой и смешались с толпой гуляющих. Мальчишка, ухмыляясь, посмотрел на молодого человека с шашлыками и, презрительно цыкнув сквозь редкие зубы, побежал за своими приятелями. — Кто это? — спросила одна из дам, ловко стягивая зубами мясо с шампура. — Это знаменитейшие французские циркачи, воздушные гимнасты Антуан и Жорж! — ответил молодой человек. — Хочу в цирк! Хочу в цирк! Хочу посмотреть на французиков! — капризно надувая губки, затараторила вторая дама. Их кавалер набил рот шашлыком, и с трудом, но очень галантно произнес: — Мадам! Желание женщины — закон для джентельмена! Теперь Антуан и Жорж шли у самой воды, а в стороне от них плелся мальчишка с рыбой. — Васька, — сказал Антуан Жоржу. — Так больше жить нельзя. У меня голова с голодухи кружится. — Ну потерпи еще немного, — ответил Жорж. — Потерпи, Феденька. Нажарят нам сейчас ставридки... — Каждый день ставридка, ставридка, ставридка! — зло проговорил верзила Федя. — До каких пор? — А я тебе сколько раз говорил, давай сорвемся из этого цирка к чертовой матери! — сказал Вася и негромко свистнул. Мальчишка вопросительно посмотрел на него. Вася сделал какой-то жест руками, понятный только одному мальчишке, и мальчишка умчался, размахивая куканом с рыбой. — Куда ты сорвешься? Куда ты сорвешься? Ни денег, ни ангажемента... Трапеции, и те хозяйские! Попасть бы к Саламонскому, к Никитину, к Чинизелли. Показать бы им нашу работу, найти бы себе хорошего хозяина... Вася нагнулся, поднял плоский голыш и с силой пустил его по воде «блинчиками». — А нельзя ли вообще без хозяина? — спросил он, глядя как камень скачет по воде. — Это как же? — испугался Федя. — А очень просто, — ответил Вася и бросил второй голыш. — А жить как же? — Товарищество организовать, — задумчиво произнес Вася и пустил по воде третий голыш. — И начать жить по-новому... — Какое товарищество? — спросил Федя. — Цирковое? — Ну, мы с тобой цирковое, а другие — общее. Российское. — Кто это такие «другие»? — подозрительно спросил Федя. — Есть люди, — коротко ответил Вася. — Знаю я этих людей, — зло сказал Федя. — Это те люди, к которым ты в Тамбове по ночам на сходки бегал, а мне врал, что на рандеву к барышне Кошкиной собираешься. Я, если хочешь, все про тебя понимаю! Я не дурак какой-нибудь! Ты лучше придумай, как у нашего хозяина хоть пятерочку выманить! — Нет. Надо, чтобы эта сволочь отдала все наши деньги, которые мы заработали за последние полтора месяца! — решительно возразил Вася. — Часть на дорогу пойдет, а на остальные... Нам бы только до Тамбова добраться! В глубине набережной стоял богатый провинциальный цирк. Он светился огнями и вход его, украшенный яркими и наивными афишами, был уже забит публикой, которая вливалась в три настежь открытые двери. Афишы были прекрасны: «Стой, прохожий! Один ты или с дамой, остановись перед рекламой, читай, не ленись, сегодня — бенефис!» «Сегодня, в субботу, 18 июля 1913 года — граф Люксембург в волнах страстей! Дуэты из опереток!» «В последний раз! Опасный жокейский трюк!» «Чудо воздуха! Шедевр полетов! С новыми трюками исполняют г. г. Жорж и Антуан — Париж» Такие же замечательные афиши украшали стены кабинета хозяина цирка. Здесь все было плюшевое и золотое. Висели гравюры из лошадиной жизни, у двери стоял манекен, одетый во фрак, и у резной ножки манекена — лакированные башмаки с «ушками». А рядом в углу — «шамбарьеры» и стэки разных сортов. За столом сидел удивительно симпатичный, дородный господин лет сорока пяти и, мечтательно подняв к потолку глаза, ласково улыбаясь, изредка шевелил губами, будто повторял про себя чьи-то прекрасные строки. Однако, если бы мы посмотрим на стол, то увидили бы руки господина. Господина директора цирка. Его руки, вернее, пальцы — длинные, красивые с фантастической быстротой пересчитывали деньги. Пересчитывали так, как это мог сделать только профессиональный банковский кассир с тридцатилетним стажем. Раздался стук в дверь. Хозяин цирка мгновенно сдернул с головы турецкую феску и прикрыл ею пачку денег. А затем, не изменяя выражения лица, повернулся и пророкотал: — Антрэ! В дверь просунулась чья-то испуганная усатая морда и прохрипела: — Сергей Прокофьевич! К вам господин городской голова и господин полицмейстер идут-с! — Очень мило с их стороны, — улыбнулся хозяин цирка и щелкнул пальцами. Морда исчезла. Хозяин цирка приподнял феску, не торопясь снял с пачки несколько крупных бумажек и положил их в правый карман шелкового стеганого халата с кистями, а потом снял с пачки еще несколько бумажек и положил их в левый карман. Оставшуюся пачку он спрятал в ящик письменного стола и замкнул на ключ. А феску снова надел на голову. И в эту секунду открылась дверь и в кабинет вошли городской голова и полицмейстер. — Очень мило с вашей стороны, ваше превосходительство! И с вашей, ваше превосходительство! — хозяин цирка широко раскинул руки, встал навстречу важным гостям. — Прошу покорнейше, прошу покорнейше... К «черной», служебной двери цирка подходили Васька-Жорж и Антуан-Фе-дя. Слышно было, как оркестр настраивал свои инструменты. На почтительном расстоянии от входа слонялись мальчишки, стараясь хоть краешком глаза проникнуть за таинственную дверь. — Здрасьте, дяденька Жорж! — крикнули мальчишки. — Привет, — ответил Вася и внимательно вгляделся в стайку мальчишек. — Здеся я, здеся, — негромко проговорил мальчишеский голос за из спинами. Вася и Федя обернулись и увидели своего приятеля. Он стоял у самой двери, в тени, и будто бы безразлично смотрел в сторону. — Рыба пожарена хлеба я не достал куды ее девать? — спросил он без запятых. — Подожди нас после представления на берегу. Там и поужинаем, — сказал Федя. Мальчишка кивнул и повернулся к Васе. — Проведите, дяденька Жорж. Вася изобразил удивление и спросил: — Куда? — Не смешите меня, дяденька. Или вы не знаете! — В цирк, что ли? — А то вы не знаете! — Ты же раз двадцать смотрел, — сказал Федя. — Мне опять смерть как охота! — Я пойду, — сказал Федя Васе. — Может быть, успею до представления у него хоть несколько рублей попросить. Вася посмотрел на Федю, на мальчишку, и снова на Федю. Казалось, что в голове у него сейчас рождается какой-то план. — Иди, — сказал он Феде. — Я мигом... Федя ушел за кулисы, а Вася взял мальчишку за шиворот и отвел его в сторону. Приятели завистливо смотрели им вслед. — Я вам завтра ставридки — мильен наловлю! А хочете во-от такенного краба? — и мальчишка развел руками на добрый метр. — Да заткнись ты! Не нужен мне твой краб. Ты язык за зубами держать умеешь? — Могила! — мрачно и твердо проговорил мальчишка. — Ну так слушай, «могила»... Ты лошадь сможешь достать? В кабинете хозяина шел приятный разговор. — Ах, господа, артисты — это дети, — говорил хозяин, мягко улыбаясь и приветствуя гостей рюмочкой коньяка. — Милые, неразумные, требующие постоянного внимания и заботы. Каждый из них сохранил ребячью душу и, что иногда прискорбно, младенческое отношение к миру. Клянусь вам, господа, я несу этот крест исключительно из любви к искусству! В дверь просунулась усатая морда. — Сергей Прокофьич! На один моментик-с... — сладко прохрипела морда. — Прошу прощения, господа, — улыбнулся хозяин цирка и вышел из кабинета. В коридоре усатый громила одной рукой прижимал к стенке Федю и шептал хозяину: — Скандал грозится устроить, гнида этакая!.. — Сергей Прокофьевич, ну хоть часть денег-то отдайте! Хоть сколько-нибудь! Мы же с Васькой с голоду дохнем! — Тих-хо! — усатый поднес огромный кулак к носу Феди. — Он правильно говорит «тихо», — ласково сказал хозяин. — Тихо. До конца сезона — ни копейки. Вон отсюда! Хозяин цирка вернулся в кабинет, сел, как ни в чем ни бывало в кресло, и продолжил свой монолог: — Поверьте мне, что сегодня управлять цирком с пользой для народа и просвещением для умов может только человек, обладающий мудростью Талейрана и нежным сердцем многодетной матери... Их превосходительства молча выразили свое восхищение хозяину цирка, а одно из превосходительств правой рукой приподнял рюмку, левой же умильно приложил платок к глазам. А потом их превосходительства сидели в ложе со своими чадами и домочадцами, аплодировали первому номеру — гротеск-наездницам на двух толстозадых битюгах, и все время незаметно, стараясь не привлечь внимания друг друга, пытались хоть краем глаза, хоть наощупь, определить количество денег, врученных каждому хозяином цирка. Хозяин во фраке, с бутоньеркой в петлице стоял посреди арены с длинным шамбарьером в руке и улыбался их превосходительствам и всей почтенной публике. Вася и Федя переодевались в крохотной гордеробной. Они натягивали трико с блестками, а вещи, снятые с себя, увязывали в свертки. Федя достал моток шпагата. Он уже собирался перевязать узел, как Вася решительно отобрал у него моток и засунул его за вырез трико. — Перетяни чем-нибудь другим, — сказал он Феде. — Шпагат может еще понадобиться. А с манежа доносилась цирковая музыка, шум и аплодисменты. — Пропадем, Васька, пропадем... — Держи хвост морковкой! Слышен был визг рыжего и хохот зала. — Ты здесь? — спросил Вася в маленькое окошко. — Интересно, где же мне быть? — обиженно ответил мальчишеский голос. Вася поднял два свертка с афишами, обувью и «цивильными» костюмами и стал просовывать их в окошко. Тоненькие мальчишеские руки приняли вещи и снова протянулись в окно. — Давайте! — Все. — Все? — руки мальчишки легли на нижний край окна и презрительно забарабанили пальцами. — И это весь багаж? Вы меня уморите! И мальчишка захихикал под окном. — Антуан и Жорж! Антуан и Жорж! Приготовиться к выходу! — послышалось из-за двери. Вася метнулся к окну и быстро спросил: — Ты достал? То, что я просил, достал? Руки мальчишки снова ухватились за нижний край окошка, он подтянулся и в окне показалась его голова. — Слушайте, дяденька Жорж, — сказал он сдавленным от напряжения голосом. — Вы меня удивляете! Что я, нанялся здесь зря сидеть? На арене рыжий ездил на свинье, пел куплеты про тещу и очень веселил знакомого нам молодого человека в соломенном канотье и его двух дам, тоже знакомых нам по приморской набережной. — А когда будут французики? — обиженно надувая хорошенькие губки спрашивала одна из дам и кокетливо била щеголя веером по руке. — Мон шерочка! — мгновенно прерывая хохот, томно отвечал кавалер. — Вы заставляете меня страдать! М-м-м!.. Боготворю вас! Он прижимался губами к локтю своей дамы, незаметно поглаживал колено другой, которая молча и тупо набивала рот шоколадными конфетами. — Когда будут французики?! — капризничала первая. Со стороны кулис «французики» уже стояли у занавеса и ждали своего выхода. Около них топтались двое громил — усатая морда и морда без усов — телохранители хозяина. Кроме всего, «морды» открывали занавес перед выпуском артистов на арену. — Ежели что себе позволите... — сказал один Феде. — Голову оторвем! — сказал другой Васе. Слегка раздвинулся занавес и между «мордами» показалось ласковое, доброе и улыбающееся лицо хозяина цирка. — Готовы? — мягко спросил он Васю и Федю. Вася кивнул головой. Хозяин скрылся за занавесом и тут же раздался его красивый голос: — Чудо воздуха! Шедевр полетов! Всемирно известные воздушные гимнасты из Парижа — Жорж и Антуан! Оркестрик грянул положенную музыку, морды распахнули занавес и «всемирно известные» вышли на арену. Проходя мимо хозяина, они слегка поклонились ему, и хозяин сделал благодушный круглый приглашающий жест рукой. Из-под купола уже свисали две веревочные лестницы. Вася и Федя вышли на середину арены и, улыбаясь, поклонились зрителям. Зрители зааплодировали. Вася и Федя взялись за свои лестницы и быстро полезли наверх. Они так красиво и ловко поднимались к куполу, что зрители продолжали аплодировать. И под аплодисменты, не прекращая движения, Вася сказал Феде: — Все помнишь? — Все... — Левое слуховое окно. Не перепутай! — Пропадем, Васька... — Держи хвост морковкой! Пятнадцать метров высоты. Узенькая дощечка — «мостик». На этот мостик встал Вася. Напротив него в нескольких метрах — «ловиторка». В нее сел Федя и сразу стал раскачиваться. Вася натер руки магнезией, взялся за трапецию и спрыгнул с мостика. Веревочные лестницы униформисты оттянули ко второму ярусу. Вася раскачивался на трапеции. Уже висел вниз головой в «ловиторке» Федя. Внизу соломенное канотье поглаживает колено дамы, перепачканной в шоколадке, и страстно пожимает руку второй своей приятельницы. Все трое смотрят вверх, следя за раскачивающимися гимнастами. — Алле... — негромко говорит Вася. — Ап! — командует Федя. И Вася перелетает с трапеции в руки Феди. — Ах! — вскрикивают дамы и цирк разражается аплодисментами. Трюк следует за трюком, сальто-мортале за сальто-мортале... Все задрали головы к куполу, на «всемирно известных Жоржа и Антуана», и только их превосходительства, отделенные друг от друга собственными женами и детьми, получили, наконец, возможность пересчитать деньги, лежащие у них в карманах. Одно превосходительство приятно удивлен суммой и, не в силах сдержать себя, бормочет: — Великолепно! — и начинает аплодировать. Другому превосходительству кажется, что денег могло быть и больше, и поэтому кисло соглашается: — Ничего, — и дважды вяло хлопает в ладоши. Усевшись в «ловиторке», Федя тоже делает «комплимент» публике. У занавеса стоит «рыжий». Он единственный из артистов труппы, которому разрешено находиться на манеже во время исполнения чужого номера. Вася улыбается публике и глазами показывает Феде на левое слуховое окно в куполе. Оно находится как раз на уровне мостика, ловиторки и трапеции. Под куполом жарко. Окно открыто для притока свежего воздуха и в него видна южная черно-синяя ночь, усыпанная звездами. Федя раскачивается в ловиторке, Вася на трапеции. Оба они не открывают глаз от окна. Оно то приближается к ним почти вплотную, то удаляется. — Алле! — командует Вася. Теперь они смотрят только друг на друга. — Ап! — кричит Федя. Вася отрывается от трапеции, делает два с половиной сальто-мортале, и Федя ловит его за ноги. — Может быть не стоит, Васька? — задыхаясь от напряжения, шепчет Федя. — Может, потерпим, а? — Швунгуй меня на курбет! Я тебя плохо слышу, — вися вниз головой, хрипит Вася. На каче вперед Федя резко перебрасывает Васю и ловит его за кисти рук. Теперь их лица почти рядом. Качается под ними арена... Качаются под ними зрители... Тревожно смотрит на них невеселый, измотанный «рыжий». — Возьми себя в руки! — говорит Вася. — Алле! И перелетает на трапецию, а с трапеции на мостик. — Да, не могут у нас так, не могут! Не дано нашему мужику такое. Не дано! — сокрушенно говорит приличный господин своему соседу — пьяноватому офицеру. Офицер осоловело смотрит наверх, поднимает воображаемое ружье и целится в раскачивающегося Васю. — Жаканом его... Влет... И — нету. Приличный господин добродушно замечает: — Ну кто же влет бьет жаканом? Бекасинчиком. От силы четвертым-пятым номером. И кучность хорошая, а по такому расстоянию и сила убойная достаточная... А вы — «жаканом»! — Внимание! — провозгласил хозяин цирка и поправил бутоньерку в петлице. Цирк замер. Оркестрик смолк. — Атансион! — повторил хозяин специально для «Жоржа» и «Антуана». Вася поклонился. Дескать — «понял вас». — Рекордное достижение! Гранд-пассаж из-под купола цирка! Единственные исполнители в мире Жорж и Антуан! По тросам, удерживающим мостик, Вася забрался на «штамберт» — металлическую перекладину под самым куполом. — Тишина! — крикнул хозяин цирка и повторил для «французов». — Сильянс! Тихой тревожной дробью раскатился в оркестре барабан. И тогда Вася, стоя под самым куполом, вдруг произнес: — Господа! У хозяина цирка от удивления сам по себе открылся рот. Испуганно уставились вверх униформисты. Прекратила жевать шоколадные конфеты одна из дам нашего знакомого. А другая удивленно посмотрела на своего обожателя. — Господа! — повторил Вася. Цирк был поражен. «Рыжий» вскочил с барьера. На какую-то секунду в оркестре сбился барабан, начал дробь снова и все никак не мог от волнения войти в нужный ритм. Под его захлебывающиеся нервные удары Вася сказал: — Господа! Вот уже полтора месяца мы работаем в этом цирке, а хозяин до сих пор не выплатил нам ни копейки... «Рыжий» ахнул и вдруг одиноко зааплодировал. На мгновение занавес за ним распахнулся и четыре громадные руки втянули «рыжего» за кулисы. — Мы голодаем. Мы работаем из последних сил. Я не знаю, слышат ли меня первые ряды и ложи — мы слишком далеки друг от друга... Вася улыбнулся первым рядам и даже слегка поклонился. Потом посмотрел на галерку и последние ряды и продолжил: — ... но вы, сидящие почти на одном уровне со мной, должны меня слышать! Последние ряды и галерка были забиты мастеровыми, прислугой, солдатами и рыбаками. — Я прошу хозяина здесь, в вашем присутствии, выплатить заработанные нами деньги, — обратился Вася к галерке. Галерка закричала, затопала и засвистела: — Деньги! — Плати людям! — Несите деньги! — Заплатит французам! — Давай расчет! Его превосходительство господин полицмейстер уже отдавал какие-то распоряжения, а его превосходительство городской голова стучал кулачком по барьеру ложи и что-то кричал. Капризная дамочка обиженно сказала своему кавалеру: — Вы могли бы сегодня меня ему представить — он очень недурно говорит по-русски. Вы злой и нехороший ревнивец, вы это знали и поэтому... — Ничего я не знал! Я его вообще не знаю! — истерически рявкнул ее кавалер и испуганно покосился на пробегающего мимо него городового. Пьяный офицер говорил своему соседу — приличному господину: — Жаканом его... Из обоих стволов. Бац! И нету. Хозяин цирка метался по арене, стараясь успокоить публику. — Господа! Милостивые государи! Я прошу господина Жоржа спуститься на арену и получить жалованье! Телохранители хозяина вышли из-за кулис и в ожидании остановились за униформистами. — Пусть господин Жорж спустится! — еще раз крикнул хозяин и цирк затих. — Подать лестницы! — негромко приказал хозяин. Усатая морда и морда без усов мигом взлетели на второй этаж, отвязали лестницы и спустились с ними на арену. Наверху, под куполом, Вася и Федя, как по команде, сняли лестницы с крючков. — Ап! — сказал Федя и лестницы полетели вниз на головы громил. — Мне не хотелось бы прерывать номер, — сказал Вася. Он вынул моточек шпагата из-за выреза трико и спустил один конец на арену. — Привяжите деньги, и я подниму их. Так спокойнее... Хозяин насмешливо посмотрел на валяющиеся веревочные лестницы и, улыбаясь публике, негромко сказал усатой морде: — Полные идиоты! Теперь они никуда не денутся. Он был очень умен и находчив — этот хозяин цирка. Он сделал вид, что ему нравится шутка. Он вынул из кармана деньги, отсчитал нужную сумму и почти весело привязал деньги к шпагату. Он улыбнулся и поклонился публике: — Вуаля! А усатой морде тихо сказал: — За кулисы. Ждать! Вася поднял деньги наверх, отвязал их и пересчитал: — Не хватает пятнадцати рублей, — сказал он и спрятал деньги за пазуху. Цирк зашумел было, но хозяин поднял руку. — Господа! У нас тоже существует система штрафов. Чей-то одинокий девичий голос с галерки охнул и сказал на весь притихший цирк: — Ну то же самое! Что у них, то у нас! И цирк захохотал. Верхние ряды и галерка хохотали и аплодировали этой девчонке, а внизу стояла гробовая тишина. Но галерке было на это наплевать. Цирк круглый, и верхние ряды амфитеатра всегда вмещают гораздо больше народа, чем нижние. Не говоря уже о галерке. — Итак, — сказал Вася, — как объявил господин директор цирка: гранд-пассаж. Барабанщик в оркестре, наконец, справился с ритмом. Все сильнее и сильнее раскачивался в ловиторке Федя. Из всех четырех проходов смотрели наверх артисты программы: в гриме, в халатах, в костюмах с блестками. — Внимание! — строго сказал Вася. — Есть внимание! — ответил ему Федя. Барабанная дробь слилась в единый тревожный гул. — Алле! — Ап! Оттолкнувшись ногами от штамберта, Вася прыгнул вперед вниз и полетел навстречу Фединым рукам. — Есть! — крикнул Федя и поймал партнера. Оркестр гремел марш, а цирк вопил от восхищения. — Заплатил, сволочь! — счастливо хохотал Вася. — Тише ты, социалист хренов! — прохрипел Федя. — Уроню ведь... — Ни в коем случае! Швунгуй меня сильней и сам за мной! — Понял! Пошел! На каче вперед Федя выпустил Васю, и тот перелетел прямо к открытому в куполе слуховому окну. Федя мгновенно сел, затем вспрыгнул ногами на ловиторку и на следующем каче тоже перепрыгнул в проем окна. И тут хозяин цирка, уже не заботясь о впечатлении, которое он произведет на почтеннейшую публику, завизжал от злости на весь манеж. — Ушли! Упустили! Упустили!!! За цирком был темный пустырь. На этом пустыре по кругу испанским шагом ходила цирковая лошадь, с нерасседланным панно и султаном на голове. Через шею лошади были перекинуты свертки с вещами Васи и Феди, а на ее широченной спине сидел мальчишка и, видимо, уже в сотый раз говорил: — Ты что, сдурела, животина проклятая? Шоб ты сказилась! Шоб у тебя повылазило! Нашла время для танцев... А ну, кому я говорю! Шансонетка чертова, певичка! Мальчишка ругал лошадь и с тоской вглядывался в темный купол цирка. Оттуда неслись хохот, крики, аплодисменты. Потом что-то затрещало, послышались два глухих удара об землю, и мальчишка увидел бегущих у нему Васю и Федю. — И где вы ходите, дяинька Жорж? — недовольно спросил мальчишка. — А если бы зима? Я же закоченел бы... Вася и Федя увидели лошадь и остановились, как вкопанные. — Хозяйская, — простонал Федя. — Где ты ее взял?! — рявкнул Вася. Но мальчишка невозмутимо ответил: — Сидайте, сидайте, а то и этой скоро хватятся. — А, черт! — Вася вспрыгнул на спину лошади и крикнул Феде. — Алле! Федя сел сзади Васи и спросил у мальчишки: — Вещи здесь? — Аптека, — ответил мальчишка и вонзил свои пятки в лошадиные бока. Лошадь поскакала по кругу коротким цирковым курп-галопом. — Вы меня простите, дяинька Жорж, — крикнул мальчишка. — Но это же не лошадь, а просто адиётка! Мало она мне без вас крови попортила! Вася подхватил поводья и направил лошадь в темноту. Так они втроем скакали, скакали, пока городок со своей набережной, лавками, кофейнями и цирком не остался далеко позади. Когда же лунная дорога пошла у самого моря, они пустили лошадь шагом и ехали на ней, освещенные голубым ночным светом — странные причудливые фигуры в голубых трико. И маленький оборванный голубой мальчишка. Их везла странная голубая лошадь с султаном на голове. Она устало отфыркивала голубую пену и только время от времени вдруг сбивалась и начинала идти испанским шагом. И это было очень красиво — луна, пыль, дорога, море и немножко нелепый испанский шаг усталой лошади. Потом они стояли у какого-то рыбацкого причала. Уже вставало солнце. Не было трико и блесток. Были те костюмы, в которых мы увидели «Жоржа» и «Антуана» вчера на набережной. Только лошадь и мальчишка оставались в том же виде, что и ночью. — А с вами мне никак нельзя? — без всякой надежды спросил мальчишка. — Спасибо тебе, — ответил ему Вася. — Ты нам очень помог. — Жаль, что мне с вами нельзя... — понял мальчишка, — но вы не горюйте, если бы мне можно было с вами, ведь вы бы меня взяли, правда? — Правда. — Ну, я пошел? — спросил мальчишка и не двинулся с места. — Иди. Ты тоже не горюй. Держи хвост морковкой... Мальчишка улыбнулся, взял коня под уздцы и пошел в ту сторону, откуда они втроем скакали всю ночь. Федя мрачно и грустно смотрел вслед мальчишке. Глаза его были наполнены слезами — так ему было жалко этого мальчишку. Двое сильных, здоровых парней стояли с непокрытыми головами, держали в руках по тощему узелку, и с нескрываемой печалью смотрели в удаляющуюся худенькую спину своего случайного маленького партнера. А потом Федя надел котелок на голову и тронул Васю за плечо: — Алле! Вася вздохнул, повернулся к Феде и, глядя ему прямо в глаза, сказал: — Если когда-нибудь у меня будет сын... |
||
|