"Последний леший" - читать интересную книгу автора (Купцов Василий)Глава 15Какая ж вокруг была благодать! То самое, что на Руси называется бабьим летом — и тепло, и солнышко ласково греет, и листья на древах во все цвета изукрасились — желтые, рыжие, даже красные… Даже запах стоит вокруг какой-то приятный, хоть и нет яблонь поблизости — а все одно щедрой на плоды осенью пахнет! — Люба ты мне, Полинушка! — в который раз, уже совсем уныло, повторил Рахта. Между ними протекала маленькая речка, скорее даже ручеек, узенький, такой, что легко перепрыгнешь с места, без разбега дальше. Но сейчас эта речушка играла роль своего рода границы между молодыми людьми, и хотя они могли сейчас беседовать, даже не повышая голоса, полоска воды все же создавала иллюзию их разъединенности. И это чувство «переговоров через границу» с одной стороны страшно злило Рахту, который, получи лишь намек, тотчас бы перепрыгнул преграду, разделявшую его с любимой, но, с другой стороны, лишь эта условная разъединенность позволяла Полине сейчас стоять на открытом месте, не прячась, и беседовать с горячо любимым ею — увы, при жизни — человеком. Разумеется, девушка была в полном рыцарском облачении, лицо прикрывал шлем, руки — в рукавицах железных. О том, что внутри находится человек, напоминали лишь роскошные льняные волосы, ниспадавшие из-под шлема на металлическую спину — бармицу немцы, видать не носили. Да, волосы Полина не стыдилась показать — ведь они остались такими же, как и были при жизни, даже немного отрасли… Зато все остальное! Увы, чудо, сотворенное Лелем, позволило жизни остаться в мертвом теле, но не защитило само тело от обычного гниения, присущего всем мертвым телам — будь то трупы людей, животных или растений… Да, да — тело Полины продолжало гнить, не смотря на все ее старания — она не давала садиться на себя мухам, чтоб червей не насажали, ежедневно вычищала и мыла свой труп в речной воде. Но запах все равно оставался, что сводило бедную девушку с ума и заставляло в одиночестве лить бессильные слезы. Вот и сейчас она специально стала так, чтобы ветер дул на нее со стороны Рахты, а не наоборот. С одной стороны — впереди не было никаких надежд… Но и побыть возле любимого человека, не коснуться — так хоть взглянуть да голос услышать! Полина всем своим существом тянулась к Рахте. Но — нельзя! — Я тоже тебя люблю, — повторила — в свою очередь в который раз — Полина, — но я не знаю, как мне быть… — Как быть? Дай мне обнять тебя! — Ты не понимаешь! — вздохнула мертвлячка, — Ты даже не представляешь, о чем говоришь! Я теперь не та, что прежде, я ме-ертва-ая! — последнее слово девушка едва ли не прокричала, причем по слогам. — Мне все равно, я люблю и буду любить тебя такую, какая ты есть! — продолжал повторять свое Рахта. — Нет! — крикнула Полина, испугавшись, что любимый сейчас бросится в ее объятия, — Если любишь, стой, где стоишь, и не ходи за мной… Рахта еще долго стоял на берегу речушки и смотрел в ту сторону, куда ушла его любовь… Разумеется, ни Сухмат, ни Нойдак не посмели бы подглядывать за Рахтой в момент свидания с Полиной. Оно и понятно! Но вот для Духа, этого наглого невидимого мальчишки — для него закон не писан. Рахта его все равно не видит и не слышит, а Полина, хоть и слышит, но тоже не видит. Так что можно и поподглядывать, надо лишь помалкивать. Но помолчав у речки, Дух не стерпел и выложил Нойдаку обо всем, что видел и слышал. А Нойдак тут же пересказал Сухмату. — Что я и говорил, чем дальше — тем хуже! — вздыхал Сухмат, — Не к добру все это! — Не к добру, не к добру, — повторил Нойдак, почти передразнивая, — а когда Полина Лихо изрубило — это к добру было? Сами-то, небось, к смерти приготовились? Не по силам ведь чудище оказалось? А теперь вместо спасиба — твердишь — не к добру, не к добру… — От Лиха спасла, а теперь погубить норовит! Погубит она Рахту, ой погубит! — продолжал свое Сухмат. — Ты богатырь, а причитаешь, как баба! — никогда раньше Нойдак не позволил бы себе такого. Может, корешок подействовал? — Что, я баба? — взревел Сухмат и схватил Нойдака за грудки, приподнял, но сразу опомнился и бережно опустил северянина на ноги, — Да ты и прав, не пристало мужчине вздыхать. Будь что будет, а надо какое случится — поможем другу! — Ты поможешь, и я помогу — чем смогу! — отозвался Нойдак. — С каких это пор ты себя «якать» начал? — удивился Сухмат. — Да, мне мозги вправили! — брякнул Нойдак. — Это как? Скажи-покажи! — Если я тебе покажу, ты меня долго бить будешь… — покачал головой Нойдак. — Ну, хоть не больно было? — рассмеялся Сухмат, очевидно вспомнив популярную байку о том, как немого говорить учили. — Средне… — совершенно серьезно ответил северянин. — Видно, и впрямь тот Темята знатный ведун, — заключил Сухмат. Нойдак хотел было возразить, что «вправил» ему вовсе не Темята, но вспомнив предостережения последнего, благоразумно промолчал. Тем вечером беседа у костра явно не клеилась. Сухмат и Нойдак избегали смотреть в глаза Рахте, и, тем более уж — заводить речь о Полине. А Рахту, напротив, ничто другое, кроме Полины, и не интересовало… — Рахта все намекал, что были у вас с ним какие-то похождения интересные в южных странах, — неожиданно нащупал нейтральную тему Нойдак. — Были и похождения, — кивнул Сухмат. — А правда, что есть такое жаркое место на юге, где все от жары ходят голые? — задал следующий вопрос северянин. — Да, есть и такие страны, — самодовольно — «как же я много знаю!» — ответствовал Сухматий, не предчувствовавший подвоха. — А если там все ходят голые, — Нойдак выдержал паузу и ляпнул, — то как же там отличают мужчин от женщин? Сухмат на мгновение обалдел, потом до него дошло и он начал хохотать, к нему присоединился и Рахта, а забавное выражение лица у Нойдака явно показывало, что в этот раз он просто придурялся. Точнее — пошутил! Нечто вроде хихиканья донеслось и из-за ближайших кустов. Всем было ясно, что Полина — рядом. Поняв, что надо помочь друзьям пройти трудный момент, Нойдак задал сразу же следующий вопрос… — А что, действительно интересные там у вас Рахтой дела были? — Интересные… — ответил Сухмат. — Расскажи, ведь вы с Рахтой мне об этом мне никогда не рассказывали! — Что, может и впрямь расскажем? — обратился Сухмат к Рахте. — Действительно, расскажи, ведь и мне интересно, — донеслось из темноты. Полина поняла, что друзья уже догадались об ее присутствии и решила более не таиться. — Я расскажу, — ответил ей Рахта, — но ты выйди на свет, сядь у костра. — А твои друзья не испугаются? — Я не боюсь, — сразу ответил Нойдак, — я много чего боюсь, но тех, кто меня спас от смерти — нет, не боюсь. И еще спасибо скажу! — А я так боюсь щекотки одной, — усмехнулся Сухматий, — да и правду сказал Нойдак, мы теперь твои должники! — Тогда плати долг, рассказывай свои сказки, да ничего не пропускай! — сказала Полина, выходя из темноты и садясь напротив Рахты у самого огня, — Особенно не пропусти, если да вдруг у Рахты темноглазая какая заводилась… — Да что ты! — махнул рукой Сухмат, — это у меня все темноглазые были, а Рахта — он скромный, он и не глядел ни на кого… Протест Сухмата, имевший целью защитить друга перед ревнивой возлюбленной, прозвучал несколько комично и окончательно разрядил атмосферу. — Тогда я начну первым, — сказал Рахта, — было это два года назад, и были мы с Сухматкой в далеких землях… Впрочем, давай, Сухматий, лучше ты рассказывай… /Сказ о греческом подарке./ — Все знают, что бабенки меня любят да жалуют, — начал сказывать свою сказку Сухмат, — и не токмо в Киеве, и не только по всей Руси, но и в Царьграде, и в Хазарии, и турчанки, и сарацинки… Здесь мы позволим себе поверить словам Сухматия. В чем, в чем, а в этом деле он частенько блистал. И неизвестно еще, насколько ошибаться придется будущим ханам да султанам, предков в своих родословных перебиравши… Им ведь и невдомек, что подлинный папаша-то их вот этот молодой киянин. А как узнать? Ну, увидите наследничка лицом пригожего, да в плечах куда пошире сверстников — так сразу и начинайте отсчитывать — сначала возраст мальчугана, потом еще девять месяцев, ну, а уж потом попытайтесь прознать, не бывали ли в том граде проездом богатыри русские, а среди них — Сухмата, или, как его на востоке окликали — Сухмана-пехлевана? Да не среди воинов поспрашивайте, а среди старух-сводниц, уж они-то запомнили наверняка — ведь было же, чего запомнить, это уж точно! Ну, пока мы тут обсуждали эту тему, Сухмат успел перейти к описанию героини своей повести, хотя она, судя по справедливости, и не имела в той сказке большого значения. Тем не менее, был повод поговорить о бабенциях… — Ну, женщина, скажу я вам, под стать киянкам, хоть и не русского рода-племени, — не торопясь, с явным удовольствием, как бы переживая все заново, рассказывал Сухмат, — статью — мечта настоящего мужчины, все торчало и оттопыривалось, — богатырь проводил руками в воздухе, очерчивая плавные линии, — было и за что подержаться, и что… Сухмат явно вошел во вкус, начал углубляться в разные там подробности особого плана, суть которых можно было понять как по замаслившимся глазам рассказчика, так и по раскрасневшемуся и не находящему себе место Нойдаку… — Да хватит тебе, ты к сути переходи! — одернул побратима Рахта, — А то я сам, за место тебя, рассказывать начну! Суть была в том, что нежданно-негаданно сведенный с богатой гречанкой, Сухмат настолько влюбился — а он влюблялся во всех, с кем потом играл в эту восхитительнейшую из игр, настолько постарался, что вызвал совершеннейший восторг и ответную любовь — если только бывает любовь у аристократки, меняющей красавцев-полюбовников почти ежедневно… Короче, они понравились друг другу настолько, что дело не ограничилось одной страстной ночью. Была и вторая, и третья… Пришло время, когда Сухмату уже пора было уезжать, а их взаимная страсть даже и не начинала угасать. Но — такова жизнь, расставания неизбежны. И вот богатая, избалованная гречанка сделала то, что почти никогда до этого не делала. А именно — самым натуральным образом разрыдалась, начала умолять Сухмата не уезжать, а потом, когда поняла, что это не поможет — попросила вернуться, даже слово взяла. Но велика ли цена такому слову? Дело известное! А подарку? Подарок скрепляет, это — точно. Обмен подарками — так и тем более, упадет взор на вещь заветную, дареную — и вспомнится образ нежный… Вот они с Сухматом и решили друг дружке чего такое ценное подарить. Было у Сухмата колечко, да не простое, а с янтарем, что в холодных морях северных к берегу прибивает. Да не прост был тот желтый камень, а был он с начинкою, да не с простой какой — не с жучком-паучком, а с самым что ни на есть настоящим джинном внутри! Как туда тот джинн попал — неведомо никому было. Разве что у него самого расспросить — да для того, чтобы выспросить, надо тот камешек еще разбить. А потом — упустишь джинна, али непослушный какой попадется, или злобный совсем. Так никто джинна и не выпускал, предпочитали хранить — на самый крайний случай, вестимо! Вот так Сухмат колечко и подарил, да откуда взял — а был то трофей персидский — рассказал. Достала гречанка стекло зажигательное, да начала джинна того рассматривать — как он там в камне кувыркается, рожи строит да сказать чего-то такое пытается — обещает, небось, с три короба… Понравился бабенке подарок, решила отдариться равнозначно, повела Сухмата в сокровищницу свою, не побоялась, поняла уже, что не из тех богатырь ее, кто продать может… Да, не сказал я, была та гречанка не простою богачкою, а колдуньей-ведуньей, да не простой, а наследственной, и роду ее ведуньему уж не одна тысяча лет была. Говаривали, что пра-прабабка ее что такое эдакое самому Лександру-завоевателю предсказала… Но дела колдовские новую знакомицу Сухматову мало интересовали, больше — мужи статные, а поскольку гречанка на редкость хороша собою была — то и волшба ей была пока что без надобности… Показала гречанка кубок волшебный, что вино простое в трехлетнее превращает, да еще с разными другими штуками волшебными… Воздержался Сухмат от такого подарка — еще князь заревнует к кубку, лучше чего другое… То — история отдельная про кубок княжеский! Предложила красотка другое — ковер-самолет настоящий. Правда, давненько на нем никто не летал, но и так видно было, что доподлинный! И во второй раз не принял подарка Сухмат, хорошо он помнил тот случай недавний, когда уселись они с Рахтою на ковер самолет вот такой же — обветшалый малек, слова нужные сказали, да только коврик взлетел, как «пр-р-т!» и прорвался посередине. Попадали богатыри на землю, бока порасшибли, да зареклись впредь на ковриках восточных, на тщедушных персов сотканных, летать пробовать! Ведь коня какого богатырю подбирают? Богатырского! Стало быть, и коврик богатырю только богатырский сгодится, а таковые пока не попадались! Тогда третий подарок предложила гречанка — шкурку овечью, да не простую, а золотую. Рассказала, что приносит та шкурка богатство великое. Да ей она и не нужна — пришла та шкура к ней, когда богата уж была, известное дело — деньги к деньгам… Может, Сухмату, по воле богов, чего даст, в делах каких счастья подкинет? Пожал богатырь плечами, отказываться не стал — не с чего было… Накинул Сухмат ту шкуру златую на плечи, да и распрощался с гречанкою своею. Другие богатыри только посмеялись, вот, мол, нашел, что на память из Царьграда забрать. Но неведомо им было, что не так все это просто, с шкурой с этой! Пока на земле грецкой они пребывали — ну, и ничего и не случалось, а вот как отплыли к родным берегам, так и началось… Да, не знали богатыри, не ведали тогда, да, впрочем, и потом так и не узнали, какие страсти разыгрались тогда среди магов греческих и иных земель… Бывает, дерутся за реликвию столетиями, тысячелетиями, и она, эта реликвия — все это время у всех на устах. Чаши там разные граалистые, да зубы сакьямунистые… А бывает — вроде и знатная реликвия, и могуществом от нее веет немалым, но лежит она себе спокойненько одну тысячу лет за другой, да и забывают о ней, как будто бы ее никогда и не было! Особенно в тех случаях, когда от такой реликвии никакого толка себе не получишь, всей стране — это еще может быть. Войско чужеземное ей не побьешь, злата не накачаешь, красоток не привадишь! Так и забываешь о великом волшебстве, даже силе божественной, если лежит она, никому не нужная… — Что же за шкура эта такая? — спросил Нойдак, — Какого такого зверя волшебного? — Не зверя, а овна заветного, златого, а на ней, на шкуре этой, письмена древними богами, что нашим богам дедами приходились, написаны… Письмена те счастье и богатство приносят, да не одному ее обладателю, а всей земле, где шкура та хранится, — объяснил Сухмат. — Письмена? — Нойдак живо заинтересовался, — А на каком языке, какой грамоты? Латинской? Греческой? Али рунической? — Хоть Нойдак читать-писать так и не научился, уж чего-чего, а названий от Черного Прынца он понахватался! — Руны там, верно, потому как и называли эту шкурку Златым Руном, — подсказал Рахта. — Истории той больше двух тысяч лет уже, — настроился на новую сказку Сухмат, — собрались как-то богатыри земли греческой… Трудно, конечно, поверить, что среди греков богатыри водятся, хлипкие они сейчас, это верно… — Ничего, ты, кажись, им породу подправил, — усмехнулся Рахта. — Но те богатыри греческие древние были родом своим русы, и только еще в землю грецкую пришли, и породы еще не спортили, — как бы оправдываясь за «греческих богатырей», пояснил Сухмат. — А я так слышал, что «богатырями не рождаются», — встрял Нойдак. — Это не в том смысле, в котором… — Сухмат сбился, — Это говорят, когда хотят сказать, что воином, ну, воякой таким опытным, умелым не рождаются, это все научиться надо… А в смысле силы — тут и дело врожденное зело важно! — Да, я слышал немало сказов про то, как в детстве богатыри уже сильными бывали. Черный Прынц сказывал историю про одного богатыря заморского, так он в детстве… — Что тебе богатыри заморские, вот Рахта рядом сидит! — насмешливо перебил ведуна Сухматий. — А что Рахта? — А тебе что, ни разу не рассказывали, как Рахту дитем в печку саживали? — Нет, этой сказки я не слышал, — удивился Нойдак. — То не сказка — ложь да кривда, то святая правда! — Слушай, братишка, — перебил в свою очередь Сухмата Рахта, — зачем это все всем рассказывать? — Мне тоже интересно, — сказала Полинушка, — расскажи, что за история с тобой такая дитем была! — Не, я не хочу рассказывать, — помотал головой богатырь, — а Сухмат возьмется — так приврет! — Я никогда не вру! И не выдумываю! — рассердился Сухмат, потом хитро усмехнулся, — Разве что приукрашиваю… — Ну и приукрась! — разрешила Полина. — Пока дите малое, оно дите еще, даже и без имени настоящего, — начал рассказ Сухмат, — а потом, когда дите подрастает, пора ему имя получить, да человеком стать приходит. Вот и пришла такая пора для маленького мальчонки, которого сейчас все Рахтой зовут. Годами-то он мал был, но на голову выше своих сверстников, а руки да ноги — ну, как у взрослого, если не толще… Так, по крайней мере, сказывали! — Это кто ж тебе такое сказывал? — ехидно осведомился Рахта. — Знающие люди! — парировал Сухмат и продолжил, — У разных племен посвящение по разному проходит, вот Илья-богатырь, к примеру сказывал… — Ты про Рахту давай, — напомнила Полина. — В том роду-племени, откель Рахта к нам появился-заявился, обычай был не прост, испытание — немалое… Бывало, и не возвращались дети обратно. Что же — судьба! — Как не возвращались? — удивился Нойдак, — У моего племени, кто испытания кровавого не выдерживал, от боли кричал, того еще на год ребенком считали, а следующей весной — повторяли. И не бывало, чтобы второй раз кто опозорился! — Боль вытерпеть, не закричать — дело не хитрое, — сказал Рахта, — разве ж это испытание? — Да ты продолжай, продолжай… — Так вот, пришел маленькому Рахте срок, — начал сказывать Сухмат, — говорят ему отец с матерью: — Иди в лес густой, по тропинке, прямо и прямо, потом увидишь дуб большой, одинокий, а от него тропинку влево идущую, слабую, не протоптанную… Иди по ней вперед, пока не увидишь избушку престранную. Чего не увидишь, ничего не бойся! А в избушке той поклонись старой женщине. Спросит баушка, зачем пришел. Ответь — за именем! А потом делай все, что тебе старая женщина велит, во всем слушайся! Пошел маленький Рахта в лес, идет, идет, вот и места незнакомые начались, сплошная чаща, да и тропинка все уже и уже… А вот и полянка. Вот и дуб посередине. А у дуба того столетнего дорожка раздваивается, направо — тропинка как тропинка, а налево, куда идти наказали — слабенькая совсем, почти и не протоптанная. Пошел мальчик налево, идет себе и идет, тихо в лесу, даже птицы петь перестали. Вдруг навстречу Рахте старичок-лесовичок. — Куды, мальчик, идешь? — спрашивает. — В избушку — к старушке, — отвечает Рахта. — Ой, не ходи в избушку, — говорит ему лесовичок, — то не простая старушка, то — Баба-Яга, съест она тебя! — Мне отец с матерью наказывали ничего не бояться, — отвечает Рахта, — и я им послушен. Никто меня не съест, а то родители бы меня и не послали… — Глупый мальчик! — говорит старичок, — Не знают твои отец с матерью, что может Баба-Яга тебя съесть, а может и отпустить, имя давши! Будь ты тощеньким-щупленьким да худеньким-бледненьким, не стала бы есть тебя Баба-Яга, а ты мясистенький такой, аппетитный, съест она тебя, точно съест! — А вот и не съест! — рассердился мальчик-Рахта, — И пугать меня нечего! Я иду взрослым становиться, прочь с моей дороги! — Ну, иди, иди, глупый мальчик, еще припомнишь мои слова! — проворчал вслед маленькому Рахте старичок-лесовичок. Пошел Рахта дальше, идет себе, идет, посвистывает, не боится ничего… Видит, лежит у самой тропинки мертвая голова волчья. И говорит та черепушка голосом человечьим… — А вот этого не было! — перебил побратима Рахта. — Ладно, это я и впрямь придумал, — согласился Сухмат и продолжил… Видит мальчик — впереди избушка, а вокруг забор-частокол, да на каждом колу — череп человеческий. Дунет ветерок — черепа стучат! Не испугался мальчик-Рахта, идет прямо в избу. А там его старуха поджидает. Смотрит Рахта — а это и впрямь Баба-Яга Костяная Нога! Страшная-престрашная, зубы изо рта наружу торчат, нос крючком, волосы — торчком! — Зачем явился — не запылился? — спрашивает малыша Баба-Яга. — За именем пришел! — отвечает ей Рахта. — Имя дать — дело не простое, — говорит ему бабка, а сама зубы свои скалит, — сначала ты испытание должен пройтить! — Испытывай! — говорит мальчик-Рахта. — Садись, мальчик на лопату, буду тебя в печь саживать! — Не хочу в печь, ты меня там изжаришь и съешь потом! — отвечает Рахта. — Тебе что мать с отцом родные наказывали? — Слушаться… — Так и слушайся! — говорит Баба-Яга строго, скидывай рубаху да садись на лопату. Послушался мальчик-Рахта, снял рубаху, а бабка как его голеньким увидала, какие у него руки да ноги мясистые, у ней аж и слюнки потекли. А наш-то, маленький дурачок, этого не заметил, сел на лопатку, его старуха в печь и запихала. И то, пролез еле-еле. Сразу заслонку закрыла, да принялась дровишек подкладывать… — Как, не холодно тебе там, мальчик? — спрашивает, — А то я еще дровишек подложу! — Эй, бабка, да здесь уж совсем горячо! — Ничего, ничего, терпи, дитятко, хотел имя получить — так и поджариться вытерпи! Терпел Рахта, терпел, да уж и невмоготу стало. Куда там баня какая! И кричит он снова… — Эй, Баба-Яга, выпусти меня, а то я изжарюсь здесь! — А изжаришься, буде такова твоя судьба, — смеется старуха, — съем я тебя, мясом налакомлюсь, на травке покатаюся-поваляюся! — Ну-ка, выпусти меня сейчас же! — говорит Рахта, — А не то вылезу сам, хуже будет! — Ну, вылазь, коли смогешь! — совсем уж рассмеялась Баба-Яга. Рахта был мальчик послушный, разрешили вылезти, если сможет — он и решил смочь! Ножками да ручками в раскаленную печь уперся, да как потянулся изо всей своей детской мочи — пошла печь трещинами… Как ударил ногой раз, другой — повыбивал кирпичи! — Эй, ты чего мне избушку-то рушишь? — испугалась Баба-Яга, — Я ж пошутила, я тебя и так выпущу… Да зря кричала, Рахта ее уже и не слушал. Уперся лобиком, да станом потянулся — и рассыпалась печь, а сам малыш из-под обломков выбрался, грязный весь, обожженный, в крови и ушибах, злой-презлой! Схватил разъяренный Рахта бабку и ну ее мутузить. Уж на что сильна была Баба-Яга, да где ей с маленьким богатырем было справиться. Хотела слова заветные сказать, да в челюсть получила, рот набок и съехал… Бил ее мальчик-Рахта, бил, да призадумался — что ему еще сделать. Видит — ступа стоит, в которой та Баба-Яга по небу летала. Взял Рахта ступу да одел старухе на голову, и сверху постучал, да так, что вся Баба-Яга в ней и оказалась. А потом выбросил ступу вместе с бабкой из дверей, да ногой поддал. А ступа-то была не простая, а волшебная. Как взлетела она от пинка маленького богатыря нашего, так и прочь полетела — все выше и выше, все дальше и дальше. Только за верхушки деревьев и задевает — бум, бум! А Баба-Яга визжит в ней, да ничего сделать не может — только ногами, из ступы высунутыми, сучит — и все тут… И куда она потом улетела — никто не знает, больше ту Бабу-Ягу в тех краях и не видывали! — Ну, ты насочинял! — засмеялся Рахта. — Да нет, я, может, и не всю правду сказал, — хитро прищурился Сухмат. — А какие еще подвиги Рахта тогда понаделал? — заинтересовался Нойдак, слушавший сказ с открытым ртом. — Разное говорят, сам-то Рахта мне не рассказывал, а вот знающие люди говорят… — Что говорят? — Да разное толкуют. Говорят, так тогда малыш разъярился, что аж от ярости да теплой печки и мужчиной стал сразу же. А потом, со всей злости… — Что? — А откуда, как ты разумеешь, Василисы Прекрасные потом берутся? — Что? — взревел Рахта и набросился с кулаками на Сухмата. Завязалась потасовка, в которой наш сказочник лишь отбивался, не переставая смеяться. В конце концов развеселился и Рахта, бросил мутузить побратима, но, тем не менее, заявил, что все это наветы и ничего подобного тогда с ним, вернее, с Бабой-Ягой не было! — А чем же все-таки дело кончилось? — спросила Полина, — Как же ты имя получил, я так и не услышала… — Как вернулся я к родителям, — решил сам все рассказать Рахта, — ругали они меня сильно, узнав, что имени я так и не получил. А потом, когда узнали, что я и Бабу-Ягу прогнал… Словом, собралась вся деревня, все были на меня злы — ведь только Баба-Яга всем детям имена и давала. А кто теперь им имя давать будет? Я им и отвечаю — воспитайте, мол, Бабу-Ягу в своей деревне! Но не простили меня, сказали, чтобы я вон шел, и без имени даже… — Так и выгнали, без имени, да без порток? — Портки детям не положены, а раз имени нет — значит, дитем и остался! — Ну и как, потом, добыл себе имя да порты? — Добыл! — усмехнулся в усы Рахта, — Но это уже другой сказ! — А про шкуру, про шкуру, золотыми рунами вышитую, забыли! — напомнил Нойдак, — Мне сейчас мой Дух во все ухи наорал… — Спать пора! — заявил Рахта, — Про шкурку — в следующий раз! — Только не забудь! — попросил Нойдак. — Не забуду, — махнул рукой Рахта и… забыл! |
||
|