"Сатанстое [Чертов палец]" - читать интересную книгу автора (Купер Джеймс Фенимор)

ГЛАВА XIV

Бельстрод, казалось, был очень рад меня видеть, я отвечал ему тем же, и спустя несколько минут мы снова стали с ним добрыми приятелями, как в Нью-Йорке. Вскоре пришла Мэри Уаллас, и мы все прошли в столовую, куда явился и Дирк, немного запоздавший на этот раз.

Сначала разговаривали главным образом Герман Мордаунт и Бельстрод. Мэри Уаллас вообще была молчалива, Аннеке же стала как-то особенно задумчива и рассеянна, и только когда Бельстрод обратился непосредственно ко мне, задумчивость ее рассеялась и она внимательно стала прислушиваться к нашему разговору.

— Ну, мистер Литльпэдж, — сказал майор, — полагаю, что этот ваш приезд в Альбани связан с намерением присоединиться к нам в предстоящую кампанию. Как слышно, очень много молодежи из колоний намеревается двинуться с нами на Квебек.

— Мы собирались двинуться несколько дальше с Дирком Фоллоком, — сказал я, — тем более что мы не имеем представлениям о том, что королевские войска пойдут в этом направлении. Но мы намерены оба просить о прикомандировании нас к одному из полков в качестве волонтеров и дойти с ним по крайней мере до Тикондероги, потому что нам невыносимо знать, что этот важный пост занят французами!

— Такие речи приятно слышать, — промолвил Бельстрод, — я надеюсь, что, когда наступит момент вашего прикомандирования, вы вспомните обо мне. Наше офицерское общество примет вас с особым удовольствием в свою среду, где я со времени ухода подполковника являюсь председателем.

Я поблагодарил его за себя и за Дирка, и разговор перешел на другую тему.

— Я сейчас встретил Гарриса, — продолжал Бельстрод, — и он рассказал мне весьма пикантную историю об одном ужине, в котором он участвовал. Ужин этот весь был похищен компанией молодых альбанийских мародеров у кого-то и принесен к нам в казармы. Эту скверную штуку они сыграли с другой компанией молодежи, и хотя говорят, что голландцы на такие вещи не сердятся, тем не менее, я полагаю, что пострадавшим было не особенно приятно лишиться своего ужина. Но самое забавное то, что эти пострадавшие, недолго думая, утешились тем, что точно таким же образом стащили ужин мэра, сделав набег на его кухню и опорожнив все кастрюли и сковороды, так что у бедного мэра не осталось ни одной картофелины.

Я почувствовал, что кровь прилила мне в голову; мне казалось, что все глаза обращены на меня, и вздохнул с облегчением, когда услышал ответ Германа Мордаунта:

— Как водится, история обросла домыслами, переходя из уст в уста. Но в том, что вы говорите, есть доля правды. Мы как раз ужинали вчера у мэра — на столе был не один картофель, а прекраснейшие блюда и закуски.

— Как? И ваши барышни были у мэра?

— Да, и даже мистер Литльпэдж ужинал вместе с нами и также может засвидетельствовать, что нам подали превосходный ужин.

— Однако, судя по выражению лиц, я вижу, что от меня что-то скрывают, и я желал бы быть посвященным в секрет.

В ответ на это Герман Мордаунт рассказал ему все как было, со всеми подробностями, несмотря на то, что Аннеке несколько раз пыталась остановить его.

— Нет, право, этот Тен-Эйк не имеет себе равного! — воскликнул Бельстрод. — Это совершенно непостижимый человек. Я не знаю человека более смелого, любезного, услужливого и устойчивого в своих взглядах, а вместе с тем это какой-то ребенок по своим вкусам и склонностям.

— Да, вы, пожалуй, правы. Но это объясняется тем, что Гурт Тен-Эйк не получил воспитания в Оксфорде, а имеет лишь домашнее воспитание и потому еще долго останется во многих отношениях ребенком.

Меня удивило столь определенное высказанное Аннеке мнение: она обыкновенно воздерживалась от резких суждений; но затем я понял, что она старалась этим умерить то влияние, какое Гурт с каждым днем все больше приобретал над Мэри Уаллас. Герман Мордаунт твердо держался той же системы, и вскоре я убедился, что бедный Гурт не имел здесь других сторонников, кроме мисс Мэри и меня. После завтрака я пошел проводить Бельстрода до его казарм, тогда как Дирк остался еще беседовать с барышнями.

— Это действительно прелестная девушка, мисс Аннеке, — сказал Бельстрод, когда мы вышли с ним на улицу, — я положительно горжусь моим родством с нею — и надеюсь со временем вступить с ней в еще более близкое родство! — хвастливо добавил он.

Я невольно вздрогнул и взглянул ему прямо в лицо. Бельстрод самонадеянно улыбался, но был при этом совершенно спокоен и с легкостью светского человека продолжал:

— Я вижу, что моя откровенность вас удивляет, но я не вижу причины скрывать, что намерен просить руки этой девушки; мне, напротив, кажется, что порядочному человеку даже подобает громко заявить о своем намерении в подобном случае.

— Заявить? Да, конечно, самой девушке или ее семье, но не всем и каждому.

— Я, пожалуй, готов с вами согласиться в обычных случаях, но когда речь идет о мисс Аннеке Мордаунт, то человеколюбие требует не допускать, чтобы бедные молодые люди питали несбыточные надежды и тратили даром свои сердечные чувства. Ваши отношения к семье Мордаунт мне хорошо известны, но другие молодые люди легко могут проникнуть в эту семью с более корыстными намерениями. Не правда ли?

— Что же вы хотите этим сказать, мистер Бельстрод? Что мисс Мордаунт — ваша невеста?

— О нет! Она еще не дала мне своего согласия, но, с согласия моего отца, я просил ее руки у Германа Мордаунта, и это дело на мази. Приведет ли оно к желанным для меня результатам, об этом вы лучше в состоянии судить, чем я, потому что в качестве беспристрастного зрителя вернее можете оценить чувства мисс Аннеке ко мне, чем я сам.

— Вы забываете, что до сегодняшнего утра я целых шесть месяцев не видел ни вас, ни мисс Мордаунт. Неужели же вы все это время ждали ответа?

— Так как я считаю вас другом семьи, Корни, то не вижу причин скрывать от вас, в каком положении находится дело. Когда мы впервые встретились с вами, я уже объявил о своих намерениях и получил обычный в таких случаях ответ, что Аннеке еще очень молода, что она не думает о браке, что в Англии у меня еще живы родители, с которыми мне следует посоветоваться, что им тоже нужно время подумать и тому подобное, что обыкновенно говорится для начала. Все это я выслушал терпеливо, со всем решительно согласился и в заключение объявил, что намерен написать об этом отцу и повторить свою просьбу, заручившись его согласием.

— Ну, и это согласие пришло к вам с очередным почтовым судном? — спросил я, не допуская мысли, что можно колебаться принять в свою семью такую прелестную девушку, как Аннеке Мордаунт.

— Не могу сказать, что именно со следующим пакетботом, как вы предполагаете, но с одним из ближайших почтовых судов я действительно получил ответ от сэра Гарри, моего отца. Он слишком благовоспитанный человек, чтобы не ответить на письмо даже и в тех случаях, когда я его несколько настойчиво и преждевременно прошу о высылке мне денег. Я получил ответ отца, но, признаюсь откровенно, это не было ожидаемое согласие. Атлантический океан так ужасно велик, что для того, чтобы обсудить подобный вопрос и сговориться, требуется весьма много времени.

— Обсудить? Да что же тут обсуждать? Что может быть легче, как уверить сэра Гарри, что лучшего выбора вы не могли сделать, если только вам не откажут.

— Откажут мне? Вы очень наивны, милый Корни. Впрочем, это мы увидим, когда вернемся из Квебека.

— Но что же вам ответил сэр Гарри?

— Вы полагаете, что убедить сэра Гарри легко? Сильно ошибаетесь. И это объясняется тем, что вы никогда не бывали у нас в Англии и не знаете, какого там вообще держатся взгляда на колонии, иначе вы бы поняли, что это значит. Вы все, конечно, верноподданные короля, об этом я не спорю, но все же Альбани — не Бэс, и Нью-Йорк — не Вестминстер!

— Значит, сэр Гарри не поддался вашим убеждениям и доказательствам?

— Сначала он оказал дьявольское сопротивление, и потребовалось целых три письма, из которых последнее было весьма энергичное, чтобы уломать его.

Наконец мне удалось получить его согласие, и я вручил его мистеру Мордаунту. Конечно, на моей стороне та выгода, что сэр Гарри страдает подагрой и астмой и не владеет ни малейшим клочочком земли, которая не была бы уже отписана мне по наследству от деда, так что даже в случае его несогласия это был бы просто вопрос времени.

— И все эти подробности были сообщены и отцу, и дочери? — спросил я.

— Нет, за кого вы меня принимаете? Я не столь глуп. Вы, провинциалы, во многих вопросах удивительно щепетильны, и к вам не знаешь как подойти. Я думаю, что Аннеке не согласилась бы стать женой даже самого герцога Норфолка, если бы узнала, что его семья высказала хоть малейшее нежелание принять ее в свой круг.

— И вы не находите, что она была бы совершенно права в этом?

— Не думаю. Ведь она выходила бы только за самого герцога, а не за всех его тетушек, дядюшек, кузин, братьев и сестер. Впрочем, мы еще не дошли до этого, я не получил еще формального согласия, но Аннеке знает, что согласие сэра Гарри получено, и это уже большой шаг вперед. Теперь я знаю, что главнейшим возражением с ее стороны будет ее нежелание расстаться с отцом, который вдов и одинок и для которого разлука с ней будет тяжела. Кроме того, вероятно, и расстаться со своей страной ей будет трудно. Вы, американцы, такие домоседы и думаете, что только у вас хорошо.

— Мне кажется, что последний упрек нами не заслужен, — возразил я, — напротив, здесь вообще принято думать, что в Англии все лучше, чем у нас в колониях. Еще если говорить о Гурте Тен-Эйке или Дирке Фоллоке, то за них я, пожалуй, не поручусь, но я и все мы, у кого отцы и деды англичане, мы всей душой преданы Англии.

— Да, пожалуй, вы правы, Корни, — сказал Бельстрод. — Колонии лояльны, хотя голландцы здесь на нас все-таки косятся, этого я не мог не заметить: быть может, это следует приписать остаткам недовольства нашим завоеванием этих провинций.

— Да ведь завоевания не было; это был просто обмен. Голландцы уступили Англии эти колонии взамен других владений, но мне кажется естественным, что потомки голландцев предпочитают голландцев англичанам.

— Да, но им не следовало бы забывать, что мы явились сюда для того, чтобы помешать французам завоевать их.

— Но на это они вам скажут, что французы не тронули бы их, если бы англичане не поссорились с французами. А теперь я должен проститься с вами: меня ждут еще кое-какие дела.

Мы пожали друг другу руки и расстались.

У меня действительно было немало дела в этот день: прибыл Джеп с нашим обозом, и мне опять пришлось пойти к тому самому скупщику, с которым меня познакомил Гурт. Последний отправился вместе со мной, и при его содействии мне удалось прекрасно распродать все, что мне было поручено продать, и даже сопровождавших обоз негров, за исключением, конечно, Джепа, который остался при мне для личных услуг. Остальные же были приобретены для армии в качестве обозной, лазаретной и офицерской прислуги, чем они остались чрезвычайно довольны.

Я же впервые почувствовал в своем кармане столь громадную сумму, как восемьсот девяносто восемь долларов.

Было уже поздно, когда все эти дела были окончены, и Гурт предложил мне сесть в его сани и прокатиться по реке. Из беседы с моим новым другом я вскоре узнал, что у него нет уже родителей, что они оставили ему хорошее состояние и что он живет широко и весело. Здесь, в Альбани, главной роскошью богатых людей являлись кровные рысистые лошади, щегольская упряжка и обильный стол, в Нью-Йорке же роскошь выражалась серебром, хрусталем и ценной посудой, дорогим столовым бельем и иногда ценными картинами старых мастеров.

Катаясь, мы заехали к Гурту. Его холостое хозяйство в образцовом порядке содержала старушка домоправительница; старинный дом, унаследованный им еще от деда, был во всех отношениях полной чашей.

Я высказал мнение, что таким домом и таким идеальным порядком могла бы не побрезговать и мисс Уаллас.

— Согласись она стать моей женой, я построил бы для нее новый дом, настоящий дворец! Этому дому более ста лет, и хотя по тому времени он был великолепен, но теперь он не достоин ее! Счастливый вы смертный, Корни, вы сегодня завтракали у Мордаунтов! Вы, как вижу, в самых дружеских отношениях с этой семьей!

— Да, я имел счастье оказать однажды маленькую услугу мисс Аннеке, и с тех пор вся семья помнит об этом.

— И, насколько я мог заметить, особенно хорошей памятью в этом отношении может похвастать мисс Аннеке! Мисс Уаллас рассказала мне всю эту историю. Ах, хоть бы мне привел Бог оказать подобную же услугу мисс Уаллас, чтобы доказать ей, что и Гурт Тен-Эйк не трус, что и у него есть сердце! Но пока не предвидится подобного случая, я хотел попросить вас, Корни, об одной услуге!..

— Все, что в моих силах, я сделаю с величайшей готовностью! — сказал я.

— Надо вам сказать, что на целых двадцать миль в округе вы ни у кого не найдете таких коней, как мои!

— Так вы желали бы их продать мисс Мэри Уаллас?

— Да, пожалуй, и с упряжью, и с санями, и с домом, и с фермами, и со складами на реке, и с вашим покорным слугой в придачу, если бы только она захотела. Но так как она пока еще не высказалась на этот счет, то я хотел бы только прокатить ее на моих рысаках, в моих санях, вместе с мисс Аннеке.

— Я думаю, что это возможно будет устроить: барышни обыкновенно любят такие прогулки.

— Вы посмотрите только, Корни, что это за кони! Ведь они доносили меня за час двадцать минут отсюда до Шенектади; это шестнадцать миль по линии птичьего полета и чуть не шестьдесят по проезжей дороге. А какие красавцы! Я назвал их Джек и Моиз и готов дать что угодно, чтобы прокатиться на них с мисс Мэри.

Я обещал Гурту сделать все от меня зависящее, чтобы уговорить барышень согласиться на такую прогулку. Чтобы убедить меня в достоинствах коней, саней и возницы, Гурт приказал подать сани и предложил мне прокатиться за город. Сани его, окрашенные в небесно-голубой цвет, излюбленный цвет голландцев, были покрыты мехами черно-бурых лисиц, с такой же полостью необычайной красоты, окаймленной алым сукном. Вороные кони его были увешаны бубенцами и колокольцами в таком множестве, что получился целый концерт.

Промчавшись по главной улице города, мы понеслись вдоль западного берега Гудзона к северу от Альбани по гладкой снежной равнине, излюбленной дороге для вечерних катаний всего избранного общества. По пути заезжали к госпоже Скайлер, почтенной вдовствующей аристократке, стоявшей во главе местного общества и пользовавшейся громадным влиянием в городе. Гурт предложил заехать к ней и представить ей меня, тем более что знатные приезжие никогда не упускали случая представиться этой даме, а я еще не успел исполнить этой приятной обязанности.

— Ну и счастье же нам! — воскликнул Гурт, когда мы въехали в ворота дома госпожи Скайлер. — Смотрите, ведь это сани Германа Мордаунта. Вероятно, барышни здесь!

Действительно, Аннеке и Мэри Уаллас обедали у почтенной дамы и теперь собирались уезжать. Я много слышал еще дома о госпоже Скайлер, и потому в первый момент все мое внимание сосредоточилось на ней.

Это была чрезвычайно тучная особа, едва умещавшаяся в большом кресле и с трудом поднимавшаяся с него; но у нее были прекрасные, умные и добрые глаза и приятная ласковая улыбка. Когда Гурт назвал ей мою фамилию, она многозначительно переглянулась с барышнями, и я заметил, что Аннеке покраснела и как будто несколько сконфузилась, на лице же Мэри Уаллас, как всегда при виде Гурта Тен-Эйка, отразилась робкая радость.

— Имя вашей матери мне хорошо знакомо, мистер Литльпэдж, — приветливо обратилась ко мне хозяйка, — мы с ней знавали друг друга в молодости. Добро пожаловать, молодой человек, как ради нее, так и ради вас самих, тем более что вы оказали такую громадную услугу моей юной приятельнице мисс Мордаунт.

«Значит, Аннеке рассказала ей об этом, и в лестных для меня словах», — подумал я, и сердце мое радостно забилось при этой мысли. Гурт был, по-видимому, в большом фаворе у этой почтенной и уважаемой дамы, относясь к нему как к балованному ребенку, которого нельзя не любить, несмотря на все его шалости и проделки.

— Ваша чудная вороная пара все еще у вас, Гурт? — спросила хозяйка с любезностью светской женщины, умеющей всегда сказать каждому то, что ему особенно приятно и интересно.

— Еще бы! Лучших нельзя найти во всей округе, и хотя господа военные уверяют, что хороши только кровные лошади, то есть, по их мнению, английские, а мои чистокровные голландцы, но Скайлеры и Тен-Эйк никогда не согласятся, что голландская порода не кровная, — и раз уж зашла речь об этом, то я желал бы попросить этих барышень позволить мне сегодня отвезти их домой на моих лошадях. Ваш экипаж может ехать за нами, и так как ваши лошади, мадемуазель, английские, то можно будет устроить испытание. Ваши будут везти порожние сани, а мои — четверых седоков, и я готов прозакладывать что угодно, что мои обойдут их и придут первыми!

Однако Аннеке не сочла возможным согласиться на это испытание. Репутация Гурта была не такова, чтобы двум барышням было прилично показаться вечером в его санях, в которых нередко появлялись дамы совершенно другого сорта. Она мягко отклонила его предложение, но он так горячо настаивал на своем желании их прокатить, и я, со своей стороны, всячески старался уговорить обеих барышень доставить ему это удовольствие, что наконец было решено переговорить с мистером Мордаунтом и заручиться его разрешением для подобной прогулки как-нибудь на будущей неделе.