"Сатанстое [Чертов палец]" - читать интересную книгу автора (Купер Джеймс Фенимор)

ГЛАВА XIX

Наше посещение гадалки произвело глубокое и сильное впечатление на Гурта и даже заметно повлияло на его поведение. Про себя я не скажу, чтобы оно оставило меня совершенно равнодушным, но, во всяком случае, не отразилось на мне так сильно, как на нем. Старик Ворден не мог вспоминать об этом визите иначе как с негодованием, называя все эти предсказания глупой мистификацией, перечнем уличных сплетен и глупых шуток.

Язон, конечно, был в восхищении от предсказаний гадалки. Дирк отнесся к ним настолько серьезно, что заговорил уже в свои двадцать лет, что умрет холостым, и никакие мои шутки и утешения не могли заставить его изменить его решение. Гурт, как всегда, не считал нужным скрывать что бы то ни было, касающееся его, и потому однажды сам заговорил об этом визите к гадалке за завтраком в доме Германа Мордаунта в присутствии майора Бельстрода.

— А в Англии у вас тоже есть колдуны, гадалки и предсказатели или ворожеи? — спросил Гурт Бельстрода.

— Чего только нет у нас в старой Англии! Много у нас всего, и глупого, и хорошего! Я даже сам знаю в Лондоне двух ворожей, которые в последнее время, когда наш двор так огерманился, вошли в большую моду!

— Говорят, что и в Новой Англии были колдуны и ворожеи, но теперь многие совсем не верят в них.

— Судя по тому, как вы это говорите, я думал, что вы сами уже успели посетить тетушку Доротею, пользующуюся доверием у альбанийцев. Некоторые из наших офицеров также побывали у нее!

— Да, мистер Бельстрод, — сказал Гурт совершенно серьезно, — я действительно недавно был в первый раз в моей жизни у старой тетушки Доротеи. Корни Литльпэдж был со мной, и я должен сознаться, что был поражен ее проницательностью и решил во что бы то ни стало последовать ее советам и указаниям.

Мэри Уаллас подняла глаза от работы и устремила свой серьезный, немного печальный взгляд на Гурта. В этом взгляде читалось не одно женское любопытство, а скорее сердечное участие, но она ничего не сказала и предоставила другим продолжать разговор.

— В таком случае вы нам все расскажете, Тен-Эйк! — воскликнул майор. — Ничто не может быть так интересно, как все эти рассказы о колдунах и гадалках!

— Извините, мистер Бельстрод, но так как это было дело интимного характера, то я ничего не могу рассказать вам о нем! Вот Корни Литльпэдж подтвердит, что эта женщина сказала мне поразительно верно. Во всяком случае, я в ближайшем будущем отправлюсь с Литльпэджем и Фоллоком в леса, и так как войска еще не скоро вступят в дело, то мы успеем соединиться с вами под Тикондерогою, если только вам удастся добраться туда!

— Уж лучше скажите в Монреале, потому что я твердо рассчитываю, что наш новый главнокомандующий не даст нам засохнуть на корню!

Во все это время Мэри Уаллас оставалась задумчивой и серьезной, даже тогда, когда все остальные шутили и смеялись.

— Если так, то мы с вами будем соседями, — сказал мистер Мордаунт, — так как земли Дирка и Корни расположены рядом с моим поместьем, которым я владею уже более десяти лет и куда я намерен теперь отправиться, как только позволит погода, с дочерью и с мисс Уаллас! Я уверен, что нам не грозит никакой опасности, и наши войска смогут защитить нас от французов и от индейцев!

Надо ли говорить, что при этих словах Гурт и я испытали громадную радость, но на Бельстрода сообщение о том, что наши владения оказывались смежными с поместьем Мордаунта, произвело не совсем приятное впечатление. Из его же расспросов я узнал, что именно из-за этого своего поместья Герман Мордаунт и приехал в Альбани, так как теперь, ввиду близости к театру войны, этому поместью могла грозить известная опасность и некоторые из фермеров и поселенцев, арендовавших и обрабатывавших его землю, бросили все и бежали в другую часть колонии. Если их примеру вздумают последовать и остальные, то земля будет пустовать, и все долголетние труды по ее обработке пропадут даром. Воспрепятствовать этому повальному бегству поселенцев и было задачей Германа Мордаунта в данном случае.

Переехав на эту зиму в Альбани, мистер Мордаунт желал быть ближе к театру военных действий и внушить доверие арендаторам Равенснеста (Воронье Гнездо) (так называлось его поместье), следя за движением войск. Если же у него и была при этом какая-нибудь политическая миссия, то она держалась им в строжайшем секрете, и никто ничего не знал о ней.

Впоследствии мне стало известно, что Бельстрод еще раньше нас узнал от Германа Мордаунта про намерение поселиться этим летом в Равенснесте с дочерью и мисс Уаллас, которая, будучи сиротой, находилась под его опекой. Зная это, Бельстрод устроился так, чтобы получить командование тем отрядом, который должен был быть расположен ближе всех к Равенснесту, в расчете иметь возможность время от времени наезжать к Мордаунтам и в то же время быть как бы их защитником и охранником.

Бельстрод купил лошадь и пригласил желающих взглянуть на нее. Гурт, Дирк и хозяин дома вышли с ним на улицу — смотреть лошадь, а я остался с барышнями. Едва успели они выйти, как Аннеке с лукавой улыбкой, которую она старалась подавить, спросила меня:

— Так, значит, вы также посетили гадалку, мистер Литльпэдж… Я знала, что такие особы существуют, потому что слышала о них от наших экономок и слуг, которые ходят к ним за советом, но никогда не думала, что и мужчины, да еще люди образованные, также наносят ворожеям визиты.

— Я не вижу, какую разницу здесь может играть пол или степень образованности: ее звание одинаково пригодно для всех, и как вы изволили слышать, даже многие офицеры перебывали у нее!

— Я желала бы знать, был ли в их числе мистер Бельстрод; он еще молодой, хотя и в больших чинах, и майор может быть так же любопытен, как поручик или как барышня, потерявшая свою любимую ложечку! Не так ли, Мэри?

Мэри тихонько вздохнула, но ничего не ответила.

— Вы к нам строги, Аннеке, — сказал я. — Разве мистер Мордаунт, будь он в моих годах, не поступил бы так же, как мы?

— Ну, полноте, Корни! Ваши оправдания не изменят вашего поступка, но я надеюсь, по крайней мере, что вы хоть поделитесь с нами теми великими откровениями, которые вы слышали от вашей колдуньи!

— Что касается меня лично, то тетушка Доротея была весьма необщительна. Гурту же она действительно сказала много, но я считаю себя не вправе раскрывать чужие секреты. Спросите его самого. Гурт воплощенная откровенность и, наверное, все расскажет как на духу; он всегда весь открывается своим друзьям!

— Ну а Корни Литльпэдж не мог бы хоть приоткрыться? — спросила Аннеке.

— Мне нечего скрывать, — ответил я, — особенно от вас. Мне гадалка сказала, что моя царица — царица многих сердец, что река мне не повредила и что мне следует остерегаться баронетов!

Говоря это, я внимательно следил за выражением лица Аннеке, но не заметил в нем ни малейшего изменения, разве только румянец ее стал несколько гуще; но зато Мэри Уаллас вдруг отбросила свою сдержанность и взглянула мне прямо в глаза, улыбаясь.

— И вы верите всему, что вам сказала гадалка? — спросила Аннеке немного погодя.

— Дело в том, что прежде, чем пойти к ней, я знал, что царица моего сердца — царица многих сердец, что река лишь не принесла вреда, хотя я не вижу и никакой пользы от нее; знал также и то, что мне следует остерегаться баронетов!

Аннеке улыбнулась и перевела разговор на другую тему. В последнее время прибыло из Англии еще несколько полков; в числе выдающихся офицеров из числа вновь прибывших находился лорд Гоу, с громкой репутацией и с большими надеждами. В то время, как мы разговаривали о нем, вернулся Герман Мордаунт и увел меня с собой показать мне некоторые приготовления к предстоящему путешествию.

— Да, — сказал он, — теперь все пойдет по-новому, Корни! Как видно, мистер Питт, являющийся теперь душою палаты общин, хочет проявить себя во всех областях правления: всюду проснулась жизнь, а период зимней спячки миновал. Лорда Лаудона убрали от нас, а генерал Аберкромби — старый вояка, от которого многого ожидают, так что все предвещает нам блестящую кампанию. Лорд Гоу, о котором говорила Аннеке, молодой человек с выдающимися качествами; говорят, что в его жилах течет кровь Ганноверского дома; его мать была сводной сестрой нынешнего короля.

Далее разговор перешел на наше соседство, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что между нашей землей и владениями Мордаунта было около четырнадцати миль; нас отделял друг от друга большой девственный лес. Конечно, мы все-таки были соседями, так как между нами не было ни одного человеческого жилья. Впрочем, как выражался Язон со своей коннектикутской точки зрения, не всегда соседи, живущие дверь в дверь, лучше всех знают друг друга! Он воображал, что знал всех людей лучшего круга в Вест-Честере, потому что прожил у нас год или два, но так как с большинством этих людей он никогда не вступал в непосредственное общение, то утверждал, что вполне достаточно увидеть человека выходящим из дома, или переходящим улицу, или входящим в церковь, чтобы знать его; после того весьма понятно, что число его знакомых возрастало с невероятной быстротой.

Приготовления мистера Мордаунта к предстоящему путешествию были весьма разумны. Он заказал громадный крытый фургон для провианта и багажа, затем другой крытый фургон, несколько поменьше, но все же весьма вместительный и удобный, для барышень и для себя, с особыми помещениями для вещей; все было прекрасно, прочно, элегантно и обдуманно.

Похвалив эти приготовления, я простился с мистером Мордаунтом и барышнями и пошел домой.

Спустя дня два полк, в котором состоял Бельстрод, на рассвете выступил из города, но майор не поехал вместе со своим полком.

В самый день выступления я был приглашен на завтрак к Мордаунтам вместе с Гуртом и Дирком и, подходя к дому, увидел слугу майора, выгуливающего перед крыльцом лошадь своего хозяина. Войдя в гостиную, мы застали Бельстрода уже там, в полной походной форме; мне он показался озабоченным и как будто опечаленным предстоящим отъездом. Но в чертах Аннеке я не мог заметить ничего похожего на эти чувства, хотя она и не проявляла особенной веселости, что, конечно, было бы неприлично в данном случае.

— Я с превеликим сожалением покидаю этот город, мадемуазель, — говорил майор. — Вы сделали его дорогим моему сердцу!

Слова эти звучали более сердечно и тепло, чем я мог того ожидать от Бельстрода. Аннеке слегка покраснела, но рука ее, державшая в это время чайник, не задрожала.

— Мы скоро увидимся, Генри, — сказал Герман Мордаунт особенно дружественным тоном, — через недельку поедем и мы, а затем мы будем соседями, и добрыми соседями, надеюсь!

— Вы, конечно, будете посещать нас, мистер Бельстрод, — сказала Мэри Уаллас, — ведь нам, дамам, довольно затруднительно путешествовать по пустыне, да и неудобно приезжать в военный лагерь!

— Вероятно, это вовсе не будет военный лагерь, — сказал майор, — там есть настоящие бараки, построенные тем батальоном, который стоял там раньше нас, и я надеюсь, что там можно будет при случае принять даже дам.

Из всего дальнейшего разговора о будущем соседстве видно было, что Герман Мордаунт смотрел на Бельстрода как на члена семьи, что, однако, могло объясняться в глазах остальных тем, что они находились в родстве, но в моих глазах принимало совершенно другое значение. Когда Бельстрод встал и стал прощаться, я дорого бы дал, чтобы не присутствовать при этой сцене. Майор был более растроган и огорчен, чем я считал это возможным с его стороны; взяв руку Германа Мордаунта, он долго сжимал ее в своей, прежде чем собрался с силами сказать что-нибудь.

— Одному Богу известно, что будет этим летом, — вымолвил он наконец, — и увидимся ли мы снова. Но что бы ни случилось, прошлое — оно мое! В случае, если бы нам не пришлось свидеться, моя переписка с родителями, которую я распорядился переслать вам в подобном случае, докажет, до какой степени я был тронут и благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение! В этих письмах вы яснее, чем в моих словах, увидите мои чувства к вам и к вашей семье.

— Ну, полно, полно, дорогой Генри, что за мрачные мысли! — прервал его Герман Мордаунт, смахнув слезу. — Как можно так относиться к столь непродолжительной разлуке, ведь недели через две мы увидимся!

— Увы, каждый военный, который готовится подойти к неприятелю на расстояние выстрела, не может спокойно смотреть на разлуку, даже и самую кратковременную, а для меня эта кампания будет решающей, — добавил он, бросив многозначительный взгляд на Аннеке. — Я должен вернуться победителем в известном смысле, или же лучше мне вовсе не возвращаться. Прощайте, мистер Мордаунт, будьте счастливы и верьте, что я никогда не забуду вашего расположения ко мне.

Бельстрод был, видимо, сильно растроган. С минуту он колебался, глядя то на ту, то на другую из девушек, затем вдруг подошел к Мэри.

— Прощайте, Мэри, — сказал он, взяв протянутую ему руку и с чувством поцеловав ее. — У вас, конечно, много друзей и почитателей, но я готов поручиться, что нет ни одного, который бы больше меня умел ценить все ваши высокие качества.

Мэри отняла платок от глаз и ответила ему так же тепло и сердечно. Говорят вообще, что американки не чувствительны, что они легкомысленны и фамильярны, тогда как им следовало бы быть сдержанными, и что они холодны как лед там, где следовало бы проявить теплоту и сердечность. Но это едва ли верно; верно только то, что молодые американки не притворны, что они не имеют привычки из приличия выказывать чувства, которых у них нет в сердце; но если у них нет напускных чувств, то истинные чувства ' их не менее искренни, сильны и глубоки, чем у других девушек.

И в данном случае Мэри, не стыдясь и не скрывая своего волнения, в горячих искренних словах пожелала Бельстроду счастливого пути, поблагодарила его за доброе мнение о ней, высказав надежду, что все они вскоре увидятся и летом непременно будут встречаться довольно часто. Аннеке тоже плакала, а когда она отняла платок от глаз, личико ее было бледно и губы дрожали; когда же она улыбнулась, то улыбка была такая ласковая, тихая, добрая, что у меня сжалось сердце. Ей Бельстрод не сказал ни слова, только молча взял ее руку и прижал ее к своему сердцу.

Затем он поцеловал эту нежную ручку и, вложив в нее записку, низко поклонился и вышел. Мне было стыдно следить в этот момент за выражением лица Аннеке, и я стал смотреть в сторону, не желая увеличивать ее смущение. Но я видел, что она была еще более взволнована и растрогана, чем Мэри; но, быть может, то, что я принимал за нежность, за любовь, было чувством прошлой дружбы и благодарности к этому человеку.

Мужчины вышли проводить Бельстрода на крыльцо; он всем нам крепко пожал руки и, уже вскочив на коня, сказал:

— Надеюсь, что вы все трое, друзья мои, встанете волонтерами в наши ряды, как только услышите, что мы двинулись на неприятеля! Чего только нельзя было бы сделать с тысячей человек таких молодцов, как вы! Вы сумели себя показать тогда на льду. Храни вас Бог, Корни! — добавил он, наклонясь ко мне с седла, чтобы еще раз пожать мне руку. — Нам надо во что бы то ни стало остаться друзьями!

Можно ли было устоять против таких сердечных слов? Я горячо пожал его руку и от всего сердца сказал ему те же слова:

— Храни вас Бог, Бельстрод!

Он уехал, а мы вскоре разошлись по своим домам.

Славный майор уехал, но мне от этого было не легче, и заговорить теперь с Аннеке о моей любви к ней я не смел, опасаясь неблагоприятного ответа с ее стороны.