Кузмин МихаилСтихи

Михаил Кузмин

- Какая-то лень недели кроет... - Любовь - `Александрийские песни`: Вступление - `Александрийские песни`: Отрывки - `Форель разбивает лед` - Грядущие гунны - Гуси - Если мне скажут... - Лермонтову - Луна - Мои предки - Остановка здесь от часа до шести... - Товарищам интеллигентам

МОИ ПРЕДКИ Моряки старинных фамилий, влюбленные в далекие горизонты, пьющие вино в темных портах, обнимая веселых иностранок; франты тридцатых годов, подражающие д'0рсе и Брюммелю, внося в позу денди всю наивность молодой расы; важные, со звездами, генералы, бывшие милыми повесами когда-то, сохраняющие веселые рассказы за ромом, всегда одни и те же; милые актеры без большого таланта, принесшие школу чужой земли, играющие в России "Магомета" и умирающие с невинным вольтерьянством; вы - барышни в бандо, с чувством играющие вальсы Маркалью, вышивающие бисером кошельки для женихов в далеких походах, говеющие в домовых церквах и гадающие на картах; экономные, умные помещицы, и вот все вы: хвастающие своими запасами, умеющие простить и оборвать и близко подойти к человеку, насмешливые и набожные, встающие раньше зари зимою; и прелестно-глупые цветы театральных училищ, преданные с детства искусству танцев, нежно развратные, чисто порочные, разоряющие мужа на платья и видающие своих детей полчаса в сутки; и дальше, вдали - дворяне глухих уездов, какие-нибудь строгие бояре, бежавшие от революции французы, не сумевшие взойти на гильотину все вы, все вы вы молчали ваш долгий век, и вот вы кричите сотнями голосов, погибшие, но живые, во мне: последнем, бедном, но имеющем язык за вас, и каждая капля крови близка вам, слышит вас, любит вас; милые, глупые, трогательные, близкие, благословляетесь мною за ваше молчаливое благословение. Май 1907 Строфы века. Антологи 1000 я русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

* * * - Остановка здесь от часа до шести. А хотелось бы неделю провести. Словно зайчики зеркал, Городок из моря встал, Все каналы да плотины, Со стадами луговины, Нет ни пропастей, ни скал.

Кабачок стоит на самом берегу, Пароход я из окна устерегу. Только море, только высь. По земле бы мне пройтись. Что ни город - все чудесно, Неизвестно и прелестно, Только знай себе дивись!

Если любишь, разве можно устоять? Это утро повторится ли опять? И галантна и крепка Стариковская рука. Скрипнул блок. Пахнуло элем, Чепуху сейчас замелем, Не услышать нам свистка. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ЛУНА Луна! Где встретились!.. сквозь люки Ты беспрепятственно глядишь, Как будто фокусника трюки, Что из цилиндра тянет мышь. Тебе милей была бы урна, Руины, жалостный пейзаж! А мы устроились недурно, Забравшись за чужой багаж! Все спит; попахивает дегтем, Мочалой прелой от рогож... И вдруг, как у Рэнбо, под ногтем Торжественная щелкнет вошь. И нам тепло, и не темно нам, Уютно. Качки - нет следа. По фантастическим законам Не вспоминается еда... Сосед храпит. Луна свободно Его ласкает как угодно, И сладострастна и чиста, Во всевозможные места. Я не ревнив к такому горю: Ведь стоит руку протянуть,И я с луной легко поспорю На деле, а не как-нибудь! Вдруг... Как? . смотрю, смотрю... черты Чужие вовсе... Разве ты Таким и был? И нос, и рот.. Он у того совсем не тот. Зачем же голод, трюм и море, Зубов нечищенных оскал? Ужели злых фантасмагорий, Луна, игрушкою я стал? Но так доверчиво дыханье, И грудь худая так тепла, Что в темном, горестном лобзаньи Я забываю все дотла. 1916 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ЛЕРМОНТОВУ С одной мечтой в упрямом взоре, На Божьем свете не жилец, Ты сам - и Демон, и Печорин, И беглый, горестный чернец.

Ты с малых лет стоял у двери, Твердя: "Нет, нет, я ухожу". Стремясь и к первобытной вере, И к романтичному ножу.

К земле и людям равнодушен, Привязан к выбранной судьбе, Одной тоске своей послушен, Ты миру чужд, и мир - тебе.

Ты страсть мечтал необычайной, Но ах, как прост о ней рассказ! Пленился ты Кавказа тайной,Могилой стал тебе Кавказ.

И Божьи радости мелькнули, Как сон, как снежная метель... Ты выбираешь - что? две пули Да пошловатую дуэль.

Поклонник демонского жара, Ты детский вызов слал Творцу Россия, милая Тамара, Не верь печальному певцу.

В лазури бледной он узнает, Что был лишь начат долгий путь. Ведь часто и дитя кусает Кормящую его же грудь. 1916 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ГУСИ Гуси летят по вечернему небу... Гуси прощайте, прощайте! Осень пройдет, зиму прозимуем, к лету опять прилетайте! Гуси, летите в низовые страны, к теплому морю летите, стая за стаей вытянитесь, гуси, с криком в багровой заре, да ведь от холода только уйдешь-то а от тоски никуда. Небо стемнело, заря побледнела, в луже звезда отразилась; ветер стихает, ночь наступает, гуси всё тянутся с криком. [1914] Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. Ред. М.Гаспаров, И.Корецкая и др. Москва: Наука, 1993.

`АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ ПЕСНИ`: ВСТУПЛЕНИЕ Вечерний сумрак над теплым морем, огни маяков на потемневшем небе, запах вербены при конце пира, свежее утро после долгих бдений, прогулка в аллеях весеннего сада, крики и смех купающихся женщин, священные павлины у храма Юноны, продавцы фиалок 1000 , гранат и лимонов, воркуют голуби, светит солнце, когда увижу тебя, родимый город! Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. Ред. М.Гаспаров, И.Корецкая и др. Москва: Наука, 1993.

`АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ ПЕСНИ`: ОТРЫВКИ 1

Когда мне говорят: "Александрия", я вижу белые стены дома, небольшой сад с грядкой левкоев, бледное солнце осеннего вечера и слышу звуки далеких флейт.

Когда мне говорят: "Александрия", я вижу звезды над стихающим городом, пьяных матросов в темных кварталах, танцовщицу, пляшущую "осу", и слышу звук тамбурина и крики ссоры.

Когда мне говорят: "Александрия", я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем мохнатые мигающие звезды и светлые серые глаза под густыми бровями, которые я вижу и тогда, когда не говорят мне: "Александрия!"

2

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре любили, но все имели разные "потому что": одна любила, потому что так отец с матерью ей велели, другая любила, потому что богат был ее любовник. третья любила, потому что он был знаменитый художник, а я любила, потому что полюбила.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре желали, но у всех были разные желанья: одна желала воспитывать детей и варить кашу, другая желала надевать каждый день новые платья, третья желала, чтобы все о ней говорили, а я желала любить и быть любимой.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре разлюбили, но все имели разные причины: одна разлюбила, потому что муж ее умер, другая разлюбила, потому что друг ее разорился, третья разлюбила, потому что художник ее бросил, а я разлюбила, потому что разлюбила.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, а, может быть, нас было не четыре, а пять?

3

Что за дождь? Наш парус совсем смок, и не видно уж, что он - полосатый. Румяна потекли по твоим щекам, и ты - как тирский красильщик. Со страхом переступили мы порог низкой землянки угольщика; хозяин со шрамом на лбу растолкал грязных в коросте ребят с больными глазами и, поставив обрубок перед тобою, смахнул передником пыль и, хлопнув рукою, сказал: "Не съест ли лепешек господин?" А старая черная женщина качала ребенка и пела: "Если б я был фараоном, купил бы я себе две груши: одну бы отдал своему другу, другую бы я сам скушал..." Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

* * * Если мне скажут: "Ты должен идти на мученье",С радостным пеньем взойду на последний костер, Послушный.

Если б пришлось навсегда отказаться от пенья, Молча под нож свой язык я и руки б простер, Послушный.

Если б сказали: "Лишен ты навеки свиданья",Вынес бы эту разлуку, любовь укрепив, Послушный.

Если б мне дали последней измены страданья, Принял бы в плаваньи долгом и этот пролив, Послушный.

Если ж любви между нами поставят запрет, Я не поверю запрету и вымолвлю: "Нет". Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

`ФОРЕЛЬ РАЗБИВАЕТ ЛЕД` ПЕРВЫЙ УДАР

Стояли холода, и шел "Тристан" В оркестре пело раненое море, Зеленый край за паром голубым, Остановившееся дико сердце. Никто не видел, как в театр вошла И оказалась уж сидящей в ложе Красавица, как полотно Брюллова. Такие женщины живут в романах, Встречаются они и на экране... За них свершают кражи, преступленья, Подкарауливают их кареты И отравляются на чердаках. Теперь она внимательно и скромно Следила за смертельною любовью, Не поправляя алого платочка, Что сполз у ней с жемчужного плеча, Не замечая, что за ней упорно Следят в театре многие бинокли... Я не был с ней знаком, но все смотрел На полумрак пустой, казалось, ложи... Я был на спиритическом сеансе, Хоть не люблю спиритов, и казался Мне жалким медиум - забитый чех. В широкое окно лился свободно Голубоватый леденящий свет. Луна как б 1000 удто с севера светила: Исландия, Гренландия и Тулэ, Зеленый край за паром голубым... И вот я помню: тело мне сковала Какая-то дремота перед взрывом, И ожидание, и отвращенье, Последний стыд и полное блаженство... А легкий стук внутри не прерывался, Как будто рыба бьет хвостом о лед... Я встал, шатаясь, как слепой лунатик Дошел до двери... Вдруг она открылась. Из аванложи вышел человек Лет двадцати, с зелеными глазами; Меня он принял будто за другого, Пожал мне руку и сказал: "Покурим!" Как сильно рыба двинула хвостом! Безволие - преддверье высшей воли! Последний стыд и полное блаженство! Зеленый край за паром голубым!

ВТОРОЙ УДАР

Кони бьются, храпят в испуге, Синей лентой обвиты дуги, Волки, снег, бубенцы, пальба! Что до страшной, как ночь, расплаты? Разве дрогнут твои Карпаты? В старом роге застынет мед?

Полость треплется, диво-птица; Визг полозьев - "гайда, Марица!" Стоп... бежит с фонарем гайдук... Вот какое твое домовье: Свет мадонны у изголовья И подкова хранит порог,

Галереи, сугроб на крыше, За шпалерой скребутся мыши, Чепраки, кружева, ковры! Тяжело от парадных спален! А в камин целый лес навален, Словно ладан шипит смола...

"Отчего ж твои губы желты? Сам не знаешь, на что пошел ты? Тут о шутках, дружок, забудь! Не богемских лесов вампиром Смертным братом пред целым миром Ты назвался, так будь же брат!

А законы у нас в остроге, Ах, привольны они и строги: Кровь за кровь, за любовь любовь. Мы берем и даем по чести, Нам не надо кровавой мести: От зарока развяжет Бог,

Сам себя осуждает Каин..." Побледнел молодой хозяин, Резанул по ладони вкось... Тихо капает кровь в стаканы: Знак обмена и знак охраны... На конюшню ведут коней...

ПЯТЫЙ УДАР

Мы этот май проводим как в деревне: Спустили шторы, сняли пиджаки, В переднюю бильярд перетащили И половину дня стучим киями От завтрака до чая. Ранний ужин, Вставанье на заре, купанье, лень... Раз вы уехали, казалось нужным Мне жить, как подобает жить в разлуке: Немного скучно и гигиенично. Я даже не особенно ждал писем И вздрогнул, увидавши штемпель: "Гринок". - Мы этот май проводим как в бреду, Безумствует шиповник, море сине, И Эллинор прекрасней, чем всегда! Прости, мой друг, но если бы ты видел, Как поутру она в цветник выходит В голубовато-серой амазонке,Ты понял бы, что страсть - сильнее воли,Так вот она - зеленая страна! Кто выдумал, что мирные пейзажи Не могут быть ареной катастроф?

ДЕСЯТЫЙ УДАР

Чередованье милых развлечений Бывает иногда скучнее службы. Прийти на помощь может только случай, Но случая не приманишь, как Жучку Храм случая - игорные дома. Описывать азарт спаленных глаз, Губ пересохших, помертвелых лбов Не стану я. Под выкрики крупье Просиживал я ночи напролет. Казалось мне, сижу я под водою. Зеленое сукно напоминало Зеленый край за паром голубым... Но я искал ведь не воспоминаний, Которых тщательно я избегал, А дожидался случая. Однажды Ко мне подходит некий человек В больших очках и говорит: - Как видно, Вы вовсе не игрок, скорей любитель, Или, верней, искатель ощущений. Но в сущности здесь - страшная тоска: Однообразно и неинтересно. Теперь еще не поздно. Может быть, Вы не откажетесь пройтись со мною И осмотреть собранье небольшое Диковинок? Изъездил всю Европу Я с юных лет; в Египте даже был. Образовался маленький музей,Меж хлама есть занятные вещицы, И я, как всякий коллекционер, Ценю внимание; без разделенья, Как все другие, эта страсть - мертва.Я быстро согласился, хоть, по правде Сказать, не нравился мне этот человечек: Казался он назойливым и глупым. Но было только без четверти час, И я решительно не знал, что делать. Конечно, если разбирать как случай Убого было это приключенье! Мы шли квартала три: подъезд обычный, Обычная мещанская квартирка, Обычные подделки скарабеев, Мушкеты, сломанные телескопы, Подъеденные молью парики Да заводные куклы без ключей. Мне на мозги садилась паутина, Подташнивало, голова кружилась, И я уж собирался уходить... Хозяин чуть замялся и сказал: - Вам, кажется, не нравится? Конечно, Для знатока далеко не товар. Есть у меня еще одна забава, Но не вполне закончена она, Я все ищу вторую половину. Н 1000 а днях, надеюсь, дело будет в шляпе. Быть может, взглянете? - Близнец! "Близнец?!" - Близнец. "И одиночка?" - Одиночка. Вошли в каморку мы: посередине Стоял аквариум, покрытый сверху Стеклом голубоватым, словно лед В воде форель вилась меланхолично И мелодично билась о стекло. - Она пробьет его, не сомневайтесь. "Ну, где же ваш близнец?" - Сейчас, терпенье Он отворил в стене, с ужимкой, шкап И отскочил за дверцу. Там, на стуле, На коленкоровом зеленом фоне Оборванное спало существо (Как молния мелькнуло - "Калигари!"): Сквозь кожу зелень явственно сквозила, Кривились губы горько и преступно, Ко лбу прилипли русые колечки, И билась вена на сухом виске. Я с ожиданием и отвращеньем Смотрел, смотрел, не отрывая глаз... А рыба бьет тихонько о стекло... И легкий треск и синий звон слилися... Американское пальто и галстук... И кепка цветом нежной rose champagne. Схватился за сердце и дико вскрикнул... - Ах, Боже мой, да вы уже знакомы? И даже... может быть... не верю счастью!.. "Открой, открой зеленые глаза! Мне все равно, каким тебя послала Ко мне назад зеленая страна! Я - смертный брат твой. Помнишь там, в Карпатах? Шекспир еще тобою не дочитан И радугой расходятся слова. Последний стыд и полное блаженство!.." А рыба бьет, и бьет, и бьет, и бьет.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

А знаете? Ведь я хотел сначала Двенадцать месяцев изобразить И каждому придумать назначенье В кругу занятий легких и влюбленных. А вот что получилось! Видно, я И не влюблен, да и отяжелел. Толпой нахлынули воспоминанья, Отрывки ш прочитанных романов, Покойники смешалися с живыми, И так все перепуталось, что я И сам не рад, что все это затеял. Двенадцать месяцев я сохранил И приблизительную дал погоду,И то не плохо. И потом я верю, Что лед разбить возможно для форели, Когда она упорна. Вот и все. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ГРЯДУЩИЕ ГУННЫ Топчи их рай, Аттила. Вяч. Иванов

Где вы, грядущие гунны, Что тучей нависли над миром! Слышу ваш топот чугунный По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой Рухните с темных становий Оживить одряхлевшее тело Волной пылающей крови.

Поставьте, невольники воли, Шалаши у дворцов, как бывало, Всколосите веселое поле На месте тронного зала.

Сложите книги кострами, Пляшите в их радостном свете, Творите мерзость во храме,Вы во всем неповинны, как дети!

А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы, В катакомбы, в пустыни, в пещеры.

И что, под бурей летучей. Под этой грозой разрушений, Сохранит играющий Случай Из наших заветных творений?

Бесследно все сгибнет, быть может, Что ведомо было одним нам, Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном. Осень 1904, 30 июля - 10 августа 1905 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ТОВАРИЩАМ ИНТЕЛЛИГЕНТАМ Инвектива

Еще недавно, всего охотней Вы к новым сказкам клонили лица: Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотни Других плели вам небылицы.

И вы дрожали, и вы внимали, С испугом радостным, как дети, Когда пред вами вскрывались дали Земле назначенных столетий.

Вам были любы - трагизм и гибель Иль ужас нового потопа, И вы гадали: в огне ль, на дыбе ль Погибнет старая Европа?

И вот свершилось. Рок принял грезы, Вновь показал свою превратность: Из круга жизни, из мира прозы Мы вброшены в невероятность!

Нам слышны громы: то - вековые Устои рушатся в провалы; Над снежной ширью былой России Рассвет сияет небывалый.

В обломках троны; над жалкой грудой Народы видят надпись: "Бренность!" И в новых ликах, живой причудой Пред нами реет современность.

То, что мелькало во сне далеком, Воплощено в дыму и в гуле... Что ж вы коситесь неверным оком В лесу испуганной косули?

Что ж не спешите вы в вихрь событий Упиться бурей, грозно-странной? И что ж в былое с тоской 207 глядите, Как в некий край обетованный?

Иль вам, фантастам, иль вам, эстетам, Мечта была мила как дальность? И только в книгах да в лад с поэтом Любили вы оригинальность? Февраль и март 1919 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

* * *

Какая-то лень недели кроет, Замедляют заботы легкий миг, Но сердце молится, сердце строит: Оно у нас плотник, не гробовщик. Веселый плотник сколотит терем. Светлый тес - не холодный гранит. Пускай нам кажется, что мы не верим: Оно за нас верит и нас хранит.

Оно все торопится, бьется под спудом, А мы - будто мертвые: без мыслей, без снов... Но вдруг проснемся пред собственным чудом: Ведь мы всё спали, а терем готов. Но что это, Боже? Не бьется ли тише? Со страхом к сердцу прижалась рука... Плотник, ведь ты не достроил крыши, Не посадил на нее конька!

1916

ЛЮБОВЬ

1

Когда я тебя в первый раз встретил, не помнит бедная память: утром ли то было, днем ли, вечером или поздней ночью. Только помню бледноватые щеки, серые глаза под темными бровями и синий ворот у смуглой шеи, и кажется мне, что я видел это в раннем детстве, хоть и старше тебя я многим.

2

Ты - как у гадателя отрок: все в моем сердце читаешь, все мои отгадываешь мысли, все мои думы знаешь, но знанье твое тут невелико и не много слов тут и нужно, тут не надо ни зеркала, ни жаровни: в моем сердце, мыслях и думах все одно звучит разными голосами: "Люблю тебя, люблю тебя навеки!"

3

Наверно, в полдень я был зачат, наверно, родился в полдень, и солнца люблю я с ранних лет лучистое сиянье. С тех пор, как увидел я глаза твои, я стал равнодушен к солнцу: зачем любить мне его одного, когда в твоих глазах их двое?

4

Люди видят сады с домами и море, багровое от заката, люди видят чаек над морем и женщин на плоских крышах, люди видят воинов в латах и на площади продавцов с пирожками, люди видят солнце и звезды, ручьи и светлые речки, а я везде только и вижу бледноватые смуглые щеки, серые глаза под темными бровями и несравнимую стройность стана, так глаза любящих видят то, что видеть велит им мудрое сердце.

5

Когда утром выхожу из дома, я думаю, глядя на солнце: "Как оно на тебя похоже, когда ты купаешься в речке или смотришь на дальние огороды!" И когда смотрю я в полдень жаркий на то же жгучее солнце, я думаю про тебя, моя радость: "Как оно на тебя похоже, когда ты едешь по улице людной!" И при взгляде на нежные закаты ты же мне на память приходишь, когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь и закрываешь потемневшие веки.

6

Не напрасно мы читали богословов и у риторов учились недаром, мы знаем значенье каждого слова и все можем толковать седмиобразно. Могу найти четыре добродетели в твоем теле и семь грехов, конечно; и охотно возьму себе блаженства; но их всех слов одно неизменно: когда смотрю в твои серые очи и говорю "люблю" - всякий ритор поймет только "люблю" - и ничего больше.

7

Если б я был древним полководцем, покорил бы я Ефиопию и Персов, свергнул бы я фараона, построил бы себе пирамиду выше Хеопса и стал бы славнее всех живущих в Египте!

Если б я был ловким вором, обокрал; бы я гробницу Менкаура, продал бы камни александрийским евреям, накупил бы земель и мельниц и стал бы богаче всех живущих в Египте.

Если б я был вторым Антиноем, утопившимся в священном Ниле я бы всех сводил с ума красотою, при жизни мне были б воздвигнуты xpaмы и стал бы сильнее всех живущих в Египте.

Если б я был мудрецом великим, прожил бы я все свои деньги, отказался бы от мест и занятий, сторожил бы чужие огороды и стал бы свободней всех живущих в Египте.

Если б я был твоим рабом последним, сидел бы я в подземелье и видел бы раз в год или два года золотой узор твоих сандалий, когда ты случайно мимо темниц npoxoдишь, и стал бы счастливей всех живущих в Египте

1905-1908.