"Прекрасная пленница" - читать интересную книгу автора (Этель Стивенс)ГЛАВА VВ комнате верхнего этажа Си-Измаил бен-Алуи ходил взад и вперед, диктуя письма писцу, сидевшему на корточках в углу; на полу возле писца стояла медная чернильница; его камышовое перо быстро бегало по бумаге. Было около полудня, и в открытую дверь видна была верхняя колоннада, обожженные солнцем крыши, голуби на них и клочок пышущего зноем неба. Солнечный луч отбрасывал на пол комнаты светлую полосу. Негромко жужжали мухи. - Прочти, что написал, - сказал Си-Измаил своему секретарю. Писец остановился, выжидая. Си- Измаил нагнулся и взял у него из рук бумагу и перо. - Я подпишусь и надпишу адрес. Ступай, Рашид, сын мой, разыщи кади Измаила и скажи, что мне надо поговорить с ним. Рашид поднялся. - И не затыкай уши, когда будешь проходить по улицам. - Уши мои всегда открыты. Рашид вышел, Си-Измаил быстро дописал несколько строк, потом вложил письмо в конверт и запечатал кольцом-печатью. Он взялся уже за перо, чтобы надписать конверт, когда на террасе, на которую выходила комната, послышались шаги и звон серебряных запястий. У входа остановилась женщина, закутанная покрывалом. Он не поднял глаз, пока не кончил писать, и, только отложив письмо на низенький столик, где уже лежало с полдюжины других, сказал коротко: - Это ты, Мабрука? Войди. - Мир тебе! - Мир! Она вошла молча, медленно, оставив у входа свои красные туфельки на высоких каблуках. Он вопросительно посмотрел на нее. - Садись, садись! Что нового? - Немного. Это дурачье целые дни болтает и болтает в кофейнях, но никто не собирается действовать. Имам мечети Верблюда роптал против тебя, он хотел бы поднять народ до новолуния, так как написано, что это время благоприятно для начинаний. - Язык без костей не зажигает. Откуда у тебя эти сведения? - От Азизы, танцовщицы. А она узнала от его брата Али. - Хорошо, пусть узнает побольше подробностей. А торговец зерном? - У него все в порядке, и двоюродному брату своему он верит, как самому себе. - Больше ничего нового? - Ничего. - Девушку отвезли вчера к Саад-бею. Я пишу ему об этом. Если не удастся Мотлогу, придется тебе взяться за это дело. Нет другого безопасного способа. - Я готова начать, когда велишь. - Ты скоро опять будешь нужна мне в Тунисе. Как только уляжется эта шумиха. Глупцы! - Он гневно вскинул руки. - Срывать еще недозревший плод! Она наклонила голову и повернула к дверям. - Погоди. Еще кое-что. Этот сицилиец… почему он не бывает у тебя? - Ты не говорил, что можно… - Верно. Да и ты была здесь. Знает он, где ты? Она подумала. - Я дала ему возможность разыскать меня. - В Тунисе? - Нет, здесь. - Тем лучше. Если он придет, пусти в ход все средства. Поняла? Он упрям. - Я поняла. - Каков он, по-твоему? Она рассмеялась низким грудным смехом. - Эй, он в моем вкусе! - Тем приятнее твоя задача, душа моя. Она вдруг рванулась к нему. - Ты не погубишь его, Измаил? - нежно сказала она. - Он слишком хорош, он не должен умереть. - Мы будем нажимать на него до последней возможности, но губить его незачем, пока он не опасен нам. Может пригодиться еще. - Он с любопытством взглянул на нее. - Ты никогда ни за кого так не просила. Могу ли я доверять тебе в этом деле? - Что для меня сотни любовников по сравнению с тобой! - отвечала она. - А этот мальчик даже не любовник. - Зачем ты лжешь мне? Это бесполезно. - Разве я когда-нибудь лгала тебе? Неужто эти семь лет рабской покорности не обелили меня? - горячо воскликнула она. - Разве я не искупила стократ свою измену? Он чуть заметно пожал плечами, но окинул ее мягким, немного усталым взглядом. - Разве было время, когда бы я не любил тебя? - с какой-то жестокостью, вполголоса продолжала она. - Проклинала ли я тебя, Измаил, даже тогда, когда раскаленное железо касалось моих щек? Разве я не вернулась сама, добровольно? Не молила тебя о милости? - Довольно, довольно! Ступай, дитя. Она схватила подол его платья и, приподняв свое покрывало, осыпала его поцелуями. Потом опустила и выпрямилась. - Сиди, - страстно сказала она, - веришь ли ты мне снова? - Я сказал уже. Возьми, спрячь письмо. Я дам тебе знать, надо ли его отправить и каким способом. Она молча взяла письмо, вздохнула и исчезла так же неожиданно, как появилась. А Си-Измаил, с полузадумчивой-полуироничной улыбкой, снова принялся писать. Сообщения о событиях в Сфаксе заняли в парижских газетах три четверти столбца, в иностранных им было посвящено по небольшой заметке. Прошло два дня, и читатель не вспоминал уже о них. Меры были приняты решительные. В тунисской гавани стояли канонерки, - подкрепление подоспело быстро, и несколько зачинщиков были незамедлительно перевешаны. Главный же виновник - дервиш - исчез. Спокойствие мало-помалу восстановилось, и жизнь - внешне, по крайней мере, - вошла в нормальную колею. Керуан тоже снова принял обычный свой вид. Небольшая французская колония устыдилась того, что так скоро поддалась панике, и вышучивала опасность. Как только сношения с внешним миром были восстановлены, пришло известие, что - Я не уеду без Аннунциаты, - возразила она. - Что ты можешь сделать? Поиски идут день и ночь. Я даже не заночую в Тунисе, а вернусь немедленно. - Я не уеду из Керуана без нее. Да и за тобой нужно присмотреть, Риккардо. Ты слишком переутомляешься, всю прошлую ночь не ложился. Не отдыхал уже много дней. - Я не устал, - запротестовал он, хотя темные круги под глазами противоречили его словам. - Это ты извелась, - продолжал он, беря ее за руку. - Поедем со мной, Джоконда. Здесь женщина помочь не может, а я буду гораздо спокойнее, зная, что ты в Тунисе. - Я не могу! Я не могу! - воскликнула она. Она настояла на своем и на другой день проводила его на вокзал. Известие о признании Кальтанизетти сильно расстроило ее. Ища успокоения, она бродила по французскому кварталу и, наконец, зашла в бедную часовню, где села на скамейку и в первый раз за это время залилась слезами. Там ее и нашел приехавший из Эль-Хатеры Сан-Калогеро. В тихую часовню врывалось снаружи минорное пение какого-то араба за своей работой и шелест листьев финиковых пальм, росших у входа. С этими звуками, казалось, проникал сюда дух Африки, загадочной и огромной. Горячий ветер подхватывал песок и бросал его о каменные стены. Сан-Калогеро вспомнил тоненькую смуглую арабскую девочку, которая в такой же точно день прижималась к нему, шепча на чуждом ему языке слова любви, которым научилась, идя тернистым путем познания. Джованни нашел, что Джоконда выглядит спокойней, чем несколько дней тому назад. По ее словам, у нее явилась уверенность, что все кончится благополучно. Он не стал разубеждать ее, хотя сам был настроен более пессимистично. То, что сравнительно легко было сделать в Тунисе, было почти неисполнимо здесь, где они натыкались на какую-то стену, такую же безличную, как те стены арабских домов, которые обращены к улице. Куда они бы ни бросались - попадали в тупик. Весь город был настроен враждебно, не к ним лично, а к представителям другой религии. Недаром Керуан всегда считался оплотом фанатизма. - А как ваши раскопки? - спросила Джоконда, меняя тему разговора. - Сегодня работ нет - еще продолжается праздник Муледа. Праздников у нас вообще хоть отбавляй. Мусульмане не работают в свои праздники, а святые отцы приостанавливают работы в свои. Мы же, археологи, не чтя ни те, ни другие, готовы бы работать круглый год, - пожалуй, даже в гражданские праздники. Они вернулись в отель. Риккардо сообщил телеграммой, что будет на другой день. Время тянулось убийственно однообразно. Никаких известий о пропавшей девушке не поступало. Джоконду дважды допрашивали какие-то чиновные люди, заставляли подписывать бумаги. На следующий день повторилось то же самое. Получена была телеграмма от Риккардо, что он приедет лишь к вечеру. Чтобы развлечь Джоконду, Джованни повел ее в арабский город. Они пришли к священным колодцам, воды которых, по поверию, сливаются под землей с водами священного меккского родника Земзем. Вокруг колодца шагал верблюд, обреченный до самой смерти вечно кружить под журчание вытекающей воды. Оттуда Джованни и Джоконда прошли к Великой мечети, самой большой африканской мечети, где гибкий гений арабских архитекторов запечатлел в мозаике величие двух цивилизаций и двух религий. Пересекши обширный двор, они поднялись на минарет, откуда открывался вид на весь Керуан, белый и цвета слоновой кости, окруженный высокими стенами. На этом минарете находились мраморные солнечные часы, устроенные так, что они отмечали лишь часы молитв, - характерная принадлежность города, в котором зовы муэдзинов раздавались с восхода до заката солнца по пять раз в день в течение тысячи с лишним лет. Здесь солнце пылало как будто жарче, небо казалось бездоннее. Тишина, солнце, синева небес… Джоконда почувствовала, что мир и покой сходят ей в душу. Риккардо не терял времени в Тунисе. Надо было посвятить Сальваторе в различные детали дела, уладить кое-что с властями в связи с признанием Кальтанизетти. К его удивлению, Сальваторе не только не предал огласке исчезновение сестры, а напротив, позаботился о том, чтобы газеты ничего о нем не упоминали. Риккардо всех поднял на ноги и добился обещания, что будут приняты самые энергичные меры для отыскания пропавшей девушки. Тем не менее, уезжал он в Керуан с тяжелым сердцем. Он все больше и больше проникался убеждением, что лишь один человек мог помочь ему - Си-Измаил. Если он и не имел прямого отношения к похищению, то ему, во всяком случае, стоило пальцем шевельнуть, чтобы привести в движение тайные силы, с которыми не могла конкурировать вся полиция Северной Африки вместе взятая. Обратиться к нему - значило идти на капитуляцию, признать себя побежденным. Но раз нет другого выхода - придется расплатиться таким способом. В записной книжке Риккардо лежало письмо, полученное им утром в день своего отъезда из Керуана. Штемпель был тунисский. Риккардо вынул из записной книжки узкий конверт. В то же время из книжки выскользнул и упал на пол сложенный лист бумаги. Он поднял его и узнал сформировавшийся детский почерк Мабруки: эту записку она дала ему в ту ночь, когда была у него. Он перечел то, что нацарапала танцовщица, и положил оба письма рядом. Записка Мабруки была сильно надушена. За плохо составленными французскими фразами чувствовалось ее личное обаяние. Письмо Си-Измаила было написано четким писарским почерком. Действуют ли Си-Измаил и эта женщина заодно? Искренне ли предлагала ему Мабрука свою помощь? Или это новая ловушка? Он думал об этом по дороге в Керуан. В поезде было невыносимо жарко и грязно. На станциях стояли бесконечно. В Керуан поезд пришел лишь около семи часов. В вагоне единственными пассажирами кроме Риккардо были трое американцев, пропустивших обычный сезон туристов; их сопровождал необыкновенно расфранченный драгоман, которого они называли Юсуфом. Риккардо позабавился, глядя на эту компанию. Джоконда и Джованни встретили его на вокзале. Одного взгляда на них ему было достаточно, чтобы угадать их ответ на его нетерпеливый вопрос: «Ничего нового». Он многое успел рассказать им по пути в отель, а сам, со свойственной всякому сицилийцу чуткостью, заметил, что в обращении друг с другом его спутников появилось что-то новое - какая-то доверчивая близость, результат двух дней, проведенных с глазу на глаз. За обедом три туриста, приехавшие вместе с Риккардо, громко жаловались на все решительно: на то, что поезд шел слишком медленно, что вина плохи, город грязен, арабы нелюбезны. Когда они узнали, что не могут уехать на другой день в полдень, если хотят побывать на служении в мечети Айсове, они приняли это за личное оскорбление. - Надо поговорить с Юсуфом, - решительно заявила женщина. Но Юсуф только подтвердил сказанное кельнером. Он ведь предупреждал мадам, что придется провести в Керуане две ночи. - Отчего бы им не служить утром? Юсуф пожал великолепными плечами. - Завтра праздник, мадам, и время молитвы - пять часов. - Ужасно неудобное время! Сицилийцы, столько времени обедавшие одни, прислушивались с интересом. - Вот как держат себя туристы в святом городе! - вполголоса сказал Джованни Джоконде. - Что такое Айсова? - спросила она его, когда они вышли в садик перед отелем. Риккардо предоставил Джованни объяснять и немного отстал от них, чтобы лучше обдумать план действий. Он твердо решил обратиться к Мабруке и этим же вечером разыскать ее в месте, которое она указала. Теплый воздух, напоенный пряными незнакомыми ароматами, прозелень сумерек, шорох пальм в сквере - все это вызывало в нем ощущение, будто он подошел к какому-то поворотному моменту своей жизни. Вспомнилась ему женщина, к помощи которой он решил прибегнуть. Томление этой ночи и запах роз воскрешали перед ним Мабруку, кокетливую, причудливую и обаятельную, и волнение охватывало его при мысли, что он скоро, быть может, увидит ее. |
|
|