"В смертельном круге" - читать интересную книгу автора (Льювеллин Сэм)

Глава 2

В больнице, чистой и прохладной, было много маленьких пальм и еще больше репортеров, выкрикивающих свои вопросы об затонувшей яхте и агрессивных выходках Мартина Деверо. Я на всякий случай упрямо молчал. Они крутились возле кабинета врача, где я находился в данное время. Доктор захлопнул дверь прямо перед их носом и при ярком свете лампы приступил к своим скверным делам. Он сказал, что мне еще повезло. Что-то сильно ударило по моей лучевой кости и раздробило ее как раз тремя дюймами выше запястья. Суставы уцелели. Я посмотрел на гипс, на торчащие из него пальцы, которые отходили от анестезии, и согласился с ним, вовсе не чувствуя себя везунчиком. Сестра попросила у меня автограф, но я не был левшой и ничего не мог написать ей. Тогда она оставила свой автограф прямо на гипсе, добавила номер телефона и подмигнула. У нее был ярко-красный рот и черные глаза, но все, чего мне хотелось, — это поскорее оказаться дома и завалиться в кровать, ожидая, пока утихнет боль. Кроме того, у меня была Камилла.

Звездные гонки хорошо заботились о своих рулевых, сообразуясь, конечно, со степенью их известности. Они не допускали, чтобы экипажи жили все вместе в одном каком-нибудь большом доме. По порядку, заведенному Хонитоном, делалось все, чтобы отделить командиров от подчиненных. Они сняли для меня целые апартаменты на верхнем этаже большого дома в Рашкаттерс-Бей.

Каждый марш наружной лестницы дома поднимал вас на шесть футов. В гостиной был балкон и большое окно. Стекло приятно холодило лоб. Передо мной открывался вид на тонущие в зелени большие загородные виллы, голубые квадраты плавательных бассейнов и синеватые эвкалипты. Я устал от этих экзотических картин. Хорошо бы увидеть снова такое привычное серое небо и изломанную береговую линию моего родного Маршкота на южном берегу Англии. Там, где шумные пивные пропахли морской солью, мокрыми свитерами и дымом. Генри и Мэри, верно, сейчас разносят в конвертах получку своим людям, ковыляя по пристани и проклиная дождь, который наносит с болот южным ветром и капли которого нудно барабанят по крышам сараев, где стоят лодки, и покрывают рябью маслянистую воду гавани.

Но здесь был Сидней, и мне еще предстояло всерьез расплачиваться за все, что я натворил.

В ванной комнате стоял запах духов Камиллы. Она случайно провела здесь всего одну ночь, но всюду оставила свой след. Ее кремы были с военной точностью расставлены на стеклянной полочке над ванной. Масла — до, во время и после солнечных ванн и еще много других бутылочек, назначения которых я никогда не пойму. Местная анестезия проходила, и рука начала сильно поднывать. Не хотелось принимать обезболивающие средства, которые мне дали в больнице. Я начал рыться в шкафчике в поисках парацетамола. Здесь была всякая всячина — глазные капли, губная помада, витаминные пилюли. Не было только парацетомола.

Я взглянул на себя в зеркало. Большое круглое лицо, голубые глаза, крупный нос. Подбородок сильно выдается вперед, из-за чего многие считают меня агрессивным. Светло-русые волосы давно нуждаются в стрижке.

Сегодня я выглядел совсем неважно. Нос облупился от солнца, лицо было серо-зеленым. На воротнике моей форменной рубахи была реклама шотландского виски. Три звезды. На груди символы строительной компании «Грин Пэррот Хомз».

Нелепо же ты выглядишь! — подумал я. Так же нелепо, как ванная комната, где шесть видов масла для загара, но нет парацетамола. Но ванная комната — это территория Камиллы, у нее никогда не бывает похмелья. От похмелья остаются мешки под глазами. И потом, она никогда не теряет контроль над собой. Я выбрался из одежды и стал под душ, позволяя воде смыть с себя соль. Я старался держать свой гипс так, чтобы на него не попала вода. Стало немного легче. Потом вытерся, пошел в спальню, лег на постель, и мне сразу захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.

Немного погодя боль так разыгралась, что я принял таблетку из тех, что мне дали в больнице, и задремал.

Я думал о Генри и Мэри. Мне так хотелось их увидеть. И вовсе не потому, что я сломал руку и Звездные гонки пройдут без Деверо. Мэри писала мне, и то, что было в ее письмах, тревожило меня.

Хлопнула входная дверь. Конечно, это Камилла. Я услышал ее голос:

— Где ты?

Это она увидела одежду на полу.

— Я здесь.

— Отлично. Неплохо, если бы ты убирал за собой свои вещи.

— Ах, — ответил я, — извини.

Она не вошла ко мне, а осталась в другой комнате, приводя себя в порядок. Зазвонил телефон.

— Алло, — ответила она, и тут же ее голос стал мягким и любезным. — О, я сейчас же скажу ему, одну минуту...

Она заглянула ко мне.

— Это Джек Халперн из «Сидней морнинг ньюс».

— Я не хочу с ним говорить.

— Мартин! — В ее голосе послышались повелительные нотки.

— Мне скверно, я сломал себе руку.

— О, мой бедняжка! — Я слышал, как она извинилась и положила трубку. Телефон сразу же зазвонил снова.

— Может быть, ты все-таки позже позвонишь ему? — спросила она и подняла трубку.

— О, Джордж, — пропела она совсем другим, почтительным тоном, — была рада видеть вас в Тайтсе вчера вечером.

Существовал только один человек, которого звали Джордж, и с которым она говорила таким голосом. Я лежал, страдая от боли, и заранее знал, что сейчас произойдет.

— Дорогой, — проворковала она, — это Джордж Хонитон.

Я сел на кровати. Дверь открылась, и показалась Камилла в полном блеске. Высокая, с бесконечно длинными загорелыми ногами и лицом фотомодели: короткий носик и широкий рот. В бирюзового цвета купальнике, который так ей шел, потому что точь-в-точь совпадал по цвету с ее глазами. Как всегда, она была в отличной форме.

Я нехотя поплелся к телефону. Человек на другом конце линии не утруждал себя предисловиями.

— Деверо, — справился он, — где вы были?

— В больнице, — ответил я. — Сломал руку.

— А, — сказал Хонитон, — печально это слышать. — Его голос был такой же теплый, как вся Аляска. — У вас найдется минута для нас? Мы хотим вас послушать.

— Уже иду, — ответил я и положил трубку.

Камилла сказала мне:

— Ты не можешь вести машину с такой рукой.

— Я возьму такси.

Она улыбнулась. У нее были маленькие белые и очень остренькие зубки.

— Нет, не надо. Я довезу тебя. Джордж никогда не простит мне, если я позволю тебе болтаться в таком виде по городу.

Она поцеловала меня в щеку.

— Вставай, поедем.

Я улыбнулся так ласково, как только мог, и сказал ей:

— Благодарю тебя, дорогая.

Она надула губки. Вы можете жить с Камиллой душа в душу, если участвуете в престижных гонках на яхтах и при этом еще и побеждаете. Во всех других случаях Камилла имела свое мнение. Ни у нее, ни у меня не было иллюзий на тот счет, как обстоят наши дела.

Пока мы ехали через город я, полулежа на сиденье, думал о Кубке Америки и старался вспомнить, когда в последний раз встречался с друзьями носил рубашку без рекламы виски на ней и участвовал в гонках без этого противного скрипучего голоса Джеффри Лэмпсона в ушах.

Офис комитета располагался во внутренней гавани за лодочными стапелями, где между гонками рабочие разбирали и собирали корпуса яхт Камилла поцеловала меня на прощание и укатила на коктейль. Я стер с лица губную помаду и вошел в помещение, где меня встретили две пальмы, три стола, шесть телефонов и две картины. На одной обнаженная девица творила что-то неприличное с гиком яхты в одну тонну, а на другой яхта «Эндевер-11», проигравшая Кубок Америки в 1934 году. Это была небольшая приятная комната, и сегодня вечером здесь собралось много могущественных воротил.

Среди них был и Джеффри Лэмпсон. Его толстые красные щеки нависали над белым воротничком сорочки, пока он изучал обнаженную леди на картине. Был здесь и сам Хонитон, загоревший и элегантный, в блейзере. Он с обворожительной улыбкой беседовал с толстым мистером Мортоном из Звездного Банка, главным спонсором гонок. Хонитон быстро взглянул на меня своими хитрыми светлыми глазами и, зафиксировав мое присутствие, снова обратился к мистеру Мортону, чьи красные губы были сложены так, будто он собирался отказать кому-то в кредите.

Поул привел троих членов своего экипажа. Они участвовали с ним в гонках и скорее всего делили его призовые деньги, поэтому он был вправе рассчитывать на их лояльность. Политика никогда не являлась моей страстью. Поул выглядел прямо-таки самодовольным, а я был похож на недотепу-рулевого, проигравшего старт гонки.

Поул сиял мне своей ослепительной улыбкой кинозвезды. Я улыбнулся в ответ, стараясь не думать о безобразной повязке на руке и пытаясь как-нибудь вернуть утраченные преимущества. Кому-кому, а уж ему вряд ли стоило улыбаться. Ведь столкновение произошло по его вине. Он все еще был в шортах и рубашке с рекламными звездами, но галстук все-таки успел надеть.

— Ну что, починился немного? — пошутил Хонитон. Его циничные глаза смотрели не на повязку, а на то место, где должен быть галстук. Он мог ничего не понимать в лодках, но в делах этикета слыл крупным авторитетом. И полагал, что экипажи Звездных гонок в официальных случаях должны носить фирменный звездный галстук.

Моя рука ныла. И я допустил ошибку.

— Ну вот мы все и собрались, — сказал Хонитон. — Добрый вечер всем. Может быть, вам угодно начать, Джеффри?

Красные ручищи Лэмпсона лежали на столе, как два куска мяса.

— Хорошо, — отозвался он. — Мартин, сожалею, что вы повредили себе руку, но должен сказать вам все напрямик. Я подавал команды с вертолета, вы игнорировали их.

— Они мне ни к чему, — ответил я. — Столкновение — вина Поула.

— Но вы, Бог знает зачем, сделали поворот поперек курса Поула, — сказал Джеффри.

Автопогрузчик на набережной с шумом поднял контейнер. После этого, насколько я понимаю, в мире стало совсем тихо.

— Вы можете повторить то, что сказали? — попросил я.

В комнате воцарилась напряженная атмосфера страха, злобы и еще чего-то, трудно уловимого.

— Да, вы повернули поперек его курса, — повторил Джеффри.

— Чтобы подобрать Билла Роджерса. Тот свалился за борт.

Я сдерживался, стараясь говорить тихо и спокойно. Мартин Деверо известен тем, что говорит то, что думает. Но сейчас этого делать было нельзя. Лицо Поула не дрогнуло.

— Мы это знаем, — сказал Джеффри, тяжело дыша. — У нас есть глаза. Но есть и лодки сопровождения. Они бы его вытащили.

Его голос постепенно набирал силу и становился все более жестким.

— Вы поставили свою яхту перед Поулом на расстоянии длины корпуса...

— Четырех корпусов, — сказал я, — если хотите быть точным.

— Но это не то, что говорит Поул. И не то, что я видел сам.

Я уставился на него. Он лгал. Зачем?

Объяснение выплыло из дурмана, возникшего от болеутоляющих таблеток. Рулевой со сломанной рукой по меньшей мере на дне недели выходит из строя. И если этот рулевой казался Хонитону опасно независимым, склонным высказывать свое мнение всякому, кто его слушал, почему бы не выставить его перед спонсором козлом отпущения, который утопил его деньги, хотя он и лучший рулевой на побережье.

Так вот чем пахло в этой комнате! Это был запах козла отпущения. И я взорвался:

— Вы прекрасно знаете, черт побери, что все это неправда! Лодки поддержки были в полумиле за кормой. А в море полно акул. Поул не изменил курса, поэтому вполне можно допустить, что он не видел Билла. Я был просто обязан вернуться назад за ним, а Поул должен был дать мне пройти.

Челюсть Хонитона выдвинулась вперед — вид у него стал прямо-таки угрожающим, но при этом он не мог скрыть проблеск удовлетворения.

— Будьте так добры, умерьте свой пыл, — посоветовал он. — Поул утверждает, что вы вышли на его воду прямо перед самым столкновением.

— Думаю, парни из моего экипажа поддержат меня, — вставил Поул с мальчишеской улыбкой, сверкнув белыми зубами.

— Но не Билл, — возразил я.

— А, — сказал Поул, — но он был за бортом.

Я смотрел на него, на Джеффри и Хонитона и понимал, что больше говорить нечего. Они нарисовали пунктир вокруг моей шеи и написали на нем: «Резать здесь».

И все-таки я настаивал на своем:

— Вы бросили Билла, полагаясь на спасательные лодки, потому что были далеко позади и хотели догнать меня, воспользовавшись тем, что я сбавил ход. А когда увидели, что можете навредить мне, то пошли на столкновение. Это вы потопили «Поллукс», но теперь все хотите свалить на меня.

Вот теперь тишина стала мертвой. Я стоял, чувствуя себя совсем больным и понимая, что должен что-то предпринять. Что-то тактичное и дипломатичное. Придумать какой-то мягкий ответ, который отвратил бы гнев. Козлы отпущения должны иметь хорошие манеры.

— Мне кажется, вам лучше бросить это дело, — посоветовал Хонитон. Его глаза были полуприкрыты, словно у жабы. Поул замер, как суровый греческий бог с рекламой виски на рубашке.

Да будь я проклят, если останусь здесь хоть на минуту! Это я-то, Мартин Деверо, неистовый англоирландец, который сказал, что думал, а теперь должен был смиренно терпеть все последствия этого шага. И я заявил:

— Хватит всей этой ерунды. Я ухожу от вас. — Их лица сразу стали жесткими, и вовсе не от неожиданности. Как я понял, они, с нетерпением сдерживая дыхание, ждали от меня этих слов, которые сильно облегчали им их грязную работу.

Хонитон сказал:

— Вы ведете себя не слишком-то хорошо, Мартин.

Поул внимательно наблюдал за мной, лукавый триумф светился в его карих глазах. И я вспомнил школьные гонки на Темзе в Бурн-Энд на шверботах. Поул учился в Итоне, а я — в школе недалеко от Ридинга, название которой он демонстративно не желал запомнить. Я его здорово обыграл. И он стоял после гонки с точно таким же выражением глаз, как теперь, и говорил:

— Не удивляйтесь, что он хорошо сделал свое дело. Он работает в порту и смотрит за лодкой моего отца.

Его друзья по экипажу захихикали, но ему не удалось унизить меня. Я просто сбросил его в реку, пока его дружки стояли, разинув рты. Мы никогда не вспоминали об этом, ни Поул, ни я.

— Ну а теперь, — сказал Хонитон, — я должен выполнить свою обязанность... должен сообщить... как вы себя вели...

Мне дали отставку, чего все они и добивались.

— Я это вполне переживу, — сообщил я им.

Хонитон позволил себе легкое движение губ. У Лэмпсона от облегчения выступила испарина на лбу. Боги приняли жертву.

— Будь осторожнее, Поул, — сказал я. — Ты у них следующий.

И вышел из комнаты, продрался сквозь толпу репортеров, выкрикивавших вопросы, и погрузил свою пульсирующую болью руку в такси.

* * *

Камилла возвратилась в половине девятого.

— Дорогой, я уже слышала. Мне так жаль!

Я ответил:

— Не беспокойся!

Но ее глаза и не выражали беспокойства. Мое сердце упало. Она вернулась сюда не затем, чтобы продемонстрировать свое сочувствие, а чтобы забрать свою телефонную книжку. Ее взгляд обшаривал комнату.

Зазвонил телефон. Всегда, как только Камилла входит в дом, все телефоны начинают трезвонить. Я услышал ее голос в холле.

— Поул, — лепетала она, — пожалуй, это несколько неудобно.

Но при этом она не выглядела смущенной. Я вскочил от острого приступа боли. Ее голос стал тише, но я расслышал, как она сказала: «Завтра», положила трубку и вернулась в комнату. Я вытаскивал из стенного шкафа свой чемодан.

— Что ты делаешь? — удивилась она.

— Укладываю вещи, — ответил я. — Еду домой.

Я сделал глубокий вдох перед тем, как задать ей следующий вопрос.

— Ты едешь со мной? — Я затаил дыхание, хотя заранее знал ответ.

— Домой? — переспросила она, сияя своими огромными бирюзовыми глазами.

— Домой. В Англию.

Ее ноздри затрепетали, и вся она вспыхнула презрением.

— Англия? В марте? Да ты шутишь!

Я кивнул:

— Да, шучу.

И принялся доставать рубашки с полок своей искалеченной рукой.

— Вот так.

— Что так? — спросила она, совсем уж широко распахнув свои глаза. В такие моменты ее взгляд становился пустым и бессмысленным.

— Все кончено.

— О, не будь таким нудным, — поморщилась она, вскользь глянув на часы.

— Ты лучше иди, — посоветовал я. — Опоздаешь к ужину.

Она кивнула. Светлые волосы заструились по плечам. В какой-то момент мне показалось, что она опечалена, но это был всего лишь обман зрения.

— Лучше я завтра заберу свои вещи, — сказала она.

— Да, — согласился я.

Хлопнула дверь. Ее каблучки процокали вниз по лестнице, направляясь в завтра и к Поулу, теперь лучшему рулевому в Звездной гонке. Я сидел на кровати в большой белой комнате, теперь какой-то пустой и заброшенной, и думал, что вот так и заканчиваются романы с теми, кто преследует преуспевающих спортсменов-гонщиков.

Наконец, с трудом превозмогая боль, я поднялся и стал укладывать рубашки в чемодан.

Телефон надрывался всю ночь, и время от времени какие-то люди барабанили в дверь. Я лежал, давая своей руке отдохнуть. Голова болела. Я никому не отвечал.

* * *

На следующий день в утреннем самолете, направляющемся в Лондон, стюардесса раздавала газеты.

— О! — воскликнула она. — Ведь вы Деверо, верно?

Она улыбалась красивой австралийской улыбкой во весь свой ярко-красный рот.

Я допустил такую возможность, она подмигнула мне, я улыбнулся в ответ, ощущая свою неискренность. Потом принялся за газеты.

На первой полосе «Сидней геральд» так суммировала события: «Дев утопил яхту. Сломал руку, ушел». Там было полно всяких сожалений Хонитона. А могло бы быть много и моих высказываний, если бы я разинул рот вчера вечером.

Вместо этого газета дала короткий и довольно правдивый рассказ о моей жизни и привычках. Там говорилось, что я — один из шестнадцати лучших гонщиков-яхтсменов в мире и один из трех, наиболее известных. Газета удивлялась, что моя склонность к откровенному высказыванию своего мнения могла привести к уходу из гонок. Делались всяческие предположения, как повредит подобная откровенность моей дальнейшей карьере.

Мне надо было подумать, как извлечь пользу из своих качеств. Я не был похож на Поула, ловкого и лощеного парня: он взял все, что могли дать ему Итон и шикарный дом его отца в Хэмпшире. Что до меня, я родился в старом доме в графстве Уотерфорд и уж никоим образом не входил в число членов их престижного яхт-клуба, а жил на южном побережье Англии, где скрывать то, что ты думаешь, вовсе не расценивается как достоинство.

Я отложил газету, поправил свою несчастную руку и посмотрел в иллюминатор — там в рассветной мгле уже виднелись берега Нового Южного Уэльса.

Теоретически уход из Звездной гонки не был для меня катастрофой, я участвовал ежегодно во многих яхтовых гонках и мог бы вернуться к ним. Но практически это было нелегко. Надо ведь сначала получить приглашение. А большая часть таких приглашений на лето уже сделана. И Хонитон, как он сказал при последней нашей встрече, намерен предпринять все возможное, чтобы эти приглашения попали кому угодно, только не Мартину Деверо. А Хонитон — могущественный человек.

Получалось, что Мартину Деверо лучше всего осесть в качестве младшего компаньона где-нибудь в захолустном яхт-клубе, вроде как в «Саут-Крике», и на год-другой забыть о больших гонках.

Бизнесмены из клубов уже, наверное, успели прочитать газету и, очевидно, вытаращили глаза от удивления. Я старался выглядеть в самолете как все другие, вытащил из сумки письмо от Мэри, прижал его пальцами, чтоб оно не трепетало под вентилятором, и перечитал в десятый раз.

quot;Надеюсь, все идет хорошо. У нас не унимаются сильные ветры, ты представляешь... quot;

Я мог себе представить. Ведь я вырос в краснокирпичном доме у пристани, где с болот все время дули неугомонные ветры.

«Генри работает очень много. Клиенты хотят, чтобы все было налажено не позже Пасхи, и Генри скорее проклянет себя, чем нарушит договор».

Я и это мог себе представить — разные чудачества Генри. Но он в свое время командовал миноносцем в конвоях на Мурманск и считал, что слово джентльмена ко многому обязывает.

quot;На самом деле я начинаю беспокоиться за эту старую калошу. Мы потеряли много клиентов, и я боюсь, это оттого, что он стареет. Был ужасный шторм, многие лодки выбросило на берег, две пропали совсем. Страховые премии не помогли, и он все время бормочет что-то о происках врагов... quot;

Я сложил письмо и сунул обратно в сумку. Конечно, Генри становится совсем старым. Ему уже семьдесят один. Но вся горечь письма будто сосредоточена в последней фразе. Генри был в плену традиций, и это в наше время кое-кому казалось просто смешным. Но если он заговорил о происках врагов, значит, они действительно у него были.

Мэри вышла замуж за Генри во время войны, когда он воевал с немецкими подводными лодками в Баренцевом море, и, переняв манеры других жен флотских офицеров, выработала особое, непроницаемое выражение лица. Поэтому признаться, что она встревожена, было для нее равносильно тому, что вся Англия перевернулась вверх тормашками.

Я принял болеутоляющую таблетку и откинулся в кресле. Судя по всему, на нашем предприятии в «Саут-Крике» дел было полно, поэтому на гонки останется совсем немного времени, даже если кто-нибудь меня и пригласит.