"Ночь без конца" - читать интересную книгу автора (Лаймон Ричард)

Глава 10

Привет. Это снова я. Не просто разгрузил мочевой пузырь, но и обзавелся бутылочкой пивка. Темного.

Мои хозяева, мистер и миссис Бенедикт Западон, само радушие. Их хаус мой хаус.

Я тут ненадолго отлучался. Надо же осмотреться. Имею удовольствие доложить, что на «западон»-фронте без перемен.

Итак, где же я был?

Ах да. Только что от меня сбежала девчонка.

Можно даже подумать, что это само провидение помогло ей спастись, если вспомнить, как я споткнулся, когда она уже почти была в моих руках.

Есть такой фильм с участием Пола Ньюмена, «Кто-то там, наверху, ко мне неравнодушен».

Так что, видать, кто-то, должно быть, неравнодушен и к этой девчонке, иначе ей бы так не повезло. Не особенно обнадеживающая мысль, не так ли? Если кто-то любит ее, то разумно предположить, что он настроен против меня.

Хотя нельзя сказать, чтобы удача вовсе меня покинула. Пока что, по крайней мере. Что, наконец, позволяет надеяться, что Господь не обязательно на ее стороне.

Время от времени случаются досадные неприятности, но до сих пор я цел и невредим.

Разумеется, я еще не вылез из этого дерьма.

Кажется, пока в безопасности, но хорошо то, что хорошо кончается. А это не кончится, пока я не выберусь из этого района.

Если только тогда.

А когда все это действительно закончится?

Могу сказать, когда это закончилось для мистера и миссис Западон. Для них все закончилось, когда я споткнулся у стены. Их убил корень, который спас девчонку.

И это так.

Девчонка осталась жить, тем хуже для них.

Любопытно, как все в мире связано, хотя Западоны едва способны оценить, как все это забавно.

А вся изюминка вот в чем — девчонке удалось перемахнуть через забор, потому что я споткнулся. А по ту сторону забора пожарников и полицейских было видимо-невидимо. А они люди чрезвычайно любопытные. Два дома, даже не соседних, вспыхнули как спички. Только полный кретин мог поверить в случайность.

Итак, они теряются в догадках, а тут неожиданно прибегает девчонка и надрывно кричит, что один из поджигателей всего тридцать секунд назад пытался схватить ее за ногу. Где? Да тут же, за забором.

Так что копы, вероятно, наперегонки бросились к стене еще до того, как я докатился до низа.

Единственное, что могло меня спасти, — ноги в руки и надеяться на лучшее.

Доковыляв до ложбины, я спрыгнул с небольшого обрыва и оказался в какой-то канаве, усеянной камнями. Там было совсем мало растительности. Одни камни. Вместо того чтобы пересечь ее, я решил пойти по ней направо.

С одной стороны, по камням можно было быстрее передвигаться, чем сквозь кусты и подобную дрянь С другой стороны, копы, вероятно, начнут свои поиски на участке склона, непосредственно прилегающем к тому месту стены, так что отклонение в ту или иную сторону должно было предоставить мне фору.

Фараонам, сами знаете, нужно какое-то время, чтобы пораскинуть мозгами.

Спонтанно, вероятно, несколько из них — двое, или, может, даже четверо, — могут перепрыгнуть через забор и броситься искать меня на склоне. Но пройдет десять минут, полчаса, да Бог весть сколько времени, пока прилетит вертолет или прежде чем прибудет такая подмога, чтобы они могли устроить широкомасштабное прочесывание.

Все, что от меня требовалось, так это держаться подальше от первой своры резвых легавых и затем стать невидимым для подоспевшего подкрепления.

Вот и все.

Но шансов, как мне казалось, у меня было не больше, чем у снеговика, попавшего в пекло. Да и те, что были, испарились бы через пять или десять минут.

Мой гениальный план уйти в сторону по дну пересохшего ручья, представлявшийся мне поначалу идеальным, стал быстро терять свою привлекательность. Так что я взбежал по берегу ручья, повернулся спиной к склону и стал продираться в самое сердце тьмы, пока не напоролся на забор из сетки. Зазвенев, он отбросил меня назад. Я приземлился на задницу, но быстро вскочил и бросился на забор. Подпрыгнув, я вцепился в него пальцами рук и ног и стал карабкаться как обезьяна.

Между прочим, на мне были спортивные туфли. Мы все носим спортивную обувь, «найк», «рибок», «бритиш найтс», «эл. эй. геарз», «конверс» и даже «кед». Мы сбриваем с тела все волосы (за исключением ресниц и бровей), надеваем любимые шкуры и вообще выступаем под свору обезумевших маньяков. Но мы всегда обуваемся. Надо быть кретином, чтобы отказаться от обуви.

Взбираясь по сетке, я не видел ничего впереди, кроме темноты. Это было странно. Но когда я влез повыше, то разглядел дом. Окна были темны, но не поэтому я видел перед собой только тьму. Все дело в том, что примерно в трех футах от сеточного забора был деревянный. Думаю, что сетка появилась здесь раньше, но, видать, Западоны (или кто-то другой) решили, что лучше им не смотреть на места, неокультуренные бульдозерами. Может, их беспокоили мысли о том, что оттуда могут по ночам пробираться к ним в дом злые люди и причинять им зло.

Такие, как я, например?

Не-а.

В самых кошмарных своих снах они не могли бы увидеть никого, подобного мне.

В любом случае заборы даже не задержали меня.

Я, конечно, не гимнаст, но и не тюфяк. Взгромоздившись на железную перекладину, проходящую по верху сетчатого забора, я поставил другую ногу на деревянный забор и прыгнул. Пролетел шесть футов и приземлился в траве с другой стороны.

Присев на корточки, я стал размышлять, что делать дальше.

Понятно, что мне хотелось попасть в дом.

Когда мы совершаем налет — то есть я и ребята, — проникновение в дом не составляет никаких проблем. Тому известно все, что можно знать о системах домашней безопасности. Он первым делом смотрит, не установлены ли сторожа, и выводит из строя обнаруженные элементы. А Пескарь запускает нас в дом. Обычно он использует для этих целей стеклорез. Просто и тихо. (За исключением случайных огрехов, таких, как прошлой ночью, например, когда из-за невнимательности Кусок задел топорищем стакан и тот свалился в кухонную раковину — бах!)

Обычно все протекает гладко.

Но мне необходимо было исчезнуть, а не вырезать в окне дырку, которую могли обнаружить копы.

Можно было попытаться обежать дом вокруг и проверить все окна и двери. Некоторые жители Лос-Анджелеса иногда забывают наглухо забаррикадироваться. Но таких, наверное, один на миллион.

Просто позвонить — тоже едва сработает.

Должен признаться, что я не мог придумать никакого способа проникновения в дом, не привлекая к себе внимания.

В какую-то минуту я даже хотел просто вломиться и заполучить какие-нибудь ключи, чтобы дать деру в одной из их машин. (У семьи, имевшей дом в таком квартале, обязательно должно было быть не меньше двух автомобилей. ) Я уже видел себя с ревом несущимся по улицам, на которые со всех сторон выскакивали патрульные машины. Если бы мне удалось проехать милю, считай, мне крупно бы повезло.

Таким образом побег на автомобиле исключался. Спрятаться в доме тоже не удалось бы.

Меня стала охватывать паника.

Она почти овладела мною, когда я услышал звук вертолета.

«Тах-тах-тах-тах».

Возможно, для тех, кто два месяца провел на спасательном плоту посреди океана, не имея другого питья, кроме собственной мочи, и другой еды, кроме своих товарищей, звук этот — самый приятный в мире.

Когда же ты убийца и твердо знаешь, что это вертушка фараонов, звук этот накручивает кишки на лопасти. Он заставляет тебя подобрать колени и принять позу зародыша. Или даже разрыдаться.

Страх — штука прелюбопытная, как я заметил. В одних случаях — это хорошая эмоциональная встряска, в других — ушат дерьма. Конечно, я не специалист, но, по-моему, все дело в том, насколько ты владеешь ситуацией. Чем больше она в твоей власти, тем лучше ты себя чувствуешь.

Когда прямо на тебя летит полицейский вертолет, а еще в той ситуации, в которой оказался я, от испытываемого страха едва ли получаешь большое удовольствие. Скорее напротив.

В любом случае я поднял голову на звук и увидел вертушку. Она медленно летела на минимальной высоте над вершиной холма, может, всего в полумиле отсюда, курсом на пожарища. На ней был установлен прожектор, и его белый луч ярким лезвием кромсал темную местность вокруг.

Насколько можно было судить, меня он пока не искал.

Но очень скоро это должно было измениться.

Мне надо было уходить из поля зрения.

Посреди двора рос лимон. Здесь также была устроена небольшая крытая беседка с пластиковой крышей. Возле пластикового садового столика стояла пара шезлонгов, в которых можно было бы позагорать, если бы сейчас был день. Можно нырнуть под один из них и спрятаться от вертолета.

Это если бы я хотел, чтобы меня поймали.

К этому времени вертушка уже зависла над склоном за домом старой калоши.

На этот раз искали уже меня.

Взвизгнув, как собака, которой наступили на хвост, я метнулся вправо к деревянному сараю Забегая за его угол, я заметил дорогу, которая вела к нему от дома. Добротная широкая дорога.

Гараж был на два места. Главные ворота, разумеется, были заперты. Но чуть подальше, возле угла, была обычная дверь.

Она открылась с едва слышным скрипом. Проскользнув в темноту, я закрыл ее за собой. Здесь было намного темнее, чем на улице, хотя в одной из стен были небольшие окна, которые пропускали немного света. Но совсем немного. Тусклого, словно вывалянного в грязи серого света. Но и его было вполне достаточно, чтобы определить, что я попал в кладовку. Она была частью гаража, но отделялась от нее перегородкой.

Помещение было длинным и узким. Прямо передо мной возле самой двери лежал какой-то ящик, напоминавший холодильник, положенный набок. Морозильная камера?

На ощупь я нашарил ручку и открыл крышку.

Изнутри хлынул яркий свет, заставивший меня зажмуриться. Белым дымом заклубились испарения, и в лицо повеяло холодом.

Я побыстрее захлопнул крышку, чтобы убить свет.

Затем я просто стоял какое-то время, ничего не делая и только прислушиваясь к вертолету и вновь привыкая к темноте. Наконец я снова мог видеть. Под окном стояла пара корзин для грязного белья. Еще стиральная машина и сушилка в темном углу за корзинами. Туда я и направился.

В поисках укрытия.

Смогу ли я влезть в бельевую сушку? Парень я не крупный, так что вполне может быть.

Если ничего другого не останется, можно попробовать.

Позади сушки в самом конце комнаты в углу на кронштейнах висел бойлер. Рядом был шкаф футов пяти шириной и с двустворчатой дверью. Я потянул за дверные ручки. Обе створки одновременно коротко скрипнули и отворились.

Я рассчитывал на то, что внутри окажется свободное пространство, как в платяном шкафу, но обнаружил там несколько полок, заваленных всякой всячиной.

Что я мог в этом случае сделать, так это разгрузить одну из полок, влезть в шкаф и положить себя на полку. Впрочем, чтобы это сработало, мне пришлось бы вновь расставить все по местам, уже находясь на полке, или спрятаться на полке, находящейся выше уровня глаз копов, которые наверняка скоро сюда заявятся.

Может получиться. Сначала я встал на цыпочки, чтобы получше все рассмотреть, затем даже встал на нижнюю полку, чтобы подняться повыше. И тут я заметил, что шкаф был не до самого потолка.

И я полез выше.

Повиснув на одной руке, другой я пошарил вверху.

Между верхней крышкой шкафа и потолком был зазор фута в два.

И там ничего не лежало — ниша была пуста.

Пока я туда не втиснулся. (Использовал полки как ступеньки лестницы. К счастью, они не обвалились. Так что, может, кто-то там, наверху, все же не забывает обо мне. )

Забравшись, я улегся на боку, опустил руку и прикрыл дверцы шкафа. Затем продвинулся назад до упора в стену.

Так я нашел свое идеальное укрытие.

Но оно было идеальным лишь с точки зрения надежности, но вовсе не удобства. С удобствами здесь был полный облом. Напомню, что я был совершенно голый, если не считать кроссовок «рибок» и моей коротенькой юбчонки-конни. А для такого места лучше всего подошел бы рабочий комбинезон. Или, еще лучше, один из тех огромных белых костюмов, которые носят рабочие химических предприятий на опасных производствах. Но все, что у меня было, так это голая кожа и юбочка. На меня тут же налипла паутина. Из темноты посыпались и зашныряли по ногам и спине пауки. Потом они поползли и по лицу. Наконец забрались и под юбку. Какая мерзость! От их прикосновения все тело покрылось гусиной кожей.

И я принялся шлепать и давить их как сумасшедший. Отвратительное ощущение. Слышать, как трещат их панцири и как растекаются по телу их кишки. Когда же ты пытаешься смахнуть мертвого паука с тела, он цепляется, как сопля. Иногда они прилипали к пальцам, и приходилось подолгу трясти рукой, чтобы от них избавиться.

Таким образом я занимался сокращением численности местной популяции пауков, пока меня искали. Если не считать производимой мною возни, единственным шумом были звуки, издаваемые вертолетом. Вероятно, было еще множество других звуков, но их просто не было слышно. Шум вертушки то замирал вдали, то вновь заглушал все вокруг своим ревом. Иногда мне казалось, что эта чертова штука сейчас сядет мне прямо на голову. Но она опять улетала вдаль.

Вертолет делал круги.

Все кружил, кружил и кружил. Хотя я и не мог его видеть, я прекрасно себе его представлял. Мысленно я видел, как он зависает в воздухе, все время шаря своим огромным белым лучом по скату холма и по зарослям в ложбине у его подножия, по усадьбам и дворам окрестных домов.

В поисках меня, одного меня.

От одного гула с ума можно было сойти.

Вероятно, к этому времени во всей округе не осталось ни одного спящего. Все, должно быть, высунулись из окон. Под рев сирен еще можно спать, но полицейский вертолет не в состоянии поднять только мертвого: разве что ты в стельку пьян или глухой как пень. К тому же если он все не улетает, а кружится и ревет над головой.

Если ты самый обыкновенный обыватель, тебя раздражает, что разбудили. Впрочем, даже больше — ты начинаешь волноваться. Потому что знаешь, на то есть причины. Догадываешься, что ловят преступника.

А это значит, что этот преступник сейчас где-то возле твоего дома.

Ты выглядываешь из окна. Просто посмотреть, как далеко от тебя этот вертолет Как далеко преследуемый. Тебе очень хочется увидеть, как он пробежит по двору в другом направлении — подальше от твоего дома. Надеешься, что он не попытается к тебе вломиться.

У тебя наверняка ползут мурашки по коже.

Но, черт побери, если ты тот, кого ищет вертолет?

Когда ты превращаешься в преследуемого, он перестает для тебя быть обычным полицейским вертолетом. Он становится похож на какого-то робота-монстра, на летающую тарелку, которую швыряет в тебя банда свихнувшихся придурков из космоса, настолько гнусных, что по сравнению с ними самые мерзкие гестаповские штучки выглядят проделками Мэри Поппинс — причем они точно знают, где ты, блин, прячешься.

Хотя я и забился в самый угол моей укромной норы на верху шкафа, куда прожектору никак не добраться, при каждом появлении вблизи вертолета я готов был сжаться в малюсенький комочек или даже вовсе исчезнуть куда-нибудь.

«Тебе не уйти от меня! Ты просто не сможешь этого сделать!»

Блин!

Что ни говори, но он чуть не довел меня до умопомешательства. Провалиться мне на этом месте, но ночка была еще та.

Когда по потолку неожиданно скользнул луч света, я решил, что вертолет таки до меня добрался.

Но как он сюда попал? — не отдавая себе отчета в нелепости этой мысли, подумал я.

Чуть не вскрикнул.

Но тут раздался чей-то голос:

— Думаешь, он в холодильнике?

— А ты бы прятался в холодильнике? — спросил его спутник.

— Ага. А почему бы и нет? В такую душную ночь. Спорим?

Один из них открыл морозильную камеру. Я понял по звуку.

— Эй, гляди! У них тут батончики «Дав»! — воскликнул тот, кто до этого сказал «спорим?».

— Не балуйся. — У него был такой суровый тон, словно ему было начхать на батончики «Дав».

Вертолет улетел в дальний конец своего круга, поэтому я мог слышать весь шум, который производили копы в этой конуре. Они наталкивались в темноте на разные предметы, под их ногами хрустел мусор и что-то дребезжало. Их портупеи облеплены Бог весть каким дерьмом. Идущий полицейский по звуку скорее напоминает лошадь под седлом, чем человека.

— Хочешь один? — спросил любитель батончиков «Дав».

— Нет. И ты лучше не трогай.

— Я возьму только один. Они гораздо вкуснее, чем эскимо... Кому придет в голову прятаться в стиральной машинке, Пэт!

— Нет? — Я услышал, как скрипнула крышка.

— Видишь? Что я тебе говорил.

— В таком освещении от морозильной камеры моли Бога, чтобы этот оборотень не продырявил тебе башку, Хэнк.

— У него нет оружия. Иначе бы он применил его к детям.

— Никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Лучше помолчим, а?

— Так ты точно не хочешь «Дав»?

— И в сушке нет. — Я услышал невнятное брюзжание.

— Я и без того мог бы тебе это сказать.

— А как же, ты, конечно, можешь говорить сколько тебе вздумается, только ты далеко не всегда прав. Если хочешь знать, моим вторым арестованным был домушник, которого я нашел в бельевой сушке.

— И он туда поместился?

— А как же. Он был небольшой. Во всех смыслах.

Коп был теперь совсем рядом. Когда он остановился, мне показалось, что почти подо мною. Затем послышался скрип открываемых створок шкафа.

— Здорово тогда посмеялись все девчонки в прачечной. — Дверки вновь шумно захлопнулись, и я услышал звуки удаляющихся шагов.

— У меня случайно оказалась нужная монета, чтобы запустить сушилку.

Другой коп, Хэнк, рассмеялся.

— Подумал, а отчего бы его немножко не раскрутить. Но потом, минуты через две после того, как я его оттуда извлек, он облевал своим обедом мне все заднее сиденье.

— Вот дерьмо! — ругнулся Хэнк.

— Не дерьмо, а блевотина.

Парни тогда посмеялись от души.

И ушли.

А я остался там, где был. В конце концов улетел и вертолет. Наступила гробовая тишина. Я больше не замечал ползавших по мне тварей, расслабился и уснул.

И спал до тех пор, пока утром не появилась Хиллари Западон сделать небольшую постирушку.