"Винтовка Фергюсона" - читать интересную книгу автора (Ламур Луис)

Глава 14

Этим вечером мы сидели мрачные, как тучи. Переживали мы не за себя, нам терять было особенно нечего, а за Лусинду, к которой постепенно крепко привязались.

В трудном, можно сказать, отчаянном положении от нее не слышали слова жалобы. Не уступая лучшим среди нас наездникам, она спокойно обходилась имеющимся, не заикалась насчет еды, не настаивала на особых привилегиях.

Внезапно разозлившись, я обратился к Кемблу:

— Черт побери, Дег, мы должны что-то сделать! Барахло же спрятали, а с такими никчемными сведениями не похоже, что кто-нибудь его нашел.

— Далеко от того выступа? — спросил Толли.

— День пути, — ответила Лусинда.

— То есть от двенадцати до тридцати миль, в зависимости от состояния лошадей, насколько едущие нервничали и что собирались делать дальше.

— Скорее меньше, — заметил Казби Эбитт. — Подумайте сами: с ними ценности, индейцы рядом или на подходе. После того как прошло столько времени, ситуацию с уверенностью не восстановишь, но им наверняка пришлось туго, раз они вообще расстались со своим грузом.

— Теперь представьте все это себе. Они хотели смотаться во французские колонии, откуда можно уехать в Европу и форсить в Париже, Лондоне или Риме. Они вовсе не хотели зарыть свое добро в землю.

— Поэтому они должны ехать медленно, по-моему. Высматривать место: что-то подходящее для стоянки, чтобы был предлог задержаться… и что-то пригодное, как примета. Что-то сверх того, о чем нам говорили.

— Я все рассказала, про что знаю! — запротестовала Лусинда.

Соломон Толли кивнул.

— Думаю, так и есть. Что не означает, что больше ничего нет. Вполне вероятно, они приберегли нечто для себя самих, информацию, которую не открыли никому.

— Я бы сказал, мы можем находиться в пяти милях от цели прямо сейчас, — предположил Айзек.

Отблески костра вспыхивали на темной хвое и на серебристых стволах осин. Осины были из самых крупных, какие я видел. Ведь осина растет густо, струной тянется вверх. Это дерево любит солнце, не может без него обойтись и в числе первых занимает опустошенные пожаром участки. Она вырастает высокой, и под ее покровом начинает подниматься ель, процветая под защитой. Но по мере того как ель становится выше, осина начинает отмирать, пока через много лет не остается один плотный ельник.

Одно из наиболее красивых деревьев в мире, оно мало годится в дело, потому что от сердцевины гниет. Сейчас, в канун зимы, его листва уже зазолотилась. Почва, где мы будем спать, укрыта золотым ковром в несколько дюймов толщиной. На мой вкус, достаточное богатство.

Поднявшись от огня, я набрал листьев и свалил их в месте, где ляжет Лусинда, затем нагреб для себя. Я чувствовал себя взвинченным и не хотел спать. Костер мы оставили догореть до углей. Мы подсовывали в него шишки и обломки дерева, валяющиеся кругом, но выбирали такие, чтобы тлели, не производя яркого пламени.

Боба Сэнди беспокоила его нога. Мы обработали ее тщательно, как только были в состоянии, но, хоть кость осталась неповрежденной, рана болела, и нога сгибалась с трудом. Сэнди заснул первым, потом Эбитт.

Хит сторожил первым и уже спустился вниз. Кембл и Толли улеглись, затем Хорхе Улибарри, выяснив, что не может ничем услужить Лусинде, удалился на покой, забравшись глубоко в осинник. Дэйви Шанаган лег под елкой; он видел костер, но самого его от костра не было видно.

— Почему вас зовут Профессором? — ни с того ни с сего спросила Лусинда.

— В шутку, — пожал я плечами, — но я действительно преподавал какое-то время. Не засиделся в должности, признаюсь прямо. Мне нравилось заниматься наукой, нравилось учить, но я еще и писал, и немного баловался юриспруденцией. Откровенно говоря, кем-то определенным я не стал. Видите ли, мальчишкой я жил в лесу. Глушь нанесла на меня свой отпечаток, и временами я обнаруживаю, что скучаю по тенистым тропинкам под кронами деревьев.

— А теперь что?

— Кто знает! Сомневаюсь, что когда-либо вернусь к прежнему образу жизни. Конечно, многое хотелось бы изучить. Тянет попутешествовать, исследовать древние цивилизации Азии, Или, если на то пошло, здешние. Слишком мало известно о том, что тут делалось до появления белых.

— Вы не женаты?

— Моя жена умерла. Тогда я и отбросил связи с прошлым.

Я встал.

— Лучше постарайтесь отдохнуть. Завтра нам придется нелегко.

Она отправилась в постель, но я не последовал ее примеру. Сна у меня не было ни в одном глазу, почему — непонятно. Что-то не давало мне покоя, и я прошел к тому месту, где Хит стоял на страже.

— Это ты, да? Пока все спокойно. Но как-то нынешняя ночь мне не по душе.

— Мне тоже.

Мы стояли спиной к осиновой роще. Листья нежно перешептывались вокруг. Всходила луна, делая окружающее рельефным до неправдоподобия. Белесые стволы деревьев напоминали греческие колонны. Я положил на один из них ладонь.

— Они подстригают себя сами, — сказал я. — По мере роста первые ветви отпадают.

— Толстые какие, — заметил Хит. — Обычно осины бывают жиже.

— Этим по сотне лет или больше. Они редко доживают до двухсот… очень редко.

Хит повернул ко мне лицо.

— Чантри, я все думал, про что ты говорил раньше, насчет как выгоревшие места зарастают осинником. А она как раз про выгоревшее место и упоминала. Не считаешь, то место может сейчас быть под осиновым лесом?

— Пес возьми. Хит, а ты, наверно, прав. Только к нашему времени тот склон уже должен быть покрыт елью, осины окажутся малочисленными, если останутся вообще.

— Или станут очень старыми… вроде этих.

Молча мы переваривали одну и ту же мысль: в эту самую минуту мы, возможно, стоим среди тех, поднявшихся на давнем пожарище деревьев. С иссиня-черной каменной стеной под нами и полосой кварца напротив.

— Это было бы слишком хорошо, но, Хит, гляди получше. Я пойду выясню, на что похож бок горы над нами.

— Давай. — Он сплюнул в пышную подстилку. — Что-то у меня в нутре свербит насчет этого места. Ты когда распространялся про осины, я все вспоминал, как оно выглядело на подходе.

Повернувшись, я обошел осинник и двинулся мрачными коридорами между елями вверх. В лунном сиянии осины поражали невероятной красотой — недвижные светлые стволы, слегка трепещущие золотые листья — чары, да и только. Неудивительно, что они привлекают так многих животных и птиц.

«Фергюсон» в правой руке, я упорно карабкался все выше. Путь часто становился таким крутым, что приходилось подтягиваться, хватаясь за ветки. И как-то сразу я очутился на открытом склоне, глядя вниз на ельник, на осины, на всю древесную поросль. Ибо вышел на границу распространения леса.

Наверху висела луна. Невозможно прозрачное небо заливало рощу подо мной туманным золотистым светом. Мгла шла не от сырости или низкого облака: так мерцали средь деревьев лунные лучи. Позади громоздилась необъятная гора, внизу крутой косогор, дрожащее свечение осинника, а за ними, на другой стороне долины, обрыв. Древний сброс на краю изрезанного плато, лежащего далее.

Дна долины я не видел. Все в глубине скрывала непроницаемая тень. Мгновение я стоял неподвижно, забывшись в упоении видом, затем повернулся взглянуть на верхний склон.

Он резко возносился к высвеченной небом черте, и, когда я шагнул к подножию, под ногой заскрежетал щебень. То, что мы искали. Каменный крутояр, изрезанный трещинами, крушащийся от смены тепла и холода.

Помедлив, я двинулся обратно, и тут мои уши уловили негромкий звук. Стремительно обернувшись, я бросил взгляд вдоль основания ската. Кто, -то идет сюда… мужчина высокого роста. Не размышляя, я отступил на участок поравнее, в поисках лучшей опоры для ног.

Идущий приближался непринужденно, почти без шума. Я не сомневался, кто он такой, но ждал, заинтересованный, что он собирается делать, и не забывая о лагере внизу.

— Приветствую, дружище! Так и знал, что только вы можете забраться сюда среди ночи. Чтобы пренебречь сном ради прогулки в подобный уголок, надо быть в душе чуточку поэтом. Что ж, хорошо, что вы пришли. Пора нам переговорить вне слышимости всяких прочих.

— Они друзья мне, — ответил я суховатым тоном.

Он отмахнулся от моих слов рукой.

— Натурально. У всех людей есть друзья. А уж что они для нас значат, зависит от того, как мы умеем их использовать. Мне кажется, ваши свою ценность для вас потеряли.

— Мое мнение несколько другое.

— О? Ну само собой. Вы — человек романтического склада, иначе духу бы вашего на Западе не было. И немного тронутый, если позволите так выразиться. Вы же ничего в этих краях не забыли. Вот море — дело другое. Когда все это кончится, я обзаведусь самым прекрасным кораблем, какой только бороздит воды, заарканю кой-кого из моей прежней команды, и тогда покажем сукиным детям, что такое пиратство.

— Если вы хотите это осуществить, — спокойно заметил я, — было бы неглупо начать прямо сейчас.

Он обратил взгляд ко мне и засмеялся.

— Вот это да! Профессор вздумал грозить? Может, что-нибудь в вас и есть в конце-то концов.

Он указал на камень с плоской вершиной.

— Присядьте-ка. Нам следует поговорить. Мы с вами… у нас в головах водятся идеи. Те внизу воняют шкурами, которые дерут, и жизнью, которую ведут ничтожества. А вы и я — собаки не той породы. Мир созрел для тех, кто достаточно силен, чтобы взять его. Мне весь и не нужен, лишь возможность отхватить кусок и творить с ним, что только пожелаю. С целым миром вышло бы слишком много хлопот.

Он уселся на соседний камень и наклонился ко мне.

— Вы мне нравитесь, Профессор. Давайте войдем в долю. Хотите девчонку, берите. Мне женщины ни к чему. Привязанность — для бизнеса штука хуже некуда. Мое правило — где подобрал, там и бросил, а утром — к новым берегам. А клад поделим между собой. Он здесь, я знаю! И не очень далеко отсюда. Что скажете на такое предложение? Вам девица и одна треть, одна треть мне, а еще одну треть пустим на расходы… на судно. В Новом Орлеане стоит шхуна, которая уйдет от всего, что плавает. Возьмем пару «купцов» — и в Индийский океан. Там лучше, чем где бы то ни было, поверьте. Определяться умеете? Правда? Чудесно! Часть забот с плеч. Я пользуюсь счислением, а им не всегда можно обойтись.

Он вытащил из кармана обрезанную кубинскую сигару и зажег ее.

— Дела обстоят так. У меня двадцать человек с лишком, народец — шутки плохи. Вашу шарагу они разделают на фарш. Но я случайно знаю, что неподалеку отсюда находится исток реки, достаточно глубокий для каноэ. Погрузим поживу, и вниз до Нового Орлеана. А они все пускай остаются тут. И вся недолга. Вам известно, где сокровище, лодка у меня припрятана, пока они хватятся, пройдет добрых два дня. Избегаются, ища следы, на реке ведь их не бывает.

Я усмехнулся.

— А когда каноэ доберется до Нового Орлеана, в живых остается один и получает все? Я прав?

Он засмеялся.

— Ага! Я так и знал, что вы — человек моего толка. Нет, ничего подобного. Вы говорили тут о друзьях. Без друзей обойтись можно, но человеку нужно общество, и самое свинство в том, что не так-то много людей с мозгами, да еще чтобы умели ценить изящные искусства, музыку, книги, полет воображения… а с кем-нибудь говорить надо. Нет, мы проделаем вместе весь путь до конца. Никакого надувательства, никому не перережут ночью горла. Выйдя в море, будем делить все пополам.

Я поднялся на ноги.

— Нет, мистер Фолви. Я в это не ввязываюсь. Вам же посоветую повернуть назад и увести ваших людей. Клад вряд ли существует в природе, и даже, если он есть, мы не имеем понятия где. Так же, как и ваша племянница. Не буду отрицать, мы считали, что золото реально, но ее указания обернулись полнейшей чепухой. Да здесь на дюжину миль попадется пятьдесят мест, отвечающих приметам! Мы отправляемся восвояси, как только наш раненый сможет ехать.

Улыбка пропала с его лица. Мой собеседник пожал плечами:

— Ладно, сделать попытку стоило. Я почти ожидал, что вы сваляете дурака. — Протянул руку. — Без обид?

Моя ладонь машинально выдвинулась вперед. Он вцепился в нее.

— Порядок, хватайте его!

Я с силой рванулся, но необычно мощный Фолви не выпустил моей руки. В тот же миг, слыша, как чьи-то башмаки царапают камень, я ударил в него всем телом. Не ожидавший такого, Фолви сделал несколько шажков, борясь за равновесие, но, когда я швырнул свой вес вниз по склону, бросил держаться за меня. В полете моя левая рука продолжала сжимать ружье: покатившись под уклон, я исчез в темноте. Раздались два выстрела, потом третий. По меньшей мере одна пуля простригла листья поблизости.

Рухнувший на колени Фолви, ругаясь, поднимался на ноги.

Я пошевелился, под рукой хрустнул сучок, и выстрел сделал зарубку на осиновом стволе рядом со мной и плюнул корой мне в лицо.

Тем не менее я взметнулся на ноги и побежал в глубь рощи, виляя между деревьями. Еще раз выстрелили, но угодить в меня посреди осин шансов было мало. Я не сбавлял хода, не думая о шуме, однако мало его производя в беге по влажным листьям. Слева темнела масса елей, там должен находиться наш лагерь.

Вылетев из зарослей, я быстро глянул вокруг. Ничего! Как-то я ухитрился заблудиться…

Хотя нет. Костер здесь. Погасшие угли чуть дымятся, а один все еще тлеет — проступает красным.

Ушли… все ушли.

Я остался один.