"Формула неверности" - читать интересную книгу автора (Кондрашова Лариса)

Глава вторая

Маше Леонид не нравился. По крайней мере, выбора сестры она не одобрила с самого начала, едва увидела будущего зятя на вечеринке по поводу Таниного дня рождения.

— Мой бывший муж в таких случаях говорил: «Поменяла часы на трусы».

— Ничего подобного, — упрямо сказала Таня. — Он красивый мужчина.

— Что же, интересно, в нем красивого? — удивилась Маша и посмотрела на нее чуть ли не с жалостью. — Правильно говорят: любовь зла, и козлы этим пользуются. Пузатый, коротконогий, плешивый. Одна извилина, и та ниже пояса, если судить по твоим рассказам…

— Ну ты вообще беспредельщица!

Таня рассказывала Маше о своем новом знакомстве. По иронии судьбы с Леонидом она познакомилась так же, как и с Мишкой: тот подвез ее, когда она опаздывала на работу в свое технологическое бюро. Увы, Таня не изменила своей юношеской привычке — по утрам спать до последнего, а потом мчаться на работу сломя голову.

Во второй раз Леня снял для их встречи номер в гостинице, и Таня провела с ним незабываемую ночь. Она не хотела признаться себе, что идет на все это лишь для того, чтобы поскорее забыть Мишку. Кажется, такая же цель была и у Леньки, чем-то бывшая жена ему досадила так, что он даже корежился при упоминании ее имени — Элеонора.

Словом, обоим понадобилось забвение, они упали в объятия друг друга, и интимная часть их отношений обоим понравилась.

Так что вопрос о новом браке был Каретниковым поставлен, и Таня не видела причины, чтобы ему отказать.

Высказывания сестры относительно Каретникова Таню неприятно поразили. Портрет мужчины, нарисованный Машей, выглядел прямо-таки гротескно.

— Тебя послушать, он урод, да и только.

— Ты права, — спохватилась сестра, — это я от раздражения. Ты у нас женщина высокая, и я никак не привыкну, что с тобой рядом мужчина лишь чуть выше тебя. Нет, сестра, ты как хочешь, а я люблю мужиков не меньше метрa восьмидесяти, стройных, чтобы другие бабы смотрели и завидовали. Не будешь же ты всем и каждому рассказывать, как он хорош в постели…

— А разве этого мало? — спросила Таня. — Ты поспрашивай у женщин насчет красавцев. Далеко не у всех привлекательная внешность равнозначна мужской силе.

— Если бы ты могла жить не вылезая из койки, тебе бы этого вполне хватило.

Маша помедлила — говорить? не говорить? — не хотела обижать сестру, но раз уж разговор пошел откровенный…

— А самомнение! Раза в два больше его самого. Такие бабы, как ты, разбаловали. Все уши прожужжали: «Ах какой он бесподобный! Ах какой сильный!» Любим мы их на пьедестал воздвигать. Посмотришь со стороны — крошка Цахес, а мнит себя Аполлоном…

Видимо, у Маши просто было в тот день плохое настроение, вот она и нападала на бедного Ленечку. Надо ж такое придумать: крошка Цахес!

Таня едва не расхохоталась при воспоминании об их разговоре, но бросила взгляд на мужа и осеклась: отчего он всегда такой недовольный, раздражительный? Вроде дела его шли неплохо.

Многие интеллигенты советского пошиба ломали себе зубы об новорожденный российский бизнес, считая, что их ума вполне хватит, чтобы добиться того же, чего добились те, тупари, новые русские, с тремя классами образования…

Оказалось, в таких делах нужно кое-что еще, кроме образованности. Деловая хватка. Жесткость и жестокость. Наглость и умение держать нос по ветру… Выяснилось, что составляющих гораздо больше, чем казалось до того. В бизнес надо было вписаться. Из Ленькиных бывших однокурсников мало кто смог. А он ничего, удержался.

Про него уже вскоре друзья шутили, что он парень-гвоздь и без мыла кое-куда влезет.

Как бы то ни было, но Леонид действительно научился улаживать самые щекотливые дела с пожарной инспекцией, газовиками, санврачами, налоговиками, особенно если приходилось иметь дела с женщинами, так что у тех, кто хотел строить модные и добротные дома, причем в самые сжатые сроки, на услуги Каретникова даже имелась некоторая очередность. Безработица ему не грозила.

Таня вообще считала своего мужа человеком неординарным. И уважала его за это. Но была ли это любовь? По крайней мере, Таня за такую версию держалась: вышла замуж по любви. И повторять это друзьям и знакомым она считала нужным. Иначе они могли подумать, что Таня вышла за Леонида в горячке, чтобы досадить своему первому мужу…

Леонид время от времени давал Тане понять, что тоже ее любит, но произносил это так привычно, так между прочим, что она вполне могла представить, как он те же слова говорит еще кому-нибудь из женщин.

Первое время, живя с Леонидом, она пыталась найти в его глазах такой же огонь, какой соответствовал бы придуманным ею супружеским отношениям. Страсть. Нежность. Любование ее красотой — если уж любовь зла. В крайнем случае ненависть.

Услышь кто-то ее мысли, сказал бы: у бабы не все дома, а если дома, то спят! Ей же казалось, что откровенную нелюбовь легче было бы перенести. Но равнодушие… Для женщины это синоним оскорбления. Конечно, это ее высказывание вовсе не аксиома, но Таня воспринимала мир чувств именно так.

Знал бы кто, с каким остервенением она хватала саму себя за горло и носом, носом совала в то варево, которое собственноручно сварила. Второй брак, который назло всему свету должен был быть счастливым, держался вообще неизвестно на чем.

Можно подумать, у нее оказался несчастливым первый брак!

Тогда родителей уже не было в живых.

Когда они погибли, Тане было пятнадцать лет, а сестре Маше девятнадцать. Училась она в медицинском институте и собиралась стать терапевтом. Из-за Татьяны выбрала себе специализацию — невропатолог.

Все потому, что гибель родных Таня пережила так тяжело, что медики предлагали даже положить ее в психиатрическую больницу, и сестра Маша, во-первых, не дала этого сделать, а во-вторых, почти на три года сделалась врачом, сиделкой и матерью своей несовершеннолетней сестры.

Выхаживала ее, отпаивала лекарствами, сидела у постели, когда очередной кошмар стискивал Таню ледяными пальцами.

Когда появился Мишка, старшая сестра сразу почувствовала опасность, но уже совсем другого рода. Эта дуреха так влюбилась в своего парня, что могла наделать глупостей. В восемнадцать лет стать матерью-одиночкой!

Маша взялась, по выражению возлюбленного Тани, пасти сестру и, конечно, не упасла.

Таня с Мишкой в тот памятный вечер ехали на такси из ресторана.

А до того… Как они и предполагали, назойливый мужчина с соседнего столика и его товарищи решили не дать им уйти из ресторана просто так.

Незадолго до того, как Таня с Мишкой пригласили официантку, чтобы рассчитаться с ней, перед молодой парой опять появился тот самый развязный тип, и опять с требованием к Михаилу:

— Выйдем поговорим.

Мишка окинул его взглядом с ног до головы и снисходительно спросил:

— Ты ведь там будешь не один?

— Не один, — согласился, помявшись, задира.

— Значит, тебе будет не скучно. Видишь ли, я сейчас очень занят. Так что, если через пять минут не выйду, начинайте без меня.

Тот сузил глаза и зло прошипел:

— Ты если и уйдешь из ресторана, то только на костылях!

Угроза прозвучала зловеще, но Мишка не испугался.

— Посмотрим, — усмехнулся он, глядя в глаза наглецу. На его месте многие мужчины просто испугались бы, но Мишка… В какой-то момент она даже подумала, что он всего лишь бравирует своей храбростью. Таня, попытавшись представить себе, как он будет драться сразу с четырьмя парнями, чуть не заплакала от страха за него.

— Мишенька, здесь есть второй выход, я знаю, через гостиницу. Пусть себе ждут у входа. Иной раз лучше проявить благоразумие, чем позволить каким-то подонкам себя изуродовать.

Что поделаешь, ее воспитывала сестра и потому не могла не передать своей воспитаннице толику этого самого благоразумия. Разве могла она тогда понять, что настоящие мужчины устроены по-другому.

— Ты предлагаешь мне сбежать от этих шавок? — нахмурился он.

— Шавки не шавки, но их четверо! — Она чуть не плакала.

— Четверо — это, согласись, не восемь.

Шутка его показалась Тане дурацкой. Она даже разозлилась, На миг выйдя из образа девушки, которая безоглядно верит в своего любимого:

— Нашел время шутки шутить!

— Эй, мыслитель! Ты где?

Перед глазами Татьяны возникла растопыренная пятерня мужа Леонида и качнулась туда-сюда. Сегодня он был настроен миролюбиво. Не злился на ее отрешенность.

Все-таки «мыслитель» прозвучало не обидно. А Леня умел обидеть, если хотел. И слова подбирал такие, что хотелось запустить ему в голову что-нибудь потяжелее…

— А, ты уже поел, — очнулась Таня; откуда вдруг в нем проснулась эта доброжелательность? Совсем недавно зубами скрипел на лазающих по заборам полковников.

— Я побежал!

Он будто клюнул Таню в шею и вышел за дверь. Таня глянула из окна кухни. Леонид, задрав голову, смотрел вверх, на Машину половину. Наверное, там, на втором этаже, Маша чаевничала со своими друзьями. Что было в его взгляде, Таня не могла прочесть, но на мгновение показалось, злость в смеси с чем-то: непониманием, собственным бессилием?

Чего-то он не мог добиться. Может, также открыто радоваться жизни? Со второй половины через открытые окна кухни были слышны постоянные взрывы смеха. Таню они ничуть не раздражали, а вот Леня был вне себя…

Впрочем, она тут же посмеялась над своей фантазией. Леня и признание собственного бессилия были категориями несовместимыми.

Потом стукнули ворота, взревела машина — Танин муж выезжал со двора. Ворота опять стукнули, закрываясь, и Таня осталась одна.

Директриса частного магазина, где она работала продавцом, расщедрилась — отпустила свою работницу на выходной. Слово «щедрость» по отношению к хозяйке надо употреблять только в кавычках, потому что она такого делать не любила, хотя выходные Тане положено было иметь каждую неделю. Но хозяйка все норовила под разными предлогами заставить Татьяну работать всю неделю без отдыха. Как и положено кровопийце-собственнику.

С непривычки — когда еще она вот так сидела и ничего не делала! — всякая дурь Тане в голову и лезла. Между прочим, давно пора было подумать, а то последние годы она жила будто по привычке, машинально, ни о чем особенно не размышляя. Этакая покорная овечка, которая плывет себе по течению, куда вынесет…

Когда-то эти стихи написал друг Мишки, сумасбродный поэт Леха Грибов. Почему-то Таня запомнила всего эти четыре строчки, хотя стихотворение было длинное. Но и то сказать, она слышала его всего один раз пять с лишним лет назад.

С чего вдруг Таня стала не только уноситься мыслями в прошлое, но и вспоминать такие детали из него, как стихи?

Не вела она никакого счета. А прошлое потихоньку отдалялось от нее, как хороший сон, который никогда больше не приснится.

Таня встрепенулась. Лучше уж думать о своей нынешней жизни.

Например, об отношениях между ней и ее вторым мужем. В последнее время она будто ждала от него чего-то, все чаще смотрела в Ленькины глаза… Дались ей эти глаза! Что она хотела выискать в них? Почему теперь заговорила о непереносимости для женщины мужского равнодушия? И все вспоминала тот случай, который потряс ее до глубины души.

Итак, смотрела она на днях мужу в глаза, внимательно. Как в зеркало. А оно ничего не отражало. То есть во время их разговора, как она думала, важного для обоих, он просто сидел и думал не о том, что ему говорила Таня, а о чем-то своем.

Теперь она на себе почувствовала, как это обидно. Правильно Ленька на нее в таких точно случаях злился.

В общем, он сидел рядом с ней, а мыслями был так далеко от нее! И в этом далеке для Тани места не находилось.

Вспомнилось нечто на днях кольнувшее ее прямо в сердце, но она тут же нашла объяснение: показалось! Как удобно все самой себе объяснять. Анекдоты действительно берутся из жизни: «Таня, ты же умная женщина, придумай что-нибудь!»

Леонид сидел на диване, и она опустилась перед ним на корточки, уткнулась ему в колени. Милый, родной! Наверное, ей надо быть повнимательнее к нему, ведь он делает все для того, чтобы ни Таня, ни ее дочь ни в чем не знали нужды…

Потом в порыве благодарности она подняла на него глаза и заледенела. Он не шелохнулся, а смотрел на нее сверху вниз ничего не выражающим взглядом, как смотрят на божью коровку, которая ползет по рукаву. Случайное насекомое, к тому же не может причинить вреда. Ползет себе и ползет…

А что она от него ждала? Чтоб по голове потрепал? По крайней мере собаки на это надеются, когда к хозяину подходят и кладут голову ему на колени. Хозяин может их даже за ухом почесать, но недолго, а потом оттолкнет от себя: «Ну, иди, иди, гуляй, не мешай думать!» А Таню даже по голове не потрепали, вот она и обиделась…

Ей захотелось вскочить, закричать, попытаться разбить эту холодную, равнодушную маску. Не чужой ведь человек, муж. Они жили вместе шестой год, такой большой кусок жизни… Таня должна знать, о чем он думал, чего ему не хватало. Какого, в конце концов, рожна ему было надо?!

Мозг ухватил в ее беззвучном вопле слово «должна». Кому должна? Вернее, кто ей должен? Деньги муж дает? Дает. Супружеский долг исполняет? Регулярно. Выходит, это ей неизвестно какого рожна нужно. И чтоб с любовью в глаза смотрел! И чтобы самые тайные его мысли были для нее открыты.

Мечтать не вредно. Ей, значит, он открылся, а Таня продолжала бы себе потихоньку о Мишке тосковать. Это ее, святое, этого она никому на осмеяние не отдаст! Эгоистка!

А разве в крепких семьях супруги не близки настолько, что не имеют друг от друга секретов? Теперь она уже защищалась: должно же быть что-то общее, что объединяет, делает людей близкими друг другу! Для чего-то же люди вместе живут! Кто объяснит ей, что происходит?!

Чтобы прогнать этот морок, ей захотелось рассмеяться. Расхохотаться в голос. Этак с подвыванием. А это уже истерика. Какие-то крики. Смешно кричать самой себе…

«Что тебе нужно? Любви. Любви Леонида?» Татьяна смутилась и подумала, что, наверное, его любовь показалась бы ей навязчивой и даже осложнила жизнь. Если теперь он держал ее под колпаком только потому, что Таня — законная супруга, то в какие же тиски он зажал бы ее, влюбившись!

Непонятно, чего ей больше хотелось: чтобы муж вдруг взял да ушел, или чтоб повинился: мол, прости, ошибся, принял за любовь к тебе простое увлечение. Или сознался, что полюбил другую. Или поговорил по-товарищески: мол, что поделаешь, нет любви, но есть уважение, общая постель, наконец…

Это уже мазохизм, честное слово. Что-то похожее на фильм из телевизионной программки: «Убей меня завтра!»

Просто ей хотелось определенности. Какого-то действия с его стороны, а то у Тани уже появился комплекс невостребованной вещи. Забытой. Той, что где-нибудь в углу оставили и больше не вспоминают о ней.

Но вот сам Леня чувствовал себя хорошо. Наверное, он привык так жить. Какое-то время еще всякий брак держится на чувствах, на страсти, а потом эмоции постепенно сходят на нет. Наступает привычка. Все об этом знают, а Таня только теперь открыла для себя Америку.

А все потому, что она все мыслями к первому браку тянется. Сейчас, по прошествии пяти лет, ей стало казаться, что он был чуть ли не идеальным.

Будь Таня поумнее, она не в прошлое смотрела бы, а в будущее. А для начала могла бы состояние влюбленности их с Ленькой друг в друга продлить. Тоже, кстати, умными людьми рецепт разработан. Надо было пококетничать, затеять игру, каждый день быть новой, неповторимой. А тут перед мужем изо дня в день некий живой домашний половик…

И главное, ей не хотелось никаких усилий предпринимать. Неправда это, будто Таня постоянно ковырялась в ране и смотрела, как она кровоточит. Откуда рана-то? Должно быть, от раненой души, а если душа в процессе не участвует?

Сама во всем виновата. Могла бы, как и Ленька, довольствоваться тем, что есть. Он думает, и она думает, а вместе соберутся, поговорят-поедят — и в постель. Ведь не бил же он ее. И не пил. И не гулял явно. Это Таня думала, что он гуляет, потому как что еще можно делать, когда домой приходишь только поесть и поспать?

Она взглянула на кухонные часы с кукушкой. Мамочки, она и забыла, что Александра просила ее разбудить. У нее сегодня в девять часов консультация то ли по высшей математике, то ли еще по какому предмету. А она сама и ухом не ведет. Любит девушка поспать, вся в свою мамашу!

— Саша! — закричала она из кухни, но плотно прикрытая дверь свела громкость крика на нет.

Пришлось идти открывать дверь, угрожать чайником с водой, из которого — как самое последнее средство — она грозилась полить соню.

— Который час? — поинтересовалась Александра.

— Восемь часов.

— Мама, я же просила разбудить без пятнадцати! — завопила неблагодарная девчонка. — Я опоздаю.

— Я тебе дам деньги на маршрутку, — улыбнулась Таня.

— А, тогда еще ничего… Что на завтрак?

— Манная каша.

— Фу! Как в детском саду. И Каретников ее ел?

— Причем с большим удовольствием.

— Понятно, почему он такой круглый, на манной-то каше! А больше ничего нет? — с надеждой спросила Шурка.

— Есть кусок холодной телятины, миледи, а также кофе с круассанами, — нарочито залебезила Таня.

— Тогда жить можно, — проговорила ее девятнадцатилетняя дочь.

Она повернулась к матери попкой, обтянутой короткими штанишками старенькой пижамы, и стала стелить постель. Таня вздохнула и пошла на кухню.

Нарезала холодное мясо, сварила кофе. Ленька не возражал и против растворимого кофе, а Шурке подавай только натуральный.

Все равно позавтракала дочь на ходу. Заколола свои великолепные пепельные волосы. Вскочила в джинсы, и только Таня ее и видела.

Вот и все общение с дочерью. Чем она занимается целыми днями, кроме занятий в университете, о чем мечтает — для родной матери тайна за семью печатями. Она, видите ли, своими переживаниями занята!