"Ласковые имена" - читать интересную книгу автора (Макмертри Ларри)

ГЛАВА III

Около десяти часов до полудня, немного вздремнув, чтобы успокоиться, Аврора спустилась и прошла во внутренний дворик. Рози, прослужившая у нее двадцать два года, нашла ее там откинувшейся в шезлонге.

– Почему у всех телефонов в этом доме сняты трубки? – спросила Рози.

– Ну и что, это же не твой дом, – с вызовом бросила Аврора.

– Да, а если наступит второе пришествие, – безмятежно заметила Рози. – И мы ничего не узнаем, потому что до нас невозможно дозвониться. Может быть, я захочу начать новую жизнь.

– Я вижу мир с того места, где сижу, – Аврора окинула ее внимательным взглядом. – Не похоже, чтобы наступило второе пришествие. Ты что, опять слушала своих проповедников?

– Все равно, я не понимаю, зачем нужны четыре телефона, если вы ходите по дому и оставляете трубки снятыми, – продолжала Рози, игнорируя вопрос хозяйки. Рози был пятьдесят один год, она была покрыта веснушками и весила девяносто фунтов, по временам. – Может, я не больше цыпленка, но не сдаюсь, – часто говаривала она. – И работы я не боюсь, скажу я вам.

Аврора это знала. Ей это было известно слишком хорошо. Как только Рози появлялась в доме, в нем ничего не оставалось на месте. Потрепанные и привычные вещи пропадали навсегда, а те, которым было позволено остаться, отправлялись в такие маловероятные для них места, что случайно попадались на глаза лишь через несколько месяцев. Держать Рози было ужасной жертвой ради чистоты, и Авроре всегда было непонятно, зачем она ее наняла. Они никогда не ладили друг с другом, и двадцать два года жили как кошка с собакой. Каждая из них не намеревалась ужиться более нескольких дней, но шли годы, и все оставалось по-прежнему.

– Ну? – добивалась своего Рози. – Нельзя ли положить телефонные трубки?

Аврора кивнула:

– Если хочешь знать, я так наказываю Эмму, – сказала она. – Она дважды повесила трубку, разговаривая со мной, и не пожелала извиниться. Я считаю это непростительным.

– Да ладно вам. Мои дети вешают трубку просто направо и налево. Что с них возьмешь, с детей. Они не знают, как себя надо вести.

– Эмма знает, – возразила Аврора. – Моя дочь, в отличие от некоторых, воспитывалась не на улице. – Она вздернула брови, глядя на Рози, которая ничуть не смутилась.

– Вы к моим ребятам не цепляйтесь, – сказала Рози. – А то я сама в вас вцеплюсь как терьер, и глазом моргнуть не успеете. Если вы из-за своей лени завели только одну дочку, это не значит, что другие не могут завести себе нормальную семью.

– Очень рада, что не все американцы разделяют твое представление о нормальной семье, – заметила Аврора. – Иначе мы бы друг у друга на головах стояли.

– Семеро это не слишком много, – не сдавалась Рози, схватив с шезлонга несколько подушек, она принялась их выбивать. Аврора редко меняла место без восьми или десяти любимых подушек. Когда она переходила из спальни в какую-либо другую комнату, след всегда можно было найти по веренице подушек.

– Ты не можешь оставить мои подушки? – закричала Аврора. – Должна сказать, ты не привыкла уважать чужой отдых. И потом мне не нравится твой тон. Тебе уже пятьдесят лет, и я не потерплю очередной твоей беременности.

Плодовитость Рози беспокоила их обеих, особенно Аврору. Младшему только что исполнилось четыре года, и не было уверенности в том, что поток детей, наконец, действительно прекратился. У Рози были двойственные переживания. Она, кажется, месяцами не вспоминала о своих детях, а как только начинала думать о них, ей казалось, что трудно удержаться и не завести еще одного. Или она выдохлась за эти годы. Она кружила вокруг Авроры, выхватывая подушки, до которых удавалось добраться, и тут же сдирала с них наволочки.

– Эмма, наверное, просто мыла голову и не могла говорить, – высказала она предположение, чтобы отвлечь внимание Авроры. – И вообще она несет тяжкий крест. От ее мужа не избавишься, как от паршивого пса.

– Рада, что наши мнения хоть в чем-то сходятся, – заметила Аврора, лениво отбиваясь от Рози. – Выпрямись, ты и так коротышка. Кому нужна служанка в два фута ростом?

– Уже получили приглашение на ланч? – полюбопытствовала Рози.

– Вообще-то, да, – сказала Аврора. – Если не перестанешь вокруг меня прыгать, я тебя стукну.

– Хорошо, тогда я приглашу Ройса, – сказала Рози. – Как раз хотела с вами договориться.

– Разумеется, приглашай. Распоряжайтесь моей едой. Не понимаю, почему бы мне не уступить тебе весь дом. В любом случае, мне как пожилой вдове было бы удобнее жить в квартире. По крайней мере, никто не хватал бы мои подушки.

– Одни разговоры, – огрызнулась Рози, расправляясь с подушками. Голые, они лежали повсюду, с наволочками остались только те три, на которых Аврора «прилегла».

– На самом деле, вовсе не одни разговоры, – стояла на своем Аврора. – «На самом деле» было одно из ее излюбленных выражений. – Я должна переехать. Не знаю, что меня может остановить, разве только новый брак, что весьма маловероятно.

Рози хихикнула.

– Может, вы и выйдете замуж, но все равно не переедете. Если только не выйдете за старого хрыча с дворцом. У вас слишком много барахла. В Хьюстоне не найдется квартиры, куда все это добро влезет.

– Я больше не желаю слушать твоей вздорной болтовни, – Аврора поднялась, прижимая к себе три подушки. – Ты такая же невыносимая, как моя дочь, только у тебя речь побезграмотнее. Раз ты мне весь отдых отравила, мне придется уйти.

– Мне все равно, что вы сделаете, лишь бы не мешали мне работать, – заявила Рози. – Хоть идите и квакайте в пруду вместе с лягушками, мне какое дело.

– У меня нет выбора, – пробормотала Аврора, покидая поле сражения. Это также было ее любимым выражением, а кроме того, и любимым состоянием. Когда она чувствовала себя лишенной выбора, то что бы ни произошло, это не было ее промахом. К тому же она никогда не пользовалась правом выбора, если это не касалось платьев или драгоценностей.

Отбросив ногой несколько подушек, оказавшихся у нее на пути, она в самом худшем настроении покинула внутренний дворик и вышла на солнечный задний двор, чтобы проверить луковицы.

Когда через два часа она вышла из спальни, полностью, или почти полностью, собравшись на ланч, Рози ела ланч со своим мужем, Ройсом Данлапом. Авроре казалось, что в нем было меньше вдохновения, чем в покойном Редьярде, и ей было удивительно, как это Рози спроворила ему семерых детей. Он работал водителем грузовика в одной компании, которая торговала упакованными сэндвичами, свиными ножками, жареными чипсами и прочей отвратительной снедью. Ему как-то всегда удавалось ухитриться, чтобы доставка продуктов потребовалась в какое-нибудь местечко, расположенное неподалеку от дома миссис Гринуэй, где Рози попотчевала бы его домашней едой.

– А вот и Ройс, как всегда, – сказала Аврора. В одной руке она несла чулки, а в другой – туфли. Чулки относились к тем вещам, которые отравляли ее существование, и она всегда надевала их в последний момент, если вообще надевала.

– Да, мэм, – сказал Ройс. Он испытывал благоговейный трепет перед Авророй Гринуэй вот уже двадцать лет, и это несмотря на то, что все эти двадцать лет он ежедневно ел ланч у нее на кухне. Если она оставалась дома, то в это время дня была еще в халате, в полдень она еще не надевала платья, правда, она имела привычку за утро несколько раз переодеться в другой халат – это была как бы прелюдия к серьезному переодеванию. Иногда, искренне пребывая в убеждении, что хоть какой-нибудь мужчина лучше, чем совсем никакого, она снисходила до разговора с Ройсом. Хотя из этого у нее ни разу ничего не получилось, но, по крайней мере, она могла съесть свою законную порцию еды, приготовленной Рози – обычно превосходный суп из стручков бамии или какую-нибудь особую смесь. Рози была родом из Шривпорта и прекрасно умела обращаться с ракообразными.

– Ты… Ты, кажется, похудел, Ройс. Надеюсь, тебе не приходится слишком тяжело на работе? – с улыбкой сказала она. Это было традиционное начало разговора.

Ройс покачал головой.

– Нет, мэм, – промямлил он.

– Ах, какой аппетитный вид! Отведаю и я чашечку, чтобы подкрепиться перед уходом. Если я собьюсь по пути в ресторан, то не буду кружить по городу голодная.

– Я думаю, с вами это не случится, вы же всегда так утверждаете.

– Случится – это не то слово. Но иногда я добираюсь не самым коротким путем. По-моему, вообще этот разговор ты заводишь не к месту. Я уверена, Ройсу не понравится, что мы спорим, пока он ест.

– Позвольте мне самой побеспокоиться о собственном муже, – ответила Рози. – Ройс будет есть и во время землетрясения и не оставит ни кусочка.

Аврора замолчала, вкушая суп.

– Я серьезно думаю, что у меня аллергия на чулки, – заявила она, покончив с едой. – Я всегда в них плохо себя чувствую. Они, видимо, мешают кровообращению или оказывают иное вредное воздействие. Ройс, как у тебя дела с кровообращением?

– В порядке, – сказал Ройс. Когда речь заходила о его самочувствии, он мог выдавить из себя это «в порядке», но для него это был абсолютный предел разговорчивости.

Возможно, он сказал бы гораздо больше, если бы посмел, но никак не мог расхрабриться. Двадцать лет созерцания Авроры, которая расхаживает по кухне босиком, сменив сотни халатов, с весьма небрежной прической, наполнили его большой скрытой страстью. В наиболее солнечном уголке кухни у нее хранилась большая стопка голубых подушечек, и в конце ланча она обычно усаживалась на них и ела суп, напевая отрывки из оперных арий, выглядывая из окна и любуясь своими желтыми розами, или смотрела крошечный телевизор, с которым она редко расставалась. Она купила маленький телевизор, как только он попался ей на глаза, и считала, что использует его, чтобы «держаться на уровне», убежденная в том, что это ее обязанность. Обычно она ставила его на отдельную подушку, чтобы одновременно «держаться на уровне» и любоваться розами.

Доев суп, она поставила свою чашку в раковину, направилась к подушкам и сложила из них горку.

– Пожалуй, посижу здесь пару минут, – сказала она, усаживаясь. – Не люблю выходить из дома, пока я не совсем успокоюсь, а сейчас я определенно еще не успокоилась.

Рози, как водится, возмутилась.

– Я второй такой неженки не видела. Вы же и так опаздываете.

– Да замолчи ты, – перебила Аврора. – Имею же я право секунду посмотреть на собственный двор, разве нет? Я готовлюсь надеть чулки.

Поглядев на свои чулки, она вздохнула. Потом она стала натягивать один из них, но не дойдя до голени, утратила порыв. А когда порыв утрачен, оставалось мало надежды на его возвращение, и она это знала. Она почувствовала глубокую меланхолию, которая часто нападала на нее в день свидания. Жизнь все равно была далека от романтики, приглашали ее на ланч или нет. Почувствовав облегчение, она запихнула чулки в сумочку. Потом она пропела отрывок из Пуччини, надеясь поднять настроение.

– Мне следовало бы побольше петь, – заметила она, хотя знала, что это никого не интересует.

– Только не у меня в кухне, – сказала Рози. – Если есть что-то, на что я сегодня на настроена, так это итальянская музыка.

– Хорошо, значит, ты меня выгоняешь, – Аврора встала. Она схватила свои туфли. Вообще-то пение действительно подняло ей настроение.

– До свидания, Ройс, – сказала она, задержавшись перед столом, широко улыбаясь ему. – Надеюсь, все эти распри не испортили твой аппетит. Ты, конечно, знаешь мою машину. Если увидишь, что у меня разрядился аккумулятор и я ни с места, пожалуйста, остановись и помоги мне. А то, знаешь, я совсем не смыслю в аккумуляторе.

– Нет, мэм, то есть да, конечно, мэм. – Присутствие Авроры так его подавляло, что ему было трудно собраться с мыслями. Он был влюблен, влюблен уже много лет, разумеется, безнадежно, но глубоко. Она порывисто вышла через заднюю дверь, но аромат ее духов еще сохранялся возле стола. Ройс всегда мечтал жениться на женщине именно такого склада. Рози была не полнее дверного косяка, косяк с веснушками. Она не обладала большой привлекательностью. С незапамятных времен Ройс лелеял низменные надежды, что Рози вдруг умрет трагической смертью, но с минимальными мучениями, и Аврора Гринуэй, с которой его связывали двадцать лет поедания супа из стручков бамии и задавания вопросов, оставленных без ответа, примет его предложение, хоть он и имеет деревенский вид.

На практике же он втайне от всех пользовался благосклонностью одной официантки из бара по имени Ширли, которая чуть-чуть походила на Аврору. К сожалению, она не так хорошо говорила, как Аврора, и от нее не так приятно пахло. Так что она не могла вытеснить Аврору из его мыслей. Ее место там было прочным.

Что касается Рози, решительно нечего добавить к тому, что ей стукнуло пятьдесят. О Ширли она понятия не имела, но о том, что ее муж за едой украдкой смотрит на ее хозяйку, ей было давно известно. Ее возмущала каждая унция плоти Авроры сверх ее собственных девяноста фунтов, а таких унций было гораздо больше. Умирать она не собиралась, во всяком случае, раньше Ройса, но если бы ей все же довелось это сделать, она была полна решимости так обременить его долгами и детьми, чтобы ему не оставалось ни малейшего шанса радоваться жизни без нее, в любом случае, не с женщиной, которая целый день ходит без дела от одной стопки подушек к другой.

Рози твердо верила в Бога, и эта вера зиждилась скорее на наказании, чем на вознаграждении. По ее суждениям, удовлетворяющая себя праздность должна была бы вызывать только отвращение. Неизвестно, угодно это Богу или нет, но Рози знала, что Аврора Гринуэй – самая праздная женщина на свете. Рози никогда не испытывала большей жажды мести, когда ее муж проливал суп на штаны из-за того, что пялился на хозяйку, которая слонялась без дела по кухне, глядя в телевизор и распевая итальянские песенки.

Она не раз растолковывала Ройсу, что его ожидает в алкогольном, финансовом и анатомическом плане, если она когда-нибудь случайно застанет его вблизи одного из многочисленных халатов Авроры. Как только за хозяйкой захлопнулась задняя дверь, Рози подошла к столу твердой походкой и снова растолковала ему.

– Что? – переспросил Ройс. Это был крупный нерешительный мужчина, который выглядел обиженным из-за предъявленных женой обвинений. Он выразил готовность поклясться на Библии, что ни разу в жизни он не питал надежду, которую питал вот уже двадцать лет.

– Не понимаю, почему взрослый мужчина готов поклясться на Библии, если он лжет, – вскипела Рози. – Ты же настроишь против себя не только Господа Бога, но и меня, а со мной шутки плохи. Аврора этого не стоит, даже если бы она привязалась к тебе, хотя ты ей не по душе!

– Я же не говорю, что я ей по душе, Рози, – возразил Ройс, взглядом выражая душевную боль. Ему было жаль, что жена так бесцеремонно разрушает его последнюю мечту.

– Черт возьми, у нас же семеро детей, – добавил он. Он всегда это добавлял, это был его главный довод в защите. – Почему ты об этом не думаешь?

– Потому что это трогает меня не больше, чем лущение горошка, – отрезала Рози. Она повернулась и снова села на табуретку у раковины, где только что лущила горошек.

– Хорошие дети, – с надеждой добавил Ройс.

– Не знаю, что тебя заставляет так думать, – хмыкнула Рози. – Ты же знаешь, в какой нищете они живут. Счастье еще, что они не попали в тюрьму или исправительную школу, не отправились в бордель, ничего такого. Что ты там стоишь, засунув пальцы за пояс? Если ты дорожишь временем, то помоги мне почистить этот горошек.

– Семеро детей – это что-нибудь за значит, – настаивал Ройс. Он вынул пальцы из-за пояса.

– Да, семеро несчастных. Это значит, что тебя от спиртного не удержишь – и от всего остального. У нас и машина попадала в аварию раз семь, а то и больше. И все по той же причине.

– По какой, – оскорбился Ройс. Глядя на большой, освещенный солнцем задний двор Авроры, он мрачно думал, как ему было бы хорошо жить с ней в этом доме, а не с Рози – в своем. Они с Рози и с двумя маленькими детьми жили тихо внизу в тесной, как коробка для крекеров, четырехкомнатной квартире в северной части Хьюстона, в районе Денвер-порта, невдалеке от судоходного канала. Почти каждое утро со стороны канала доносились ужасные запахи. Это был район, полный баров и винных магазинов, а также опасных улочек, по которым можно было выйти в соседние негритянские или мексиканские кварталы. В этих местах подвыпившие неотесанные мужики часто лишались своих бумажников и теряли сознание, а иногда лишались и жизни. Просто удивительно, что в таком районе Рози так долго удавалось избежать трагической смерти.

– Причина в том, что после восьми-девяти выпитых банок пива ты теряешь всякую предосторожность. – Она продолжала энергично лущить горох.

– Можно подумать, что ты никогда их не хотела, – сказал Ройс. – И только я виноват в появлении каждого из них!

– Ну конечно нет, – сказала Рози. – Мне как раз не хватает одного несчастного, особенно, когда стемнеет. И само собой разумеется, конечно я хотела детей. Ты же знаешь, как я боялась остаться старой девой. Я просто хотела тебе напомнить, Ройс, что с семью детьми мы уже не та молодая парочка возлюбленных, какими когда-то были. И это вовсе не значит, что ты можешь себе что-то вообразить, если Аврора на тебя глаз положит.

Ройс Данлап первым бы согласился с тем, что он многого не знает. Но уж одно он знал точно: свою жену ему не переговорить.

– Я уж лет сто не был мил кому-либо, – мрачно сказал он, заглядывая к Авроре в холодильник. Даже ее холодильник нравился ему больше, чем у других.

– Перестань пялиться и посмотри на меня, – одернула его Рози. – Я сегодня утром сделала прическу, а ты и слова не сказал.

Ройс посмотрел, но он уже так давно не замечал волос своей жены, что не мог вспомнить, как они выглядели до парикмахера. Во всяком случае, он не мог придумать, что ему сказать по этому поводу.

– Ладно, это наверное, будет продолжаться до ужина, – сказал он. – Мне пора ехать в Спринг Бранч.

– Хорошо, Ройс. Я тебе только еще одно скажу: если ты увидишь какой-нибудь «кадиллак» с разряженным аккумулятором и толстой бабой за рулем, сделай вид, что тебе в глаз попала мошка и рули себе дальше, о'кей? Ты должен это сделать ради меня.

– Почему? – спросил Ройс.

Рози промолчала. В кухне стояла тишина, слышно было только как щелкают стручки.

– Рози, я клянусь… Я из-за тебя чувствую себя каким-то совсем никчемным. – Его ошибкой было то, что он секунды две прямо смотрел в ее серо-стальные глаза – в них не было никакого прощения.

– Мне пора, – вяло сказал он, выражая раскаяние, как всегда, прежде совершенного проступка.

Рози оторвалась от горошка, уверенная, что одержала победу, которой хватит, по меньшей мере, на сегодня. Она издала приятный звук поцелуя, адресованный своему сбитому с толку супругу.

– Пока, милый, – сказала она. – Молодец, что заехал на ланч.

Мистер Эдвард Джонсон, первый вице-президент вполне приличного небольшого банка на Ривер Оукс, старался придумать какой-либо способ, чтобы избавиться от слишком частого поглядывания на свои часы. Банковскому служащему не пристало смотреть на часы через каждые тридцать секунд, в особенности, когда он стоит в фойе вполне отличного французского ресторана в Хьюстоне; но только это он и делал уже почти сорок минут. Вскоре он стал глядеть на часы через пятнадцать, а потом и через десять секунд. Люди, входившие в ресторан, могли заметить судорожное подергивание его запястья, а, заметив, могли подумать, что это признак мышечного расстройства. А это было совсем некстати. Только банкиру и не хватало судорожных движений. Он уговаривал себя сдерживаться, но сдержаться не мог.

Мистер Джонсон разговаривал с Авророй утром, и в ее голосе прозвучало нечто, похожее на нежность. По временам интонации ее голоса могли вселить в него надежды, но с тех пор прошло часа три, а Аврора всегда чувствовала за собой право менять планы как игрок в крикет, хотя во всех остальных отношениях она ничуть не напоминала крикетиста. Но Эдвард Джонсон не мог не допускать, что ее чувства внезапно переменились. Вполне возможно, что сегодня утром она решила выйти замуж за какого-нибудь его соперника. Она могла скрыться со старым генералом, или с богатым яхтсменом, или с одним из этих бизнесменов-нефтяников, или даже с тем старым певцом, с весьма подмоченной репутацией, который крутился возле нее. Вполне возможно, что какие-то его соперники отпали, но так же вероятно, что добавились новые, пришедшие на смену прежним.

Нелегко ждать с такими мыслями в фойе приличного ресторана под надоедливым взглядом метрдотеля, который сорок минут держит для него столик. Единственный способ сдержать запястье от судорожных движений – это зажать его между ногами, но это показалось Эдварду Джонсону еще менее пристойным. Положение его было не из счастливых, и настал момент, когда оно сделалось нестерпимым. Он выждал, пока метр отвлекся разговором с официантом, и выскользнул на улицу, надеясь, вопреки здравому смыслу, встретиться там с Авророй. Первым, что бросилось ему в глаза, был привычный черный «кадиллак», припаркованный на удалении от бордюра на автобусной стоянке. Сердце мистера Джонсона зашлось от радости, для него такая согласованность была просто великолепной. Аврора любила незначительные знаки внимания, например, чтобы перед ней открыли дверцу машины.

Забыв обо всем, Эдвард Джонсон бросился помогать ей выйти. Пробежав по улице, он дернул дверцу машины и опустил взгляд на объект своих тщетных надежд и сильнейших желаний – и лишь с опозданием заметил, что она надевает чулки. Один уже был надет, а другой только наполовину.

– Аврора, ты чудесно выглядишь, – выпалил он за секунду до того, как понял, что смотрит на ее полуобнаженное колено, во всяком случае, обнаженное больше, чем ему раньше дозволялось видеть. Душевный подъем, который охватил его от осознания возможности обрадовать Аврору, внезапно полностью исчез.

Как назло над ними навис большой автобус, яростно сигналя. «Кадиллак», конечно, был припаркован на его стоянке. Когда водитель автобуса понял, что «кадиллак» ему не вытеснить, он остановился рядом, в неполных восемнадцати дюймах от них. Эдвард Джонсон минуту думал, что его вот-вот раздавят и отчаянно старался прижаться поплотнее к «кадиллаку», чтобы не упасть на колени своей пассии. Передняя дверь автобуса с шипением отворилась, и две плотные негритянки протиснулись между двумя транспортными средствами, чтобы сесть в автобус. Шофер автобуса, долговязый белый парень, взглянул на Джонсона сверху с тупым раздражением.

– Это ж надо, чертовские нужны нервы, – сказал он. – Почему бы вам не снять комнату в мотеле? – Дверь с шипением закрылась, и автобус взревел, наполнив воздух коричневым выхлопным газом.

Аврора не пошевельнулась, только опустила юбку, да слегка сжала губы. Она не взглянула на Эдварда Джонсона, не посмотрела на шофера автобуса и даже не нахмурилась. Устремив вдаль несколько отрешенный взгляд, она позволила сгуститься молчанию. Она была знатоком оттенков короткого молчания. Молчание из ее репертуара было равнозначно китайской пытке каплями воды, которые, падая одна за другой, действовали на самые чувствительные нервы бедолаги, которому случилось под ними оказаться.

В данном случае мужчина, подвергавшийся пытке, не был из породы стоиков, и Авроре это было известно. Хватило и пяти секунд, чтобы он сдался.

– Что он сказал? – глупо спросил он.

Аврора улыбнулась. Она понимала, что жизнь – это то, что надо использовать по максимуму, но иногда было трудно решить, как за это взяться.

– Замечание молодого человека было сформулировано вполне определенно, – сказала она. – Мне бы не хотелось его повторять. Насколько я понимаю, у меня было назначено свидание с одним джентльменом внутри соседнего ресторана. Насколько я помню, я ни разу не назначала свидание на бордюре. В противном случае, поскольку я обычно опаздываю, ожидающий меня джентльмен мог бы почувствовать головокружение от голода и упасть под автобус. Если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочла, чтобы мой спутник использовал время ожидания для того, чтобы занять удобный столик.

– О, конечно, конечно, – согласился Эдвард Джонсон. – Не торопись. Я пока вернусь и все узнаю.

Через десять минут Аврора вошла в ресторан и улыбнулась ему так, словно они не виделись несколько недель.

– А, Эдвард, это ты, как всегда, – воскликнула она. Из-за нервозности его поцелуй пришелся куда-то между щекой и ухом, но она этого вроде не заметила. Аврора была в чулках, но поток воздуха от проехавшего мимо автобуса растрепал ее шикарные волосы, и она остановилась на секунду, чтобы привести их в порядок.

Аврора никогда не придавала значения репутации того или иного ресторана, во всяком случае, когда она была в Америке. Ей казалось вполне очевидным, что ни один уважающий себя французский ресторан не позволит себе оказаться в Хьюстоне. Она стремительно вошла в зал. Эдвард Джонсон тащился сзади. Заметив их, метрдотель бросился им навстречу, Аврора всегда лишала его присутствия духа, и сегодня – тоже. Он заметил, что она поправляет несколько сбившихся локонов, и ему не пришло в голову, что, по ее мнению, прическа уже в полном порядке. Сам он любил зеркала и сразу же предложил ей воспользоваться одним из них.

– Бонжур, мадам, – поприветствовал их метрдотель. – Мадам желает пройти в дамскую комнату?

– Нет, благодарю вас, и подобные предложения весьма далеки от ваших обязанностей, – ответила Аврора, проходя мимо него. – Надеюсь, Эдвард, что у нас будет удобное место. Ты знаешь, как я обожаю наблюдать за теми, кто сюда входит. Ты видишь, я торопилась. Ты, может быть, сердишься, что я так задержалась.

– Нет, конечно, Аврора. Ты себя хорошо чувствуешь?

Аврора кивнула, обводя взглядом ресторан со счастливым презрением.

– Да. Надеюсь, мы будем есть помпано,[2] и по возможности, поскорее. Ты знаешь, я люблю его больше всякой рыбы. Если бы ты был склонен проявить побольше инициативы, ты бы сделал заказ заранее, Эдвард. Что-то ты очень пассивный. Если бы ты заказал помпано заранее, мы бы его уже сейчас ели. Ведь вероятность, что мне захочется чего-то другого, была чрезвычайно мала.

– Конечно, Аврора, – согласился Эдвард.

– Хм, помпано, – обратился он к пробегавшему мимо помощнику официанта, убиравшему грязную посуду со стола, который тупо посмотрел на него.

– Эдвард, он не принимает заказов, это помощник официанта. А официанты одеты в смокинги. Я полагала, что в твоем положении надо представлять себе различие между ними более отчетливо.

Эдвард Джонсон был готов откусить себе язык. Почти всегда присутствия Авроры было достаточно, чтобы заставить его произносить такие вещи, что сказав их, он хотел откусить себе язык. Это было абсолютно необъяснимо. Он умел отличить помощника официанта от официанта не менее тридцати лет. Подростком он даже сам работал помощником официанта, когда жил в Саутхемптоне. Но как только он оказывался рядом с Авророй, дурацкие замечания, на которые при других обстоятельствах он был неспособен, срывались с его уст без предупреждения. Это был какой-то порочный круг. Аврора была не из тех, кто пропустит глупость без внимания, а чем больше она их замечала, тем сильнее он был склонен их произносить.

– Извини, – смиренно промямлил он.

– Полагаю, мне не хотелось бы слышать извинений, – сказала Аврора, глядя ему прямо в глаза. – Мне всегда казалось, что тот, кто слишком быстр на извинения, лишен здорового отношения к жизни.

Она сняла с пальцев несколько колец и принялась полировать их своей салфеткой. Ей казалось, что салфетки приносят больше пользы, чем что-либо, и в ее понимании наличие хороших салфеток в этом ресторане вполне оправдывало ее присутствие на ланче с Эдвардом Джонсоном. Мужчина, заказывавший помпано у помощника официанта, едва ли мог вдохновлять. В целом же, мужчины, которые трепетали от нее, были даже хуже тех, которые не испытывали трепета, а Эдварда Джонсона этот трепет охватывал по меньшей мере до уровня бедер. Он впал в нервозное молчание, перетирая зубами листок сельдерея, показавшегося ему слишком влажным.

– Если ты собираешься продолжать жевать этот сельдерей, положи на колени салфетку, Эдвард, – посоветовала она. – Боюсь, у тебя капает изо рта. Вообще, ты не выглядишь сегодня предупредительным. Надеюсь, у тебя в банке не случилось растраты?

– Ах, нет. Все идет прекрасно, Аврора. – Он хотел бы, чтобы появилась какая-нибудь настоящая еда. Если бы на столе была какая-нибудь настоящая еда, о ней можно было бы поговорить, и у него появился бы шанс сказать что-либо разумное, что снизило бы вероятность появления смехотворных замечаний, которые выскакивали из его рта, приводя его в замешательство.

Аврора быстро почувствовала, что ее одолевает скука, как это случалось всегда во время ланча в его обществе. Он до такой степени боялся показаться глупцом, что вообще замолчал, поддерживая разговор лишь громким разжевыванием сельдерея. Между тем Аврора по привычке занялась подробнейшим разглядыванием посетителей ресторана, но и это занятие не успокаивало. В основном, это были хорошо одетые и явно влиятельные мужчины с женщинами, которые годились своим спутникам в дочери, но Аврора сомневалась, что они были ими на самом деле.

– Хм, – фыркнула она, оскорбленная тем, что увидела. – Все не так в этой стране.

– Где? – переспросил Эдвард Джонсон, слегка вздрогнув. Он сразу решил, что что-нибудь на себя пролил, но это было трудно вообразить, поскольку он перестал жевать сельдерей и сидел, сложив руки на коленях. Разве что помощник официанта облил его чем-нибудь в отместку.

– Ах, надо сказать, признаки этого – повсюду, Эдвард, достаточно лишь открыть глаза и посмотреть, – сказала Аврора. – Мне определенно не нравится, когда развращают молодых женщин. Большинство из них, вероятно, секретарши, вряд ли они имеют какой-нибудь жизненный опыт. Наверное, когда я не могу провести с тобой ланч, ты приглашаешь молоденьких женщин, да, Эдвард?

Обвинение моментально лишило его дара речи. На самом деле, все так и было, но он понятия не имел, откуда Аврора могла это узнать, ему также было не известно, в какой степени она осведомлена, хотя знать-то было почти нечего. За четыре года, прошедшие после смерти жены, он поил и кормил не менее тридцати самых молодых и неопытных секретарш, каких только ему удавалось разыскать, питая надежду, что какая-нибудь из них под впечатлением от его должности или умения держать себя, решится с ним переспать, но все попытки оказывались тщетными. Даже самые неопытные восемнадцатилетние, только-только со школьной скамьи, без труда ориентировались с ним. Десятки сказочных обедов и ужинов с его вкрадчивыми беседами не смогли склонить ни одну из них даже к тому, чтобы он мог претендовать подержать ее за руку. По правде говоря, он был недалек от отчаяния, и его заветнейшая мечта состояла в том, что, может быть, когда-нибудь, по какому-то сердечному капризу, Аврора Гринуэй надумает выйти за него замуж и спасет его от унизительных эскапад.

– Что же ты не отвечаешь, Эдвард? – спросила Аврора, пристально разглядывая его. Предъявляя обвинение, она не имела в виду ничего конкретного. Она имела обыкновение случайно забросить удочку, просто полюбопытствовать, не клюнет ли. Те, у кого была хоть капля здравого смысла, сразу все отрицали. К отрицаниям она бывала глуха, но чаще выслушивала их безучастно, потому что за время, которое требовалось для выдумывания ложного отрицания, мысли Авроры уже блуждали далеки.

Единственным вполне глупым из возможных тактических приемов перед лицом ее обвинений было признание – и именно его-то и выбрал сразу Эдвард Джонсон. Он собирался солгать, как лгал Авроре почти по любому поводу, но когда поднял глаза и столкнулся с ее уверенным взглядом, он дрогнул. Она была единственной женщиной из тех, кого он знал, которая смотрела отсутствующим взглядом и даже выглядела рассеянной, и при этом была совершенно проницательной в истинности слов говорящего, которые первыми пришли ему на ум. Она продолжала разглядывать посетителей ресторана, не переставая полировать кольца с надменным видом, но взгляд, которым она смотрела на него искоса, безошибочно говорил, что ей известно все о его секретаршах. Признание казалось единственным спасением, и он выпалил:

– Аврора, это бывало совсем не часто. Может быть, раз в месяц, не чаще.

Аврора перестала полировать свои кольца. Она молча взглянула на него. Ее взгляд мгновенно помрачнел.

– Что-что, Эдвард? – переспросила она.

По тому, как изменилось ее лицо, он понял, что совершил грубую ошибку, нечто значительно более серьезное, чем заказ у помощника официанта. Она смотрела ему в глаза и не улыбалась. И он вдруг струсил. С Авророй ему часто приходилось пугаться, но не до такой степени. Что-то было не так, хотя «так» не бывало никогда. Он был вице-президентом банка, важным лицом, ворочал миллионами, его знали и перед ним заискивали. У Авроры не было из этого ничего. Она была известна своей ветреностью, он даже не понимал, зачем добивается ее, почему хочет жениться на женщине, перед которой пасовал. Но это происходило как-то само собой. Почему он расточал время, тратил деньги, выставлял себя глупцом ради женщины, которой боялся до смерти. Это противоречило здравому смыслу, но он был уверен, что влюблен в нее. Она внушала более глубокое уважение, чем его покойная жена – та не смогла бы отличить помпано от карпа, – но в глубине его души гнездился ужас, подлинный ужас. Он не знал, что сделать, что сказать, когда Аврора смотрела на него своими голубыми глазами. Почему в обществе мужчин он был самим собой?

Почему он не добивался преимущества, не делал ответных выпадов? Почему он испытывал беспомощность?

– Ты хочешь сказать, Эдвард, что приводишь своих женщин туда же, куда пригласил меня? – спокойно осведомилась Аврора.

– Аврора, это мелочи, – стал оправдываться он. – Это не имеет никакого значения. Это совсем не относится к делу, абсолютно. Просто секретарши. Я хочу сказать, для компании.

Он остановился. Подали помпано. Аврора встретила его в полном молчании. Метрдотель попытался предложить вино, но она посмотрела на него отсутствующим взглядом. Несколько мгновений она рассматривала блюдо, но не трогала вилку.

– Что мужчине делать, – высказал вслух Эдвард Джонсон в замешательстве то, о чем думал.

Аврора продолжала сидеть, не глядя ни на что, и Эдварду Джонсону показалось, что молчание очень затянулось. Она не трогала вилку, и он не решался взяться за свою.

– Мне кажется, ты просил меня выйти за тебя замуж, не правда ли, Эдвард? – произнесла она, глядя на него без всякого выражения на лице.

– Конечно, конечно, – выпалил он. В животе похолодело.

– Ты предлагал это серьезно?

– Конечно, Аврора, – его сердце вдруг почему-то дрогнуло. – Ты знаешь, я почти… с ума схожу… чтобы жениться на тебе. Я готов жениться хоть сегодня, прямо здесь, в ресторане.

Аврора слегка нахмурилась.

– Удачные браки не заключаются в дешевых ресторанах, Эдвард, – сказала она. – Хотя это заведение не совсем ресторан? Это скорее сераль, если я не путаю понятия. И я позволила тебе привести меня сюда?

– Женюсь на тебе прямо сегодня, – страстно повторил Эдвард Джонсон. Ее странные манеры навели его на мысль о том, что у него появился шанс.

– Хм, – сказала Аврора совершенно индифферентно. – Я надеюсь, что память не подводит меня, Эдвард. Я слишком молода, чтобы память мне отказывала. Если память мне не изменяет, ты неоднократно повторял, что я единственная женщина в твоей жизни.

– О да, единственная, – горячо подтвердил он. – Несомненно, Аврора. Даже пока Мэриэн еще не умерла, я был от тебя без ума.

– Мне кажется, было вполне достаточно оскорбить меня, Эдвард, – заметила она. – Я полагаю, не стоило заходить дальше и оскорблять еще и память твоей покойной жены. Я уверена, ей хватало обид при жизни.

– Нет, нет, прости, я неправильно понял. Я не хотел тебя обидеть, – сказал Эдвард Джонсон. Он понятия не имел, что ему говорить. – Для меня это последнее дело.

Аврора стала как ни в чем не бывало складывать салфетку.

– Вообще-то это не может быть для тебя последним делом, – холодно произнесла она. – Если только ты не надумаешь совершить харакири этим ножом для масла. Кстати, ты его взял не в ту руку. По крайней мере, если собираешься им брать масло. По части этикета харакири я не сведуща. – Она молча взглянула на него. Эдвард Джонсон переложил нож в другую руку.

– Скажи мне что-нибудь, Аврора, – попросил он в панике. – Не смотри так. Эти женщины почти дети. Подростки. Это ничего не значит. Я просто выводил их в ресторан, потому что они молодые.

Аврора сухо усмехнулась.

– Эдвард, уверяю тебя, не надо убеждать меня в их молодости. Наверняка некоторые из них присутствуют в этом зале, у меня на глазах. Я думаю, ты и твои друзья по службе разработали достаточное число приемов для обмена между собой. В любом случае, это твое дело, а не мое. Мне любопытно лишь одно. Если мне ты говорил, а ты это и сейчас не отрицаешь, что я единственная женщина в твоей жизни, то что ты говорил этим подросткам?

– А, ничего, – сказал Эдвард Джонсон. – Я им никогда ничего не обещаю. – В этот момент он не мог припомнить ни слова из того, что он говорил секретаршам. Кошмар становился реальным. Надо быть сумасшедшим, чтобы пригласить такую жуткую женщину на ланч, когда можно было спокойно пойти в свой клуб и сыграть там в гольф. Но мысль о том, что он может ее потерять, была совершенно невыносима. Он отчаянно желал обрести контроль над ситуацией, показать Авроре, что он как мужчина заслуживает уважения. Она смотрела на него странным невыразительным взглядом, словно он значил меньше, чем несъеденный сельдерей на их тарелках.

В этот момент, к его большому облегчению, стюард принес бутылку белого вина. Он быстро показал ее Эдварду Джонсону, и когда тот радостно кивнул, взялся за штопор.

– Мне кажется, мы не выбирали вино, – сразу же вмешалась Аврора.

– Я выбрал, – с тонкой улыбкой сказал метрдотель, выросший поблизости. Один вид Авроры переполнял его раздражением.

Аврора на секунду отвлеклась от Джонсона и перенесла взгляд на метрдотеля.

– Вы во второй раз беретесь не за свое дело, мсье. Не могли бы вы не стоять так близко от моего локтя?

Улыбка метрдотеля сделалась еще тоньше.

– Мадам, пора есть рыбу, – заметил он, – отличное помпано стынет.

Без малейшего колебания Аврора перевернула свою тарелку.

– Вот вам ваша рыба, мсье. Джентльмен, который сидит напротив, только что сознался в совершении изнасилования, наказуемого по закону, а вы, следовательно, чуть больше содержателя публичного дома. Я готова настаивать на том, чтобы вы не позволяли себе выбирать для меня вино.

– Пожалуйста, Аврора, пожалуйста, – сказал Эдвард Джонсон. – Не хватало только сцен.

– Я думаю, тебе и не хватало. Но я уже устроила сцену. Меня учили никогда не отступать, когда кто-то начинает сцену. Пока не ясно, к каким последствиям приведет сцена, которую я начала.

Метрдотель, справедливо заключив, что ему лучше всего удалиться, так и сделал. Аврора собирала свои кольца, намеренно игнорируя множество взглядов, обращенных на нее. Эдвард Джонсон окаменел, сознавая, что переживает крушение главной мечты, оставшейся в его жизни.

– Аврора, я ничего не сделал, ничего…

– Почему же, Эдвард? – спросила Аврора. Она посмотрелась в зеркало и повернулась к нему.

– Ни одна из них не согласилась, – просто объяснил он. – Я просто не знаю, как мне разговаривать, когда ты рядом, – добавил он. – Мне кажется, ты как-то влияешь на меня, что мой мозг отказывает.

Аврора встала, еще раз взглянула на метрдотеля, ответившего ей рассерженным взглядом, а затем на то, что оставалось от ее спутника, вице-президента банка.

– Что ж, мне исключительно повезло, что я оказываю на тебя такое воздействие, Эдвард. Иначе не знаю, сколько времени мне бы понадобилось, чтобы выяснить правду о тебе. Эти девушки, которых ты совращал, ровесницы моей дочери или моложе ее. И прошу тебя покончить с печеньем немедленно.

В первый момент Эдвард Джонсон не мог вспомнить, что такое печенье. Случившееся поразило его своей жестокостью. Он планировал необычайно приятный ланч, и вдруг оказалось, что его отношения с Авророй Гринуэй прерываются, прямо здесь, за одним из лучших столиков лучшего французского ресторана в Хьюстоне. Он надел свой самый красивый костюм и надеялся, наконец, произвести на Аврору впечатление. Он отчаянно пытался выдумать какой-нибудь способ спасти положение.

– Я вдовец. Тебе этого не понять.

– Я сама вдова, – уходя, напомнила Аврора.

Аврора вернулась домой голодная. Рози, не знавшая усталости, закончила уборку в доме и теперь поливала дорожку к дому и траву. День был жаркий, в такую погоду запах мокрого бетона и мокрой травы бывает приятным. Остановив «кадиллак», Аврора осталась сидеть в нем, молча и не двигаясь. Закончив с поливом, Рози подошла к машине.

– Зачем вы здесь сидите? – спросила она.

– Не приставай ко мне хоть сейчас, – попросила Аврора.

– Должно быть, что-то пошло не так, – заметила Рози. Она обошла машину и уселась на переднее сиденье, настроенная посидеть несколько минут с хозяйкой.

– Да, ты исключительно чувствительна.

– Он что, сбежал с двенадцатилеткой или что-то в этом роде?

– Думаю, что была бы только рада, – сказала Аврора. – Он же меня так боялся, что не решался в глаза посмотреть.

– Что вы сделали ему назло? – полюбопытствовала Рози. Ей не хватало грамотности, чтобы получать удовольствие от чтения Исповедей и приходилось довольствоваться переживаниями о случившемся с Авророй.

– Совсем немного. Я просто перевернула блюдо с очень хорошей рыбой, но на это рассердился метрдотель, так что Эдвард легко отделался.

– Сомневаюсь, – заметила Рози. Аврора вздохнула.

– Он так извинялся, что у меня вся злость пропала. Так что их осталось у меня всего трое.

– Это много, – сказала Рози. – Мне и одного мужика с подвешенным языком было бы достаточно.

– Да, но твой-то не умер. Если бы Бог когда-нибудь призвал к себе Ройса, ты оказалась бы в том же положении, что и я.

– У Бога таких, как Ройс, миллионы, – замечание Рози прозвучало не романтично.

Они вдвоем молча сидели в тишине и покое несколько минут. Подумав, Аврора пришла к выводу, что разрыв с Эдвардом Джонсоном вызывал у нее чувство облегчения. А печенье было слишком калорийным.

– Если вы хотите, чтобы я вам сегодня вымыла машину, лучше вылезайте, – нарушила молчание Рози. – После трех часов я мыть не буду.

– Да ладно, ладно. Я тебя и не просила мыть. Поступай как знаешь. Как всегда. Пойду в дом и посмотрю, что из моего имущества ты растеряла и попрятала.

– Ничто так не портит мебель, как стояние на одном месте, – Рози встала на свою защиту. – Это всем известно, и вы должны знать.

– Всем известно, что из-за тебя я лишилась большей части вещей, с которыми я начинала жить в этом доме. Надеюсь, ты мне оставила хоть немного супа. Ему даже не хватило сил заставить меня остаться и поесть.

Она сняла защитные очки и посмотрела на Рози. Разрыв с Эдвардом Джонсоном не был большой потерей, но несмотря на то, что в воздухе витали приятные запахи весны, она чувствовала легкую грусть. Пока она сидела, она позволила себе задуматься, какой был в этом смысл – подобные промахи она допускала не часто.

– Бедняжка, – сказала Рози. Ничто в ней не вызывало такого сочувствия, как расставание Авроры с ее ухажером. Это заставляло ее подумать обо всех ухажерах, которых она сама могла бы потерять, если бы не было Ройса. Она пригорюнилась при мысли о несправедливостях, от которых она страдала бы. Кроме того, Аврору было проще любить, когда она грустила. Как только ее настроение улучшилось, появилась неприязнь.

Едва она высказала сочувствие, как Аврора вновь сделалась неприятной.

– Не называй меня бедняжкой, – одернула она, оглядывая Рози критическим взглядом. – Из нас обеих ты весишь шестнадцать фунтов. Я докажу тебе, что нахожусь в прекрасном физическом и умственном состоянии, и нечего меня жалеть. При том количестве сигарет, которое ты выкуриваешь, будет счастьем, если ты протянешь еще пять лет, а твой муж тоже не такой счастливый. Он выглядит угрюмым всякий раз, когда я его вижу, а видимся мы каждый день. Он что, никогда не бывает счастливым?

– При чем здесь счастье? – с жаром спросила Рози. – Не знаю, почему Ройс Данлап должен быть счастлив.

– Ты говоришь ужасные вещи. Какая же ты жена?

– Разумная. Ройс должен платить по счетам, заботиться обо мне и о детях. Ему приходится целыми днями крутить баранку и у него нет времени на развлечения. Кроме того, единственное, чего он хочет, это завести шашни с вами. А вы знаете, что я об этом думаю.

Аврора улыбнулась.

– Ты что, все еще ревнуешь?

– Вы меня знаете, – пригрозила Рози. – Я ничего не спущу.

– Я думаю, ужасно быть такой, – протянула Аврора, постукивая ногтем по рулю. – Чем легче человек воспринимает жизнь, тем спокойнее ему живется. Во всяком случае насчет меня ты, наверное, ошибаешься. Я сомневаюсь, что Ройс воспринимает меня как мужчина, в моем-то возрасте.

– Если вы так действительно думаете, то вообще ничего не понимаете, – заявила Рози. Открыв отделение для перчаток, она стала извлекать его содержимое. Аврора с интересом наблюдала за ней. Она редко вспоминала, что у нее в машине есть отделение для перчаток, и это было для нее открытием. Появились пара сандалий, янтарное ожерелье, которое она разыскивала несколько месяцев.

– Вот оно. Надо же, где нашлось.

– Вы ничего не понимаете, если считаете, что он на вас не пялится, – повторила Рози. Она выгребла пригоршню бижутерии и несколько налоговых квитанций.

– Ах, мы уже об этом говорили, – она бросила на Рози взгляд, в котором сквозило равнодушие к обсуждаемой теме.

– Не всегда легко понять, когда на тебя смотрят как на женщину, – добавила она. – Мне кажется, я перестала это замечать. Если ты так волнуешься, можешь не пускать его в мою кухню.

– Нет, тогда он с какой-нибудь шлюхой свяжется, – возразила Рози. – В этих барах, куда он доставляет продукты, полно шлюх. Тогда уж не известно, что случится.

Аврора открыла свою дверцу.

– Кто знает, что может случиться, – заметила она. – Я, пожалуй, пойду в дом.

– Суп – на плите, – сказала Рози. – Я коплю «зелененькие», когда это удается. Хочу открыть такой, знаете, домашний косметический салон. Может, мне бы надо стать косметичкой.

– Кем угодно, только подальше от меня, – сказала Аврора. Прежде чем выйти из машины, она сняла туфли и чулки. Ярко-зеленая трава на лужайке была мягкая и влажная, и она с удовольствием, не торопясь, пошла к дому. Босиком она всегда чувствовала себя как-то уютнее. Казалось, что ступив босиком на землю, она ощущает дополнительную энергию и силы. Время от времени ей приходилось бороться с желанием выбросить все свои туфли и начать уход от принятой жизни. Это был один из самых сильных порывов из числа тех, что не подобают леди. Она так и не решилась никогда воплотить его в жизнь, но при случае была не прочь выбросить пять-шесть пар туфель, если ей казалось, что Рози это не заметит. Всю жизнь она искала туфли, которые бы ей понравились, но в действительности таких не было в природе. Ей казалось, что только посещение концертов могло оправдать ношение обуви. Во время концерта, если музыка была действительно хороша, туфли переставали для нее существовать; совсем другое дело – вечеринки. Какой бы ни был их тон, она чувствовала себя хорошо только, когда возвращалась домой, где вновь ступала босыми ногами на деревянный пол или на плитку во внутреннем дворике или на ворсистый ковер в своей спальне.

Помедлив на лужайке, она почувствовала себя лучше, и подойдя к порогу, оглянулась на Рози – чертовски энергичную. Она уже принесла губку и ведерко с раствором и успела покрыть пеной половину «кадиллака». Аврора зашла в дом, и налив себе большую миску супа и взяв кусок аппетитного хлеба, купленного поблизости в аргентинской пекарне, вновь вышла и уселась на ступенях, в то время как Рози натирала хромированную поверхность.

– От такой работы на солнце тебя удар хватит, – крикнула она, но Рози, пренебрегая ответом, продолжала протирать замшей, радуясь работе. Она как раз закончила начищать хромированную поверхность, когда подъехал Ройс Данлап на своем голубом грузовичке, чтобы отвезти ее домой.