Ластбадер ЭрикОтмели ночи (Воин Заката - 2)

Эрик Ластбадер

Отмели ночи

(Воин Заката - 2)

Перевод В. Малахова

Под пластом вечного льда, сковавшего всю поверхность планеты, находится царство мрачного Фригольда, где правят сила и меч. Древние Машины, дающие жизнь обитателям подземного мира, выходят из строя одна за одной. Но в обреченной земле есть один человек, чей дух не сломлен, чей стремительный меч несет смерть врагам. Мятежник в душе, он преуспел в древних искусствах любви и войны. В поисках истины отправляется он в пустоту и дальше - по ту сторону пустоты. Имя ему - Воин Заката.

Посвящается всем героям

1. Лед

Он парит среди холодных туманов и мутных облаков, расправив крылья над капризными потоками воздуха. Трепещут, переливаются на ветру волны серебристого оперения, что покрывает крылья и венчает величественную, настороженно поднятую голову. Он ныряет вниз. В ушах свистит воздух. Огромные влажные немигающие глаза смотрят вперед, на необъятное око заходящего солнца - на этот широкий сплющенный диск, расширяющийся по бокам, словно зажатый в невероятного размера тиски. Но вот на солнце наползают клочья свинцово-серых облаков, подобных призрачным остаткам когда-то могучего, победоносного войска.

Он снова делает вираж, искусно обходя предательский нисходящий поток, и обращает бесстрастный взор далеко вниз, сквозь облака и туман, на тягостно искореженную землю. Горные вершины, осыпавшиеся и, выветренные беспощадным временем, увенчаны морозным инеем, заключены в жемчужный и изумрудный лед. Скалы выгибают горбатые спины навстречу хлестким ударам вихрящегося ветра. Ветер сметает снежную пыль с горных склонов, превращает снег во вздымающиеся покровы, несет вперед белые тучи, шагающие над пустынной землей, словно сказочные исполины.

Он проплывает над отвесными ущельями, покрытыми сверкающими слоями голубого, синего, розового льда. А вдоль их краев дымом погребального костра висят снежные облака. Его зоркие глаза обводят головокружительный спуск - от искрящегося льда, переливающегося в угасающем свете зелеными, бирюзовыми, алыми огоньками, до тревожной, зияющей черно-фиолетовой бездны. Ее неоглядные пропасти словно вырублены в земле безжалостным клинком неимоверного размера. Могучие крылья трепещут при звуке стона сдвигающихся скал, доносящегося из этих глубин. Земля содрогается и трясется, воздух наполняется запахом озона и серы. Обломки льда отрываются густыми гроздями. Падение их бесконечно и медленно. Они, кажется, зависают в воздухе, дробятся наслои и вдруг неожиданно начинают бесшумно взрываться потоком прозрачной пыли, превращающейся в радужные дуги в последних лучах догорающего света.

Он невозмутимо описывает круги в разноцветном, внезапно сгустившемся воздухе.

Повсюду - лед и снежные покровы, и лишь изредка над неприветливой пустыней поднимаются бессмысленными знаками препинания на чистом смятом листе гранитные скалы или перекореженные куски сланца, подобные древним гробницам.

Все недвижно на фоне враждебного ледяного пейзажа.

Хищник скользит в вышине, глядя с небес на ужасающее однообразие земли. Он летит в само заходящее солнце, окрасившее его величественное оперение алым цветом, и, еще раз взглянув на землю, видит внизу небольшую темную тень на фоне сверкающего льда. Мозг дает команду мышцам, и крылья опускаются. Их серебристое оперение на мгновение теряет алый оттенок и становится глянцево-серым. Он направляется на юг, чтобы рассмотреть эту тень поближе.

Ее очертания слишком быстро приобретают определенность - тень, казавшаяся такой крошечной с высоты, на самом деле огромна. Внезапно фигура приходит в движение, и испуганная птица резко отворачивает от края отвесного обрыва и, встревоженно хлопая крыльями, стремительно удаляется на запад. Поднявшись на восходящих потоках, она растворяется в свете закатного солнца.

Ронин стоит, словно вросший в землю, на краю высокого ледяного уступа и смотрит на юг, не обращая внимания на удаляющееся пятнышко в небе.

Неподвижный, высокий и мускулистый, он больше похож на статую, воздвигнутую в честь несметных легионов, полегших на этой земле за мириады веков, - на земле, чей изменчивый лик в который раз стал другим. Когда-то здесь росли буйные зеленые леса гигантских папоротников и стройных ив, раскинувших опахала зазубренных листьев. Когда-то здесь были густые джунгли сплетенной зелени и плотные заросли лиан, сквозь которые продирались обливавшиеся потом смуглокожие воины. Шли, неустанно прислушиваясь к пронзительным крикам ослепительно ярких птиц. Они готовились к броску... разворачивающийся силуэт... бронзовая тень, мелькнувшая в рассеянном свете, что сочится сквозь густую листву... резкий бесшумный удар... брызги крови, окропляющей листву... умирающий враг. А в другую эпоху - никто не скажет уже когда: раньше ли, позже - здесь плескались зеленые воды моря, порождавшего странных существ. Сапоги грохотали по мореным палубным доскам громадных кораблей, а из высоких загнутых бортов торчали длинные весла, гипнотически ритмично пронзавшие воздух и воду. Хриплые крики оглашали высокое небо, насыщенное солью и зноем, когда бородатые воины в шлемах готовились к битве.

Слежавшийся снег слоями покрывает скользкий лед обрыва, над которым стоит Ронин, твердо уперевшись ногами в иней. Он непроизвольно сжимает левую руку в необычной чешуйчатой перчатке, темной и не отражающей света. В ушах у него завывает ветер, но порывы холодного ветра минуют его незамеченными, исчезая в расщелинах и всхолмьях плато, раскинувшегося позади него. Сухой воздух пронизан стужей. Угнетающий пейзаж, на который он смотрит с тоской, отзывается у него в мозгу со сверхотчетливой ясностью экстатического видения. И события недавнего прошлого милосердно подергиваются дымкой забытья.

Он смотрит вниз. Сразу за выступом исполинского утеса раскинулось неоглядное ледяное море. Безлюдное. Бескрайнее. Страшное и возбуждающее.

- Ошеломляющий вид, - раздался поблизости чей-то голос.

Ронин медленно, словно во сне, обернулся. Перед ним стоял Боррос, колдун.

- Но самое странное то, что мы всю жизнь отрицали вот это. - Боррос развел руками, как бы обнимая безмолвный пейзаж, и тонкая усталая улыбка тронула его губы.

Ветер хлестал снегом по их ногам. Они стояли над ледяным плато: странные создания, облаченные в одежды из цельных кусков фольги, обнаруженные ими на верхнем уровне Фригольда, когда и тот и другой - в разное время и разными способами - прорвались сквозь последнюю металлическую защиту их подземного мира, взломав ведущий наружу люк, занесенный снегом. Эти облегающие костюмы были на удивление легки. В карманах, располагавшихся вокруг талии и на бедрах, обнаружились пищевые концентраты в неподвластной времени вакуумной упаковке. Плюс - небольшой запас насыщенного минеральными веществами питья.

Ронин смотрел на Борроса так, словно видел его впервые. В конце концов к нему вернулось чувство реальности, и сразу неумолимой волной накатила ненависть, притихшая было на эти долгие мгновения, пока он смотрел на неведомый мир. Ронина словно обдало запахом нечистот. Он встряхнулся, как будто это движение могло очистить его от гнетущих воспоминаний. Он знал, что отныне его душа преисполнена гнева и печали. Но он знал и другое - эта печаль, этот гнев придадут ему сил.

Колдун понял его движение по-своему и схватил Ронина за плечи.

- Ты точно не мерзнешь?

Он пробежал пальцами по складке костюма на затылке у Ронина.

- Вот. Так будет лучше.

Боррос плавно потянул вверх. Металлическая пленка закрыла Ронину голову; остались только отверстия для глаз и рта. Затем колдун натянул и свой капюшон.

Он оглянулся, глядя поверх ледяных торосов на скрытый Фригольд, на небольшой входной люк, что вел вглубь, в подземный мир - туда, где сейчас шла война, где саардины сражались друг с другом за безраздельную власть.

- Не сочти меня за дурака, - настойчиво проговорил колдун, - но нам надо бежать отсюда. И как можно скорее.

Ронину на глаза навернулись слезы, когда он перестал ощущать ожоги ветра на глазах и губах. Горы как будто подернулись рябью. Небо бесцветно, земля бесплотна. Его ноги налиты свинцом. Сердце бешено колотится в груди. К Ронину снова вернулись чувства. Его как будто ожгло огнем. А до этого не было ничего. Никаких ощущений. Так бывает, когда заживает глубокая рана когда сама она зарубцевалась, а нервы еще не восстановились. Полное онемение. Тело само защищает себя. Но всему есть предел. Его сознание сжалось, потому что сейчас он боролся с собой - с чувством невосполнимой потери. Все, кого он любил, все друзья, все люди... Исчезли в мгновение ока. Какая-то доля мига, крошечный промежуток между двумя вдохами - и жизни задуты, как свечи в конце первой смены. И К'рин, и Сталиг, и Ниррен, и Г'фанд, и... А Саламандра - тот, кто стоял в самом центре всей этой мерзостной заварухи, - он там, внизу, живой, пока еще живой...

- ...пора.

До Ронина постепенно дошло, что его дергают за рукав.

- Ронин, пожалуйста, нам надо идти.

Слова донеслись до него словно откуда-то издалека.

Они зависли над ним, точно горящие лампы. Они вертелись вокруг какой-то невидимой оси, а их блеск...

- Холод тебя побери, Ронин, нам надо идти! Пока снизу не организовали погоню.

И только теперь до Ронина дошло значение искрящихся в воздухе слов, и он встрепенулся, словно очнувшись от глубокого сна.

- Да, - хрипло выдавил он. - Да, конечно, нам надо идти.

Его бесцветные глаза прояснились, взгляд их стал острым и проницательным.

- Но куда?

- Туда. - Колдун указал рукой вдаль, в сторону бескрайнего моря льда, темнеющего за обрывом.

Ничего, кроме плача морозного ветра. Стена древней скалы - неровная, испещренная трещинами, в которых скопился лед, она ускользала от взгляда вверх, сантиметр за сантиметром. Звук, подобный стенаниям проклятых. Из льдистых бороздок образуется изменчивый узор, приковывающий внимание Ронина, пока он ищет опору для ног и рук. Спускаясь вслед за Борросом по необъятному склону вниз, к ледяному морю далеко-далеко внизу, он явственно ощущал пустоту у себя за спиной. Необъятная эта пустота манила его, убаюкивающие завывания ветра казались ему пением сирены. Расслабься, отпусти руки, почувствуй, как это приятно, когда теплая плоть отделяется от холодного камня и падает вниз, медленно, без усилий, на мягкую подстилку ветра... и тебя уносит в сияющую пустоту...

Такого конца он себе не желал.

- Что, через край? - спросил он.

Лицо колдуна странным образом оживилось.

- Да-да! Ты разве не видишь?!

Он произнес это так, словно всю свою жизнь только и ждал этого момента.

- Это единственный путь вниз, к ледяному морю. Мы пойдем на юг. Туда, где живут люди.

И Ронин пошел следом за Борросом по ненадежному льду - к самому краю обрыва. Теперь он наконец был свободен от уз, что связывают каждого человека с домом. Оставшийся без господина, но знающий направление, он шел вперед. По своему пути.

Они осторожно прошли вдоль выступа - примерно тысячу метров, - а потом Боррос соскользнул вниз. Не оглядываясь, Ронин шагнул следом.

Ронин не сразу заметил, что колдун, спускавшийся впереди, неожиданно остановился. Он окликнул колдуна, чтобы выяснить, в чем дело, но вой ветра не позволял общаться на таком расстоянии. Он осторожно опустился к Борросу.

- Дальше дороги нет, - прокричал Боррос ему на ухо.

Ронин вгляделся вниз, сквозь снежное марево. Дороги действительно не было - прямо под ними свежевыпавший снег и кристаллы льда покрыли поверхность утеса немыслимым крошевом, в котором никак невозможно нащупать опору. Спускаться на ощупь - верное самоубийство, но им надо было пройти. Во что бы то ни стало.

Ронин перевел взгляд вправо, где незадолго до этого боковым зрением отметил какой-то темный участок на фоне искрящейся снегом скалы. Он кивнул колдуну, мол, пойдем туда.

Пядь за пядью продвигались они по узкому карнизу, и вскоре темный участок приобрел четкие очертания. Как Ронин и предполагал, это оказалась довольно просторная пещера, у входа в которую они нашли хотя какое-то укрытие от ветра и холода.

Сбросив капюшон, Боррос глубоко вздохнул. Его голый череп, слегка отсвечивающий в тусклом свете, как нельзя лучше подходил к этому чужому, запретному месту - своеобразный шафрановый оттенок кожи вполне мог сойти за известковый налет, образовавшийся за столько веков на застывших камнях.

Ронин встал на краю пещеры. Из-под ног уходил вниз крутой склон утеса. Под толстым слоем свежевыпавшего снега, цепко прилепившегося к скале, должен скрываться путь вниз, к ледяному морю. Но как Ронин ни всматривался туда, он разглядел лишь серебристую полоску поверхности ледяного моря, искрящегося в сумеречном свете. Но он не увидел пути вниз. Справа проходил узкий карниз, по которому они пробрались сюда, но и этот жалкий выступ сливался с поверхностью скалы лишь в нескольких метрах от входа в пещеру. Ронин пнул ногой снег, разлетевшийся по ветру, и вернулся в полумрак пещеры.

Боррос был встревожен.

- Что нам делать? - спросил он, расхаживая взад-вперед. - Нам нужно спуститься вниз. Нас, наверное, уже ищут.

Губы Ронина скривились в подобие мимолетной, холодной улыбки.

- Ты и вправду думаешь, что они выпустят кого-нибудь Наверх? Да они скорее всего решат, что мы здесь погибли.

Взгляд колдуна метнулся от входа в пещеру на лицо Ронина и обратно.

- Ты не знаешь Фрейдала. И нашу службу безопасности. Мой побег...

Он опять посмотрел в сторону входа.

- Он убьет меня, если поймает.

Его взгляд вновь скользнул по лицу Ронина, словно облако, набежавшее на солнце.

- И тебя тоже убьет. Если они найдут меня, то найдут и тебя.

- Никто за нами не гонится, - как можно спокойнее произнес Ронин.

Боррос натянул капюшон на голый череп.

- Ты ошибаешься, но это уже неважно. Даже если за нами не гонится Фрейдал, у нас все равно нет выбора. Нам надо спуститься к морю. Здесь мы долго не протянем.

- Лучше погибнуть во время спуска, чем умереть здесь, в пещере, саркастически заметил Ронин.

Боррос пожал плечами.

- Так ты идешь?

Ронин ответил не сразу. Он отошел в глубь пещеры, вдыхая едкий запах минералов и каменной пыли, прислушиваясь к затихающему вою ветра. Только звук был какой-то странный, совсем не похожий на ветер...

Ронин прошел довольно далеко, как вдруг услышал приглушенный оклик Борроса, но отзываться не стал. Он весь обратился в слух. Он шел на звук, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Теперь он уже не сомневался. Он вытянул руки, шаря вслепую по стенам пещеры, и медленно, чтобы не промахнуться, пошел вперед.

Ронин снова услышал тонкий призыв Борроса - такой потерянный и одинокий - и снова не отозвался, полностью сосредоточившись на своих поисках в темноте. Наконец он остановился и пробежал пальцами по металлической конструкции, которую искал. У него екнуло сердце. Теперь он точно знал: путь вниз, к ледяному морю, все-таки существует. Он громко позвал Борроса.

То, что Ронин принял поначалу за шум ветра, оказалось на самом деле отдаленным журчанием воды. Его слух настолько привык к завываниям ветра, что, лишь углубившись в пещеру, он смог уловить разницу в тональности. И он бы, наверное, никогда не распознал в новом звуке шум потока воды, ниспадающей каскадом по гладкой поверхности камня, если бы не проделал тот долгий спуск от Фригольда до Города Десяти Тысяч Дорог, - перед его мысленным взором мелькнула застывшая улыбка на лице Г'фанда, кровавое месиво... труп ученого, лежащий на пыльных булыжниках древней улицы... широко распахнутые невидящие глаза... горло, разодранное безымянной тварью с нечеловеческими глазами-полумесяцами, которую Ронин дважды безуспешно пытался убить... жуткий холод, похуже, чем в ледяном гробу... сила... По дороге в Город Десяти Тысяч Дорог они с Г'фандом наткнулись на огромный водопад, и отзвуки его могучих раскатов сопровождали их еще многие километры. И вот теперь Ронин снова услышал тот самый звук, только приглушенный расстоянием.

- Боррос, - снова позвал Ронин.

Судя по звуку, до водопада было еще достаточно далеко, но шум ревущей воды служил подтверждением того, что пещера была куда больше, чем это могло показаться. Теперь Ронин не сомневался в том, что они находятся в самых отдаленных пределах туннеля. Он подумал о Боннедюке Последнем, маленьком и хромом человечке, и о его спутнике Хинде - создании, которое было не просто животным. Они с Г'фандом обнаружили эту странную парочку в Городе Десяти Тысяч Дорог. Боннедюк Последний говорил, что они с Хиндом живут Наверху, но он так ни разу и не пояснил, каким путем они пришли в Город. Не здесь ли тот самый вход? Ронин не сомневался уже, что здесь. А значит, где-то в пещере должен быть и спуск к ледяному морю.

Его пальцы легли на ручку.

И тут подошел Боррос.

- Я кое-что нашел, - сказал ему Ронин. - У тебя есть огниво?

Порывшись в одном из карманов, колдун извлек трут и кремень. Они зажгли факел.

Пламя, слабое поначалу, зашипело, разгорелось бледно-желтым светом и от сырости задымило так, что Ронин с Борросом разом закашлялись и отвернулись от факела. Оранжевый свет дрожал и метался по стенам пещеры. Смахнув слезы с глаз, они наконец-то смогли разглядеть грубые шершавые стены, обсидианово-черный лед, отсвечивающий в темных трещинах, поверхность, испещренную охряными, зелеными, серебристыми и розовыми пятнами проступавших наружу минералов.

Они нашли то, что нужно, на металлической решетке углубления для факела. Там висела свернутая большими кольцами веревка из какого-то необычного материала, не особенно толстая, но, как Ронин убедился, подергав ее, очень прочная. Пониже веревки лежали небольшие металлические молоточки с продолговатыми головками и мешочки с неизвестно где изготовленными костылями, плоскими и расширенными на концах, с круглыми отверстиями, в которые свободно проходила веревка.

- Ну вот, - подытожил Ронин, - мы все-таки спустимся с этой скалы.

Он вскинул голову и раздул ноздри, почуяв запах. Все это время они напряженно трудились, вколачивая костыли в каменный пол пещеры прямо у входа. Вставив в отверстия веревку и завязав ее двойными узлами, они оба уперлись ногами и изо всех сил потянули веревку, проверяя качество работы. Небольшие мешочки они привязали к одежде, а молоточки повесили на запястьях на коротеньких ремешках. Обвязавшись веревками вокруг пояса, они подошли к краю пещеры. Ронин сбросил веревку вниз и положил руку на рукоять меча.

Сначала их обдало жуткой вонью, и только потом появилось само чудовище. Оно выползло из темноты - жуткое существо с горящими глазами и изогнутым, омерзительным клювом. Но еще до того, как оно показалось сквозь сухую пыль и золотистый полумрак, Ронина едва не стошнило при одной только мысли о том, что эта гадина практически неуязвима. Он вспомнил, как тщетно пытался прикончить ее, когда Г'фанд уже лежал изувеченным на мостовой. Тогда его едва не убил один этот запах. Сейчас вонь была не такой насыщенной, но, судя по всему, чудовище приближалось. Страх и злость слились в сердце Ронина, сплавившись в жгучую ярость. Кровь забурлила в жилах. Он сжал руку в перчатке, оставленной ему Боннедюком Последним. Перчатка была изготовлена из гигантской лапищи одного из этих мерзких созданий. "Сколько их там, интересно?" - подумал Ронин, вынимая меч.

Рука опустилась ему на плечо, раздался решительный голос:

- Что ты делаешь, идиот? Нам надо идти! Нельзя терять время!

Его пальцы еще крепче сжали рукоять.

- Ронин, нам надо добраться до ледяного моря!

Подсознательно он понимал, что Боррос прав. Сначала им надо спастись. Битва может подождать. Возможно, это и к лучшему. Да, он давно хотел поквитаться с этой вонючей тварью. Но сначала неплохо было бы получить кое-какие сведения о чудовище, если он хочет убить его и остаться в живых.

Ронин снял руку с меча и подобрал веревку, еще раз укрепив ее на поясе. Он молча кивнул колдуну, и они двинулись вниз по скрипучему снегу, держась спиной к обрыву. Едва они перевалили через край, ветер ожег открытые участки их лиц.

Он висел, легонько покачиваясь. Веревка больно врезалась ему в лодыжку. Инерция, напоминал он себе, наблюдая за тем, как они осторожно подступают к нему со всех сторон, осознавая свое преимущество, но все равно опасаясь его. Оружия у него не было, и в этом была вся соль. Потому что, как он однажды сказал Г'фанду, овладеть искусством боя - это значит не просто выучиться махать мечом.

Его почти обнаженное тело, от напряжения и жары покрытое лоснящимся потом, раскачивалось по короткой траектории. "Держи тело расслабленным, говорил ему Саламандра. - Работай в пределах малого пространства, старайся сократить его до минимума, не потеряв при этом инерции, полученной за счет размаха колебаний. Пойми, Ронин, если ты не управишься с инерцией, тебе конец: противник запросто прикончит тебя, пока ты будешь пытаться с ней совладать".

Остальные ученики боевого спецкурса под руководством Саламандры уже испробовали себя на круоле - на боевом тренажере, представлявшем собой простой отрезок веревки, закрепленный на потолке, к которому тебя привязывают вниз головой в метре от пола. Четверо учеников нападают на тебя с четырех сторон, нанося удары деревянными палками по всей длине тела. Никто из тех, кто прошел круол, не продержался достаточно долго. Однако ни одного из учеников Саламандра не натаскивал так, как Ронина. И никто из них не был настолько искусен.

Из-за невероятной трудности упражнения круол со временем стали использовать почти исключительно для наказания. Но наверху, на этаже Саламандры, круол до сих пор применяли как тренировочный тренажер.

Ронин наращивал амплитуду, осознанно нагнетая в кровь адреналин. Он знал, что в ближайшие мгновения ему придется выжать из себя все, на что он способен. В его сторону пошла палка, со свистом рассекая воздух. Дернув плечами, он ощутил жжение в том месте на спине, рядом с которым просвистел боевой посох. Ученики развернулись веером, нанося удары. Он блокировал палки предплечьями, постепенно наращивая размах колебаний. Им все реже приходилось подступать к нему, чтобы достать, но они слишком сосредоточились на атаке, чтобы обращать на это внимание.

Он качнулся, готовясь отразить боковой удар слева. Он знал, что удар пройдет близко, потому что он находился сейчас в наивысшей точке размаха, и сейчас надо было полностью сосредоточиться на том, чтобы не потерять инерцию движения. Палка приближалась к нему с ужасающей быстротой. Ронин качнулся в обратную сторону, набирая инерцию, и вместо того, чтобы поставить блок, сам потянулся навстречу мелькнувшему посоху, скользнув по всей его длине скользкими от пота пальцами. Ладони ожгло от трения, а удар другой палки на мгновение лишил чувствительности мышцы спины. Не обращай внимания на боль, приказал он себе. Сосредоточься. Используя нарастающую инерцию, Ронин в последнее мгновение крутанул кистями и вырвал палку из рук опешившего ученика.

Теперь он стремительно перемещался вправо и, воспользовавшись преимуществом направления, ткнул палкой в ключицу ученика, подступившего сбоку. Тот рухнул на пол, а Ронин начал обратное движение, врезав очередному противнику в солнечное сплетение: тот согнулся, хватая ртом воздух.

Остался всего лишь один соперник - тот, кого Ронин обезоружил, уже не имел права вмешиваться, поскольку потерял оружие. Этот, оставшийся, был осторожен. Он не позволил бы просто так подловить себя. Ронин заметил, что он сосредотачивается на его, Ронина, оружии. И вот противник пошел в наступление, стремясь ударить Ронина по рукам. И хотя Ронин сумел блокировать почти все стремительные удары, один все же попал ему по костяшкам пальцев. На разорванной коже проступила кровь. Ученик, завороженный видом крови, снова рванулся в атаку.

И тут Ронин пяткой свободной ноги ударил его сбоку в голову. Его противник пошатнулся, потеряв равновесие. Удар был недостаточно силен, чтобы сбить его с ног, поскольку Ронину не хватало опоры, но и этого было достаточно. Палка со свистом обрушилась вниз, ударив ученика по шее. Он судорожно глотнул воздух, побелел и повалился на пол, разинув рот. Ронин, тяжело дыша, уронил палку и расслабился, медленно поворачиваясь по короткой траектории.

...Ронин завис в снежной белизне, изо рта у него шел пар. В метре над ним завис Боррос. Перебирая руками по веревке, Ронин отчетливо вспомнил уроки круола. Но теперь изменилась сама обстановка. Впечатление было такое, что отдельные элементы некоего абстрактного целого перемешались с другими, как это бывает, когда ты отступаешь немного поодаль от общей картины, чтобы разглядеть ее в целом, и она предстает вдруг в другом, неожиданном виде.

- Мальчик мой, они ненавидят тебя.

Голос прозвучал сочно и звучно, с отчетливым оттенком расслабленной застенчивости, одновременно обезоруживающей и фальшивой.

- И это вполне объяснимо.

Саламандра, сенсей, мастер боя Фригольда стоял у входа в спартанскую кубатуру Ронина. Ронина только что сняли с круола и велели ему возвращаться в свою комнату. Что он и сделал.

Ронин начал было вставать, но Саламандра резким жестом остановил его:

- Сиди, мой мальчик. Ты заслужил эту привилегию.

Хрипловатый голос сенсея звучал тихо и вкрадчиво. Могучую фигуру Саламандры скрывала свободная алая рубаха. На нем были черные леггинсы и черные же сапоги, начищенные до зеркального блеска. Великолепные черные волосы, отброшенные назад, разметались, как крылья ужасной хищной птицы. Густые брови. Высокие скулы. Огромные миндалевидные ониксовые глаза, тяжелые и непроницаемые, словно камень.

Он вошел в комнату, которая, казалось, уменьшилась в размерах и превратилась в неумелую и незначительную декорацию для его могучей фигуры. Саламандра смотрел на Ронина немигающим взглядом.

- Ты несчастлив здесь, мальчик мой.

Это был не вопрос.

- Может быть, потому, что у тебя нет друзей.

- Да, - бездумно откликнулся Ронин. - Все ученики ненавидят меня.

Саламандра холодно улыбнулся:

- Воистину, это так. Но это должно быть тебе приятно. Меня это радует.

Ронин с недоумением поглядел на наставника. Саламандра как будто этого и не заметил.

- Ты - лучший, мой мальчик. Несомненно, ты - лучше всех, кого я когда-либо учил. И отныне никто не сможет к тебе прикоснуться: ни ученик, ни меченосец. Да-да, - рассмеялся сенсей, заметив выражение лица Ронина. Так оно и есть. Ты превосходишь их всех в той же степени, в какой я превосхожу тебя.

В его смехе прозвучало что-то безумное.

Ронин хорошо понял похвалу, которая скорее озадачила его, чем обрадовала. Реакция была совершенно необъяснимой.

Саламандра сжал кулак, и его перстни, отразив свет, блеснули разноцветными искрами. Слегка подавшись вперед, он заговорил. Теперь его голос звучал не так театрально, а более доверительно:

- Они ненавидят тебя, мой мальчик, потому что ты лучше их. У тебя есть талант, о котором они могут только мечтать, и они не успокоятся, пока не побьют тебя в поединке.

Он нервно хохотнул.

- Ладно. Это, в конце концов, тоже служит моим целям. Мой меченосец должен быть лучшим во всем Фригольде.

Он коснулся груди этаким драматическим жестом, в который умудрился вложить немалую толику величия.

- Разве я не единственный из саардинов - сенсей? Это - великая честь. Что знают об этом другие наши саардины?

Он заговорил тише, но настойчивее.

- Они лишь все время грызутся в соперничестве за власть.

Откинув голову. Саламандра зажмурил глаза, потом снова открыл их, пронзив Ронина безжалостным взглядом.

- Но они не понимают смысла слова "власть".

Он вдруг осекся, сообразив, что раскрыл куда больше, чем собирался.

- Это честь, - сказал он. - Честь, которую должно поддерживать всеми силами.

Он шагнул к Ронину.

- Ты должен это понимать.

Сенсей присел на хлипкую кровать.

- И ты, мой мальчик, - усыпанные перстнями пальцы легонько погладили руку Ронина, - ты тоже послужишь моим целям. Я трудился долго и упорно, чтобы сделать из тебя меченосца, во всех отношениях превосходящего воинов других саардинов Фригольда. Завтра ты в последний раз войдешь в тренировочный зал в качестве ученика.

В голосе Саламандры трепетала теперь нотка торжества, которое он и не пытался скрывать.

- Ты ошеломишь этих инструкторов, которые явятся, чтобы тебя оценить, а потом, когда ты выйдешь из поединка уже меченосцем, искуснейшим меченосцем Фригольда, оставив инструкторов и саардинов обсуждать твое непревзойденное мастерство... вот тогда ты вернешься сюда, чтобы стать моим чондрином.

Тишина - абсолютная, как пустота, - повисла в комнате. Все, казалось, застыло, а потом, очень медленно, к Ронину начали возвращаться обычные фоновые звуки, не затихающие на этаже: приглушенные голоса мужчин, успокаивающий стук сапог по деревянному полу, отдаленный лязг металла на занятиях по боевой подготовке, - звуки, которые долгое время заполняли собой все его окружение. Только теперь эти звуки воспринимались иначе: они резали слух и казались бессмысленными, словно Ронин внезапно оказался в другом, чужом мире и тщетно пытается понять, сколько он здесь пробыл. И, глядя в блестящие обсидиановые глаза наставника, что придвинулись так близко к нему, он не видел больше ничего.

...В молчании спускались они в пустоту, время от времени заколачивая костыли, чтобы создать опору для ног на отвесной стене скалы или чтобы обогнуть непроходимый участок. Казалось, они спускались уже многие часы сквозь туман и взвихренный снег, который яростно швыряли им в лицо восходящие потоки воздуха. Они как будто попали в песчаную бурю - было нечем дышать. Они не останавливались ни для отдыха, ни для еды и лишь иногда хватали горсти снега, чтобы утолить жажду.

Нетерпение Борроса передалось Ронину, как зараза. Вибрирующую струну печали, поначалу кровоточащую и болезненную, как обнаженный нерв, оборвала, наверное, все еще стоявшая у него в ноздрях вонь, исходившая от исполинской твари. И это было хорошо, потому что позволило Ронину сосредоточиться на цели их путешествия. В Город Десяти Тысяч Дорог он отправился по настоянию Борроса. Колдун был убежден, что миру людей грозит ужасная, хотя и неведомая опасность. Ронин, пожалуй, поверил ему лишь отчасти, когда впервые отправился туда, но после встречи с Боннедюком Последним и Хиндом, после сражения с существом, убившим Г'фанда, он понял, что все, что сказал ему Боррос, - правда. И путешествие под Фригольд увенчалось успехом. Колдун отправил Ронина на поиски древнего свитка, который он обнаружил в доме дор-Сефрита, прославленного кудесника с легендарного острова Ама-но-мори. Ронин подумал, что ныне от острова остались лишь горы битого камня да обломки каменных стен на дне далекого моря. Жаль. Но свиток был у него. Свиток, в котором содержится, по словам Борроса, ключ к устранению нависшей над людьми угрозы. Он улыбнулся про себя. Несмотря на усилия Фрейдала, несмотря на попытку Саламандры вмешаться в ход событий... Свиток был у него. Ронин взглянул на худое и изможденное лицо Борроса, отливающее болезненной желтизной в угасающем свете дня. Все-таки надо ему сказать. Это заставит его улыбнуться. А когда мы выясним, о чем там говорится, мы вернемся...

...Ронин действительно вернулся из зала боевой подготовки уже меченосцем. Как и предсказывал Саламандра, он ошеломил инструкторов и саардинов, которые в первый раз видели воина, достигшего такого мастерства в искусстве боя. Его буквально тошнило от их взволнованной болтовни и шумных поздравлений. И все же в одном Саламандра ошибся.

Ронин вернулся на этаж сенсея вовсе не радостный. Он не сомневался в своих способностях и поэтому вовсе не переживал, когда подошло время для Испытания. Он еще раньше почувствовал, что Саламандра оттягивает этот момент, снова и снова выискивая предлоги для того, чтобы перенести день Испытания. По его собственному мнению, он давно уже был готов. В конце концов Ронин пришел к выводу, что дата имеет для Саламандры большее значение, чем само Испытание.

Саламандра ожидал его в зале боевой подготовки, облаченный в церемониальные блестящие черные одежды. Волосы у него были прибраны и умащены, а из-за широкого алого пояса торчал боевой веер, с которым сенсей обращался столь же проворно, как с мечом или кинжалом, и который у него в руках представлял собой оружие не менее страшное и смертоносное. На левом бедре Саламандры висел длинный меч в парадных ножнах из ажурного серебра с эбеновым наконечником, искусно вырезанным в виде ящерицы, свернувшейся на фоне черного пламени.

Слева и справа от него стояли два меченосца, терявшиеся на фоне его массивной фигуры. Один из них держал ленты, которые носили чондрины поверх рубашек - наискосок от левого плеча к правому бедру. Эти ленты отличались цветами саардина, которому подчинялся чондрин. На самих меченосцах были черные ленты поверх черных рубах - цвета Саламандры.

Ронин принял решение, как только увидел ленты. Он, естественно, знал, чего именно от него ждут - что ему надо делать и для чего его столько лет обучали. Остановившись перед Саламандрой, он церемонно поклонился ему, сохраняя на лице каменное выражение, и подумал про себя: "Я знаю, что должен делать". Ему было грустно и больно. Саламандра важно наклонил голову. Для Ронина этот человек был не просто наставником, мастером боя, сенсеем и саардином. Он был для Ронина как отец... и все же Ронин никому не позволит распоряжаться собой, не позволит навязывать ему свою волю. Быть может, когда-нибудь он бы и выбрал себе господина, но это время прошло. Навсегда. Сделавшись наконец свободным, теперь он не станет рабом Фригольда, этого лабиринта интриг и политических дрязг. Теперь у Ронина есть сила и мощь. И больше ему ничего не надо.

- Теперь ты стал меченосцем, - объявил Саламандра.

Ронину показалось или в голосе сенсея действительно прозвучала нотка гордости? Нет, он, должно быть, ошибся. Саламандра вряд ли позволил бы себе такое.

- Отныне ты - мой вассал. Ты выполняешь мои приказы, придерживаешься моих порядков и установлении, подчиняешься моей воле. Пока я жив, никто другой не имеет права распоряжаться твоей рукой. За это ты будешь пользоваться моей защитой, могуществом моего ранга саардина и положения сенсея Фригольда. Я готов оказать тебе эту честь. Сейчас я вручаю тебе ленты Саламандры, саардина, сенсея Фригольда, и назначаю тебя моим чондрином, дабы ты твердой рукою и мудрым советом помогал моим меченосцам и командовал ими, дабы ты защищал своего господина и подчинялся ему.

Меченосец, державший ленты, шагнул вперед.

- Принимаешь ли ты ленты чондрина, дабы тем самым вручить мне себя и свою руку?

- Саламандра, - хрипло произнес Ронин. - Я не могу.

- Не много осталось, - прокричал Боррос сквозь завывания ветра.

Ронин глянул вниз. Снег и туман немного рассеялись, и Ронин сумел разглядеть, что в нескольких сотнях метров под ними отвесная стена утеса переходит в расширяющийся склон, по которому, похоже, можно будет просто пройти остаток пути до ледяного моря. Теперь все пространство вокруг заливал тускло-серебристый свет луны, тоскливо зависшей среди дрожащих облаков огромным рябым пятном. Ронин взглянул на бледный лунный овал, потом опять опустил глаза на ледяное море, раскинувшееся далеко внизу. Они продолжали спуск, несмотря на усталость.

В конце концов в памяти у Ронина осталось только одно лицо. Всего на мгновение - столь мимолетное, что, пожалуй, лишь Ронин был в состоянии его уловить, - непроницаемое выражение лица этого развращенного и пресыщенного мастера боя, который за столько лет приобрел лоск и шарм истинно светского человека, казалось, дало трещину. И подобно тому, как от весеннего ручья исходят радужные отсветы, так и по его лицу прошла стремительная гамма эмоций. Все это случилось так быстро, что Ронин даже не был уверен, не померещилось ли ему. Действительно ли он увидел печаль, шок, гнев и боль, смешавшиеся воедино? Наверное, было и что-то еще, но тогда Ронин всецело был поглощен мыслями о том, что должен делать, и не сумел этого разглядеть.

- Не можешь! - взревел Саламандра. - Не можешь? Что ты такое несешь? Не можешь?! Нет, ты сделаешь это! Ты должен! Иначе и быть не может!

Не отрывая от Ронина пронзительного, яростного взгляда, он протянул руку, схватил ленты чондрина и помахал ими перед носом у Ронина.

- Ты насмехаешься над этим знаком доверия?! Ты насмехаешься надо мной?!

Лицо его побагровело, с влажных блестящих губ брызгала слюна. Смяв ленты, сенсей швырнул их в лицо Ронину. Ронин чувствовал, что он не в состоянии ни двигаться, ни говорить.

Очертания огромного лица расплывались перед глазами.

- Не можешь?! Ты даже не понимаешь значения этих слов. - Саламандра потряс кулаком. - Я разглядел в тебе то, чего никто не сумел разглядеть. Даже ты сам. Это я тебя создал, я сделал из тебя лучшего меченосца Фригольда.

Его голос загрохотал, отдаваясь эхом по залу. Все его тело тряслось, словно внутри у него бушевала безудержная буря.

- Я учил тебя, принял тебя, предложил тебе высшую честь!

Он надвигался на Ронина.

- А теперь ты плюешь мне в лицо!

Голос сенсея сорвался на вопль, отразившийся эхом от высоких стен. Внезапно он махнул рукой, направив тыльную сторону ладони Ронину в лицо, и движение это было настолько стремительным, что Ронин не смог бы отреагировать, даже если бы и хотел. Но он не хотел: он с пронзительной отчетливостью осознавал, что, стоит ему сейчас пошевелиться, он - мертвец.

Удар пришелся по всему лицу, перстни рассекли щеку. Это выражение крайнего презрения ранило куда больнее, чем сила самого удара. Больнее, чем раны на лице, которые все равно заживут рано или поздно.

- Ты не понимаешь. Ты не имеешь понятия о чести!

Саламандра выплюнул слова, как отраву. Потом он снова ударил Ронина, а в третий раз бил уже сжатым кулаком, крича от бессильной ярости, потому что Ронин не дрогнул, не отступил, не ответил.

- Как ты смеешь?! Как ты смеешь?!

Церемония унижения. И удары, удары... Меченосцы уже пытаются сдержать Саламандру. Он стряхивает их, как капли воды.

- Уйдите все от меня! - вопит он. - Убирайтесь отсюда! Вон!

И они послушно отходят. А он продолжает бить Ронина и вопит на одной ноте "А-а-а-а!", утратив способность к связной речи, шатаясь, лишившись рассудка, потеряв человеческий облик...

Саламандра засунул толстые пальцы за пояс и взялся за веер, готовый выхватить его, расправить его смертоносное острие - эту гибкую гильотину. Но потом все же взял себя в руки и остановился, дыша тяжело и прерывисто.

- Нет, - выдохнул он. - Нет. Это было бы слишком просто.

Он убрал руку от пояса, развернулся и вышел неверной походкой за дверь.

Ронин стоял посреди зала боевой подготовки, слыша шум своего дыхания, напоминавшего шорох прибоя на пустынном берегу. В голове и во всем теле пульсировала жгучая боль. Но он едва ли ее ощущал. Он думал: "Теперь мы опозорены. Оба".

- Что теперь? - крикнул ему Боррос.

Они болтались в воздухе. Метрах в двадцати внизу вырисовывались нижние склоны утеса. Но веревки закончились. Им не хватило каких-то пары десятков метров.

- Не хватает, - сказал колдун и ударил ногой о скалу, чтобы остановить верчение, но лишь усилил его.

- Не дергайся, - посоветовал Ронин. - Расслабься.

- Сил никаких не осталось, - жалобно крикнул Боррос. - Все, я сдох.

- Тогда береги дыхание, - рассудительно заметил Ронин.

Он снова всмотрелся вниз. В неверном свете бледной луны, почти закрытой густыми плывущими облаками, он сумел разглядеть только площадку свежевыпавшего снега, покрывающего верхний склон. Но какова, интересно, его глубина? Сняв с запястья молоточек, он запустил его вниз. Молоточек упал в снег и исчез.

Отстегнув мешочек с костылями, Ронин бросил и его. Мешочек упал рядом с тем местом, где исчез молоток, и тоже провалился в снег. "Ничего другого не остается", - сказал себе Ронин и отпустил веревку.

Он услышал какой-то вскрик, на мгновение сбивший его с толку, а потом вошел в снег, провалился с головой в его белую толщу, ощутил на себе его тяжесть и понял вдруг, что не может вдохнуть, окруженный чернотой удушающей массы. Он напрягся, рванулся вверх и, помогая себе руками, выбрался на поверхность, жадно хватая легкими морозный воздух. Под ногами он ощутил лед и камень.

Снова донесся крик, и он понял, что это Боррос.

- Все хорошо, Боррос, - крикнул Ронин в ответ, приложив сложенные ладони к губам. - Я на снегу под тобой. Ты меня слышишь?

Всхлип ветра.

- Да.

- Отпускай веревку. Снег смягчит падение.

- Боюсь.

- Закрой глаза и разжимай руки.

- Ронин...

- Чтоб тебе пусто было! Отцепляйся!

Он услышал хруст снежной корки и тут же рванулся туда, к месту падения, ориентируясь и по зрению, и по слуху. Глубокий снег задерживал движения, приходилось буквально продираться сквозь него, но Ронина подгоняла мысль о том, что обессиленный колдун вряд ли сумеет выбраться самостоятельно. А если Боррос не выберется, то он неизбежно задохнется.

Волнистая снежная поверхность отсвечивала белизной в лунном свете. Он брел по снегу, выбиваясь из сил. Споткнулся, упал лицом вниз, инстинктивно выставив руки, и погрузился еще глубже. Но тут снова включился мозг, Ронин оттолкнулся ото льда уже коленями и ступнями и поднялся. Он обнаружил темнеющее отверстие, подобрался к нему и начал выгребать оттуда снег. Нащупал наконец неподвижное тело, казавшееся необычайно тяжелым, и потащил его изо всех сил вверх, чувствуя, как уходит время, молясь про себя об одном - чтобы только не разжались пальцы.

Боррос медленно появился на поверхности, словно старинный галеон, ушедший на дно моря, которое неохотно отпускает свою добычу. Когда голова колдуна показалась над снегом, Ронин отвесил ему оплеуху. Колдун закашлялся и зафыркал. С его медленно шевелящихся губ потек полурастаявший снег. Ронин поднял его на ноги.

- Все хорошо, - прошептал Боррос так тихо, что его голос можно было принять за стон ветра. - Я... - Он подавился, оправился и впервые вдохнул глубоко. - Я в полном порядке.

Ронин принялся сгребать руками снег, чтобы сделать неглубокое укрытие на подветренной стороне склона прямо под отвесной стеной утеса, угрожающе нависающего над ними. Казалось, он отбрасывал черную тень в трепетное небо. Укрытие вышло не Бог весть каким, но они все же смогли съежиться в этой ямке и передохнуть, не ощущая хотя бы укусов мороза и ветра. Боррос попытался вытащить из карманов несколько пакетиков с едой, но у него тряслись руки, так что еду пришлось доставать Ронину. Он покормил Борроса и подкрепился сам.

Чуточку передохнув, они стали спускаться по белому склону. Ветер швырял им в лица снег вперемешку с колючими льдинками. Температура резко упала. Губы у них окоченели. Брови и ресницы покрылись инеем. Щеки под капюшонами занемели. Но они шли вперед, несмотря ни на что. А когда, обессиленный, Боррос упал, Ронин поднял его, не чувствуя тяжести. Он едва ли не волоком потащил колдуна вниз по склону, спотыкаясь на каждом шагу, преодолевая сопротивление плотного снега. Ронин шел, не разбирая дороги, оглохший от ветра и ослепший от темноты, и только звериный инстинкт заставлял его передвигать отяжелевшие ноги и вел все дальше, дальше...

Прежде всего он ощутил тепло. Он вспомнил языки пламени, потрескивающие поленья и бодрящий оранжевый свет. Он попытался придвинуться ближе к теплу, но не смог пошевелиться. Славно в каком-то тумане он понял, что что-то не так. Половина лица была в тепле и... Ронин вздрогнул и сообразил, где он. Сообразил, что лежит лицом в снегу. Он попробовал сесть. Поднимался он медленно, бесконечно медленно, сантиметр за сантиметром. Коснувшись лица, он обнаружил, что оно потеряло чувствительность.

Но даже теперь, когда до него наконец дошло, что они могут погибнуть, он не поддался этой гнетущей мысли. Он встал на четвереньки, увидел лежавшего рядом Борроса. Он посмотрел назад, на тот путь, который они прошли... В отдалении возвышался громадный нависающий утес, по которому они спустились.

Попытавшись встать, Ронин поскользнулся и покатился вниз на животе. Несколько мгновений он вообще ничего не соображал. Потом он глянул вниз и мгновенно забыл про мороз и обжигающие укусы ветра. Вытянув руки, он нащупал гладкую поверхность.

Гладкую!

- Боррос, - окликнул он надтреснутым, осипшим голосом.

Гладкая, плоская и твердая.

- Боррос!

И он развернулся к югу - к бескрайней сияющей шири ледяного моря.

- Мы дошли!

Тепло текло по его рукам от кончиков пальцев к плечам. Образ огня, лениво пританцовывающего за небольшой решеткой, гипнотизировал. Легкое постукивание, негромкое поскрипывание, дурман. Боррос уже спал, охваченный крайней усталостью. Ронин как будто проваливался куда-то. Он тоже почти засыпал. Почти.

Сами не зная об этом, они дошли по последней гряде невысоких холмов до самого края ледяного моря. И здесь, на его берегах, они рухнули, обессиленные.

Поначалу Ронин счел Борроса безумцем, когда колдун поведал ему наконец тайну выживания на поверхности ледяного моря. Невозможно. Но Ронин уже привык не придавать значения этому слову, поскольку сам уже столько раз оказывался в невозможных на первый взгляд ситуациях, видел столько пугающих картин, был вынужден заново пересмотреть многое из того, чему его учили. Так что если он и поразился, то только в первое мгновение. Кроме того, то, что открыл ему Боррос, было их единственной надеждой на спасение в этом застывшем враждебном мире. В общем, Ронин не стал задаваться бесполезными вопросами и, не тратя зря времени, отправился на поиски.

Это оказалось проще, чем он себе представлял. Примерно в тысяче метров от того места, где они упали, он обнаружил каменистый мыс, который, по заверениям Борроса, и должен был там находиться. Заваленный горой снега, возвышающейся над окружающей местностью, он вдавался в ледяное море. Ронин начал лихорадочно рыть.

В бледном свете луны, мерцающем на гладкой платиновой поверхности льда, ему открылось именно то, что он, по словам колдуна, и должен был откопать.

И хотя Ронин знал, что это будет, он все равно испытал настоящее потрясение. Волна тепла окатила его, мгновенно растопив озноб. Как только взгляду Ронина открылись загадочные очертания, он начал копать еще усерднее. Закончив, он сходил за колдуном и привел его к мысу, чтобы они могли посмотреть на это чудо вместе.

Туман немного рассеялся, и луна свободно плыла на небе. Ее рваный облачный покров уносило на запад. Ронин с Борросом не обращали на это внимания. Они стояли, поглощенные видом предмета, открывшегося под снегом.

Изящная, длинная и изогнутая дугой. Приподнятая на узких полозьях.

- Фелюга, - едва ли не благоговейно выдохнул Боррос. - Все-таки не обманули.

В глазах колдуна заблестели слезы.

- Столько лет я читал и мечтал, а когда убедился уже окончательно, я дал себе клятву, что когда-нибудь...

Он тряхнул головой, и слезы упали на снег.

- Но теперь я понимаю, что я все равно сомневался в душе. Но теперь всем сомнениям конец. О, Ронин, ты посмотри на это!

Это был корабль. Ледовый корабль.

Они медленно поднялись на борт, осмотрели все судно от высокого носа до низкой кормы, прошлись по гладкой палубе, провели замерзшими пальцами по крыше низенькой кормовой каюты, возвышавшейся над планширом.

Спустившись вниз, они обнаружили узкие койки, расположенные вдоль борта и аккуратно застеленные одеялами. Посреди каюты стоял какой-то продолговатый черный предмет, похожий на металлический ящик. Ронин достал огниво и, следуя указаниям Борроса, открыл дверцу печки и высек искру. В печи вспыхнуло пламя. Ронин закрыл дверцу. Он даже не стал расспрашивать колдуна, какое здесь топливо. Он просто наслаждался теплом.

Уложив Борроса на койку, он вышел на палубу. Снял мачту с козел вдоль правого борта и установил ее на место в кормовой части миделя. Он закрепил рею у основания мачты, сошел с корабля и выбил металлические клинья, удерживавшие полозья. Освободив их, Ронин снова поднялся на палубу и развернул огромный треугольный парус.

Когда они с Борросом спускались с низких склонов, ветер дул с моря, то есть им навстречу. Теперь ветер переменился и, набирая силу, подул почти точно на юг. Ронин установил последние снасти и подумал: "Ну вот, кажется, я сделал все. Боррос уверяет меня, что нам не нужно стоять этой ночью на вахте, что путь пройдет беспрепятственно. Интересно, он в этом уверен или он только так полагает?"

Корабль вдруг накренился. Парус наполнился ветром, и фелюга рванулась по расчищенной дорожке в сторону ледяного моря.

Ронин, не готовый к столь резкому толчку, упал на палубу. Осторожно переместившись на корму, он мертвой хваткой вцепился в штурвал и закрепил его в соответствии с указаниями Борроса. Ледовый корабль мчался по льду прямо на юг, подгоняемый ветром. Ронин взглянул вперед, но луна скрылась за проплывающими облаками. Снова сгустился туман. Ронин сделал все, что надо было сделать. Еще раз убедившись в прочности такелажа, он спустился в каюту.

Спать.

- Уже завтра. Ночь.

Небольшой сплющенный фонарь, висевший на бимсе под низким потолком каюты, горел тусклым светом. Он покачивался при движении корабля, отбрасывая тени на переборки.

- Что? - спросил Ронин заплетающимся языком.

Через прозрачные иллюминаторы с двух сторон на переборках каюты он увидел, что снаружи еще темно. Здесь же было тепло и уютно. Он закрыл глаза и вздохнул.

- Мы проспали всю ночь, - сказал Боррос со своей койки с противоположной стороны каюты, - и весь следующий день.

Он устало улыбнулся.

- Я вставал один раз, примерно на закате, поэтому я знаю. Я вышел на палубу и заметил, что ветер слегка переменился. Мы отклонились на запад чуть больше, чем нужно, насколько я сумел определить по солнцу - оно заходит на западе, - и я переставил штурвал.

Он осторожно поднялся. Выглядел он изможденным донельзя.

- Проголодался?

Ронин открыл глаза.

Они жадно поели. На корабле был запас пищевых концентратов. Пахли они более чем неаппетитно, но зато хорошо наполняли желудок. Ронин вдруг вспомнил про обмороженное лицо, но, осторожно потрогав его рукой, не обнаружил ни жжения, ни каких-то других неприятных ощущений.

- Древние предусмотрели и это, - заметил колдун. - В одном из карманов своего костюма ты найдешь упаковку мази. Когда я проснулся вчера, я позаботился о нас обоих.

Он улыбнулся почти виновато.

- Я решил тебя не будить.

Он снова откинулся на койку, словно разговор его утомил.

- Ты хорошо себя чувствуешь? - спросил Ронин.

Колдун поднял худую руку.

- Я в полном порядке... просто, чтобы прийти в себя, мне надо чуть больше времени, чем тебе.

Его губы скривились в подобие слабой улыбки.

- Издержки возраста, сам понимаешь.

Ронин отвернулся.

- У меня для тебя сюрприз, - сказал он.

- А-а, хорошо. Но сначала ты должен мне рассказать о своем путешествии в Город Десяти Тысяч Дорог.

Ронин заметил в глазах колдуна сожаление и печаль.

Боррос удрученно покачал головой.

- Я так виноват, Ронин. Я отправил тебя на поиски безумного, невозможного...

- Но...

- Мне рассказали про Г'фанда...

- Вон оно что. - Сердце у Ронина заледенело. - Неужели рассказали?

- Да. - Боррос поморщился. - В плане психологической обработки. До этого Фрейдал долго мучил меня физически...

Он бессознательно поднес тонкие пальцы к вискам, где раньше чернели ужасные метки пятен Дехна, теперь уже стершиеся.

- ...пытаясь вытянуть из меня все, что я знал о Верхе. В общем, Фрейдал почувствовал, что пора менять тактику. Он знал о том, что я послал тебя в Город Десяти Тысяч Дорог, и мог остановить тебя в любой момент...

- Но он дождался, пока я не вернусь. Он хотел посмотреть, что я с собой принесу... поскольку не смог вытянуть это из тебя...

Но Боррос не слушал. Он предавался воспоминаниям.

- Он возомнил себя слишком умным, чтоб ему провалиться! Пришел и велел им остановиться. Он дал мне воды и позволил передохнуть. Он сказал, что я выдержал все и меня не сломить, и что он не видит смысла возобновлять пытки. Он... он сказал, что восхищается мной...

Голос Борроса сорвался.

- ...что, как только я поправлюсь, я буду волен уйти.

Он провел хрупкой рукой возле глаз, словно отмахиваясь от кошмара, изливавшегося теперь в его словах.

- "Ах да, между прочим, - сказал он этак небрежно, словно это только сейчас вдруг пришло ему в голову, - мы взяли Ронина под стражу. Он только что вернулся во Фригольд после несанкционированной отлучки. Мы очень учтиво осведомились, куда он ходил, поскольку, сам понимаешь, это все-таки вопрос безопасности. Речь идет о сохранности Фригольда: если он сумел выйти, другие могут узнать об этом и начать шастать туда-сюда. Так что мы просто обязаны выяснить, куда он ходил и зачем. Это дело чрезвычайной важности". Тут Фрейдал вздохнул. "Но пока он не хочет пойти нам навстречу. Он отказывается, Боррос. Отказывается исполнить свой долг перед Фригольдом. Сам понимаешь, что нам придется сделать". Я действительно понимал. Он собирался допросить тебя на Дехне. "Его дерзость не оставляет мне выбора. Ах да, - сказал он потом, - чуть не забыл. Сопровождавший его молодой человек - кажется, ученый по имени Г'фанд - погиб. Прискорбно, конечно... а впрочем, ученые вряд ли имеют какую-то ценность для стабильности Фригольда".

Боррос заворочался на койке. Взгляд его был по-прежнему обращен внутрь.

- Фрейдал пришел в ярость, потому что и после этого я не сломался, как он надеялся, и тогда он...

Колдун содрогнулся всем телом.

- ...приказал ввести Сталига. Он велел своим даггамам подтащить Сталига ко мне. Они держали мне голову, чтобы я не смог отвернуться. А когда я пытался зажмуриться, меня били.

Боррос поднял голову. Его узкий череп отливал тусклым блеском старой кости. Глаза были потухшими.

- Когда Сталиг посмотрел на меня... я в жизни не видел такого ужаса на человеческом лице.

Он вздохнул и продолжил уже без остановок:

- И Фрейдал спросил: "Чего ты боишься больше всего, Сталиг? Лишиться ступней? Не хочешь ли проползти через Фригольд на коленях? Или, может быть, выколоть тебе глаза? Слепоты ты боишься? Нет? Тогда, может, перебить тебе хребет и оставить тебя живым? Живым и неподвижным?" Сталиг был просто в ужасе, а Фрейдал продолжал: "Неплохая мысль, ты не находишь? Твой друг Ронин сломал же хребет моему человеку, Маршу. Но ты знаешь об этом. Ты сам лечил Марша. Ты будешь совсем беспомощным. Тебя будут кормить и подтирать, как ребенка".

Снаружи жалобно застонал ветер, на мгновение заглушив негромкое поскрипывание полозьев, скользящих по льду, словно и он был свидетелем того ужаса, о котором сейчас вспоминал колдун.

Боррос уронил лицо в ладони.

- В конце концов, - произнес он шепотом, напоминавшим дыхание призрака, - Сталиг умер от страха.

Он замолчал. Воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая только стонами ветра да поскрипыванием снастей наверху. Ронин лежал на койке, пытаясь ни о чем не думать, но в голове все плыло. Тогда он встал и молча поднялся на палубу по короткому отвесному трапу.

Ледовый корабль мчался на юг сквозь ночные туманы. Стоя на палубе, Ронин не видел вообще ничего, кроме размытых теней рваного льда, убегающего под днище. Сейчас в паруса дул боковой ветер, и Ронин, чтобы хоть чем-то себя занять, приступил к изучению основ управления парусником. Ему пришлось изрядно повозиться с оснасткой, чтобы удерживать судно на правильном курсе.

Потом он перебрался на корму, освободил штурвал и попробовал поуправлять кораблем вручную, полностью отдавшись ощущению дрожи, пробегающей от штурвала в руки и разносимой по телу воображаемым потоком. Нескончаемый тихий шелест полозьев сопровождал его, словно незримый попутчик.

Ветер наполнял паруса. Погода постепенно менялась. Воздух стал гуще, наполнившись влагой, отчего стало еще холоднее. Мороз пробирал Ронина до костей. Наконец Ронин закрепил штурвал и, сделав последний глубокий вдох, спустился обратно в каюту.

Боррос лежал на койке, невидящим взглядом уставившись в потолок.

- Насчет сюрприза, Боррос, - мягко сказал Ронин. - Я еще не говорил тебе, что это за сюрприз.

- Угу.

- Помнишь, зачем ты послал меня в Город Десяти Тысяч Дорог?

- Конечно, но...

Он сел так резко, что чуть не ударился головой о балку.

- Ты хочешь сказать... неужели... - У него загорелись глаза. - Но Фрейдал взял тебя и...

- И не только Фрейдал. Саламандра тоже. Его люди забрали меня прямо из сектора безопасности.

Ронин холодно усмехнулся.

У Борроса отвисла челюсть.

- И?..

И тогда Ронин рассмеялся. Впервые за много циклов.

- Фрейдал ничего не нашел, хотя, что вполне объяснимо, был очень заинтересован... - Он поднял свою диковинную перчатку. - А Саламандре просто не хватило времени на поиски...

- Ты хочешь сказать, ты нашел этот свиток? Ронин, он у тебя?

Боррос в волнении приблизился к нему.

Ронин вынул из ножен меч, взялся за рукоять и провернул ее три раза. Она отделилась. Из углубления внутри Ронин осторожно вытянул свиток дор-Сефрита и передал его колдуну. Тот аккуратно его развернул и ахнул:

- Так ты нашел его. О, Ронин!..

Выдержав паузу, Ронин сказал:

- А теперь ты должен мне рассказать, что там написано и почему он так важен.

Боррос поднял голову. Свет от раскачивающейся лампы отразился в зрачках, и глаза колдуна сделались бесцветными.

- Видишь ли, Ронин, - устало проговорил он, - я не знаю.

Было время - а Ронин мог заставить себя мысленно вернуться в то тусклое, словно подернутое дымкой прошлое, хотя проделывал это редко, потому что ему не хотелось туда возвращаться, - когда целитель Сталиг еще не вошел в его жизнь.

Он упал с половины лестничного пролета, заваленного какими-то обломками и булыжниками. Он пошел на разведку, а когда встал на площадке, что-то метнулось ему под ноги, часто стуча маленькими коготками по бетонному полу, и он, потеряв равновесие, свалился в колодец.

Он остался бы невредимым, если бы внизу было чисто. Но он угодил ногой в упавшую балку, покореженную и проржавелую, пробившую дыру во внешней стене. Наверное, он потерял сознание от боли. В конце концов он кое-как добрался до целителя - то прихрамывая, то ползком, потому что некому было ему помочь.

Он сломал левую ногу, но он был молод и крепок, а Сталиг знал свое ремесло. Кость вышла наружу, разорвав мышцы, и из-за этого перелом казался куда серьезнее, чем был на самом деле. Кости срастались отлично, но Ронин сошелся со Сталигом совсем по другой причине. Целитель всегда разговаривал с ним, пока занимался ногой. Именно эти беседы заинтересовали, заинтриговали Ронина, и он старался приходить в кабинет к Сталигу при каждой возможности. У целителя не было никаких причин для особого отношения к Ронину, но постепенно он начал его выделять, разглядев в нем скрытые возможности, не замеченные другими.

Вскоре они подружились, а почему - не имело значения. Во всяком случае, для них. Этот факт, однако, не мог остаться незамеченным в определенных кругах Фригольда: все было записано и отложено в долгий ящик на предмет будущего использования.

"Мы просто приняли друг друга, - думал Ронин, пока корабль покачивался под ним, скользя по ледовому морю. - А теперь и ты, старый друг, присоединился ко всем тем, кто был близок мне и поплатился за это".

Снаружи дул ветер, наигрывая скорбную мелодию на корабельных снастях.

- То есть как, ты не знаешь? - откликнулся Ронин бесстрастным голосом. - Выходит, все, что я сделал, я сделал напрасно?

Боррос вложил свиток обратно в тайник в рукояти меча Ронина и протер глаза.

- Сядь, - сказал он, положив руку Ронину на плечо. - Сядь, а я расскажу тебе все, что знаю.

- В стародавние времена, когда мир вращался быстрее вокруг своей оси, а солнце на небе пылало энергией... когда все люди жили на поверхности нашей планеты, а земля их стараниями превращалась из грязи и заросших высокой травой равнин в поля с ровно посаженными пищевыми растениями, отливавшими в солнечном свете зеленью и золотом, из бесплодных пустынь - в безбрежные степи, продуваемые ветрами, и величественные горные хребты, подернутые голубой дымкой... когда острогрудые корабли бороздили моря в поисках новых стран для торговли, тогда, Ронин, нас, колдунов, называли иначе. Мы были людьми науки, и наши познания были основаны только на опыте, то есть мы все познавали эмпирическим путем, а наши теоремы рождались в мозгу... Тебе знакомо слово "эмпирический"? А впрочем, ладно. Методология таков был наш лозунг. Методология - наша религия, составлявшая твердую, прочную основу нашей работы.

Но времена изменились, и мир древних стал разрушаться. В тот промежуточный период в мире разыгрались природные катаклизмы. Целые континенты разламывались и исчезали, а на смену им из кипящих морских пучин поднимались другие, новые. Можешь себе представить, сколько людей погибло в тех катастрофах... Но самое главное, важнее то, что в это же время законы, правившие миром, были отвергнуты и уничтожены. Появились другие.

Произошло небывалое. Почему это случилось и как - теперь сказать невозможно, да и не совсем уместно в данном случае. Как бы там ни было, все официальные документы, существовавшие на то время, утеряны: остались только разрозненные фрагменты, по которым мы можем судить, каким был мир раньше.

Естественно, среди тех, кто выжил, были и люди науки, но они были настолько привязаны к своему эмпиризму, что отказывались даже слушать утверждения других о том, что процессы, происходящие в мире, необратимы и что в новых условиях старая методология работает лишь избирательно.

Некоторые из тех, кто родился уже после того, как в мире установился новый порядок вещей, смогли осуществить своего рода прорыв в мышлении, потому что не были привязаны к традиционным научным доктринам. Потом они стали великими магами, создали новые методы, открыли новые направления в алхимии, а потом - и колдовские пути. Они, эти люди, сияли подобно маякам в ночи. Они постепенно набрали силу, в конце концов низвергли ученых, высмеяв их и заклеймив презрением. Потом они, образно говоря, обрядились в одежды владык, но при этом утратили видение первоначальных целей, ради которых, собственно, и создавалось их сообщество. Как это ни прискорбно, но они стали соперничать друг с другом. Так начался раздел территорий и борьба за власть.

А дальше произошло неизбежное. Их свары - сугубо личные поначалу распространились на весь мир. И все это закончилось полным крахом. Ты, Ронин, даже представить себе не можешь масштабы этого разрушения. Многие из людей ушли под землю. Именно так был основан Город Десяти Тысяч Дорог. Это была попытка создать мирное общество, состоявшее из представителей всех уцелевших народов.

Но среди населения Города Десяти Тысяч Дорог были и маги, и люди науки. И они постоянно враждовали. Говорят, что из всех магов только один дор-Сефрит с Ама-но-мори не вмешивался ни во что, хотя обе стороны отчаянно стремились привлечь его в свою партию и воспользоваться его могуществом.

Со временем знания пришли в упадок. Это закономерный процесс. Каждое последующее поколение знало все меньше, и в конечном итоге, когда даже стойкий нейтралитет дор-Сефрита уже не мог поддержать хрупкий мир, а отколовшиеся группировки прорыли в скале - кстати, богатой полезными ископаемыми - ходы Наверх и основали наше нынешнее обиталище, Фригольд, у каждой из сторон сохранились лишь жалкие остатки былых знаний.

Мы сделались колдунами, не магами и не учеными, и занялись собиранием обрывков древней методологии, не разделяя ее на магическую и научную. Мы изучали давно забытые, мертвые языки, изощренные формулы которых не понимали, да и вряд ли могли бы понять, потому что работать при новых законах стало почти невозможно. Но даже если бы мы и постигли хотя бы фрагменты древних наук, даже если бы мы сумели свести воедино разрозненные сведения, мы все равно ничего бы не изменили - наши ниры настолько плохо обучены, что не могут починить даже основные аппараты Фригольда, не говоря уж о том, чтобы самим изготовить для нас машины, которые так нам нужны.

Большинство колдунов прозябали в бездействии, пока предприимчивые саардины не начали понимать, что наши знания могли бы оказаться небесполезными в борьбе за власть во Фригольде. И саардины потихонечку стали привлекать нас к сотрудничеству. Для нас это явилось началом конца. Все наши благородные начинания закончились тем, что мы стали прислуживать саардинам, разрабатывая для них проекты усиления их могущества.

Я отвернулся от них и долгое время вообще не появлялся на их этажах. Я проводил время с оставшимися учеными на двадцать седьмом уровне. Мы изучали фрагменты сохранившихся книг, пытаясь хотя бы частично восстановить наследие древних.

Но чем больше я читал, тем больше убеждался, что мы - обреченная раса, вымирающая и испорченная. Апатичная, ублюдочная, кровосмесительная. И что скоро мы все захлебнемся в своей гнилой крови.

И Г'фанд это тоже понимал, - подытожил Боррос.

- Ты знал Г'фанда? - спросил Ронин.

- Да, конечно. Он мне очень помог с расшифровкой старинных рукописей. Открытия случались в каждом цикле, но те куски, которые нам удавалось расшифровать, лишь внушали беспочвенные надежды, поскольку потом выяснялось, что это - всего лишь обрывки, без начала и конца.

- Когда мы были в Городе, - сказал Ронин, - он останавливался на каждом углу, чтобы прочесть высеченные на зданиях письмена.

Колдун кивнул.

- Да. Могу представить его волнение. Такой кладезь знаний.

Он полез в ящик под койкой и достал пищевые концентраты. Он предложил поесть и Ронину, а когда тот мотнул головой, сел и некоторое время задумчиво жевал.

- Однажды, - продолжил Боррос слегка отстраненным голосом, - мы наткнулись на одну разорванную рукопись. Она была ужасно старой и настолько пересохшей, что три цикла ушло только на то, чтобы тщательно ее расправить и начать читать письмена, восстанавливая недостающие буквы. Потом Г'фанд занялся расшифровкой, а я потерял к этому интерес, поскольку в то время как раз начал работать над собственным проектом. Несколько циклов спустя он пришел ко мне и сказал, что ничуть не продвинулся в расшифровке: все письмена оказались совершенно ему незнакомыми и не напоминали ни один из изученных им языков.

Я рассмеялся и спросил: "Ну хорошо, чем же я могу помочь? Ты - куда более опытный переводчик, чем я". - "Не знаю, - сказал он, - но пойдем все равно посмотрим".

Разобрать письмена, озадачившие Г'фанда, для меня не составило никакого труда. Едва я взглянул на манускрипт, знаки древнего алфавита всплыли в памяти с такой отчетливостью, что мне пришлось скрывать свое изумление, и я тут же возблагодарил судьбу за свое необычное образование. Этот забытый - и, как я полагал, бесполезный - язык я учил еще в детстве.

В рукописи был предсказан переворот в законах нашего мира - законах, казавшихся незыблемыми. "Когда будет свергнут фундамент науки, тогда вострепещет человек перед истинным могуществом. Самомнение погубит его, и не заметит он длани судьбы, пока длань сия не сокрушит его. Дольмен, волшебное существо сверхъестественной мощи, превышающей воображение человека, выступит против рода человеческого. Его нашествие ознаменует и смену законов. Сначала придут легионы его, потом - Маккон, а за Макконом придет сам Дольмен, дабы востребовать мир. И наступит конец всему..."

Ветер снаружи усилился, раскачивая корабль, несущийся по ледяному морю. И все же шум ветра казался каким-то далеким и нереальным, как будто застывшим в вязкой субстанции времени. Некоторое время они молчали. Затем Боррос встрепенулся и, на мгновение прислушавшись, указал рукой вверх.

- Парус.

Они рванулись на палубу. Дальнейшее промедление привело бы к тому, что парус разорвало бы в клочья. Но Ронин с Борросом все же успели вовремя взять рифы. Яростный северо-западный ветер хлестал их по лицам, заставляя их судорожно хватать ртом воздух и отворачиваться под его напором. Они как будто ослепли в кромешной пучине ночи и лишь на ощупь сумели определить направление.

Спустившись обратно в каюту, они долго дули в сложенные ладони, подносили их поближе огню, пытались отогреть закоченевшие лица. Ронин приготовил себе еду, и, прежде чем он успел съесть свою порцию, Боррос уже заснул. Ронин вытянулся на койке и, глядя на раскачивающуюся лампу, задумался о Дольмене.

Должно быть, он задремал, потому что потом, оглядев каюту, он увидел, что в иллюминаторах брезжит тусклый молочный свет.

- Рассвет, - выдохнул Боррос, садясь на койке. - Солнце встает. Скоро мы сможем развернуть парус.

Выйдя на палубу, они - впервые с тех пор, как отправились в путь, сумели по-настоящему разглядеть ледяное море. Ронин понял, почему Боррос отнесся с таким небрежением к ночной вахте. Со всех сторон, насколько хватал глаз, раскинулся плоский и гладкий лед. Ни высокие торосы, ни снеговые возвышенности не нарушали его поверхности, похожей на темное зеркало. Куда ни глянь - бескрайний горизонт. И ни малейших признаков земли.

На востоке, откуда солнце начинает свой ежедневный путь по небосклону, серые облака уже приняли бледно-желтый оттенок. Дул порывистый ветер, и Борросу пришлось пойти на корму, чтобы поправить курс.

Ронин смотрел на юг, наблюдая за перемещениями облаков, подгоняемых ветрами. "Неужели где-то там живут люди? - спрашивал он себя; - Похожи они, интересно, на Боннедюка Последнего?" Пожав плечами, он занялся такелажем. Надо было перетянуть ослабевшие за ночь узлы.

Несмотря на сильный ветер, воздух заметно сгустился и потяжелел, и Ронин ощутил давление в ушах. Он старался идти по качающейся палубе с особой осторожностью, памятуя о том, как упал прошлой ночью. Подставив лицо навстречу студеному ветру, он разглядел на северо-западе, над горизонтом, багровые грозовые тучи, предвещавшие бурю.

Услышав крик, Ронин повернулся в сторону кормы, но не заметил ничего особенного. Он пробрался к Борросу, который показывал куда-то на север.

- Что там? - спросил Ронин.

- Корабль. - Боррос вцепился в штурвал. - Преследует нас.

Ронин пристально всмотрелся вдаль, но не разглядел ничего на просторах ледяного моря.

- Сейчас не видно. Из-за тумана.

- Боррос, ты уверен...

- Корабль. Такой же, как наш, - убежденно заявил колдун. - Да, холод его побери! Я его видел. Своими глазами.

Ронин развернул Борроса к себе и вгляделся в лицо старика, стараясь не замечать выражения ужаса, проступающего на нем.

- Забудь, - рассудительно заметил он. - Ты еще не пришел в себя. Тебе просто почудилось. Ты очень многое пережил, но сейчас все позади. Фрейдал уже не достанет тебя. Ты свободен.

Боррос бросил взгляд назад, в сгущающийся туман.

- Будем надеяться.

За утро ветер заметно усилился, и теперь штормовые порывы, все время менявшие направление, с нарастающей скоростью гнали корабль на юг. Пока Ронин занимался снастями, ему все время казалось, что полозья едва касаются льда, настолько стремительно мчались они по ледяной пустыне. Время от времени он замечал, что Боррос поглядывает назад, но ничего не говорил, храня при себе свои мысли.

Ронин не переставал удивляться искусной отделке корабля, наблюдая за небольшим штормовым парусом, который они развернули, когда выходили на палубу на рассвете. Парус был туго натянут, сильные ветры трепали его, но он не рвался. Он был изготовлен из особого полотна, более легкого и эластичного, чем то, из которого был выделан главный парус.

За последнюю пару часов они с Борросом едва ли обмолвились словом. Сейчас, когда ветер менялся так неожиданно и непредсказуемо, было необходимо постоянно присматривать за парусом и за штурвалом. Ронин занялся парусом, поскольку для этого требовалось больше усилий. В основном он подтягивал такелаж и смотрел вперед, держа руку на деревянной мачте, чувствуя ее содрогания и прислушиваясь к ритмичному поскрипыванию снастей, шуршанию полозьев по льду и скорбному зову ветра.

Он ни о чем не думал: что будет, то будет. Но какой-то особенной теплотой обдавало его в те минуты, когда он стоял один рядом с высокой мачтой, противостоящей натяжению канатов, и прикасался к ней, впитывая передающуюся его рукам дрожащую силу. Прочность этих канатов служила залогом выживания в ледяном море. В нем как будто рождалось неведомое ощущение сопричастности, которой он еще не понимал в полной мере, но все-таки чувствовал, что нечто подобное происходило уже со многими, во многих эпохах, на бесчисленных морях. Это был чистый инстинкт, основанный, вероятно, на памяти предков, если что-то такое действительно существовало в том мире в то время. Это странное "нечто" позволяло ему заблаговременно ощущать перемену ветра и тут же натягивать или ослаблять канат, чтобы идти прежним курсом. Благодаря этому странному "нечто" он за короткое время освоил тысячу хитростей управления парусами.

Вскоре после полудня порывы ветра утихли - теперь можно было закрепить штурвал и штормовой парус и сойти вниз поесть и немного отдохнуть.

За обедом Ронин в подробностях рассказал Борросу о событиях, приключившихся с ним в Городе Десяти Тысяч Дорог. Когда он описывал нападение вонючей твари, колдун неожиданно вскрикнул, закашлялся и судорожно сглотнул. Потом он заставил Ронина еще раз описать ему это чудовище.

- Это были Макконы, - сказал он, побледнев. - Твари, которые не являются животными, четверо подручных Дольмена.

Боррос невольно поежился.

- Если это действительно были они, значит, Дольмен гораздо ближе, чем я предполагал.

Он закрыл глаза.

- Есть ли у нас еще время? Холод меня побери, должно быть! Должно!

Он поднял глаза.

- Ронин, нам надо поторопиться. Ничто не должно нас остановить. Ничто, понимаешь?

- Успокойся, Боррос, - мягко сказал Ронин. - Ничто нас не остановит.

Ближе к вечеру небо вдруг преждевременно почернело, и грозовая буря, которую они пытались опередить, яростно налетела на них.

Ветер, завывавший в снастях, напоминал вопли проклятых у ворот преисподней. Ронин отправился сворачивать штормовой парус.

- Нет! - взревел Боррос, стараясь перекричать бурю. - Оставь! Нам надо спешить. Чего бы нам это ни стоило!

Ронин взглянул на небо. Густые, низкие багровые тучи угрожающе надвигались с запада. Внутри их клубящейся черноты клокотала буря.

- Мы перевернемся, если не спустим парус! - проорал он, перекрикивая ветер. Слова слетали с губ, словно сухие листья.

Лицо Борроса вдруг исказилось от ужаса.

- Я вижу этот другой корабль! Он уже близко! Он нас догоняет!

Его глаза вылезали из орбит.

- Живым я им не дамся!

Ронин начал сворачивать штормовой парус.

- Тебе померещилось. Никто за нами не гонится. А я хочу пережить эту бурю!

Он снова занялся парусом, как вдруг худые пальцы слабо потянули его за руку. Ронин повернулся и увидел перед собой выпученные глаза Борроса. На лбу колдуна замерзала струйка пота.

- Пожалуйста, Ронин. Прошу тебя. Этот корабль преследует нас. Стоит нам чуть сбавить скорость, и он нас догонит.

Слова Борроса вылетали в плотный морозный воздух клубами пара.

- Неужели ты не понимаешь? Я не могу возвращаться. Я больше не выдержу. Фрейдал...

Ронин легонько коснулся руки колдуна.

- Возвращайся к штурвалу и направляй корабль. Я не стану сворачивать парус.

Благодарный Боррос отправился на корму, а Ронин снова затянул канаты, мысленно дав себе слово свернуть штормовой парус при первых же признаках того, что ветер набирает полную силу.

Они мчались вперед, пока еще опережая бурю.

2. Эгир

Он отвернулся от западного горизонта, от убийственного солнца в цепких объятиях ледяных равнин. Испуганный, он летит сквозь студеную пустоту, перед ликом смятенного неба. Позади, совсем рядом, он уже ощущает напряженное возбуждение бури. Его обнимают свирепые ветра, сверху давит клубящаяся чернота грозовых туч. Он впивает энергию молний.

Он не страшится буйства стихий. Он устремляется вверх в безуспешной попытке подняться над штормом. Он и раньше уже выходил невредимым из многих бурь, преодолевал воздушные потоки и снежные вихри, выдерживал - безо всякого для себя ущерба - удары тяжелых градин.

Он боится отнюдь не грозы. Он боится другого - того, от чего так отчаянно пытается спастись. Его серебристое оперение сливается в смазанное пятно, он ныряет вниз, на такой высоте воздух слишком разрежен даже для птичьих легких. Он ищет воздушный поток, который унес бы его подальше от этого страшного существа, что уже нагоняет его и морозным дыханием трепетной лаской смерти - обдает его расправленное хвостовое оперение. Оно приближается неумолимо. Живое, зловещее, неотвратимое. Оно грядет.

Стрелой врезается он в грозовую багровую тучу и вылетает из нее. Тело его пробивает озноб. В страхе пытается он закричать, но не может. Он камнем падает вниз. Гладкая поверхность ледяного моря несется ему навстречу мрачная, ровная, приносящая успокоение. Она надвигается. Ближе, ближе...

Бесполезно, решил Ронин. И даже более того - это чистейшее самоубийство. Сквозь слепящую завесу взвихренного снега, густого и темного, Ронин на ощупь пробирался на корму, не забывая о скользкой корке льда, уже образующейся на палубе.

Ветер настиг их со скоростью электрического разряда: только что буря была позади, но уже в следующее мгновение она окутала их слепящей пеленой, налетела безумным вихрем. Порыв ветра был слишком сильным: даже когда они оба вцепились в штурвал, корабль продолжало швырять из стороны в сторону, словно он вдруг сделался невесомым. Наверное, им лучше спуститься вниз. Ронин особенно переживал за Борроса, как бы его не снесло за борт.

Он поскользнулся, едва устояв на ногах, когда корабль накренился на левый борт, качнулся, дрожа в завываниях ветра, но все-таки выпрямился. Ронин медленно отцепил от каната замерзшие пальцы и пошел по направлению к каюте, при каждом шаге стараясь держаться хотя бы за что-нибудь.

Боррос, поглощенный теперь мыслью о преследующем их корабле, с маниакальным упорством вцепился в штурвал. Его бескровное лицо превратилось в замерзшую маску, губы кривились от ужаса. Колдун походил сейчас на мертвеца. На фоне темного дерева крючковатые пальцы Борроса смотрелись как белые кости. Ронин окликнул его, но его голос утонул в нарастающем вое ветра. Он схватил колдуна за хрупкие запястья, оторвал его от штурвала, подтащил ко входу в каюту и спихнул вниз по трапу. Потом он вернулся и закрепил штурвал. Прошелся вперед, скользя по обледеневшей палубе, и встал у правого борта. На четвереньках подполз он к мачте, с трудом поднялся на ноги и свернул хлопающий на ветру штормовой парус. Задыхаясь от ветра и колючего снега, бьющего прямо в лицо, закрепил парус двойными узлами.

Лишь после этого он спустился в каюту.

Боррос сидел в маленькой лужице на полу, дрожа всем телом. Ронин безмолвно опустился на свою койку и подумал еще, а не слишком ли много на них навалилось. Новые непредвиденные ситуации возникают едва ли не ежеминутно, а ведь ни сам он, ни Боррос еще не привыкли к поверхности. Ронину все это давалось легко: он был молод и крепок. Он был солдатом, который легко приспосабливается к любой обстановке. Его разум открыт и гибок. Он способен воспринимать все новое. Ронин узнал это после похода под Фригольд - в Город Десяти Тысяч Дорог.

Но с Борросом - который сейчас жалко съежился на деревянном полу, озабоченный не реальной опасностью бури, а приближением воображаемого корабля, на котором, как ему представлялось, его догоняют его мучители, дела обстояли иначе.

Вой ветра снаружи усилился. Корабль, мчащийся среди бури, опасно раскачивался и содрогался. "Мы или выживем, или погибнем, третьего не дано, - размышлял Ронин про себя. - Но, холод меня побери, я не собираюсь умирать!"

Боррос поднялся с пола и, пошатываясь, как пьяный, направился к трапу. Ронин перехватил его уже на полпути к запертому люку.

- Что ты делаешь?

- Парус, - захныкал колдун. - Я хочу убедиться... что парус поднят.

- Он поднят.

Боррос начал вырываться.

- Я должен увидеть своими глазами. Фрейдал гонится за нами. Нам надо идти с максимальной скоростью. Если он нас поймает, он нас уничтожит.

Ронин развернул колдуна лицом к себе и заглянул в усталые глаза, затуманенные страхом и болью. Он слишком многое пережил, подумал Ронин уже во второй раз.

- Боррос, забудь про Фрейдала, забудь про корабль-двойник. Даже если он нас и преследует, буря нас защитит. Он не найдет нас в такой круговерти.

Боррос ответил ему пустым взглядом и снова уставился на задраенный люк. Ронин встряхнул колдуна, уже теряя терпение.

- Ты идиот! Буря - наш враг! Там, снаружи, смерть. При таком ветре твой парус нас уничтожит!

- Значит, ты его все-таки опустил!

Голос Борроса напоминал обиженное хныканье обманутого ребенка.

- Да, холод тебя побери, опустил! У меня не было выбора! Не сделай я этого, мы бы сейчас уже завалились на борт.

Боррос бешено вцепился в Ронина.

- Пусти меня! Я должен поднять парус! Иначе они перехватят нас!

И тогда Ронин ударил его - ребром ладони по шее сбоку, - отключив на мгновение нервные окончания и перекрыв кровообращение. Колдун закатил глаза и кулем повалился на пол. Ронин уложил его на койку и с отвращением отвернулся.

Корпус корабля скрипел и стонал под порывами ветра. Лампа сильно раскачивалась на короткой цепочке, отбрасывая на переборки причудливые тени среди пятен тусклого света.

Ронин чуть-чуть подождал, а потом привстал и потушил лампу.

Он лежал, прислушиваясь к завывающей темноте, чувствуя, как раскачивается и кренится фелюга. От потушенной лампы шел легкий запах дыма. Буря рвала корабельные снасти, выла, точно живая, яростно билась о корпус судна.

Темнота сгустилась, и все звуки сделались тише. Впечатление было такое, что они доносились теперь через слой вязкой жидкости. Но зато стали отчетливей другие составляющие этих звуков, до сих пор остававшиеся незамеченными. Потом изменилась и громкость, то повышаясь, то вдруг понижаясь в размеренном медленном ритме, который действовал успокаивающе. Звуки как будто удлинились, словно качка лишила их изначального оформления.

Он опустился куда-то вглубь, и башни мира возвышались над ним в своем исполинском великолепии - отвесные стены из твердой вулканической породы с зазубренными гребнями камня, который отсвечивал темным блеском и был прочным, как обсидиан. Бледные папоротники и разросшиеся водоросли частично скрывали глянцевую поверхность скал, основания которых сформировались в ту эпоху, когда Время было лишь отвлеченной абстракцией и мир не ведал еще о Законе. В эпоху великого сдвига и перемещения, когда мир только-только нарождался на свет и кричал, как младенец... когда красно-желтая магма вытекала шипящими реками из недр земли, сползая по склонам совсем юных гор, и кипела в бушующих раскаленных морях... когда посреди океанов вставали громадные острова суши, блистающие и покрытые пеной... когда утесы, словно водопады, стекали в бурлящие воды, белые от сланца и пемзы. В эпоху, когда все еще только начиналось.

Тень... он не один.

В клокочущих безднах начала мироздания он чувствует рядом некое присутствие, рассеянное и стихийное.

Оно настолько огромно, что он даже не знает, движется оно или пребывает в покое. Быть может, оно обладает какими-то отличительными чертами; быть может, оно безголово или вообще бесформенно. Узнать невозможно. Его бока пульсируют энергией; ему почему-то кажется, что источник ее - океанский прилив. Он безмолвно перемещается по скользким громадам этого необъятного тела - по метонимическим безымянным пространствам без конца и края. И дивится он. Но в абсолютной тишине нет ответов.

Он проснулся со страшной жаждой и желанием помочиться. Он выбрался на палубу. Снаружи по-прежнему бушевала буря, но ему показалось, что небо чуть-чуть просветлело. Рассвет, сказал он себе. Или раннее утро. В такую погоду разве разберешь? Он быстро справил нужду, потом наклонился, набрал в ладонь снега и запихал его в рот. Дрожа, вернулся в каюту.

Боррос все еще спал. И хорошо, подумал Ронин, потому что проснется колдун с головной болью.

Подойдя к своей койке, Ронин провел рукой по внешней переборке. Корабль, как видно, построен добротно. Не обнаружив никаких признаков ослабления корпуса, Ронин присел на койку и наскоро перекусил.

Боррос стонал и ворочался во сне, но не просыпался. Ронин заметил синяк у него на шее. Он подошел к колдуну и, склонившись над щуплым телом, увидел, что тот весь трясется.

Он быстро перевернул Борроса на спину. У него, похоже, был жар. Кожа выглядела сухой и какой-то стянутой. Глаза колдуна медленно открылись. Увеличенные зрачки были болезненно-яркими.

Ронин залез под койку и достал одеяло. Потом он раздел Борроса, обнаружив при этом, что ткань костюма осталась сухой, но кожа под ним была мокрой от растаявшего снега и пота. Костюм хорошо защищал от холода и сырости, но и не давал испаряться влаге с поверхности тела.

У Борроса была настоящая лихорадка. Накрывая его одеялом, Ронин мысленно отругал себя. Ему следовало догадаться об этом раньше. Огромная разница в их физической подготовке и ментальной способности адаптироваться к окружающей обстановке в конечном итоге должна была как-то проявиться. И в результате колдун сломался. Поскольку именно Боррос все время настаивал на том, что надо идти вперед, Ронин как-то не обратил внимания на признаки его крайнего истощения. "Сколько же сил отняли у Борроса допросы Фрейдала? подумал Ронин. - Это, наверное, было ужасно".

Снаружи буря с завидным упорством трепала корабль. Время от времени Ронин смачивал лицо колдуна водой, пытаясь сбить жар. Безволосый череп Борроса, матово поблескивающий в рассеянном свете угасающего дня, служил Ронину постоянным напоминанием об уязвимости его обессиленного спутника. На закате лихорадка усилилась. Спал Боррос беспокойно. За весь день ничего не съел. Последние пару часов он бредил, и Ронин почувствовал, что, если сейчас не наступит кризис, Боррос просто умрет.

Сделать он ничего не мог. Его бесило сознание собственной беспомощности. Он обшарил каюту в поисках лекарств и кое-что даже нашел. И только когда нашел, понял, что не знает, что это за порошки и настойки. Ошибка в выборе лекарства убьет колдуна вернее, чем любая лихорадка. В общем, он решил не рисковать. Боррос стонал. В корабельных снастях завывал ветер.

Вдруг раздался резкий скрежет. Корабль накренился, и Ронин покатился по полу, не удержавшись на ногах. "Что-то мы движемся как-то не так, подумал он, поднимаясь. И тут же его осенило: - Холод меня побери, мы, кажется, налетели на что-то!"

Так оно и было. Теперь он ощутил, что фелюга скользит по льду под каким-то странным углом, явно отклоняясь от курса. Если не выправить корабль сейчас же, инерция в соединении с массой перевернет его. И тогда все, конец.

Набросив капюшон, Ронин взбежал по трапу и выбрался на палубу навстречу слепящей пурге. Колючие льдинки били в лицо, а ветер буквально впивался в тело. Сквозь зловещий вой ветра Ронин услышал тяжелые ритмичные хлопки и, прищурившись, разглядел, что здоровенный кусок оборванных снастей хлещет по корпусу корабля. Вокруг темнота. Ничего не видно.

Он прошел на корму, ощущая содрогание судна, неестественным образом отклонившегося от курса. Он почувствовал, как фелюга медленно разворачивается бортом к ветру. "Только не это. Тогда мы уже наверняка перевернемся", - подумал Ронин, продвигаясь к корме, перехватывая на ходу такелаж и осторожно ступая по глубокому слою из смеси снега и льда.

Удар ветра качнул корабль. Рука Ронина соскользнула с обледеневшего каната. Он оступился и заскользил по льду, осознавая, что вот-вот свалится за борт. Он попытался восстановить равновесие на вздымающейся палубе. У него ничего не вышло, но он все-таки ухитрился дотянуться рукой в перчатке до фальшборта. Очень отчетливо он увидел, как чешуйки со шкуры Маккона свободно скользят по обледенелому дереву. Он вцепился покрепче, чувствуя, как мощь ветра швыряет его на фальшборт, а потом - словно тело его стало вдруг невесомым - его подбросило вверх, за борт, в завывающую бурю, и он чуть не выпал на темный ровный лед, расплывчатая поверхность которого оказалась сейчас так близко. У Ронина перехватило дыхание, в рот забилась разлетающаяся ледяная пыль. Огонь пробежал по руке, по груди. Завывающий ветер тащил его за собой, и Ронин извивался в его яростной хватке. Как в тумане, мелькнула мысль: "Ну давай же, давай, или оно заберет меня".

Сохранять хладнокровие.

Не забывать про инерцию, сказал он себе. И использовал ее. Собрав все остатки сил, Ронин сосредоточил их в руке в перчатке, сжал ее еще крепче и... удержался. А ветер по-прежнему бил его, норовя бросить за борт.

Но теперь у Ронина была точка опоры. Он больше не сопротивлялся мощным рывкам бури - он просто расслабился, позволив ветру раскачивать его тело. В высшей точке размаха он подтянулся, забросил ноги на борт и зацепился подошвами, чувствуя, как они скользят по обледенелому краю. Затем он перебросил одну ногу, другую... перевалился через край и осторожно опустился на палубу.

Тяжело дыша, он пробрался вдоль фальшборта к корме. Болтаясь за бортом, он кое-что там увидел - длинную пробоину в корпусе с левой стороны. "На что это мы налетели?" - подумал он.

Добравшись до штурвала, Ронин отбросил все посторонние мысли. Он и так потерял драгоценное время - корабль по-прежнему шел боком. Канат, удерживавший штурвал, лопнул. Ронин вцепился в деревянное колесо и навалился на него со всей силой. Он дышал глубоко и ровно, пытаясь восстановить растраченную энергию. Легкие горели огнем, изо рта вырывались клубы пара. Ветер выл прямо ему в лицо, а фелюга сотрясалась при каждой попытке Ронина выправить курс. Он повис на штурвале всем весом и услышал наконец душераздирающий скрежет металла по льду. Это полозья начали поворачивать, преодолевая трение и яростное сопротивление бури. Мышцы у него на руках, на спине и на бедрах ходили ходуном.

Судно застыло в крене: оно больше не заваливалось на правый борт, но так и шло под углом к нужному курсу. Ронин понимал, что уже не успеет провернуть штурвал дальше, прежде чем новый порыв ветра развернет корабль поперек. Выход был только один.

Быстро отыскав еще один кусок каната, он закрепил штурвал. Затем, перехватывая руками, добрался до мачты. Его пальцы ловко забегали по узлам, разворачивая штормовой парус. Он подтянул рею, натянул снасти и закрепил развернувшийся парус.

Его обдало ледяным душем. Тяжелые осколки, черные и рваные, словно металл после взрыва, били его по коленям. Подошвы скользили по льду. Канат вырвался у него из рук, и фелюга, содрогнувшись, рванулась вперед, когда штормовой парус наполнился ветром.

Ронин попробовал подняться, но порыв ветра качнул корабль. Он поскользнулся и больше уже не пытался встать. Вместо этого он сел, уперевшись спиной в фальшборт, а ногами - в основание мачты. Поймав конец каната, он стал тянуть его на себя, стараясь установить рею под нужным углом.

Он как будто слился с кораблем. Все скрипы и стоны подвергающихся нагрузке соединений, дрожь корпуса, невероятное напряжение мачты, подрагивающей под напором ветра и берущей отсюда силу, - все это было теперь продолжением его рук, боровшихся с бурей за жизнь корабля.

И рея медленно поддавалась, сдвигаясь сантиметр за сантиметром и принимая нужное положение. Все это шло не так гладко, потому что шторм не прекращался и ветер обрушивался на него в самые неподходящие моменты, и Ронину приходилось держаться настороже, чтобы не пропустить изменений воздушных потоков.

Корма начала потихоньку сдвигаться вправо, причем так медленно, что поначалу Ронин этого и не заметил. Он уже смирился с тем фактом, что свалится от изнеможения, так и не добившись существенных изменений, как вдруг ощутил, что корабль повинуется ему. Это было подобно первому глотку крепкого вина - радостное возбуждение согрело ему грудь, и в одеревеневшие руки влились новые силы.

В конце концов он закрепил такелаж и отправился на корму, чтобы изменить положение штурвала. Теперь у него уже было время, чтобы перегнуться через фальшборт и как следует рассмотреть пробоину. "Странно, подумал он, - что пробоина так высоко. Если бы мы налетели на какой-нибудь выступающий валун, отверстие было бы гораздо ниже. На что же мы натолкнулись?" Он еще раз взглянул на пробоину и решил, что повреждение незначительное. И все же нельзя допустить, чтобы нечто подобное повторилось.

День подходил к концу. Багровые краски заката затопили унылую серость затянувшихся сумерек. А потом все окутала темнота, да такая, что Ронину стало жутко. Буря так и не прекратилась. Все пространство представляло собой взвихренную круговерть льда и снега. Прежде чем спуститься в каюту, Ронин свернул штормовой парус и закрепил рею. Поначалу он колебался, но потом все же решил, что без паруса в шторм спокойнее.

- Ты должен мне все рассказать.

- Подожди, друг мой, всему свое время.

- Боррос, уже столько людей погибло... Я должен знать, ради чего.

Почти рассвело. Слабый перламутровый свет, предвещающий наступление нового дня, уже пробивался сквозь толстые стекла каюты. За ночь лихорадка спала, и Борросу стало легче дышать, хрипы в горле и в легких прекратились, а дыхание стало ровнее и глубже. Кризис миновал. Проснувшись, колдун жадно выпил приготовленное Ронином теплое питье и попросил еще.

- Позже, - ответил Ронин.

Израсходовав все силы, Боррос пару минут полежал на спине и опять погрузился в глубокий сон, которого требовало его тело. Когда перед рассветом он снова проснулся, вид у него был уже чуть бодрее. Взгляд осмысленным и ясным, а цвет лица - почти нормальным.

- Сколько?

- Целый цикл. День и ночь.

Колдун провел по лицу исхудавшей рукой.

- Как ты думаешь, мне уже можно что-нибудь попить?

- Конечно. - Ронин подал ему чашку. - Но не слишком много.

Вой и свист ветра. Шуршание ледяных крошек о корпус.

- Знаешь, - заговорил Боррос, - я так долго мечтал о поверхности, представлял, на что она похожа... я имею в виду, во всех подробностях... я так стремился на волю, чтобы освободиться от Фригольда... а потом, уже после того, как столкнулся с Фрейдалом, я хотел просто умереть здесь... вот почему я ему ничего не сказал... я понимал, что стоит мне все ему рассказать, и я умер бы в той дыре... чего я больше всего боялся, даже больше, чем...

Он содрогнулся, прикрыв глаза. Потом поднял голову и печально взглянул на Ронина.

- Ты понимаешь?

Ронин кивнул:

- Да. Кажется, понимаю.

Они завели разговор, который неизбежно перешел на свиток.

- Ты должен сказать мне, Боррос.

- Да, мой мальчик. Но я могу рассказать тебе только то, что знаю сам. - Колдун глубоко вздохнул. - Свиток - это что-то вроде ключа. В писаниях говорилось, что этот свиток открывает единственный путь... единственный способ остановить Дольмена. Помнишь, я говорил о том, что ему суждено вернуться в наш мир. Сначала сменятся законы, потом придут Макконы и соберут свое войско, а когда все четыре Маккона будут здесь, они призовут Дольмена. Они - его приближенные, его хранители, его посланники и палачи. Из всех существ, что ему подчиняются, только Макконы общаются с ним напрямую. Как только они будут здесь - все четверо, - их силы умножатся во сто крат. Все это сказано в писаниях.

- А мы куда направляемся?

- Вот на этот вопрос я могу ответить более-менее определенно. Мы направляемся на юг, к континенту людей. Там, я думаю, мы найдем тех, кто сможет прочесть свиток дор-Сефрита.

- А если нет?

- Если нет, Ронин, тогда Дольмен действительно овладеет миром, а человечество прекратит свое существование.

Немного подумав, Ронин спросил:

- Боррос, скажи мне вот что. Если бы мы налетели на какой-нибудь выступ на поверхности льда, удар пришелся бы в нижнюю часть корпуса, верно?

Колдун озадаченно поглядел на него.

- Да, конечно. Здесь вообще вряд ли могут появиться высокие ледяные образования. Такой уж тут климат. А почему ты спросил?

- Просто так, - ответил Ронин, отвернувшись.

Это случилось в сумерках. Они настолько уже свыклись с завываниями бури, что сначала решили, что просто оглохли от постоянного рева ветра. А потом все наполнилось белым шумом, и они поняли наконец что это такое. Исчерпав все свои силы, ветер затих, оставил после себя лишь ненадежную тишину ледяного моря.

Ронин помог Борросу облачиться в костюм из фольги, и они вместе вышли на палубу. На восточной оконечности неба клубились скопления темных туч, насыщенных влагой и молниями, а над кораблем - точно последние обрывки разорванных знамен - проносились остатки грозовых облаков. Однако на западе было ясно. Краешек солнца, угасающего, как уголек в потухшем костре, окрашивал небо цвета остывшей золы в пурпурно-розовые тона. Когда солнце скрылось за горизонтом, все окутала темнота. Ронин постарался запечатлеть в памяти картину заката. После стольких дней беспросветной серости и белизны, от которой недолго развиться и клаустрофобии, на душе у него наконец полегчало.

Они принялись за расчистку палубы. Однако Боррос был еще слишком слаб. Ему пришлось быстро оставить работу, и он отправился на корму - взглянуть на штурвал и сверить курс. Ронин свернул штормовой парус и принялся возиться с реей и мачтой, чтобы поднять главный парус. Развернутый парус тут же наполнился ветром. Они стрелой понеслись вперед. Голубой лед летел навстречу кораблю.

- Ронин!

Крик отчаяния.

Ронин понял, что это значит, еще прежде, чем повернул голову в сторону кормы. Он готовился с того самого момента, когда увидел пробоину так высоко на корпусе. Слишком высоко для тороса. Они вовсе не налетели на какой-нибудь ледяной выступ. Что-то в них врезалось. Ронин повернул голову и увидел.

Боррос опять закричал. Теперь они оба смотрели назад. Там, в серебристых отблесках заходящего солнца, отражающийся, точно в зеркале, в поверхности льда, вырисовывался силуэт косого паруса, который ни с чем нельзя было спутать.

- Ты видишь!

Было что-то зловещее в очертаниях этого корабля, показавшегося на мгновение и тут же скрывшегося из виду вместе с остатками света.

- Я же тебе говорил!

Но у них уже не было времени на обсуждение. Корабль, близнец их фелюги, - не воображаемый, а настоящий, - шел едва ли в полукилометре от них, сокращая расстояние. "Нельзя ли как-нибудь облегчить судно? - подумал Ронин. - И как только им удалось отыскать нас на этих ледяных просторах? Правда, что они точно знали, откуда мы вышли в море, и знали, что мы направляемся на юг". Объяснение вроде толковое, и все-таки Ронину было не по себе. Он то и дело поглядывал на то место, где мелькнул косой парус. Он думал о буре. "Как они нас нашли в таком шторме? Уму непостижимо. Нас сбило с курса; и их тоже должно было сбить. Как же они сумели подобраться так близко? Какова была вероятность?" Пожав плечами, Ронин отбросил эти бесполезные размышления. "Как бы там ни было, они нас нашли. И надо подумать о том, как спастись от погони".

Колдун был умен. Что бы он там ни читал, он немало узнал о кораблевождении. И теперь эти знания очень ему пригодились. Когда они обнаружили погоню, он управлял кораблем так искусно, что - не без помощи Ронина, который удерживал рею под нужным углом, - им удавалось ловить каждое дуновение ветра, чтобы, используя его полностью, развить предельную скорость. Больше они ничего не могли сделать. Здесь, на бескрайних ледовых просторах, какие-либо маневры вообще не имели смысла. Разве что в самом крайнем случае... "Но на это мы вряд ли пойдем", - думал Ронин, протаскивая канат через блок, чтобы рея сдвинулась на несколько сантиметров к правому борту.

- Мы можем их обогнать, - крикнул Боррос от штурвала.

Ронин не был настроен столь оптимистически. "Как Фрейдалу удается управлять кораблем? - спрашивал он у себя. - Даже со всеми его даггамами... разве они имеют хотя бы какое-то представление о кораблях?" Но это был очередной вопрос без ответа. "В любом случае, - яростно думал Ронин, - мне не особенно хочется их обгонять. Мне нужно свести с Фрейдалом кое-какие счеты. Мало ли что говорит Боррос".

- Я не смерти боюсь, - сказал Боррос. - А того, что будет до нее.

В его остекленевших глазах застыл страх.

- Ты - всего-навсего меченосец. Тебя они просто убьют. А мне... мне придется опять претерпеть это все. По новой.

Его тонкие губы дрожали.

- Я не могу. Не могу.

Борросу все же пришлось спуститься в каюту, как бы он ни отбрыкивался. Прошло полночи, и он уже просто валился с ног, так что выбора у него не было.

Тело изменяло ему. Усталость поборола даже страх, захвативший его целиком.

- Иди спать, - велел Ронин, помогая Борросу спуститься по трапу. - И ничего не бойся. Здесь ты в безопасности.

Колдун взглянул на него с неприкрытым сарказмом.

- Ты такой же, как все меченосцы. Каждый считает себя неуязвимым, пока не почувствует, как жизнь вытекает из него вместе с кровью.

И теперь, один в тишине ночи, Ронин стоял у вибрирующей мачты, не обращая внимания на шуршание полозьев по льду и на жалобное поскрипывание снастей. Он смотрел только вперед, в темноту - непроницаемую, словно обсидиан, черную, как базальт, - а в голове у него, точно на сцене театра, разыгрывались живые картины.

"Фрейдал, безумец, ты защищаешь смерть. Фригольда больше нет. Замысел саардина нацелен на усиление власти - власти столь же пустотелой, как это судно. Нижние уровни погрязли в хаосе, рабочие обезумели от лишений. А ты защищаешь закон в этом месте беззакония.

Фрейдал, убийца, ты уничтожил Сталига, медленно, с наслаждением выдавливая из него жизнь, и ужас целителя все нарастал, и в конце концов сердце его не выдержало. И Борроса ты уничтожил: он еще жив, но это уже не тот человек, каким был когда-то. Теперь он живет в постоянном страхе перед тобой, взыскующим возмездия. И меня ты хотел уничтожить: я это видел... прочел у тебя на лице... желание, отчетливое, словно штрихи, нанесенные стилосом по теплому воску... я это видел, когда ты схватил меня после моего возвращения из Города Десяти Тысяч Дорог. Ты не раз подсылал ко мне своих прихлебателей: на той лестнице, где я был с К'рин, моей возлюбленной, моей сестрой... на тренировке, когда мне пришлось драться с Маршем. И теперь ты преследуешь нас. Опять. Что ж, я не стану бежать. Потому что для нас пришло время сойтись в поединке".

В бледном свете занимающейся зари, окрасившей небо радужным перламутром, Ронин навалился на штурвал.

Восходящее солнце светило в правый борт. Корабль начал медленный разворот, обозначив начало широкой дуги, и вскоре его бушприт был нацелен прямо на парус фелюги-преследователя.

"Теперь готовься, - мысленно воззвал Ронин к Фрейдалу. - Твое время истекает".

Две фелюги сближались с пугающей быстротой. Ронин вел судно с юго-восточной стороны. В разгорающемся свете дня четко обозначились очертания второго корабля, казавшегося поначалу - издалека - крошечной и безобидной игрушкой. Было пасмурно: слоистые облака закрывали солнце. Странный его свет, рассеянный, но в то же время и резкий, освещал ледяное море, и каждый выступ отбрасывал продолговатую тень, острую, словно лезвие меча, а все контуры принимали угловатые очертания.

Теперь Ронин уже различал на палубе корабля-преследователя темные фигуры в тяжело развевающихся одеждах, с обращенными в его сторону белыми пятнами лиц. Потом на мгновение вспыхнул тоненький, как стрела, луч холодного света, и Ронин перевел взгляд на высокую худощавую фигуру на носу. Лица еще не было видно, но Ронин и так знал, что это Фрейдал. Стеклянный глаз саардина по безопасности отразил солнечный свет, мелькнувший сквозь серую завесу облаков.

Ронин налег на штурвал, развернул корабль и пошел параллельно с преследователями. Как только он убедился, что преследует их именно Фрейдал, его охватило знакомое возбуждение - предвкушение схватки. Теперь они мчались бок о бок по ледяному морю, привязанные друг к другу незримыми узами ненависти, которые были куда надежней любой абордажной веревки.

Внешне бесстрастный, Ронин наблюдал за тем, как Фрейдал медленно сошел с кормы и встал у боковых перил примерно посередине судна. Правый настоящий - глаз саардина смотрел прямо на Ронина.

- Я так и думал, что именно вы за всем этим стоите, - крикнул Фрейдал через разделяющее их ледовое пространство, когда корабли сблизились. - Я пришел за вами, сэр. За вами и за колдуном. Он бежал из-под стражи.

Ронин осматривал приближающийся корабль. Сколько их там, интересно?

- Вас от меня забрали, но у меня к вам остались еще вопросы.

Два даггама точно. А сколько еще внизу?

- Жителям Фригольда запрещено выходить Наверх. И мой долг - вернуть вас обоих домой.

"Фрейдал, наверное, взял с собой только лучших из лучших. На этот раз он не станет меня недооценивать".

- Саардины хотят допросить вас.

Стало быть, лучшие меченосцы. И можно спокойно сбросить со счетов писаря с прикрепленной к запястью дощечкой для записей, который находится при Фрейдале безотлучно, но как воин ничего из себя не представляет.

- К моему глубочайшему сожалению, ни один из вас не переживет обратного путешествия. Меня лично больше уже не интересует, где вы были и чем занимались.

Здоровый глаз саардина сверкнул нехорошим блеском.

- Мои даггамы неприкосновенны. Никто не смеет напасть на них и остаться при том безнаказанным. Вы сломали хребет Маршу. Теперь вам придется ответить за это. Вы, сэр, умрете бесчестной смертью!

Ронин услышал вопль у себя за спиной. Голова Борроса показалась над отверстием люка.

- О, чертов холод, они нас настигли!

Ронин вышел из себя.

- Уйди! - взревел он. - И оставайся внизу, пока я за тобой не спущусь!

Но колдун, кажется, не услышал его. Скованный страхом, он смотрел на Фрейдала, не в силах отвести глаз.

- Сейчас вы умрете, сэр! - крикнул Фрейдал.

- Иди вниз! - снова рявкнул Ронин.

Голова колдуна исчезла, захлопнулась крышка люка.

Корабли-двойники так и мчались бок о бок, ловя парусами ветер. Фрейдал подал знак даггамам. Подняв над головой черные крюки на длинных веревках, они раскрутили их и забросили на фелюгу Ронина. Потом начали подтягивать веревки. Крюки проскребли по палубе и впились в деревянный фальшборт.

Когда фелюги соприкоснулись бортами, даггамы ловко закрепили веревки и перемахнули через фальшборт. Ронин закрепил штурвал. Фрейдал стоял молча и неподвижно. Его стеклянный глаз отсвечивал матовым бликом в сереющей дымке. Писарь тоже застыл, что твое изваяние, держа наготове стилос.

Они были высокими, широкоплечими, длиннорукими. Лица у них были грубые, мрачные, но далеко не тупые: у одного - узкое и скуластое, у другого - плоское, с широким носом. У обоих на бедрах - длинные мечи. На груди в косых ножнах - по три кинжала с медными рукоятками.

Для Ронина это был миг восхитительного предвкушения - последние мгновения затишья перед схваткой, когда мощь, подвластная его воле и направляемая его мыслью, растекается бурным потоком по жилам. Облизав губы, он обнажил клинок. Ожидание закончилось. Пришло время действовать.

Они мчались по льду, оставляя за собой белую пыль, в которой свет превращался в радугу. Корабли раскачивались, сцепленные в объятиях, которые теперь сможет разжать только смерть.

Они действовали четко и слаженно. Они бросились на Ронина одновременно, с двух сторон, пытаясь сбить его и дезориентировать. На взметнувшихся клинках отразились лучи восходящего солнца, и Ронин на мгновение ослеп. У него заслезились глаза, и помог ему только инстинкт. Он поднял меч и отскочил к борту. Один удар он отбил, но пропустил второй. Клинок ужалил его в плечо. Ладно, схватка есть схватка. Сделанного не воротишь. Нервы тут же онемели, потекла кровь. Даггам ухмыльнулся и пошел в наступление.

"Все, - говорил Саламандра на тренировках, - абсолютно все, что происходит во время боя, можно использовать к своей выгоде, если знать как. Рука только держит меч; разум - вот сила, которая его направляет". Теперь даггамы наступали более уверенно, увидев, насколько легко удалось нанести Ронину первую рану. Они надвигались на него с согласованной точностью, непрерывно вращая мечами, и оттесняли его назад, чтобы не дать ему развернуться для контратаки. Перемещаясь вдоль палубы, они миновали каюту. Дай противнику начать схватку первым, если ты не уверен в оценке его мастерства: в его действиях ты найдешь ключ к победе.

Даггамы продолжали осыпать Ронина ударами, в то время как он лишь ставил блоки и изучал их атакующие приемы, а иногда нападал сам, чтобы проверить их способность к защите. Это были великолепные меченосцы со своим собственным, необычным стилем ведения боя. Таких нельзя недооценивать. К тому же Ронину не хватало пространства, чтобы успешно атаковать обоих.

Посредине корабля он все-таки разделил их, использовав рею в качестве барьера. Проделано это было стремительно. Эти двое - далеко не дураки. Они бы тут же смекнули, зачем он это делает, и объединились бы почти сразу. Почти. У Ронина был только один шанс. Он схватился за рукоять обеими руками и, сделав молниеносный выпад в сторону узколицего, нанес поперечный удар, разрубивший даггаму живот прямо под ребрами. На палубу вывалились влажные потроха. Рот открылся в молчаливом протесте. Даггам даже не успел закричать - настолько быстрым был удар. Вывалился подрагивающий язык. Глаза вылезли из орбит. Бездыханное тело рухнуло на палубу. Хлынула горячая кровь, застывавшая на холодных обледенелых досках.

Второй даггам, разъяренный потерей соратника, проскочил под реей и набросился на Ронина. Отбив первую атаку, Ронин начал перемещаться от центра корабля к фальшборту, на который были заброшены крюки. Его противник метнул взгляд на тело павшего товарища, и Ронин, заметив это, стал делать выпады пониже, чтобы плосколицый предположил, что он метит в то же место в живот. Их клинки скрещивались, высекая искры, расходились и снова встречались в воздухе. Отбив очередную атаку, Ронин, вместо того чтобы нанести такой же косой удар, какие практиковал перед этим, описал клинком горизонтальную дугу. Даггам слишком поздно поднял свой меч, и плосколицая голова, отделенная от шеи, слетела с подергивающегося тела и упала буквально в метре от Фрейдала, стоявшего на другом корабле. Приподняв обезглавленное тело, из которого фонтаном хлынула кровь, Ронин швырнул его за борт, а сам рванулся к фальшборту и перескочил на корабль Фрейдала.

Вибрирующие на ветру снасти пели скорбную песнь. Саардин по безопасности повернулся к Ронину. Его иссиня-черные волосы отливали глянцем. Он подергивал головой, точно стервятник. Фрейдал поднес руку к груди. В воздухе что-то мелькнуло, и, если бы Ронин посмотрел туда, он был бы уже покойником. Но он отвернулся, когда это "что-то" в него полетело, и отскочил в сторону. Когда кинжал, брошенный саардином, просвистел мимо, Ронин метнулся через палубу, краем глаза выискивая других даггамов. Он проскочил мимо писаря, одинокого и застывшего как истукан со своим неизменным стилосом. Пока в воздухе носились не слова, а звон клинков, ему нечего было делать. Его плащ тяжело колыхался на ветру: если бы не движение материи, он казался бы статуей, высеченной из камня.

- Ага, вот вы и явились, сэр.

Стилос пришел в движение. Ронину приходилось все время оглядываться, чтобы видеть корабль по всей длине.

- Сначала выходит пехота. - Голос пустой и бесстрастный. - Таково основное правило ведения боевых действий.

Мимо скрипучей мачты, мимо наполненного ветром паруса.

- Ослабить противника предварительной атакой.

Не забывать о раскачивающейся рее.

- Измотать его.

Мимо канатных бухт и бочек, мимо запасной мачты, закрепленной вдоль левого борта, как и на их с Борросом корабле.

- Потом в дело вступает гвардия.

Блестящие пятна льда возле правого фальшборта.

- Довершить начатое.

Полозья под днищем шуршат по льду.

- Великолепный план, не правда ли, сэр?

Его лицо неожиданно близко. Белое, тонкогубое, вытянутое и жестокое, оно кривится в глумливой ухмылке.

- Не слишком ли много возни ради одного изменника?

Два оставшиеся кинжала, закрепленные ремешками на груди, блеснули на солнце. Фрейдал - саардин и чондрин в одном лице.

- Фригольд не потерпит подобных вам. Вы - как зараза, которую надо искоренить. Как вы понимаете, я не могу вам позволить вернуться во Фригольд.

Наконец он выхватил свой огромный меч.

- Теперь я тебя уничтожу. Аккуратно и мастерски, заостряя внимание на самых приятных деталях.

Он сместился чуть в сторону, выставив правое плечо вперед, не давая Ронину возможности развернуться для атаки.

- Каковыми являются боль... и страх.

Сначала был нисходящий выпад, изменивший направление в самый последний момент; потом - горизонтальный рубящий удар неимоверной силы с противоположной стороны. Ронин отбил оба удара, а потом в левой руке у Фрейдала появился кинжал. Он держал его перед собой острием вверх.

Писарь бесстрастно наблюдал за тем, как они медленно перемещаются по палубе в замысловатом, смертельном танце. Они уже отошли от середины корабля к носу, как вдруг Ронин обо что-то споткнулся. В это мгновение он заметил едва уловимый огонек, сверкнувший в здоровом глазу саардина, и вместо того, чтобы восстанавливать равновесие и пытаться удержаться на ногах, он расслабился и упал на палубу. Раздался злобный вой - кинжал Фрейдала вонзился в деревянную обшивку фальшборта прямо у Ронина над головой.

Теперь у Фрейдала остался только один кинжал, но и это - с точки зрения Ронина - было ровно на один кинжал больше, чем нужно. Ему пришлось действовать быстро. Надо было приблизиться к саардину, прежде чем тот доберется до кинжала. Ронин собрался и прыгнул на нависшую над ним высокую фигуру. Сильный порыв ветра качнул корабль, и саардин, сместившийся, чтобы не оступиться, избежал полновесного удара Ронина. Кулак скользнул по щеке и на излете разбил губу, не попав по скуле, в ином случае оказавшуюся бы раздробленной. Чешуйчатая рукавица содрала кожу, оголив плоть. Голова Фрейдала дернулась назад, он отпрянул. Ронин по инерции пролетел мимо, врезавшись ребрами в левый борт. У него перехватило дыхание, и он хватанул ртом воздух, стараясь не согнуться. Фрейдал смахнул кровь, хлеставшую из разорванной щеки, и нанес удар, сжимая меч обеими руками. Перед глазами Ронина стояла какая-то мутная пелена, и только по слуху, не вполне осознавая происходящее, он выбросил над собой руку в перчатке. Теперь только чешуйчатая шкура чудовищного Маккона служила ему защитой. Клинок ударился о перчатку, твердая поверхность которой словно покрылась рябью. Она поглотила силу удара, и меч соскочил, скользнув по чешуйкам, как будто их покрывало масло. Смертоносное лезвие, повернутое в сторону, резануло по раненому плечу Ронина. Боль подстегнула его. Весь испачканный ярко-алой кровью, он оперся о фальшборт и шагнул вперед. Фрейдал, не веря своим глазам, уставился на его перчатку.

Окровавленное лицо саардина исказилось от ярости. Пригнувшись, он стремительно пошел на Ронина. Их клинки загремели гневными громовыми раскатами. Ронин наседал на противника, а тот вроде бы пытался отступить, словно уступая напору Ронина. Но Ронин знал эту уловку и понимал, что Фрейдал пытается отойти на достаточное расстояние, чтобы метнуть последний кинжал. Ронин напирал, прижимая Фрейдала к мачте. Тот схватился за блестящую рукоять кинжала, но Ронин накрыл ее рукой в перчатке. Их клинки сцепились, лезвие проскользило по лезвию. Фрейдал встряхнулся, кое-как извернулся и, освободившись от хватки Ронина, вытащил кинжал. Они сдвинулись одновременно, словно побуждаемые одним импульсом. Яркое лезвие кинжала устремилось на Ронина, и его нельзя было избежать, потому что на этот раз Фрейдал не метнул кинжал, а наносил удар, и Ронина по инерции несло прямо навстречу острию. Фрейдал метил в шею, но промахнулся, и острие ткнулось в ключицу, содрав кожу. А потом Ронин проскочил мимо него темной тенью, держа меч обратной хваткой, так что клинок оставался у него за спиной. Он твердо встал на ноги, сделал глубокий вдох, развернул туловище, начав движение от лодыжек, и меч молнией устремился на саардина, разворачивающегося лицом к Ронину. Острие вонзилось Фрейдалу в рот. Клокочущий вопль оборвался. Поворот клинка - и Ронин отскочил, занося меч для другого удара. Белый на свету клинок, со струйками крови возле острия.

Фрейдал извивался на палубе, зажав руками нижнюю часть лица. Кровь была повсюду. Когда саардин затих, Ронин огляделся в поисках даггамов. На палубе не было никого, кроме писаря. Он стоял, глядя на приближающегося Ронина.

- Ты написал свою последнюю строчку.

Писарь опустил стилос на дощечку и записал слова Ронина. Ронин махнул рукой, отошел на корму и распахнул люк каюты. Спустился по трапу. Никого.

Он снова поднялся палубу, вскочил на фальшборт, присел на мгновение и оглянулся. Фрейдал лежал на том же месте. Писарь не двигался. Ронин взглянул в последний раз на его бесстрастное лицо и спрыгнул на палубу своей фелюги. Могучим ударом он разрубил канаты, соединявшие корабли. Они разделились, и неуправляемый корабль-двойник медленно отошел левым бортом и направился на восток. Вот он уже превратился в черную точку на горизонте, а потом исчезла и она.

Боррос, конечно, ему не поверил, чего и следовало ожидать. Ронина это ни капельки не волновало.

- Он мертв, - сказал Ронин, расхаживая по каюте. - Хочешь верь, хочешь нет.

Солнце сумрачно клонилось к горизонту за сплошной пеленой облаков, бесформенных и бесцветных: вот и еще один день пошел на убыль. Перед тем как спуститься в каюту, Ронин всмотрелся вдаль. Ему показалось, он видел очертания земли, однако уверенности у него не было. Но ему, как ни странно, было все равно.

- Нам еще ехать и ехать, - довольно резко бросил Боррос в ответ на слова Ронина. - И я не верю, что Фрейдал мертв.

- Может быть, повернем назад и убедимся? - ядовито заметил Ронин.

- Если б у нас было время, я бы сам настоял на этом, - буркнул колдун упрямо. - Очень хочется пнуть его труп ногой.

- Само собой. Прямо сейчас.

- Я не жалею, - с некоторым самодовольством заявил Боррос, - что во мне нет твоей страсти к битве.

Ронин присел на свою койку и, отыскав кусок ткани, принялся протирать клинок.

- Моя, как ты это называешь, страсть к битве - это наша единственная в данный момент защита.

- Защита от мести Фригольда. Сейчас, когда мы на поверхности, их возможности сильно ограничены.

Одну сторону зараз, вверх от широкой середины к острию.

- Утром ты бы этого не сказал.

- Ронин, ты еще не понял. Многие поколения мы жили замкнуто, давились собственной дряхлостью. Все наше развитие остановилось. - Лицо у Борроса задергалось. - Ты, я, Фрейдал - мы все порождения этой порочной системы. Ты гордишься тем, что ты меченосец. - Тон колдуна сделался назидательным. - Но ты живешь жизнью, искусственно созданной Фригольдом.

Он сделал размашистый жест.

- А здесь все это бесполезно.

- До сих пор дела обстояли иначе.

- Ты все время насмехаешься надо мной. А я имею в виду, что скоро мы доберемся до континента, где живут люди. Это будет цивилизованное общество. Человечество извлекло уроки из ожесточенных магических войн...

Ронин поднялся.

- Чего ты боишься, старик?

- Я? - Серые глаза колдуна на мгновение сверкнули. - Я боюсь меча, которым ты орудуешь с таким мастерством, и руки, которая его направляет. Буду с тобой откровенным, Ронин. Я боюсь, что твое присутствие помешает нашему контакту с цивилизацией. Я - человек науки и знания: я много учился. Меня они станут слушать, но ты... ты для них варвар. В тебе слишком сильны кровожадные инстинкты, и не исключено, что ты неверно истолкуешь какое-нибудь движение или жест... и кто-то поплатится за это жизнью.

- Тогда ты меня совсем не знаешь.

- Я знаю, что ты меченосец, и этого уже достаточно. Все вы одинаковые: вы все владеете только одним ремеслом.

- Лучше скажи, - пробурчал Ронин, вставая на трап, - как бы ты обошелся здесь, на поверхности, без меня.

Он вышел в ночь.

Трепетный свет разливался бледными лепестками по ледяному морю, по палубе летящего корабля, по сгорбленным плечам Ронина. Иней присыпал его брови, ресницы и многодневную щетину у него на щеках. Он смотрел на юг, в сторону розово-шафрановой желтизны, смутно проглядывавшей на горизонте. Все еще в сонном тумане, все еще чувствуя близкое тепло гладкого, гибкого тела К'рин, вздрагивающей под ним, все еще вдыхая аромат ее волос, спотыкаясь на последнем отрезке кромешной тьмы... в общем, еще окончательно не проснувшись, Ронин повернул голову, чтобы взглянуть на разливающийся на востоке красно-оранжево-золотистый свет солнца, что поднималось из-за низких поблескивающих облаков. Впервые за все это время его взору открылся безоблачный, необъятный лазурный свод.

Он долго сидел неподвижно, глядя на это диво. Потом поднялся, подвигал ногами, чтобы разогреть затекшие мышцы. Встав у правого борта, он жадно разглядывал землю, что растянулась километрах в четырех впереди.

Ронин снял с пояса кинжал и задумчиво поскреб бороду. Как все же приятно увидеть сушу, когда ты столько времени провел среди ледяной пустыни. Он сделал глубокий вдох. Воздух, прозрачный и свежий, искрился морозной хрупкостью, которая отнюдь не была неприятной, и особенно после гнетущей бури, когда вообще было нечем дышать, разве что взвихренным снегом.

- Ну, вот и земля, - произнес сзади Боррос.

Ронин обернулся к нему.

- На, поешь.

Ронин спрятал кинжал и взял протянутую колдуном еду. Старик выглядел каким-то маленьким и жалким, как будто он съежился от испытаний, перенесенных им на поверхности. Ронину показалось, что морщин на натянутой коже отливающего желтизной лица стало заметно больше: под узкими миндалевидными глазами, возле опущенных уголков губ. Колдун пристально посмотрел на сплющенное солнце, которое уже вышло из-за облачной пелены и поднималось теперь по небу со старческой неспешностью.

- Мы оказались южнее, чем я смел надеяться.

- Но вокруг по-прежнему лед, - заметил Ронин показав на низкий бугристый берег, покрытый снегом и льдом.

- Верно, так и должно быть. Но уже скоро льды кончатся. Однако же буря отбросила нас куда дальше, чем если бы мы выбирались сами. Ты разве не чувствуешь, что становится теплее? Температура повышается очень медленно, но разница уже есть. И лед, как мне кажется, не такой. Посмотри, он другого цвета. Он стал тоньше.

Ветер несколько стих. Они мягко скользили по ледяному морю. Случайные порывы ветра трепали парус. Ронин уселся возле левого борта и принялся точить обоюдоострый клинок своего меча. Действительно стало теплее.

Боррос тоже остался на палубе. Он осмотрел запасную мачту и рею, а потом занялся очисткой палубы от остатков льда и мерзлого снега.

В тот день на них снизошел покой - какая-то томная, сонная вялость охватила обоих. И это было замечательно. Это была передышка после бурного и опасного путешествия по ледяному плато. Ронин с Борросом просто отдыхали, наслаждаясь теплом и покоем. Они почти и не разговаривали и даже не думали ни о чем.

Ближе к вечеру они спустились в каюту перекусить, наскоро съели холодный ужин и вернулись на палубу как раз перед закатом. Справа по борту горы снега и льда неохотно уступили место более привлекательному пейзажу отвесным утесам с преобладанием алого и серого тонов. Снега оставалось еще предостаточно, но теперь сквозь его белый покров проглядывала и земля. Громада гор, возвышавшаяся на горизонте, - темно-фиолетовая, с шапками снега, зазубренная и неукротимая, окутанная туманами разных оттенков лилового цвета, - казалась плоской в сумеречном вечернем свете. Солнце как будто разбилось о вершины гор, свет сияющими черепками рассыпался по склонам, и горы внезапно превратились в черные бумажные силуэты на малиновом фоне заката.

Когда верхний край солнца скрылся за горами, Ронин услышал звук. Он стоял где-то на середине палубы и тут же бросился к левому борту. Боррос возился на корме: он искал запасной блок, чтобы заменить треснувший во время бури. Это был звук, которого Ронин не понял, поскольку в жизни не слышал ничего похожего. Это был звук из кошмара. Впечатление было такое, что мир раскалывается на части.

Звук послышался снова. Громче. Длиннее. Два звука одновременно: низкий рокочущий рев, от которого завибрировал весь корабль, и пронзительный визг, от которого заломило зубы. Боррос поднял голову.

И тут в угасающем свете дня Ронин увидел какую-то темную изломанную линию на льду перед ними. Лед вздыбился и разлетелся, словно от удара кувалдой. В воздухе закрутились осколки льда, осыпаясь дождем. Корабль накренился. Ронин дотянулся до борта, вцепился в край, обернулся к трещине и обомлел.

Из расширяющейся расселины поднималась черная чудовищная фигура. Она нависла над ними, заслонив сапфировый свет. Ронин увидел огромный глаз, горящий недобрым светом, а ниже - узкую уродливую челюсть. А потом оно пронеслось мимо него, обрушившись на высокий форштевень фелюги. Корпус содрогнулся. Ронина бросило на мачту. Заскрежетали полозья. Корабль швырнуло наискось по льду, а потом он вздрогнул и остановился, протестующе взвизгнув. Когда чудовище во второй раз обрушилось на нос, палуба не выдержала и треснула. Парус разорвался. Боррос закричал. Ронин, пошатываясь, поднялся на ноги и начал пробираться вперед, выхватив меч, острие которого отливало в лучах заката багровым цветом.

Раздалось жуткое шипение. Ронина обдало зловонием, запахами гниющего мяса, тины, соли и чего-то еще, чего он не смог распознать. Чудовище нависло над ним, и он ощутил исходивший от твари холод морских глубин и вонь стекавшей с нее воды. На лицо и на плечи Ронину падали комки водорослей. Его окружила полная темнота. Скорее почувствовав, чем увидев, что тварь сейчас набросится на него, Ронин сжал рукоять меча обеими руками и нанес размашистый удар. Лезвие разрубило чешуйчатую шкуру и вошло в плоть твари. Ронин ударил еще раз, еще... раздался пронзительный визг.

Тварь отпрянула, и Ронин снова увидел этот ужасный глаз с двойным веком - зеленый, с окаймленной черным ободком радужкой. Он повернулся, и его чуть не вывернуло. Зияющая пасть чудовища с огромными треугольными зубами, зелеными от налета и остатков разложившейся рыбы, оказалась как раз перед ним: вонь была невыносимой. Голова твари метнулась вперед, и Ронин отскочил в сторону. Пасть с треском захлопнулась.

Чудовище снова подняло голову, и Ронин увидел кошмарную ящерообразную морду с длинным узким рылом, со сверкающими, подернутыми мутной пленкой глазами. По глянцевой шкуре ледового гада шли ряды каких-то щелей в форме полумесяца. Это было жуткое зрелище, однако картина почти мгновенно потеряла четкость очертаний, потому что морда на изогнутой шее устремилась на него. На Ронина обрушились соленые брызги и ошметки водорослей. Ему пришлось укрыться за мачтой с хлопающим парусом. Слишком поздно он понял свою ошибку. Тварь устремилась за ним и врезалась в мачту. Раздался треск и грохот, и мачта рухнула в переплетении вантов и канатов.

Корабль раскачивался из стороны в сторону. Ронину пришлось повозиться, выбираясь из спутанных снастей. Он увидел, как страшные челюсти со стекающей с них водой нависли над съежившимся колдуном. Ронин бросился вперед, прекрасно понимая, что он вряд ли успеет прийти Борросу на помощь. Оставалось одно. Молниеносным движением он метнул в голову твари кинжал, вонзившийся под правый глаз. Чудовищная Голова метнулась вперед с невероятной быстротой. Челюсти захлопнулись с отвратительным металлическим звуком. Боррос закричал. В воздух взметнулся фонтан хлынувшей крови и разлетевшихся внутренностей. Ронин направил острие клинка прямо в немигающий глаз.

Будь он чуть послабее, тварь выбила бы оружие у него из рук. Но это был его меч, и Ронин не выпустил рукояти. Его мотало из стороны в сторону, пока чудище билось в агонии. Ронин попытался вытащить меч из кости, в которую он угодил - в какой-то выступ в черепе под выбитым глазом. Меч поддавался туго. Наконец Ронин выдернул клинок, но при этом не удержал равновесия и упал на палубу. Чудовище ворочало ящеровидной головой, безуспешно пытаясь отыскать своего мучителя. Из пустой зияющей глазницы сочилась вязкая зеленая жидкость - кровь. Ронин, отползавший по палубе, едва избежал слепой хватки его мерзкой пасти; на него брызнула алая человеческая - кровь. Тварь встала на дыбы и обрушилась на корабль. Кусок фальшборта справа ближе к носу разлетелся в щепки.

Теперь самое главное - поскорее достать эту тварь, пока она не разбила корабль. Надо сделать, чтобы чудовище его увидело. Ронин переместился так, что теперь целый глаз смотрел прямо на него. Он остановился. Голова чудища перестала ворочаться и стремительно метнулась к нему. Ронин успел рубануть по морде, но меч лишь скользнул по толстой чешуйчатой шкуре. Сомкнувшиеся челюсти чуть не оттяпали ему голову. Не самый удачный прием. Ладно, придумаем что-нибудь еще.

Он огляделся по сторонам, и взгляд его наткнулся на нижнюю часть мачты с расщепленной и острой верхушкой. Убрав меч в ножны, Ронин побежал на корму. Огромная голова устремилась следом. Увернувшись от очередного удара, он принялся вытаскивать мачту из отверстия в палубе. Острая боль пронзила ему спину. Ронин упал. К горлу подступила тошнота. Спина горела огнем. Он тряхнул головой. В ноздри ударила жуткая вонь: голова возвращалась, чтобы прикончить его. Давай, пронеслось у него в голове сквозь алую пелену, туманящую сознание в предвестии обморока.

Он с трудом поднялся на ноги и снова схватился за мачту, чувствуя спиной приближение твари. Любое движение отдавалось болью, но он все-таки выдернул мачту и повернулся навстречу сверкающим челюстям. Ронин всадил обломок мачты в распахнутую пасть почти под прямым углом. Челюсти сомкнулись, и мачта, упершаяся в нижнюю челюсть, ударилась в верхнюю и, пробив мягкое нёбо, вошла в мозг. Голова дернулась, на палубу посыпалась чешуя, раздался пронзительный рев.

А потом чудовище ушло, соскользнув под лед. Оно погружалось все глубже и глубже, пока не исчезло из виду. Остались только разлом во льду да кровь и тина на палубе корабля.

Ронин, стоявший на палубе на коленях, упал лицом вниз, прикоснувшись лбом к холодным доскам. Он судорожно хватал ртом воздух, очистившийся от вони после исчезновения твари. Слегка отдышавшись, он пополз вперед, превозмогая боль.

Боррос лежал в луже крови. Ног не было и в помине, а нижняя часть туловища представляла собой бесформенную рыхлую массу. Ронин безучастно смотрел на него. Колдун был мертв.

Дальше, сказал он себе, надо двигаться дальше.

Но корабль стоял неподвижно посреди ледяного моря. Ронин попытался встать. Боль нахлынула темной волной, голова закружилась. Подогнулись колени. Он прислонился к левому борту и переждал приступ слабости. Через несколько секунд он уже мог удержаться на ногах и, стараясь не думать о боли, медленно двинулся вдоль борта, пока не добрался до передней части полозьев. Обломки ледяных глыб, нагроможденные при подъеме чудовища из застывших глубин, перекрыли путь кораблю. Ронин осторожно приблизился к борту со стороны зияющей полыньи и на четвереньках спустился вниз. Было слишком темно, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Ронин прислушался. Откуда-то издалека доносился тихий плеск, отдающийся эхом. Вода! Лед становится тоньше. Он поднял голову, вглядываясь в темноту на юге. Что там? Край ледяного моря? Начало цивилизации? Люди.

А что потом? Ронин тряхнул головой, словно раненое животное. У него еще будет время об этом подумать. Сначала - самое необходимое.

Превозмогая боль, он взобрался на замерший корабль, прошел вперед и поднял развороченное тело чародея. Снова вниз, на черный лед, к скользкому краю обсидиановой ямы. "Вот ты и дома", - подумал Ронин. Тело легко соскользнуло с его рук, мелькнув бледным пятном при свете звезд, и исчезло из виду. Всплеск нарушил ритмичное колыхание подледных вод, но лишь на мгновение.

Ронин принялся расчищать завалы перед полозьями. Время тянулось мучительно медленно. Когда он закончил работу, спина у него горела, пот лился с него в три ручья, все тело дрожало.

Вернувшись на корабль, он присел, чтобы отдышаться. Секунды казались столетиями. Как будто в замедленном темпе Ронин прошел вдоль корабля под холодным звездным покровом, в его платиновом свечении поднял запасную мачту, поставил ее вместо сломанной, а потом закрепил рею и перебросил канаты через блоки и шкивы. Закрепив парус, он опустился на колени: в голове все плыло, в ушах звенело. Но Ронин заставил себя встать. Он поднял парус и закрепил канаты. Был почти полный штиль, и полотнище лишь колыхалось без всякой пользы. Но Ронину было уже все равно: он еще попытался дойти до каюты, но рухнул на палубу, отключившись от боли и изнеможения.

Он ослабел от боли. Несколько раз за ту долгую ночь поднимался сильный ветер, и судно, раскачиваясь, шло вперед, набирая скорость. Перед рассветом Ронин проснулся, но плавное покачивание корабля убаюкало его, и он снова забылся неспокойным сном.

Когда он в очередной раз открыл глаза, была ночь. Выходит, он проспал целый день. Он долго лежал неподвижно, перебирая в памяти все, что произошло за время путешествия. Слишком много всего. Потом он обшарил карманы своего костюма, но там уже не осталось еды. Вдруг откуда-то сверху донесся глухой низкий грохот. Вскоре звук заполнил все пространство. Ронин перевернулся и медленно пополз по палубе.

Справа по борту разливалось какое-то пульсирующее свечение. Мигающие красно-оранжевые вспышки освещали небо. Ему показалось, что возвышавшаяся в отдалении гора полыхает огнем, извергая багровый дым в обсидиановую ночь. Ронин прищурился, глядя как завороженный на эту суровую красоту. Он не сомневался, что все это ему снится. По ушам ударила тугая грохочущая волна. Обломки темного камня разлетались в воздухе, а из вершины горы бил жидкий огонь: шафрановый, бледно-зеленый, фиолетовый, - рвался ввысь, воспламеняя воздух, а потом сверкающими каскадами обрушивался на землю. Голубое пламя, призрачное, неверное и загадочное, дрожало на фоне потревоженной темноты, а земля, казалось, содрогалась и сдвигалась в чудовищном катаклизме. Грохот отдавался могучей вибрацией в теле Ронина, наполняя его огневой энергией. Весь мир как будто пришел в движение. Ронину почудился скорбный плач. Гора, казалось, истекает кровью. По каменным склонам лилась расплавленная скальная порода - бело-желто-красная - и загустевала внизу, а тяжелые клубы пара поднимались к мрачному небу. А потом чернота, что была глубже, чем сон, затопила ночь, и Ронин начал задыхаться в мягкой пыли.

Корабль несся на юг по утончающемуся льду - прочь от сотрясающейся земли и красно-ониксового неба. А когда снова взошло приплюснутое солнце, еще закрытое янтарными облаками, утро было уже не таким пронизывающе студеным, и день обещал быть прохладным, но не морозным.

Ронин так и лежал лицом вниз на изуродованной палубе. На спине у него трепыхались клочья изодранного костюма. Возможно, это было и к лучшему: он не видел огромных льдин, что раскалывались с громовым треском и лениво дрейфовали на поверхности темно-зеленой воды.

Корабль обрушился на последний слой тонкого льда со звуком, напоминающим одновременно и стон, и треск. Ледяная корка раздалась под его весом, и корабль оказался на воде. Носовая часть опасно нырнула, но тут же выправилась. Форштевень в облаке брызг качнулся вверх. Поток воды прокатился по палубе в сторону кормы, обдав брызгами пены лежавшую ничком фигуру.

Ронин сразу очнулся, отфыркиваясь - соленая вода попала ему в нос. Он с трудом поднялся и, схватившись за фальшборт, огляделся по сторонам. "Вода!" - завопил его отупевший мозг. Вода! Но он никак не мог сообразить, почему это так важно. Ронин запрокинул голову и зажмурился, ослепленный солнцем. Он опять посмотрел на воду, голубовато-зеленую, переливающуюся на солнце золотыми блестками, а потом - под воду... Что это?

Тень? Глубоко под водой мелькнуло какое-то громадное пятно без четких очертаний. Мелькнуло и тут же исчезло. Остались лишь зеленоватые волны, сверкающие отраженным светом, что распадался на десятки тысяч подрагивающих, приплясывающих полумесяцев. Что это? Ронина охватила внезапная слабость. Он потерял сознание. Обмякшее тело мягко упало на просоленную палубу.

Похолодало: темные плотные тучи закрыли солнце, преградив путь теплу. Море приобрело свинцовый оттенок. Появились буруны. Сильный порывистый ветер, налетевший с северо-востока, рванул парус. И буквально через несколько секунд буря ударила в полную силу. Волны становились все выше. Вода уже начала заливать неуправляемый корабль, развернувшийся бортом к волнам, которые теперь неустанно прокатывались по фелюге. Корабль грузно колыхался среди бурлящих вод. Дождь шел сплошной пеленой. День, наполненный звуками ветра и дождя, сделался серо-зеленым, темным и словно бесформенным.

Корабль тонул, и ничто не могло его спасти. Волна и ветер одновременно ударили в борт, и фелюга не выдержала. Дождь слегка поутих, но зато ветер разбушевался не на шутку, словно он был живым разумным существом и понимал, что корабль доживает свои последние мгновения.

Палуба под ногами Ронина вздыбилась и обрушилась. Очередная волна смахнула его в бурное море. Когда вода попала ему в рот и горло, он пришел в себя, судорожно хватая воздух. Выплыв на поверхность, Ронин услышал вокруг себя треск и грохот разламывающегося корабля. Потерявший ориентацию, с мечом, тянувшим вниз, он пошел на дно, потянулся к плывущему мимо обломку, промахнулся, но все-таки вынырнул на поверхность. Легкие у него разрывались, соль разъедала раны. Он опять потянулся к мачте, его пальцы коснулись скользкой поверхности, но ее отнесло от него набежавшей волной. Ронин попытался ее догнать, но сил уже не оставалось, и он осознал, преисполнившись вдруг необычайным спокойствием, что тонет. И здесь уже ничего не поделаешь. Он опускался в холодные зеленые глубины, глядя на удаляющийся свет и удерживая в легких последний глоток воздуха.

3. Шаангсей

Даже пристально глядя в лицо этому небритому человеку, риккагин Тиен не мог хотя бы приблизительно определить, о чем он думает.

- Чаю?

Вот как сейчас.

- Да, если можно.

"Что им руководит?" - в который раз задавался вопросом Ронин. Риккагин Тиен был плотным и коренастым мужчиной. Из-за своих широченных плеч, мускулистых рук и коротких ног он казался чуть ли не существом из другого мира. Кроме того, он был абсолютно лысым.

- Приятно расслабиться время от времени, не правда ли?

Он поднял небольшой лакированный чайничек, покрытый орнаментом из разноцветных кругов.

- Вы должны извинить меня за отсутствие дамы, - продолжал он, аккуратно расставляя крошечные чашечки. - Риккагину не подобает заниматься такими вещами. Это - обязанность женщины.

Он разлил по чашкам ароматную жидкость медового цвета, от которой исходил густой пар.

- Однако война заставляет нас делать много чего, что в обычных условиях мы сочли бы неприличным.

Риккагин пожал плечами, словно беседовал не с незнакомцем, а с давним другом. Его желтоватая кожа отсвечивала при неяркой лампе; в таком окружении его широкая овальная голова с небольшими ушами, черными миндалевидными глазами и улыбчивым ртом казалась едва ли не царственной. Отдаленные звуки корабельной жизни, среди которых преобладало ритмичное пение, носились в воздухе, как экзотический аромат. Риккагин Тиен церемонно подал Ронину наполненную чашку, ослепительно улыбнувшись, отхлебнул из своей и глубоко вздохнул.

- Чай - воистину дар богов.

Потом его лицо вдруг погрустнело, и что-то на нем проступило до странности детское.

- Удивительно, что ваш народ не знает о его существовании. - Он сделал еще глоток. - Как это трагично.

Они сидели напротив друг друга за низеньким лакированным столиком, покрытым зелеными и серыми квадратами.

- Вам удобно в новой одежде?

Ронин провел рукой по подолу просторной рубашки, взглянул на свои легкие штаны.

- Да. Очень. Но эта ткань мне незнакома.

- А-а, это шелк. В жару в нем прохладно, а в холод тепло. - Риккагин Тиен опять отхлебнул из чашки. - Есть вещи, которые просто незаменимы, не так ли?

Он поставил чашку точно в середину зеленого квадрата.

- А теперь, когда вы немного освоились, расскажите мне, пожалуйста, еще раз, откуда вы и почему вы здесь оказались.

...Что-то потянуло его за ноги. Он прекратил погружаться. Его качало, море перекатывалось над ним. Потом он поднялся к переливающемуся изумрудному озеру света - поднялся из глубины, из страшного подводного безмолвия, из объятий смерти, к чистому сладкому воздуху, плеску волн. Вновь ощутив земное притяжение, он закашлялся и изрыгнул соленую морскую воду. Его легкие работали как мехи, автоматически, независимо от мозга, все еще затуманенного в сверкающем спокойствии океана, еще не готового принять его возвращение к жизни. Потом он поднялся ввысь - хватающий воздух раненый феникс.

- Итак, - заговорил риккагин Тиен, наклонив голову, - вы называете себя меченосцем.

Он пристально смотрел на Ронина; на его лицо, на бугры мышц на руках, на его могучую грудь.

- Вы - воин, тактик. Хорошо. Вы нездоровы, а рана у вас на спине довольно серьезна. Мой лекарь сказал, что эти шрамы останутся до конца жизни.

Он поднялся, расставив босые ноги, слегка согнутые в коленях. В каюту стремительно и безмолвно вошли трое вооруженных воинов. Если он и сделал какое-то движение, чтобы их вызвать, Ронин этого не заметил.

- Солдат должен уметь одно. Он должен уметь сражаться, не так ли?

Он жестом пригласил Ронина встать.

- Пойдемте. Пойдемте, сразимся со мной.

В голове звучит песня. Песня, которая заглушает все его чувства, наполняет воздух привкусом дыма, накатывает, как морская волна. Ритмичное многоголосье, дремотное и могучее одновременно.

Медленно, словно в оцепенении, он развернулся. Потрясение. Он тонул, его милосердно тянуло вниз, разворачивая течением. Он вытянул руки. Что теперь?

Он смотрел вниз, сквозь вязкую паутину сети, в которой лежал. Под ним бились волны. Бились о длинные деревянные доски. Изогнутые. Взгляд его поднялся, и в голове всплыло слово. "Корабль", - подумал он как в тумане.

Промокший, со стекающей с него водой, он раскачивался метрах в тридцати над водой. Корабль поднимался еще метров на сорок над ним. Его громадный борт, ближе к днищу, выдавался наружу. Метров примерно с пятнадцати над водой корабль был выкрашен до фальшборта в темно-зеленый цвет. Ниже этой отметки он был красным. В борту было прорезано несметное число квадратных портов, из которых торчали какие-то длинные тонкие палки, как показалось Ронину, болтавшемуся над водой в наклонном положении. Лес палок на разных уровнях. На двух? Или на трех? Он взглянул вверх, солнце ослепило его. Ронин изверг из себя остатки морской воды и потерял сознание.

- Риккагин, - сказал риккагин Тиен, когда Ронин в первый раз изложил ему историю Фригольда, - это титул, до некоторой степени соответствующий титулу саардина.

Это было неожиданностью для Ронина, поскольку, с тех пор как он оказался на этом корабле, никто не пытался его разоружить, даже в присутствии риккагина Тиена. Постепенно он начал понимать, что его просто не боятся.

Риккагин Тиен кивком позвал его за собой. Самые разные мысли стремительно пронеслись в голове. Маленький человечек сказал правду: он еще нездоров. Пережитые испытания отняли у него много сил, и пройдет еще немало дней, прежде чем он окончательно оклемается. И все же он остается меченосцем, и риккагин снова прав: ему нужно доказать, кто он такой.

Ронин поднялся, и риккагин Тиен отвесил ему чудной, торжественный поклон. Ронину хватило догадливости ответить тем же. Двое воинов вышли вперед и убрали разделявший их низенький столик.

Риккагин Тиен медленно вынул меч. На заточенном только с одной стороны лезвии сверкнул свет. Ронин извлек свой клинок.

- Ага, - произнес риккагин, словно выдохнув наконец после долгой задержки дыхания.

Жара. Он почувствовал ее еще до того, как открыл глаза. Разнообразные запахи нахлынули на него: пота и морской соли, расплавившейся на солнце вязкой смолы, благовоний и свежей рыбы, плещущейся в тепле. В ушах у него звучало пение, палуба слегка покачивалась в такт. Жара. Ощущаемая грудью и щекой.

Он лежал на палубе. Жжение в спине слегка ослабло. Вокруг себя он ощущал движение. Тень упала ему на лицо, и жара сразу спала. Он попытался подняться. Его остановила рука, деликатная, но твердая, и он подчинился, сообразив, что кто-то обрабатывает ему спину. Он чувствовал слабость, полный упадок сил, и даже не был уверен, остались ли у него хоть какие-то запасы энергии. Положение было неясным. Он не представлял, где находится. На корабле. Просто на корабле. Почему-то он вспомнил о мачте с фелюги. Подчинись, сказал он себе. Подчинись, или сломаешься. Так он заставил себя расслабиться посреди неизвестности. Так он выжил.

Закрыв глаза, он сделал полный выдох, пока легкие не начали вбирать воздух сами. Он повторил это упражнение, очистив дыхательную систему и накопив энергию за счет насыщения крови кислородом. Глаза его открылись. Он смотрел на риккагина Тиена. Он выбросил из головы все мысли.

Изогнутый меч метнулся вперед. Риккагин Тиен издал крик. Ронин отбил удар. Точно. Сила звука удивила его. Звон клинков отдался эхом от переборок каюты. Риккагин развернулся, и его меч снова просвистел в воздухе. От мощного удара у Ронина заломило в запястьях.

Снова почувствовав жжение в спине, Ронин поднял свой клинок: он был тяжелым, точно утопленник. Из-за полыхнувшей в груди боли он начал задыхаться... ослабил защиту. Затуманенным взглядом он видел приближение риккагина Тиена. Обливаясь потом, попытался закрыться. Медленно поднял дрожащий меч и подумал еще: "Все. Конец".

Но вместо того, чтобы нанести удар, риккагин Тиен застыл, подобно статуе, опустил меч и вложил его в ножны. Палуба закружилась. Ронину показалось, что она поднимается ему навстречу, а потом его подхватили сильные руки двух воинов, шагнувших к нему сзади. Они бережно опустили его на тростниковую циновку, осторожно вложили его меч в ножны.

Над Ронином склонилось овальное лицо риккагина Тиена. Он ободряюще улыбнулся. Ронин сделал усилие, чтобы встать.

- Лежите, - сказал Тиен. - Я выяснил то, что хотел узнать.

Он пожал плечами. Жест получился естественным, чуждым всякой патетике.

- Не стоит жалеть о боли, меченосец.

Его лицо казалось огромной желтой луной в небе.

- Понимаете, мы видели, как разбилось ваше судно, и ваша история звучала весьма убедительно, особенно с учетом того, что мы видим на вашей спине. Но...

Луна как будто отодвинулась вдаль. В висках у Ронина пульсировала кровь.

- ...мы находимся в состоянии войны, и, скажу вам, мои враги способны на все для выяснения моих планов. Не считайте, пожалуйста, что я сгущаю краски: это истинная правда.

Боль распространялась по груди, затрудняя дыхание. Луна в безоблачном небе благожелательно улыбнулась.

- Теперь отдыхайте. Вы доказали правдивость своего рассказа: вы тот, за кого себя выдаете. Выступить против меня с тремя сломанными ребрами... на такое способен лишь тот, кто упражнялся всю жизнь.

Луна заколыхалась и начала распадаться. Ронину пришлось поднапрячься, чтобы сфокусировать зрение.

- Пришел мой лекарь. Он даст вам снадобье. Вы его выпейте. Он должен вправить вам ребра.

Потом луна удалилась, а он начал падать... падать...

Дни и ночи пролетали облачками дыма, мелькали, растворялись в жасминовом ветре, словно их и не было вовсе; на смену им приходили другие дни и ночи - эфемерная последовательность, смешавшаяся в полотно из тональных красок, обрывков звуков, водянистых шепотков едва различимых слов. Большую часть времени Ронин спал. Без сновидений.

Когда наконец он смог сесть, он ощутил повязки, туго стягивающие ему грудь. Один из воинов, находившихся в каюте, тут же вышел. Другой налил чаю из глиняного чайника в маленькую чашечку на лаковом подносе и дал Ронину напиться, придерживая для него чашку. Ронин пил, пил и пил, пока не утолил жажду. Откинувшись, он рассмотрел моряка. Острый орлиный нос и широкий тонкий рот. Голубые, глубоко посаженные глаза. Одет он был в открытую рубашку и широкие штаны. На правом бедре у него висел меч в ножнах. Дверь каюты открылась. Вошел лекарь.

- Ага, - с улыбкой воскликнул он, - вы уже попили чаю. Хорошо.

Опустившись на колени, он заставил Ронина лечь на спину и сноровисто провел пальцами поверх повязок. Он был таким же желтокожим, как и Тиен, с миндалевидными глазами и широким носом. Он что-то пробормотал себе под нос, а потом взглянул на Ронина.

- Это был очень плохой перелом. Вы получили сильнейший удар.

Покачав головой, он продолжал водить пальцами по повязке. Один раз Ронин вздрогнул, и врач очень тихо произнес: "Ага".

- Ему уже лучше, да? - раздался голос риккагина Тиена. Ронин не видел, как он вошел.

- О да, - кивнул лекарь. - Гораздо лучше. Ребра срастаются даже быстрее, чем я предполагал. Очень сильный организм. А спина... - Он почти виновато пожал плечами. - Спина будет здоровой, но шрамы останутся навсегда.

Его лицо просветлело.

- Но не так уж оно и плохо, не правда ли?

- Что ж, - заговорил риккагин Тиен, обращаясь к Ронину, - когда вы почувствуете себя достаточно хорошо, выходите на палубу. Тогда и поговорим.

Он развернулся и вышел.

- Давайте ему чаю, сколько захочет. И рисовое печенье, - распорядился лекарь перед уходом.

Вскоре Ронин погрузился в глубокий сон.

Густое переплетение дыма клубилось по горным склонам. Вверх и в стороны от широкой гавани, от берегов желтого илистого моря, расходились джунгли одно- и двухэтажных деревянных и кирпичных домиков, в основном темного цвета. Они буквально лепились друг к другу, так что подчас невозможно было определить, где заканчивается один и начинается другой.

- Шаангсей, - сказал риккагин Тиен.

Ронин различал движение между раскинувшимися широким фронтом доками и верфями, выступающими навстречу медленно накатывающимся волнам. Темная масса копошилась на земляной насыпи. Все это было похоже на большой муравейник - дотуда было слишком далеко, чтобы различать отдельных людей. Необычная дымка, неотъемлемая часть обширной панорамы, висела над огромным городом, закрывая его верхнюю часть, так что Ронин не мог понять, на какую высоту уходят дома.

- Добро пожаловать на континент людей.

В смехе риккагина было что-то такое, что резануло слух Ронина.

Ронин отвел взгляд от города и покосился на человека, стоявшего рядом с риккагином Тиеном. Он был высоким и мускулистым, с голубыми глазами и коротко постриженными густыми светлыми волосами. Сквозь мочку уха продета палочка из слоновой кости. На нем была свободная светлая шелковая рубаха, заправленная в черные узкие рейтузы. На бедре висел длинный изогнутый меч в потрепанных кожаных ножнах. Из-за небесно-голубого кушака торчал внушительный кортик необычайной длины, рукоять которого была усыпана грубо обработанными изумрудами. Тиен представил его как своего заместителя: Туолин.

- Это я выловил вас из моря, - сказал светловолосый. - Что-то меня толкнуло. Все считали, что вы уже захлебнулись: вы слишком долго пробыли под водой.

Ронин покачал головой:

- Я помню, как погружался, как задержал дыхание, потом - темнота и давящая тишина, а потом...

Риккагин Тиен дал команду, и с палубы спрыгнули полдюжины матросов и побежали к вантам.

- Что у вас со спиной? - спросил Туолин.

- Вы бывали на севере?

Туолин отрицательно качнул головой.

- В ледовом море, - тихо заговорил Ронин, - довольно далеко к югу, где вода уже подходит к поверхности и истончается лед, некое существо... какая-то тварь проломилась сквозь ледяную корку и напала на нас.

Глаза у Туолина сузились; он метнул быстрый взгляд на Тиена, потом опять посмотрел на Ронина.

- Что за тварь?

Ронин пожал плечами.

- Не могу сказать точно. Не знаю. Мир, похоже, кишит странными и чудовищными созданиями. Уже темнело. Эта тварь застигла нас врасплох. У нас не было времени рассмотреть ее... мы готовились к смерти.

Матросы добрались по вантам до самой высокой реи и начали сворачивать топсели.

- Она разорвала моего товарища надвое; отхватила ноги.

Они стояли, подобно трем статуям, на высоком полуюте недалеко от кормы. Легкий бриз обдувал их лица, ласково прикасаясь к коже.

- Вы должны понять, - сказал риккагин Тиен, - что здесь, в Шаангсее, смерть мало значит. Она вошла в нашу жизнь. Это - обыденность, повседневность.

Он бросил взгляд наверх. Матросы уже спускались с вантов.

- Война, Ронин. Это все, что мы знали до сего дня, и все, что нам предстоит знать впредь. Смерть поджидает нас за каждой дверью, под каждым ложем, в каждом темном переулке Шаангсея.

Движение корабля стало замедляться - гребцы получили команду сбросить ход.

- И мы ничего не можем изменить.

- Мы утратили способность скорбеть о наших мертвых, - печально проговорил Туолин. - И все-таки мне бы очень хотелось побольше узнать о чудовище из ледяного моря.

- Боюсь, больше я вам ничего не скажу, - заметил Ронин. - Однако мне любопытно, каким образом движется это судно. Нельзя ли мне посмотреть...

- На гребцов? - быстро спросил Туолин. - Думаю, вы едва ли...

- Туолин, - перебил его риккагин Тиен, - мне кажется, в данных обстоятельствах у нас нет выбора. Это просто обмен информацией. - Глаза его сверкнули. - Как бы там ни было, проводите нас вниз, к гребцам.

Лицо Туолина напряглось, окаменело. Ронину показалось, что он что-то пропустил в этом диалоге. Что-то важное. Но понял он только одно: он не должен вмешиваться в их разговор.

Казалось, здесь вообще нет воздуха; застоявшаяся вонь мешала дышать полной грудью, но в целом внизу оказалось чище, чем представлялось Ронину. Гребцы, по трое на весло, сидели на длинных деревянных скамьях. Они были обнажены до пояса. В неярком свете блестели перекатывающиеся на плечах и спинах мышцы. Они двигались необычайно слаженно под ритмичный бой барабана и мерное пение. Люди располагались в три яруса на протяжении трех четвертей от длины корабля. Досчитав до ста, Ронин остановился. Кого только здесь не было: темноволосые и смуглые, ширококостные и коренастые, белокожие и светловолосые, желтокожие с миндалевидными глазами - самые разные обитатели континента людей.

- Как вы видите сами, - живо начал риккагин Тиен, - мы не полагаемся на одну изменчивую погоду. Паруса хороши, когда дует ветер, а во всех прочих случаях...

Он пожал плечами.

Они медленно пошли по узкому проходу между рядами гребцов.

- Здесь постоянно есть люди, - продолжал Тиен. - Матросы работают по сменам.

- А они не возражают против такой работы? - спросил Ронин.

- Возражают? - скептически переспросил Туолин. - Они воины, преданные риккагину Тиену. Это их долг. Так же, как их долг - сражаться и умирать, если это потребуется для безопасности риккагина. - Он фыркнул. - Откуда мог появиться этот человек, который не понимает таких вещей? Его явно рано приобщать к цивилизации.

Риккагин Тиен улыбнулся несколько рассеянно, как будто вспомнив какую-то неплохую остроту.

- Он пришел издалека, Туолин. Не судите его так строго.

Глаза Туолина сверкнули, и Ронину на мгновение показалось, что он вот-вот бросится на своего риккагина.

- Вот возьмите и научите его, если он не понимает наших обычаев, безмятежно заметил Тиен.

- Да, - сказал Туолин. - Терпение - уже само по себе награда, не так ли?

Тиен шел по проходу, а они следовали за ним, отставая на шаг.

- Видите ли, - заговорил Туолин, - мы несем на себе некоторые моральные обязательства, которые вложены в нас едва ли не с рождения.

Краем глаза Ронин заметил какое-то темное пятно.

- Служить риккагину - в этом немало преимуществ.

Приближается по диагонали, раздувается...

- Кто-то хорошо ест, кто-то одет, у кого-то есть деньги. Кого-то обучают...

Туолин тоже заметил движение. Он продолжал идти как ни в чем не бывало, но длинный кортик уже покинул свое место за кушаком. Раздался вопль, разорвавший спертый воздух, - так внезапный порыв ветра распахивает тяжелую бархатную штору, - и на них кто-то набросился. Туолин прыгнул вперед; его кортик сверкнул в яростном выпаде. Длинная, тощая, покрытая потом фигура замахнулась изогнутым мечом. Лицо нападавшего было искажено. Во рту, открытом в безумном крике, виднелись гнилые пеньки зубов. Остекленевшие фанатичные глаза были выпучены. Фигура наткнулась на мелькнувший клинок Туолина. Ноги отчаянно дернулись, глаза закатились: кортик рассек обнаженную грудь, из которой хлынула кровь вперемешку с осколками кости. Меч нападавшего стукнулся о доски. Риккагин Тиен бесстрастно наблюдал за тем, как Туолин вынимает кортик и умелым движением перерезает упавшему горло. Ронин отметил, что Тиен даже не стал вынимать свой меч.

Риккагин вздохнул и, не глядя на них, сказал:

- Нам лучше вернуться на верхнюю палубу.

Он перешагнул через труп и направился к трапу.

Шаангсей надвигался все ближе, пока их корабль, маневрируя среди заполнявших акваторию больших и маленьких судов, заходил в порт. Корабль медленно вспарывал густое море, желто-коричневое и какое-то вязкое, проходил мимо рыбацких суденышек с прямыми парусами и торговых кораблей с высокой кормой. Ронину, стоявшему у правого борта, показалось, что он разглядел широкое устье реки, впадающей в море.

Он стоял на высоком полуюте, упиваясь видом города, а вокруг него кипело движение: матросы бегали по вантам, рифовали последние неразвернутые паруса, закрепляли реи и канаты. В воздухе вырос лес блестящих от стекающей воды весел, которые гребцы уже собирались укладывать. Город, похожий на огромный драгоценный камень, раскинулся перед ним в синеватых сумерках, пыльный и тусклый от возраста, исполненный суетливого движения, вздымающийся из морской пены и испарений земли.

Нижние здания, что располагались ближе всех к пристани, были, похоже, построены в дельте, и Ронин снова взглянул на устье реки, чтобы убедиться в своей догадке, но оно было закрыто плотным скоплением домов. За ровной местностью дельты город поднимался по горному склону, точно выгнутая спина испуганного животного, и многие строения держались на деревянных столбах, врытых в склон и поддерживающих выступающие балконы с каннелюрами и колоннами. Темное дерево отливало глянцем при тусклом свете ламп и светильников, зажженных внезапно во всем городе разом, как будто по условному сигналу. Сгущающаяся сапфирово-лиловая дымка смягчала мерцание огоньков, и отдельные световые пятна смешивались, теряли очертания, а город, казалось, источает какой-то эфирный свет.

Сердце у Ронина забилось чаще. Он - совершенно случайно - попал в Шаангсей, представлявший собой, очевидно, главный порт на континенте людей. Он был уверен, что здесь обязательно отыщется кто-нибудь, кто сможет раскрыть тайну свитка дор-Сефрита. Струя света упала на него, когда корабль маневрировал, чтобы приблизиться к своему причалу. Риккагин Тиен, вероятно, кого-нибудь знает, подумал Ронин.

Вдоль причала толпились люди, ожидавшие прибытия корабля, и Ронин, наблюдавший за их суетой, почувствовал вдруг, как, несмотря на его окрыленное настроение, у него засосало под ложечкой. Континент людей. Боррос был прав. Здесь столько людей... Даже теперь, когда он все это видел своими глазами, Ронин не мог оправиться от потрясения. Они с Борросом так долго о нем говорили. Это был мир их мечты - мечты, что дала им цель и поддерживала их силы, когда они мчались по платиновому льду в течение бессчетных дней и ночей, посреди пустоты, населенной лишь ветром да холодом. Ронин был уверен, что именно эта мечта поддерживала в Борросе жизнь до самого конца; колдун претерпел столько телесных мучений, и, если бы не эта земля, что манила его, душа Борроса так бы и осталась в застенках Фригольда, сломленная под пытками Фрейдала. "И вот сейчас я схожу на берег континента людей", - думал Ронин. Мечта сбылась.

Послышалась отрывистая команда, и корабль коснулся скрипучих бревен длинного причала.

Здесь стоял неумолкаемый шум, повсюду носились толпы людей, слышалась какофония голосов, смеющихся, спорящих, отдающих команды. Доносились глухие шлепки тюков, загружаемых на корабли, готовые к отплытию в другие порты, и тюков, выгружаемых из только что причаливших судов. Отрывистые звуки хлопающих дверей, зазывные крики уличных торговцев, ритмы хриплых монотонных рабочих песен, грохот солдатских башмаков, звон оружия, отдаленный звон колоколов, дуновение таинственного распева, - и все это на фоне тяжелого плеска желтого моря, омывающего чрево города, ласкающего его, вымывающего из-под него почву, выгрызающего его скальное основание.

Он стоял на причале чужеродным островком среди океана мельтешащих тел. Мимо него прошли строем высаживающиеся с корабля воины, отодвинув в сторону суетящихся грузчиков - обнаженных по пояс, босых, в закатанных рваных штанах, с потными нагруженными спинами. Одни сгибались едва ли не вдвое под огромной поклажей, другие - по двое несли на бамбуковых палках, уложенных на плечи, корзины с провизией. Надсмотрщики выкрикивают распоряжения, слышен лай команд, торговцы яростно налетают на свои товары, тела ударяются о него, как о волнолом, звуки накатывают как морской прибой. Ронин делает глубокий вдох, и ноздри его раздуваются, почуяв влажный воздух, насыщенный запахами разгоряченных тел, пряными ароматами специй и густых масел, смесью экзотических благовоний и едкого пота, соленым духом моря, пропитанного неисчислимыми оттенками жизни и смерти.

В конце концов Туолин разыскал его в толпе.

- Риккагин встретится с вами завтра утром.

Шелковые и хлопчатобумажные халаты. Цветастые блузки, обтягивающие твердые груди. Негромко позвякивающие длинные серьги.

- Он хочет с вами поговорить.

Блеск золотых колец, деревянная нога с прибитым к ней стоптанным башмаком, колыхание разноцветных юбок, тускло отсвечивающие нашивки, мелькнувшие желтые перья.

- Но сейчас у него много дел. А мы пока можем поесть и выпить.

Грохот повозок, блеск зеленых глаз, необычные двухколесные экипажи, которые тащат бегуны, темные волосы, проплывающие в легком, насыщенном запахами ветерке, пронзительные звуки музыки.

- Особенно выпить, верно?

Спрятанные под покрывалами лица, лица с длинными бородами, умащенными и завитыми, аромат жарящегося мяса, от которого слюнки текут, черная пустая глазница, смех, широко разинутые рты, черные зубы, прищуренные глаза, сверкнувший кинжал.

- А потом, Ронин, мы сходим в одно особое место. О да.

Вскоре толпа на причале рассеялась, и Ронин застыл, заворожено глядя на созвездие покачивающихся огоньков, отражающихся на поверхности воды. Низкие широкие лодки, некоторые из которых имели временные навесы, тихо покачивались на волнах вечернего прилива. На лодках горели фонари. Целые семьи: мужчины, женщины, дети, ползающие по палубе, вопящие младенцы и старики, неподвижные, как изваяния, - все собрались для вечерней трапезы. Они ели длинными палочками, поднося ко ртам обшарпанные неглубокие чашки с рисом. Глотали жадно, почти не жуя, словно изголодавшись.

- У нас многие люди живут на лодках, - заметил Туолин. - Работают на земле, а живут на воде. Уже не одно поколение.

Чьи-то тела закрыли картину в грязном приливе, закрыли все, кроме зыбкого света фонарей, отражавшегося от водной ряби. Ронин с Туолином прошли дальше.

- Для них нет места в Шаангсее.

Крики и топот бегущих ног.

- И не было никогда.

- Но ведь они здесь работают?

- О да.

Рядом с ними возникла какая-то потасовка. Хриплые ругательства. Но вот звуки уже удаляются, тонут в море людских тел.

- Работа найдется всегда: за медную монету, которую в конце дня заберут торговцы, за несвежий рис... В Шаангсее всегда найдется работа для крепкой спины. Но жить негде.

Туолин внезапно рассмеялся и хлопнул Ронина по спине.

- Но хватит уже разговоров. Я слишком долго был в отъезде - успел соскучиться по этому городу.

Он начал ловко пробираться сквозь мельтешащую толпу, ускоряя шаги.

- За мной, - окликнул он Ронина. - Идем на Железную улицу.

Ночные огни горели на каждой улице: черные железные фонари в ажурных решетках, коптящие в них язычки пламени лизали темноту. Тесные улицы были вымощены камнем, заставлены домами, где вперемешку, без всякой видимой системы, располагалось жилье и торговые лавки. В открытых дверях стояли мужчины, лениво ковыряясь в зубах или покуривая трубочки с длинными изогнутыми чубуками и крохотными чашечками. Люди сидели на корточках, прислонившись к закопченным деревянным или выщербленным кирпичным стенам, болтали друг с другом или тихонько дремали. От основных улиц отходили многочисленные узенькие кривые переулки - темные, чернее ночи, - по которым иногда проходили люди и исчезали мгновенно, оставив после себя лишь тающий сладковатый дым.

Они миновали множество воинов, подчиняющихся, очевидно, разным риккагинам. Казалось, что из всех людей на этих шумных улицах только они одни никуда не торопятся. Ронин был очень доволен, что может пройтись: прогулка давала ему возможность испытать свое тело. Спина не болела уже несколько дней, рана в плече почти затянулась, но он знал, что ребра срастутся лишь через некоторое время. В груди побаливало и тянуло, но острой боли уже не было, и движение не утомляло его, а, наоборот, придавало бодрости.

На Железной улице двое мужчин играли в какую-то игру: метали по пять костей в стену и тихонько переговаривались, внимательно разглядывая грани упавших кубиков. В уличной пыли сидела оборванная женщина, держа младенца на согнутой руке. Она протянула ладонью вверх грязную руку с обломанными, черными от грязи ногтями.

- Подайте, - окликнула она жалким слабым голосом. - Подайте.

Ее печальные глаза, обращенные на Ронина, были исполнены боли.

- Не обращайте внимания, - бросил Туолин, уловив направление взгляда Ронина.

- Но вы же можете дать ей немного.

Туолин покачал головой.

- Подайте, - жалобно протянула женщина.

- Ребенок плачет, - сказал Ронин. - Он голоден.

Туолин стремительно пересек заполненную людьми улицу и, отбросив в сторону складки одежды нищенки, схватил ее за руку. В руке был кинжал, которым она колола ребенка, чтобы заставить его кричать. Ее темные миндалевидные глаза сверкнули, она рывком высвободила руку и попыталась достать Туолина острием. Тот отступил на безопасное расстояние, и они с Ронином возобновили свой путь по Железной улице.

- Вот вам первый урок Шаангсея, - заметил Туолин.

Ронин оглянулся сквозь толпу. Женщина сидела с протянутой рукой, закрыв другую руку складками одежды. Губы у нее шевелились; глаза шарили по лицам прохожих. Ребенок плакал.

- Война - вот причина того, что Шаангсей вообще был построен, а построили его в один день.

- Вы, наверное, шутите.

- Если я и преувеличиваю, то ненамного.

- И сколько же времени прошло?

- Чтобы построить город?

- Нет. Сколько длится война?

- Она бесконечна. Я не помню. Никто не помнит.

- Кто с кем воюет?

- Все против всех.

- Это не ответ.

- Тем не менее это правда.

Они сидели в таверне с невысоким потолком, за столом из толстых досок у самой дальней стены. Оставшуюся часть стены занимала широкая деревянная лестница на второй этаж.

Воздух был густо насыщен дымом и запахом горящего сала. Перед ними стояли тарелки с жареным мясом и вареной рыбой, сырыми овощами и неизбежным рисом. Чашечки с прозрачным рисовым вином, горячим и крепким, постоянно наполнялись, пока они ели при помощи длинных палочек. Еще на корабле матросы научили Ронина пользоваться этими необычными приспособлениями для еды.

- В этой войне участвуют все расы, - сказал Туолин, перед тем как отправить в рот очередной кусок. - Они все очень разные. Каждая сильна по-своему. И они никогда не уживались между собой.

- Боррос, человек, с которым я путешествовал по ледяному морю, говорил, что магические войны положили конец всем конфликтам.

Туолин улыбнулся, продолжая жевать, но в его голубых глазах не было веселья: от них веяло ледяным холодом.

- Человек никогда ничему не научится, Ронин. Он пребывает всегда в состоянии войны с самим собой. - Он пожал плечами. - Боюсь, что с этим уже ничего не поделаешь.

В таверну вошли шесть воинов в запыленных мундирах и сдвинули стулья вокруг стола возле двери. Они заказали вина и принялись пить, громко хохоча и стуча по столу. Их длинные мечи царапали деревянный пол.

- В городе несколько группировок, - продолжал Туолин, - каждая из которых не доверяет остальным. Вот почему, если вы человек практичный, война дает неплохую возможность подзаработать.

В дальнем углу сидели двое высоких светловолосых мужчин, обнявшись с парой темноглазых женщин - хрупких, с высокими скулами, плосконосых, с длинными черными глянцевыми волосами, ниспадающими почти до середины спины.

- В городе полно хонгов - купцов, которые богатеют и жируют на войне.

- Они здесь живут?

Одна из парочек целовалась, слившись в долгих, страстных объятиях.

- Едва ли, - фыркнул Туолин, отхлебнув вина. - Они живут на верхней территории. - Он снова наполнил чашку. - В городе со стенами.

- Это другой город?

- И да, и нет. - Туолин взял еще мяса. - Это все-таки Шаангсей.

У противоположной стены женщина с продолговатыми глазами и необычным, чуть-чуть обезьяньим лицом перешептывалась с тремя мужчинами в темных плащах. Ее блестящие волосы были собраны в пучок, в ушах покачивались длинные серьги с зелеными камнями.

- Так что насчет войны?

- Она повсюду. Поэтому мы и вернулись в Шаангсей. На севере и на западе сосредоточилось войско бандитов.

С улицы вбежали трое ребятишек, тощих, оборванных, с пустыми глазами. Они затопали вверх по лестнице, но тут их окликнул хозяин таверны. Самый высокий из трех мальчишек вернулся и вложил хозяину в руку несколько темных монет. Хозяин отвесил мальчику тяжелую затрещину, от которой тот пошатнулся. Ребенок засунул грязную руку в карман и извлек оттуда еще несколько монет, после чего побежал вверх по лестнице вслед за своими товарищами.

- Хонги платят нам, чтобы мы защищали их интересы и не допустили того, чтобы бандиты двинулись на сам город.

Даже Ронину, который пробыл среди этих людей совсем мало, история Туолина показалась неправдоподобной, хотя, если разобраться, зачем бы Туолин стал ему лгать?

- Стало быть, вы уезжаете из Шаангсея? - спросил он.

Женщина с обезьяньим лицом делала какие-то жесты тощими костлявыми руками. Ее длинные ногти были выкрашены зеленым лаком, а зубы, как с некоторым удивлением заметил Ронин, были абсолютно черными.

- Да. Послезавтра. До Камадо, крепости на севере, три дня пути.

Один из мужчин поднялся и вышел. Двое оставшихся возобновили беседу с обезьянолицей. Ее зубы тускло отсвечивали в сумрачном свете.

Ронин хотел что-то сказать, но Туолин остановил его, положив ладонь ему на руку. Ронин проследил за направлением его взгляда.

В дверях стояли двое. На них были темные мешковатые штаны и черные плащи поверх шелковых рубах. Миндалевидные глаза и широкие плоские лица. Длинные волосы умащены и заплетены в косички. Случайный порыв ветра раздул их плащи, и Ронин заметил у них за кушаками топорики с короткими рукоятями.

- Не двигайся, - шепнул Туолин, медленно отводя взгляд от высоких фигур.

В его голосе прозвучала какая-то странная нотка. Неужели страх? Он посмотрел на Ронина и продолжил уже совершенно нормальным голосом:

- Риккагин пригласит тебя завтра. А до тех пор он попросил меня быть твоим провожатым по городу.

Ронин молчал, пристально глядя на Туолина.

- Шаангсей - очень запутанный город. Риккагин не хочет, чтобы ты потерялся.

Мужчины так и стояли в дверях, обшаривая помещение внимательным взглядом. Хозяин, накрывавший на стол, поднял глаза и, вытирая руки о фартук, поспешил через зал. Из какого-то внутреннего кармана он извлек небольшой кожаный мешочек и подал одному из двоих. Другой что-то сказал ему и рассмеялся. Хозяин поклонился. Потом эти двое беззвучно вышли.

- Кто они? - спросил Ронин.

- Зеленые, - ответил Туолин так, словно этим все было сказано. Он допил вино. - Хватит с меня этого заведения. Что скажешь, Ронин, пойдем дальше?

Туолин расплатился. Зеленые серьги обезьянолицей женщины приплясывали при каждом движении головы.

Людей на улице вроде бы стало меньше. Туолин огляделся, потом заметно расслабился и потянулся.

- Итак, - сказал он, - вечер начинается.

На золоченой дощечке было написано: "Тенчо". Дощечка была прибита золотыми гвоздями к коричневой кирпичной кладке слева от высоких желтых двойных дверей в начале изогнутой железной лестницы на улице Окан.

Дважды Ронин замечал, что Туолин оглядывается назад, словно опасаясь преследования. Но даже если за ними и следили, в такой толпе все равно невозможно было определить.

Туолин постучал в желтые двери, и они почти сразу же распахнулись.

- Мацу, - прошептал он с улыбкой.

Она стояла между двумя вооруженными мужчинами. Рядом с ними ее хрупкая фигурка казалась еще меньше. У нее было овальное лицо с продолговатыми миндалевидными глазами. Густые прямые черные волосы, ниспадая свободным каскадом, закрывали половину лица. Ее серебристое закрытое одеяние с широкими рукавами было расшито серыми голубями. Очень бледная кожа. Неподкрашенные губы. Овальная лазуритовая застежка у горла выделялась единственным ярким пятном на фоне черного, серого и белого.

Она улыбнулась Туолину, долго присматривалась к Ронину. Потом что-то тихонько сказала стражникам, и те немного расслабились.

Она безмолвно провела их по узкому коридору. Деревянные полы были покрыты тонкими циновками; их небольшая процессия на мгновение отразилась в высоком зеркале в золотой раме. Они прошли в открытые двери, слева от которых плясал и колыхался желтый свет.

Они оказались в просторной комнате со светлыми деревянными панелями вдоль стен примерно на уровне пояса. Стены над ними были выкрашены в неяркий желтый цвет. В центре высокого, ослепительно белого потолка висел огромный овальный светильник из граненых топазов: не меньше пяти сотен камней были подобраны настолько искусно, что сквозь их грани светили мириады огоньков от лампы, расположенной в центре. Именно этот необычный свет придавал комнате странный светло-коричневый оттенок.

На уютных кушетках и в плюшевых креслах сидели женщины. Такого разнообразия Ронин еще не видел. Одни пили и курили в компании мужчин; другие сидели небольшими группами и лениво переговаривались, обращая точеные лица в сторону прохаживающихся по комнате мужчин, подобно цветам, поворачивающимся вслед за солнцем. Юные девушки в стеганых жакетах и широких шелковых штанах пастельных тонов передвигались между этими группами - изящные корабли в зыбких пустотах, разделявших эти дрожащие созвездия.

Мацу оставила их и подошла к небольшой группе из двух мужчин и одной женщины, расположившихся у противоположной стены. Женщина отошла от своих собеседников и приблизилась к Туолину с Ронином. На ней было шафранного цвета шелковое платье до пят с разрезом на боку, и при каждом ее шаге Ронин видел во всю длину ее обнаженную ногу. Платье было расшито узором из фантастических бледно-зеленых цветов. Как и у Мацу, платье было закрытым до шеи, что только подчеркивало ее фигуру.

Но Ронина больше всего поразило ее лицо. Продолговатые карие глаза с темными веками без видимых следов краски производили впечатление неумеренной чувственности. Узкий подбородок подчеркивал высокие скулы. Ее блестящие, подкрашенные темно-алой помадой губы были слегка приоткрыты. Длинные иссиня-черные волосы, переброшенные через левое плечо, ниспадали на грудь.

Она улыбнулась, обнажив мелкие белые зубы, и сложила ладони.

- А, Туолин, - сказала она. - Приятно снова тебя увидеть.

Ее голос напоминал мелодичностью колокольчик - далекий и певучий. Она опустила руки, маленькие и белые, с тонкими пальцами и длинными ногтями, выкрашенными желтым лаком. На ней были топазовые серьги в форме цветов.

Медленно повернув голову, она посмотрела на Ронина, и именно в этот момент ему показалось, что у него двоится в глазах.

- Кири, это Ронин, - представил его Туолин. - Он воин из дальней северной страны. Сегодня его первый вечер в Шаангсее.

- И ты привел его сюда, - сказала она с мелодичным смехом. - Как это лестно.

К ним подошла юная девушка в светло-голубом стеганом жакете и свободных штанах.

- Лия отведет вас омыться. А когда вернетесь, тогда и решите.

Темные глаза изучали Ронина.

Девушка провела их через комнату с топазовым светильником к широкой двери тикового дерева, через которую они попали в короткий коридор со стенами из грубо отесанного камня. Контраст был разительным.

Они спустились по узкой лестнице, освещенной дымными факелами, расположенными высоко вдоль стен. Каменные ступени были влажными, и Ронин различил плеск воды где-то неподалеку. Лестница вывела их в просторную, освещенную, теплую комнату с каменными стенами и низким деревянным потолком. В одной стене был высечен огромный очаг с подвешенным в нем необъятным котлом, в котором что-то кипело.

Основную часть обстановки здесь составляли две большие квадратные ванны, установленные на деревянных возвышениях. Одна из них была наполовину заполнена водой. Четыре темноволосые женщины с миндалевидными глазами, обнаженные до пояса, стояли, словно в ожидании их прихода. Бурлила кипящая вода.

- Пойдем, - радостно окликнул Ронина Туолин, снимая грязную одежду и вешая оружие на один из деревянных крючков, заделанных в ряд в стене. Ронин последовал его примеру, и женщины подвели их к свободной ванне. Они забрались внутрь. Женщины наполнили ванну горячей водой. Потом они тоже забрались туда и с помощью мягких щеток и душистого мыла принялись мыть мужчин.

Туолин фыркнул и выпустил воду изо рта.

- Ну что скажешь, Ронин? Разве там, дома, тебе было когда-нибудь так хорошо?

Руки женщин работали нежно и бережно. От горячей мыльной воды кожа испытывала восхитительные ощущения. Увидев его спину с длинными, только недавно залеченными шрамами, женщины вполголоса перебросились парой слов и с удвоенной осторожностью омыли эту часть его тела, так что Ронин не чувствовал ни малейшего неудобства, а только одно удовольствие. Они поглаживали его грудь, аккуратно разминали мышцы, словно догадывались о том, что у него сломаны ребра. Женщины что-то сказали ему, и они с Туолином перешли в другую ванну, куда долили чистой горячей воды: теперь они могли сами создавать волны, повелевать приливами и течениями. Две женщины принялись мыть первую ванну, а две другие собрали их грязную одежду и вышли.

Ронин откинулся назад, вытянув ноги. Он чувствовал, как в его тело медленно проникает тепло. Постепенно его мышцы расслабились. Он закрыл глаза.

Насколько все это неожиданно. Как отличается здешняя обстановка от того, что представлял себе Боррос... Только теперь Ронин понял, что тогда, выбравшись на поверхность через запретный люк Фригольда, он не имел ни малейшего представления о том, куда идти. Он даже не знал, останется ли в живых. Он слепо последовал за Борросом, не задумываясь ни о чем. У него было только одно желание: бежать из Фригольда. И еще - разгадать тайну свитка дор-Сефрита. Его вдруг обдало жаром, как от присутствия обнаженной красавицы.

Сами собой рухнули все барьеры, которые он так старательно воздвигал. Он подумал о ней. О, К'рин, сколько же ты претерпела мучений... Он уничтожал тебя день за днем, вливая в тебя свой яд, имя которому ложь!

По воде прошла рябь, и Ронин поднял глаза, вернувшись из воспоминаний в реальность. Одна из женщин спустилась в ванну рядом с Туолином.

- Хочешь другую? Это в порядке вещей, но ты должен спросить.

Ронин слабо улыбнулся.

- Не сейчас. С меня довольно и ванны.

Туолин пожал плечами и, сложив ладонь чашечкой, окатил женщину водой. Она хихикнула.

Странно. Сейчас уже кажется, что все, связанное с Фригольдом, было очень давно - целую жизнь назад. Все, но не она. Она до сих пор со мной, и Саламандра, холод его побери, ничего с этим не сделает.

Ронин посмотрел на свой меч, легонько покачивающийся на стене - одна из женщин задела его, выходя из комнаты. В его рукояти спрятан свиток и, может быть - если Боррос не ошибся, - ключ к спасению всего человечества. А у Ронина больше не было причин сомневаться в словах колдуна. Он дрался с Макконом, изведал его сверхъестественную силу. И чутье подсказывало ему, что такое создание не может принадлежать к этому миру.

Одно можно сказать наверняка: по меньшей мере один Маккон уже проник сюда, в этот мир. Если свиток не будет расшифрован до того, как сойдутся все четверо, они призовут Дольмена, и тогда человечество обречено.

- Готов? - спросил Туолин.

Они поднялись. С них стекала вода.

- Дай мне взглянуть на тебя.

Алые губы раскрылись. Маленький розовый язычок скользнул по ровным белым зубам.

Она рассмеялась.

- Она всегда знала толк в этих вещах.

На нем был шелковый халат неопределенного цвета: то ли светло-зеленого, то ли коричневого, то ли голубого, то ли еще какого-нибудь, - возможно, это была смесь всех красок, делавшая ткань чуть ли не бесцветной. Весь халат был расшит могучими драконами, стоящими на задних лапах, с горящими глазами и растопыренными когтистыми лапами, драконами, вышитыми золотом настолько искусно, что они казались литыми. На Туолине был синий халат с белыми цаплями на груди и спине.

- О, Туолин, ты привел ко мне необычного человека. - Кири встретилась взглядом с Ронином. - Я говорю это не каждому, кто бывает в Тенчо, но Мацу сама подбирает халаты для всех, приходящих сюда. Она редко ошибается.

- И что означает этот? - спросил Ронин, разглядывая своих драконов.

- Откуда мне знать, - улыбнулась Кири. - Этот рисунок я вижу впервые.

Потом она повернулась к Туолину и взяла его за руку. Ронина обдало ароматом ее духов, насыщенных и нежных, пряных и легких одновременно. Они втроем прошли по комнате топазового света. Одна из девушек поднесла им чай и рисовое вино, а Кири познакомила их с каждой из женщин, еще не занятых с мужчинами. Все они были красивые; все были разные. Они улыбались и обмахивались узорчатыми бумажными веерами. Вскоре Туолин сделал выбор: это была высокая, стройная светловолосая женщина со светлыми глазами и крупным ртом.

Кири кивнула и повернулась к Ронину.

- А ты? - тихо спросила она. - Кого ты желаешь?

Ронин еще раз окинул взглядом всех женщин, являвших собой выдающуюся картину нежной и хрупкой женственности, а потом заглянул в черные сумеречные глаза Кири.

- Тебя, - сказал он. - Я желаю тебя.

Когда человек чего-то не понимает, все, что он видит и слышит, теряет смысл. Поэтому Ронину показалось странным, что светловолосая широко раскрыла рот и издала какой-то звук.

Она ахнула, хихикнула, тут же подавила смешок, а еще три красавицы стояли спокойно и наблюдали за ней. Вокруг них возобновилось движение, лениво заколыхались веера, замелькали обнаженные ноги, пахнуло сладким ароматом курящихся благовоний, паром горячего чая и пряного рисового вина. Все это напоминало круговращение огромного звездного колеса.

Потом послышался стук чашки, поставленной на лакированный поднос, и этот отдельный, отчетливый звук прогремел раскатом грома в дождливую ночь.

Первым заговорил Туолин:

- Но это не...

Поднятая изящным жестом рука Кири прервала его на полуслове.

- Он из другой страны, - сказала она. - Ты сам мне об этом сказал, Туолин, разве нет?

Желтые ногти сверкнули на свету, словно крошечные лампадки.

- Я спросила, а он сказал о своем желании.

Она смотрела Ронину в глаза, но обращалась к Туолину.

- Ты избрал Са, как ты и хотел. Тогда забирай ее.

- Но...

- Больше не думай об этом, иначе разрушишь в себе гармонию и приход в этот дом станет для тебя бесполезным. Я не обижаюсь.

Желтый ноготь легонько сдвинулся, отразив свет.

- Я позабочусь о Ронине. А он позаботится обо мне.

- Что случилось? - спросил Ронин, когда Туолин и Са ушли.

Она взяла его за руку и тихо засмеялась. Они стали прогуливаться по комнате, освещенной топазовым светом.

- Смерть, - легко сказала она без тени замешательства. - Желать меня это смерть, чужеземец.

К ним подошла миниатюрная девушка в розовом стеганом жакете и предложила рисового вина.

- Да, пожалуйста, - сказала Кири, и Ронин подал ей чашку, взяв одну и себе. Он отхлебнул из своей чашки: вино было совсем не такое, как в таверне. Пряности придавали ему особый вкус и сладость. И Ронину это нравилось.

- Тогда я выберу другую.

Послышался негромкий смешок и волнообразный шорох ткани на благоухающей коже. Сладковатый дым сделался еще гуще.

- Ты этого хочешь?

- Нет.

- Ты сказал, чего хочешь.

Он остановился и посмотрел на нее.

- Да, но...

- М-м-м?

Приоткрытые алые губы изогнулись в улыбке.

- Но мне не хотелось бы нарушать обычаи твоего народа.

Она заставила его возобновить прогулку.

- Единственное, что ты должен помнить о Шаангсее, единственное, что стоит помнить, - это то, что здесь нет законов.

- Но ты мне только что сказала...

- Что желать меня - это смерть. Да, верно.

Желтые ногти провели по золотому дракону у него на халате, по раздувающимся ноздрям, по раскрытой пасти и змеиному языку, вниз - по извивающемуся телу, по растопыренным когтям, по изогнутому хвосту.

- Но ты волен в выборе. А те, кто живет в этом городе, давно повязали себя неписаными законами и правилами.

Ее огромные глаза светились таинственным блеском. Ронин чувствовал сквозь ткань давление ее ногтей. Она понизила голос до шепота:

- Разве в Шаангсее живет кто-нибудь, кроме господ и рабов?

Он придвинулся к ней поближе.

- Но здесь нет законов.

В комнате с топазовым светом стало теперь посвободнее - пары начали расходиться. Девушки прибирались в полной тишине, и вскоре Кири с Ронином остались одни посреди этого золотисто-коричневого великолепия.

- Нет, - сказала она, тряхнув головой, и волосы ее были словно лес в ночи, - ты не из Шаангсея. Ты вообще не отсюда. Тебя не затронул еще этот город.

- Разве это так важно?

- Да, - прошептала она. - Очень важно.

...- Расскажите мне еще раз, зачем вы явились в Шаангсей?

- Я вам уже рассказал.

- Да, но я хочу, чтобы и Туолин услышал.

- Я вообще не знал об этом городе, пока вы меня сюда не привезли.

- Да, конечно, - добродушно согласился риккагин Тиен.

Он сидел, скрестив ноги, за зеленым лакированным столиком, на котором стояли чайник из обожженной глины, чашка с остатками недопитого чая, чернильница и перо для письма. Он отодвинул стопку рисовой бумаги, на которой до этого писал какие-то знаки в столбик.

- Начинайте, прошу вас.

Ронин еще раз рассказал историю свитка дор-Сефрита. О сборе Макконов, о пришествии Дольмена.

Когда он закончил, в комнате воцарилась тишина. Сквозь открытые окна в комнату лился косой свет. Внизу проходила улица Контрабаса, где были расквартированы люди риккагина и откуда - завтра на рассвете - они собирались отправиться в долгий путь на Камадо.

Ронин заметил, что Тиен то и дело поглядывает на Туолина, который стоял, заложив руки за спину, спиной к окну, так что лицо его оставалось в тени. Ему пришло в голову, что они не верят ему, что, несмотря на заверения риккагина Тиена в обратном, они, вероятно, все еще считают его врагом. Но спросить он все-таки должен.

- Может быть, вы смогли бы помочь.

- Что? - Тиен вышел из глубокой задумчивости. - В чем помочь?

- Расшифровать свиток.

Риккагин улыбнулся с оттенком грусти.

- Боюсь, это невозможно.

- Может быть, Совет окажет ему содействие, - подал голос Туолин.

Риккагин Тиен озадаченно поглядел на него с таким видом, как будто смотрел на статую, которая вдруг заговорила.

- Да, теперь, когда вы об этом заговорили... пожалуй, стоит попробовать, - вымолвил он наконец и опять погрузился в раздумья.

- Видите ли, - объяснил Ронину Туолин, - городом управляет Муниципальный Совет: представители от девяти основных группировок, а более мелкие добиваются благорасположения при помощи серебра и товаров. Если кто-нибудь в городе и располагает необходимыми вам знаниями, так это они.

- Где заседает Совет?

- В городе за стенами, на горе, что над нами. Но вам придется подождать до завтра; по-моему, сегодня у них заседания нет. Это так, риккагин? - улыбнулся Туолин.

- А? Да-да, конечно, - согласился Тиен, хотя его мысли, похоже, были заняты совсем другим.

В наступившей тишине через открытые окна с улицы донеслась негромкая возня: люди риккагина готовились к походу.

В дверь постучали. Туолин пошел открывать, прежде чем Тиен успел хоть что-то сказать. В комнату вошел воин, с поклоном подавший Туолину сложенный листок рисовой бумаги. Туолин развернул его и прочитал, хмурясь то ли сосредоточенно, то ли взволнованно. Он кивнул воину, и тот сразу же удалился. Туолин подошел к столу и положил развернутую бумагу перед риккагином. Пока Тиен читал, Туолин опять обратился к Ронину:

- Боюсь, что в последний момент возникло множество неотложных дел, которые потребуют внимания со стороны риккагина. Я тоже буду занят до вечера. Вы можете спокойно заняться осмотром города, но нам бы хотелось, чтобы вы вернулись сюда и поужинали вместе с нами.

Он улыбнулся.

Тиен поднял голову.

- Спросите у кого-нибудь там внизу, куда можно сходить. Караульные выдадут вам кошелек с монетами. В Шаангсее без денег вы ничего не получите.

Он вышел, повернул сначала налево, потом направо и зашагал по улице. День был пасмурным, поднимался желтый туман. Ронин поймал себя на том, что думает о Тиене и Туолине. Ему опять показалось, что он упустил что-то важное в их разговоре, но он никак не мог сообразить, что именно. Пожав плечами, он выбросил из головы эти мысли.

Через несколько минут он вышел на широкий проспект, и на него обрушился городской шум. Вдоль многолюдной улицы тянулись ряды ларьков. В одном продавали птицу, уже приготовленную, покрытую блестящим красным соусом, от чего тушки казались деревянными и какими-то ненастоящими. Пока Ронин глазел, возле ларька остановились люди и положили на стойку несколько монет. Торговец вынул чашки с рисом и палочки и принялся нарезать в рис кусочки вареной птицы. Люди ели стоя. Еще за одну монету они получили по маленькой чашечке зеленого чая, чтобы запить еду.

В другом месте кожевник выделывал башмаки и плащи. На оживленном перекрестке в квадратной металлической клетке сидел толстяк с жидкими обвислыми усами и давал деньги под процент, который, как подозревал Ронин, был намного выше вчерашнего.

Он услышал грохот башмаков - мимо прошла группа воинов, с презрительным видом рассекая толпу.

Ронин шел по извилистым, изменчивым улицам, приноровившись к стремительному ритму городской жизни, повторяющемуся и меняющемуся поминутно, со вспышками ярких цветов, буйством звуков и ароматом пряностей.

Он наблюдал за всевозможными сделками, совершаемыми очень быстро; он наблюдал за людьми, которые, казалось, не делают ничего, а только глазеют на других людей, стоя у окошек лавок или сидя вдоль стен зданий.

Он загляделся на птиц с бочкообразными грудками, которые сидели на толстом деревянном насесте и чистили свои длинные шафрановые перья. Как раз в это мгновение он услышал звук - один из мириадов городских шумов, но различимый так явственно, словно его принесло ветром. Достигнув слуха Ронина, звук захватил его и, подобно ловчей сети, потащил по изгибам кривых переулков, по сырым проходам. И вот Ронин уже стоит перед каменной стеной, а вокруг раздается звон колоколов. В каменной стене была древняя деревянная дверь. Не раздумывая, он открыл ее и вошел.

Когда Ронин переступил порог, городские шумы отошли на задний план, и он услышал колокола отчетливее, хотя источник звука находился, казалось, еще довольно далеко.

На фоне внезапной вязкой тишины протрубил рог - один раз.

Снова послышался бархатный колокольный звон. Ронин оказался в саду, ухоженном и аккуратном. Необычайной красоты цветы различных оттенков белого, желтого и розового - были разбросаны изысканными узорами среди камней, косматого мха и остролистых папоротников.

Послышалось журчание воды, и чуть дальше Ронин обнаружил небольшой водопад, ниспадающий в пруд, в котором плавали маленькие рыбки с длинными плавниками, колыхавшимися в зеленой воде серебристыми вуалями. Он прошел по дорожке, вымощенной ослепительно белыми камешками.

Колокола умолкли, а рог протрубил еще раз. Послышалось тихое, ритмичное, ласкающее слух пение. Как Ронин ни напрягал слух, он не смог различить ни единого звука города, оставшегося за каменной стеной.

Посреди сада стояла большая металлическая - возможно, и бронзовая ваза. Рядом сидел древний старец в коричневых одеждах. Морщинистое лицо безмятежно, глаза закрыты. Седые редкие волосы. Длинная и клочковатая борода. Он сидел неподвижно, как каменное изваяние.

Протянув руку, Ронин прикоснулся к выступающим металлическим бокам вазы и почувствовал... пустоту. Настолько полную пустоту, что она казалась осязаемой. Ему как будто открылось неизменное пространство, годы опали сухими листьями, века миновали безмолвными дождевыми каплями, эпохи возникли из небытия, растворились, распались. На него опустилась великая тишина: гром вечности.

Ронин был потрясен.

Он обнаружил, что глаза у него закрыты. Когда он открыл их опять, высоко в воздухе снова звонили колокола. На негнущихся ногах он прошел через деревянный портал. Ощущение было такое, что дуновение мелодии перенесло его в другой мир. Воздух, насыщенный благовониями. Тусклый и коричневатый свет, словно поблекший от древности. Каменные стены, мраморные колонны, неразличимый во мраке потолок.

В отдалении горели свечи - бессчетное множество желтых свечей. Маленькие огоньки подрагивали, напоминая танцоров, готовящихся к представлению. Благовония и дым от свечей как будто придали воздуху третье измерение. Ронин двигался медленно, словно преодолевая сопротивление воды и чувствуя себя рыбкой в пруду. Века нависли над ним слитками серебра, плотные и прекрасные.

Потом ему показалось, что он слышит кашель, приглушенный и вопрошающий, больше похожий на рык животного. Голос, настолько далекий, что Ронин услышал лишь эхо, произнес: "Разыщи его". Тихий шаг на мягких лапах. Легкое, словно шорох осенней листвы, поскребывание. "Ты должен его разыскать". Отголосок от эха. Затих. Пропал.

Он полусонно осмотрелся вокруг. Снова в пространстве разлилось пение, прозрачное, безмятежное, насыщающее воздух призрачным ароматом звука. Косые струи коричневатого света падали сквозь высокие узкие окна, окрашивая каменный пол и тростниковые циновки. Он был один.

Он почему-то подумал о бронзовой урне и старце, что так тихо сидел рядом с ней.

Он так и сидел там, когда Ронин вернулся в изысканный сад. Глаза закрыты. Неподвижное изваяние. Рыбы лениво плавают в пруду. Гортанно журчит вода. Колокола молчат.

Приблизившись к каменной стене, Ронин вышел через деревянную дверь. Как только он закрыл ее за собой, на него тут же обрушился нестройный городской шум - налетел неистово и отчаянно, словно облако саранчи в летнюю жару.

Он пошел наугад, все еще ошарашенный, все еще под впечатлением от этого странного места. Он долго бродил по улицам, пока не понял - по угасающему свету, - что день уже почти на исходе. Ронин спросил у какого-то тучного, щербатого и потного торговца, скучавшего в дверях своей лавки в ожидании посетителей, как добраться до резиденции риккагина. Торговец внимательно посмотрел на него, на его одежду, на меч на бедре, на кошелек на поясе.

- Не желаете ли поужинать, господин?

Дыхание его было зловонным.

- Да, но...

- Может быть, гуся. Или отличного, только что зарезанного поросенка. Голос торговца сделался заискивающим. - Чудесный такой поросеночек, очень мясистый и по самой сходной цене. Всего двадцать медных монет.

- Прошу сказать мне, где...

Торговец нахмурился.

- Если же вы думаете пойти к Фарре, так вот что я вам скажу: его мясо моему и в подметки не годится. - Он заломил пухлые руки страдальческим жестом. - А уж какие он цены заламывает! Надо бы доложить зеленым.

- Улица Контрабаса недалеко отсюда?

- Надо бы, да... но я человек не мстительный, кого угодно спросите на улице Бурого Медведя. Я простой честный коммерсант. Я в чужие дела не лезу. Не спрашивайте меня, что делается за углом или... - он многозначительно закатил глаза, - наверху. Если я вам скажу...

- Прошу вас, - перебил его Ронин, - мне нужна улица Контрабаса. Как мне туда добраться?

- Если им нравится делать все эти подлости, то кто я такой, чтобы говорить...

Ронин оставил его и пошел прочь, не разбирая дороги.

- Вот и ступайте к Фарре, как вы, верно, и собирались с самого начала, - крикнул ему вслед толстяк визгливым голосом. - Вы друг друга стоите!

Он миновал магазин ковров на улице Трех Вершин. Здесь было полно покупателей и приказчиков, похожих друг на друга как две капли воды. Дальше располагалась аптека, над дверью которой на древних скрипучих цепях висел огромный каменный кувшин; пыльная витрина была забита маленькими разноцветными пакетиками, склянками с какими-то порошками, подозрительно похожими на песок, кувшинчиками с жидкими снадобьями. В центре этого изобилия стояла высокая ваза с крышкой, наполненная желтоватой жидкостью, в которой плавал корень, очертаниями напоминающий человеческую фигуру. Цвет он имел темно-коричневый, с оранжевым оттенком, и от него отходило множество нитеобразных отростков. Эта вещь почему-то заинтересовала Ронина, и он вошел в лавку.

Помещение было длинным и узким, ужасно пыльным и каким-то обшарпанным. По правой стене шли шкафы из дерева и стекла, в которых стояли пузырьки с жидкостями и коробочки с порошками - сотни лекарств на все случаи жизни: от головных болей и болей в животе, от судорог и отеков. За прилавком у противоположной стены стоял сам владелец аптеки, маленький, старый и весь согнувшийся, словно под бременем прожитых лет. Вид у него был печальный. Миндалевидные глаза. Желтая кожа, тонкая, как рисовая бумага, и почти прозрачная. С подбородка у него свисали длинные пряди усов; больше волос не наблюдалось. Он отмерял порции какого-то сапфирового порошка на чистые белые квадратики рисовой бумаги.

При появлении Ронина старик поднял голову.

- Чем могу служить?

- Далеко ли до улицы Контрабаса?

- Это как смотреть.

Узловатые желтые руки продолжали работу.

- На что? - не понял Ронин.

- Какой дорогой вы пойдете, естественно.

Закрыв коробочку с порошком, старик аккуратно поставил ее на одну из полок, тянувшихся до потолка у него за спиной. Потом опять повернулся к Ронину.

- Если вы пойдете напрямик по тому переулку, что ведет на дорогу Голубой Горы, то тогда вам идти всего пять минут.

Он принялся ссыпать кучки порошка в голубые стеклянные пузырьки.

- Но если вы пройдете чуть дальше по улице Трех Вершин, до пересечения с Нанкином, дорога будет гораздо безопасней.

Он наполнил уже два пузырька.

- Длиннее, но безопасней.

Он кивнул.

- Однако, как я понимаю, - он поднял глаза на Ронина, - вы зашли сюда не только для того, чтобы спросить у меня, как пройти до улицы Контрабаса.

Он ткнул в сторону витрины скрюченным пальцем.

- Это вам всякий скажет. Вы зашли, чтобы спросить насчет того корня.

Ронин не смог скрыть удивления.

- Как вы узнали?

И снова старик принялся наполнять пузырьки, закрывая их пробками.

- Как бы там ни было, вы не первый. Он там выставлен не для украшения, хотя большинство прохожих именно так и думают.

Ронину это уже надоело.

- Так вы мне скажете?

- Корень, - заговорил старик, выстраивая пузырьки на полке, - он очень древний. И, как и все древности, он имеет свою историю. О да! Но, боюсь, не особенно радостную.

Он пару раз шмыгнул носом.

- Подойдите поближе. - Старик кивнул. - Да. Значит, именно вы и были в храме.

Он на мгновение прикрыл глаза.

- Запах благовоний остался.

- Но что...

- Я ведь слышал звук рога.

- Рога?

- Он возвещает о пришельце. Пришельце.

- Глупость какая. Это всего лишь один из храмов Шаангсея.

Старик как-то странно улыбнулся, и Ронин увидел, что зубы у него покрыты черным лаком. Он вспомнил обезьяноликую женщину в таверне: какие тайны она продавала и по какой цене?

- О нет, - старик покачал головой. - Храм стоял здесь задолго до появления самого Шаангсея. Город вырос вокруг него. Это - храм другой расы. Его построили существа, ушедшие с этого континента еще до появления человека.

Он благоговейно пожал плечами.

- Во всяком случае, так говорят.

- Но в саду храма был человек.

Снова улыбка, уклончивая и многозначительная.

- Тогда, вероятно, это неправда - то, что говорят. Вы понимаете, люди часто обманывают и говорят только то, что, по их мнению, вам надо знать. А то, чего вам знать не надо... об этом просто умалчивают.

Старик приложил руку к голове, словно она у него болела.

- Например, о том доме на улице Контрабаса.

Ронин уставился на него.

- Что?

- В сторону Нанкина.

- Но вы же сказали, что этот путь длиннее.

- Неважно. Вам все равно незачем туда идти.

Внутри у Ронина все похолодело.

- Почему?

- Потому что, - ровным голосом ответил старик, - в том доме никого нет.

Ронин стремительно вышел, даже не закрыв за собой дверь. Он пробирался сквозь толпу, высматривая переулок, выходящий на дорогу Голубой Горы. Он чуть не проскочил его, настолько узким и темным он был. Только что зажглись светильники и фонари Шаангсея, освещая темно-багровую дымку, каждый вечер накрывавшую город.

Но на улице Трех Вершин свет еще не зажегся, и Ронину не пришлось останавливаться во мраке переулка, чтобы глаза привыкли к темноте.

Сумрак сгустился, и Ронин сразу почувствовал что-то неладное. Должен же быть хотя бы отсвет фонарей дороги Голубой Горы... даже из-за этого поворота... Он обнажил меч. Безмолвный и беспощадный, он двинулся вдоль сырой стены, огибавшей поворот.

Запах сырой рыбы, гнили и человеческих нечистот. Громкие скребущие звуки. Тяжелое дыхание. Хрип. Ронин застыл и напряженно прислушался. Не один человек. И не два. Больше. Точнее определить он не мог. А впрочем, какая разница! Кровь закипела в жилах. Слишком долго его меч оставался без дела. Сейчас Ронин жаждал битвы. Его не волновало, сколько людей поджидают его в темноте. Он двинулся вперед.

Вот они. Стоят, смотрят. Ронин быстренько подсчитал - времени мало, и надо еще подготовить тело к схватке. Боевое возбуждение не мешало ему, потому что за счет тренировок его организм сам по себе приходил в нужное состояние. Шестеро.

На земле лежал человек, а шестеро стояли над ним. Сверкнул массивный кривой клинок, а потом растворился в темноте. Но картина, отпечатавшаяся в мозгу, исчезла не сразу, и Ронин прокрутил ее еще раз. Это могло оказаться важным. Блеск клинка был не серебристым, а черным, с влажным оттенком. В сумерках красное выглядит черным. Кровь.

Он услышал слабый шум и пошел на него, потому что теперь он понял, что это было и что они этого не ожидают.

Скорость.

Он сделал молниеносный бросок. Раздался душераздирающий вопль. На камни мостовой со звоном выпал топор. Ронин специально метил пониже, чтобы вспороть противнику живот. Он поднял меч, отступив. Брызнул фонтан черной крови, вывалились влажные внутренности. Человек рухнул на мостовую.

Он уже бросился вперед, держа меч обеими руками, когда на него прыгнул второй противник; клинок просвистел в воздухе, и Ронин разрубил незадачливого вояку от плеча до пояса. Человек покачнулся и испустил дух еще прежде, чем грохнулся оземь. Тело дернулось и затихло.

Возбуждение все нарастало. Впечатление было такое, что по мере того, как его движения ускоряются, все вокруг замедляется. Боковым зрением Ронин заметил взлетевший топор и понял, что не успеет поднять меч. Поэтому он опустил клинок и дождался приближения полукруглого сверкающего лезвия, подлетающего к нему со свистом. В последнее мгновение он выбросил вверх руку в перчатке и схватился за лезвие. Шкура Маккона поглотила силу удара. Послышался изумленный возглас, и Ронин увидел округлившиеся от страха и удивления глаза противника.

Тогда он расхохотался, и его смех прогремел по замкнутому пространству переулка, отдаваясь грозным эхом от стен домов, сырых и покрытых какой-то слизью.

Топот бегущих ног, колыхание неподвижного воздуха, ругательства. В конце переулка показался наконец отсвет от фонарей дороги Голубой Горы. Ронин потер чешуйки на перчатке и вложил меч в ножны.

Он подошел к человеку, скорчившемуся на земле, опустился на колено и попытался нащупать пульс на шее.

Тот закашлялся. Он был темноволосым, с миндалевидными глазами. Странное выражение его лица даже при таком тусклом, неверном свете показалось Ронину знакомым. На нем была обтягивающая одежда из черной ткани.

Он издал серию каких-то булькающих звуков. Изо рта у него потекла кровь, казавшаяся в темноте черной. Скрюченная судорогой рука была прижата к горлу. Он снова закашлялся, опять потекла кровь. Он кашлянул еще раз, а потом умер.

Ронин встал, но тут же, повинуясь безотчетному порыву, наклонился и разжал у покойника пальцы, в которых тот сжимал тонкую серебряную цепочку с какой-то подвеской. Ронин зачем-то взял ее и опустил к себе в сапог. Потом он прошел дальше по переулку и выбрался на дорогу Голубой Горы.

Тишина.

Все спокойно.

Старик оказался прав. В резиденции риккагина Тиена не было никого: ни самого Тиена, ни Туолина, ни солдат, ни носильщиков.

Ронин оглянулся на ходу и осмотрел улицу. Он был совершенно один. Все ушли. Наверное, отбыли на Камадо. Раньше намеченного срока. Нехороший признак.

Возможно, обстановка на севере осложнилась. Если ему сказали правду. В чем он теперь сомневался.

Он вдруг вспомнил про странный корень. Торопясь сюда, он не стал задерживаться в аптеке, чтобы услышать его историю. Ронин пожал плечами. Все равно уже поздно, лавка наверняка закрылась. Можно зайти туда завтра, перед тем как идти на гору, в город за стенами, чтобы встретиться с городским Советом. Как бы там ни было, Ронин проголодался. Ведь он только завтракал, да и то лишь рисом и чаем. Он спустился с крыльца дома риккагина Тиена и пошел вдоль по улице в поисках таверны.

- За тобой придут.

- Но...

- Никаких указаний.

- Хорошо. А плата?

- Сейчас. Серебром.

- Минуту...

- Ты хочешь туда? Хочешь все это увидеть?

- Да, но...

- Тогда делай, как я говорю.

Обезьяноликая сидела, завернувшись в зеленый плащ. Сегодня с ней рядом сидел какой-то плешивый мужичонка с узким черепом, плоским лицом и сверкающим кольцом в носу. Он курил трубку с длинным, слегка изогнутым чубуком и маленькой чашечкой. Женщина разговаривала с человеком, у которого были рыжеватые волосы, светлые глаза и молочно-белая кожа. Он сидел как-то странно, словно у него не сгибалась нога.

- Ты слишком многого просишь, - сказал человек с рыжеватыми волосами.

Плешивый продолжал безучастно потягивать свою трубочку.

Женщина подалась вперед. Сверкнули мелкие зубы, покрытые черным лаком.

- Подумай, что можно купить на все это серебро. Сиркус бывает не каждый день. - Она деланно рассмеялась. - И я думаю, нет нужды напоминать тебе об ограничениях. Считай, что тебе повезло.

Ее голова покачивалась вверх-вниз.

- Очень повезло.

Они сидели за угловым столом так близко от Ронина, что он без труда различал их разговор в вязком шуме таверны.

Это было большое, дымное заведение рядом с Нанкином, одной из главных улиц Шаангсея. Низкие деревянные балки пересекали потолок; в воздухе плавали запахи воска и жира. Короче говоря, таверна как таверна. Таких в городе сотни.

Ронин отодвинул чашку с рисом, поднял палочки, отправил в рот последний кусочек мяса и потянулся за рисовым вином.

- Может быть, в другом месте мне предложат чего получше, - сказал рыжеватый, но без особой уверенности.

Обезьяноликая издала серебристый смешок, неожиданно мелодичный.

- О да, конечно. А зеленым тогда...

- Нет-нет, - быстро сказал человек. - Ты меня не так поняла.

Он вынул из-под плаща кожаный кошель и отсчитал сорок серебряных монет.

Женщина серьезно смотрела на него, не обращая внимания на серебро. Плешивый смахнул монеты со стола. Его желтая рука лишь на мгновение мелькнула на свету.

- Еще десять, - ровным голосом сказала женщина.

Рыжеволосый дернулся.

- Десять... но ведь ты назвала цену...

- Эти десять - за то, что я ничего не скажу зеленым.

Она рассмеялась, когда тот снова открыл кошелек.

- Сиркус, - прошептала она.

Плешивый сгреб монеты и снова принялся за трубку.

Над ним повисло облако дыма. Потом они с женщиной поднялись и ушли.

Рыжеволосый провел трясущейся рукой по лицу, взял небольшой кувшин с вином и налил себе полную чашку. Вино пролилось на стол.

Вошли двое мужчин и сели за столик Ронина. Тут же примчался хозяин. Они заказали вареную рыбу и вино. Ронин попросил еще один кувшин вина.

- Ну что, повидал поля? - спросил один. - И как тебе там показалось?

- Мак не очень хорош, - отозвался второй, у которого был большой нос с красными прожилками и широкими ноздрями.

- А, снова красные. На это раз нам придется привлечь зеленых...

- Это не красные.

Носатый все еще вычищал дорожную грязь из своего серого плаща.

Первый подозрительно покосился на собеседника.

- Да? А это, часом, не очередной твой прикол? Ты знаешь, я, в общем, не против того, что зеленые заламывают втридорога, но мы потеряем намного больше, если пропадет урожай. Хотелось бы думать, что ты это понимаешь.

- Я говорю правду.

- Ладно, и что теперь?

Хозяин принес поднос, уставленный яствами и вином. Собеседники приумолкли, дожидаясь, пока он не уйдет.

Когда хозяин удалился, носатый вздохнул и налил себе вина.

- Хотел бы я знать. Честно.

Он подцепил палочками одну рыбешку.

- По-моему, у красных раскол. На севере.

Его собеседник беспокойно хохотнул, наливая себе вино.

- Вряд ли это возможно.

- Тем не менее прошел такой слух.

Поднеся чашку к губам, он начал заталкивать рис в рот.

- С каждым днем исчезает все больше кубару, и урожай не такой, каким должен быть.

- Ну, если как следует не ухаживать за растениями...

- Боюсь, это еще не все. - Носатый тоже глотнул вина, наверное для успокоения нервов. - Похоже, что изменилась сама земля, стала уже не такой плодородной...

Он сильно закашлялся.

- Ты что, заболел?

- Нет, слегка простыл. Сейчас холоднее, чем должно быть в это время года.

Поначалу Ронин слушал их разговор лишь краем уха. Ему хотелось понять этот город, а для этого надо понять его обитателей. Для начала можно послушать, о чем они говорят. Такой способ знакомства не хуже любого другого. Собственно, еще и поэтому он пошел в таверну, а не остановился у одного из уличных лотков, где торговали самой разнообразной едой. Но по мере продолжения разговора он вслушивался все напряженнее. Возможно, это уже начало; возможно, времени у него меньше, чем он рассчитывал. А если так, ему просто необходимо как можно скорее добиться приема в Совете Шаангсея и разыскать кого-нибудь, кто сумеет расшифровать свиток дор-Сефрита.

Купцы заговорили о других делах, о ценах и изменениях на рынке. Ронин расплатился и вышел. На Нанкине он спросил у какого-то мальчишки, как добраться до дороги Окан. За полученные сведения пришлось заплатить.

Ее там не было, и он решил подождать.

Было уже поздно. Ронин попросил рисового вина, которое ему принесла миниатюрная девочка в розовом стеганом жакете. Он ее вспомнил.

- Сколько тебе лет? - спросил он, смакуя пряный напиток.

Девочка опустила накрашенные ресницы.

- Одиннадцать, господин, - ответила она так тихо, что ему пришлось напрячься, чтобы услышать.

Ронин открыл было рот, намереваясь продолжить расспросы, но она убежала.

Он попытался расслабиться, открыть свой слух шуршанию атласа на тугих бедрах, звуку наливаемой жидкости, тихому разговору, напоминающему шорох морских волн. Все заливал золотисто-коричневатый свет. Ронин прищурил глаза. В голове у него трубил далекий и одинокий рог. Послышался тихий смех. Приглушенное хихиканье. Ароматы духов плывут в неподвижном воздухе. Откуда-то пахнуло сладковатым дымком, и он подумал о маковых полях. "На севере много чего боятся", - сказал носатый купец. Почему?

- Ронин.

Он открыл глаза.

Это была Мацу. Ослепительно белая кожа. Глаза-маслины. Миниатюрное гибкое тело.

- Она придет позже. - Прядь черных волос наползает на глаз. Позвольте мне проводить вас наверх.

Она подала ему руку. Рука была твердой и теплой. Он поднялся, погладил пальцами ее ладонь. Они поднялись на второй этаж по широкой лестнице из полированного дерева. Мацу едва доходила Ронину до плеча, но он чувствовал ее поддержку, сильную и успокаивающую. Одной рукой он приобнял ее за узкие плечи. Пока они поднимались, он гладил ей щеку. Желтый свет становился все ярче. Маленькие огоньки дрожали, переливались на гранях хрустального шара-светильника, отбрасывая на их лица крошечные точки света. Ронин посмотрел вниз, на большую опустевшую комнату с золотыми кушетками и низкими лакированными столиками. Даже служанки уже пошли спать. Помещение было безукоризненно убрано: не осталось ни одной немытой чашки, ни одного пятна от вина, ни одной трубки с пеплом.

Золотистый свет струился вниз. Но вот они вошли в комнату, и Мацу закрыла дверь. Она не стала зажигать маленькую лампу на черном лакированном столике рядом с широкой кроватью. Ронин огляделся. Высокий куполообразный потолок. Стены, расписанные цветами под летним дождем. Шторы были распахнуты, и Ронин увидел в окно, что луна уже высоко, что она призрачна и бледна, но при этом она совершенно отчетливо выделяется на фоне ночного неба.

Он присел на кровать и посмотрел за окно на мерцающий звездный ковер из крошечных бело-голубых точек, напоминавших редкие самоцветы, что казались такими близкими. Мацу опустилась на колени и сняла с него сапоги. Одна часть неба была светлее, словно на черноту ночи набросили полупрозрачное покрывало, - там проходил мост из света, сотканный из мерцания звезд. Мацу раздела Ронина и подала ему халат с драконами, который он и набросил.

Уложив Ронина на постель, она тоже забралась в кровать. Ее обнаженное тело дрожало от ночной прохлады, струившейся в открытое окно. Нежная кожа покрылась мурашками. Он положил ее голову себе на плечо и, поглаживая ей волосы, унесся мыслями куда-то далеко.

Мацу закурила; сладковатый дым окутывал их каждый раз, когда она глубоко затягивалась. Из города, который не спал никогда, в комнату приплывали звуки: отдаленный лай собаки, ритмичное пение на причале, звон металла на булыжной мостовой, дробный топот, хриплый вопль, громыхание повозки и чье-то немелодичное насвистывание. Глаза Мацу остекленели, и остывшая трубка выпала из ее пальцев, раскрытых, словно лепестки белого цветка на фоне темных покрывал.

Она так и заснула, прижавшись к нему теплым телом. Ронин наконец расслабился. Он осторожно отложил трубку в сторону. Луна казалась огромной на фоне черного мерцающего квадрата окна - она была плоской и тонкой, точно рисовая бумага. Потом на нее набежала туча, и глаза у Ронина закатались. Ему снились маковые поля, колышущиеся на холодном ветру.

Когда она разбудила его, было еще темно.

- Сегодня она не придет.

Луна уже зашла, но небо еще не начало светлеть.

- Ничего страшного.

- Ты хочешь, чтобы я осталась? - спросила Мацу тонким, едва ли не детским голосом.

Она стояла рядом с кроватью в легком шелковом халате, облегавшем ее крепкое стройное тело.

- Да, - сказал Ронин. - Останься со мной.

Халат с шорохом соскользнул на пол, и она нырнула в кровать. Черное и белое.

Они долго молчали. Ронин слушал шум листвы деревьев на дороге Окан. С улицы донеслись шаги и приглушенные голоса. Потом опять стало тихо. Мацу поплотнее закуталась в покрывало.

- Холодно.

Ронин ощутил прикосновение ее гибкого тела и прижал ее к себе.

Они помолчали еще, а потом она заговорила:

- Ты хорошо знаешь Туолина?

Ронин повернулся к ней.

- Нет, не очень.

Она пожала плечами.

- Это неважно. Он погибнет в Камадо.

Поднявшись на локте, он посмотрел на нее.

- Что ты сказала?

- Он о многом рассказывал Са на отмелях ночи. Я тоже кое-что слышала. О силах зла.

- Что ты слышала?

- Войска риккагина вышли на север не для того, чтобы сражаться с красными. Я слышала, что теперь они сражаются вместе: беззаконные и закон.

- Против кого? - спросил Ронин, хотя уже знал ответ.

- Против тех, других, - сказала она, придав этому слову странный оттенок, словно она не хотела его произносить. - Против тварей. Людей, которые не люди.

- Кто тебе об этом сказал?

- А это важно?

- Возможно, что да.

- Муж одной моей подруги - воин у риккагина Шен-До. Как и их сын. Они долго пробыли там, на севере, возле Камадо. Они вернулись три дня назад.

Она прильнула к нему. Он почувствовал, как дрожит ее тело, и подумал о листьях на деревьях за окнами.

- Муж моей подруги теперь ослеп. А их сына вообще принесли в Шаангсей. У него сломана спина.

Ее голос срывался на каждом слове.

- Они сражались не с красными и не с бандитами. Они сражались... с кем-то другим.

По ее телу снова прошла волна дрожи.

- Даже зеленые озабочены ситуацией на севере.

На небе показалась едва различимая полоска серого свечения, заметная только тогда, когда смотришь в сторону, - по ночам, в темноте, боковое зрение работает лучше. Ронин держал в объятиях дрожащее тело, краем глаза наблюдая за тем, как мучительно медленно расширяется серая полоса, предвещающая наступление нового дня.

Мацу тихо всхлипнула, и тогда он спросил:

- А кто такие зеленые?

Он спросил для того, чтобы отвлечь ее; он спросил, потому что хотел это знать.

- Зеленые. - Она шмыгнула носом. - Ты уже наверняка их видел.

Двое в черном с топорами на поясе в дверях таверны - те самые, кому хозяин отдал деньги.

- Я не уверен.

- Зеленые - это закон.

Ронин удивился.

- Я думал, закон олицетворяют риккагины.

Она тряхнула головой; ее черные волосы скользнули по щеке, и последние слезинки упали на руку Ронина, лежавшую на покрывале.

- Нет, - тихо проговорила она, уже успокоившись. - Риккагины - пришлые люди, не коренные жители Шаангсея. Они вообще не из этих мест. То есть, конечно, именно из-за них город разросся и стал... таким, какой есть. Но почти все риккагины пришли издалека. Они привели свои легионы, чтобы сражаться за богатство страны, за маковые поля, шелковые плантации, серебро и многое другое. Они перевернули страну и народ, преследуя свои цели. И теперь все служат им.

Мацу вздохнула, словно не привыкла говорить так много. Она положила голову ему на грудь. Ронин вдохнул ее аромат, чистый и приятный. Они сплели ноги и еще теснее прижались друг к другу, чтобы согреться.

- Это - древняя земля, - продолжала она. - Очень древняя. И многие здесь еще не забыли обычаи праотцев, бережно передаваемые из поколения в поколение. Наследие предков для нас важнее, чем земля или серебро, даже теперь - после прихода риккагинов и появления факторий.

Ее рука нащупала его ладонь. Прикосновение было легким, как перышко, но именно это скользящее прикосновение передало ему ощущение предельной близости.

- Зеленые и красные постоянно воюют между собой. Во всяком случае, так говорят... они враждуют с самого рождения. А теперь каждая из сторон стремится завладеть территорией противника.

- И откуда происходит эта вражда?

- Я не могу сказать.

- Ты имеешь в виду, не хочешь?

Она с удивлением взглянула ему в лицо.

- Нет. Я просто не знаю. Да и они сами вряд ли знают.

Небо над дорогой Окан окрашивалось перламутром. Пошел мелкий дождик, вздыхая среди деревьев и влетая в окно вместе с легким утренним ветерком. В отдалении прозвучал морской рог, приглушенный и меланхоличный.

Распахнув халат Ронина с извивающимися драконами, Мацу поцеловала его в грудь.

- Они, - прошептала она, - пленники Традиции.

Она прильнула губами к его губам.

Мацу вскрикнула и отвернулась, а Ронин удерживал ее содрогающееся тело.

Он мог представить ее потрясение. Зрелище было ужасным. Именно из-за этого неестественного выверта головы. Приглядевшись, Ронин сообразил, что именно было не так. Голова, почти отделенная от тела, болталась лишь на куске кожи, который отсвечивал красным в зловещем свете.

Постепенно Мацу успокоилась и повернулась, желая взглянуть еще раз, чтобы вывести себя из шокового состояния.

Началось все с того, что они вдруг услышали чей-то крик. Ронин схватил меч и выскочил из комнаты еще до того, как затих этот жуткий вопль. На его развевающемся халате трепыхались золотые драконы. На широкую лестничную площадку доносились шумы из закрытых отдельных комнат. Спящие их обитатели уже начинали просыпаться, быть может, разбуженные громким воплем. Снова послышался вскрик, на этот раз лишь попытка крика, пытающегося вырваться наружу, точно птица из клетки. Но крик захлебнулся в каком-то булькающем клокотании.

Ронин помчался вниз по лестнице. Раздался глухой звук, тяжелый и бесповоротный, и Ронин понял, что он только что проскочил нужную дверь. Мацу неслась следом за ним, запахивая на ходу халат. Держа меч наготове, он плечом распахнул дверь и ворвался в комнату.

Первым делом он взглянул на окно, потому что оно оказалось прямо напротив него и потому что он знал, что другого выхода из комнаты нет. Окно было распахнуто. С одной стороны штору сорвали вообще, с другой болтались какие-то жалкие клочки. Из зала снизу донесся шум, но Ронин не обращал на него внимания. Его привлек мерзкий зловонный запах, витавший в воздухе.

Она лежала на кровати с головой, вывернутой под невообразимым углом, потому что все - горло, гортань, шейные мышцы - было вырвано, как говорится, с мясом. Лишь клочки кожи и огромная лужа крови. Только теперь он взглянул ей в лицо. Са.

Он силой вывел Мацу в зал. Она не хотела уходить, а оставаться здесь не было смысла - Са не поможешь уже ничем. Ронин плотно закрыл за собой дверь.

- Я в жизни не видела такой жуткой смерти, - выдавила Мацу.

Зал был уже полон. Собрались в основном женщины. Мужчины предпочитали сохранять инкогнито.

- Кто-нибудь видел Кири? - спросил Ронин, обращаясь ко всем собравшимся. Ее никто не видел.

Он отвел Мацу обратно в комнату с плачущими под дождем цветами и принялся одеваться. Она поплотнее завернулась в халат: бледно-розовая топь со светло-зелеными папоротниками.

- Это зеленые? - спросил он для полной уверенности.

Она мотнула головой. Ее волосы разметались при этом черным густым туманом.

- Нет, зеленые пользуются топорами... - Она содрогнулась.

Застегнув пояс, Ронин подошел к Мацу и привлек к себе. Ее бледные руки были как лед.

- Мне надо уйти, прямо сейчас. Ты понимаешь?

Глаза у нее подернулись туманом, словно небо на рассвете штормового дня.

- С тобой ничего не случится? - Он сдавил пальцами ее плечи. Охранники будут с тобой постоянно?

Он хотел знать это наверняка. Она взглянула в его бесцветные глаза.

- Да, - сказала она, и он поверил. - Кири скоро вернется.

- Скажи ей, что я был здесь.

На лице Мацу промелькнула тень улыбки.

- Хорошо, - кивнула она. - Скажу.

Дверь за ним тихо закрылась.

Пасмурный сумрачный день. Дождь зарядил еще пуще и барабанил теперь по навесам уличных ларьков. Ронин завернулся в плащ. Небо над городом было светлее, но в отдалении клубились зловещие тучи.

Впрочем, людей на улицах меньше не стало. Повсюду, куда ни глянь, пестрели зонты из промасленной рисовой бумаги.

Ронин остановился у ларька на улице Блессант, чтобы съесть риса и выпить чая, а заодно и узнать, как лучше добраться до города за стенами. Ему было как-то не по себе, желудок крутило и совсем не хотелось есть. Он только выпил зеленого чаю, прислушиваясь к тоскливой капели дождя на скудном навесе ларька.

По улице Блессант он добрался до улицы Королевского Ножа, оказавшейся настолько запутанной и извилистой, что временами ему казалось, будто он идет в противоположную сторону от склона горы.

Он увидел грязного попрошайку, распростертого на мостовой. Лишь миновав неподвижное тело, Ронин понял, что нищий мертв. На смерть в Шаангсее не обращают внимания, говорил ему Тиен. Во всяком случае, на большинство ее разновидностей. Эти невеселые думы сами собой привели его к мысли о смерти Са.

Еще не задав вопроса Мацу, он уже знал, что зеленые здесь ни при чем. Вонь до сих пор еще стояла у него в носу. Но даже если бы он пришел позже, когда запах уже выветрился, он все равно бы понял, что к чему. Точно так же умер Г'фанд в Городе Десяти Тысяч Дорог. Са убил Маккон.

Но почему? Почему? Ронин чувствовал, что это действительно очень важно. Отыщи он ответ... но ответ ускользал от него.

Улица Королевского Ножа завернула наверх. Старые, запыленные лавки заметно поредели, чаще стали попадаться промежутки между домами. Поначалу это были лишь грязные проулки, в которые сваливали отходы и всякий мусор. Но постепенно, по мере того как Ронин поднимался все выше, просветы между домами делались шире. Это были уже настоящие пустыри, заросшие бурьяном и пихтами, гибкими и высокими. Их тонкие темно-зеленые верхушки покачивались на ветру.

Менялся и облик самих построек. Здесь было больше кирпичных домов в достаточно приличном состоянии. Различные архитектурные стили делали их непохожими друг на друга.

Однако люди попадались довольно редко, и Ронину пришло в голову, что это - единственное место в Шаангсее из тех, в которых ему до сих пор пришлось побывать, где было не так многолюдно.

Стояла жутковатая тишина. Ронин вдруг понял, что ему не хватает гвалта и сумятицы толпы, круговерти перемешавшихся запахов жизни и смерти, всеобъемлющего и таинственного ощущения сопричастности к другим людям.

А еще Ронина поразила странная неестественность этих домов, и он почему-то вспомнил слова Мацу: "Они перевернули страну". Этот Шаангсей казался совсем другим, более чистым и целостным. Ронину даже подумалось, что здесь - среди домов с колоннами, с лепными и коваными украшениями отвергнуты естественные краски и вкусы этой земли, оставшиеся внизу, у подножия горы; что здесь отчетливо виден характер легионов риккагинов из дальних краев, захвативших эти земли, разжиревших на богатствах Шаангсея.

Преодолев последний подъем улицы Королевского Ножа, Ронин вступил под прохладную тень города за стенами. Высота стены составляла примерно шесть с половиной метров, а выложена она была из громадных блоков желтого камня, подогнанных настолько искусно, что он с трудом различал стыки между ними. Массивные металлические ворота были распахнуты внутрь, но путь преграждала металлическая решетка.

В воротах стояли люди в лиловых стеганых куртках и широких черных штанах, вооруженные изогнутыми, с одной режущей кромкой мечами и метательными топорами с короткими ручками. У них у всех были миндалевидные глаза и длинные, смазанные маслом волосы, заплетенные в косы.

Плотный, плосколицый воин с широким носом вышел вперед и открыл решетку.

- Зачем ты пришел в город за стенами? - спросил он у Ронина. - Ты часом не новый закупщик?

В облаке сладкого дыма появился еще один воин. Вынув трубку изо рта, он изучил Ронина пристальным взглядом из-под тяжелых век.

- Нет, я хочу, получить аудиенцию в Муниципальном Совете.

Плосколицый захохотал и удалился.

- Они не примут тебя, - сказал второй, посасывая трубку.

- Почему? У меня очень важное дело.

Выпустив струйку дыма, человек лениво повернулся и указал трубкой на тихие улицы города за стенами, окаймленные густыми рядами деревьев. Большие, величественные дома с плоскими крышами, террасами и ухоженными лужайками.

- Здесь живут жирные хонги, владельцы факторий, и холеные чиновники Шаангсея. Живут и накапливают деньгу, вдали от людских глаз и в относительной безопасности - за отдельную плату.

- В безопасности от кого?

Черные немигающие глаза оглядели Ронина с головы до ног.

- От Шаангсея.

Воин попытался затянуться, но трубка потухла. Он выбил ее о стену и принялся заново набивать табаком из кисета, который достал из кармана своей стеганой куртки.

- Никто не бывает в Муниципальном Совете, дружище. - Глаза у него неестественно блестели. - Никто.

Дождь так и шел. Мрачновато блестели скользкие мокрые мостовые. Деревья шумели на ветру, а где-то сладкозвучно пела птица, затерявшись среди коричневых ветвей и зеленых листьев.

- Где здание Совета?

Человек с темными глазами вздохнул.

- По этой улице налево. Второй поворот.

Он спрятался под навес.

Эхо от мраморных стен. Тихие вздохи. Непрекращающийся шепот. Негромкий стук каблуков.

Холодный зал без колонн, без каких-либо украшений. Из обстановки только низкие, широкие скамьи без спинок из того же розового с черным мрамора.

Он шел через зал, и его шаги отдавались эхом.

Он прошел мимо безмолвных посетителей, сгорбившихся на скамьях. Что-то в них было странное: они производили впечатление людей, которые просидели здесь так долго, что уже забыли о цели своего прихода. Но они все еще ждали чего-то, хотя надежда дождаться давно улетучилась.

Мраморный стол, закругленный по углам и массивный, служил надежным щитом для сидевшей за ним женщины. Хотя у нее были такие же черные волосы и миндалевидные глаза, как и у большинства жителей Шаангсея, ее лицу не хватало тонкости, а выступающие скулы говорили о том, что в ее жилах течет нездешняя кровь. Она прекрасно осознавала, что ее светлые глаза и квадратный подбородок производят впечатление силы, и манера говорить у нее была соответствующей.

- Слушаю вас, господин. Прошу изложить ваше дело.

Перед ней лежал длинный список имен, и сейчас она вычеркивала пером третье имя сверху.

- Я хочу получить аудиенцию в Муниципальном Совете Шаангсея.

Перо опустилось в чернильницу.

- По какому вопросу?

Скрип пера.

- По вопросу чрезвычайной важности.

Женщина подняла глаза.

- Неужели? - Она мило улыбнулась, показав белые зубки. - Боюсь, у вас ничего не получится.

- Я уверен, что как только Совет меня выслушает...

- Простите, но вы, кажется, не понимаете.

На ней был простой, без затей, зеленый с золотом жакет в обтяжку, подчеркивавший ее выступающие груди и узкую талию. В целом все это выглядело весьма аппетитно. Ронин также заметил, что ногти у нее выкрашены в сапфировый цвет.

- Необходимо предварительно записаться, иначе никто вас не примет.

Она помахала списком.

- Это может занять много дней.

- Не думаю, что вы способны оценить всю серьезность положения, сказал Ронин, уже начинающий чувствовать себя довольно глупо.

Женщина вздохнула и поджала губки.

- Видите ли, господин, все, кто желает попасть на прием в Совет, приходят сюда по делам чрезвычайной важности.

- Но...

- Господин, вы находитесь в Муниципалитете Шаангсея, резиденции правительства не только этого города, но и прилегающей к нему территории. Поддержание жизнеобеспечения такого обширного района - задача сложная и отнимающая много времени. Вы можете это понять?

Она подалась вперед, лицо у нее сделалось непреклонным. Выбившаяся из прически прядь волос упала ей на щеку.

- Если вы не понимаете, я вам скажу, что город должен кормить и обеспечить жильем не только своих многочисленных жителей, но и многие окрестные общины. Плюс к тому мы обязаны заботиться о беженцах, которые постоянно поступают к нам с севера.

Она почти вызывающе повела плечами. Этот жест был рассчитан на двойной эффект. Она свое дело знает, подумал Ронин.

- Через порт Шаангсея, уважаемый, проходит основная часть сырья для обеспечения многих потребностей континента людей. В наше нелегкое время все силы уходят на поддержание жизни в этом городе.

Она подняла руку, блеснувшую синими ногтями, и поправила выбившуюся прядь.

- Теперь вы и сами видите, можем ли мы беспокоить Совет по поводу и без повода. Если каждый, кто приходит сюда, добьется немедленного приема, я даже не представляю, как город вообще сможет существовать.

Она вздохнула и откинулась на спинку кресла. Вероятно, по замыслу высоких начальников, вид ее выпирающих грудей должен был служить безыскусным утешением для разочарованных посетителей.

Наклонившись над столом, Ронин заглянул ей в глаза.

- Я должен встретиться с Советом сегодня. Сейчас.

Он не ждал, что она испугается. Она и не испугалась, а только щелкнула пальцами с сапфировыми ногтями. Тут же появились двое охранников с топорами и кривыми кинжалами.

- Вы мне позволите занести ваше имя в список? - учтиво осведомилась она, глядя на него смеющимися глазами.

- Хорошо, - согласился Ронин и назвал свое имя.

- Вот так, - сказала она, записывая.

Потом женщина снова откинулась назад и показала Ронину розовый язычок.

- Так оно более благоразумно.

Дождь усилился. Они сидели на корточках вокруг маленького костерка под навесом крыши. Язычки пламени вспыхивали и искрились. Когда Ронин подошел, они как раз разливали рисовое вино. Темноглазый посмотрел на него сквозь дым своей трубки; остальные не обратили на него внимания.

Ронин без приглашения шагнул под навес и стряхнул воду с плаща.

- В Совете меня не приняли.

- Да, - сказал человек с трубкой, - чего и следовало ожидать.

Он пожал плечами.

- Прискорбно, но что поделаешь?

Ронин присел рядом с ним. Вина ему никто не предложил.

- Но мне все-таки надо пробраться туда, - сказал он.

Плосколицый окинул его мрачным взглядом.

- Вышвырни его, Тунг, - обратился он к темноглазому. - Чего на него время тратить?

- Потому что он не из Шаангсея? - поинтересовался Тунг. - Потому что он не цивилизован?

Он повернулся к Ронину:

- А что я за это буду иметь?

Плосколицый понимающе хмыкнул.

Ронин снял с пояса кошелек и встряхнул его, ответив звоном монет.

Разглядев кошелек. Тунг скривил губы.

- М-м-м, боюсь, маловато будет. - Лицо его сделалась грустным. Маловато.

- Тогда чего же вы хотите?

- А что у тебя есть еще?

Ронин пристально посмотрел на него.

- Ничего.

- Весьма прискорбно.

Он затянулся и лениво выпустил дым, смешавшийся с влажным воздухом, в котором образовался прозрачный узор, таинственный иероглиф.

- Обожди. Кое-что, кажется, есть. - Ронин запустил пальцы в сапог. Цепочка серебряная пойдет?

Он вытащил цепочку, взятую у убитого, и подал ее Тунгу. Серебро тускло блеснуло в рассеянном свете.

Дождь барабанил по навесу крыши, заставляя листья на деревьях приплясывать в такт этой влажной дроби. Тунг сидел неподвижно, разглядывая и вертя в руках серебряный медальон. Серебро сверкнуло оранжевым отблеском, когда на него попал отсвет костра. Тунг медленно отложил трубку.

- Где ты это взял? - тихо спросил он.

- Что?

Короткая вспышка в темноте.

- Говори.

Черная кровь. Кривое лезвие, блеснувшее серебром, в темном переулке.

- Я жду ответа.

Голос сделался суровым и скрипучим. Все как один повернулись к ним. Плосколицый поднялся.

До Ронина наконец дошло. Он встал, глядя на топор с полукруглым лезвием на боку у Тунга. Зеленые.

Увидев серебряный медальон, плосколицый потянулся к рукоятке топора. Тунг уже вскочил на ноги. Остальные насторожились, побросали чашки и трубки и начали приближаться к нему.

Ронин отступил назад, проклиная свою глупость. Там, в переулке, были зеленые.

Между Ронином и открытой решеткой, за которой виднелся заветный Шаангсей, стоял Тунг. Он вцепился в цепочку и выхватил топор. Зеленые стали сходиться, беря Ронина в кольцо.

- Убейте его, - распорядился плосколицый.

Он затаился в зарослях; он дышал тяжело, хватая воздух пересохшим ртом. Он прислушивался, стараясь не пропустить тех звуков, которых давно уже ждал, но слышал лишь шорох падающих намокших листьев. Неба почти не видно. Его поливает дождем, вода стекает по его лицу. Он моргнул, провел ладонью по лбу и глазам. И тут он услышал те звуки.

Его спасла правая рука. Он выбросил ее вперед и вверх, чтобы остановить смертоносный удар топором. Они думали, что он воспользуется мечом и будет отступать, держа оборону. Он не сделал ни того ни другого. Очертя голову Ронин ринулся на Тунга, поднял руку и отбил топор в сторону, одновременно врезавшись в корпус воина. Тунг, застигнутый врасплох, отлетел к стене. Путь к отступлению был свободен.

Ронин вырвался за ворота и побежал под дождем, петляя на ходу. Он ни на мгновение не забывал о топорах у себя за спиной - ими можно не только рубить, их можно еще и метать.

Позади загрохотали тяжелые сапоги. Он услышал крик плосколицего, а чуть подальше - голос Тунга, на удивление спокойный и отстраненный.

Ронин уже различал звук дыхания за спиной: плосколицый догонял его, потому что бежал по прямой. Ему не надо было метаться из стороны в сторону.

Ронин обернулся, остановился и выхватил меч. Плосколицый был быстрым и ловким, но его злость могла сыграть на руку Ронину. Он первым сделал выпад, но поскользнулся на мокрой мостовой. Идиот!

Ухмыльнувшись, плосколицый увернулся, и его топор мелькнул среди струй дождя. Ронин ушел от прямого удара, но топор все-таки зацепил его. Руку пронзила жгучая боль. Не обращать внимания. Он повел свой клинок в обратную сторону, и зеленый, непривычный к обоюдоострому оружию, не успел вовремя отреагировать. Меч Ронина вошел ему в подмышку. Плосколицый вскрикнул. Топор выпал из его дрожащих пальцев. Его разинутый рот наполнялся водой. Ронин крутанул рукоять, чтобы освободить клинок, и рука у зеленого отвалилась. Он завопил и сложился пополам, словно тряпичная кукла. Но остальные уже приближались, и Ронин что есть сил припустил вниз по улице Королевского Ножа.

Сквозь шум дождя он услыхал грохот сапог и отдающиеся эхом крики. Он прижался к земле. Ветер донес до него перекликающиеся голоса, злобные выкрики. Ронин рискнул пошевелиться, чтобы посмотреть, что там происходит. Зеленые под предводительством Тунга рассыпались цепью. Один из них шел прямо на него.

В конце концов его спасла повозка, вывернувшая из тупика на улицу Королевского Ножа. Ронин чуть не сбил ее владельца, но все же сумел проскочить. Теперь повозка оказалась прямо на пути у его преследователей. Это была секундная заминка, но Ронин сумел ею воспользоваться. За следующим поворотом начинались ряды домов и обширные заросли, в которых он сразу же и затерялся.

Он неподвижно засел в укрытии из деревьев и высоких папоротников. Дождь капал на листья, качавшиеся у него перед глазами, и стекал по ним тонкими струйками. В ветках над головой трепыхалась птица. Что-то хрустнуло. Совсем близко, и Ронин ощутил присутствие кого-то, отделенного лишь ненадежной завесой зелени. Он затаил дыхание. А если... Нет, ветки внизу закачались и начали раздвигаться. Выбора не оставалось. Он бесшумно положил меч на землю и отвернулся от его зеркальной поверхности, на которой влага размыла его отражение.

А буквально через несколько мгновений Ронин сдавил предплечьем гортань зеленого. Глаза у бедняги закатились, лицо побледнело, и он беззвучно рухнул наземь. Ронин припал к земле, вслушался. Тихо. Только шум дождя. Затащив зеленого в самую гущу зарослей, он вернулся туда, где оставил меч. Вытерев меч и вложив его в ножны, Ронин снова присел за зеленым укрытием и оставался там до тех пор, пока не убедился, что преследователи вернулись к воротам.

К тому времени, когда Ронин снова оказался среди шаангсейских лавок на шумной равнине нижней части города, дождь уже перестал. Он протискивался сквозь грязную толчею. Левая рука промокла от крови, боль донимала его, хотя он и пытался не давать воли слабости.

Он миновал большую группу людей в широких соломенных шляпах, разорванных и помятых. Все они были босыми. Все тащили мешки и наскоро завязанные узелки. Угрюмые воины вели их в какое-то здание дальше по улице.

- Беженцы, - ответил один из солдат на вопрос Ронина. - Бегут подальше от боевых действий на севере.

- Там стало хуже?

- Сомневаюсь, что может быть хуже, - вздохнул воин. - Сюда, - резко крикнул он нескольким отставшим беженцам, пошатывающимся от изнеможения. Один из них, хрупкого сложения, рухнул в зловонную лужу. Никто не обратил на него внимания.

Ронин подошел к неподвижному телу.

- Ему уже ничем не поможешь, - заметил воин.

Ронин опустился на колени и перевернул тело, смахнув черную жижу с изможденного лица. Оказалось, что это женщина, молодая и все еще красивая, несмотря на следы голодания. Ронин откинул назад ее широкополую шляпу и нащупал артерию на шее. Потом он раскрыл ей рот и выдохнул туда воздух, медленно и глубоко.

Воин околачивался тут же, рядом. Большинство беженцев уже загнали в дом.

- Брось ты это, - сказал он, откусывая большой кусок от какой-то коричневой палочки. - Она готова.

- Нет, - возразил Ронин. - В ней еще теплится жизнь.

Воин расхохотался. Его смех звучал мрачно и зловеще.

- Она гроша ломаного не стоит. - Воин отхаркнул и сплюнул. - Если тебе хватает монет на баб. И все же вид у нее довольно...

Но Ронин уже поднялся и повернулся к нему, держа руку на рукояти меча. Губы у него были стиснуты, мышцы напряжены. Он смотрел воину прямо в глаза. Он что-то сказал, и голос его был похож на свист летящего стального клинка.

Наступила пауза, во время которой воин прикидывал свои шансы. Он оглянулся в поисках товарищей, но рядом не было никого.

- Ладно, - процедил он сквозь зубы. - Делай что хочешь. Не моя это забота. Пускай зеленые этим займутся.

Он повернулся и пошел к дому, в который зашли беженцы.

Женщина дышала, но глаза ее по-прежнему были закрыты. Она явно была серьезно больна или ранена, а может, и то и другое. Ронин не мог оставить ее здесь, а раз уж он все равно направлялся к аптекарю, он осторожно взвалил щуплое тело на плечо и растворился в суетливых людских потоках.

Огромный кувшин так и висел на скрипучих цепях, отливающих тусклым металлическим блеском в угасающем свете дня. Ему показалось, что слой пыли в аптеке стал еще толще, как будто он не был здесь целое столетие, а ведь он заходил сюда только вчера.

- Ага, - воскликнул старик, не особенно удивившись. - Значит, вы все-таки пошли по переулку.

Когда он открывал рот, его длинные усы смешно трепыхались.

Ронин прошел к табурету и опустил на него женщину. Аптекарь вышел из-за прилавка. На нем был желтый шелковый халат с широкими рукавами, а странные башмаки у него на ногах напоминали деревянные колодки. Взглянув на Ронина, он перевел взгляд на обмякшее тело.

- Она не из Шаангсея...

- Да, я вижу, - откликнулся старик, искусно работая пальцами.

- Она с севера, так мне сказал один воин. Бежала из зоны боевых действий.

Старик покачивал головой из стороны в сторону. Дотронувшись до ее лица, он вернулся за прилавок, извлек из-под стойки пакетики с какими-то порошками - красным, серым и золотистым - и растворил их в молочной жидкости. Полученное снадобье он придвинул к Ронину.

- Заставьте ее это выпить. Вы возьмете ее с собой?

- Да, я не могу ее бросить. Думаю, в Тенчо о ней позаботятся.

В глазах аптекаря промелькнуло какое-то непонятное выражение. Он кивнул.

Ронин прижал основание челюсти, и рот у женщины открылся. Она все еще не пришла в себя. Просунув руку ей под затылок, он приподнял ее голову и стал вливать ей в рот густую жидкость, половина которой растеклась по шее. Ему пришлось прижать ей язык, чтобы она не захлебнулась, но он все же сумел влить в нее немалое количество снадобья.

Аптекарь вернулся из затхлых недр лавки и принялся обрабатывать рану на руке у Ронина. Он наложил квадратный тампон, пропитанный мазью, и перевязал руку белой тканью. Повязку он полил прозрачной жидкостью, мгновенно впитавшуюся в ткань, а потом и в рану. На мгновение Ронин почувствовал острейшую боль, но она почти сразу прошла.

Теперь самое время, подумал он.

- Расскажите мне о корне.

Аптекарь еще раз полил повязку и вытер остатки жидкости.

- Говорят, его нашел один воин. - Голос у старика был сухим и пыльным, словно ветер веков. - Величайший воин народа, давно уже не существующего. Воин выехал поразвлечься, потому что ему было скучно. Так велико было его мастерство, что никто не мог выстоять против него, и потому не удавалось ему обрести того, чего желал он превыше всего, - победить в поединке могучего противника.

Аптекарь перебинтовал плечо Ронина сухой повязкой.

- С наступлением вечера, - продолжал он, - воин выбрался на просеку в дремучем лесу. Корень он заметил сразу. Ничто не росло рядом с ним, да и бледная луна, уже блиставшая в небесах, хорошо освещала его. Когда же воин спешился, он увидел растрескавшиеся и выветренные каменные плиты, врытые в землю, как если бы там было древнее место погребения. Но все письмена на камнях давным-давно стерлись от времени, и нельзя было определить, люди какого народа и племени хоронили здесь своих мертвецов.

В лавке взвихрилась пыль, словно откуда-то снизу повеяло ветром.

- Воин приблизился к корню и извлек его из земли. Неожиданно он ощутил сильный голод и, отрезав кусочек корня, съел его.

Аптекарь убирал оставшиеся пакеты. Ронин смотрел на него как завороженный.

- И тогда, как гласит предание, воин стал больше, чем человек.

- Богом?

- Возможно. - Аптекарь пожал плечами. - Если вам так больше нравится. Это всего лишь легенда.

- Не очень веселая, как вы говорили.

- Да, это правда.

Старик моргнул. Глаза его показались Ронину огромными.

- Воин действительно стал чем-то большим, чем человек, но при этом он превратился в угрозу старым законам, потому что теперь уже никто в мире не смог бы выстоять против него. И тогда против него выпущен был самый страшный противник. Дольмен.

У Ронина закружилась голова. На мгновение ему показалось, что выложенный плиткой пол аптеки превратился в реку. Он сделал усилие, чтобы восстановить дыхание. Откуда-то эхом прокатился смех.

- А что такое Дольмен? - Собственный голос казался Ронину чужим и далеким.

- Древнейший из древних, - тихо ответил аптекарь. - Воплощение всех первобытных страхов. Кошмары ребенка, который боится темноты и остается во тьме один. Жуткие видения, выпущенные на волю, воплощенные в теле и получившие осязаемость.

Сухой ветер пронесся в глубинах его естества. Ронин невольно поежился.

- Разве такое возможно?

Лишь шепот среди вековой пыли.

- Это чудовищная тварь.

- Откуда она?

- Быть может, из корня?

- А откуда тогда корень?

- То неведомо даже богам...

- Она хочет видеть тебя.

- Хорошо, значит, вернулась.

- Она просила тебе передать, чтобы ты подождал ее.

Он рассматривал Мацу в коричневатом свете. Узкое лицо - точеное и совершенное, точно работа мастера-ваятеля. Небольшой рот с широкими губами, огромные черные глаза, нежные, словно бархатный сумрак на морском берегу. На ней - светло-голубой халат с вышитыми на нем коричневыми цикадами. Его украшает золотая кайма и такой же пояс. Он подумал...

- Подожди ее здесь, пожалуйста, - сказала она, потупившись.

- Ты останешься со мной на ночь?

- Я не могу, - прошептала она.

Он попытался заглянуть ей в глаза.

- Юнь принесет тебе вина. - Она отвесила ему церемонный поклон.

- Что с тобой, Мацу?

Она пошла от него через зал, залитый коричневатым светом, мимо жужжания разговоров, мимо пышных шелков, мимо изящных фигур, мимо совершенных лиц.

Эти люди так и останутся для меня загадкой, подумал он.

Он нашел свободное кресло и устало присел. Почти сразу же появилась маленькая Юнь в розовом стеганом жакете. Она принесла лакированный поднос, на котором стоял кувшин с вином и чашки. Присев на корточки рядом с ним, она налила вино и подала ему чашку.

Как только он начал пить, она тихонько исчезла. Ронин смаковал растекавшееся в горле тепло. Пряный вкус вина напомнил ему, что за весь день он ни разу не поел по-настоящему.

Аптекарь, закончив с рукой Ронина, снова принялся возиться с женщиной. Ронин вынул меч, отвернул рукоять, извлек свиток дор-Сефрита и в который уже раз изучил его покрытую загадочными письменами поверхность.

Его отвлек тихий возглас. Старик, похоже, обнаружил рану на теле женщины. Он закрепил повязку на внутренней поверхности ее бедра.

- Не меняйте повязки, даже если она загрязнится. Под ней - лекарство.

Тут аптекарь увидел свиток в руках у Ронина и замотал головой.

- Вы знаете, что это?

Старик отвел взгляд.

- В этом деле я не смогу вам помочь.

- Вы даже не посмотрели. - Ронин протянул ему свиток.

- Не имеет значения.

Глаза у Ронина сверкнули.

- Имеет, холод вас побери! Вы - единственный из всех, кого я встречал в Шаангсее, знаете о Дольмене. А раз вам известно о его существовании, вы должны знать и о том, что он снова выходит в мир человека.

Усталые глаза старика смотрели на него без всякого выражения.

Отчаявшись, Ронин сказал:

- Его подручные уже рыщут по улицам города. Сегодня утром Маккон совершил убийство.

Уголки губ старика слегка задрожали, и он, похоже, начал потихонечку выходить из состояния застарелых страданий и боли.

- Почему вы вообще обратились ко мне? - спросил он надтреснутым голосом, искаженным страхом и чем-то еще, непонятным. - В жизни моей не было ни единого дня, когда бы я не страдал, а прожил я немало дней; теперь я хочу одного - чтобы страдания мои закончились.

- Вы желаете гибели человечеству? - Ронин вдруг рассвирепел. - Если вы промолчите о том, что, возможно, вы знаете, вы становитесь пособником Дольмена.

- Грядет рассвет новой эпохи. Человек должен сам позаботиться о себе.

- А вы разве не человек?

- Я не могу прочитать этот свиток.

- Тогда скажите, кто может.

- Вполне вероятно, что больше никто. Но я вам вот что скажу. Дольмен действительно идет сюда, и на этот раз мир может скатиться в полное забвение, а это и есть победа Дольмена. Дольмен - губитель всего живого, вечный воитель, наделенный невообразимым могуществом. И его крепнущие легионы уже выступили на севере. Ага, я вижу, что вы уже сами догадывались об этом. Хорошо. А теперь идите. Забирайте эту женщину и хорошо о ней заботьтесь. Запомните, что я сказал. Я сделал все, что мог сделать сейчас.

И что теперь делать? Когда еще его примут в Совете Шаангсея?! И он сейчас даже не может приблизиться к городу за стенами, потому что зеленые никогда не пропустят его через ворота. Кири - его единственная надежда. Она знает столько людей, многие из которых весьма влиятельны, поскольку к шафрановым дверям Тенчо каждый вечер стекаются сливки шаангсейского общества: это место предназначено для богатых и власть имущих. Среди них наверняка есть и чиновники из самого Совета. Этим надо воспользоваться, если Кири не откажет в помощи. Нужно спросить ее прямо сейчас. Времени остается все меньше. С каждым днем ледяная тень Дольмена простирается все дальше над континентом человека, а его легионы набирают силу.

Поэтому Ронин и ждал ее, как она велела, расположившись в бархатном кресле, царапая ножнами длинного меча полированный пол, попивая прозрачное вино - Юнь подходила к нему уже дважды, - блуждая мыслями где-то далеко, наблюдая за происходящим вокруг. Проходившие мимо женщины были похожи на разноцветные стройные тростинки: они кланялись, их одежды ниспадали ровными складками и шуршали на легком сквозняке, а веера и длинные ресницы дрожали, напоминая трепетных насекомых в косых лучах вечернего солнца, когда оно окрашивает алым светом недвижную воду. Безмятежные овальные лица, пышные волосы, сказочное смешение невообразимых цветов, таинственных и чувственных.

Потом к нему подошли две девушки в стеганых жакетах и повели его омыться и переодеться. Ронин понял, что сегодняшний вечер будет особым.

- Разве я не стою долгого ожидания? - спросила она без тени смущения.

На ней был строгий халат из темно-лилового шелка, цвета заката, с бледно-серыми нитями, вплетенными в узор, изображающий распускающиеся бутоны.

Ее губы и ногти были лиловыми, а в волосах у нее виднелась аметистовая заколка в виде фантастического крылатого животного. В ее необыкновенных черных глазах плясали бриллиантовые искорки.

И все же что-то в ней изменилось.

Его омыли и обрядили в широкие шелковые штаны и рубаху с широкими рукавами, отделанную платиновой нитью, мерцавшей на свету. Потом его проводили в небольшую комнату, куда и пришла Кири.

- Ты голоден? - спросила она.

- Да, очень.

Она рассмеялась, и смех ее был как палящее солнце, отразившееся от поверхности клинка.

- Тогда пойдем, мой силач, и не забывай того, что ты сейчас сказал.

Они вышли в шаангсейскую ночь - ночь сырого клубящегося тумана, зеленовато-голубого, ночь тысячи глаз, десяти тысяч ножей и миллиона бегущих ног.

Они спустились по широкой лестнице и забрались в квадратную крытую повозку, которую Кири назвала "рикшей". Босоногий кубару поднял оглобли и тронул с места, не сказав ни слова. Поездка оказалась куда более плавной, чем ожидал Ронин, из-за особого покачивания, связанного с походкой кубару. Ронин нашел такую езду даже успокаивающей.

Сияющие улицы города, освещенные раскачивающимися фонарями, заполненные людьми, с бесконечными запахами жареного мяса и вареного риса, свежих моллюсков и вина со специями, напоминали многоцветное живописное полотно, на котором нежными красками - слишком яркими, чтобы быть настоящими, - были отображены все события минувших эпох.

Когда Ронин отрывал взгляд от освещенных улиц, он вдыхал пряный аромат духов Кири и смотрел ей в глаза, такие темные и бездонные, что он мог бы вообразить целую вселенную в их глубинах, где мелькали платиновые искорки. Только теперь он рассмотрел, что глаза у нее вовсе не черные, а фиолетовые, только очень темного оттенка.

Они поднялись на гору, подальше от многолюдного порта, в верхние районы города, где богатство расчистило место для высоких домов со шпилями, замысловатых балконов, стен, украшенных скульптурой, и ухоженной зелени.

Деревья шепотом вели свои таинственные разговоры, а ночная тьма становилась все гуще по мере того, как яркий свет многочисленных фонарей молчаливо удалялся от них вниз по склону - исчезающий берег ослепительного острова, уже отдаленного и нереального, и только неровные вспышки среди густого океана ночной тьмы напоминали о том, что где-то в мире еще есть свет.

Все окутала тишина. Ее нарушали лишь тяжелое дыхание бегущего кубару, шлепанье его задубелых подошв, сменяющие друг друга тонкие голоса ночных насекомых и уханье совы.

Ронин уже не раз собирался все ей рассказать, но слова застревали у него в горле, когда он смотрел на бледный овал ее лица, и он лишь молча наблюдал за платиновыми искорками в глазах Кири.

Повозка остановилась перед вычурным двухэтажным домом с колоннами из темного кирпича и резного дерева. Высокие светильники, похожие на факелы, стояли по обе стороны широких дверей, оправленных в желтый металл.

Ронин вышел и обернулся. Кири прильнула к нему. Вдвоем они поднялись по каменным ступеням. Двери перед ними открылись. Довольно театральный прием, подумал Ронин.

Их встретили двое рослых мужчин. На них были черные хлопчатобумажные рубахи и широкие штаны, а все вооружение их составляли короткие, заточенные с одной стороны мечи, висевшие у них на боку безо всяких ножен, на толстых бронзовых цепях. Глаза-щелочки. Тонкогубые широкие рты. В лицах - что-то собачье. Поклонившись Кири, они бесстрастно отступили на шаг от дверей, пропуская гостей. Когда мимо них проходил Ронин, они покосились на него с любопытством.

Ронин с Кири оказались в высоком зале. Противоположная от двери стена была полностью занята раздваивающейся лестницей, поднимающейся на второй этаж.

Слева - две закрытые двери. Справа - открытые раздвижные двери из промасленного ароматного дерева. Они прошли через эти двери и попали в большую комнату, уютно обставленную низкими креслами с атласными подушками и бархатными кушетками без ножек. Огромный ковер с темными завивающимися узорами на полу. Бледно-зеленые стены в золотом обрамлении. Окон в комнате не было.

Там уже были люди. Человек десять. Женщин - меньше половины. При появлении Ронина с Кири к ним повернулся высокий худощавый мужчина, и его длинное лицо осветила странная улыбка. У него были круглые бледно-голубые глаза и густые седеющие волосы, которые он ухитрялся носить очень длинными. Неподвязанные и расчесанные, они обрамляли его лицо наподобие львиной гривы. Одет он был в официальный шаангсейский наряд, состоявший из штанов в обтяжку и свободной рубахи с тусклым золотым узором на золотом же фоне.

- А, Кири.

Глубокий, хорошо поставленный голос. Мужчина опять улыбнулся, и Ронин заметил у него на лице полукруглый белый выступ, начинающийся от левого уголка рта и заканчивающийся возле носа с отрезанной левой ноздрей.

- Ллоуэн, - обратилась к нему Кири, - это Ронин, воин с севера.

Ллоуэн обратил на Ронина взгляд ледяных глаз и отвесил ему небрежный поклон.

- Весьма рад знакомству.

- Ллоуэн - главный смотритель пристани. Он осуществляет надзор за сделками всех хонгов гавани и собирает пошлины за каждую партию грузов.

И снова - странная улыбка, неестественно расширенная за счет лиловатого шрама.

- Я польщен, госпожа, - сказал он и обратился уже к ним обоим: - Вам надо выпить вина. Хара, - подозвал он слугу, подавшего им игристое белое вино в хрустальных бокалах. - Вы и вправду из другой цивилизации? - спросил Ллоуэн, подводя их к присутствующим. Он представил Ронина кое-кому из собравшихся, а потом его втянули в какой-то разговор, и он предоставил Кири продолжать знакомство.

Имена мелькали, словно листья на осеннем ветру, и Ронин сосредоточился на лицах.

- Риккагин, - заговорил толстяк без подбородка и с маленькими глазками, похожими на жареных насекомых, - все мы очень обеспокоены слухами о боевых действиях на севере.

Они сидели на шелковых подушках, разложенных прямо на полу, вокруг низенького столика из полированного дерева с рисунком, напоминающим штормовое море. Стол был уставлен кувшинами с горячим вином и мисками с закуской: кусочками рыбы, отбитыми и политыми горячим маслом, пареными овощами, цукатами.

- И что из того? - откликнулся риккагин.

Тон его явно указывал на нежелание обсуждать эту тему. Это был широкоплечий румяный мужчина с широким носом с красными прожилками и густой седой бородой желтоватого оттенка.

- Шаангсей - город слухов, Чен. Не сомневаюсь, вам самому хорошо известно, что большинство из них лживы.

- Но эти слухи весьма живучи, - возразил Чен.

Его желтые щеки колыхнулись складками жира. Он откинулся на подушки, помахивая узорчатым веером возле своего печального лица.

- Не большая премудрость - распустить слухи, способные напугать хонгов вроде вас, - с некоторым презрением бросил риккагин. - Не будьте хоть вы старой сплетницей.

Толстяк окрысился:

- Но боевые действия не...

- Уважаемый господин, - сказал риккагин, нахмурившись и сдвинув густые брови, - без войны Шаангсей так и остался бы грязным болотом с убогими домишками, готовыми развалиться при первом же сильном ветре, а лично вы вместе с вашей женой ковырялись бы на рисовых полях, с трудом зарабатывая только на пропитание. Ни для кого из нас не секрет, что именно война принесла нам богатство. Без нее...

- Вы говорите о войне, - вмешался худощавый угрюмый мужчина с темными глазами и коротко постриженными волосами, - словно это какая-то вещь, которую можно подержать в руке и использовать, как заблагорассудится.

Ронин на мгновение напрягся и вспомнил его имя: Манту, жрец Дома Кантона.

- А война между тем для тысяч людей означает смерть, а для множества тысяч других - увечья, голод, страдания.

- А вы откуда знаете? - поинтересовалась скуластая женщина, тоже из хонгов. - Да, именно вы, никогда не покидавший свой чистенький шаангсейский район?

- А мне это и не обязательно, - ядовито отпарировал жрец. - Мне достаточно беженцев с севера, которые ежедневно появляются в городе в поисках убежища и утешения в нашем Доме.

- Меня тошнит от вашего благочестия, Манту, - заявил риккагин. - Что стало бы с Домом Кантона, не будь войны? Кто бы заполнял ваш собор, не будь великих страданий?

- Обычай...

- Не говорите о ваших обычаях, - раздался резкий голос, и все повернули головы.

Говоривший был поджарым и мускулистым, с угловатым лицом, на котором выделялись узкие черные, как ночь, глаза. Волосы у него были темные, вьющиеся, а длинные висячие усы придавали ему немного зловещий вид. Он единственный из находившихся за столом был в простой одежде и дорожном плаще.

- Ваши люди пришли на эту землю еще до риккагинов - пришли проповедовать веру Кантона, но вы забрали у моего народа не меньше, чем воины риккагинов. Дом Кантона. Да у меня язык пухнет от злости, когда я вынужден произносить это гнуснейшее из названий. Ваша религия чужда Шаангсею.

- По, - мягко обратился к нему Ллоуэн, - ваш народ - торговцы и кочевники с запада.

Узкие глаза сверкнули, как черные молнии.

- Вы обманываете себя, если думаете, что есть разница. Разве у меня не такие же глаза, как у Чена? Разве моя кожа иного цвета, чем кожа Ли Су? Они - богатые шаангсейские хонги, какими были и их отцы, и отцы их отцов. И вы хотите заставить меня поверить в то, что они пришли с юга, что корни их далеки от корней моего народа? Так?

Он ударил кулаком по столу, и звук этот разнесся по зеленой с золотом комнате грохотом молота, обрушившегося на наковальню.

- Нет, говорю я вам! Наша страна неизмеримо богата, но моим соплеменникам достается лишь по полчашки риса. А если кому повезет, так он отыщет еще в мусорном куче пару рыбьих голов недельной давности. И в то же время они работают не покладая рук, чтобы переработать мак для господ Шаангсея.

- Традиции Дома Кантона безупречны, - несколько назидательно заметил Манту. - Он многие годы отстаивал...

- И жирел вместе с риккагинами и хонгами на нашем труде, - оборвал его По.

- Вы, очевидно, не понимаете учения Кантона и, подобно многим, идете не той дорогой, - заметил Манту. - Люди хотят постоянства и определенности. - Он воздел руки. - Вот почему они приобретают множество вещей, как будто, накапливая имущество, они обретают веру в то, что они никогда не умрут. - Руки сложились в причудливом жесте, выражающем сожаление без снисхождения. - Но жизнь преходяща, и человек в своем стремлении к постоянству неизменно терпит поражение, отчего и страдает. А в страдании своем он заставляет страдать окружающих.

- Всякие умствования хороши для тех, у кого куча времени, раздраженно заявил Чен, - но меня, риккагин, больше волнует то, что я слышал об изменении характера боевых действий.

- Да бросьте вы, - раздраженно отмахнулся риккагин, поглаживая бороду. - Давайте оставим эту тему, чтоб не слушать ваш детский лепет.

Чен пропустил оскорбление мимо ушей.

- По слухам, просачивающимся в Шаангсей, - сказал он, тщательно подбирая слова, - воины на севере сражаются уже не с людьми.

Воцарилась неуютная тишина, словно в комнату вдруг вошел незваный и нежелательный гость с вестями, которые присутствующие боялись услышать.

- Только глупцы могут верить подобным слухам, - презрительно проговорил риккагин. - Продолжайте же, Чен, поведайте нам, как выглядят эти ужасные существа, "не люди", как вы изволили их назвать. Не сомневаюсь, что вы порадуете нас самым подробным описанием.

Щеки толстяка вздрогнули, и он растерянно заморгал.

- Но я сказал уже все, что слышал.

Риккагин хмыкнул и потянулся палочками за куском жареной рыбы. Он удовлетворенно вздохнул.

- Да, это всегда весьма поучительно - послушать, как искажаются факты в угоду отдельным...

По расхохотался, и его отрывистый неприятный смех прозвучал как внезапный треск сухой ветки в лесу, когда никого не должно быть рядом.

Окинув По надменным взглядом, риккагин продолжал:

- Красные привлекли на свою сторону свирепое племя, один северный народ, который, как я понимаю, весьма пристрастился к изделиям из мака. Они извлекают из мака сироп, замораживают его, а потом жуют.

- Что?! - воскликнул Ли Су. - Необработанный и неочищенный?! Не может быть! Его воздействие будет...

- В высшей степени сильным, - договорил Ллоуэн со своей перекошенной улыбкой. - Надеюсь, по этому вопросу мы с вами придерживаемся одного мнения, Годайго.

- Согласен. Обычай действительно жуткий, - откликнулся риккагин.

- Я этого не говорил, - отпарировал Ллоуэн, и они оба рассмеялись.

Годайго утер губы шелковой салфеткой, поданной слугой.

- Если все это правда, выходит, что красные изобрели необычный способ привлечь на свою сторону это племя, и у нас стало одним врагом больше. - Он поднял ладони. - И я признаю, что, пока подкрепление не доберется до места, мы будем испытывать беспокойство. Но ничего более.

- И все же слухи имеют место, - вмешался Манту. - Весьма желательно, чтобы они оказались правдивыми.

- Что вы хотите этим сказать? - не понял риккагин.

- Я недвусмысленно заявляю, что я был бы только рад, если бы все эти слухи оказались правдой. Поскольку это скорее всего означало бы окончание войны. В конце концов, именно к этому и стремится Дом Кантона.

- Дом стремится подчинить своему влиянию весь континент, - резко проговорил По. - Но его ждет большое разочарование.

- Мы не собираемся никого подчинять; вы говорите так по незнанию.

- Я имею в виду души людей.

Жрец кротко улыбнулся.

- Жизнь, мой дорогой По, не имеет души. Сущность человека переживает смерть, чтобы потом, как надеются люди, переселиться в более достойное тело, потом - в следующее и так далее, пока не наступит конечное Небытие.

- Тогда их разум.

Манту опять улыбнулся и пожал плечами.

- Неужели, купец, мы станем спорить с тобой о значении слов?

- Хорошо. - Ллоуэн хлопнул в ладоши, подзывая слуг. - Наши споры грозят затянуться, а нам пора заняться серьезным делом, намеченным на сегодняшний вечер. Надеюсь, вы все принесли, что нужно.

На его лице снова мелькнула былая улыбка.

Первым делом слуги поднесли всем бокалы с холодным прозрачным вином, чтобы "промыть рот", как выразился Ллоуэн. Потом они разлили густую горячую уху по эмалевым чашкам.

Вслед за этим принесли чистые бокалы, в которые налили игристое вино, а перед собравшимися расставили тарелки с сырыми моллюсками со специями.

Ронин все еще размышлял над словами жреца, когда слуги снова вернулись в комнату, сгибаясь под тяжестью громадных подносов с самыми разнообразными мясными блюдами. К мясу подали еще прозрачного игристого вина.

- Манту, - заговорил Ронин. - Вы упомянули конечное Небытие. Что это такое?

Жрец повернулся к Ронину, обрадованный, казалось, проявленным интересом.

- Это то состояние, к которому должен стремиться всякий достойный муж...

- И женщины тоже?

Манту внимательно взглянул на Ронина, не понимая, смеются над ним или нет.

- Несомненно. Теологи используют слово "муж" как синоним слова "человек". - Его маленький рот лоснился от жира. - Небытие, по сути, есть полное исчезновение личности.

Ронин был несколько удивлен.

- Вы имеете в виду, что индивидуальность любого человека должна подчиниться этой субстанции, требующей от него отречения от своего "я"?

- А стоит ли человеческая индивидуальность того, чтобы так за нее держаться? - спросил Манту. - В конечном счете она ничем не отличается от земли, дома, серебряных монет, произведения искусства или, - он посмотрел на Ронина, - меча.

- Но это все осязаемо. Это вещи.

- Да, но все, чем человек обладает, нераздельно и должно уйти в Небытие, дабы он достиг целостности.

- И что потом?

- Как что? Тогда наступает совершенство, - ответил жрец в некотором замешательстве.

Ллоуэн рассмеялся и хлопнул по столу.

- Он тебя "сделал", Манту.

Жрец не присоединился ко всеобщему веселью.

Оживленные разговоры продолжались, а слуги тем временем безмолвно убрали подносы и принесли, другие с кучками жареного и отварного риса, заправленного нарезанным мясом и овощами. Потом были поданы сверкающие миски с цельными отварными лангустами и чашки с рисовым вином.

Ронин вспомнил о недавнем замечании Кири и увидел, что она лукаво улыбается ему. Да, он был голоден, но такое...

Он разломал тонкий панцирь лангуста. В основном Кири беседовала с Ллоуэном и Ли Су, практически не обращая внимания на Ронина, и он терялся в догадках, зачем она его сюда привела. Он уже начинал ревновать при звуках ее тихого шепота и при виде ее легких прикосновений к руке хозяина дома. Он отхлебнул рисового вина.

Кири, может быть, и не владеет маковыми полями или долей в торговле серебром, но все же она влиятельная женщина, занимающая определенное положение в торговле товаром, который иной раз бывает ценнее макового дыма курилен, серебра или шелка. Неужели она и вправду - одна из хранителей тайн Шаангсея? Если так, то только она может помочь ему встретиться с Советом. Но сейчас эти мысли отходили на задний план. Глядя на ее потрясающую красоту, на ее немного неправильные, но именно поэтому до такой степени волнующие черты, ощущая притягательную силу ее обаяния, Ронин желал лишь одного: подчинить ее себе.

Унесли остатки лангустов, красные и зеленые панцири которых с кусочками белого и розового мяса по краям лежали в застывшем соку.

Всем подали горячие ароматные салфетки для рук и лица, а потом принесли десерт; тарелки с пудингом, темным и маслянистым, чашки с жидким заварным кремом, желтым и воздушным, подносы с пирожными, начиненными засахаренными фруктами.

- Ллоуэн назвал вас воином, - сказал По, наклоняясь к Ронину. - И мой народ тоже когда-то был народом воителей.

Ронин откусил пирожное, запил глотком вина. Его не интересовало, что скажет этот торговец. Его мысли были заняты другим.

- И что произошло?

- Одна неприятная вещь.

Черные глаза, пристально глядящие на него, напоминали глаза опасного пресмыкающегося, притаившегося за камнем и готового к нападению...

Ронин запоздало сообразил, что его подначивают, желая вызвать на откровенность. Он запустил два пальца в прохладный, пряный пудинг. Похоже, это уже не имеет значения.

- Возможно, как воины они оказались не слишком сведущими.

Темные глаза расширились, сделавшись на мгновение просто дикими, и Ронин сжал рукоять меча. Потом лицо По расслабилось, и смех его прозвучал как раскаты грома после продолжительной засухи.

- О да, - выдохнул он, отхлебнув вина. - Кажется, вы мне начинаете нравиться. - Он откусил пирожное. - Но скажите, почему из моих соплеменников не получилось настоящих воинов?

- Не они управляют страной, - тихо сказал Ронин.

Улыбка исчезла. Ощущение было такое, что исчезла она навсегда. По приоткрыл рот.

- Да, воин. С этим не поспоришь. - Он вздохнул. - Но у них не было выбора, да и что может одно немногочисленное племя с запада. - Он покачал головой. - Нас было мало.

- На этой земле много племен?

- Да, очень много, но они разбросаны по всему краю.

- Для начала их можно было бы объединить.

Черные глаза разглядывали Ронина уже с неподдельным интересом.

- Вы думаете, это так просто? Хорошо рассуждать на словах! Но для этого...

По переполняли эмоции, внутри он весь кипел, и рука его, сжимавшая бокал, побелела. Он понизил голос до свистящего шепота, напряженного и ядовитого.

- Но все равно никого не нашлось. Мы взывали к нашим богам, мы молили их о помощи, мы приносили в жертву наших детей, в отчаянии продавали себя, и что же мы получили в ответ? - По улыбнулся, но улыбка его была жуткой. Пришли они. Сначала - чужеземные жрецы, потом - риккагины, а потом было уже поздно: по сравнению с тем, что мы имели на тот момент, даже рабство казалось завидной участью.

Принесли салат в больших мисках, куски желтого сыра и толстые ломти хлеба.

- Да, теперь уже поздно, - заметил Манту, - потому что вы не смогли удержать то, что могло бы быть вашим. Теперь все это принадлежит нам, и не стоит винить других в своих собственных прегрешениях. Это еще никому не шло на пользу.

- Замолчите вы! - огрызнулся По.

- Убедитесь сами, - вкрадчиво обратился священник к Ронину, - вот вам наглядная иллюстрация к учению Кантона. Страсти человеческие причиняют страдания всем окружающим.

- Слова! - сказал По.

- Дорогой друг, - Ллоуэн предостерегающе поднял руку, - вам надо учиться сдержанности...

Но торговец уже вскочил на ноги - высокое, темное ночное создание.

- Слишком долго чужеземцы грабили нашу землю, развращали наш народ серебром. Слишком поздно, да? - Он расхохотался. - Близится время расплаты! Грядут дни тьмы, и вскорости всем иноземцам предстоит ощутить вкус поражения перед тем, как отправиться на дно дельты Шаангсея!

Он развернулся и направился к выходу. Его развевающийся плащ напоминал крылья стервятника. Через мгновение присутствующие услышали, как хлопнула дверь.

- Ожесточившийся человек, - заметил Манту среди всеобщей тишины.

- Надеюсь, мы сможем забыть эту прискорбную выходку, - сказал Ллоуэн.

Но Ронин наблюдал за риккагином, и ему не понравилось выражение глаз остальных.

Ллоуэн хлопнул в ладоши. Подали второй десерт: апельсины, очищенные и вымоченные в вине, фиги, белый изюм и орехи.

Когда же убрали оставшуюся посуду, всем раздали белые трубки с длинными чубуками и маленькими чашечками. Рядом с каждым из гостей поставили небольшие открытые лампы, и Ллоуэн начал отрезать небольшие кусочки от какого-то коричневатого бруска.

Все закурили, и вскоре Ронину показалось, что свет в комнате сделался тусклым и размытым и что женщин вокруг стола стало больше. Сам он не стал курить много.

Он предпочел наблюдать, как расслабляются остальные после глубоких затяжек. Воздух сделался густым и сладковатым. Кири и Ллоуэн курили одну трубку на двоих, не переставая о чем-то шептаться. Ронин придвинулся ближе к ним, вдохнул аромат ее духов, и тут его охватила ярость. Он схватил ее холодное запястье, дернул, и Кири упала ему на руки. Он ожидал сопротивления, но она не сопротивлялась.

Ее лиловые губы оказались возле его шеи, она прильнула к нему всем телом и пробормотала:

- Давай не будем задерживаться.

Увидев, как она нежно целует Ллоуэна в губы, Ронин ощутил только легкое удивление.

Он поднялся, как в полусне, поддерживая ее гибкое тело. Они сошли с мягких подушек и прошли через комнату, сквозь сладкий дым. Их уход остался незамеченным. Они проскользнули мимо стражей у дверей и вырвались в прохладу великолепной ночи. Ронин дышал глубоко, освобождая легкие от навязчивого запаха дыма, прочищая голову. Кубару с мокрой спиной, резво перебирая ногами, повез их вниз по склону, прочь от высоких пихт и ухоженных растений, наполненных стрекотанием цикад, прочь от круглых лоснящихся лиц, от похотливых губ, перепачканных жиром и вином, прочь от позолоты и стражей, чья верность куплена за деньги.

Ронин молчал.

Кири пристально наблюдала за ним, словно стремясь запечатлеть в памяти его лицо.

- Ты сердишься на меня. Почему? Я не сделала тебе ничего плохого.

В ее голосе прозвучали жалобные нотки.

- Зачем ты привела меня сюда?

На ее лоб и щеку упало пятно света, формой напоминающее полумесяц.

- А обязательно должна быть причина?

- Да.

- Я хотела быть с тобой.

От его смеха она даже поежилась.

- Ты разговаривала с Ллоуэном весь вечер.

- Какое это имеет значение? Ведь я с тобой.

На мгновение он прикрыл глаза, ощутив напряжение, нарастающее между ними, неприятное и успокаивающее одновременно. Что-то похожее с ним уже было. "К'рин, почему ты плачешь? Ты же знаешь, как я этого не люблю". Каким же он был идиотом!

Нет, больше не надо.

Открыв глаза, он увидел, что она смотрит на него и городские огни, проплывавшие мимо, отражаются в ее невероятно фиолетовых глазах.

- Да, с моей стороны это глупо. Мои мысли блуждали в иных временах. Давай забудем, хорошо?

Губы ее раскрылись, она прильнула к нему. Его обдало жаром от ее тела, и ее "да" отозвалось уже в поцелуе.

Они катились навстречу проясняющейся ночи со свежим ветерком с моря, навстречу переливающейся огнями шаангсейской дельте, кишащей несметным числом людей; они ехали мимо лотков, где торгуют рисом и жареной рыбой, шелком и хлопчатобумажной тканью, ножами и мечами... мимо грубых мужчин, вонючих и пьяных... мимо женщин с розовыми и зелеными зонтиками, белолицых, с алыми губами, длинноногих и прекрасных... мимо разносчиков вина и менял, прячущихся в своих будках на углах улиц... мимо марширующих воинов и крикливых хонгов... мимо грабителей и карманников, рыщущих в темных закоулках, мимо пьяных калек на обочинах улиц... мимо дерущейся ребятни и шныряющих собак... мимо мусорных куч, в которых копошились темные фигуры... мимо разлагающихся трупов, которые пинает и обходит людская толпа. Они выбрались на Нанкин, где им преградила дорогу праздничная процессия, заполнившая широкий проспект буйством красок и оживленным движением.

Прямо перед ними оказался гигантский трехцветный дракон, извивающийся в такт движениям скорчившихся под его бумажной шкурой людей. Он повел мордой с насмешливо злыми глазами, а потом прошел дальше по Нанкину. Оборванные дети отплясывали вдоль его колышущихся боков. Гремела нестройная отрывистая музыка с преобладанием ударных. Шумные крики сопровождали медленное волнообразное продвижение дракона.

Кири приблизила губы прямо к уху Ронина, чтобы он мог услышать ее среди этого гвалта.

- Этой ночью праздник Ламии достигает своего апогея. Это создание изображает Ламию, женщину-змею, что живет в море на краю Шаангсея. Это из-за нее вода в море желтая, потому что она вздымает ил со дна движениями своего громадного тела. Она охраняет наши драконьи ворота. Праздник проводится ежегодно. В ее честь.

- Этот край полон легенд.

- Да, - сказала она. - Так было всегда.

Они поехали дальше. Их кубару, казалось, не знал, что такое усталость. Они катились по городу, плавно покачиваясь на бесконечных многолюдных улицах, мимо спящих или мертвых; мимо сбившихся в кучи семейств, древних старцев с потухшими взглядами и женщин, таких одиноких в этой трескучей, многошумной темноте.

Ронин наконец ощутил запах моря. Их окружила тьма прилегающего к порту района, где на улицах было скользко от соленой воды и рыбьей крови, где в серебристом свете луны, выскользнувшей из-за облачного покрова, чернели огромные склады без окон и нависали над узкими переулками, подобно каменным исполинам, окутанным мрачной тайной. Запах моря усилился, и, когда они остановились, Ронину показалось, что он слышит плеск волн о деревянный причал.

Они сошли с повозки и проскользнули в безмолвное черное здание. Ронин закрыл за собой дверь, а Кири шагнула куда-то в кромешную тьму. Он услышал негромкие звуки и мгновение спустя увидел желтый огонек зажженной ею лампы.

Она провела его через комнаты, которых на этом этаже было четыре.

- Это - склад Ллоуэна, - сказала Кири. - Здесь хранятся его товары и здесь же обычно живет его старший закупщик.

- Ллоуэн тоже хонг?

Она рассмеялась.

- О да. Он - владелец маковых полей на севере.

Они зашли в другую комнату.

- Здесь, - тихо проговорила она, - хранятся сладкие сны, которых хватит на десять тысяч жизней. Сны страсти и сны отчаяния.

- Что?

Она вздрогнула.

- Ничего.

Они двинулись дальше.

- Смотри, - сказала она. - Это контора закупщика. Он - посредник между Ллоуэном, подрядчиками по разгрузке-загрузке и кубару. Он руководит ежедневными перевозками и следит за хранением товара. Очень прибыльное место.

- А где он сегодня?

Она с улыбкой повернулась к нему.

- В Тенчо, мой воин. В Тенчо.

Помещение на втором этаже растянулось почти по всей длине здания. Дальняя стена представляла собой застекленные двери с жалюзи, сквозь которые мерцала манящая ночь.

Слева, почти во всю ширину комнаты, расположилась необъятных размеров кровать со множеством подушек. Справа на деревянном дощатом полу лежали ковры. В дальнем углу виднелся массивный письменный стол. Еще здесь стояли несколько приземистых кресел, сплетенных из прочного гибкого тростника.

Ронин прошел через комнату и толкнул застекленную дверь. Она открылась на широкую террасу.

Под ним раскинулось море, покрытое блестками серебристого лунного света, рассыпавшегося на волнующейся поверхности фейерверком мерцающих искр. Сейчас, ночью, оно было настолько чистым, что казалось дорогой, зовущей в небесные выси, к беспредельным клубящимся берегам. У Ронина захватило дух. Он стоял на террасе и вслушивался в безмолвие, сплетенное из тихого плеска волн возле свай причала, тихого скрипа стоящих на якоре кораблей, шевеления спящих на лодках, рассыпанных на волнах, влажного плюханья рыбы. И эти звуки - уже знакомые и родные - заставили Ронина еще острее ощутить абсолютное отчуждение космоса, нависающего над ним обломками расколотого мира.

Он почувствовал, что Кири приближается к нему сзади, еще до того, как тело ее прикоснулось к его телу. Сквозь шелк струилось тепло ее кожи, отчетливо ощущались очертания ее грудей и бедер, упругих и мягких одновременно. Ронина обдало жаром.

Он повернулся и припал к ее губам. Ее маленький язычок заскользил у него во рту, а вокруг них растекались ночные звуки - нескончаемый плеск, тихое пение кубару, готовившихся к отплытию кораблей с первым лучом рассвета, отдаленные крики на празднике Ламии. Кончиками пальцев Кири провела сверху вниз по его позвонкам.

Она увлекла его в комнату, и морской ветерок провожал их до самой кровати.

Ее волосы хлестали его по лицу, когда он, распахнув ее халат, целовал отливающую матовым светом кожу. Желание его было неистовым, всепоглощающим.

Она застонала. Еще раз. Еще.

И его подхватило потоком.

Невесомость после напряжения.

Все двери раздвинуты, перед ними опять - море и небо.

- Ты сегодня ходил в Совет.

Ее голос звучал озадаченно.

- Да, во второй половине дня.

- И сражался с зелеными. Глупее трудно и придумать.

- Я был вынужден, - вздохнул он.

- Тебе пришлось убить одного?

- Не одного. Больше.

Она тихо вскрикнула.

Луна скрылась за облаками, и снова пришлось зажечь лампу. Они помолчали, вслушиваясь в тихий плеск волн.

- Теперь они придут за тобой.

- Я не боюсь.

Она водила ладонью по его груди.

- Я не хочу, чтобы ты погиб.

- Тогда я останусь в живых, - со смехом ответил он.

- Зеленых так просто не одолеешь...

- А я и не собирался. Что было, того не вернешь. Сам я лезть на рожон не стану. Но я - воин, и, если зеленые придут за мной, я уничтожу их.

Она смотрела на него непроницаемым взглядом. Ему послышался печальный крик морской птицы.

- Да, - сказала она, помолчав, - я верю, что ты это сделаешь.

И тут же добавила:

- Я даже не представляю, кому еще я могла бы такое сказать.

- Это комплимент?

Она рассмеялась звонким, рассыпчатым смехом. Он нащупал в темноте ее руку, и их пальцы сплелись. Она царапнула его ногтем по ладони.

- Зачем тебе нужно в Совет?

Он рассказал ей все.

- Неужели ты веришь во все эти сказки?

- Верю, Кири.

- Но Годайго...

- Риккагина не было в Тенчо сегодня утром.

Она повернула голову, чтобы лучше его видеть.

- Какая связь между смертью Са и россказнями о каких-то нелюдях, что сражаются с нашими воинами на севере? Мои люди уже разделались с убийцами.

- С убийцами? - тут же переспросил Ронин. - И кто же они?

- Как кто?! Те, кто были с ней последними, это же очевидно. Вот только...

- Кири, ее убили не люди.

Он вдруг почувствовал, что она вся дрожит. Кожа у нее на руках покрылась мурашками. Может быть, из-за того, что усилился ветер и стало заметно прохладнее.

- Откуда ты знаешь?

- Потому что мне доводилось сражаться с тварью, которая убила ее. Эта тварь убила одного моего друга - точно так же, как и Са.

Она отстранилась от него.

- Я не могу в это поверить. Не могу я поверить и в то, что война, начавшаяся задолго до моего рождения, стала теперь другой.

- И все же я очень тебя прошу: помоги мне встретиться с Советом. Без твоей поддержки я вряд ли туда попаду.

- А почему ты решил, что Совет сможет тебе помочь?

- Это не я решил. Мне подсказал Туолин.

По лицу Кири пробежала тень. Она пожала плечами.

- Не представляю, зачем он это сделал. От Совета тебе никакой пользы не...

Ронин схватил ее за плечи.

- Кири, я должен с ними увидеться!

- Других возможностей нет?

- Никаких.

Она растрепала его волосы.

- Хорошо, мой воин. Завтра ты будешь в палатах Совета.

Он прижал ее к себе и крепко поцеловал, чувствуя, как тает в его объятиях ее гибкое, извивающееся тело. Ее распущенные волосы разметались на ветру. Лампа зашипела и погасла.

Она что-то достала из-под подушки и подняла руку, казавшуюся в полутьме изящной колонной, длинной, белой и стройной. Ее лиловые ногти смотрелись сейчас почти черными, точно запекшаяся кровь. Между большим и указательным пальцами она держала какой-то маленький черный предмет, а между указательным и средним - еще один, точно такой же. Приложив большой и указательный пальцы к губам, она вдохнула, потом протянула руку к Ронину, и с ее губ сорвался манящий зов - таинственный крик морской птицы, одиноко парящей над перекатывающимися волнами. Ее пальцы, прохладные на ощупь, у него на губах.

- Съешь это.

Когда он открыл рот, она спросила:

- Ты веришь мне?

Он промолчал. Что бы он ни ответил, это уже не имело значения.

Тепло, охватившее тело. Трение, точно гладишь атласной перчаткой слоновую кость.

Ее губы, влажные и блестящие, выпевали таинственную молитву, в которой слились звук, движение и форма. Слова оставались призрачной идеей, не имеющей очертаний и не остающейся в памяти, заброшенной в отдаленной пещере яркого света и звериных запахов.

Ветер стих, и воздух сделался неподвижным. Ночная тьма окутала их черным бархатным покрывалом. Атмосфера застыла между тихими вздохами. Ронин лежал, прислушиваясь к плеску волн, мощному и отчетливому, как громовые раскаты, накатывающему на его барабанные перепонки в такт с содроганиями его тела.

И тело его изменилось, наполнившись дивным теплом, экстазом вожделения, растекающимся от ступней по ногам, по промежности, от живота к голове, и в это мгновение сила движущегося над ним тела Кири стала изысканным физическим ощущением. Картины, звуки, прикосновения, вкус и образы на подмостках его рассудка сливались в единое целое, в то время как он воспринимал их раздельно, смакуя каждое впечатление. Время растягивалось перед ним, как бесконечное и сиюминутное общение с новым жизнерадостным другом.

Тоннель.

Он бороздил вздымающиеся моря, стоя на носу могучего корабля, а рядом с ним были воины, готовые к отмщению. Во рту - привкус чего-то сладкого и горячего. Он забрался на высокую изогнутую шею дракона, в виде которого был вырезан нос корабля, воздел над собой длинный меч, что-то крича среди ветра. Он сам был кораблем. Он чувствовал, как тяжелые воды омывают его борта, как нос рассекает волну, бросая дрожащую пену в прозрачный воздух и оставляя за кормой белую водяную пыль. Он был человеком и кораблем. Он был чем-то большим, чем просто корабль и человек.

Он погружался в море, желтое и вздымающееся волнами. Он чувствовал, как ноги его обвивают скользкие чешуйчатые кольца. Он потянулся вниз и с торжеством победителя поднял голову, невыразимо изысканную, с фиолетовыми глазами - глазами Кири, - темными, как морские пучины, с серебристыми искорками в глубине, подобными косяку летучих рыб, с мягкими волосами-водорослями и снежно-белым лицом. Под ним извивались могучие кольца. Верхом на Ламии он уплывал от желтых отмелей шаангсейского моря в невообразимую даль, мимо покрытых соленой пеной рифов, кишащих странной и непонятной жизнью, все дальше и дальше, к великому западному течению, на глубину.

Именно тогда и возник леденящий страх, ощущение присутствия чего-то ужасного, непостижимого. Он взмыл ввысь, словно животное, подхваченное смерчем. Теперь он знал имя этого существа. Из недр его души, пульсирующей раскаленным добела камнем и остающейся неподвижной среди бушующего потока, вызванного странным снадобьем, которое он проглотил, донесся звук: Дольмен. Все его существо раскрылось и настроилось на грядущую встречу. Он уже чувствовал приближение Дольмена. И это было как опустошение. Как уход в небытие. Подобно могучему сверхчеловеку, обозревающему вселенную, он видел обугленные осколки мира, обожженные и безжизненные, разбросанные по просторам космоса огненным вихрем неизмеримой силы. Страх сдавил его сердце черными когтями. Он почувствовал, как сжимается его грудь, пока последние остатки воздуха выходили из его опаленных легких. Он сопротивлялся пришествию темной мощи, ощущая собственное бессилие. Он слышал слово, смысла которого не мог постичь. "Тебя! - ревел Дольмен, сотрясая вселенную. - Тебя! Тебя!"

Ронин закричал и соскочил с кровати. Споткнулся и налетел на стену. Ставни задрожали. Он был весь мокрый. От пота? Или от морской воды?

Кири, обнаженная и восхитительная - слоновая кость и уголь, - подошла к нему и опустилась на корточки рядом.

- Все хорошо, - нежно проговорила она, неправильно истолковав его состояние. - Я забыла, что ты не привык даже к дыму, а это было еще сильнее. Я хотела доставить тебе удовольствие.

Он обнял ее, ощущая всей кожей удары пронизывающего ночного ветра, летящего с моря. Он взглянул на черное небо и заставил себя дышать глубже, чтобы очистить тело кислородом.

- Нет, Кири, нет, - сказал он изменившимся, напряженным голосом. - Я его чувствовал... не просто видел, а чувствовал. То, что ты мне дала, установило... какую-то связь. Я почувствовал... Дольмен близко, очень близко.

В завываниях ветра голос его превратился в шепот.

- И он идет за мной.

Она решила не задерживаться в этом доме, хотя им обоим надо было отдохнуть. Ронин чувствовал, что ей страшно и что страх ее с каждой минутой сильнее. А к нему, как ни странно, уже вернулось обычное хладнокровие. Воспоминания о кошмаре еще оставались, но в сознании его уже образовалась защитная оболочка, позволяющая спокойно размышлять, не предаваясь мучительным переживаниям.

Они вышли на узкую сверкающую улицу. Было темно - луна уже зашла, а рассвет еще только готовился озарить небо. Шел дождь, в воздухе стоял какой-то густой едкий запах.

Они побежали под дождем к терпеливо ожидавшему их кубару, и тот тут же сорвался с места и побежал через болотистую дельту порта в черные отдаленные пределы Шаангсея.

Молнии, вспарывающие небеса, напоминали скрученные ветви громадного древнего дерева, а громовые раскаты, отдающиеся эхом от стен домов, заставляли кубару то и дело сбиваться с шага.

Они оказались в странном по виду районе - странном даже для экзотического Шаангсея. Они ехали по узким немощеным улицам. Их кубару месил грязь, шлепая по лужам босыми подошвами, а черная вода катилась мутной волной, обгоняя повозку.

Маленькие деревянные и тростниковые домики росли здесь словно из земли, а их запущенность и ветхость производили труднообъяснимое впечатление скорбного достоинства. Безо всяких объяснений со стороны Кири Ронин понял, что перед ним - Шаангсей в том виде, в каком скорее всего он и был до появления на этой земле кантонских жрецов и пучеглазых риккагинов.

Рикша остановился перед возвышающимися колоннами приземистого и широкого каменного храма с мокрым от дождя фасадом, потрескавшимся и заросшим до половины какими-то ползучими растениями.

Ронин с Кири свернули на узкую улицу и вслед за кубару прошли через двойные бамбуковые двери, обрамленные черным железом. Рикша провел их сквозь толпу кубару, которые толклись возле входа. Ронин решил, что их с Кири вряд ли бы пропустили сюда без провожатого.

Серый каменный пол. Сводчатые каменные стены, от которых гулким эхом дрожащим, словно неровное пламя оплывшей свечи, - отдавались шепот и бормотание. Этот храм пробуждал иные ощущения, совсем не похожие на те, что испытал Ронин, когда забрел в храм с колоколами.

- Что это за место? - шепотом спросил он.

Кири повернулась к нему, и только теперь он увидел, что она достала откуда-то лиловый шелковый платок и обернула им голову, словно хотела остаться неузнанной, хотя Ронин и не представлял, кто ее может узнать в этом странном месте.

- Кей-Иро Де, - ответила она, использовав не имевшее точного перевода слово из древнего языка народа Шаангсея. Оно означало "морская песнь", "нефритовая змея", "та, которая не имеет конечностей" и, возможно, еще кое-что, чего Ронин не знал. - Я уже говорила тебе, что сегодня наступает кульминация праздника Ламии, - продолжала Кири. Ее фиолетовые глаза поблескивали в полумраке. - Но нынешняя ночь особая. Каждый седьмой год в последнюю ночь празднества является Сиркус Шаангсея.

Ронину вспомнилась женщина с обезьяньим лицом, а рядом - лысый, прячущий деньги. Таинственный шепот. Загадочная сделка.

Сейчас, когда они шли за кубару по узкому коридору без окон, храм казался Ронину необъятным. Влажные каменные стены, покрытые капельками влаги, разносили их шаги гулким эхом. Через равные промежутки в стенах коридора были прорезаны арки, в верхней части которых крепились металлические светильники, отбрасывающие тусклый неровный свет. Они добрались до широкой лестницы и пошли по ступенькам вниз. Ронин с некоторым удивлением отметил, что другого выхода в этом конце коридора, кажется, не было.

Они осторожно спускались по лестнице. Теперь их путь освещали зажженные факелы, закрепленные на закопченных металлических кронштейнах весьма древнего вида. Еще пятьдесят ступеней - и они оказались на площадке, заполненной кубару, внимательно изучавшими каждого проходящего. Они спускались все ниже. Воздух становился все более сырым и промозглым, а ступени - скользкими от влаги и ила. Ронин в конце концов перестал считать пролеты.

Когда они добрались до последней площадки и миновали стражу, он заметил, что воздух насыщен солью и испарениями фосфора и серы. Распорядитель подал им знак, и они, едва ли не ползком, пробрались сквозь узкий и темный лаз, грубо высеченный в скале. По сырому полу у них из-под ног разбегались какие-то мелкие зверюшки.

Тоннель привел в обширный грот, освещенный огромными оплывающими факелами, потрескивающими и дымящими в сыром воздухе. Из неровного пола вырастали огромные каменные колонны естественного происхождения, уходившие в темноту невидимого потолка. Они были испещрены влажными пятнами и полосками минеральных вкраплений, отсвечивающих металлическим блеском.

В пещере было столько людей, что Ронин поначалу не разглядел, вокруг чего они все толпились. Потом, как-то неуловимо переместившись, толпа мгновенно раздалась, и он увидел водоем.

Он зачарованно подошел поближе. Это был огромных размеров овал, появившийся в днище пещеры в результате каких-то природных катаклизмов, происходивших в незапамятные времена. Он в жизни не видел воды такого странного цвета. В ее подвижных глубинах не было ни следа синего или коричневого, хотя не бывает воды без подобных оттенков. Эта вода была невероятно зеленой, цвета пихтового леса в разгаре лета прозрачности отборнейшего нефрита и бездонной глубины. Здесь, похоже, был выход в океанские просторы за пределами Шаангсея.

И снова Ронин вспомнил про женщину с обезьяньим лицом. Вспомнил о том, как таинственно она прошептала непонятное слово "Сиркус". Тогда Ронин счел это обычной, ничего не значащей болтовней. Теперь же он сам оказался в Сиркусе. Было чему подивиться.

Кубару непрерывно стекались в грот из нескольких низких отверстий в стенах, таких же, как то, через которое попали сюда Ронин с Кири. Все - с миндалевидными глазами, с черными блестящими волосами, заплетенными сзади в косы. Все - в свободных одеждах из хлопка и грубого шелка. Ронин понял, что перед ним - истинный Шаангсей, открывший свое подлинное лицо здесь, на подмостках Кей-Иро Де, в эту самую заветную из ночей. Сейчас эти люди сбросили бремя работы в полях и войны, гнет захватчиков и неумолимого времени. Все измены и горечи в эту ночь отошли на задний план. Десять тысяч лет отпали, как старая кожа, чтобы открыть... Открыть - что? Ответ сейчас будет. Ждать осталось недолго.

Ронин услышал пение, доносившееся издалека и откуда-то сверху. Полумрак нехотя уступил место теплому желтому свету. Из потайного хода в грот вошли жрецы, которые несли перед собой огромные фонари, изготовленные из цельных шкур гигантских рыб, высушенных и покрытых для жесткости лаком. Первоначальный их вид был искусно воспроизведен и подчеркнут при помощи разнообразных красителей, передающих неповторимое своеобразие каждого создания.

На жрецах были развевающиеся плащи цвета морской воды, оставлявшие обнаженными их сильные мускулистые руки. Все - достаточно молодые. У всех продолговатые выбритые черепа и желтая кожа.

Они поставили лампы из рыбьей кожи на краю овального водоема. Теперь Ронин разглядел, что на другой стороне водоема возвышается величественная статуя, целиком изготовленная из золота. Дракон, обвившийся вокруг золотого же царственного трона. Но там, где Ронин ожидал увидеть женскую голову, было нечто похожее на оскаленную собачью морду с острыми зубами и раздувающимися ноздрями, над которыми искорками отраженного света мерцали большие круглые глаза из зеленого нефрита.

Кири схватила его за руку. Дыхание ее стало сбивчивым. Она как завороженная смотрела на жрецов.

Собрались, кажется, все. Возле каждого входа встали кубару. Наверное, для того, решил Ронин, чтобы не пропускать посторонних. При этом он отметил еще одну любопытную деталь: все, кроме него самого, были безоружны.

Один из жрецов подал знак, и в широкий медный светильник бросили благовония. К черному потолку грота поднялись клубы желтого дыма. В сыром воздухе разлился аромат. Откуда-то вышел юноша, ведя на веревке какое-то непонятное животное. По-видимому, это был молодой кабан. Визжащее животное уложили на покрытую темными пятнами каменную плиту. Жрецы опять затянули распев, и на этот раз их поддержали собравшиеся: "Кей-Иро Де. Кей-Иро Де".

Один из жрецов извлек из складок плаща нож с рукояткой из желтого хрусталя. Подняв нож над головой, он заговорил на каком-то древнем языке, которого не понимал не только Ронин, но и Кири, наверное, тоже. Однако смысл слов почему-то казался понятным, и для Ронина не было неожиданностью, когда сверкающее лезвие, описав в воздухе короткую дугу, вонзилось в тело животного. Горячая кровь хлынула из рассеченной артерии, забрызгав одежды жрецов. Жрец бросил нож и, погрузив руки в еще трепещущие внутренности, извлек теплое сердце животного. Привязав сердце грубым ремнем к ножу, он зашвырнул его на середину водной глади, а его сотоварищи тем временем принялись собирать дымящуюся кровь животного в желтую чашку. Одновременно со всплеском раздался легкий вздох толпы, и снова послышалось пение.

Жрецы безмолвно обошли вокруг пруда и приблизились к статуе дракона на противоположной стороне. Поставив чашку с кровью перед троном, они по очереди макали руки в алую жидкость и, забравшись на огромный трон, размазывали кровь по глазам дракона, пока она не стала стекать по морде, по зубам в пасть - срываясь тяжелыми каплями в глубокие зеленые воды.

Жрецы вернулись к жертвенному камню. Теперь с ними была молоденькая девушка в белом халате с вышитой на нем серебряной рыбой. Когда девушку вывели перед толпой, Кири прижалась к Ронину. Он почувствовал, что она вся дрожит. Девушка была красивой и белолицей, высокой, с хорошей фигурой, с черными миндалевидными глазами и темными волосами, ниспадавшими до ягодиц. Она выглядела совсем юной.

Жрецы торжественно омыли руки. Кто-то подал знак, и в светильник опять бросили благовония, только на этот раз в воздух поднялся зеленый дым. Ронин ощутил исходивший от толпы жар. Было душно, и ему приходилось дышать глубже, чтобы получать достаточное количество кислорода.

Жрецы надели маски из папье-маше, придавшие им обличье стилизованных рыб со сверкающей чешуей, четко очерченными жабрами, немигающими круглыми глазами. Они окружили девушку, образовав правильный полукруг. Пение толпы стало громче и настойчивей. Жрецы сняли с девушки халат.

От ее наготы у Ронина захватило дух: у нее были широкие бедра, тяжелые груди и безупречные стройные ноги. И в это исполненное напряжения мгновение жрецы отбросили одежды, а девушка рухнула на пол грота.

Пение обратилось в рев. Ронин как завороженный наблюдал за тем, как жрецы опускались на пол вслед за девушкой. В течение долгого времени их мускулистые тела двигались в такт распеву "Кей-Иро Де, Кей-Иро Де". Когда все закончилось, жрецы одновременно поднялись. Служители храма подали им плащи и сняли с них рыбьи маски. Девушка так и осталась лежать; ее груди вздымались подобно морским волнам, а между ног она держала стиснутые кулаки. Кири тихо застонала.

Из небольшого бассейна рядом с зеленым водоемом выловили какое-то трепещущее морское животное, черное, скользкое и блестящее. Это явно была не рыба, потому что, когда священники умертвили это создание ножом из прозрачнейшего зеленого нефрита, кровь у него была красной, как у земного животного. Жрецы снова собрали кровь в чашу и приблизились к распростертой девушке.

Они взяли ее за руки и поставили на ноги. Потом они силой отвели ей голову назад и заставили пить теплую кровь. Она выпила, давясь и кашляя, а потом ее отвели на другую сторону водоема и грубо толкнули на золотой трон, так что ее ноги сплелись с металлическими кольцами. Она слабо цеплялась за скользкую шкуру дракона, голова ее безвольно упала на грудь, спутанные черные волосы закрывали лицо. По телу ее пробежала судорога, и ее вырвало красной жидкостью, окропившей свирепую голову дракона. Жрецы крепко держали ее.

Девушка содрогнулась, ее хватка ослабла, а жрецы убрали руки. Подобно липкой пене, стекавшей с клыков золотого дракона, она соскользнула в прохладные зеленые воды, окрашенные кровью.

Послышался общий вздох. Жрецы вновь затянули: "Кей-Иро Де. Кей-Иро Де".

Девушка билась в воде. Плавать она, по-видимому, не умела. Голова ее исчезла, потом опять показалась на поверхности; рот был открыт в безмолвном крике. Последний взмах руками - и она со всплеском ушла под воду.

В это мгновение вода пришла в движение, словно ее закружило сильное течение, неестественное и яростное, а в воздухе над водой появилось мерцание.

Напряжение в толпе нарастало, как скопление разрядов грозы. Казалось, что в людях желание податься вперед борется с инстинктивным страхом, заставляющим держаться подальше от водоема. Пение жрецов походило теперь на завывание бури. Стены грота отражали гремящие звуки.

"Кей-Иро Де. Кей-Иро Де".

Ронин смотрел и глазам не верил: посреди водоема образовался водоворот, а зеленые воды внезапно потемнели. Изумрудная дымка поднималась по краю, а в центре клокотала соленая пена.

"Кей-Иро Де. Кей-Иро Де".

Эта пена указывала на присутствие некоего существа, таящегося в морских глубинах. Ронин увидел искаженный водой нечеткий силуэт. Черный и жуткий, он заполнил собой весь водоем.

"Кей-Иро Де. Кей-Иро Де".

Зыбкая преграда водной поверхности раздалась, и в душной атмосфере пещеры, пропитанной ароматами благовоний и запахом свежей крови, нагретой теплом от тел пришедших в исступление людей, показалось оно. Она. Ламия. Пена слетала со спутанных водорослей ее волос, огромные черные миндалевидные глаза источали злобу.

"Кей-Иро Де. Кей-Иро Де".

Не может быть, подумал Ронин. Черные глаза на человеческой голове оглядели толпу. Туловище выгнулось вверх, и среди зеленой пены и водной пыли можно было разглядеть толстые, гибкие чешуйчатые кольца, покрытые водорослями и желтыми ракушками. А среди этих колец промелькнуло белое искореженное тело, стройные ноги.

С грохотом обрушившегося дома существо стремительно ушло под воду, и только темная тень мелькнула в волнах, бьющихся о края водоема. А потом все закончилось. Осталась лишь легкая рябь на воде, снова ставшей прозрачной и зеленой.

На мгновение стихли все звуки, и, если бы не плеск затихающих волн, Ронин, наверное, мог бы подумать, что время остановилось.

Дрожащая Кири схватила его за руку.

- Смотри, - хрипло прошептала она. - Смотри.

И он перевел взгляд на противоположную сторону водоема, на недвижного дракона. Вместо собачьей головы, с которой стекала кровь, там появилась золотая голова прекраснейшей женщины с миндалевидными глазами из нефрита цвета морской волны.

Когда он проснулся, солнце уже миновало зенит. Он поднялся не сразу. Он еще долго лежал, наблюдая за яркими солнечными бликами, перебегавшими по полу, и прислушиваясь к звучавшему неподалеку пению, хриплым крикам, топоту бегущих ног, поскрипыванию снаряжаемых кораблей, грохоту металла и всплеску сбрасываемых якорей.

На мгновение он воспарил над стирающейся из памяти бездной подсознательного, откуда поднимался...

Ронин тут же сел. Деревянные двери с жалюзи, через которые в комнату проникает соленый ветер. Он сообразил, что находится в конторе Ллоуэна, хотя и не мог вспомнить, почему Кири привела его сюда, а не в Тенчо. В комнате не было никого. Он встал и, обнаженный до пояса, вышел на воздух.

На террасе тоже было пусто, но обрывки воспоминаний прошедшей ночи, проносящиеся в голове, ощущались почти физически, словно они трепыхались на ветру.

Он посмотрел на безмятежное море, испещренное лодками и кораблями. День был ясный, погожий. Высоко в небе зависли тонкие перистые облака. Ронин прищурился на солнце. Внизу, на причалах Шаангсея, кипела работа: шла погрузка и разгрузка судов, закупщики покрикивали на подрядчиков, а те, в свою очередь, орали на распевающих кубару, снующих по причалу с тюками и бочками, наполненными богатствами города, продовольствием и тканями.

Он перевел взгляд от белых, наполненных ветром парусов в желтых водах неподалеку от берега на сияющую даль горизонта, и тут на него, словно пряная от соли и фосфора волна, нахлынули воспоминания о событиях прошлой ночи.

Кей-Иро Де. Кей-Иро Де.

Ронин тряхнул головой. Возможно, это было всего лишь видение после принятого им снадобья. Как назвала его Кири? Слезы Ламии. Всего лишь игра воспаленного воображения, наплывающего и отступающего, как прилив. Солнечные лучи приплясывали на водной ряби, рассыпаясь золотыми искрами. Ускользающие смутные воспоминания о чем-то, что происходило, казалось, совсем в другой жизни, мелькали на окраинах его сознания. Но что именно? Силуэт под водой. Темный, огромный и зыбкий...

Из комнаты донесся звук. Ронин вернулся в прохладную комнату и увидел Мацу, невозмутимую и гибкую Мацу в бледно-зеленом шелковом халате с коричневатой каймой, расшитом листьями того же оттенка. В руках она держала синий поднос, на котором стояли глиняный кувшин, покрытый серой и красной глазурью, и несколько чашечек такой же расцветки.

- Я пришла, чтобы отвести тебя в Совет, - сказала она, опустившись на колени и поставив поднос рядом с собой. - Присядь, пожалуйста. Я принесла завтрак.

Она смотрела на него темными немигающими глазами, и на мгновение что-то сжалось у него в животе. Он провел ладонью по лицу, подошел к ней и опустился на колени по другую сторону от низкой преграды в виде подноса. Он омыл лицо и руки водой из большой миски, которую Мацу подала ему. Она промокнула его лицо чистой белой тканью. Он откинулся назад.

- Мацу, а где...

- Сегодня у нее много дел, а уже скоро вечер.

- А та женщина, которую я оставил в Тенчо? Что с ней?

Она не ответила, полностью сосредоточившись на чайной церемонии: она поворачивала чашки, помешивала и разливала чай отточенными движениями, придававшими действу особый смысл. Ронин тихо сидел, наблюдая за ее искусными руками.

Как только чашка была наполнена, Мацу приподняла ее, предлагая Ронину, а когда он принял чай, она сказала:

- Она пришла в себя. Ее зовут Моэру, она написала мне свое имя.

Ронин отхлебнул из чашки: то, как Мацу подала чай, делало этот напиток еще вкуснее.

- Жар не прошел?

- Думаю, да. Пот уже не льется с нее ручьями, и она начала есть.

- Это хорошо.

Мацу опустила темные ресницы. Теперь Ронин не видел ее глаз.

- Она хотела снять повязку.

- Какую повязку?

- На бедре. Она уже грязная.

Ронин поставил чашку на поднос.

- Нет-нет. Аптекарь велел не снимать. Под тканью мазь.

- Но она сказала, что там у нее уже не болит.

- Значит, мазь действует.

Они замолчали. Ронин потягивал чай. Мацу наблюдала за ним, сложив на коленях маленькие белые ручки. Листья на халате слегка трепетали от ее дыхания. С причалов доносились запахи пота, специй и свежей рыбы. Крики и хриплый смех. Овальное лицо Мацу безмятежно, как водная гладь. Пряди волос, развевающиеся на ветру. Стройная матовая шея идеальной формы.

- Как поживает муж твоей подруги? - спросил Ронин.

Мацу вздохнула, шевельнула головой, и волна черных волос закрыла ей один глаз, опустившись на щеку.

- Грустная история. Его зарезали в драке в таверне. Вчера вечером.

- Я сожалею.

Она слабо улыбнулась.

- Хорошо, что он умер. Война изменила его. Моя подруга больше не узнавала его. Всем, кто любил его, он принес только страдания. Даже сыну, который лежит парализованный в доме моей подруги.

- Не понимаю.

- У него сломана спина, но у него есть глаза. Он может видеть. А отца это возмущало. - Она пожала плечами. - Как я уже сказала, так, наверное, лучше. Для всех.

- Выпьешь чаю?

Мацу отрицательно покачала головой.

- Это для тебя.

Солнце светило на темно-лазурном небе. Все было пропитано запахом рыбы, сушащейся на воздухе, - запахом с оттенками корицы, гвоздики и кориандра. Ноздри Ронина на мгновение раздулись, словно сами по себе вспомнили какой-то далекий и отвратительный запах.

Потом они сели в повозку, и кубару повез их по узким раскаленным улицам, мимо глухих стен складов Ллоуэна, роскошные террасы которых, как теперь знал Ронин, выходят на набережную, на пристани Шаангсея и на желтое море.

Где-то в лабиринтах городских улиц кубару споткнулся и упал. Повозка резко остановилась. Ронин в это время был занят беседой с Мацу, но краем глаза он все же заметил ярко-красную линию на боку извозчика, и, когда на повозку запрыгнули двое, его меч был уже наготове.

Но в таком ограниченном пространстве от меча было мало толку, и напавший на Ронина человек имел преимущество. Он нанес молниеносный удар по запястью Ронина рукоятью своего грязного кинжала, и меч упал в грязь. Профессионал, мелькнуло в голове у Ронина, и он сделал единственное, что мог сделать в этот момент: сцепился с нападавшим, и они оба упали на землю.

На него пахнуло вонью от немытого тела, несвежим дыханием. Нападавший замахнулся кинжалом, целясь Ронину в горло. Он увидел желтые пеньки зубов, дырки в серых деснах. В мозгу у него промелькнули какие-то смазанные образы. Он дернул головой и плечами, и лезвие вонзилось в мягкую землю рядом с его шеей.

Прижав локти к бокам и резко выбросив их вверх, Ронин нанес нападавшему удар в челюсть. У того лязгнули зубы. Ронину удалось откатиться в сторону и подняться на ноги.

Нападавший тоже поднялся и пошел на Ронина. Он был уверен в себе, поскольку знал, что Ронин безоружен. Человек этот был невысок, но зато крепок и явно силен. Широкие плечи, толстые мускулистые руки, узкие бедра. Темные глаза. Цепкий взгляд. Смышленое лицо, плоское и широкое. Остававшиеся на его выбритой голове грязные иссиня-черные волосы были заплетены в косичку. Одного уха у него не было.

Он был явно неглуп, но в то же время не слишком смышлен. Сделав ложный выпад в сторону шеи Ронина, он в последний момент изменил направление удара, и кинжал устремился вниз, к его животу. Используя инерцию нападавшего, Ронин шагнул навстречу удару, схватил вытянутую руку и откинулся назад; его бедро и пах оказались ниже ягодиц нападавшего. Крепко упершись ступнями, Ронин напряг мышцы ног. Подняв правую ногу, он ударил пяткой по растянутому коленному суставу. Коленная чашечка разлетелась брызгами белого и розового, а кость бедра хрустнула, как сухая ветка. Плосколицый завопил, рухнул на землю, а Ронин потянулся за его упавшим кинжалом.

- Стой, где стоишь, - раздался чей-то голос.

Ронин повернулся и только сейчас вспомнил, что нападавших было двое. Теперь второй стоял в нескольких шагах от него, прижав к боку Мацу и держа кинжал у ее пульсирующей белой шеи, такой совершенной, напоминавшей слоновую кость. Острием кинжала он для острастки царапал ей горло. Посмотрев в ее темные глаза, Ронин не увидел в них страха. Что теперь?

Второй нападавший печально покачал головой.

- Не надо было этого делать.

Он был очень высоким, крупного телосложения, с длинными засаленными волосами с проседью, высоким лбом и звериным взглядом. Ронин застыл.

- Что я скажу его бабе и детишкам? На что они будут жить? Теперь мне придется забрать твои деньги и женщину.

Он метнул свирепый взгляд в сторону своего товарища, лежавшего без сознания в грязи, и опять посмотрел на Ронина.

- За нее дадут хорошую цену на Ша-рида.

Мацу охнула от боли: кинжал уколол ее в горло.

- Ша-рида? - переспросил Ронин, придвигаясь поближе к ухмыляющемуся противнику. Он хотел, чтобы тот не умолкал.

- Чужеземец. Дурак, что поехал на рикше по этим улицам. Запах твоих денег опережает тебя. - Он глумливо ухмыльнулся. - И все же я приветствую твою глупость, потому что она мне дает средства к существованию. Да пребудет блаженная тупость во веки веков. Не подходи! - резко бросил он. Сейчас голос его звучал холодно и весомо. - Еще один шаг - и твоей бабе придется дышать через дырку в горле. Надеюсь, ты не такой дурак.

Он подтолкнул Мацу вперед, и его клинок блеснул на солнце.

- Не будем затягивать нашу встречу. Бросай деньги на землю.

- Хорошо, - сказал Ронин. - Только не причиняй ей вреда.

Теперь он был достаточно близко, а Мацу занимала удобное для него положение. Он намеренно перемещался, потому что ему было нужно, чтобы Мацу стояла перед грабителем, где он мог ее видеть, мог разглядеть выражение ее лица. Это было необходимо. О мече он и думать забыл. Она умрет, прежде чем он сделает хотя бы шаг в сторону меча.

Он опустил плечи, сгорбился, всем своим видом изображая признание поражения. Перед мысленным взором Ронина возник Саламандра, как будто восставший из недр Фригольда. И учитель сказал: "Давай противнику подсказки. Он обучен выискивать знаки своей победы по маленьким подсказкам твоего тела. Поэтому дай ему то, что он хочет увидеть".

Ронин поднес руки к поясу и принялся медленно отвязывать кошелек с монетами. Он взглянул на Мацу, и в его бесцветных глазах она прочитала то, что он хотел ей передать.

Кошелек, тяжело звякнув, упал на мягкий грунт, и тут же, без паузы, рука в перчатке устремилась вперед. При виде набитого кошелька грабитель утратил бдительность. На долю секунды возникла заминка. Но и этого оказалось достаточно. Ронин успел перехватить лезвие ножа в то самое мгновение, когда оно уже начало движение в горло Мацу, и крутанул его. Металл переломился. Одновременно с этим Мацу вывернулась, размахнулась и ударила грабителя в живот. Затем она отскочила в сторону, а Ронин приблизился к противнику вплотную.

Он потянулся к его горлу, но тот блокировал его руку и увернулся. Они сцепились и повалились на землю. Грабитель схватил Ронина за горло. Ему пришлось прилагать усилия, чтобы дышать. Грабитель заехал Ронину кулаком по скуле и сдавил его горло еще сильнее. Ронина чуть не вырвало, когда его организм израсходовал остатки кислорода. Он уже задыхался. Он попытался глотнуть воздуха, но не смог и тогда переключил силы на то, чтобы освободить правую руку. Грабитель сосредоточился на его горле, и это позволило Ронину выдернуть руку. Он вслепую нашел открытое место на шее у противника и ткнул туда большим пальцем.

Грабитель даже не успел вскрикнуть, а Ронин уже поднялся, хватая ртом воздух. Они стояли на коленях в грязи. Грабитель уже приходил в себя, и времени на раздумья не оставалось. Кулак Ронина в перчатке из шкуры Маккона ударил противника в нижнюю часть грудины. Кость с хрустом сломалась и воткнулась в сердце. На Ронина хлынула кровь вперемешку с внутренностями, а вдруг побелевшее лицо у него перед глазами задергалось, как у взбесившейся марионетки. Челюсти судорожно сомкнулись, откусив при этом кусок вывалившегося языка.

Ронин встал, пнул тело ногой и огляделся по сторонам, но здесь была только Мацу, смотревшая на изуродованный труп.

Только теперь она вышла из оцепенения и шагнула к Ронину. Она подала ему меч. Он вложил его в ножны, а Мацу тем временем подобрала кошелек. Потом она подошла к убитому кубару, оторвала кусок от его промокшей рубахи, вернулась к Ронину и стерла розовую пену с его лица, груди и рук. Она прикоснулась к необычной чешуйчатой перчатке, жесткой и матовой, но сейчас блестящей от крови.

- Что это? - шепотом спросила она, поглаживая поверхность перчатки.

- Подарок, - ответил Ронин, разглядывая тонкую красную линию у нее на горле, где кончик кинжала рассек нежную кожу. Царапина имела вид разрыва. Он лизнул палец и провел по ее шее. Глаза у нее закрылись, по телу прошла дрожь. - От одного маленького и хромого человечка, которого сопровождало одно необыкновенное существо. Это сделано из лапы той твари, которая убила Са.

Казалось, она его не слышит.

- Я в жизни бы не поверила, что кто-то способен на то, что ты только что сделал. Это перчатка тебе помогла? - Пальцы у Мацу потемнели от клейкой жидкости.

Ронин вытер ей руку, а заодно и перчатку грязным куском рубахи и отшвырнул его прочь. Он пожал плечами.

- Наверное. В какой-то степени. - Он протянул ей руку. - Нам надо идти. Меня ждет Совет.

Она как-то странно на него посмотрела и молча кивнула. Они пошли по лабиринту улиц и в конце концов выбрались на Нанкин, откуда потом свернули в узкий петляющий переулок, названия которого Ронин не разглядел.

- В прошлый раз я шел другой дорогой.

- Не сомневаюсь. Но было бы неблагоразумно соваться на улицу Королевского Ножа, верно?

Он рассмеялся.

- Да, Мацу, это и впрямь было бы глупо. Но как быть с зелеными у ворот?

Она улыбнулась:

- В город за стенами можно войти и другим путем.

Подъем оказался крутым. Домов вдоль дороги не было, лишь исполинские пихты, деревья с пышной зеленой листвой да дикий цветущий кустарник.

Вскоре солнечное тепло сменилось прохладным полумраком тени от крепостной стены. Впереди показались ворота. Мацу негромко переговорила с зелеными, охранявшими этот вход. Металлическая дверь распахнулась, и они вошли. Не обратив на Ронина никакого внимания, зеленые возобновили прерванную игру в кости.

Когда они шли по идеально прямой аллее под тенью ухоженных деревьев, Ронин спросил:

- Мацу, а что такое Ша-рида?

Она нервно рассмеялась. В тишине ее смех прозвучал звоном разбитого хрусталя. Пока она медлила с ответом, Ронин слушал шепот листвы.

- Ша-рида - это страшная сказка, которой пугают чужеземцев.

Но было что-то такое в ее лице, что заставило Ронина усомниться.

- Тогда расскажи, - попросил он беззаботно. - Меня нелегко испугать.

Ее взгляд скользнул по его лицу. Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась не очень убедительная.

- Это рынок, необычный рынок, который, как говорят, перемещается по самым темным закоулкам Шаангсея и открывается только ночью, после захода луны.

- Рынок плоти, - сказал Ронин. - Торговля рабами.

Мацу покачала головой.

- Нет. Этих-то в городе много. Они открыты и днем.

- Тогда что это?

- На Ша-рида тоже торгуют людьми, но только самыми красивыми женщинами и мужчинами, молодыми и здоровыми.

- Для чего?

Мацу ответила не сразу. Среди деревьев стрекотали цикады, в ветвях пели птицы. Перед ними расстилалась дорога, белая и пустая, словно надоевшая игрушка, брошенная каким-то беспечным великаном ради другой, поновее и позатейливей.

- Говорят, что для страшной смерти. - Голос Мацу напоминал первое дуновение осенних ветров. - Покупателям нужно одно: наблюдать смерть, сам процесс умирания. И чем больше они себя тешат, тем пресыщеннее становятся и изобретают все более чудовищные формы смерти.

Она посмотрела на Ронина.

- Хотя вряд ли такое возможно. Даже здесь, в Шаангсее.

- Это всего лишь легенда.

- Да, - сказала она. - Легенда.

Звук их шагов нарушил тишину зала, а неподвижный воздух как будто взвихрился при их появлении. Светлоглазая высокогрудая женщина была на своем посту за массивным мраморным столом. Возле тяжелых деревянных дверей с железными кольцами посередине стояли на страже двое зеленых, вооруженные топорами и кривыми кинжалами.

- Слушаю вас, - сказала женщина, поднимая голову. Если она и узнала Ронина, то не подала виду. Он хотел что-то сказать, но Мацу остановила его, крепко сжав ему руку.

Она заговорила с женщиной, которая слушала, тихо приговаривая "Ага" и не сводя с Ронина глаз.

- Ага. - Ее лакированные ногти, царапавшие столешницу, напоминали каких-то причудливых насекомых. - Нет, боюсь, что...

Мацу нетерпеливым жестом прервала ее заготовленную заранее речь, и теперь они смотрели друг на дружку, как бы меряясь силами. Женщина облизнула губы блестящим языком.

- Хорошо, я...

Тут снова заговорила Мацу, и лицо женщины неуловимо изменилось. Оно словно распалось на части. Ронин даже слегка удивился при виде такого дива.

- Да. Да, конечно.

Она подала знак зеленым; они повернулись и, потянув за железные кольца, открыли двери.

Наконец-то, подумал Ронин. Аудиенция в Муниципальном Совете Шаангсея. Палата Совета. Он начал откручивать рукоять меча. Разгадка давней тайны. Конец неопределенности. Открыт путь к победе над Дольменом и его темными полчищами. Двери за ними закрылись. Рука Ронина, уже готовая извлечь свиток дор-Сефрита из тайника, остановилась на полпути.

Он резко повернулся к Мацу.

- Что за нелепая шутка?

- Это не шутка, - спокойно проговорила она, глядя на него неподвижными черными глазами.

- Какая же это палата?!

- Можешь сам убедиться, что это и есть палата Совета.

Они оказались в высокой комнате без окон, значительную часть которой занимал огромный стол; вокруг него через равные промежутки располагались величественные деревянные кресла с высокими спинками, украшенные витиеватой резьбой. Больше в комнате не было ничего.

- Зачем ты привела меня сюда днем, когда Совет не заседает? - резко спросил Ронин.

- Если бы не было заседания, здание было бы закрыто.

Терпение у Ронина лопнуло. Он встряхнул Мацу за плечи.

- Почему же я никого не вижу: они что - призраки?

- Нет. - В пустой комнате ее голос звучал отчетливо, словно пение птицы в разгаре лета. - Все очень просто.

Он шевельнул руками.

- Мацу, я тебе шею сломаю...

- Муниципального Совета Шаангсея просто не существует.

Вышитый дракон насмешливо смотрел на него со спинки кресла. Его золотые глаза блестели в косых солнечных лучах. Голова была поднята, но очертания туловища искажены, смяты складками материи. Ронин прошел через комнату, снял пояс с оружием и рубаху и набросил халат, который ему подала Мацу. Ветерок из окна всколыхнул шелк. Драконы корчились и извивались.

День близился к вечеру. На обратном пути в Тенчо Ронин с Мацу не обмолвились и словом. Ронину очень хотелось есть, но он отказал себе в удовольствии остановиться у одного из лотков с ароматной пищей - он не хотел оттягивать объяснения. Слишком много времени он потратил, чтобы добиться ответа, но столкнулся лишь с новыми загадками.

Там, в палатах, он разозлился на Мацу и угрожал разнести все здание и искрошить зеленых, стоявших у дверей. Она просто смотрела на него, а потом предложила вернуться вместе с ней в Тенчо.

- Ответ там, - только и сказала она.

В конце концов он согласился. Выбора не оставалось.

На западе сходились облака, закрывавшие заходящее солнце и менявшие его цвет от оранжевого до темно-малинового. Солнце, наполовину скрывшееся за горизонтом, сплющенное и увеличившееся в размерах, было подернуто дымкой надвигающейся непогоды. Опять будет шторм, подумал Ронин, поправляя халат с драконами. Шелк приятно холодил кожу.

Мацу подошла к нему и церемонно завязала ему пояс. Сама она переоделась в строгий малиновый халат. Обычно она не носила таких ярких одежд. Халат украшал рисунок из темно-коричневого тростника, а рукава были гладкими, с темно-красной каймой.

Она долго разглядывала Ронина в сумеречном свете. Заходящее солнце, проглядывавшее между домами на дороге Окан, приобрело тусклый рубиновый оттенок. Странный свет, ровный и сильный, убрал все краски с лица Мацу и придал ему бледность. Вокруг глаз, под скулами залегли тени. Кожа безукоризненная: ни морщинки, ни пятнышка на атласной поверхности. Мацу неподвижно стояла на границе света и тени, и Ронину вдруг захотелось протянуть руку, коснуться ее лица и убедиться, что она живая, из плоти и крови, теплая и податливая, что перед ним не какая-то фантастическая маска. Она опустила ресницы. Губы ее дрогнули, словно она хотела что-то сказать. Потом Мацу подняла веки, ее тонкая рука двинулась вперед - минуя свет, через черную тень - и коснулась его руки. Ей удалось превратить этот обычный жест в нежную ласку. Она безмолвно вывела его из комнаты в полутемный коридор. Огромный светильник еще не зажгли.

Вниз по широкой дуге лестницы, в глубь здания, где Ронин еще не бывал ни разу. Храня молчание, они прошли через какую-то маленькую деревянную дверь с огромным железным замком. Ронин, ожидавший увидеть людную улицу, изумленно застыл на пороге. Они оказались в саду, зеленевшем зрелой листвой.

Среди бурно разросшихся зарослей стояла пара странных четвероногих животных, оседланных и взнузданных. Они фыркали и рыли копытами землю. Когда Ронин с Мацу подошли к ним, слугам пришлось натянуть поводья и успокаивать их тихими неразборчивыми словами.

- Это не лошади, - сказал Ронин, а Мацу улыбнулась.

- Нет, это лумы. Верховые животные с дальнего севера, очень сильные и довольно смышленые. Они хорошо подходят для войны, для чего в основном и используются. Как бы там ни было, лумы - редкие создания.

Она показала на одного из лум.

- Этот - тебе подарок от Кири.

Это был жеребец с рыжевато-коричневой шкурой и густой рыжей гривой. У него была продолговатая сужающаяся голова с раздувающимися ноздрями и треугольными ушами торчком. На широком черепе между больших круглых глаз синего цвета вертикально располагались три коротких рога, напоминавших миниатюрный трезубец. Хвост у лумы отсутствовал, зато на ногах, над копытами, росла густая шелковистая шерсть, похожая на метелку.

Ронин медленно подошел к нему. Большой синий глаз, в котором светилось любопытство, наблюдал за его приближением. Лума фыркнул и ткнулся мордой в протянутую ладонь.

Ронин забрался в седло, а Мацу уселась на серую кобылу с ослепительно белой гривой. Двойной разрез у нее на халате позволял ей без труда сидеть верхом.

Слуги распахнули массивные железные ворота, и они выехали из тенистого сада. Копыта лум грохотали по булыжной мостовой, высекая бело-голубые искры, от стен отдавалось звенящее эхо.

Драконы у Ронина на рукавах трепыхались на ветру; казалось, они ожили и танцевали теперь в ритме скачки. Ехавшая впереди Мацу покрикивала на кобылу и на прохожих, толпившихся на улицах. Темные фигуры торопливо убирались с их пути, показывали на них пальцами, что-то бормотали, но слов из-за быстрой езды было не разобрать.

Они въехали в темный лабиринт дельты, в район порта, где народу было меньше, промчались по узким кривым переулкам, переливавшимся пурпурными и бордовыми красками, в последних лучах заходящего солнца, а потом неожиданно вырвались из теснин прибрежных улиц на широкую набережную. На незамутненном облаками горизонте появился сияющий полумесяц. Казалось, он отдыхает в гостеприимных объятиях поющего моря.

Они мчались по деревянному настилу причала. В солоноватом воздухе разносились песни кубару. Ронин вдохнул запах моря, едкий запах сохнущей рыбы, приторный аромат макового сиропа. Мимо них величественными рядами проплывали фиолетовые фасады складов с их широкими террасами, созерцающими равнодушно и беспристрастно окончание очередного дня.

А потом они вдруг оказались среди песков. Прямо перед ними в пустынном великолепии расстилался загибающийся темный берег. Лума Ронина на скаку вздернул голову и издал довольный торжествующий звук. Море в последних отсветах заходящего солнца приобрело цвет киновари, и Ронин ощутил необычайный прилив энергии, как это бывает в начале схватки. Сердце у него бешено колотилось. А когда его жеребец перескочил через темную дюну с извилистым змееобразным гребнем, Ронин выхватил меч, поднял его навстречу холодным звездам, уже появляющимся на небе, и подумал: "Пусть придет Дольмен. Я приветствую леденящие объятия Маккона, ибо я - его рок, я - тот, кто убьет его".

Он мчался навстречу сгущающимся сумеркам, а Мацу ехала рядом; лицо ее было бесстрастно, а мысли непостижимы.

Когда мерцающие золотые огни Шаангсея у них за спиной превратились в одно сплошное пятно с размытыми краями, Мацу остановилась и окликнула Ронина, перекрикивая поющий ветер, налетающий с неспокойного моря, фосфоресцирующего зеленоватым и голубым светом.

- Здесь, Ронин, я оставлю тебя. Поезжай дальше один. Лума доставит тебя, куда нужно.

- Но что...

Она уже ускакала, лишь прозвучал мягкий стук копыт, прошуршавший по песку в ночи. Пожав плечами, Ронин сдавил пятками бока лумы, как учила его Мацу, и поскакал вперед. Он сосредоточил внимание на мощи животного, на согласованном движении его мышц, на тонком слое пота, увлажнившего его густую шерсть. Вскоре лума замедлил ход, зафыркал и затряс головой, словно предупреждал о чем-то, что ждало их впереди.

Сначала Ронин услышал шаги еще одного лумы. И только потом, вглядевшись в темноту, он увидел перед собой его силуэт. Лума подошел так близко, что Ронин увидел: это было животное с темно-шафрановой шерстью и черной гривой.

На луме сидела Кири. Ее блестящие фиолетовые глаза смотрели прямо на Ронина. Она тряхнула головой, и, хотя было темно, Ронин сразу узнал ее гордые черты. Ее длинные волосы, перехваченные на лбу узкой желтой лентой, были распущены и развевались на ветру. На ней был бледно-желтый халат, расшитый затейливыми узорами из золотых цветов. Рисунок был странным, он отличался от всех, которые Ронин до этого видел, но чем именно он отличался, определить было сложно. Завывал ветер.

- Кири, - сказал он, почти не дыша, - благодарю тебя за подарок. Верховая езда доставляет мне огромную радость.

Она улыбнулась.

- Тебе очень подходит лума, и я уже знаю, что он признал тебя сразу же; а луму не так-то легко приручить.

- Да, но откуда...

- Поехали! - крикнула Кири, натягивая поводья. - За мной, мой воин!

И они помчались через дюны, по краю неспокойного светящегося моря, а прохладная водяная пыль, вылетающая из-под копыт их лум, искрилась у них на волосах и на лицах. Кири сжимала бока животного босыми ступнями.

- Кири, - окликнул Ронин. - Что это за шутка с Советом?

Она покачала головой. Ее волосы разметались веером.

- Никаких шуток. Это правда, и только правда, и ничего, кроме правды. - Она повернула к нему свое бледное лицо. - Но если бы я тебя предупредила, ты бы мне не поверил.

Они заехали прямо в желтый прибой. Вокруг грохотало море. В холодном воздухе отчетливо разносились звуки: позвякивание сбруи, поскрипывание седел.

- Совет - это изощренная легенда. Так лучше, когда люди верят, что некий верховный орган руководит их жизнями, управляет городом. Но правда заключается в том, что подобный Совет просто не смог бы здесь существовать. Шаангсей не потерпел бы его.

- Ты говоришь это так, словно город - живое существо.

Она кивнула.

- Во всем мире нет второго такого места. Совет, состоящий из представителей группировок, имеет смысл только в виде идеи. В действительности он бы не продержался и дня - они разорвали бы друг друга в клочья.

- Ас кем же встречаются люди, которые ожидают приема в городе за стенами?

- Со мной, если они вообще с кем-то встречаются.

Он внимательно посмотрел на нее. Она сидела очень прямо. Ее волосы полоскались на ветру, бездонные глаза мерцали.

- С тобой? Но почему? Разве ты предводительница какой-нибудь из шаангсейских группировок?

И тут Кири рассмеялась. Смех ее звучал долго, и ветер уносил в ночь его мелодичные, восхитительные переливы.

- Нет, мой воин, не какой-нибудь из группировок.

Прибой окатывал бока лум. Впечатление было такое, что шерсть их светится в брызгах пены. Кири ударила пятками своего луму и поскакала вперед, через вздыхающие дюны с подвижными гребнями, а Ронин срезал дорогу и поскакал напрямик, через вдающийся в берег залив. Морская вода как будто расступалась перед бегущим лумой, а звезды казались такими близкими.

Он выехал из прибоя; шерсть его скакуна приобрела огненно-красный оттенок - цвет тлеющего факела. Ронин услышал крик Кири:

- Нет, не группировки. Правитель может быть только один. Власть над городом сосредоточена в одних руках.

В холодном свете ее лицо приобрело серебристый оттенок.

- В моих руках, Ронин. Я - императрица Шаангсея.

Ночь окутала все пеленой мрака. Где-то с тоскливым однообразием капала вода. Лампы были потушены, и никто не пришел, чтобы их зажечь. Сверху, из открытого окна на втором этаже, доносились звуки ожесточенного спора. Шлепок затрещины и короткий вскрик. Тишина. Он неподвижно застыл в дверном проеме и прислушался. Где-то залаяла собака. Он услышал шаги. Мимо шаткой походкой прошли две женщины, смеясь и придерживая одежду нетвердыми руками. Пахнуло потом. На мгновение мелькнула белая кожа. Потом улица опустела.

Ворота перед ними открылись, и Ронин вдохнул влажный аромат бархатного сада, зелень которого казалась сейчас черной. Только после того, как они с Кири спешились, а лоснящихся лум отвели в стойло, был зажжен небольшой факел.

После суровой красоты белого песка и черного неба буйство зелени кружило голову. Ронин вдыхал запах жасмина, вслушивался в бесчисленные шорохи ночного сада.

В свете факела кружились желтые насекомые. Кири шагнула к нему. Тишина была оглушительной. Он протянул руку, чтобы остановить ее. Мгновение спустя звуки возобновились.

Бледное лицо в обрамлении колышущихся волос. Она взяла его за руку, и они пошли по траве, сквозь лабиринт кустарников выше человеческого роста, мимо шелестящих ароматных пихт с блестками росы - в другой конец сада. Она бросила факел на землю и затушила пламя. Они оказались в полной темноте. Негромкие звуки вдруг стали отчетливее. Зрачки у Ронина расширились. Они стояли перед распахнутой дверью в глухой каменной стене. Кири предложила ему войти. На пороге он повернулся к ней.

- Кири, а почему Туолин посоветовал мне просить помощи у Совета?

Она пожала плечами.

- Может быть, он не хотел лишать тебя надежды.

- Но Совета не существует.

- Едва ли Туолин об этом знал.

- Ты уверена?

- Да, почти. А что?

- Я... не знаю. Какое-то время я думал...

- О чем?

- Почему они вышли в поход так внезапно?

- У воинов свои представления о времени. Они вышли, потому что их вызвали раньше.

- Конечно. Наверное, ты права.

Они вошли в темный коридор.

- Иди прямо, - сказала она, заходя ему за спину. - Здесь нет никаких поворотов.

Но он застыл, вглядываясь в темноту.

- Ей уже лучше, той женщине, которую ты принес сюда. Она уже встает и даже пытается помогать девушкам. Скоро она совсем поправится.

- Что она тебе рассказывала?

- Ничего.

- Совсем ничего?

- Она немая.

- Я бы хотел с ней увидеться.

- Конечно. Мацу сказала ей о тебе. Она хочет поблагодарить...

Он споткнулся и чуть не упал; у него перехватило дыхание. Темнота неожиданно расступилась, и перед ним возник свет. Он увидел огромный зал, отделанный желтым, розовым и черным мрамором. Полукруглый позолоченный потолок поддерживали двенадцать колонн, по шесть с каждой стороны. Свет от золотых светильников лился в центральную часть зала, оставляя в полумраке стены, но Ронин все-таки разглядел фрески с зыбкими и текучими изображениями необычайно прекрасных женщин и мужчин, златокожих, сапфироволосых, высоких и гибких. Он моргнул и заставил себя дышать.

- Что с тобой? - спросила Кири, кладя руки ему на плечи.

- Я видел это место раньше, - хрипло выдавил он.

- Но это невозможно. Ты...

- Я уже был здесь, Кири.

- Ронин...

- И теперь знаю, что снова сюда попаду. Поверь мне, я был в этом месте. В Городе Десяти Тысяч Дорог, в доме дор-Сефрита, великого мага Ама-но-мори...

Он ждал слишком долго. Он осторожно пересек улицу, перебегая из тени в тень, а когда он встал под каменным кувшином, меч его был обнажен.

Он вошел стремительно и тихо, выставив вперед правое плечо. Воздух был перенасыщен тяжелым запахом снадобий и порошков. Ронин понял не глядя, что пузырьки, кувшинчики и склянки сброшены с полок и все перебиты, а их таинственное содержимое рассыпано и разлито по полу. Запахи, разносимые ночным ветром, перемешались в невероятную смесь.

Он обнаружил аптекаря пригвожденным к стойке топором, торчавшим из чахлой груди. Лезвие прошило старика насквозь, глубоко врезавшись в дерево. Дернув за рукоять, Ронин выдернул топор, и тело соскользнуло на пол, усыпанный порошками.

Ронин взглянул на то место, где висел старик. На деревянной поверхности стойки он увидел две темные полоски в форме перевернутого знака "V", словно аптекарь хотел написать что-то кровью, хлеставшей из страшной раны, но не успел.

Последняя надежда потеряна; аптекарь убит, свиток прочесть больше некому, и теперь ничто не остановит Дольмена. Клинок Ронина превратился в серебряную дугу. Что-то его укусило, и одновременно раздался крик. Он рубанул по обеим ногам. На пол упал топор. Скрип половиц, на которые рухнуло тяжелое тело. А потом все вокруг пришло в движение. Он развернулся и нанес короткий, резкий удар; клинок вошел глубоко, и, изменив направление удара, Ронин ударил другой стороной клинка по шее еще одного нападавшего. Горячая кровь окропила его лицо. Он отпрянул в сторону от бьющихся в предсмертной агонии тел, исполняющих свой безумный танец.

Теперь все набросились на него разом, стремясь перехватить его руку с мечом. Он отрубал чьи-то пальцы, перерубал руки, но противников было слишком много, и они все же сумели повалить его на пол, сдавив ему горло. Он отбивался, но его руки и ноги были прижаты к полу. Он попытался глотнуть воздуха, но не смог и провалился в бескрайние пески черной страны, где из алеющих трупов, подобно нескошенным хлебам, вырастали секиры с серпообразными лезвиями.

- Мы не алчные, нет.

В дыму висит турмалин.

- Мы такие, какими должны быть.

Его красные, зеленые, коричневые грани тускло мерцают в перламутровом сиянии.

- Веление истории сделало нас такими.

Голубой, застывший туман поднялся и опал, подобно морской волне.

- Заложники.

Послышался взрыв раскатистого хриплого хохота.

- Вот это да. Вот это да.

Голос тяжелый и давящий.

Турмалин раскачивается в своем многоцветном великолепии - миниатюрные солнца переливаются на его гранях.

- Да. Мы - продукт неумолимого прошлого, которое ничего никогда не прощает. Нам пришлось потрудиться на благо нашей страны. Но мы появились тогда, когда в нас возникла нужда. Только тогда и не раньше. Ибо всему свой срок.

Турмалиновое солнце колеблется на дрожащих небесах.

У него были жирные, отвислые щеки - когда он смеялся, они колыхались. Широкий плоский нос, заплывшие узкие глазки синего цвета. Шеи не видно. Обритая голова на массивных плечах. Темно-зеленый халат, распахнутый до пояса, открывает обнаженную грудь. Рот небольшой и нежный.

- Мы созданы промыслом наших богов в стародавние времена, много столетий тому назад. И нам было дано высочайшее предназначение. Защитить наш народ, уберечь богатства страны.

Он сидел в плетеном кресле, высокая спинка которого выгибалась вперед, точно шея какого-то безголового чудовища.

- Уничтожить красных!

Массивная рука приподнялась и с резким звуком упала на подлокотник кресла.

- Подточить могущество риккагинов. Покарать всех, кто вошел в наши пределы, взыскуя лишь обогащения и наживы. Отомстить ворам и убийцам.

Синий взгляд переместился чуть в сторону.

- Да, наша цена высока, но она окупается каждый час, каждый день и каждую ночь в границах Шаангсея. Нам платят за то, чтобы мы защищали людишек, затаившихся в городе за стенами, словно испуганные муравьи. Но город за стенами будет наш, если мы этого захотим. Жирные хонги платят нам столько, сколько мы требуем. Риккагины, богатеющие на войне, платят нам серебром в последний день каждого месяца...

Глаза полыхнули огнем.

- Как я их ненавижу! Как я хочу уничтожить их всех. Недостаточно просто брать у них деньги - их деньги. Этого мало. Надо внедряться, верно?

Послышался какой-то шум. Теперь взгляд синих глаз был направлен вниз.

- Как вы думаете, он слышал?

Он шевельнул рукой, и Ронина окатили холодной морской водой. Соль защипала рваны, но в голове прояснилось. Ронин застонал.

- Мы хотим, чтобы ты полностью пришел в себя, - сказал толстяк.

Ронин оторвал мутный взгляд от турмалина на его шее. Он находился в комнате с бамбуковыми стенами, покрытыми лаком, который поблескивал в неярком свете ламп. Окон не было, но через люк наверху виднелось ясное ночное небо.

- Ты убил кое-кого из наших, принес скорбь их женщинам и семьям. Толстяк вздохнул. - Мы - Чин Пан. Зеленые.

Рука его потянулась под халат. Что-то сверкнуло в воздухе и упало перед Ронином.

- Вот.

Это была серебряная цепочка, которую он нашел у мертвеца в закоулке и которую потом забрал Тунг у ворот города за стенами. Ронин взглянул на серебряный цветок, смахнул с глаз соленую воду; на мгновение ему почудился звон далеких колоколов, приглушенный звук рога, он снова увидел лениво плавающую рыбу в водоеме прекрасного сада в таинственном храме, затерянном в лабиринте шаангсейских улиц. Вечность.

- Кто ты? Кто прислал тебя в Шаангсей?

Ронин закашлялся, поднес руку к горлу, попробовал сглотнуть.

- Явно не красный. О сакуре они знают меньше, чем мы.

- Я ничего не знаю об этой цепочке.

- Ложь. Ты напал на зеленых в переулке, пытаясь спасти своего дружка.

- Кого?

- Человека в черном.

Голос был терпеливым, как у доброго дядюшки, который увещевает нашкодившего ребенка.

- Я просто увидел, как четверо или пятеро напали на одного. Я подумал, что надо ему помочь.

Толстяк расхохотался.

- Не сомневаюсь. Глупо с твоей стороны раскрываться перед нами столь откровенно. Ты нас недооцениваешь. Зачем тебя сюда прислали?

- Я приехал в Шаангсей в поисках разгадки.

- Откуда приехал?

- С севера.

- Ложь. На севере одни дикари.

- Я не из этой страны.

- И сакура.

- Не понимаю, чего вы хотите.

Толстяк с сожалением посмотрел на Ронина и поднял глаза.

- Тунг, пора тебе сделать то, что ты должен.

- Может быть, сразу его убить?

- Нет, потом.

- Он мне нужен.

- Да, конечно. Но сначала возьми его с собой.

- Но... я...

- Пусть он увидит.

Они пробирались крадучись по кривым, грязным, неосвещенным улочкам, где по воздуху разносился сладковатый дымок, а тишину нарушал только стук игральных костей.

Ронина сопровождали четверо. Тунг и еще двое зеленых были одеты в синие плащи, а лезвия их топоров - закрыты черными чехлами, чтобы они не блестели. С ними был человек с матовой кожей и сверкающими глазами; он непрерывно дрожал от страха и умолял о пощаде.

Руки у него были связаны за спиной и прикручены к короткой бамбуковой палке.

Тунг, не отходивший от Ронина ни на шаг, сказал ему в самом начале: "Только попробуй закричать, и я заткну тебе рот. Это приказ Ду-Синя. Будь моя воля, я бы вспорол тебе брюхо прямо сейчас. Но я - человек терпеливый. Мое время еще придет, когда мы вернемся".

Они шли сквозь ночь посреди бесконечных теней по одинаковым улочкам. Где-то хрипло залаяла собака. Кто-то мочился у стены: журчание мощной струи слышалось удивительно отчетливо. Прозвучал отдаленный смех, стук копыт. По дороге они вспугнули каких-то мелких животных, бросившихся врассыпную при их приближении.

- Куда мы идем? - спросил Ронин.

Тунг вместо ответа ударил его в ухо.

Потом он негромко окликнул зеленых, которые шли впереди, и они повернули направо, на тускло освещенную улицу с довольно приличными с виду домами. Здесь жили явно зажиточные горожане.

Они приблизились к дому. Один из зеленых извлек из-под плаща чашку с рисом. У пленника со связанными руками округлились от страха глаза, он забился в судорогах, и второму зеленому пришлось его удерживать.

Первый зеленый медленно поставил чашку с рисом на землю, прямо напротив ступенек крыльца. Поднявшись, он достал пару палочек, наклонился опять и положил их рядом с чашкой. Потом повернулся, поклонился Тунгу и встал рядом с Ронином.

Тунг подошел к извивающемуся пленнику и ударил его кулаками по скулам, так что у того непроизвольно открылся рот. Пальцы левой руки Тунг засунул ему в рот и сноровисто ухватил скользкий язык. Правая рука взметнулась вверх. Сверкнул обнаженный клинок. Человек попытался закричать, но Тунг уже отрезал ему язык. Хлынула кровь, казавшаяся в полумраке черной. Голова пленника задергалась; он издавал утробные звуки, словно животное, отчаянно пытающееся воспроизвести человеческую речь.

Снова метнулся вперед тускло блеснувший кинжал. Голова пленника неестественно откинулась назад, его рот искривился в попытке крика. Ухватившись за окровавленные волосы, зеленый в третий раз поднял оружие. Потом он отпустил голову, что дергалась, как на пружине. Изуродованное лицо невидяще смотрело на Ронина двумя черными окровавленными дырами вместо глаз.

По кивку Тунга один из зеленых обнажил топор и подрубил пленнику сухожилия под коленями сзади. Тот рухнул на колени в уличную пыль и упал в собственную кровь.

Тунг наклонился и положил язык и глаза в рис, торжественно и обстоятельно, словно это были изысканные деликатесы, предназначенные для разборчивого гурмана. Затем зеленый уложил тело рядом с чашкой и палочками.

Стоявший рядом с Ронином зеленый подал Тунгу желтый шелковый платок. Тот вытер руки.

- Он слишком много знал, - сказал он, подступив вплотную к Ронину. Но рассказывал он об этом не тем людям.

Он подтолкнул Ронина, и они зашагали обратно той же дорогой, по которой пришли сюда. Шаангсейская ночь поглотила их.

- Прискорбно, - вещал Ду-Синь, - что мы, охраняющие Шаангсей, вынуждены править при помощи страха. Таков закон города, объективная данность, если хотите, и мы рассматриваем сей печальный факт как нормальное состояние нашего бытия. Двух мнений на этот счет быть не может. Страх побеждает все. Если вы обратитесь к кубару с таким предложением: "Скажи нам то, что нам надо узнать, иначе нам придется отрезать тебе ногу", - он вам выложит все, ему просто придется, потому что без ноги он не сможет работать на маковых полях и кормить семью. Точно так же, если вы скажете риккагину: "Говори, или мы отрежем тебе руку, в которой ты держишь меч", - как вы думаете, будет он с вами сотрудничать?

Ду-Синь расхохотался, его жирное лицо всколыхнулось, а потом сделалось грустным.

- Народ Шаангсея страдает. Его обкрадывают хонги, риккагины и кантонские жрецы, изрыгающие кощунственные мерзости. Но слава воров, убийц и злодеев достается зеленым. - Он сцепил жирные пальцы. - Какая гнусная клевета!

- И это оправдывает то, что только что сделал Тунг со своими подручными? - спросил Ронин.

- Оправдывает?! - изумился Ду-Синь. - Нам не нужно оправдываться. Мы делаем то, что должно быть сделано. Больше никто этого не сделает. Этот город должен выжить. И он выживет. С нашей помощью. - Он устроился поудобнее в плетеном кресле. - То, что вы видели, было продемонстрировано как моральный урок. Теперь вы можете оценить наше многотерпение.

Он протянул Ронину серебряную цепочку.

- Где ваша? - неожиданно резко спросил он.

- Я видел только эту, - ответил Ронин.

- Свою вы, наверное, спрятали?

- Я видел только эту.

- В Шаангсее вы выполняете то же поручение, что и все остальные?

- Я даже не слышал об этом городе, пока меня не выловили из воды.

- На корабле вы и встретились с тем человеком?

- Я никогда его раньше не видел...

- Есть множество способов, чтобы заставить вас говорить правду, и Тунгу известны все. Вряд ли мне надо вам напоминать, как он жаждет заняться вами самолично.

- Правда и так уже сказана.

- Сказана настоящим героем, - с сарказмом заметил Ду-Синь. - Неужели вы так глупы? Неужели вы думаете, что нам не хватит умения вас сломать?

- Нет, я так не думаю. В конце концов вам удастся это сделать. Тогда я буду вынужден солгать, и вам придется меня убить.

- Нам нужна только правда.

Ронин усмехнулся.

- Правда и моя жизнь в придачу. Я не кубару и не жирный хонг, на которых могут подействовать ваши угрозы. Я не из этого города, и я не трепещу от страха перед зелеными, как все остальные жители Шаангсея. Вы для меня ничто.

Он смотрел в синие немигающие глаза.

- Кроме того, все эти разговоры носят весьма отвлеченный характер. Будущее этого мира предопределено. Все ваши хитроумно сплетенные сети не будут стоить вообще ничего, если не остановить Дольмена.

За спиной у него зашевелился Тунг.

- Глупость какая...

Ду-Синь жестом велел ему замолчать. Синие глаза моргнули, и на мгновение Ронину показалось, что в глубине этих глаз мелькнула неуверенность, настолько чуждая Ду-Синю.

- Он знает о буджуне, - сказал Тунг. - Я вижу. Он может нам рассказать...

- Молчать! - взревел Ду-Синь. - Глупец! Хочешь лишиться языка?

Он сделал большое усилие над собой, чтобы успокоиться.

- Пусть Чей пришлет четырех людей, - распорядился он после короткой паузы.

Подойдя к двери, Тунг что-то тихо сказал стоявшему снаружи зеленому. Когда он вернулся, Ду-Синь взглянул на него:

- А теперь подайте ему его меч.

Серебристые промельки при свете лампы. Один, потом второй. Холодные, тяжелые, остро заточенные клинки. Свист изогнутых лезвий, едкий запах пота и звериного страха. Мелькание сбоку, на периферии его поля зрения. Свет пробегает по его клинку; у него замирает сердце, тело переполняется энергией, мысль работает стремительно. Меч у него обоюдоострый. Выпад и обратный ход.

Они не разгадали его маневра, поскольку стиль боя у них был другой, а привыкание к новому стилю противника требует времени. Времени он им не дал. Клинок метнулся к нему снизу, но он отбил его в сторону, одновременно сделав выпад назад и ударив зеленого, что находился сзади. Тот вскрикнул. Из раны на боку хлынула кровь. Зеленый зашатался и рухнул.

Ронин развернулся, почувствовав, что по его плечу скользнуло лезвие топора, разрезав одежду. Он сделал выпад мечом: клинок с лязгом столкнулся с топором, высекая голубые искры. Отбив еще два удара, Ронин сделал косой выпад снизу, нанес зеленому укол в солнечное сплетение и тут же выдернул меч. Воин упал на колени, зажимая рану трясущимися руками и безуспешно пытаясь остановить поток крови. В воздухе все отчетливее пахло смертью.

Воспользовавшись тем, что Ронин еще не успел принять твердую стойку, третий зеленый обрушил топор на его меч, чуть не выбив его из рук. Топор снова завис над Ронином, и ему пришлось упасть на колени, чтобы парировать стремительный удар. Снова и снова мелькал его меч, но удары сыпались градом, и ему никак не удавалось подняться на ноги. Он терпеливо выжидал, пока противник не откроется, и в то мгновение, когда зеленый чуть отступил, чтобы нанести завершающий удар, который пробил бы защиту Ронина, Ронин направил клинок вертикально вверх, вложив в удар все свои силы. Острие ушло глубоко в подбородок противника, и Ронин надавил еще сильнее, так что клинок прошел через горло в мозг. Зеленый содрогнулся всем телом и раскинул руки, как будто пытаясь взлететь. Из раззявленного рта вываливались ошметки чего-то розового и серого. По телу прошла судорога, словно зеленый пытался сбросить с себя непосильную ношу. Топор выпал на пол.

Освободив меч, Ронин упал и перекатился по комнате до бамбуковой стены. На него двинулся четвертый, но Тунг перехватил его за руку.

- Он мой. Не лезь, - сказал он, не сводя глаз с Ронина.

Тунг, пригнувшись, пошел на него, вращая сверкающим топором. Он ударил низко, целясь в колени, с явным намерением сначала ранить, а потом добить. И хотя Ронин успел подставить клинок, полукруглое лезвие все-таки зацепило его, сорвав кусок кожи.

Тунг сделал движение справа, но ударил слева. Удар был обманчиво вялым, что позволило Тунгу обойти защиту Ронина, и полукруглое лезвие устремилось к его ключице. Ронин не успевал блокировать удар и отбил топор рукой в перчатке.

Тунг вытаращил глаза, когда топор, наткнувшийся на руку, не разрубил ее, но ушел в сторону, не причинив Ронину ни малейшего вреда.

Заметив выражение его лица, Ронин тут же опустил меч и выбросил вперед руку в перчатке, сверкнувшей отразившимся от чешуек светом. Ударив Тунга по правой руке, чтобы выбить топор, Ронин впечатал кулак ему в горло. Глаза у того вылезли из орбит, изо рта вывалился язык, а топор упал на пол.

Тунг попытался схватить Ронина за руку, но Ронин не позволил ему это сделать. Он ударил Тунга кулаком по скуле, раздробив кость. Тунг завопил и затряс головой. Он скреб руками по полу, пытаясь подобрать топор. Ронин перед глазами которого стояла зловещая темная улица и человек, умоляющий о пощаде, - ударил снова; на этот раз треснули зубы, разлетелась и повисла на обломке кости нижняя челюсть, глаза вылезли из орбит. С какой-то дикой и мрачной радостью Ронин ударил еще раз, размазав нос Тунга по его окровавленному лицу.

Потом он перекатился по полу, одновременно подхватив свой меч, вскочил и пошел на последнего зеленого, держа на отлете молниеподобный клинок.

Ронин занес над ним свистящий клинок. В его жилах бурлила кровь, наполняя его мощью, пульсирующей в руках. Его кожа блестела от пота и морской соли, мышцы ходили ходуном, словно под кожей у него извивалась змея.

Зеленый в ужасе отпрянул, споткнулся, его топор дрогнул. Ронин обрушил клинок ему на голову. Голова раскололась надвое. Тело дернулось, словно загарпуненная рыба. Ронин развернулся, окруженный ореолом смерти.

Уже мертвое тело сделало шаг, другой и грохнулось на скользкий от крови пол. Ронин тем временем подобрал серебряную цепочку. Потом, рванувшись к двери, он смел стоявшего снаружи зеленого.

В дверь влетел Чей, занося над головой топор.

Ду-Синь коротко махнул рукой:

- Оставь его. - И добавил после недолгой паузы: - Закрой дверь и подойди сюда.

Чей прошел по останкам кровавой сечи, осторожно перешагивая через разбросанные тела. По блестящему бамбуку слезами боли стекали красные капли.

Ду-Синь, поджидая Чея, протер глаза пухлой рукой.

- Вызови гонца, - распорядился он, - и сопровождение из трех Чин Пан. Отбери лучших. Ты пойдешь с ними.

Он посмотрел на стоявшего перед ним человека.

- Я хочу, чтобы вы доставили послание Лу Ву.

- Но, Ду-Синь, неужели ты хочешь сказать, что...

- Да. Именно это я и хочу сказать. Я поддерживаю связь с тайпаном Хун Пан.

- С красными, - выдохнул Чей. Но когда он взглянул в холодные синие глаза Ду-Синя, во взгляде его было лишь удивление.

Он бежал по сонным ночным переулкам Шаангсея, где спали целые семьи и бродили желтые собаки с торчащими ребрами; бежал по освещенным улицам, где шатались, стонали и блевали ночные гуляки, пропитавшиеся духом пьянства, похоти и дыма в увеселительных заведениях города, он бежал мимо кашляющих и дрожащих, мимо целующихся взахлеб и подпирающих обшарпанные стены, дерущихся на кулаках и на грязных ножах, позабывших уже, из-за чего началась их ссора. Где-то закричала женщина, но пронзительный визг внезапно оборвался, и Ронину было безразлично, откуда доносится этот звук.

Он бежал не от зеленых. Это было не в его правилах. Кроме того, что-то подсказывало ему, что теперь они уже не представляют для него реальной угрозы. Он понял это по глазам Ду-Синя. Предводитель зеленых знал о Дольмене. А если и не о Дольмене, то уж точно - о том, что война на севере уже не такая, какой была на протяжении многих столетий.

Он бежал в сторону дороги Окан; его легкие пылали огнем, ноги двигались сами по себе. Им уже завладевало отчаяние. В голове у него вертелись отрывочные детали, слова, события и намеки, которые он впитывал безотчетно, но которым до сих пор не придавал значения. По отдельности они не имели смысла, но все вместе уже вырисовывались в нечто первостепенное и ужасное. Ронин мчался по многолюдному лабиринту улиц, а в его затуманенном мозгу песней звучало имя. Кири.

И Шаангсей наконец ожил в его глазах, стал сверкающей, пульсирующей сущностью, живущей собственной реальной жизнью. Проносясь по закоулкам, где мелькали обнаженные бедра и раскосые глаза, высокие груди и крутые ягодицы, где в полосах тени уютно расположились спящие дети и мелкие воришки, он ощущал это настойчивое присутствие, как близость женского тела, горячего и влажного, властного и ненасытного, возбуждающего и пугающего, и его захватило смешанное чувство торжества и страха.

На дороге Окан было тихо, высокие деревья неподвижно застыли в предрассветном полумраке, звуки ночного города казались далекими, словно принадлежали другому времени, может быть, смутному будущему, и голоса звенели в медленной смене веков.

Он взлетел по изящно изогнутой лестнице и забарабанил в тяжелые желтые двери. Ему открыла какая-то женщина с огромными глазами. Он вцепился в нее и выдохнул:

- Где Кири?

Узнав Ронина, она удержала охранников, уже готовых наброситься на него, проводила его в освещенный коричневым светом зал и быстро удалилась.

Он бродил среди диванчиков и столиков в поисках вина, но, как обычно, все уже было убрано. На лестнице раздался звук шагов. Ронин обернулся.

- Она сейчас выйдет, - сказала ему спустившаяся по ступенькам женщина.

Ронин вздохнул с облегчением. Только теперь он позволил себе немного расслабиться и отдышаться.

И вот она появилась на лестнице, изящная и гибкая, в облаке ниспадающих черных волос. На мгновение ему показалось, что это не Кири, но потом он увидел ее фиолетовые глаза, в глубине которых поблескивали серебристые огоньки.

- Что с тобой? - спросила она, быстро спускаясь по ступеням. - Ты ранен?

Он окинул взглядом свою разорванную, окровавленную одежду.

- Ранен? Нет, кажется, нет. - Он поднял глаза. - Ты знаешь Ду-Синя?

- Где ты слышал это имя?

- В аптеке меня поджидала засада. Зеленые. Они отвели меня к нему.

- И ты жив, - с некоторым удивлением заметила она. - Он думал, что ты располагаешь какими-то важными сведениями. Но какими...

Ронин вздохнул.

- Помнишь, я рассказывал, как дрался с зелеными в переулке...

Она помахала рукой, распространяя запах лаванды.

- Помню, продолжай.

- С убитого я снял серебряную цепочку. Я даже не знаю зачем. Из-за нее я и сцепился с зелеными у ворот города за стенами.

- Ты показал им цепочку.

- Как последний глупец. Пытался дать взятку, чтобы мне позволили встретиться с Советом.

- Это было бы смешно, если бы не было так серьезно.

- Да, но...

- В чем ценность этой цепочки?

- На ней медальон - серебряный цветок. Ду-Синь назвал его "сакурой".

- Я...

Он остановил ее жестом.

- Я покажу ее тебе, когда будет время. А сейчас мне надо увидеться с женщиной, которую я принес сюда. Моэру.

- Но сейчас ночь. Я не хочу ее будить.

- Кири...

Она улыбнулась.

- Хорошо, но тогда тебе придется рассказать, чего хотел от тебя Ду-Синь. И про человека в переулке...

- Пойдем, - сказал он.

Она повела его наверх, в одну из комнат в полутемном коридоре. Когда они вошли, Кири зажгла светильник на деревянном столике рядом с широкой кроватью.

Теперь Ронин разглядел, что она очень красивая. На ее смуглом лице не осталось следов грязи и боли, она отъелась и отдохнула. Моэру была просто прелестна. Продолговатые глаза и широкий рот придавали ее лицу открытость неискушенной невинности, во сне она напоминала безмятежное дитя.

Кири склонилась над ней. Моэру открыла глаза и посмотрела на Ронина.

- Моэру, это тот, кто тебя спас. Мацу говорила тебе о нем.

Девушка кивнула и протянула худенькую руку. Ногти ей подстригли, отполировали и покрыли блестящим прозрачным лаком. Она погладила его руку. Он бросил взгляд на ее рот, но коралловые губы не шевельнулись. Немая от рождения, подумал он.

- Моэру, я хочу попросить тебя кое-что сделать. Для меня. Это очень важно. Сделаешь?

Она кивнула.

- Откинь простыни, - сказал он.

Кири молча наблюдала за ним.

Моэру подчинилась. Она была обнажена. Ее кожа имела золотистый оттенок с оливковым отливом. Ее оформившееся чувственное тело с округлыми мягкими формами было столь же прекрасно, как и лицо.

- Повязку не меняли?

- Ты просил Мацу не делать этого, - сказала Кири.

- Моэру, сейчас я сниму повязку.

Продолговатые голубовато-зеленые глаза смотрели на него безмятежно, доверчиво. Она развела ноги.

Ронин притронулся пальцами к ее теплому бедру. От его прикосновения судорожно дернулась мышца. Он принялся осторожно разворачивать грязную ткань, под которой на внутренней поверхности ее бедра угадывалась какая-то выпуклость. Он взглянул на ее ноги. Раздвинутые, они напоминали перевернутую букву "V". Ронин снял повязку. Под ней оказался завернутый в тряпку корень в форме человеческой фигуры.

Моэру погладила то место, откуда Ронин снял повязку, и накрылась.

- У нее не было никакой раны, - сказала Кири.

- Да, я знаю. Старик спрятал там вот это.

Ронин показал корень.

- Что это?

- Корень добра, - с усмешкой ответил он. - Или зла.

Снаружи послышался вопль, исполненный ужаса и чего-то еще, что страшнее, чем ужас. Ронин вылетел в коридор. Кири бросилась следом. Он помчался вдоль ряда дверей, вслушиваясь в звуки возни. Потом он почуял вонь и ощутил невыносимый холод, просочившийся даже через закрытую дверь.

Ронин остановился.

- Нет, - простонала Кири. - Нет, только не это.

Ронин рывком распахнул дверь и ворвался в комнату. Только теперь до него дошло, какую страшную он совершил ошибку; выругавшись вслух и взмахнув мечом, он захлопнул за собой дверь. Кири колотила в дверь снаружи. Он не обращал на нее внимания, полностью сосредоточившись на стоявшей перед ним твари.

Ростом больше трех метров. Мощные толстые ноги. Передние конечности гораздо длиннее, с шестипалыми руками и загнутыми когтями.

Голова чудища представляла собой зрелище просто кошмарное: злобные нечеловеческие глаза с вертикальными оранжевыми зрачками-щелями, а под ними - отвратительный кривой клюв, который судорожно открывался и тут же захлопывался с мерзким треском. Чудовище все колыхалось, и очертания его постоянно менялись. Шкура то вздувалась, то опадала. Сзади бился короткий хвост.

Тварь увидела Ронина, и короткий злобный вопль сорвался с ее клюва. Она швырнула в него останки того, что когда-то было человеком, перемолотое розово-белое месиво.

Ронин без труда уклонился, но тут он увидел, что это была Мацу, и у него защемило в груди. Он должен был догадаться! В ночь, когда в Тенчо пришел Маккон и убил Са, он был с Мацу, а не с Кири. "Тебя", - крикнул ему Дольмен в том кошмарном сне. "Тебя!" Поэтому-то он и помчался стремглав в Тенчо: его сейчас меньше всего волновал Ду-Синь со своими зелеными, потому что он понял, что той злополучной ночью Маккон искал его и что чудовище скоро вернется. Ронин думал только о Кири, с которой так часто бывал в последнее время, но теперь он увидел глаза Мацу, и сердце его преисполнилось болью.

Губы его шевельнулись, он тихо назвал ее имя.

Маккон опять издал вопль и ударил ее когтистой лапой по бедру. Мацу закричала от боли: обломок кости прорвал ее нежную кожу.

- Мацу.

Ронин налетел на Маккона. Его тошнило от невыносимой вони, а его незащищенное лицо уже начинало неметь от неземного холода. Помимо собственной воли он издал бешеный крик, когда его меч скользнул по чешуйчатой шкуре.

Кошмарный клюв распахнулся: комнату наполнил ни на что не похожий звук - жуткий утробный смех. Молниеносным движением тварь отпихнула Ронина в сторону и устремилась к открытому окну, навстречу рассвету.

Раздался какой-то пронзительный свист, эхом отдавшийся у Ронина в мозгу. Маккон умолк. Снова послышался свист, на этот раз громче, настойчивее. Маккон яростно вскрикнул, крутанул руку Мацу, вырвав ее из сустава. А когда к нему приблизился все еще оглушенный Ронин, чудовище медленно разорвало ей горло, швырнуло в Ронина окровавленные останки и стремительно выскочило из окна.

Покачнувшись, Ронин подхватил на руки то, что осталось от Мацу. "Слишком поздно, - тупо подумал он. - Почему я не вспомнил о перчатке?" Он смотрел на ее залитое кровью тело, не обращая внимания на возобновившийся стук в дверь. Стук сменился настойчивыми ударами. Дверь ломали. Но Ронин не обернулся даже тогда, когда дверь распахнулась.

Он опустился на колени посреди комнаты, баюкая на руках тело Мацу. Холодный ветер из распахнутого окна обдувал его. И только когда на его лицо упала чья-то тень, он поднял глаза и увидел Кири в нагруднике из желтой лакированной кожи, в блестящих сапогах и кожаных крагах.

Она подошла к окну, выглянула наружу и тихо ахнула, разглядев в предрассветном тумане жуткие мерцающие глаза и щелкающий клюв с толстым серым языком.

Маккон издал новый вопль.

А Ронин, сжимавший в объятиях холодеющее тело с такой силой, как будто пытался удержать в нем жизнь, все вспоминал ту ночь, когда прижимал ее к себе, ощущал ее тепло и слушал ее тихий шепот, наблюдая за медленным круговращением звездного неба. Снова и снова возвращался он к этим мучительным воспоминаниям и чувствовал лишь пустоту. "Где они, мои чувства? Неужели они так надежно скрыты? А, мороз меня побери. Все равно я уже обречен".

4. Черный Олень во тьме

- Странно, - сказала она, натягивая поводья.

Небо справа окрасилось в зеленовато-перламутровый цвет. Призрачное солнце только-только показалось сквозь густую утреннюю дымку. Север и запад пока оставались во мраке.

Их лумы зафыркали и нетерпеливо забили копытами оземь: им явно хотелось скакать, обгоняя ветер, и вынужденная остановка пришлась им не по вкусу. Шаангсей, оставшийся у них за спиной, казался прижавшимся к морю грязным пятном, не имеющим четких очертаний.

Они стояли на выжженном солнцем холме. Отсюда открывался вид на широкую петляющую реку, устье которой Ронин увидел впервые с корабля риккагина Тиена, когда они входили в гавань. Это была глубокая река, где-то - бурная, с водоворотами, где-то - спокойная и ленивая. Она проходила по окраине города почти точно на север. Маккон шел вдоль русла. Они - за ним по пятам.

- Что это? - спросил Ронин.

Она обернулась к нему. Черные волосы разметались по ее лицу.

- Дует осенний ветер, - сказала она.

Сырой и холодный ветер трепал их одежду, раскачивал высокие стройные сосны.

- И что?

На лице у нее промелькнуло какое-то странное выражение. А может быть, Ронину лишь показалось из-за неровного света.

- А сейчас разгар лета, - тихо отозвалась она.

- Ты идешь за ним, и я пойду с тобой.

Он собирался ответить отказом, но увидел в ее глазах отражение бури, бушевавшей у нее в душе. Она не плакала. Не обронила ни единой слезинки. Лицо ее превратилось в бледную маску ненависти.

- Я хочу сказать тебе кое-что...

Грудь пронзила щемящая боль, как будто его поразили мечом.

- Не нужно.

В ее голосе прозвучали и сдерживаемые рыдания, и лязг сверкающего металла.

- Не понимаю. Ты же не можешь знать...

- Я знаю.

Она повернулась к окну.

- Мацу была для меня больше чем сестрой. Больше чем дочерью.

- Кем же тогда?

- Если я скажу, ты сочтешь меня сумасшедшей.

Они мчались навстречу новому дню, день разгорался все ярче, осенний ветер трепал их плащи. Распущенные волосы Кири развевались, точно грива какого-то мифического создания, получеловека-полузверя.

Они неслись по унылой местности, мимо длинных затопленных полей с ровными рядами ростков, на которых по колено в воде трудились мужчины в широкополых соломенных шляпах и женщины, подобравшие юбки и завязавшие их на поясе. Согнувшись в три погибели, они собирали рис. Они ехали вдоль реки, несущей свои воды на север, где царили смерть и разрушение; вдоль реки с ее широкими берегами, коричневыми от грязи и ила - бесценных удобрений, которыми она питала обширные поля.

Они преследовали Маккона, и Ронин, заглядевшись на благородный профиль Кири, не заметил, что кто-то подъехал к ним сзади, пока догнавший их лума не поравнялся с ними.

К полудню исчезли последние следы цивилизации - они въехали в дикую, необжитую местность. Уже давно остались позади остатки наносной дельты, служившей одним из первейших источников благополучия Шаангсея. Земля становилась все суше; все чаще им попадались скалы, все больше напоминали они нарастающие штормовые океанские волны.

Растительности тоже стало меньше. Чахлые и бесформенные растения коричневато-зеленых тонов торчали то здесь то там посреди приземистых скал, вытягивая из земли все, что она могла дать. Сухая неровная почва пошла на подъем, который становился все круче по мере удаления от моря.

Один раз далеко на востоке показалась колонна воинов, шагавших на север. Сзади тащился обоз, впереди шла кавалерия, оставлявшая за собой длинные тучи пыли. Пришпорив своих скакунов, Ронин с Кири помчались вперед, и вскоре колонна пропала из виду.

На юге еще было ясно, но прямо над ними и на северном горизонте начали скапливаться серые тучи.

- А теперь расскажи, чего хотел от тебя Ду-Синь.

Ронин пожал плечами.

- Того, чего я не мог ему дать. Я ничего не знаю о сакуре.

- А что случилось с тем человеком в переулке?

- На него напали зеленые, человека четыре. Я просто пришел ему на помощь.

- Как он выглядел?

Он повернулся к ней:

- А почему ты об этом спрашиваешь?

- Вполне естественный вопрос.

Он покачал головой:

- Не совсем.

Она улыбнулась:

- Хорошо. У меня есть причины. Теперь скажешь?

Ронин внимательно посмотрел на нее. На прядь черных волос, скользнувшую по щеке. Это напомнило ему Мацу. Ее волосы...

- Он... он был не похож на жителя Шаангсея или на моего соотечественника. Но разглядеть было трудно, потому что свет...

- У него была желтая кожа?

- Да.

- А лицо?

- Черные глаза. Высокие скулы.

- Дай посмотреть цепочку.

Она взяла цепочку, увидела серебряный цветок.

- Буджун, - выдохнула она.

- Зеленый, Тунг, упомянул это слово и хотел еще что-то сказать, но Ду-Синь велел ему замолчать.

- И неудивительно, - сказала она, возвращая ему цепочку. - Буджуны древнее легендарное племя, состоявшее из величайших воинов и мудрейших магов. Они жили в эпоху, когда из волшебных стихий формировались самые основы мироздания. Сакура - их символ. Этот цветок, говорят, растет только там. На их острове.

- И что с ними случилось?

- Никто не знает. Может быть, их уже нет. О буджунах перестали упоминать примерно со времени чародейских войн. Возможно, Ама-но-мори был уничтожен...

Ронин вздрогнул.

- Их остров называется Ама-но-мори?

- Да, это плавучее царство.

- Кири, тот свиток, который находится у меня, написан рукой дор-Сефрита, могущественнейшего из магов Ама-но-мори.

- Кто тебе это сказал?

- Один колдун из Фригольда. Он изучал древние рукописи и нашел упоминание об этом свитке. И это потом подтвердил Боннедюк Последний, человек, которого я встретил в Городе Десяти Тысяч Дорог. Дор-Сефрит наверняка был буджуном.

- Тогда и тот человек в переулке тоже был буджуном. Они еще существуют! - Ее фиолетовые глаза сверкнули. - Теперь понятно, почему Ду-Синь так всполошился. Присутствие в Шаангсее буджуна указывает на то, что они проявляют живой интерес к континенту человека. Это в корне изменит соотношение сил. Ду-Синь хочет, чтобы Чин Пан опередили Хун Пан.

Ронин кивнул:

- Да, это во-первых. Но есть еще кое-что. Похоже, у нас с ним проблемы одни и те же.

- Что ты имеешь в виду?

- Они могли бы убить меня в любой момент, но Ду-Синь почему-то не отдал приказа. Да, он явно хотел что-то от меня узнать. Но он - человек проницательный, и в какой-то момент он понял, что я ничего не знаю о сакуре...

- Почему он тебе поверил?

- По-моему, у него просто не было выбора и он знал об этом. Я сказал ему правду, и он понимал, что меня им не сломить. Потом я сказал ему о пришествии Дольмена. Но он знал об этом, Кири! - Ронин хлопнул ладонью по луке седла. - Этот хитрый лис знал! Тебе лучше других, за исключением разве что самого Ду-Синя, известно, как широка его сеть. Все слои общества Шаангсея так или иначе связаны с Чин Пан. У него тысячи ушей и глаз в городе и за его пределами. Он знает, что война на севере ведется уже не с красными; он понимает, чем обеспокоены риккагины. Они сражаются не с людьми. Ты сама видела, что такое Маккон и как он обходится с человеческой жизнью. Давняя вражда, управлявшая судьбами зеленых и красных, судьбами самого Шаангсея, канула в небытие. Легионы Дольмена пришли на континент человека.

Они миновали высокое плато и спустились к ущелью из красного камня и сухой пыли. На плато у них за спиной появился небесно-голубой лума со стройным седоком.

Они углубились в ущелье. Далеко справа, на невысоком утесе, за пределами красного обрыва, виднелись последние сосны, качающиеся на ветру. Высоко в небе промчалась стая серо-коричневых птиц. Птицы летели на юг, опережая надвигающиеся тучи. Ронину показалось, что он слышит их пронзительные крики, но это, наверное, было лишь завывание ветра, раскачивающего одинокие сосны. Само безлюдье этих мест наделяло их с Кири символическими полномочиями вечных стражей из передового дозора человечества.

Они пробрались между огромными валунами и выступами красноватого слоистого сланца и выехали на дорожку, поднимавшуюся на очередное плато.

Здесь они остановились. Ронин спешился, погладил по шее своего скакуна и осмотрелся в поисках следов. Лума нетерпеливо перебирал копытами. Ронин опустился на колени и провел пальцами по пыли. Ошибки быть не могло. Следы от копыт или лап всякого существа поменьше уже занесло бы пылью хотя бы частично.

Но следы Маккона не так-то легко стереть. Во всяком случае, если он преднамеренно метит свой путь. "Тебя", - отдалось эхом в мозгу. "Тебя".

- Догоняем?

Ронин пожал плечами:

- Если он сам захочет, тогда догоним.

Он вскочил в седло, и они помчались по плато, отпустив поводья и дав лумам волю. Кажется, эти неутомимые скакуны были счастливы от того, что могут нестись что есть мочи.

- На этот раз место для битвы выберу я, - крикнул он Кири сквозь завывание ветра и звон сбруи.

- А если не будет такой возможности?

- Будет. Мне лучше знать.

Они так увлеклись погоней, что совершенно забыли о времени, и лишь угасающий свет дня напомнил им о том, что солнце садится и скоро ночь. Днем было пасмурно из-за густых клубящихся туч, которые сейчас уже полностью затянули небо. Тусклые сумерки опустились как-то вдруг.

Земля не имела цвета, здесь не было даже теней, и на какое-то время их охватило необычное, тревожное ощущение - как будто они скачут по бесконечному царству грез и не тела их, а души уносятся все дальше и дальше от знакомого мира людей к какой-то другой, незнакомой жизни, которая в чем-то полнее, а в чем-то и мельче.

На севере уже стемнело, когда они достигли края плато и начали спускаться в широкую долину, целиком погруженную в тень. На середине спуска Кири вдруг ахнула и показала рукой вперед.

Они приближались к безбрежному полю покачивающихся на ветру цветов, белых, словно отбеленные временем кости. Потом их окутал сладковатый и липкий запах. Они въехали на луг.

- Маки! - выдохнула Кири.

Лумы затрясли головами и обменялись какими-то странными звуками, понятными только им. Теперь они высоко поднимали ноги, ступая осторожно, потому что под колышущимися цветами не было видно земли.

Ветер шевелил бесчисленные цветы, и поле, по которому пробирались Ронин с Кири, казалось шелестящим морем, по которому катились волны с белыми гребнями и синими впадинами.

В это мгновение в просвет в облаках выглянуло солнце, и белое море окрасилось вдруг в огненный пурпур. Тот же луч высветил и массивную фигуру, внезапно восставшую впереди, словно со дна океана, - ужасающее видение с горящими оранжевыми глазами.

Его очертания колыхались, постоянно меняясь. Тяжелой поступью он шагал им навстречу, размахивая длинными руками и прорубая когтями темные прогалины в пурпурном море. Лумы всхрапнули от ужаса, отпрянули, встали на дыбы. Глаза их вылезали из орбит, а Кири закричала Ронину:

- Слезай! Слезай, пока он тебя не сбросил!

Они соскочили с лум, оказавшись по пояс в волнах мака. Кири выхватила кривой меч. Ронин сделал ей знак, чтобы она отошла.

- Против него твой клинок бесполезен. Как, впрочем, и мой.

Она даже не посмотрела в его сторону.

- Я должна убить эту тварь.

От ее голоса веяло холодом. Она шагнула навстречу Маккону.

Ронин схватил ее, пытаясь удержать. Она вырывалась изо всех сил.

- Послушай, Кири. Я понимаю твои чувства. Маккон убил моего друга. Я уже с ним сражался. Против него бесполезно идти с мечом. Он не из этого мира и не подчиняется его законам.

Кири смотрела не отрываясь на приближающееся к ним чудовище.

- Слишком много погибло людей. Г'фанд, Са, Мацу. Я не хочу, чтобы следующей его жертвой стала ты.

Она наконец взглянула на него. Ее фиолетовые глаза горели в сумерках, как раскаленные угли.

- Время для доводов рассудка прошло. Навсегда.

Она все-таки вырвалась, но Ронин продолжал стоять между ней и приближающимся Макконом.

- Я и так уже почти умерла! - закричала Кири. - Забвение будет блаженством, если мне удастся взять с собой эту тварь!

Она пошла на Ронина, и он резко и неожиданно ударил ее кулаком под подбородок. Удар был молниеносным. Ему было противно бить женщину, но так она хотя бы останется в живых. Он подхватил ее на руки и уложил среди пурпурных цветов. Они закачались и зашелестели над неподвижным обмякшим телом.

- Ты не сможешь убить его, - печально произнес Ронин. - А для меня ты кое-что значишь.

Длинный меч мертвым грузом висел у него на боку, тянул его вниз, на дно бушующего океана. Оглянувшись на угрожающую фигуру надвигавшегося на него Маккона, он расстегнул пояс с мечом и уронил его рядом с Кири.

Тварь узнала его и завыла. За спиной у Ронина тревожно заржали лумы. Он пошел навстречу чудовищу, словно опускаясь с отмели в глубины неспокойного моря. Маки льнули к его ногам, их насыщенный сладкий аромат смешивался с мерзким зловонием, исходившим от Маккона.

Приблизившись к чудовищу, Ронин нырнул под замах его лап, держа перед собой, словно щит, руку в перчатке. В самое последнее мгновение он подпрыгнул и со всей силой ударил по хищному клюву. Ронину показалось, что от воя Маккона у него лопнули барабанные перепонки. Из ушей потекла кровь, но сейчас Ронин думал только о том, как найти точку опоры и ударить чудовище в горло через раскрытый клюв.

Вой стал еще громче. Ужасные щели нависли над Ронином, словно два полумесяца во враждебном небе.

Надо действовать быстро.

Он пытался зацепиться за чешуйчатую шкуру, но теперь все тело его охватила острая боль, словно в него впились осколки битого стекла. Из глаз брызнули слезы. Его обожгло пронизывающим холодом. Ноги у него онемели, когда он пытался забраться повыше по туловищу Маккона. Его буквально трясло от боли. Решимости явно убавилось. Чудовище терзало клювом его кулак в перчатке. Если ему не удастся удержать руку, если она вдруг выскользнет... можно считать себя покойником. Ронин представил себе, как Маккон медленно, демонстративно разодрал горло Мацу, как в лицо ему полетели горячие сгустки крови. Он представил себе, во что превратилось прекрасное некогда тело, которое он целовал и ласкал. Он почувствовал вкус ее крови, солоноватой и липкой, точно морская пена. А что есть человек? Соль, фосфор, вода - как океан. И жгучая ярость заклокотала в его душе. Он подогревал ее воспоминаниями о самых мельчайших подробностях. Вспомнил и об обдавших его лицо брызгах крови. Ее крови. Ронин издал безмолвный вопль, собрал все силы и принялся пропихивать кулак в перчатке еще глубже в ненавистную глотку. Он давил и давил, превозмогая боль и не обращая внимания на слезы, застилавшие глаза.

Лапы Маккона сдавили его с боков, когти врезались в тело - тварь пыталась оторвать его от себя. В легких у Ронина уже почти не осталось воздуха. Впечатление было такое, что он существует лишь в промежутках между ударами сердца; он ощущал себя мягкой замазкой, сминаемой чудовищными клешнями, придающими ему форму, не похожую на человеческий облик. Сердце бешено колотилось в груди, живот скрутило спазмами тошноты, спина горела от боли, ноги бесполезно свисали, словно парализованные, но Ронин продолжал давить. Мозг уже отказывал ему, глаза застилало багровой пеленой, уже давно был сделан последний вдох, из легких вышел весь воздух, сердце стучало как молот, но он давил все сильнее... Последним усилием он вдавил кулак до упора, а в голове билась одна только мысль.

От бедра, по массивным плечам, по несгибаемой, как закаленный клинок, руке, ведомой одним лишь инстинктом, отодвинувшим разум на задний план, сквозь неистовство схватки, сквозь святое безумство битвы, что умалило его человеческое естество до сгустка материи, что подняло его до сгустка материи, - сквозь туман, застилавший сознание, пробилась мысль. "Выжить!" огненной бурей ревело в мозгу, лупило по ослепшим глазам; и теплый дождь омывал его тело, живительная влага, исходившая из сокровенных глубин его существа, о чем сам он, к счастью, не имел ни малейшего представления. Голубая молния сверкнула над головой, вспорола разверстое небо, и что-то влило в него новые силы, и он, уже перестав что-либо осознавать, провел наконец трясущийся кулак, заключенный в неприкосновенную оболочку перчатки, мимо судорожно дергающегося языка, проломил мягкое нёбо и с нечеловеческой силой воткнул его снизу в глазницу.

Тварь содрогнулась, и Ронин как будто распался на десять тысяч кусков. Его горячую алую плоть подхватил холодный ветер, забиравший вверх цепкой спиралью, вверх - сквозь разрыв в зеленоватых тучах, все дальше и дальше...

Сначала - свежесть, потом - темнота.

Наступила ночь.

Попытавшись подняться, он понял, что не способен даже пошевелиться. Вокруг него - сплошной шорох цветов. Над ним - колышущиеся чашечки маков.

Он отдыхал, сосредоточившись на дыхании, мысленно с любопытством перебирая свои чувства. Зрение, слух, вкус, обоняние и осязание: жизнь.

И вот он сумел шевельнуть пальцами, потом - кистью и, наконец, всей рукой. Он попытался сесть. У него ничего не вышло. Прислушавшись к своему телу, Ронин обнаружил, что не чувствует ног. Значит, повреждена спина, сдавленная Макконом.

Он позвал Кири, но его голос был почти не слышен среди неумолчного шелеста маков. В горле у него пересохло. Потом он услышал какой-то звук что-то вроде бы зашевелилось поблизости - и крикнул снова. Послышалось фырканье, робкое, вопросительное. Шорох раздающихся в стороны маков. Он хотел повернуться туда, посмотреть, но не смог.

Над ним нависла продолговатая голова с влажными губами. Его лума смотрел на него умным голубым глазом. И Ронин тихо зашептал ему что-то без слов, что-то успокаивающее. Он старался воспроизвести те звуки, которыми слуги в саду у Кири увещевали лум. Лума приблизился, протянул к нему морду. Ронин услышал совсем-совсем близко мягкий стук его копыт и почувствовал, что передние ноги лумы почти касаются его головы. Скакун открыл широкий рот и лизнул его в лицо, потом опустил голову еще ниже, так что Ронин смог глотнуть его слюны. Лума прислонился к нему, а Ронин поглаживал ему за ушами, не переставая что-то говорить.

Потом Ронин заснул. Лума стерег его всю ночь; широкие ноздри животного раздувались при малейшем запахе, а треугольные уши подергивались при любом звуке. Несколько раз лума окликал тихим ржанием кобылу, что стояла на страже над спящей Кири.

Лумы всю ночь охраняли своих седоков. Но все было спокойно.

И только где-то в недрах души, сквозь тревожные сны, Ронин слышал смутный зов отдающихся эхом голосов, в которых звучало отчаяние: "Ты нашел его? Ты обязан его найти... Да, я знаю. Я найду его... А если вдруг у него не окажется этого?.. Тогда мы пропали. Но даже если я его найду, Кай-фен все равно неизбежен. Остается совсем мало времени, даже для нас..."

Внезапно какой-то залетный ветер унес голоса прочь.

Его разбудил голубой утренний свет. Над ним стоял рыжий лума, шкура которого отливала красным в косых лучах восходящего солнца. Лума тряс головой и топтал копытами маки. Клубы пара вырывались из его ноздрей в морозный воздух.

Ронин потянулся, уцепился за раскачивающуюся узду и поднялся, перебирая руками. Он встал, пробуя ноги и спину. Онемение прошло, но его еще шатало, и ему пришлось опереться на луму. С помощью своего скакуна Ронин прошел по бело-голубому полю к тому месту, где лежала Кири под охраной своей золотистой лумы.

Она все еще спала среди шелестящего моря цветов. У нее на лбу, слева, багровел след от ушиба.

Она проснулась, как только Ронин склонился над ней, и он быстро отпрянул, опасаясь, что она обнажит свой клинок и набросится на него. Она все-таки императрица Шаангсея, а он ударил ее. Но Кири была абсолютно спокойна.

Она поднялась, достала припасы из седельных сумок, сначала накормила луму и только потом принялась за еду сама, не забыв предложить и Ронину.

- Несмотря на твои настойчивые увещевания, я все же сразилась с Макконом, - сообщила она покаянно. - Ты ударил меня недостаточно сильно. Я быстро очухалась. Смотрю, а он уже держит тебя. Пришлось ударить его мечом.

Тут Кири слегка улыбнулась.

- Наверное, я тебе не поверила. Я думала... ты воин, а... риккагины очень неодобрительно относятся к женщинам-воительницам. По-моему, они нас боятся.

- Теперь ты знаешь, что я сказал правду.

- О да! - Она осторожно потрогала ушиб. - Он ударил меня, просто отмахнулся лапой. Я никогда не чувствовала такой мощи. Я отлетела достаточно далеко. Больше ничего не помню.

Ронин сосредоточенно прожевал свой кусок.

- Я ранил его, - сказал он.

- Но как?

Он поднял перчатку, и странного вида чешуйки блеснули в лучах зари.

- Вот этим! Куском его собственной шкуры. - Ронин рассмеялся. Спасибо тебе, Боннедюк Последний, где бы ты ни был. Ты не мог сделать лучшего подарка.

Он пошел подобрать свой меч. Когда он застегивал пояс, она спросила:

- Что дальше? Куда он направился?

- Трудно сказать. Мы потеряли слишком много времени - теперь нам за ним не угнаться. Ты знаешь, где Камадо?

- Конечно.

- Найдешь дорогу?

- Это на севере, вдоль реки. Найдем, я думаю, без проблем.

Они поехали на север, следуя за изгибами реки, что змеилась по левую руку.

Вскоре им встретились воины. Они шагали на север длинными колоннами. Гремело оружие. Сверкали начищенные боевые машины.

Ронин с Кири присоединились к ним и оставшуюся часть пути проделали вместе с колонной.

Знамена реяли на ветру. Вооружение воинов в кожаных куртках и металлических касках составляли длинные кривые мечи и острые копья. Были здесь и стрелки с огромными луками за спиной, и кавалерия в авангарде, и разведчики, прикрывавшие фланги колонны. Повсюду слышался лязг металла, а деревянные повозки с провизией и оружием натужно поскрипывали под тяжелым грузом.

Ронин с Кири проехали вдоль колонны, пока не добрались до всадников из свиты риккагина, которые тут же направили их к своему начальнику, остролицему человеку с длинной косой и многочисленными шрамами на щеках с выступающими высокими скулами.

- Направляетесь в Камадо? - спросил Ронин.

- Нынче все направляются в Камадо, - мрачно ответил риккагин. - Или же, наоборот, бегут оттуда без оглядки.

- Вы знаете риккагина Тиена?

- Только по имени. Риккагинов много.

- Я слышал, он в Камадо.

Риккагин кивнул.

- Я тоже слышал об этом. Если желаете, можете ехать с моими людьми.

- Благодарю вас.

Какое-то время они ехали молча, слушая ветер, скрип кожи, цокот копыт, лязг металла.

- А вы раньше бывали в Камадо? - спросила Кири.

Риккагин обратил на нее сумрачный взгляд.

- Да. И частенько, госпожа. У нас было еще две недели, но враг набирает силу, и нам пришлось в срочном порядке туда возвращаться, в Камадо. Я не знаю, откуда они берутся, враги. И никто, наверное, не знает, хотя мы делаем все возможное для того, чтобы это выяснить.

- И так ничего и не выяснили? - уточнила Кири.

- Ничего, - отозвался риккагин. - Потому что никто из разведчиков не вернулся.

И вот впереди показался Камадо с его серовато-коричневыми зубчатыми стенами, массивными и высокими, - древний город-крепость, возвышающийся на холме. Слева от крепости шумела река, а еще дальше к северу различалось зеленое пятно леса.

Сильно похолодало. Тучи все плотнее застилали небо. Все утро накрапывал мелкий дождик, а после полудня он превратился в ледяную крупу, барабанившую по каскам воинов и покрывавшую мерзлой коркой шкуры верховых животных. И это в самом разгаре лета!

Перевалив через гребень очередного холма и миновав последнюю приветливую долину, они увидели желтые призрачные очертания огромной крепости, вырисовывающейся на фоне унылого ландшафта.

Высокие стены, широкие у основания и сужающиеся кверху, казались как бы продолжением пыльного холма. Сама крепость представляла собой неправильную окружность и мало чем отличалась от сооружений аналогичного назначения, разве что более поздние прямоугольные пристройки с востока и запада придавали ей некоторое своеобразие.

Они оказались перед массивными, окованными железом воротами, которые охраняли воины, несущие стражу вдоль выступов на крепостной стене. С западной стороны холм заканчивался крутым спуском, доходившим до самой реки. В этом месте через реку был перекинут деревянный мост с двумя каменными опорами. На противоположном берегу располагался временный военный лагерь - множество палаток и легких построек, между которыми расхаживали солдаты. Кое-где уже развели костры для приготовления пищи.

Остановив колонну, риккагин послал в крепость гонца сообщить о прибытии. Воин пришпорил коня и, несмотря на усиливающийся дождь со снегом, лихо поднялся по склону и окликнул стражников на стенах.

Вскоре он обернулся в седле и подал риккагину знак. Тот тронул с места коня и отдал приказ продолжать движение.

Под оглушительный грохот оружия и топот сапог воины шли на войну. Колонна устало втянулась в огромные бронзовые ворота - в темные, мрачные недра Камадо, каменной твердыни.

Это был необычный город. Его строили как укрепленную крепость специально для тягот войны - не для отражения мелких набегов, но для того, чтобы выдержать массированную осаду вражеских полчищ. Снаружи это не бросалось в глаза: видны были лишь каменные укрепления, достигавшие в толщину четырех с половиной метров, так что по стенам могли ходить воины, укрываясь за каменными зубцами. Все это было задумано очень хитро, поскольку внешний вид крепости не давал представления о том, что находилось за стенами.

Для города-крепости Камадо был великоват и настолько замысловато застроен, что Ронин, сидевший на луме у южных ворот, не мог разглядеть его северные пределы.

Вся южная часть Камадо была застроена длинными двухэтажными домами. Выходившие на улицу стены без окон были выложены из камня, так что не загорелись бы в случае применения противником жидких горючих веществ. Дома, одинаковые и безликие, различались разве что трещинами и пятнами, оставленными временем.

Однако стоило лишь пройти между ними во двор, и внешний вид города резко менялся. Внутренние деревянные фасады были украшены резными изображениями древних богинь войны, свирепых женщин в высоких шлемах, сопровождаемых карликами с курчавыми бородами и кольцами в носу. У них воины прошлого испрашивали совета и помощи для победы в битве.

Судя даже по этим признакам, Камадо был построен раньше Шаангсея, возникшего, как говорили, в основном благодаря пришлым риккагинам. Тогда кто же воздвиг этот грандиозный мемориал в честь войны? Явно не жители Шаангсея.

Они осторожно пробирались по грязным улицам. Повсюду шли приготовления к грядущим боям. Рассыпая снопы холодных голубых искр, крутились точильные камни, на которых правили топоры и кривые мечи; лучники натягивали тетиву на луки; стрельники прилаживали перья к деревянным древкам, которые в их умелых руках на глазах превращались в стрелы; воины кормили и мыли своих лошадей, протирали их взмыленные бока. Мимо прошла группа воинов - на смену отряду, охранявшему укрепления. По узким каменным лестницам они забрались на самый верх крепостных стен.

Вокруг было и много раненых - целый мир боли, крови, повязок, безглазых, изрубленных, одноруких и одноногих калек. Они лежали, привалившись спиной к деревянным колоннам или свернувшись в пыли перед своими потерянными богами, взиравшими сверху безжалостно и надменно. Может быть, их риккагины подходили к этим божествам без должного смирения. Может быть, жертвы им были не так обильны. Но скорее всего время могущества древних богов миновало. И теперь, одинокие и забытые, безмолвно созерцали они этот мир, который им больше не принадлежал.

Ронин остановился перед кучкой раненых и спросил, где можно найти риккагина Тиена.

Они поехали дальше - через внутренние ворота и округлые дворы, вдоль прямых улиц и вокруг каменных зданий, - пока не добрались до казарм с деревянным фасадом. Здесь Ронин с Кири спешились и оглянулись, заслышав голоса и тяжелый топот.

Ронин сразу заметил Туолина, выделявшегося из толпы своим ростом и светлыми волосами.

- Хорошо, ведите его сюда, - распорядился Туолин.

Из казарм вышли воины с обнаженными мечами. Ронин присмотрелся. Интересно, кого ведут? Он медленно приблизился к воинам, зашел сбоку, чтобы лучше видеть, и вдруг встал как вкопанный.

Вели риккагина Тиена со связанными сзади руками. Его обритая голова блестела. Он смотрел прямо перед собой.

По команде Туолина Тиен и его конвоиры остановились.

- Ты Чин Пан и ты этого не отрицаешь?

- Нет, - сказал Тиен, глядя перед собой.

- Ты шпион.

- Я Чин Пан, и ничего больше.

- Ничего? - саркастически переспросил Туолин. - Чин Пан хотят уничтожить нас.

- Мы хотим лишь свободы для народа Шаангсея.

- А что будет делать народ со своей свободой? - презрительно осведомился Туолин. - Вернется в грязь, в бамбуковые лачуги своих праотцев?

- Наши предки были когда-то великим народом. Твой народ даже и не мечтал о таком величии.

Туолин резко отвернулся. Солдаты, окружавшие Тиена, как по команде взмахнули мечами. В мгновение ока Тиен превратился в груду изрубленного мяса.

- Не понимаю, - сказал Ронин Кири. - Риккагин Тиен - зеленый?

- О чем ты? - Она взглянула на него как-то странно. - Риккагин Тиен направляется к нам.

- Это Туолин.

- Да, - кивнула Кири. - Он же риккагин Тиен.

Она заметила озадаченное выражение у него на лице.

- В конце обучения риккагины принимают второе имя.

- Кого же тогда только что казнил Туолин?

- Это был Лейин, главный советник риккагина. - Казалось, все это ее забавляет. - И он оказался Чин Пан. Туолин, наверное, рвал и метал.

Ронин собрался было рассказать ей о том, как Тиен его обманул, но потом передумал, решив поразмыслить самостоятельно. Он вспомнил события, происходившие на борту корабля риккагина. Его подняли на борт. Оружия отбирать не стали. Его просто оставили в покое. А когда к нему присмотрелись, его - под личиной риккагина - допросил Лейин. Его, стало быть, проверяли. И только потом, после этой проверки, ему позволили выйти на палубу и встретиться с Туолином. Да, теперь все ясно. Война порождает своеобразные формы мании преследования. Теперь все разрозненные эпизоды вписались в общую картину: и покушение на корабле, и ночная прогулка с Туолином...

Туолин заметил их. Впечатление было такое, что он не может решить, хмуриться ему или улыбаться. В конце концов он сподобился изобразить этакую нейтральную мину.

- Ты встретил поддержку со стороны Совета? - спросил он у Ронина.

- Я... мне не удалось с ними встретиться, - ответил Ронин, вспомнив предостережение Кири о том, что Туолин ничего не знает.

- Жаль, - без особенного сочувствия заметил Туолин и обратился к Кири: - Я с трудом тебя узнал.

Он покосился на кривой меч, висевший на ее левом бедре.

- Ты и вправду умеешь с ним обращаться или это просто маскарад?

- А ты как думаешь?

- Думаю, что предпочел бы, чтобы ты оставалась в Тенчо, - спокойно проговорил Туолин. - Не доверяю я женщинам на поле боя.

- Это еще почему? - Кири изо всех сил старалась сдержать закипающий гнев.

- Потому что, судя по всему, они понятия не имеют, в какую сторону надо двигаться.

- Я тебя не понимаю.

Он пожал плечами.

- Нечего тут понимать. Пусть сражаются те, кто умеет сражаться. И закончим этот спор.

Он снова переключил внимание на Ронина, перестав замечать ее.

- Зачем ты здесь?

Он зашагал к казармам, и Ронин с Кири последовали за ним.

- Это зависит от некоторых обстоятельств.

- И каких же?

- Прежде всего, доверяешь ты мне или нет.

Туолин расхохотался, запрокинув голову.

- Да, понятно. - Он вытер глаза. - Теперь, я думаю, мы можем с полной уверенностью заявить, что твое испытание успешно закончилось.

Они поднялись по деревянным ступенькам и вошли внутрь. Здесь было сумрачно и прохладно. Низкие потолки с балками покрыты копотью. Обстановка - простая и скудная. В главном зале первого этажа в большом каменном очаге пылает огонь.

Туолин провел их через этот зал, заполненный воинами, в маленькую комнатушку без окон, с ободранным деревянным столом, несколькими жесткими стульями и низким шкафчиком у задней стены. Усевшись за стол, риккагин протянул руку к шкафчику, достал графин и бокалы и угостил их холодным вином.

Поначалу Ронин удивился тому, как быстро изменилось отношение риккагина к Кири, но потом выбросил эти мысли из головы.

- Сначала Са, а потом и Мацу были убиты чудовищем, с которым мне довелось сразиться еще у себя в стране. Из Шаангсея оно пошло на север. Оно поджидало меня в маковых полях, что в полудне езды к югу отсюда. - Он помолчал. - Ты, кажется, не удивлен.

- Друг мой, много странного произошло со времени нашего с тобой знакомства. Я с тех пор многое повидал. Мы воевали с такими тварями, каких не увидишь и в самом кошмарном сне.

Он обвел рукой стены.

- Мы сражаемся с нелюдями.

Он вздохнул.

- Теперь мало кто помнит, какие создания появились на свет во время чародейских войн.

- Вряд ли нынешние твари имеют отношение к тем временам.

Осушив свой бокал, Туолин подлил себе вина, но гостям не предложил.

- Это неважно. Наших воинов трусами не назовешь. Для большинства из них война - единственное ремесло. Но они привыкли к противнику, из ран которого льется кровь; они готовы сражаться с врагом, которого могут увидеть и убить. Но это...

Риккагин взмахнул рукой. Вино выплеснулось из бокала и разлилось по столу. Он не обратил на это внимания.

- Мы пока что проигрываем эту битву.

Ронин подался вперед.

- Туолин, эта тварь, Маккон, - посланец Дольмена. Помнишь? Я тебе рассказывал...

Риккагин махнул в его сторону полупустым бокалом.

- Всего Макконов четверо. Очень важно, чтобы я убил хотя бы одного, прежде чем они соберутся вместе.

- Почему?

- Потому что, когда они соберутся, они призовут Дольмена, а тогда, боюсь, будет уже слишком поздно что-либо предпринимать.

- Ты говоришь, ты сражался уже с одним из этих... Макконов?

- Да, и неоднократно. На этот раз мне удалось его ранить. Вот этим...

Он поднял руку в перчатке.

- Его нельзя ранить обычным оружием. Но эта перчатка сделана из его собственной шкуры. Я ранил его, но он чуть не убил меня.

Риккагин провел рукой по глазам; Ронин заметил новые морщины у него на лице.

- Тогда Маккон скорее всего где-то здесь.

- Я должен найти его, - сказал Ронин.

- Хорошо. - Туолин подергал палочку из слоновой кости, продетую в мочку уха. - Нам надо перебраться в полевой лагерь. Там мы скорее узнаем что-нибудь новенькое об этом самом Макконе.

- Я рад, что ты мне поверил.

Туолин вздохнул.

- Слишком много я видел мертвых и умирающих. Теперь я поверю чему угодно, - сказал он устало.

Пыльные улицы Камадо были наполнены хриплыми криками, лязгом железа, фырканьем и грохотом лошадиных копыт, стонами раненых, топотом сапог.

Они вышли из крепости через южные ворота. Воины проводили их до моста.

Темные тучи клубились на юго-западе и стремительно уносились на юг. Ветер стих. Воздух был липким, густым и холодным. От сырой земли поднимался белый пар.

Они прошли по деревянному настилу моста, хватаясь руками за веревочные поручни. Ронин то и дело поглядывал вниз, на бурную реку, замечая то блестящие черные камни, то выскочившую на поверхность рыбу.

Земля к югу от крепости была коричневой и бесплодной, как будто выжженной сильным жаром. Справа, в северном направлении, раскинулся лагерь, заставленный рядами палаток и ярких шатров, со множеством лошадей на привязи и яркими мерцающими кострами, вокруг которых мелькали тени воинов.

Лагерь расположился на краю луга с высокой зеленой травой, за которым, метрах в трехстах, начинались кустарники и деревья того самого леса, который Ронин заметил еще на подъезде к городу. Теперь он разглядел, что лес этот невероятно густой, а ветви на высоких стволах настолько плотно покрыты листвой, что деревья казались сплошной зеленой стеной.

На той стороне моста их встретили воины. Туолин приказал проводить их в шатер риккагина Во. Они шагали по высокой траве. В сумеречном свете пролетали светлячки. Трава шелестела на ветру, стрекотали цикады. Все вокруг было окрашено синей дымкой, кроме леса за лугом, окутанного непроницаемой черной тенью.

Полотняные стены шатра в желто-голубую полоску даже не колыхались ветра здесь не было. По всему лагерю зажглись светильники. Преобладали запахи дыма костров и жареного мяса.

В шатре было тепло и светло. Повсюду горели лампы.

По легким стенам пробегали тени, это воины риккагина сновали туда-сюда, готовясь к битве. Гонцы шли сплошным потоком, доставляли и забирали зашифрованные послания на клочках рисовой бумаги.

Туолин провел их сквозь эту строго организованную сумятицу к высокому человеку схемными длинными волосами и тонким узким ртом. Подбородок у него выдавался вперед. Он обернулся при их приближении и взглянул на Туолина.

- А-а, Тиен. Хай с войсками уже подошел?

- Да, еще до заката.

- Хорошо. У нас теперь каждый человек на счету.

Риккагин Во взял у гонца бумагу и отошел от них на несколько шагов поближе к свету. Прочитав сообщение, он вернулся к столу, набросал пером несколько слов и отдал бумажку гонцу, который тут же удалился.

Он повернулся к Туолину.

- Сегодня днем мы потеряли еще один дозор.

- Где?

- В северном направлении. В лесу.

- Сколько человек?

- Тринадцать. Вернулся только один.

Во поморщился.

- И толку от него мало. Бредит.

- Что говорил?

Во принял у гонца очередное послание и уткнулся в бумагу.

- Не помню. Спроси у Лиху, если хочешь. А я не хочу себе голову забивать, и без того зашиваюсь.

По настоянию Ронина Туолин разыскал Лиху, плотного приземистого человека с черными волосами, заплетенными в косичку, толстыми щеками и продолговатыми блестящими глазами.

Лиху отвел их поближе к полотняной стене, чтобы никто не мешал разговору.

- Этот, последний, уже скончался, - сообщил он и умолк, выразительно покосившись на Ронина с Кири.

Туолин потрепал его по руке.

- Говори, эти двое никому ничего не скажут.

- Ладно, такое, значит, дело... - Он потер верхнюю губу, на которой выступил пот. - Я прикончил его, понимаете? Я убил его.

Блестящие глаза метнулись по сторонам.

- Он все равно умирал и попросил меня... Он не мог больше жить после того, что видел...

- Что напало на дозор? - спросил Ронин.

Лиху изумленно уставился на него.

- Откуда... откуда ты знаешь? Туолин, откуда он знает?

- Знает что? - спросил Туолин.

- Ему известно, что на дозор напало "нечто".

- Он описал эту тварь? - терпеливо спросил Туолин.

- Да, будь он проклят. Я теперь не засну этой ночью. Оно было громадным, с длиннющими лапами и кошмарной харей. Он сказал, что эта тварь рвала им глотки.

- Маккон, - заметил Ронин, а Туолин кивнул.

- В лесу?

- Да. - Лиху судорожно сглотнул. - Примерно в километре от края луга...

Они молчали, ожидая продолжения. Лиху смотрел мимо них на дрожащие тени в дальнем конце шатра.

- Что еще? - очень мягко спросил Туолин.

- Но не об этой кошмарной твари он говорил перед смертью, - выдавил Лиху, явно делая над собой усилие, словно боялся, что произнесенные вслух слова могут призвать этих жутких тварей. - Что-то еще шло за этим чудовищем.

- Еще одно? - спросил Ронин.

Голова у Лиху дернулась.

- Еще? Нет-нет. То есть да. Не знаю... что-то другое. Он говорил, что был туман и кровь лилась рекой. Он видел лишь мельком...

- Дальше, - бросил Туолин.

Лиху снова сглотнул.

- Риккагин... Он сказал, что это был Черный Олень...

- Продолжай, продолжай.

- Риккагин, он умолял меня убить его, - с жалким видом проговорил Лиху. - Иначе, я думаю...

- Лиху, Черный Олень - это всего лишь легенда, отвратительная...

- Что за легенда? - быстро спросил Ронин.

- Есть такое предание о Черном Олене, - сказал Туолин. - Это получеловек-полузверь.

- И все?

Туолин посмотрел на Лиху, которого била дрожь.

- Одни говорят, будто он - воплощение зла. Другие считают, что он когда-то был человеком, но потом подвергся превращению, стал прислужником колдовских сил и теперь сражается против бывших братьев по крови. Но это все сказки...

- Сказки не сказки, - заговорил Лиху, - но тот воин не сомневался, что видел именно его. Там, в лесу.

Ронин повернулся к Туолину.

- Сказки меня не волнуют. Мне нужен только Маккон. На рассвете я пойду в лес и уничтожу его...

Лиху вытаращил глаза.

- Вы сошли с ума. Черный Олень...

- Помолчи, - бросил ему Туолин. - Нам хватает и настоящих кошмаров, без твоих глупых выдумок.

Он перевел взгляд на Ронина, и голос его смягчился:

- Один ты не пойдешь. Я пойду вместе с тобой.

Ронин покачал головой.

- Ты ничем мне не сможешь помочь. Мне нужны только двое проводников, которые знают эти места. Как только я найду Маккона, я отпущу их.

Туолин положил руку ему на плечо.

- Друг мой, я уже для тебя сделал немало. Выловил тебя из моря, когда ты чуть не утонул, представил тебя в Тенчо. Пора возвращать долги. Я хочу своими глазами увидеть этого Маккона.

Он с силой сжал плечо Ронина.

- Неужели ты не понимаешь, что я должен знать своего врага?

Внимательно всмотревшись в его голубые глаза, Ронин кивнул:

- Да, это я понимаю.

Лиху медленно пятился, переводя взгляд с Туолина на Ронина.

- Вы оба с ума сошли! Вы...

Раздался сдавленный вопль. Лязг металла.

Они оглянулись на звуки. Снаружи донесся топот и беспорядочные крики.

- Выходим, - бросил Туолин. - Быстрее.

Впечатление было такое, что на луг обрушился густой лесной сумрак. Светлячки исчезли. По колышущейся траве катился вал черных теней.

Они налетели стремительно и безмолвно, не выдав себя даже блеском металла. Каким-то непостижимым образом им удалось войти в лагерь, не подняв тревоги.

Их фигуры напоминали стволы деревьев - широкоплечие, на массивных толстых ногах. Длинные бороды и жесткие гривы волос намаслены и заплетены в косы. Плоские лунообразные лица. То есть действительно плоские, словно природа решила, что, ей незачем тратиться на какие-то лишние выступы вроде носов, лбов и скул. Они напоминали скорее ожившие фигуры со стен дворца Кири, нежели живых людей. Но в их реальности сомневаться не приходилось. Они прорубали себе дорогу, размахивая широкими кривыми мечами из почти черного, не отражающего свет металла, со странными чашеобразными гардами.

У них за спиной вырисовывались и другие тени, медленно сбивавшиеся в кучи: невероятно высокие, тощие, с бледно-серой кожей, безжизненными костлявыми лицами и блестящими голыми черепами. Эти создания шагали следом за первой волной нападавших, размахивая железными шарами с шипами на коротких тяжелых цепях. Ронин услышал, как они со свистом рассекают воздух.

Туолин выхватил меч. Ронин и Кири - тоже. Вокруг царил настоящий бедлам.

Солдаты, толкаясь, разбирали оружие. Костры колыхались и рассыпались искрами, как при сильном ветре, хотя воздух был неподвижен.

Со стороны луга на лагерь наплывал туман; от надвигающегося противника, уже преодолевшего передовые дозоры, исходила ужасная вонь. Кривые мечи со свистом описывали круги, как смертоносные серпы, готовые собрать кровавый урожай этого колдовского лета.

Тощие воины раскручивали цепи с шарами, свистевшими в ночном воздухе, без разбора рязящими плоть и кости, и стоны умирающих мешались с противным хлюпаньем и хрустом.

Ронин с криком прыгнул вперед, держа меч двумя руками, и принялся сокрушать плосколицых, уже устремившихся на него. Ошеломленные, они с пронзительным визгом сбились в кучу, и Ронин шагнул в самую гущу, нанося косые удары. Рубанув одного из противников между шеей и ключицей, он резко дернул мечом и одним движением обезглавил следующего.

Рядом с ним оказались Туолин и Кири, работавшие мечами, словно косами в жатву. Ронин сосредоточился, медленно продвигаясь вперед. Его сверкающий, обагренный кровью клинок пел песню смерти. Он рубил и колол без остановок; сердце бешено колотилось в груди, в его руках играли силы разрушения, и он разил напирающего противника, не обращая внимания на происходящее вокруг; он рубил и рубил конвульсирующие тела, обдававшие его горячей и липкой жидкостью. Мышцы его ходили ходуном, покрытые тонкой пленкой пота, забрызганные кровью врагов, а он улыбался с угрюмой радостью. Он рассек одного воина от плеча до пояса и тут же проткнул другого, отведя меч назад.

Кири, наблюдавшая за ним с ужасом и восхищением, чуть не пропустила удар, но в последнее мгновение все же успела отбить его и отвернулась от Ронина, полностью переключив внимание на своих противников.

Позади слышался резкий голос риккагина Во, отдающего команды. Отовсюду бежали солдаты, пытаясь построиться в оборонительные фаланги, но все их попытки ничего не давали - противник неумолимо продвигался вперед. За ним по пятам наползал туман, обжигавший солдат риккагина леденящим холодом. Плосколицых стало заметно меньше, но теперь в наступление рванули тощие. Людей риккагина они уничтожали с ужасающей сноровкой. Помимо шаров на цепях у них были еще и круглые железные щиты, казавшиеся слишком тяжелыми для таких хлипких с виду фигур, но с их помощью тощие отражали большую часть ударов, одновременно размахивая шипованными шарами, описывавшими в воздухе короткие дуги и врезавшимися в цель с поразительной силой.

Ронин чувствовал себя захваченным темным потоком, словно он был уже не отдельной личностью, а какой-то безвольной щепкой, попавшей в течение. Он косил вражеских воинов, как траву, но каждый раз место павших занимали другие, словно смерть одного призывала к жизни двух других.

Ронин пробивался вперед. Идти становилось все труднее, ноги вязли в кровавой каше изрубленных тел и вывалившихся внутренностей, но он все же сумел прорваться на луг к тощим воинам с головами-черепами. Туолин с Кири тоже не отставали. Огромный меч риккагина разил врагов наповал. В левой руке он держал кинжал с изумрудной ручкой: им он наносил и отбивал удары. Императрица тоже орудовала мечом с непревзойденным мастерством; ее нагрудник блестел от крови, ее разметавшиеся черные волосы темным облаком окружали лицо.

Разрубив могучим ударом еще одну бочкообразную грудь, Ронин прорвал окружение широколицых; впервые за время боя вокруг него образовалось свободное пространство. В неподвижном воздухе посвистывали шипованные шары. Рухнул последний солдат риккагина, голова у которого разлетелась, как орех; Ронин вглядывался сквозь ночную тьму в мертвенно-бледные ухмыляющиеся физиономии с бесформенными дырками вместо глаз.

Подняв меч, Ронин сделал стремительный выпад и нанес удар ближайшему из противников в район ключицы. Голова слетела с костистых плеч. Вместо крови рассыпалось облако серой пыли. Обезглавленное тело продолжало шагать в его сторону, вращая шипованным шаром, и Ронину пришлось пригнуться от удара. Шар просвистел у него над головой. Странная тварь содрогнулась, оступилась и рухнула.

В этот момент Ронин ощутил страшнейший удар, и его меч упал на промокшую землю. Его швырнуло вперед, и он чуть не упал на тело поверженного противника. Оглянувшись, он увидел другого черепоголового воина, раскручивающего шар, которым он только что выбил меч у него из рук. Он надвигался на Ронина; над головой у него мелькало смертоносное оружие.

Бледная тварь отклонилась назад, и шар устремился на Ронина с такой немыслимой скоростью, что шипы все же царапнули его по щеке, хотя он и успел податься назад. Быстро осмотревшись, он понял, что меч лежит слишком далеко и он не успеет подобрать его, тем более что противник уже преграждал ему дорогу.

Ронин перекатился в сторону, ожидая следующего удара. Чтобы не ошибиться, он вел про себя счет мгновениям. Блеснул шипованный шар, устремившийся на него, но он уже отскочил, продолжая вести счет, чтобы не сбиться с ритма. Для броска Ронин выбрал момент, когда шар находился в верхней точке - это давало ему больше времени.

Он упал на землю и перекатился к только что поверженному противнику, нащупывая на мокрой земле цепь с шаром. Высокая трава затрудняла поиски, но Ронин еще до этого отметил боковым зрением место падения оружия и теперь подобрал его. Он перекатился по земле еще раз, вскочил на ноги и тут же присел, чтобы уйти от удара.

Свист. Оружие противника пошло на очередной круг, и Ронин взмахнул своим шаром, чтобы придать ему ускорение, но смертоносные шипы уже приближались к его лицу, и он успел только выбросить вперед свое оружие. Цепи схлестнулись и переплелись.

Черепоголовый яростно дернул. Ронин, потеряв равновесие, полетел вперед и врезался в противника. Скелетообразный воин согнулся. На Ронина устремилась его голова с широко распахнутым ртом. Длинные неровные зубы со страшным стуком сомкнулись прямо у него перед лицом. Ронин еле успел увернуться. Челюсти лязгнули снова. Освободиться он мог, лишь потеряв свое единственное оружие. Длинная, гибкая шея снова и снова приближала к нему лязгающие клыки.

Не отпуская цепи, Ронин сжал левую руку в кулак и ударил снизу вверх по раскрывающейся пасти. Их обоих осыпали осколки раздробленных зубов. Ронин еще раз ткнул кулаком, и тварь выпустила его оружие, подняв щит обеими руками.

Ронин раскрутил шипованный шар и направил его в костистый череп. Вся его левая сторона разлетелась, и тварь рухнула на колени. Ронин ударил еще раз. Колени у противника разлетелись, кости в ногах треснули, и он опрокинулся навзничь.

Ронин метнулся за мечом, отшвырнув цепь с шаром, и вернулся в схватку. Солдаты риккагина гибли как мухи под натиском черепоголовых воинов.

Заслышав крик Туолина, Ронин оглянулся и увидел в самой гуще сражения высокую фигуру риккагина. Он двинулся к нему, уворачиваясь от мелькающих шаров. Рядом с Туолином он разглядел и Кири.

- Мы не выстоим, Ронин, - выдохнул Туолин, нанося удар скелетообразному противнику. - Боюсь, лагерь разгромлен. Надо разыскать Во и увести оставшихся людей в Камадо.

Ронин огляделся по сторонам. Костлявые воины неуклонно продвигались вперед и уже выбирались к шатрам. Пока они с Туолином и Кири пробирались обратно, на каждом шагу отбиваясь от врагов, в ушах их стояли стоны умирающих. Один из шатров загорелся. Раздались истошные вопли солдат, оказавшихся в огненной ловушке.

В ночи мелькали желто-оранжевые сполохи; жар, чередующийся с пронизывающим холодом, обдавал их горячими волнами. По земле стелился клубящийся белый пар, поднимаясь едва ли не по колено. Кири поскользнулась и упала на распростертое тело, ударившись головой о череп. Когда она подняла лицо, лоб ее почернел и блестел от крови. Ронин подал ей руку, и они пошли дальше через узкие темные проходы между полотняными стенами шатров, по которым уже расползались языки пламени, - пошли, прорубаясь сквозь ряды широколицых, преградивших им путь. Земля под ногами была мокрой и липкой. Что-то мягкое противно хлюпало под подошвами. Все больше шатров занималось огнем.

Прямо перед ними вздулось и разорвалось зеленое полотно шатра. Оттуда вывалились трое. На землю рухнул широколицый, сломав себе шею. В то же мгновение черепоголовый взмахнул шаром и ударил в грудь солдата риккагина, который издал тихий стон и согнулся пополам.

Клинок Ронина одним ударом снес голову костлявому воину, и скелетообразная фигура свалилась назад, в шатер.

Они пошли дальше, с трудом пробираясь по вонючему вязкому месиву, покрывавшему землю. Туолин вел их, пытаясь разыскать во всеобщей сумятице желто-голубой шатер риккагина.

Когда они добрались до шатра, он уже был объят пламенем, рассыпавшим в ночи снопы искр. Раскидав горящие стены, они вошли и обнаружили там риккагина Во, у которого не было рук: из алых обрубков розовели кости. Половина головы у него превратилась в кровавое месиво. Лицо осталось нетронутым.

Туолин вывел их из горящего шатра. На плечи им посыпались яркие искры. Ночь раскалилась. Повсюду полыхало пламя. Они налетели на группу широколицых. Завязалась короткая схватка. Потеряв большую часть "живой силы", плосколицые начали отступать в сторону горящих шатров. Ронин устремился было в погоню, но Туолин удержал его.

- Сегодня мы потерпели поражение, Ронин, - сказал он. - Надо возвращаться в крепость.

Они вышли из лагеря и зашагали к мосту по черной, безлюдной дороге. Капли крови стекали с них черным дождем. Запал боя прошел, остались лишь оцепенение и тоска. Они вступили на мост. Крики и хруст преследовали их. Больше не было никаких звуков: ни жужжания насекомых, ни пения птиц.

С северо-запада налетел пронизывающий ветер. Он раздувал их промокшие от крови одежды, звенел в натянутых канатах моста. Внизу шумела вода, взвихриваясь пенистыми водоворотами вокруг черных камней.

Стало тише, а когда они миновали высокие пихты, на них снова упали отсветы пламени. Ронин резко развернулся в сторону серых силуэтов, стоявших посередине моста. Вражеская засада, поджидающая отступавших солдат, затаившись в тени. Только отсвет пожарищ высвечивал их безмолвные фигуры. Воздух снова наполнился свистом раскручиваемых шаров. Один из черепоголовых ударил Туолина в бок, прежде чем он успел сообразить, что к чему. Ронин услышал его резкий выдох и стремительным косым ударом разрубил цепь. Риккагин зажал раненый бок, навалившись на веревочные перила моста. Ноги у него подкосились. Сквозь пальцы сочилась кровь.

Кири встала перед Туолином, прикрывая его собой. Ее клинок вошел в узкую грудь черепоголового. Его голова дернулась на длинной шее, и он швырнул в Кири тяжелый щит. Она пыталась увернуться, но щит попал ей в плечо и с глухим звуком перелетел через край моста. Кири пошатнулась и опустила руки, а раненый противник метнул в нее свой шар.

Двое черепоголовых теснили Ронина, пытаясь отделить его от товарищей, но он перешел в наступление, отбивая мечом свистящие вокруг шары.

Туолин тяжело дышал; его лицо превратилось в бледную маску боли. Он попытался поднять меч. От усилия на лице у него проступил пот.

Рядом с ним Кири увернулась от удара, подпрыгнула и ударила черепоголового обеими ногами в живот. Она развернулась в прыжке, приземлилась, держа меч обеими руками и твердо уперевшись широко расставленными ногами, и нанесла удар, вложив в него все свои силы. Клинок рассек череп до самого рта. Череп разлетелся, осыпав ее осколками белой кости. Тело согнулось и рухнуло.

Она развернулась, сверкая глазами, и великолепным выпадом проткнула насквозь одного из двоих черепоголовых, наступающих на Ронина. Однако кошмарная голова с лязгающими челюстями продолжала двигаться даже после того, как Кири вырвала меч. Скрежещущая пасть устремилась к ней. От неожиданности она отступила назад и чуть не упала с моста. Зубы щелкнули в последний раз, и тело рухнуло ей под ноги.

Ронин отразил просвистевший шар, рассчитав удар так, чтобы отбитая сфера угодила в лицо нападавшему. Тот пытался уклониться, но не успел, и его голова налетела на меч Ронина, рассыпавшись пылью и осколками костей.

Еще один черепоголовый налетел на Кири, и она хладнокровно подсекла ему ноги. Ронин видел, как она содрогнулась от силы собственного удара. Вторым ударом она сбила с моста падающее тело. Но силы уже изменяли ей: удар тяжелым щитом не прошел даром. Она стояла, оперевшись на меч, тяжело дыша и дрожа от усталости.

Услышав хрип, Ронин оглянулся. Последний из черепоголовых набросил разрубленную цепь на шею Туолину; серебристые звенья врезались в его плоть. Неровные отсветы пламени освещали извивающиеся тела: одно - жесткое, ссутулившееся, отливающее желтизной старой кости, другое - содрогающееся от боли, покрытое черной кровью. Глаза риккагина вылезали из орбит. Он безуспешно цеплялся руками за цепь, стягивающуюся все туже. У ног его натекла лужа крови.

Ронин прыгнул на тварь и схватил ее за широкие плечи, пытаясь оторвать от Туолина. Черепообразная голова повернулась к нему, щелкнули зубы. Ронин поднял меч, но ему не хватало пространства, а отступить и нанести удар он не мог из-за боязни поранить риккагина.

Пока он терзался сомнениями, решая, как поступить, противник схватил клинок зубами, да так крепко, что Ронин не смог его выдернуть. В то же время черепоголовый все сильнее затягивал цепь. Туолин обмяк. Он уже задыхался, безуспешно пытаясь схватить ртом воздух. Его колени подогнулись, а черепоголовый натянул цепь еще туже. Звенья ее неестественно громко проскрежетали в ночи.

Теперь у Ронина была свободна лишь левая рука, поскольку он не решился выпустить из правой меч. Он поднял свободную руку и воткнул большой палец в шею противника. Над основанием шеи он нащупал мягкий треугольник и вдавил палец туда. Из отверстия вырвалось омерзительное зловоние, и Ронин отвернулся, продолжая вести палец вверх. Длинные зубы скрежетали по металлу клинка, но могучая хватка ослабла, когда тварь попыталась восстановить дыхание. И тогда Ронин изо всех сил нажал на клинок, и острие врезалось в череп воина.

Ронин отшвырнул тело, отчаянно пытаясь ослабить цепь, все еще сдавливавшую горло Туолина. Костлявые руки не выпускали цепь, хотя тело уже наполовину свисало над краем моста. Ронин принялся разжимать сведенные судорогой пальцы, тревожно вглядываясь в искаженное лицо риккагина, кожа которого уже приобрела синеватый оттенок.

Подоспела Кири, достала маленький кинжал и рубанула по белым пальцам. С резким скрежетом звенья цепи медленно соскользнули с шеи риккагина. Ронин подхватил его, не давая упасть.

Пошел снег. Большие белые хлопья покрывали тела на мосту, точно саван, превращая их лица в белые маски, искрясь в отсветах пламени догорающего, разоренного лагеря. Снежинки шипели, попадая в огонь. Кири содрогнулась, вспомнив о страшных шарах с шипами.

Она повернулась, прижимая левую руку к боку, пошатнулась и перенесла вес тела на правую ногу, чтобы унять боль в плече.

Вложив меч в ножны, Ронин поднял Туолина на руки.

- Пойдем, Кири, - окликнул он, легонько подталкивая ее вперед. Они пробежали оставшийся отрезок моста и выскочили на дорогу, поднимавшуюся к Камадо.

На дороге их встретили солдаты и проводили до самых стен. Они окликнули стражников, и окованные металлом ворота со скрипом приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить их. Потом ворота с грохотом захлопнулись.

Вокруг них тут же поднялась суматоха. Ронин передал риккагина с израненной, почерневшей шеей его солдатам, которые унесли его в казармы. Ронин направился следом за ними, поддерживая Кири, пребывавшую в полубессознательном состояний. Он оступился, но отказался от помощи солдат, хотя и позволил им забрать Кири. Ее подняли по высоким ступенькам и внесли в казарму. Ронин настолько устал, что опустился прямо на крыльцо.

Вскоре из казармы вышел человек и присел рядом с ним.

- Он чуть не умер.

Это был высокий широкоплечий мужчина с седеющими волосами, густой, коротко постриженной бородой, длинным загнутым носом и черными глазами.

- Если вам нужна помощь, там, внутри, к вашим услугам личный врач Тиена.

- Я не ранен, - сказал Ронин. - Я просто устал.

- И все-таки вы покажитесь врачу.

Он позвал лекаря, который вышел на крыльцо и пробурчал что-то себе под нос при виде Ронина. Ронин узнал его. Они уже встречались на корабле Туолина. Пока врач занимался Ронином, бородатый сказал:

- Нам повезло, что он остался в живых, верно?

Он помолчал и спросил уже мягче:

- Как вас зовут?

- Ронин.

- Я - риккагин Эрант.

Ронин прислонился головой к деревянным перилам. Из темноты на него отрешенно взирали древние боги войны.

- Вы спасли ему жизнь.

- Что?

Он почувствовал жжение на плечах.

- Туолин сказал мне, что вы спасли...

- Вы всегда называете его другим именем?

- Мы - братья.

Ронин повернулся к нему:

- Вы совсем не похожи.

Врач закрепил бинты и вернулся в казарму.

- У нас разные отцы.

- Понятно, - бездумно откликнулся Ронин.

- Я могу вам помочь.

Ронин провел рукой по лицу.

- Чем?

- Расскажите, что произошло.

Риккагин Эрант молча выслушал рассказ Ронина о происшедшем в лагере.

- По правде сказать, это даже хорошо, что Во погиб. Он не понимал этой войны: он так привык воевать с красными и с дикими северными племенами... ему было уже не понять, что война приняла другой характер.

- Как же он объяснял появление воинов, из ран которых не течет кровь?

Риккагин Эрант пожал плечами.

- Ум военного способен объяснить с точки зрения здравого смысла любую, пусть даже самую фантастическую ситуацию. Ему не хватало воображения. Жаль. Он был хорошим военачальником.

- Он не был готов к нападению.

- Да. Хотел бы я знать, как им удалось так легко прорваться.

- Туолин сказал вам...

Его лицо было освещено светом факела.

- Да. Я видел ту тварь, с которой вы сражались.

- Вы предупредили Во?

Риккагин Эрант усмехнулся.

- Я не говорил никому, кроме Туолина, но даже он...

В его прозрачных глазах светились ум и проницательность.

- Видите ли, даже родные братья не всегда относятся друг к другу с любовью.

- Он хотел пойти со мной.

- Теперь уже вряд ли.

Мимо пробежали стражники. Их топот отдался эхом от деревянных стен. Снегопад ненадолго остановился, но небо по-прежнему было затянуто тучами, а воздух оставался сырым и тяжелым.

- Наверное, так даже лучше.

- А вы не хотите пойти?

Риккагин Эрант отвернулся. У соседних казарм залаяла собака.

- Не знаю. Но это неважно. Я нужен здесь. Я пришлю к вам двух красных. Они родились в этих местах.

- Хорошо.

Эрант поднялся. Непроницаемый взгляд его темных глаз задержался на Ронине.

- Может быть, вы и вернетесь.

Он пошел прочь по раскисшей улице.

Снег тихо падал на крепостные стены, заглушая шаги стражников. Густой снегопад скрывал из виду последние догорающие угли пепелища на месте разгромленного лагеря, покрывал скорбным саваном тела павших.

В Камадо стояла тишина, нарушаемая лишь шагами солдат из дозорных патрулей. Время от времени до Ронина доносились негромкие голоса, которые тут же пропадали в шорохе снега. Он поплотнее завернулся в плащ. Боль утихла. Он старался ни о чем не думать.

Он заметил Кири, направляющуюся к нему, и окликнул ее.

- Как твое плечо? - спросил он.

- Лучше. - Она присела рядом. - Был вывих. Но врач здесь хороший.

Ронин кивнул в темноте. Она провела ладонью по его руке.

- В казармах есть место.

- Сомневаюсь.

- На рассвете я возвращаюсь в Шаангсей. Мне надо поговорить с Ду-Синем. Зеленые и красные должны объединиться.

- Да.

- А ты уйдешь в лес. Верно?

Он посмотрел ей в глаза.

- Ты изменилась.

Он не знал, что ожидал увидеть в ее лице, но то, что увидел, его поразило. Она выглядела униженной, щеки у нее порозовели.

- Конечно. Мацу больше нет. От меня осталась лишь половина. Теперь я не стою того, чтобы быть со мной.

Она поднялась и пошла прочь от него вдоль запорошенной снегом стены.

Сквозь прореху в густой пелене облаков расползалось кроваво-красное пятно рассвета. Небо на востоке окрасилось розовым перламутром - там с натужной неспешностью поднимался сплющенный диск распухшего солнца.

Ронин наблюдал за рассветом со смотровой площадки южной стены, на которой провел всю эту долгую ночь. Снегопад прекратился еще ночью, и сегодняшний день выглядел более естественным, если так можно сказать, чем вчерашний.

Ронин поднялся, вдыхая морозный воздух, и размял затекшие мышцы. Он посмотрел в южном направлении, на пустынную дорогу, покрытую снегом. В лучах восходящего солнца снег казался розовым. Ронин не смог разглядеть никаких следов, и отсюда ему хорошо было видно, что дорога на Шаангсей свободна.

Он спустился вниз, к казармам. Там его уже дожидались два невысоких воина с длинными косами и черными миндалевидными глазами. С крыльца спустился солдат с чашкой горячего чая. Ронин с благодарностью принял чашку и выпил чаю, наслаждаясь его теплом и ароматом. От риса он отказался.

Кири была уже в конюшне. Она молча седлала луму, поглаживая ей бока. Когда вошел Ронин, его жеребец фыркнул и ударил копытами оземь. В воздухе плавала соломенная пыль.

Кири взобралась в седло. Ее лума нетерпеливо перебирала ногами. Кири натянула поводья, чтобы ее успокоить. Лума издала тихое ржание, в котором смешались печаль расставания и предвкушение дороги. Кири снова пришлось натянуть поводья.

Она выехала из конюшни. Ронин шел рядом. Они направились к крепостным воротам по тихим улицам. Цокот копыт был приглушен снежным покровом. Лума дернула головой, вдыхая холодный воздух; клубы пара вырвались из широких ноздрей. Ее уши задергались, когда Кири тихонько заговорила с ней.

У южных ворот они остановились. Ронин прижал Кири к себе и поцеловал ее в щеку.

- Убей его, - со всхлипом шепнула она ему на ухо. - Убей до моего возвращения.

Она ударила луму пятками, дернула поводья и выехала из крепости на долгую белую дорогу - домой.

Тишина давила на уши, точно раскаты грома. Здесь, в глубине леса, толстые ветви задерживали снег, и до земли доходила, лишь снежная пыль. Ронина поразила суровая красота деревьев, ветви которых переплелись наверху белыми кружевами; снизу, где не было снега, листва имела темно-зеленый оттенок, переходящий в черный с синим отливом.

Их окружала какая-то сверхъестественная тишина. Стоило только остановиться, и Ронин явственно различал звуки собственного дыхания, а чуть подальше - вдохи и выдохи его спутников.

С легким шорохом с ветки упала небольшая кучка снега, и Ронин непроизвольно взглянул наверх. Дрогнула широкая зеленая ветка с ароматными иголками, и с нее вспорхнула темно-алая птица.

Они вышли на небольшую прогалину. Теперь деревья не загораживали небо, но светлее от этого не стало - небо оставалось затянутым тучами. Пространство между высокими соснами было покрыто упругим слоем коричневых пахучих иголок. Возле древних корявых дубов с переплетенными ветвями и обильной листвой земля была твердой.

Они заходили все глубже в лес. Ронин старательно подражал медленным, осторожным движениям красных, ступавших почти бесшумно. Заросли были настолько густыми, что им чаще всего приходилось идти гуськом, по одному, протискиваясь боком в узкие промежутки между деревьями.

Ронин сообразил, что они поднимаются в гору, только тогда, когда дорога стала круче и на ней стали попадаться гранитные валуны. Вскоре они перевалили через гребень. Слева слышался шум потока. В потяжелевших от снега ветвях шебуршились черные птицы, перекликавшиеся пронзительными голосами. Время от времени они сбрасывали на землю облака пушистого снега. Растительности внизу почти не было, только зеленый мох и серовато-голубые лишайники, прилепившиеся к поверхности камней.

Следов в это утро они не нашли, и Юань, один из красных, отправил своего товарища на разведку на боковую тропу.

- Может быть, там повезет больше, - сказал он Ронину.

Они продолжали идти на север. Лес оставался таким же густым. Один раз Юань остановился и показал направо. Ронин увидел рыжую лису, убегавшую от них, волоча за собой длинный пушистый хвост.

Вскоре после полудня красный вдруг опустился на колени и подал Ронину знак приблизиться. Пригнувшись, Ронин бесшумно подобрался к нему, перебегая от дерева к дереву.

Юань что-то шепнул ему на ухо, и Ронин выглянул из-за толстого дуба. Заметив какое-то движение, он немного переместился, чтобы лучше видеть. Чуть поодаль, среди деревьев, угадывались костлявые фигуры марширующих черепоголовых воинов со щитами на руках. Их было около десятка. Цепи с шипованными шарами покачивались у них на поясе. Их сопровождало несколько людей вполне нормального вида, с прямыми черными волосами, заплетенными в косы, и черными удлиненными глазами. Вооружение их составляли кривые мечи и топоры с короткими рукоятями, как у Юаня. Вглядевшись в лицо одного из них, Ронин вздрогнул. Большие глаза, длинные висячие усы. Очень запоминающееся лицо. Это был По, обозленный торговец, который ушел тогда с ужина в доме Ллоуэна.

Ронин тронул Юаня за плечо, и они двинулись прочь от дубов.

- Кто эти люди, которые шли с костлявыми? - тихо спросил Ронин.

- Красные.

- Почему они с врагами?

- Они ненавидят зеленых. Вражда их имеет давние корни. Длинные обещали им власть в Шаангсее, где сейчас заправляют зеленые, в обмен на помощь в войне здесь, на севере.

- И они будут сражаться против себе подобных, объединившись с этими нелюдями?

- Пути к власти неисповедимы, - философски заметил Юань.

- Но если враг одержит победу, они тоже погибнут.

Юань внимательно посмотрел на него.

- А вы смогли бы их в этом убедить?

Ронин вспомнил о яростной вспышке По и покачал головой.

Всю вторую половину дня они безуспешно пытались отыскать хоть какие-нибудь следы Маккона. Ближе к вечеру они прекратили поиски. Юань повел Ронина к прогалине, где они условились встретиться с другим красным.

- Остается надеяться, что Ли повезет больше, - сказал Юань.

Когда они вышли на прогалину, сумерки уже сгустились. На голубом снеге лежали глубокие синие тени. На противоположной стороне небольшой поляны в сумраке вырисовывался бесформенный силуэт заваленного снегом дерева. Юань прошел туда и встал перед деревом. Ронин медленно пошел за ним, обшаривая взглядом прогалину.

Метрах в пяти над землей из ствола дерева выдавался острый обломок ветки, к которому был пригвожден Ли. Зазубренная деревяшка торчала из пробитой груди. Казалось, его забросила туда какая-то сверхъестественная сила.

Юань без единого слова вынул свой меч, забрался на дерево и перерубил ветку за спиной Ли. Тело тяжело рухнуло на землю. В широко раскрытых глазах Ли застыл ужас. Вокруг того места, где тело упало, привалившись спиной к стволу старого дерева, снег потемнел от крови.

Они не смогли даже похоронить товарища - земля слишком промерзла и они все равно не сумели бы вырыть могилу. Ронин с Юанем двинулись дальше на север. Когда совсем стемнело, они остановились на ночлег. Юань набрал сухих веток и устроил бездымный костер.

Ронин первым стоял на страже. Его проводник завалился спать. Бледные отсветы костра плясали на голубых снежных просторах и черных деревьях. Тени разбегались в разные стороны. Сразу за кругом света слышались легкие шорохи и шаги животных. Лес жил своей ночной жизнью.

Стоило Ронину чуть отклониться вправо, и он мог разглядеть сквозь небольшой промежуток в стене высоких стволов кусочек темного неба, полумесяц и звезду рядом с ним - холодные и далекие отсветы серебра.

Послышался чей-то протяжный вой, должно быть снежного волка; все лесные звуки тут же затихли. Вой, однако, не повторился, и лесная жизнь понемногу возобновилась. Где-то заухал филин, над головой у Ронина захлопали крылья невидимой птицы. К концу его вахты пошел снег. Пробиваясь сквозь ветви, иголки и листья, он осыпал их с Юанем мелкой белой пылью.

Ронин разбудил красного; тот потянулся, зевнул, встал и пошел за дровами для догорающего костра.

Ронин тут же заснул. Ему снился сон. Бесконечный полет к черноте уступил место мерцающему багровому свету, и ему показалось, что с неба капает кровь. Он услышал негромкие голоса откуда-то издалека, но такие отчетливые и близкие, что отдельные слова, казалось, гремели раскатами грома в ушах. "Еще нет? Больше медлить нельзя. Ты знаешь не хуже меня, что должно произойти до того, как я его найду... Да. Хорошо. Я уже на месте; корабль готов. Я доставлю его, куда нужно, можешь не сомневаться... Я больше ни в чем не уверен; время бежит слишком быстро. Близится Кай-фен... Но мы же Снаружи... Да, но мы зависим от тех, кто не здесь; наше время заканчивается". Ронин вырвался из липких объятий сна и открыл глаза. Он услышал шум ветвей на ветру, скорбный крик козодоя. В костре потрескивали дрова, угли переливались бело-оранжевым светом. Юань сидел, обняв руками колени и настороженно вглядываясь в лесные тени.

Ронин закрыл глаза и опять уснул.

Разбудил его холодный голубой свет зари. Он вспомнил услышанные во сне голоса, и на мгновение ему показалось, что, когда он проснулся ночью, у костра сидели двое.

Костер догорел; осталась лишь серая холодная зола. Юань сидел в той же позе, глядя на деревья. Ронин подошел к нему, протянул руку и застыл. Красный был мертв. В груди у него зияла черная дыра. Что-то проткнуло его насквозь. Может быть, рог какого-нибудь дикого зверя?

Ронин пошел прочь от места привала - на север, все глубже в лес. Его бил озноб.

Опять пошел снег, на этот раз сильнее; он заглушал все звуки. За густой вихрящейся пеленой не было видно почти ничего.

Поднялся ветер. Он раздувал плащ Ронина, швырял ему в лицо колючий снег. Ему послышался звук рога, жалобный и далекий.

Снизу, с лесного дна, поднялся густой перламутровый туман. Сразу пропали все звуки; Ронин потерял чувство направления. Он бесшумно ступал по земле, слыша только удары своего сердца. Косые лучи серого света кое-где пробивали туман. Ронин вдруг затерялся среди клубящейся дымки и смутных теней.

Исчезли все звуки лесных созданий, а вместе с ними и успокаивающее ощущение близости живых существ. Он почувствовал себя предельно одиноким, отрезанным от мира людей.

Тихо падал снег, смешиваясь с вязким туманом. Ронин осторожно пошел вперед, вытянув руку и слепо нащупывая стволы деревьев, что смутными тенями вырисовывались у него на пути в самый последний момент.

Он потерял чувство времени. Он уже не понимал, идет ли он несколько часов или несколько дней, светит ли в небе солнце или оно уже скрылось и наступила ночь.

Он набрал пригоршню снега, чтобы утолить жажду. Только теперь до него дошло, что он страшно голоден. Он принялся высматривать что-нибудь годное в пищу, но не увидел ничего. Ни единого зверя, ни единого куста или дерева с какими-нибудь плодами. Голод становился все сильнее, все нестерпимее. Ронин упрямо шел вперед.

Шел, пока не споткнулся о торчавший корень. Надо бы отдохнуть, шевельнулась в мозгу вялая мысль. В изнеможении он присел на мягкий ковер из коричневых иголок, привалившись спиной к стволу старой сосны, и уронил голову на грудь. Но голод не дал ему заснуть.

Судя по всему, смеркалось; боковым зрением Ронин отметил мерцающий рассеянный свет. Под поясом что-то мешало - какое-то утолщение. В полусне он засунул пальцы под ремень и нащупал что-то мягкое. Еда. Он посмотрел вниз, но не смог разглядеть в тусклом свете, что это было. Откусил кусочек, еще один, задумчиво пожевал. Вкус горьковатый. Лишь дожевав и проглотив последний кусок, он ощутил, что голова проясняется от тумана, и понял, что съел странный корень в форме человеческой фигуры из аптеки в Шаангсее. Огромная ваза, лениво проплывающая рыба, прозрачные плавники колышутся в струях воды, осязаемо изогнутые бока... Вечность. Ронин пожал плечами. Он ощутил небывалый прилив сил. Это все, что ему сейчас нужно...

Ему вдруг показалось, что он слышит отдаленный зов, напоминающий торжествующий крик. Он поднялся, готовый двинуться в том направлении, но тут у него за спиной раздался куда более близкий звук. Он обернулся.

Туман сгустился. Перламутровая серость переливалась радугой по краям его поля зрения.

Ронин увидел какую-то тень, непохожую на силуэты деревьев, среди синей тени от раскидистых древних дубов. Он шагнул вперед, не сомневаясь, что это Маккон. Рука по привычке легла на рукоять меча, хотя Ронин знал, что против этой твари меч бесполезен.

Фигура вышла из тени, зацепив головой ветку, снег с которой осыпался ей на плечи. Потревоженная ветка из белой сделалась темно-зеленой.

Звук вынимаемого из ножен меча прозвучал неестественно резким скрежетом в настороженном безмолвии леса. Звук показался Ронину ужасно громким. Перед ним стояло существо настолько странного вида, что он и думать забыл о Макконе.

Перед Ронином стоял Черный Олень.

Ростом метра четыре, когда не выше. Широкие мощные плечи. Длинные тонкие руки. Крепкие толстые ноги. На нем были краги такого насыщенного черного цвета, что было больно на них смотреть, и кольчуга, покрытая лаком того же диковинного оттенка, матового и не отражающего свет. Черный плащ ниспадает до земли. На металлическом поясе - два кривых меча. Один такой длинный, что его острие чуть ли не царапало землю. Второй - намного короче традиционных клинков Шаангсея. Ронин долго вглядывался в мечи. Они почему-то казались ему знакомыми, хотя он был уверен, что раньше не видел ничего даже близко похожего. И тем не менее...

Ронин поднял глаза, чтобы посмотреть на лицо существа, и так и застыл, не в силах оторвать взгляда от головы, при виде которой его обуял настоящий животный ужас, смешанный с отвращением. Смерти он не боялся, его вообще было трудно испугать. Но сейчас он узнал, что такое страх. Его бил озноб дрожь, исходящая изнутри, словно кто-то, угнездившийся в самых глубинах его нутра, дергал за ниточки его нервов, заливаясь ужасным, нечеловеческим смехом. Звуки этого потустороннего, леденящего душу смеха гремели в ушах. У Ронина скрутило живот.

Огромная голова возникла из тусклой пелены тумана в обрамлении трепещущих теней: удлиненная морда с широкими влажными раздувающимися ноздрями, кошмарная пасть с большими квадратными зубами и мохнатые подергивающиеся уши. Из скошенного низкого лба росли два огромных раскидистых рога.

Всю его голову покрывал черный, отливающий глянцем мех. Ронин все-таки пересилил себя и заглянул в глаза Черному Оленю. Он ожидал увидеть круглые звериные глаза, но это были вполне человеческие глаза, разумные, пронзительные и холодные. Правда, странного цвета. Ронин в жизни не видел такого оттенка и даже не знал, с чем его можно сравнить.

Черный Олень раздвинул губы, и в голове у Ронина раздался такой жуткий вопль, что ноги у него подогнулись, он выронил меч и упал перед этим созданием на колени. Откуда-то послышался дикий смех и напуганный голос, кричавший: "Вставай! Поднимись и убей эту тварь. Убей зверя, потому что он - зверь!" Но руки не слушались, а онемевшие пальцы сжимали только мягкие сосновые иголки на земле. Убей его, пока он не прикончил тебя! Ронина подташнивало, но не рвало. Он уткнулся головой в снег; холод обжег ему лоб. Черный Олень выходил из лазурных теней. Скрип его сапог отдавался в деревьях скрежещущим эхом. Ветер усиливался, тоненько завывая среди переплетения ветвей голосом капризного ребенка. Ронин сделал попытку встать, но его как будто пригвоздило к земле. Ощущение было такое, что он пустил корни, словно еще одно дерево в этом застывшем лесу. Земля тянула его к себе.

Черный Олень извлек из ножен длинный меч, черный клинок которого, выкованный в незапамятные времена, походил больше на камень - на полупрозрачный оникс. Послышался вздох задрожавших листьев, шепчущих его имя: Сетсору.

Черный Олень встал над распростертым телом Ронина, протянул свободную руку, схватил его за волосы и приподнял его голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Гигантский меч взмыл вверх, сверкнув в клубящемся мареве, сотканном из теней и тумана. И тогда Черный Олень посмотрел вниз - в бесцветные глаза Ронина. Звериная пасть искривились в злобной гримасе. Голова дернулась. Рога сбили снег с ближайшей ветки. В глазах жуткой твари мелькнули, смешавшись, ненависть и страх, и клинок цвета оникса задрожал.

"Нет!" - вскричал Черный Олень. Вопль его прозвучал в голове у Ронина. Ушами он слышал лишь завывания ветра в ветвях.

И в это мгновение нерешительности, когда оба - и человек, и зверь, казалось, застыли во времени, не способные ни сдвинуться с места, ни родить ни одной связной мысли, откуда-то сбоку раздалось свирепое рычание и что-то мелькнуло во мраке, стремительное и гибкое. Из клубящегося тумана вырвалась непонятная тень с огромной раскрытой пастью и передними лапами, вытянутыми вперед. Загнутые когти впились Черному Оленю в горло. Все еще в замешательстве, с лицом, искаженным ненавистью, Черный Олень успел только вскинуть свободную руку, пытаясь прикрыться от этого внезапного нападения. Но загадочный спаситель Ронина уже вцепился ему в глотку, щелкая зубами. Острые когти рвали черную шкуру.

Черный Олень разинул рот и издал жуткий вопль неизбывной ярости, прокатившийся в голове у Ронина раскатом грома. Он попытался еще раз ударить напавшее на него существо рукоятью меча, а потом с поразительной быстротой ринулся в заросли сосны и дуба и растворился во тьме.

Нападавший тут же успокоился, уселся на ковер из сосновых иголок рядом с распростертым телом Ронина и принялся тихонько облизывать свои передние лапы.

"Ты его все-таки разыскал".

"Ты знал, что я его найду".

Ронин уставился на своего неожиданного спасителя. Это было животное около двух метров в длину, с четырьмя мощными лапами и толстой чешуйчатой шкурой, покрывавшей его мускулистое тело. Мохнатая голова с длинной мордой зловещего вида. Зубастая пасть. В красных глазах светится разум. Тонкий хвост бьет по земле, шелестя иголками.

"Хинд, это ты?.."

"Да. - На Ронина смотрели умные глаза. - Лума ждет тебя на опушке леса".

"Отлично. Она еще здесь?"

"Да. Она придет. Это хорошо?"

"Так, как и должно быть. - Бесплотный голос как-то сумел передать настроение, выражаемое на языке жестов пожатием плеч. - Маккон пока занят, но я не знаю, надолго ли".

"Понятно".

Животное наклонило морду и принялось бросать снег Ронину в лицо. Снег приятно холодил кожу...

Ронин очнулся, поморгал и огляделся. Белые с зеленым деревья. Его выпавший меч, поблескивающий на снегу. Дружеская физиономия Хинда. Да, это был Хинд - зверюга ужасного вида, но вполне мирного нрава, верный спутник Боннедюка Последнего, таинственного человечка, которого Ронин повстречал в Городе Десяти Тысяч Дорог и от которого получил в подарок перчатку из шкуры Маккона.

Он сел, еще наполовину оглушенный. Рвался клочьями перламутровый туман, постепенно рассеиваясь. Золотистый солнечный свет трепетными лучами пробивался сквозь сень леса. Ронин встал и, вложив меч в ножны, пошел вслед за Хиндом сквозь чащу. По мере того, как древние дубы уступали место пушистым соснам и голубым елям, лес светлел, а земля под ногами становилась более мягкой, менее каменистой. Хинд безошибочно вел его к восточной опушке. Они миновали последние деревья, раздвинули невысокий кустарник, и Ронин увидел своего луму, рыжая шкура которого отливала красным. Он взглянул на небо - голубое и яркое, оно было темней на востоке. Скоро начнет смеркаться.

Рядом с лумой Ронина стоял еще один - с небесно-голубой шерстью. На нем сидела Моэру. Он пошел к ней. Хинд легко шагал рядом. Моэру улыбнулась и коснулась его лица маленькой белой ладонью. Длинные черные волосы разметались по плечам, падая на лицо и закрывая один глаз. Прямо как у...

- Моэру, как ты сюда попала?

Она пристально посмотрела на него и нарисовала на слое пыли, покрывавшем ее седло, две точки, движущиеся одна за другой: всадники.

Он схватился за отвороты ее куртки.

- Почему ты поехала за нами?

Она провела пальцем ему по ключице, потом - по груди. Ее ноготь царапнул по ткани.

У Ронина вдруг закружилась голова. Он прислонился лбом к прохладной коже ее седла. Всадники-точки исчезли. Она погладила его по шее. В голове у него прояснилось. Она стерла пыль у него со лба и облизала пальцы.

Что-то ткнулось в ногу Ронину. Он взглянул вниз. Хинд поднял голову и зарычал. Ронин опустился на колени и погладил странную чешуйчатую шкуру.

- Это тебя я слышал? Ты искал меня?

Хинд тихо кашлянул и повернул морду в сторону лумы Ронина.

- Куда ты меня ведешь?

Это был риторический вопрос.

Ронин встал и пошел к своему луме. Вставив ногу в стремя, он помедлил.

- А как быть с Макконом, Хинд? Если я его не убью, мы все обречены.

Хинд снова тихо зарычал.

- Понимаю, я должен следовать за тобой. - Ронин внимательно посмотрел на Хинда. - Хотел бы я знать, как ты меня нашел?

Ответа, естественно, не последовало.

Ронин сел в седло и подобрал поводья. Лума фыркнул, попятился и заржал. Хинд понесся в восточном направлении вверх по пологому склону. Ронин натянул поводья, и лума встал на дыбы. Потом он тронулся с места. Моэру ехала рядом с ним навстречу темнеющему востоку, прочь от леса, где стонущий ветер раскачивал сосны.

Постепенно смеркалось. Они скакали по извилистой дороге, вдоль которой местами торчали скалы, поросшие густым кустарником. Большими скоплениями росли желтые цветы.

Вскоре подъем стал круче, и Ронин сообразил, что они пробираются по серпантину к вершине горы. Цветы остались внизу, дорога становилась все более обрывистой. Иногда на фоне темнеющего неба вырисовывались стройные силуэты сосен, но чем выше они поднимались, тем меньше встречалось растительности, а потом она и вовсе исчезла.

Ночное небо затянули густые тучи, слегка фосфоресцирующие снизу. Ронин наблюдал за ними, чувствуя под собой ритмичное движение сильных мышц лумы.

Они неслись сквозь холодную тьму. Лумы скакали без устали в полную силу. Казалось, этот стремительный бег доставляет им истинное наслаждение, как будто само движение наполняло их энергией. Впечатление у Ронина было такое, что чем дальше, тем сильнее становятся их скакуны. Хинд бежал впереди.

Пошел снег. Он то бил колючими хлопьями по лицу, то подталкивал в спину. Они уже приближались к перевалу. В утесах тоненько завывал ветер. Вверху воздух стал жестче, а снегопад превратился в бурю, которая швыряла в них снегом, срываясь с гранита и промерзшей земли, покрывала инеем шкуры лум и звенела металлом на чешуе Хинда.

Один раз Ронин взглянул вниз, на равнину, с которой они поднимались. Он разглядел языки пламени, испещрившие черный бархат ночи, услышал низкие раскаты непонятного происхождения. Ему показалось, он видит темные тени солдат, марширующих под барабанный бой, и полный набор боевых машин, задуманных человеком, чтобы убивать, калечить и уродовать себе подобных. На равнине шел огненный дождь. Континент человека содрогался от войн. У Ронина перехватило дыхание. Прикрыв глаза, он вдавил каблуки в бока лумы. Потом огромные темные скалы закрыли вид на равнину и заглушили все звуки; пробираясь сквозь снежные вихри, они миновали очередной поворот.

Услышав резкий вскрик, Ронин широко распахнул глаза, приподнялся в седле и окликнул Хинда, который и так уже несся к нему. Вглядевшись в темноту, Ронин увидел, что Моэру лежит на земле, придавленная упавшим лумой.

Он спешился и подошел к ней. Лума истошно кричал. Ронин присмотрелся и понял, что у него сломана передняя нога. Он наклонился и осторожно высвободил Моэру из-под тела скакуна. С ней все вроде бы было в порядке. Ронин вынул меч и резким движением перерезал луме горло.

Вложив меч в ножны, он вскочил в седло, подхватил Моэру и усадил ее у себя за спиной. Она обхватила его руками. Он ощутил ее тепло, мягкость прижавшихся к его спине грудей, учащенное биение ее сердца, ее ровное дыхание.

Всю ночь они поднимались к вершине, а когда первые лучи восходящего солнца окрасили розовым краешек неба на востоке, они выбрались к перевалу. Ронин на мгновение остановил скакуна, чтобы вобрать в себя свет зари. Перед ним раскинулись восточные склоны горы, переходящие в широкое плато далеко-далеко внизу - в безбрежную равнину с прямоугольниками полей и лугов, с разбросанными тут и там темно-зелеными пятнами лесов. Плато постепенно спускалось к морю. Оно искрилось и переливалось в алых отблесках солнца, уже приподнявшегося над горизонтом, плоского и сверкающего, как раскаленный металл.

Потом они долго спускались по извилистым тропам вниз по склону и к закату выехали на край плато. Они мчались по зеленому ковру колышущейся травы. Здесь не было ни малейших признаков снега. Чистое синее небо уже темнело на востоке, где солнце встает по утрам и откуда уходит в первую очередь, уступая место ночи.

Хинд бежал впереди по извилистой дороге. Травяные луга постепенно сменились безлюдными в это время суток рисовыми полями, залитыми водой, по краям которых стояли ветхие деревянные домишки на сваях и с крышами из бумаги. У входов в лачуги висели маленькие зажженные фонарики, напоминавшие светлячков в угасающем свете дня.

Несколько раз, заслышав отдаленный гул, переходивший потом в явственный топот множества копыт, вздымавших облака пыли, Хинд заводил их в залитые водой поля, где им приходилось пережидать, пока не пройдут воинские отряды и дорога не освободится снова. Всякий раз, сидя в укрытии, Ронин поглаживал шею своего лумы, чтобы тот не подал голоса.

Потом рисовые поля закончились, уступив место рощам, шелестевшим в ночи листвой. Вновь оказавшись на твердой почве, их лума прибавил скорость. Они стремительно неслись сквозь ночь, ведомые сверхъестественным инстинктом Хинда.

Они мчались теперь наравне с ветром - на восток по равнине. Унылая монотонность пейзажа нарушалась здесь лишь низкорослой и чахлой растительностью. Хинд вдруг рванулся вперед, словно почуял, что их путешествие близится к концу. Лума фыркнул и припустил за ним, а Ронин, опьяневший от скорости и ритмичного покачивания, еще не оправившийся до конца после странного столкновения с Черным Оленем в лесу, отпустил поводья и полностью доверился скакуну, уже не думая ни о чем. Он ощущал легкое прикосновение щеки Моэру к его плечу; ему было уже безразлично, куда он едет, зачем... Он желал, чтобы все это закончилось прямо сейчас или вообще никогда не кончалось. Он не чувствовал ничего, кроме оцепенения и усталости.

Так, ведомый странным существом, полукрокодилом-полугрызуном с примесью, быть может, чего-то еще, верхом на взмыленном скакуне, чья рыжая шерсть отливала алым, с едва знакомой ему женщиной за спиной, он въехал в Хийян, небольшой портовый город на море. Измученный, с воспаленными, покрасневшими глазами, голодный, с губами, распухшими от жажды, с почерневшим от дорожной пыли лицом, Ронин несся по скользким мощеным улицам, мимо рано поднявшихся заспанных горожан - время было предрассветное, и город потихонечку просыпался, - мимо деревянных домов со скошенными крышами и каменными дымоходами, из которых в холодный просоленный утренний воздух уже поднимались тонкие струйки дыма.

В небе кружили чайки; они скользили над самой поверхностью воды, приветствуя хриплыми криками восходящее солнце. Хинд привел их к самому берегу, к таверне с покачивающейся на морском ветру деревянной вывеской над гостеприимно распахнутыми двойными дверями. Черная надпись на вывеске выцвела от дождя и ветра. На стене сохли рыбачьи сети.

У дверей стоял человек небольшого росточка с загорелым морщинистым лицом, с белыми волосами, подвязанными вытертой кожаной лентой, с седой бородой и темно-серыми глазами. Одет он был в куртку из мятой кожи с наброшенной поверх нее кольчугой, коричневые штаны и грубые кожаные башмаки. Когда они подъехали поближе, он отошел от дверей, чтобы поприветствовать их. При ходьбе стала заметна его хромота.

- Вот и ты, Ронин, - сказал Боннедюк Последний. - Очень рад снова тебя увидеть.

- Континент человека обложен со всех сторон.

- Но главный удар направлен на Камадо.

- Да. Думаю, что все решится в Камадо. Кай-фен произойдет именно там.

- Я уже слышал это слово...

- Кай-фен - последняя битва человечества.

- Но ключевая фигура - Маккон. Убить хотя бы одного из них - значит предотвратить пришествие в мир Дольмена.

Ронин проглотил кусок мяса и подлил вина Моэру.

- Я готовился с ним сразиться. Зачем ты велел Хинду увести меня?

- Потому что, - медленно произнес Боннедюк Последний, - пока ты еще не можешь победить Маккона. Если бы вы с ним столкнулись в лесу, ты бы наверняка погиб.

- Откуда ты знаешь?

- А откуда я знал, что он убьет Г'фанда в Городе Десяти Тысяч Дорог? Кости сказали.

- Ты знал, но дал нам уйти?

- А ты бы позволил мне остановить вас?

Они сидели в полутемной таверне, окна и открытые двери которой выходили на причалы Хийяна. Высокие корабли с белоснежными парусами, что стояли на якоре неподалеку от входа в порт, тихо поскрипывали снастями. Баркасы с людьми и товаром сновали по узкой полоске воды, отделявшей корабли от берега. Мимо дверей прошли двое рыбаков и принялись снимать сети со стены таверны. Раздался смех. Хозяин таверны выбрался из-за стойки и пошел поболтать с рыбаками.

Каменный очаг выплевывал языки пламени к отверстию дымохода, но в такой ранний час помещение таверны еще не успело наполниться дымом. Стропила на потолке давно почернели от копоти и жира.

Боннедюк Последний дал Ронину возможность поспать три часа в небольшой комнатушке на втором этаже с окнами в свинцовых переплетах, выходившими на набережную, и высокой кроватью, на которую Ронин рухнул без звука, и даже резкие выкрики моряков в порту не нарушили его сон. Моэру Боннедюк проводил в соседнюю комнату. Она поднялась раньше Ронина и, как только заслышала на лестнице шаги прихрамывающего Боннедюка, проскользнула к нему в комнату и легонько потрясла его за плечо.

- Где они? - неожиданно спросил Ронин.

Пряча улыбку, Боннедюк Последний полез за пазуху и достал из-под куртки семь белых кубиков, вырезанных, как он однажды сказал Ронину, из зуба мифического гигантского крокодила. На каждой из граней всех семи кубиков чернели какие-то странные знаки. Кости.

- Что они тебе говорят?

- Кай-фен начался, Ронин. Последняя битва. И теперь каждый должен сыграть отведенную ему роль. Каждый. Даже мы с Хиндом.

- Даже?

Лицо карлика потемнело.

- В этой битве человечество либо выстоит, либо падет. Таков расклад: уцелеть или погибнуть. Третьего не дано. Наступает новая эпоха, Ронин, и никто не скажет, что она принесет с собой.

- Даже кости.

Это был не вопрос.

- Ни один человек, ни одно существо не знает нынешнего соотношения сил.

Рядом с ним зашевелился Хинд. Его передние лапы дрожали. Ронин взглянул на него, и ему в голову пришла странная мысль: может быть, Хинду снился сейчас тот же самый сон, который однажды приснился Ронину, - как он несется по сочным лугам вместе с преображенным Черным Оленем, рога которого превратились в сверкающий шлем.

- Теперь, когда все светлые линии, уходящие в будущее, обрезаны, слепые силы выстроились в боевые порядки. Вот почему так жестока и неоднозначна борьба за власть; вот почему путь к победе лежит через боль и страдания, вот почему... - Боннедюк наклонился и погладил чешуйчатую спину Хинда, - об исходе грядущей битвы я знаю не больше, чем ты.

В голове Ронина мысли о последней битве причудливо переплетались с размышлениями о Черном Олене. Потом он выбросил все это из головы и поднял кулак в перчатке.

- Хочу тебя поблагодарить. Твой подарок не раз выручал меня.

Боннедюк Последний улыбнулся.

- Приятно это услышать.

Ронину вдруг показалось, что что-то ритмично постукивает вдалеке. Очень похоже на звуки, которые он слышал в доме Боннедюка в Городе Десяти Тысяч Дорог. Он подлил себе вина.

- А теперь расскажи, как Хинд меня разыскал.

- Я думал, ты знаешь. Это корень помог.

- То есть не сам корень, а то, что я его съел?

Боннедюк Последний кивнул.

- Главное, ты его заполучил, а уж когда ты его съешь... это был вопрос времени...

- Но как ты узнал...

- Так сложились обстоятельства. - Карлик потер больную ногу. - Как бы там ни было, теперь наша связь стала сильнее, а это важно...

- Но...

- Ты еще ничего не спросил о перчатке из шкуры Маккона, - осторожно проговорил Боннедюк Последний. - И лучше об этом не спрашивай. Это был предпоследний шаг в окончании Старого Цикла.

Ронин открыл было рот, но Боннедюк остановил его взмахом руки.

- Сейчас не время. Три Маккона уже прибыли на континент человека, и четвертый на подходе.

- А что со свитком?

- Я как раз собирался тебе сказать. - Голос у карлика сделался резким. - Тебе надо отплыть на Ама-но-мори.

Воцарилась неуютная тишина. Пламя плясало в камине, облизывая поленья; нижнее прогорело и с тихим треском рассыпалось. Вверх полетели искры. Снаружи доносились крики и песни моряков, снаряжающих в плавание свои корабли. Все эти звуки казались далекими и нереальными. Солнечный свет разливался по небу, опускаясь на землю косыми лучами.

Наконец Ронин взглянул в морщинистое лицо старика.

- Ты знаешь, где этот остров?

Боннедюк кивнул:

- Я дам тебе карту. Знаний, которых ты ищешь, знаний, необходимых всему человечеству, здесь больше нет. Континент человека утратил былое величие. Последняя наша надежда...

- Буджуны... - обронил Ронин.

- Да.

Воздух был теплым и мягким, каким и должен быть воздух летом. Казалось, здесь солнце греет сильнее. Но и здесь, в тишине и покое, невозможно было забыть о распрях, кипящих за склонами голубых, в дымке, гор далеко на западе. Невозможно было забыть о войне, разрушающей континент человека.

Ронин с мрачным лицом шагал к пристани, держа за руку Моэру. Боннедюк с Хиндом шли рядом.

Прикрыв ладонью глаза, Ронин посмотрел в направлении, указанном стариком, и увидел стоявший неподалеку от берега двухмачтовый корабль, готовый сняться с якоря. На палубе у мачты суетились матросы - ставили прямые паруса.

- "Киоку", - сказал Боннедюк Последний, - твой корабль.

- Мой? - удивленно переспросил Ронин.

- Ты - капитан этого корабля. Экипаж уже на борту. - Он положил руку Ронину на плечо. - Вы отплываете с первым приливом. То есть сейчас.

Тут же рядом покачивался на волнах баркас. Матросы терпеливо дожидались своего капитана. Ронин отпустил руку Моэру.

- Позаботься о ней.

Но Боннедюк Последний покачал головой.

- Она плывет с тобой, Ронин.

Ронин перевел взгляд со старика на женщину. Возможно, это была игра света, но ему показалось, что глаза у нее другие, совсем не похожие на глаза жителей Шаангсея. В них как будто проглядывало далекое, взбаламученное штормом море.

- Да, вероятно, так лучше.

Боннедюк Последний взглянул на море.

- Только так, и никак иначе.

Они взошли на баркас и уселись на скамью посередине.

- Жалко, что ты не с нами, - крикнул Ронин.

Карлик погладил шерсть на шее Хинда.

- У нас много дел здесь. Надеюсь, твое путешествие будет успешным.

- Но мы увидимся? - крикнул Ронин. Однако баркас уже отошел от причала, и ответ Боннедюка отнес в сторону ветер. Они удалялись от берегов континента человека.

"Киоку" снялась с якоря, как только Ронин с Моэру поднялись на борт. Крепчающий ветер наполнил белые паруса, и корабль устремился навстречу утреннему солнцу.

Ронин стоял на корме, на высоком полуюте, и смотрел на лазурные волны с гребнями пены, обтекавшие гладкие борта корабля. Они выходили в открытое море, в сторону Ама-но-мори, навстречу неопределенному, загадочному будущему. Как там сказал Боннедюк? Все светлые линии в будущее отрезаны, а слепые силы выстроились в боевые порядки. Даже кости теперь бесполезны. Рядом с ним стояла Моэру. Чайки еще кружили над мачтами корабля, но вскоре и эти последние провожатые развернулись и полетели обратно к берегу.

Ронин был так поглощен видом бескрайнего моря, так глубоко погрузился он в мысли о том, что после долгих и многотрудных странствий увидит наконец таинственный и сказочный остров Ама-но-мори, что не узнал или даже вообще не заметил своего первого помощника - человека с изуродованным лицом, с перекошенным ртом без губ и без челюсти. Будь Ронин чуть повнимательней, он бы, наверное, разглядел под этой жуткой и бледной маской лютую ненависть, сдерживаемую до поры, холодным пламенем горящую в черных глазах, так хорошо ему знакомых. Но мысли его, наполненные радужным предвкушением новых чудес, были действительно далеко от того неуправляемого корабля, что когда-то давным-давно унесся в туманную даль по просторам ледяного моря, увозя с собой труп врага. Ронин и думать забыл про саардина, которого он считал мертвым, но который сейчас злобно смотрел на него со сверкающего на солнце фордека "Киоку", лелея планы ужасной мести.