"Через соловьиный этаж" - читать интересную книгу автора (Герн Лайан)

События трех книг, включающих сказания об Отори, происходят в вымышленной стране феодального периода. Ни место, ни время не связаны с какой-либо исторической эпохой, хотя в повествовании нашли отражение многие японские обычаи и традиции, использован японский календарь, описываются флора и фауна Японии. Соловьиные этажи «югюисубари-норока» — реалии прошлого, сохранившиеся до наших дней во многих японских старинных домах и храмах. Наиболее известный находится в Киото, в замке Нидзо. Я использовал японские наименования географических пунктов, однако они не соотносятся с существующими городами, кроме Хаги и Мацуэ, которые нанесены на карту почти в соответствии с их подлинным географическим расположением. Что касается героев, то они все вымышлены, кроме неподражаемого художника Сэссю.

Надеюсь, пуристы простят меня за некоторые вольности. Единственное мое оправдание в том, что эта книга — плод воображения.

Лайан Герн

Мать всякий раз грозилась разорвать меня на части, если я опрокидывал ведро с водой или притворялся, что не слышу, как она зовет меня домой, когда сгущались сумерки и все громче трещали цикады. Я всегда слышал ее голос, грубый и свирепый, отдающийся эхом по пустынной долине. «Где этот негодный мальчишка? Я раздеру его в клочья, когда он вернется».

Когда же я возвращался, весь в грязи от кувыркания с горок, в синяках от драк, а как-то даже истекая кровью от удара камнем по голове (у меня до сих пор остался шрам, похожий на розовый ноготь большого пальца), меня ждал домашний очаг, запах супа и материнские руки, но не сжатые в кулаки, а заботливые, пытающиеся вымыть лицо или распутать волосы. Я же извивался, как ящерица, стараясь выскользнуть из ее рук. Тяжелая нескончаемая работа сделала мать сильной, хотя она была очень молода: родила меня, едва ей исполнилось семнадцать. Когда мать держала меня, я видел, что у нас одинаковая кожа — единственное сходство. Крупные черты лица матери отличались безмятежностью, а мои, более тонкие, походили на ястребиные — так говорили соседи (в отдаленной горной деревушке Мино не было зеркал).

Борьба обычно заканчивалась победой матери. В награду она силой заключала меня в объятия, из которых я не мог вырваться. Материнский голос шептал слова благословения Потаенных, а отчим ворчал, что она портит меня. Маленькие девочки, единоутробные сестренки, прыгали вокруг, пытаясь получить свою долю ласки.

Мино — мирное местечко, достаточно изолированное, чтобы избежать жестоких битв между кланами. Я не представлял, как можно разорвать на части человека, как вывернуть сильные, медового цвета конечности из их сочленений и бросить голодным собакам. Выросший среди Потаенных, со всей их мягкостью, я не знал, что люди могут проделывать друг с другом такое.

Мне исполнилось пятнадцать, и мама начала проигрывать наши схватки. За год я подрастал на шесть дюймов, и в шестнадцать был уже выше отчима. Тот все чаще ворчал, что мне пора остепениться, перестать бродить по горам, как дикая обезьяна, жениться на какой-нибудь деревенской девушке. Мне нравилась мысль о браке с одной из тех, с кем я вместе рос, и тем летом я старательно работал плечом к плечу с отчимом, готовясь занять свое место среди мужчин деревни. Все же время от времени мне не удавалось устоять перед соблазном отправиться в горы, и под вечер я ускользал сквозь бамбуковую рощу с высокими гладкими стволами и зеленоватым косым светом, шел по каменистой дороге мимо часовни богу горы, где жители деревни оставляли дары — просо и апельсины. Затем я попадал в лес, где растут березы и кедры, куда кукушки и соловьи зазывают своим благозвучным пением. Там я наблюдал за лисами и оленями, слушал грустные крики красных коршунов над головой.

В тот вечер я достиг вершины горы, где растут лучшие грибы. Собирая их в рубаху — маленькие белые, тонкие, как нити, и темно-рыжие, похожие на веер, — я думал о том, как обрадуется мать и смягчится отчим. Я почти чувствовал вкус грибов на языке. Пробегая меж бамбука на рисовое поле, где уже цвели красные осенние лилии, я уловил запах кушанья, подгорающего на огне.

Собаки в деревне лаяли, как обычно на закате. Запах усиливался и становился едким. Тогда я еще не испугался, но от дурного предчувствия быстрей забилось сердце. Меня ждал пожар.

Пожары часто разгорались в нашей деревне: почти все, чем мы владели, было сделано из дерева или соломы. Однако на сей раз не слышны были ни крики, ни грохот передаваемых из рук в руки ведер; не доносились ни причитания, ни проклятия. Цикады не умолкали, на заливном рисовом поле квакали лягушки. Где-то вдалеке, в горах, гремел гром. Воздух стал тяжелым и влажным.

По лицу моему струился пот, охлаждал лоб. Перепрыгнув через канаву последнего поля-террасы, я устремил взор в сторону дома.

Дом исчез.

Я подошел ближе. Языки пламени долизывали черные балки, нигде не было видно ни матери, ни сестер. Я попытался позвать их, но язык во рту распух, дым душил меня, глаза слезились. Вся деревня пылала в огне, но где же люди? Наконец раздался крик.

Он доносился со стороны часовни, вокруг которой располагалось большинство домов. Что-то вроде воя собаки, мечущейся от боли, но в нем можно было разобрать человеческие слова. Я, кажется, узнал молитвы Потаенных, и волосы мои встали дыбом. Крадясь, словно привидение, меж горящих домов, я шел на этот зов.

Деревня опустела. Невероятно, куда все могли исчезнуть? Я убеждал себя, что они убежали: мать забрала сестер под покров леса. Я пойду и найду их, только сначала посмотрю, кто там кричит. Выйдя на широкую улицу, я увидел двух мужчин, лежащих на земле. Начинал накрапывать легкий вечерний дождь, а они, судя по выражению лиц, сами недоумевали, почему разлеглись на дороге под усиливающейся моросью. Им больше никогда не подняться, и уже неважно, что промокнет одежда.

Одним из мужчин был мой отчим.

В то мгновение мир изменился для меня. Нечто вроде дымки возникло перед глазами, а когда она развеялась, ничто уже не казалось реальным. Я перешел в иное мироздание: в то, что существует параллельно с нашим, в то, которое видится нам во сне. На отчиме была лучшая его одежда. Ткань цвета индиго потемнела от дождя и крови. Как жаль, что она испортилась, он так гордился ею.

Я прошел мимо тел, потом через ворота к часовне. Дождь холодил лицо.

Крик резко оборвался.

Внутри находились незнакомые мне люди. Казалось, они выполняли какой-то ритуал. На головах их были повязки; сняв куртки, мужчины обнажили блестящие от пота и дождя руки. Незнакомцы тяжело дышали и кряхтели, сверкая белыми зубами, словно убивать — такой же тяжелый труд, как сбор урожая риса.

Из чана, где омывают руки и лицо, чтобы очиститься перед входом в часовню, капала вода. Еще до того, как мир изменился, кто-то, видимо, зажег ладан в большом котле. Он догорал, развеиваясь по двору, заглушая горький запах крови и смерти.

Мужчина, которого разорвали на части, лежал на мокрых камнях. Я едва узнал его по отсеченной голове. Это был Исао — глава Потаенных. Рот остался открытым — застыл в гримасе боли.

Убийцы сложили куртки в аккуратную кучку возле колонны. Я четко видел герб в виде трех дубовых листов — люди клана Тоган со столицей в Инуяме. Я вспомнил путника, проходившего мимо деревни в конце седьмого месяца. Он остановился на ночлег в нашем доме, и когда мать начала молиться перед обедом, прервал ее: «Разве вы не знаете, что люди клана Тоган ненавидят Потаенных и собираются выступить против нас? Господин Йода поклялся стереть нас с лица земли».

Мои родители на следующий же день пошли к Исао и рассказали все, но их никто не стал слушать. Мы находились слишком далеко от столицы, и вражда между кланами обычно не затрагивала нас. В нашей деревне Потаенные жили вместе со всеми, они ничем не выделялись, только молились иначе. Зачем кому-то вредить нам? Тогда это казалось невероятным.

Да и сейчас, стоя в недоумении у чана, я не мог поверить глазам. Вода капала и капала, мне захотелось набрать ее и вымыть лицо Исао, закрыть ему глаза, но я не мог пошевелиться. Я знал, что в любой момент люди клана Тоган могут заметить меня и тотчас растерзать. Они не знают ни жалости, ни пощады. Они уже осквернили часовню, совершив в ней убийство.

Издали все более отчетливо доносился топот скачущего галопом коня. Удары копыт погрузили меня в состояние, когда, как во сне, знаешь то, что еще не произошло. Я знал, кто появится в воротах часовни. Я никогда не видел его, но мама устрашала нас им словно великаном-людоедом, когда мы не слушались: «Не стой на горе, не играй у реки, иначе тебя заберет Йода».

Я узнал его сразу же. Йода Садаму — повелитель Тогана.

Конь встал на дыбы и тихо заржал от запаха крови. Йода держался со стальным спокойствием. С головы до ног он был одет в черные доспехи, шлем заканчивался оленьими рогами. Жестокий рот обрамляла короткая черная борода. В глазах искрился огонь охотника.

Его глаза встретились с моими, и я сразу понял две вещи: он не боится ничего ни на земле, ни на небе, он убивает ради самого убийства. Раз он увидел меня, надежды на спасение нет.

В руке Йоды сверкал меч. Меня спасло лишь то, что конь не хотел проходить под низкими воротами.

Он снова встал на дыбы, подался назад. Йода что-то крикнул, люди в часовне обернулись и заговорили с грубым то ганским акцентом. Я зачерпнул остатки горящего ладана и, не обращая внимания на боль, выбежал наружу. Конь двинулся на меня, и я плеснул в него ладан. Надо мной неистово замелькали копыта. Я слышал, как со свистом опускается меч, прорезая воздух. Кругом были члены клана Тоган. Они не могли упустить меня, но я словно раздвоился. Явственно увидев, как рассек меня меч Йоды, я остался цел и сделал еще один выпад против коня, который обезумел от боли и встал на дыбы. Йода, потеряв равновесие, выпал из седла и с грохотом рухнул на землю.

Меня сковал ужас, за которым нахлынула паника. Я унизил самого повелителя клана Тоган. Чтобы искупить такой грех, нужно пройти через нескончаемые пытки и муки. Оставалось только упасть на колени и молить о смерти. Однако я не хотел умирать. Что-то шевельнулось в груди и подсказало, что я уйду в мир иной не раньше, чем Йода. Сначала я увижу, как умирает он.

Я не знал ничего о войнах между кланами, об их суровых кодексах и кровной вражде. Всю свою жизнь я провел среди Потаенных, которым запрещено убивать: их воспитывают во всепрощении. Но в тот миг месть взяла меня в свои ученики. Я тотчас узнал ее и принял урок. Именно ее я ждал, она избавит меня от странного ощущения, что я живой призрак. В мгновение ока я принял ее в свое сердце. Ударив меж ног человека, стоявшего ближе всех ко мне, я впился зубами в руку, схватившую меня за запястье, вырвался и помчался к лесу.

За мной погнались трое. Они были выше меня и быстрее, но я знал дорогу, к тому же спускались сумерки. Дождь полил сильнее, крутые горные тропинки стали скользкими и опасными. Двое преследователей, не умолкая, кричали о том, что сделают со мной, когда поймают, ругались словами, о значении которых я мог только догадываться. Но третий бежал молча, и именно его я боялся больше. Те оба когда-нибудь повернут обратно, сядут за свою брагу из кукурузы, или какую там дрянь пьют солдаты клана Тоган, и скажут, что потеряли меня в горах, но этот не сдастся. Он будет преследовать меня вечно, пока не убьет.

У водопада дорога стала еще круче, и двое горластых немного отстали, зато третий побежал быстрее, как делает зверь, поднимаясь в гору. Мы миновали часовню; птица, что клевала там просо, вспорхнула прочь, мелькнув зелеными и белыми перьями крыльев. Тропинка огибала ствол огромного кедра, и когда я, с окаменевшими ногами и сбившимся дыханием, подбежал к дереву, из тени возникла фигура мужчины и загородила мне путь.

Я ткнулся прямо в его грудь. Мужчина заворчал, как будто я ударил его под дых, и сразу же схватил меня. Когда он посмотрел мне в лицо, я заметил что-то неладное в его взгляде: то ли удивление, то ли он узнал меня. Что бы то ни было, он сжал меня еще крепче. На сей раз мне не уйти. Я слышал, как приближались тяжелые шаги.

— Извините, господин, — сказал человек, которого я боялся, ровным, несмотря на погоню, голосом. — Вы задержали преступника, за которым мы гнались. Спасибо.

Сильные руки развернули меня лицом к преследователям. Я хотел закричать, молить о защите, но понял, что это бесполезно. Я ощущал мягкость ткани, из которой была сшита его одежда, нежную кожу рук. Несомненно, незнакомец такой же господин, как Йода. Они все из одного теста. Зачем ему помогать мне? Я молчал, вспоминал молитвы, которым научила меня мать. Жаль, что я не птица.

— Какое преступление совершил этот человек? — спросил господин.

— Прошу прощения, — снова сказал мужчина с вытянутым, как у волка лицом, уже менее вежливо. — Это вас не касается. Не вмешивайтесь в дела Йоды Садаму и клана Тоган.

— Ого! — удивился господин. — Вот как. А кто вы такой, чтобы решать, что меня касается, а что нет?

— Отдайте его нам! — зарычал волк, совсем забыв о манерах.

Он сделал шаг вперед, и тут я понял, что господин не отдаст меня. Одним спокойным движением незнакомец перевел меня за спину и отпустил. Второй раз в жизни я услышал скрежет оживающего меча воина. Человек-волк вынул нож. У других двоих было по палке. Незнакомец поднял меч обеими руками, уклонился от одной из палок, отрубил голову ее владельцу, метнулся к человеку-волку и отсек ему правую руку, так и не разжавшую нож.

Все это произошло в одно мгновение и, однако, заняло вечность. Несмотря на едва брезживший отблеск уже зашедшего солнца и серый дождь, я отчетливо видел каждую деталь.

Безголовое тело упало с глухим шлепком, выплеснув струю крови, голова покатилась вниз по склону. Третий преследователь бросил палку и побежал назад, взывая о помощи. Волк стоял на коленях, пытаясь остановить кровотечение из обрубка руки. Он не стонал, не произносил ни слова.

Господин вытер меч и вогнал его обратно в ножны.

— Идем, — сказал он мне.

Я стоял и дрожал, не в силах двинуться с места. Мой спаситель появился из ниоткуда. На моих глазах он убил человека, чтобы сохранить мне жизнь. Я пал на землю перед ним, пытаясь найти слова благодарности.

— Поднимайся, — проговорил он. — Нас нагонят через минуту.

— Я не могу просто так уйти, — с трудом выговорил я. — Мне нужно найти мать.

— Только не сейчас. Сейчас мы должны бежать! — Он рывком поднял меня на ноги и подтолкнул вперед. — Что произошло?

— Они сожгли деревню и убили…

Ко мне вернулось воспоминание об отчиме, и я словно оцепенел.

— Потаенных?

— Да, — прошептал я.

— Это происходит по всему феоду. Йода повсюду сеет ненависть к себе. Думаю, ты один из обиженных?

— Да, — дрожал я. Хоть стояло позднее лето, и шел теплый дождь, мне еще никогда не было так холодно. — Но они гнались за мной еще и потому, что я выбил господина Йоду из седла.

К моему изумлению, господин зашелся смехом.

— На это стоило бы посмотреть! Значит, ты в двойной опасности. Такое оскорбление должно быть отомщено. Однако отныне ты под моей защитой. Я не отдам тебя Йоде.

— Вы спасли мне жизнь, — сказал я. — С этого дня она принадлежит вам.

По неведомой мне причине незнакомец снова рассмеялся.

— Перед нами длинный путь, который предстоит пройти с пустым желудком и в промокшей одежде. До рассвета нужно перейти горы.

Мужчина быстро зашагал вперед, и я побежал за ним, пытаясь не стучать зубами и унять дрожь в ногах. Я не знал даже имени незнакомца, но хотел, чтобы он гордился мной и никогда не пожалел, что спас мне жизнь.

— Я Шигеру из рода Отори, — представился он, когда мы начали подниматься к перевалу. — Из города Хаги. Когда я в пути, я не называюсь своим именем, и ты этого не делай.

Хаги был для меня столь же далек, как луна. Я слышал об Отори, но ничего не знал о них, кроме того факта, что члены клана Тоган разгромили их в великом сражении на равнине Егахара.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Томасу.

— Распространенное имя среди Потаенных. Лучше забудь его. — Он долго молчал, а потом коротко произнес: — Тебя будут звать Такео.

Итак, между водопадом и вершиной горы я потерял свое имя и стал новым человеком, связавшим свою судьбу с Отори.

Рассвет застал нас, замерзших и голодных, в деревне Хинодэ, известной своими горячими источниками. Прежде я никогда не уходил так далеко от своего дома. Все, что я знал о Хинодэ, рассказали мне ребята в деревне: мужчины там мошенники, а женщины горячие, как серные источники, и лягут с тобой за бокал вина. Мне не довелось проверить ни то, ни другое. Никто не посмел обмануть господина Отори, а единственная встретившаяся мне женщина была женой хозяина гостиницы, которая подавала нам завтрак.

Я стыдился своего внешнего вида: грязной, запачканной кровью одежды, которую мать так часто латала, что невозможно было определить ее первоначальный цвет. Я не мог поверить, что господин желает, чтобы я ночевал вместе с ним в гостинице, и думал остаться в конюшне. Видимо, господин Отори просто не хотел упускать меня из вида. Он велел женщине постирать мою одежду и отвести меня к горячему источнику помыться. Когда я вернулся, сонный после ночи в пути и разомлевший от теплой воды, завтрак был уже подан, и господин Отори приступил к нему. Жестом он велел мне присоединиться. Я встал на колени и произнес молитву, которую мы всегда читали перед едой.

— Не делай этого, — сказал господин Отори, — даже когда находишься один. Если хочешь жить, тебе придется забыть все обычаи. Теперь все будет иначе. Есть на свете и более ценные вещи, за которые стоит умереть.

Наверное, истинный верующий настоял бы на молитве. Интересно, как поступили бы ныне мертвые люди моей деревни. Я вспомнил их пустые и в то же время удивленные глаза и прекратил молиться. Аппетит пропал.

— Ешь, — проговорил господин вполне любезно. — Не хочу нести тебя на себе всю дорогу в Хаги.

Я заставил себя проглотить немного пищи, чтобы не вызвать презрения господина Отори. Затем он послал меня приказать женщине стлать постель.

Мне было неловко просить ее об этом: я боялся, что она засмеет меня и спросит, не отсохли ли у меня руки, к тому же нечто странное происходило с моим голосом. Я чувствовал, как голос покидает меня, словно слова не способны выразить то, что видят глаза. Тем не менее, уловив, что я хочу, женщина поклонилась мне почти так же низко, как господину Отори, и поспешила повиноваться.

Господин Отори лег, закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

Я думал, что тоже усну мгновенно, но мой возбужденный разум не мог успокоиться. Ожог на ладони пульсировал, и я слышал все происходящее вокруг с необычной и несколько тревожившей меня ясностью: каждый звук деревни, каждое слово, произносимое на кухне. Мысли непрестанно возвращались к матери и маленьким сестренкам. Я успокаивал себя, что не видел их трупов. Они, возможно, убежали и находятся в безопасности. В деревне все обожали маму. Она любила жизнь. Мама, хотя и родилась Потаенной, не отличалась фанатизмом. Это она зажгла в часовне ладан и взяла приношения богу горы. Конечно же, моя мать, с ее широким лицом, шершавыми ладонями и медовой кожей, не умерла, не лежит сейчас где-то под небом с опустевшими удивленными глазами, рядом с дочерьми!

Мои собственные глаза были далеко не пусты: они наполнились слезами. Я уткнулся лицом в одеяло и попытался задушить плач. Плечи вздрагивали, легкие хватали воздух. Вскоре я почувствовал, как мне на плечо опустилась рука, и господин Отори тихо сказал:

— Смерть приходит нежданно, жизнь перед ней беззащитна. Никому этого не изменить ни молитвами, ни заклинаниями. Дети плачут, когда сталкиваются с ней, но взрослые сдерживают себя. Они вынуждены мириться с ней.

Его голос сорвался на последнем слове. Господин Отори был повергнут в горе не меньше, чем я. Лицо напряглось, а слезы все же капали из глаз. Я знал, по ком плачу, но его спросить не смел.

Я, должно быть, уснул, потому что мне виделся сон, будто ужинаю из той домашней чаши, изгибы которой знаю как свои пять пальцев. В супе был черный краб, он выпрыгнул из варева и побежал в лес. Я помчался за ним и вскоре потерялся. Попытался выкрикнуть, что заблудился, но краб похитил мой голос.

Меня разбудил господин Отори.

— Вставай!

Дождь кончился. Судя по солнцу, был полдень. В комнате душно, воздух тяжелый, недвижный. Набитый соломой матрац отдавал кислятиной.

— Не хочу, чтобы меня настиг Йода с сотней воинов только из-за того, что мальчишка сбросил его с коня, — добродушно проворчал господин Отори. — Нам нужно быстренько отправляться в путь.

Я ничего не ответил. На полу лежала моя одежда, постиранная и высушенная. Я молча надел ее.

— И как же ты посмел восстать против Садаму, когда боишься сказать мне и слово…

То, что я чувствовал по отношению к господину Отори, было не совсем страхом, скорей, всеобъемлющим благоговением. Казалось, один из божьих ангелов, или духов леса, или героев старых времен неожиданно возник и взял меня под свою защиту. Тогда я не смог бы описать его внешность, потому что ни разу не остановил на господине Отори прямого взгляда. Когда я украдкой ловил выражение его лица, оно всегда отвечало мне спокойствием — не суровостью, а скорее отсутствием чувств. Я и не знал, что он может улыбаться. Ему, вероятно, было около тридцати или даже меньше, выше среднего роста, широкие плечи. Красивой формы руки со светлой, почти белой кожей завершались длинными неугомонными пальцами, которые словно созданы, чтобы обрамлять собой рукоятку меча.

Руки господина Отори потянулись к оружию и подняли его с циновки. При виде этого действа я вздрогнул. Его меч наверняка познал мягкость плоти, жизненный сок крови десятков людей, слышал их последний крик. Я был напуган и заворожен.

— Ято, — произнес господин Отори, заметив мой трепет. Он рассмеялся и похлопал по потрепанным черным ножнам. — Он в одежде путника, как и я. Дома мы оба одеваемся более изящно!

Ято, повторил я про себя. Меч, который спас мою жизнь, забрав чужую.

Мы вышли из гостиницы и направились мимо горячих источников Хинодэ, отдающих серой, вверх по еще одной горе. Рисовые поля уступили место бамбуковым рощам, почти таким же, как вокруг моей деревни; затем пошли каштаны, клены и кедры. Лес испускал испарения от солнечного тепла, хотя кроны деревьев и не пропускали много света. Мы дважды наткнулись на змей: одна из них — маленькая черная гадюка, другая, покрупней, — чайного цвета. Она извивалась кольцами и сразу исчезла в подлеске, словно почувствовала, что Ято может отсечь ей голову. Пронзительно пели цикады — стонали со сверлящей монотонностью.

Несмотря на жару, мы шли довольно быстро. Иногда господин Отори отрывался вперед, и мне приходилось тащиться вверх по тропе чуть ли не в одиночестве, слыша лишь его шаги, нагонять его на вершине перевала, где он на время останавливался, созерцая горы, за которыми простирались новые горы, всюду покрытые непроницаемым лесом.

Мой спутник, казалось, знал дорогу через эту дикую местность. Мы шли дни напролет и спали по нескольку часов ночью иногда в уединенном фермерском доме, порой в покинутой горной лачуге. Если не считать тех мест, где мы останавливались, то людей на этом пустынном пути мы почти не встретили: лишь одного дровосека, двух собиравших грибы девочек, которые убежали, едва увидев нас, и монаха, направлявшегося к дальнему храму. Через несколько дней мы пересекли границу княжества. Крутые подъемы не закончились, однако чаще мы спускались. Показалось море, сначала отдаленным отблеском на горизонте, затем широкой шелковой лентой с островами, торчащими вверх, словно погрузившиеся в воду горы. Я раньше никогда не видел моря и не мог оторвать от него взгляд. Иногда оно казалось высокой стеной, которая вот-вот обрушится на землю.

Рука понемногу заживала, оставался лишь серебряный шрам на правой ладони.

Деревни нам встречались все крупнее, и наконец мы остановились на ночлег в поселении, которое могло быть названо городом. Располагаясь на мощеной дороге, шедшей между Инуямой и побережьем, он изобиловал гостиницами и харчевнями. Мы все еще находились на территории клана Тоган, поэтому всюду красовались три дубовых листа, и я боялся выходить на улицу, хотя люди в гостинице, как мне показалось, знали господина Отори. Уважение, с которым его встречали, сопровождалось каким-то более глубоким чувством, некоей преданностью, которая должна держаться в секрете. Они и ко мне относились с симпатией, хоть я с ними и не разговаривал. Мое молчание мало волновало господина. Сам он был немногословным человеком, погруженным в собственные мысли. Время от времени я замечал, что он изучает меня будто бы с жалостью. В такие моменты он словно собирался что-то сказать, но лишь бормотал: «Не обращай внимания, ничего не поделаешь».

Слуги постоянно сплетничали, и мне нравилось слушать их. Огромный интерес у них вызвала женщина, приехавшая прошлой ночью и остановившаяся еще на один день. Она направлялась в Инуяму, очевидно, чтобы встретиться с самим господином Йодой. Женщину, конечно же, сопровождали слуги, но ни мужа, ни брата или отца с ней не следовало. Она была милой, доброй, вежливой ко всем, очень красивой, хоть и зрелой — не меньше тридцати, — но путешествовала одна! Невероятно! Повар утверждал, что она недавно овдовела и едет к сыну в столицу, но старшая горничная сказала, что это все глупости, женщина никогда не рожала и замужем не была; и тогда мальчик-конюх, с полным ртом, сообщил, что слышал от носильщиков паланкина, будто у нее два ребенка: мальчик, который умер, и девочка, попавшая в заложницы в Инуяме.

Горничные вздохнули и сказали, что даже богатство и благородное происхождение не спасут от судьбы, на что конюх ответил:

— По крайней мере, дочь жива, ведь они члены клана Маруямы, у которых наследство передается по женской линии.

Эта новость вызвала немалое изумление и возобновила любопытство к госпоже Маруяме, которая имеет право на свои земли, на то, чтобы владения передавались не сыновьям, а дочерям.

— Неудивительно, что у нее хватает смелости путешествовать одной, — сказал повар.

Воодушевленный своим успехом, мальчик-конюх продолжил:

— Однако господин Йода этого не одобряет. Он хочет присвоить ее земли или силой, или, как поговаривают, женитьбой.

Повар отвесил ему оплеуху:

— Думай, что говоришь! Вечно слушаешь кого попало!

— Мы когда-то были Отори и снова станем ими, — пробурчал мальчик.

Старшая горничная заметила, что я маячу в дверном проеме, и пригласила зайти:

— Куда направляетесь? Вы, наверно, проделали длинный путь!

Я улыбнулся и покачал головой. Одна из горничных, выходя из кухни, похлопала меня по плечу и сказала:

— Он немой. Правда, жаль?

— Что случилось? — спросил повар. — Кто-то набил пылью твой рот, как собаке Айну?

Они дружелюбно поддразнивали меня, пока не вернулась горничная вместе с человеком, который, как я догадался, был одним из маруямских слуг — на куртке герб с горой, помещенной в окружность. К моему удивлению, он вежливо обратился ко мне:

— Моя госпожа хочет поговорить с тобой.

Я не был уверен, что стоит идти с незнакомцем, но его честное лицо и загадочность таинственной женщины сделали свое дело. Я последовал за ним через двор. Взойдя на веранду, мужчина встал на колено, кратко что-то произнес, повернулся ко мне и пригласил подняться.

Я окинул женщину быстрым взглядом, упал на колени и коснулся лбом пола. Казалось, передо мной принцесса. Ее волосы спускались до пола полотном черного шелка. Кожа была белой, как снег. Одежды кремовых оттенков слоновой кости и серого голубя расшиты красными и розовыми пионами. Исходившее от женщины спокойствие напомнило мне сначала глубокие горные озера, а затем закаленную сталь Ято, вероломного меча.

— Мне сказали, что ты ни с кем не говоришь, — произнесла женщина голосом тихим и прозрачным, словно вода.

В ее взгляде я увидел сочувствие, и кровь моя прилила к лицу.

— Со мной можешь быть откровенным, — продолжила она.

Нагнувшись, женщина взяла мою руку и пальцем вывела на ладони символ Потаенных. Я вздрогнул — кожу словно обожгло крапивой — и непроизвольно отдернул руку.

— Расскажи мне, что ты видел, — проговорила она тем же нежным, но настойчивым голосом.

Я молчал, и тогда она прошептала:

— Это был Йода Садаму, да?

Невольно взглянув на нее, я увидел улыбку без тени радости.

— А ты сам Потаенный, — добавила она.

Господин Отори предупреждал, чтобы я не выдавал себя. Я думал, что похоронил прошлое вместе со своим именем, Томасу, но перед этой женщиной оказался беспомощным. Я собирался кивнуть, когда услышал шаги господина Отори. Надо же, я узнал его по поступи. За ним шла какая-то женщина и недавно разговаривавший со мной мужчина. И тогда я понял: если сосредоточусь, то услышу все, что происходит в гостинице. Мальчик-конюх встал из-за стола и вышел из кухни. Горничные сплетничают, я узнаю каждую по голосу. Острота слуха постепенно развивалась во мне с того момента, когда я перестал говорить, а теперь нахлынула на меня лавиной звуков. Это было невыносимо, такое не сравнить с самым тяжелым бредом. Может, женщина передо мной — колдунья, наложившая проклятье? Я не смел солгать ей, но говорить тоже не мог.

Меня спасла вошедшая в комнату служанка, которая опустилась на колени и тихо сообщила, что его светлость ищет мальчика.

— Проси его войти, — ответила госпожа. — И, Саши, принеси мне чайные приборы.

Господин Отори вошел в комнату и обменялся с госпожой Маруямой глубокими поклонами уважения. Они соблюдали все правила этикета. Хотя женщина и не называла моего спутника по имени, мне показалось, что они давно знают друг друга. В воздухе повисло какое-то напряжение, я в будущем пойму его причину, но на тот момент мне стало совсем неловко.

— Горничные рассказали мне о юноше, что сопровождает вас, — сказала госпожа Маруяма. — Я хотела поговорить с ним лично.

— Да, я везу его в Хаги. Он единственный, переживший резню. Не хочу оставлять его Садаму. — Господин Отори не был расположен вдаваться в подробности, но, поразмыслив, добавил: — Я назвал его Такео.

Женщина улыбнулась в ответ.

— Я только рада, — сказала она. — В нем что-то есть.

— Считаете? Мне тоже так показалось.

Вернулась Саши с подносом, чайником и чашей.

Я проследил, как она поставила их на циновку. На глазури чаши были изображены зелень леса и голубое небо.

— Если когда-нибудь приедете в чайный дом моей бабушки в Маруяме, — сказала госпожа, — то там мы выполним церемонию по всем правилам. А сейчас будем довольствоваться тем, что есть.

Она налила кипяток, и из чаши потянулся едко-сладкий запах.

— Садись, Такео, — велела женщина.

Она взбила чай в зеленую пену и передала чашу господину Отори, который взял ее обеими руками, повернул три раза, выпил содержимое, вытер губы большим пальцем и с поклоном вернул чашу госпоже. Она наполнила ее снова и протянула мне. Я проделал те же движения, что Отори, поднес ее к губам и отпил пенистую жидкость. Она оказалась горькой, но прояснила голову и в какой-то степени расслабила. Подобного в Мино не встретишь — мы заваривали чай из веток и горных трав.

Я вытер место, к которому прикасались мои губы, и, неуклюже поклонившись, вернул чашу госпоже Маруяме. Лишь бы господин Отори не заметил моей неловкости, чтобы не краснеть за меня. Посмотрев на него, я увидел, что его взгляд застыл на госпоже.

Она пила чай. Мы сидели в тишине. В комнате появилась священная аура, словно мы только что откушали ритуальный обед Потаенных. На меня нахлынула тоска по дому, по семье, по прошлой жизни. К глазам подступили слезы, но я не дал им воли. Нужно учиться переносить боль.

На ладони до сих пор чувствовался след, оставленный пальцем госпожи Маруямы.

Гостиница была больше и богаче, чем все остальные пристанища, попавшиеся на нашем спешном пути по горам, и кушанья, которыми меня потчевали той ночью, я пробовал впервые в жизни. Мы ели угря в остром соусе и какую-то сладкую рыбу из местной речки, щедро поданный рис, белей, чем в Мино, где считалось за удачу попробовать его три раза в год. Я первый раз пил рисовое вино. Господин Отори был в хорошем расположении духа — «парящем», как говорила моя мать, — развеялись его грусть и горесть. Вино и со мной сотворило веселящее волшебство.

После обеда господин Отори велел мне идти спать, а сам собрался прогуляться на свежем воздухе, чтобы протрезветь. Пришли горничные и постелили постель, я лег и стал слушать звуки ночи. То ли угорь, то ли вино сделали меня особенно беспокойным: я слышал слишком много. Малейший отдаленный шум полностью прогонял сон. Время от времени лаяли городские собаки — одна начнет, другие откликаются. Я понял, что различаю лай каждой в отдельности, и стал думать о собаках, о том, как подергиваются во сне их уши, как крепко они спят, не тревожась от резких звуков. Мне нужно научиться быть таким, как эти собаки, иначе я больше никогда в жизни не засну.

Услышав, как колокола храма бьют полночь, я встал и пошел облегчиться. Звук собственной струи показался мне водопадом. Я полил на руки воду из бака во дворе и прислушался.

Тихая, спокойная ночь, скоро будет полнолуние восьмого месяца. Гостиница погрузилась в безмолвие, все давно уснули. С реки и рисовых полей доносилось кваканье лягушек, дважды ухнула сова. Тихо взобравшись на веранду, я услышал голос господина Отори и подумал, что он вернулся в комнату и обращается ко мне, однако ему ответила женщина, госпожа Маруяма.

Я понимал, что не должен подслушивать. Они говорили шепотом, и ни одна душа, кроме меня, не различила бы слов. Я пошел в комнату, закрыл за собой дверь и лег на матрац с полной решимостью заснуть. Однако уши мои тосковали по звукам, и я не мог им помешать, они четко улавливали каждую фразу.

Речь шла о взаимной любви, о слишком редких встречах, о планах на будущее. Многое из сказанного казалось осторожным и обрывочным, я тогда еще не все понимал. Мне было известно, что госпожа Маруяма направляется к дочери в столицу и боится, что Йода заставит ее выйти за него замуж. Его собственной жене нездоровилось, она должна была в скором будущем умереть. Единственный сын, которого она ему родила, слабенький, как и сама мать, совершенно разочаровал его.

— Ты не выйдешь ни за кого, кроме меня, — прошептал господин Отори.

— Это мое самое заветное желание, — ответила женщина.

Затем он поклялся не искать себе невесты и не спать ни с одной женщиной, кроме нее. Он говорил, что у него есть план, но недостаточно четко обозначил, какой. Я услышал собственное имя и понял, что один в своем поиске не останусь. Видимо, между Отори и господином Йодой зародилась вражда еще с битвы на равнине Егахара.

— Мы умрем в один день, — сказал он. — Я не смогу жить в мире, где нет тебя.

Затем шепот перешел в другие звуки, звуки страсти, что бывают между любящими друг друга мужчиной и женщиной. Я заткнул уши пальцами. Я знал, что такое вожделение, не раз удовлетворял его, как и другие ребята деревни, с доступными девушками, но мне ничего не было известно о любви. Что бы я ни услышал в ту ночь, я поклялся себе никогда не говорить об этом. Я сохраню эти секреты, как Потаенные свои тайны. С благодарностью думал я об утрате голоса.

Больше я не видел госпожи. Мы отправились в путь рано утром, спустя час после восхода. Было уже тепло, монахи опрыскивали водой вход в храм, и в воздухе стоял запах сырой пыли. Перед отбытием горничные принесли нам чай, рис и суп, одна из них едва сдерживала зевоту, когда подавала мне блюда. Она извинилась и улыбнулась. Это была та девушка, которая похлопала меня по плечу прошлым вечером. Когда мы покидали гостиницу, она вышла проводить нас и крикнула вслед:

— Удачи, юный господин! Счастливого пути! Не забывайте о нас!

Я высказал сожаление, что мы не остаемся еще на одну ночь. Это рассмешило господина Отори, который, дразня меня, сказал, что ему придется оберегать меня от девушек, когда мы прибудем в Хаги. Вряд ли он спал прошлой ночью, однако бодрость духа была на лицо. Господин шагал вперед энергичней, чем обычно. Я думал, мы направимся в Ямагату по проселочной дороге, а мы пошли через город, вдоль речушки, а потом уже широкой реки, что текла параллельно тракту. Меж валунов, где река ускорялась на тонком перешейке, мы перешли ее вброд и стали опять подниматься в гору.

Мы захватили с собой еду из гостиницы на весь день, зная, что, оставив позади мелкие деревушки, не встретишь ни души. Преодолев крутой подъем по узкой пустынной тропинке, мы наконец достигли вершины и остановились на привал. Вечерело, солнце отбрасывало длинные тени на равнину внизу. А за ней, на востоке, хребет за хребтом лежали горы, переходя из цвета индиго в стальной серый.

— Именно там находится столица, — проговорил господин Отори, заметив мой долгий взгляд.

Я подумал, он имеет в виду Инуяму, и откровенно удивился. Тогда господин пояснил:

— Нет, настоящая столица, столица всей страны, где живет император. Она дальше самого отдаленного горного хребта. Инуяма остался на юго-востоке, — показал он в направлении, откуда мы пришли. — Лишь потому, что мы так далеко от столицы, а император слишком слаб, военные вожди, такие, как Йода, творят, что им угодно. — Его настроение вновь омрачилось. — А под нами — место самого тяжкого поражения Отори, где был убит мой отец. Егахара. Ногучи предали Отори и перешли на сторону Йоды. Погибло более десяти тысяч. — Взглянув на меня, господин Отори продолжил: — Я знаю, что чувствует человек, когда видит, как нещадно режут близких ему людей. Я был почти твоего возраста.

Я смотрел на пустую равнину и пытался представить, как кровь десяти тысяч людей впитывается в землю Егахары. В туманной дымке отражается заходящее красное солнце, словно вытягивающее сок погибших. Над равниной кружат скорбно кричащие коршуны.

— Я не захотел идти в Ямагату, — сказал господин Отори, когда мы начали спускаться вниз по тропе, — оттого, что меня там хорошо знают. Есть и другие причины, когда-нибудь я поведаю тебе о них. Из этого вытекает, что нам сегодня придется спать под открытым небом, подушкой тебе послужит трава, потому что поблизости нет города, в котором мы могли бы остановиться. Мы пересечем границу феода в месте, известном только мне, и тогда будем уже на территории Отори, вне досягаемости Садаму.

Мне не хотелось ночевать на пустой равнине. Я боялся десяти тысяч духов и великанов-людоедов, обитающих в лесу вокруг нее. Переливы ручья казались мне голосом души воды, и каждый раз, когда лаяла лиса или ухала сова, я просыпался с колотящимся сердцем. Сама земля дрожала и трепетала от ужаса, заставляя шелестеть деревья и выплевывая из себя камни где-то вдалеке. Мне казалось, что я слышу голоса мертвых, взывающих о мести. Попытавшись молиться, я почувствовал лишь безмерную пустоту. Тайный бог, которому поклоняются Потаенные, ушел в прошлое вместе с моей семьей. Без родных я не мог обращаться к нему.

Рядом со мной господин Отори спал таким спокойным сном, словно находился в номере гостиницы. Тем не менее я знал, что он осознает завет мертвых лучше меня. Со страхом я думал о мире, в который вхожу. Мне ничего не известно о нем, о его кланах со строгими законами и суровыми кодексами. Я попал сюда по прихоти господина, чей меч обезглавил на моих глазах человека. Господин Отори почти владеет мной.

Я дрожал от сырого ночного воздуха.

Мы поднялись до рассвета, когда небо светлело, обретая серые оттенки, и пересекли реку, являющуюся границей владений Отори.

После Егахары клан Отори, ранее правивший Срединным Краем, был оттеснен кланом Тоган на узкую полоску между крайними горными хребтами и северным морем. На главной дороге граница охранялась людьми Йоды, но в дикой отдаленной местности можно было незаметно проскользнуть через нее. Большинство крестьян и фермеров до сих пор недолюбливали представителей клана Тоган и считали себя членами клана Отори.

Все это рассказал мне господин Отори во время дневного перехода, когда море виднелось по правую руку. Он также говорил о сельской местности, о том, как здесь возделывают землю, как роют канавы для орошения, как рыбаки плетут сети, как добывают из моря соль. Его самого это немало интересовало.

Постепенно тропа переросла в дорогу, встречалось больше людей. Фермеры шли на рынок в соседнюю деревню, неся ямс и зелень, яйца и сушеные грибы, корень лотоса и бамбук. Мы купили там новые соломенные сандалии, поскольку наши уже разваливались.

Той ночью, когда мы подошли к гостинице, люди с восторгом выбежали встретить господина Отори и радостно пали перед ним на землю. Были приготовлены лучшие комнаты, а на ужин подавали одно вкусное блюдо за другим. Господин словно преображался на моих глазах. Я, конечно, знал, что он благородного происхождения, из сословия воинов, но до сих пор не ведал, кем именно он был и какое место занимал в иерархии клана. Лишь теперь начал я понимать, насколько весомый человек передо мной, и стал еще более робок в его присутствии. Я чувствовал, что на меня искоса поглядывают, гадая, кто я такой.

Следующим утром господин надел соответствующие своему статусу одежды. Нас ждали кони и четверо или пятеро вассалов. Они, улыбаясь, переглянулись, когда обнаружили, что мне ничего не известно о лошадях, и удивились приказу господина Отори посадить меня на коня вместе с одним из них, хотя, конечно, не посмели сказать ничего против. По пути они пытались разговорить меня — спрашивали, откуда я, как меня зовут, — но я не произнес ни слова, и они сочли меня сначала идиотом, а потом глухим.

Мне не очень хотелось трусить на коне. Единственный конь, к которому я до этого близко подступался, принадлежал Йоде, и мне казалось, что любая лошадь будет обижена на меня за боль, которую я причинил ему. Я не переставал думать, чем займусь, когда прибуду в Хаги. Скорей всего, стану каким-нибудь слугой в саду или на конюшне. Оказалось, что у господина Отори иные планы.

После обеда третьего дня странствия, ведя отсчет с ночи, проведенной на краю Егахары, мы подъехали к Хаги, городу-замку Отори. Он возвышался на острове, омываемом морем и двумя реками. С землей город соединялся самым длинным каменным мостом, какой я когда-либо видел. Через его четыре арки мчался отлив, ударяясь о безукоризненно выточенные камни. Я подумал, что этот мост сотворил некий маг, и когда кони ступили на него, невольно зажмурился. Рев реки грохотом отдавался в ушах, но сквозь него я слышал что-то еще — нечто голосило так, что по коже пошла дрожь.

На середине моста господин Отори позвал меня. Я соскользнул с коня и подошел к нему. Там, где он стоял, из парапета выступал огромный валун с высеченными на нем иероглифами.

— Ты умеешь, читать, Такео? Я покачал головой.

— Не повезло тебе. Придется научиться! — рассмеялся он. — Боюсь, твоему учителю нелегко с тобой придется! Еще пожалеешь, что оставил свою дикарскую жизнь в горах.

Он прочел для меня:

— Клан Отори приветствует справедливых и преданных. Остерегайтесь, несправедливые и неверные.

Под иероглифами находился герб с изображением цапли.

До конца моста я шагал рядом с конем господина Отори.

— Они захоронили каменщика под валуном живьем, — невзначай сказал господин Отори, — чтобы он не смог возвести мост, сравнимый с этим, и вечно охранял свое творение. Ночью слышно, как его дух разговаривает с морем.

Не только ночью. Мне стало не по себе при мысли о печальном призраке, замурованном в своей прекрасной работе, но тут мы вошли в город, и голоса живых затмили мертвых.

Хаги был первым крупным городом, который я видел. Он казался огромным и тем самым выводил из равновесия. Голова звенела от шума: криков уличных торговцев, щелканья ткацких станков из окон узких домов, резких ударов каменщиков, рычания пилы и других звуков, которых я не узнал, потому что никогда ранее не слышал. На одной из улиц сидели гончары, в нос ударил запах глины. Я впервые услышал скрежет крутящегося гончарного колеса, гул топки. Сквозь них пробивалась болтовня, крики, смех и ругань людей, как и меж запахов неумолимо проступал смрад от их тел.

Над домами грозно высился замок, спиной обращенный к морю. Я было подумал, что именно туда мы и направляемся, и у меня душа ушла в пятки: таким мрачным и отталкивающим казался замок, но мы повернули на восток и пошли туда, где река Нишигава сливается с Хигашигавой. Слева лежали извилистые улицы и каналы, стены с черепичными крышами окружали большие дома, едва видневшиеся за деревьями.

Солнце скрылось за темными тучами, в воздухе уже пахло дождем. Кони ускорили шаг: почувствовали, что приближаются к дому. В конце улицы стояли широко раскрытые ворота. Когда мы проходили сквозь них, стражники вышли из караульной и опустились на колени, склонив головы.

Конь господина Отори терся мордой о мое плечо. Он радостно заржал и получил такой же ответ из конюшни. Я держал уздечку, господин спустился с коня, и вассалы увели лошадей.

Отори зашагал через сад к дому. Я секунду стоял в растерянности, не зная, последовать ли за ним или пойти с вассалами. Он повернулся и позвал меня.

В саду деревья и кусты росли не как в горах, густо и беспорядочно, а каждое на отведенном ему месте, степенно и чинно. Все же иногда мне казалось, что я в горах, словно часть их захватили и перенесли сюда в миниатюре.

Здесь было полно звуков: вода журчала, обтекая камни, капала из труб. Мы остановились у чана вымыть руки; вода лилась со звоном колокольчиков, словно очарованная нами.

Слуги вышли на веранду поприветствовать хозяина. Я удивился, что их так мало, после я узнал, что господин весьма неприхотлив. Там были три юные девушки, женщина постарше и мужчина лет пятидесяти. Поклонившись, девушки ушли, а двое пожилых слуг смотрели на меня с нескрываемым изумлением.

— Он так похож на… — прошептала женщина.

— Поразительно! — согласился мужчина, покачав головой.

Господин Отори снял сандалии, улыбнулся и вошел в дом.

— Когда мы встретились, было темно, поэтому я разглядел его только на следующее утро. Едва уловимое сходство.

— Да нет же, — сказала пожилая женщина, приглашая меня внутрь. — Как две капли воды.

Мужчина шел за ней, поджав губы, словно только что укусил кислую сливу. Видимо, предвидел, что мое прибытие повлечет за собой много несчастий.

— Я все же назвал его Такео, — через плечо сказал господин Отори. — Помойте его и подыщите ему новую одежду.

Мужчина недовольно заворчал.

— Такео! — воскликнула женщина. — А как тебя зовут на самом деле?

Я молча пожал плечами и улыбнулся.

— Да он недоумок! — гаркнул старик.

— Нет, говорит он прекрасно, — ответил господин Отори. — Я слышал, как он говорит. Его что-то сильно напугало, лишив дара речи. Когда шок пройдет, он заговорит вновь.

— Несомненно, заговорит, — сказала женщина, улыбаясь и кивая мне. — Доверься Шийо. Я позабочусь о тебе.

— Простите меня, господин Шигеру, — упрямо продолжал старик. Я догадался, что они оба знают господина с детства. — Но что вы собираетесь делать с юношей? Он будет работать на кухне или в саду? У него есть какие-нибудь способности? Должен ли он стать подмастерьем?

— Я собираюсь усыновить его, — ответил господин Отори. — Займись бумагами завтра же, Ихиро.

Последовала долгая тишина. Ихиро был обескуражен, но его изумление нельзя было сравнить с моим. Шийо едва сдерживала улыбку. Они заговорили одновременно, но женщина быстро замолчала и дала слово старику.

— Какое неожиданное решение, — обиженно сказал он. — Вы приняли его до того, как отправились в путешествие?

— Нет, все произошло случайно. Вы же знаете, как я грустил после смерти брата и искал утешения в странствиях. С тех пор, как я нашел этого мальчика, моя боль притупилась.

— Его послала вам судьба, — сказала Шийо. — Едва увидев вас, я почувствовала перемену. Вы излечились. Хотя никому не заменить господина Такеши.

Такеши! Значит, господин Отори дал мне имя погибшего брата. Он усыновит меня и сделает членом семьи. Потаенные сказывали о перерождении водой. Я переродился посредством меча.

— Господин Шигеру, вы совершаете ужасную ошибку, — продолжал настаивать Ихиро. — Этот мальчик — никто, простолюдин… Что подумает клан? Ваши дяди никогда такого не разрешат. Даже прийти с подобной просьбой — оскорбление.

— Посмотрите на него, — сказал Отори. — Кем бы ни были его родители, в нем течет и голубая кровь. В любом случае я отобрал его у человека из клана Тоган. Его хотел убить Йода. Раз я спас ему жизнь, она принадлежит мне, а значит, мой долг — усыновить его. Только под защитой клана он будет в безопасности. За него я убил человека, а может, и двух.

— Высокая цена. Будем надеяться, что она не поднимется еще выше, — проворчал Ихиро. — Чем же он вызвал гнев Йоды?

— Он оказался в неподходящее время в неподходящем месте, не более. Нет нужды вспоминать об этом. Представь, что он дальний родственник моей матери. Придумай что-нибудь.

— Клан Тоган охотится на Потаенных, — напомнил проницательный Ихиро. — Скажете, он не один из них?

— Если и был, то сейчас нет, — ответил господин Отори. — Все это в прошлом. Нет смысла спорить, Ихиро. Я поклялся защитить юношу и не собираюсь нарушать слово. К тому же я привязался к нему.

— Ничего хорошего из этого не получится, — сказал Ихиро.

Старик и Отори серьезно посмотрели друг на друга. Последний нетерпеливо махнул рукой, и Ихиро опустил взгляд и неохотно поклонился. Я подумал, как хорошо быть господином: знаешь, что в итоге все будет по-твоему.

От неожиданного порыва ветра заскрипели ставни, и вместе с этим звуком мир вновь стал нереальным. Словно какой-то голос сказал мне: ты им и станешь. Мне невероятно захотелось вернуться в утро того дня, когда я собирал грибы в горах — обратно в прежнюю жизнь, к матери и моему народу.

Но я знал, что детство осталось позади, ушло навсегда. Нужно стать мужчиной и терпеливо сносить все, что приготовила мне судьба.

С этими мыслями я последовал за Шийо в ванную. Она, видимо, не догадывалась о них и относилась ко мне, как к ребенку: заставила раздеться, тщательно всего вымыла и оставила отмокать чуть ли не в кипятке.

Позже она вернулась с легкой мантией из хлопка и велела надеть ее. Я повиновался, что еще оставалось делать? Шийо вытерла мои волосы полотенцем, зачесала их назад и завязала в узел на макушке.

— Остановимся на этой прическе, — пробормотала она и провела ладонью по моему лицу. — Не густо. Сколько, интересно, тебе лет? Шестнадцать?

Я кивнул. Она покачала головой и вздохнула:

— Господин Шигеру хочет, чтобы ты обедал с ним, — сказала она и добавила: — Надеюсь, ты не принесешь ему еще больше горя.

Очевидно, Ихиро поделился с женщиной своим дурным предчувствием.

Я последовал за ней обратно в дом, пытаясь по дороге разглядеть его как можно внимательнее. Уже почти стемнело, лампы на железных ножках по углам комнаты излучали оранжевое свечение, которого было никак недостаточно, чтобы удовлетворить мое любопытство. Шийо повела меня к ступеням, шедшим наверх в углу главной гостиной. По такой лестнице я никогда не поднимался: в Мино мы пользовались обыкновенными лестницами с перекладинами. Эта была из темного полированного дерева, наверное, из дуба, и каждая ступенька издавала свой звук, едва я ставил на нее ногу. Я решил, что опять столкнулся с волшебством, и чуть ли не услышал голос его замурованного творца.

Комната была пустой, окна выходили в сад. Начинался дождь. Шийо поклонилась мне — не очень глубоко, как я заметил, — и спустилась вниз. Я слышал ее шаги и слова, которые она говорила на кухне служанкам.

Зала была самой красивой, что мне довелось увидеть в жизни. С тех пор я посетил много замков, дворцов, домов знатных людей, но ни одному из них не сравниться с тем, как выглядела поздним вечером восьмого месяца комната господина Отори. В дальнем углу от пола до потолка возвышался огромный столб — ствол кедра, отполированный так, что была видна текстура и все сучки дерева. Красновато-коричневые балки, тоже из кедра, разделяли кремово-белые стены. По краям циновки, ставшей от последних лучей солнца светло-желтого цвета, на широких полосах ткани цвета индиго были вытканы белые цапли Отори.

В алькове висел свиток с изображением маленькой птицы, которая походила на мухоловок с белыми и зелеными перьями на крыльях, какие обитают в моем лесу. Она была словно живая: казалось, вот-вот вспорхнет и улетит.

Я услышал внизу шаги и быстро сел на пол, скрестив ноги. Через открытое окно я видел крупную серо-белую цаплю, стоявшую в одном из прудов сада. Она стремительно опустила клюв в воду, ухватила какую-то извивающуюся тварь, грациозно поднялась в воздух и скрылась за стеной.

В комнату вошел господин Отори. Следом две девушки несли подносы с едой. Господин взглянул на меня и кивнул. Я поклонился до пола, представив себе, что он, Отори Шигеру, цапля, а я маленькая рыбка, которую он выловил, спустившись в пруд моего мира и упорхнув снова.

Дождь пошел сильней, дом и сад запели звонкими каплями. Вода переполняла сточные канавы, бежала вниз ручейками, и каждый поток звучал по-своему. Дом пел для меня, и я в него влюбился. Я хотел принадлежать ему и ради этого готов был сделать все, чего бы его владелец ни потребовал от меня.

Когда ужин закончился и подносы унесли, мы сели у открытого окна, за которым спускалась ночь. Последние отблески света освещали дальний конец сада. Каскадом бегущий по нему поток стекал в отверстие под стеной с черепичной крышей и впадал в реку, которая издавала неумолкаемый глухой рокот.

— Хорошо возвращаться домой, — тихо сказал он. — Но как река вечно течет у двери, так и мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.

В том же году, когда Отори Шигеру спас мальчика, которому предстояло стать Отори Такео, в одном из южных замков происходили знаменательные события.

Замок, о котором идет речь, был передан Ногучи Масаеки Йодой Садаму за его участие в битве на Егахаре. Йода, одержав победу над давними врагами, Отори, и вынудив их признать поражение на выгодных ему условиях, обратил свое внимание на третий могущественный клан Трех Стран — Сейшу, чьи владения раскинулись на юго-западе. Сейшу предпочли во избежание войны пойти на переговоры. Договор был закреплен предоставлением заложников как из больших доменов, таких, как Ма-руяма, так и более мелких, а именно их ближайших родственников — Ширакава.

Старшая дочь господина Ширака вы Каэдэ отправилась заложницей в замок Ногучи, едва сменив детский кушак на девичий, и с того времени провела там полжизни — достаточный период, чтобы выделить тысячу ненавистных деталей своего будничного существования. Она мысленно по ночам составляла их списки, слишком устав, чтобы спокойно спать, и не решаясь ворочаться в постели, дабы не получить шлепка от одной из старших девушек.

Каэдэ рано научилась держать свои мысли при себе. Никто не мог наказать ее за раздумья, хотя многие знали, что она умнее других. Именно поэтому девушке нередко доставались пощечины и тумаки.

С детской преданностью она хранила ускользающие воспоминания о доме, где росла до семи лет. Каэдэ не видела ни матери, ни младшей сестры с того дня, как отец отдал ее во дворец. С тех пор он трижды приезжал и только расстраивался, видя, что она воспитывается со слугами, а не с детьми Ногучи, что было бы более естественно для дочери воина. Отец едва стерпел унижение, но не имел права выразить свое негодование. Каэдэ, не по возрасту наблюдательная, заметила гнев в его глазах. Два первых раза им разрешили поговорить несколько минут наедине. Девочка запомнила, как отец держит ее за плечи и говорит серьезным голосом: «Как жаль, что ты не родилась мальчиком!» В третий раз ему позволили лишь взглянуть на нее. Больше он не приезжал, и никаких вестей из дома девочка не получала.

Она прекрасно понимала отца. Держа уши востро, а глаза широко раскрытыми, Каэдэ вовлекла нескольких сочувствующих ей людей во внешне невинный разговор и к двенадцати годам познала свое положение: заложница, пешка в борьбе между кланами. Ее жизнь ничего не стоила для господ, в чьей власти находилась девушка, разве что она скрепляла силу их договора. Отец Каэдэ — господин стратегически важного домена Ширакава, мать тесными узами связана с Маруямой. Поскольку у отца нет сыновей, он примет наследником того, кто женится на Каэдэ. Ногучи, обладая девушкой, располагали верным союзником, который когда-нибудь передаст им земли.

Ее давно перестали тревожить такие чувства, как одиночество, страх, тоска по дому. Их затмило осознание, что Ногучи не считаются с ней даже как с заложницей. Каэдэ терпеть не могла, когда девочки дразнили ее за неуклюжесть, за то, что она левша. Она не переносила вонь из караульни у ворот, ненавидела крутые ступени, по которым трудно подниматься, когда несешь что-то тяжелое… а носить тяжести ей приходилось часто: чаши с холодной водой, чайники с кипятком, еду для вечно голодных мужчин, которые до отказа набивали животы, вещи, которые они забывали или ленились принести сами. Каэдэ ненавидела сам замок, тяжеловесные камни фундамента, темную тягость верхних комнат, где изогнутые балки, вторя ее настроению, словно стремились вырваться из тесноты, искажавшей их, и вернуться в свой лес.

А мужчины… Как же она презирала мужчин! Чем старше становилась Каэдэ, тем больше они домогались ее. Служанки соперничали, пытаясь привлечь их внимание. Они льстили мужчинам, были чрезмерно нежны, напускали детскую невинность, прикидывались глупенькими, чтобы добиться защиты и расположения какого-нибудь солдата. Каэдэ не винила их за это — она пришла к выводу, что женщины имеют право пользоваться любым доступным им оружием в битве под названием жизнь — но сама до такого не опускалась. Не могла. Она понимала, что единственная возможность покинуть замок — выйти замуж за кого-нибудь из своего сословия, и если она этого не добьется, то может считать себя пропавшей.

Каэдэ знала, что не должна терпеть такое положение вещей. Нужно пойти к кому-то и пожаловаться. Безусловно, о том, чтобы подойти к господину Ногучи, и речи быть не может. А что, если попросить разрешения поговорить с госпожой? Хотя и к ней нет доступа. По правде говоря, обратиться не к кому. Придется защищать себя самой. Но ведь мужчины такие сильные. Каэдэ была высокой для девочки — слишком высокой, как со злостью замечали другие девушки — и не слабой: об этом позаботился тяжелый труд; тем не менее однажды игривый мужлан схватил ее и держал одной рукой, и она не могла вырваться. От этого воспоминания девушку бросало в дрожь.

И с каждым месяцем избегать их внимания становилось все трудней. В конце восьмого месяца ее пятнадцатого года жизни тайфун с запада принес сильные дожди. Каэдэ ненавидела дождь, от него все пахло плесенью и сыростью, и без того узкая одежда липла к телу, подчеркивая изгиб спины и бедер, отчего мужчины еще чаще оглядывались на нее.

— Ей, Каэдэ, сестренка! — окликнул стражник девушку, бегущую под дождем из кухни мимо ворот под башней. — Не спеши так! У меня к тебе поручение! Попроси капитана Араи спуститься. Его светлость хочет, чтобы он посмотрел нового коня.

Дождь рекой лил с зубчатых стен, с черепицы, со стоков, с дельфинов, которые высились на каждой крыше для защиты от огня. Весь замок изрыгал воду. Каэдэ вымокла за секунду, сандалии пропитались насквозь, из-за чего девушка скользила и спотыкалась о каждый булыжник ступеней. Но она послушалась без обиды, потому что Араи был единственным человеком в замке, кого она не ненавидела. Он всегда дружелюбно разговаривал с ней, не приставал и не дразнил. Каэдэ знала, что его земли находятся рядом с владениями отца, он и говорил с тем же западным акцентом.

— Эй, Каэдэ! — ухмыльнулся стражник, когда она заходила в главную башню. — Ты всегда бежишь куда-то! Остановись на секунду поболтать!

Не обращая на него внимания, девушка начала подниматься вверх по ступеням.

— Говорят, на самом деле ты мальчик! Иди сюда и докажи мне, что это не так! — снова закричал стражник.

— Дурак! — сквозь зубы процедила она.

На втором лестничном пролете у нее заболели ноги.

Стражники на верхнем этаже развлекались какой-то азартной игрой с ножом. Араи поднялся на ноги, едва увидев ее, и поприветствовал, назвав по имени:

— Госпожа Ширакава.

Он был высоким, крепкого сложения, с умными глазами. Каэдэ передала ему сообщение. Араи поблагодарил ее и словно собирался сказать что-то еще, но, видимо, передумал и поспешил вниз по лестнице.

Каэдэ задержалась в комнате и подошла к окну. В лицо ей дунул ветер с гор, сырой и промозглый. Внизу лежала резиденция Ногучи, где, с горечью подумала девушка, должен быть ее дом. Почему она не живет в нем, а бегает здесь по лестницам и исполняет поручения стражников?

— Если вы собрались отдохнуть, госпожа Ширакава, то посидите с нами, — сказал один из стражников, подходя к девушке и похлопывая ее по спине.

— Уберите руки! — крикнула она.

Мужчины рассмеялись. Каэдэ боялась их: стражники устали от скуки, от дождя, монотонного наблюдения и отсутствия событий.

— Ой, капитан забыл свой кинжал, — сказал один из стражников. — Каэдэ, беги, догони его.

Она взяла кинжал взвесила его на руке, положив на левую ладонь.

— Какой грозный вид! — пошутил мужчина. — Не порежься, сестренка!

Каэдэ сбежала вниз по лестнице, но Араи уже покинул башню. Она слышала его голос во дворе и уже собиралась окликнуть капитана, когда из караульни вышел знакомый стражник. Она остановилась как вкопанная, пряча кинжал за спиной. Стражник стоял прямо перед ней, загораживая тусклый серый свет.

— Ну же, Каэдэ, докажи мне, что ты не мальчик!

Он схватил ее за правую руку и подтянул к себе, силой раздвигая ее ноги. Каэдэ почувствовала твердый напор выпирающей плоти и, не задумываясь, вонзила кинжал в шею стражника.

Он вскрикнул и отпустил ее, прижав руку к шее и с изумлением уставившись на Каэдэ. Рана была неглубокой, но из нее бежала кровь. Каэдэ не могла поверить своим глазам. Мне конец, подумала она. Стражник закричал, и в дверях появился Араи. Он тотчас понял, что произошло, выхватил кинжал у Каэдэ и немедля перерезал стражнику горло. Тот упал на землю, истекая пузырящейся кровью. Араи оттащил Каэдэ в сторону и прошептал:

— Он пытался изнасиловать вас. Я вернулся и убил его. Ничего более, иначе нам обоим конец.

Каэдэ кивнула. Он забыл свое оружие в комнате, она вонзила кинжал в стражника: и то и другое — непростительное преступление. Действуя быстро, Араи устранил единственного свидетеля. Каэдэ думала, что будет потрясена смертью человека и собственным участием в убийстве, но оказалось, что это принесло ей лишь радость. Пусть они все умрут, Ногучи, Тоганы, весь клан.

— Я поговорю с его светлостью от вашего имени, госпожа Ширакава, — сказал Араи, заставив ее вздрогнуть от удивления. — Ему не следует оставлять вас без защиты. — И тихо добавил: — Благородный человек не допустил бы такого.

Он громко крикнул, призывая стражу, и прошептал Каэдэ:

— Не забудь, я спас тебе жизнь. Больше, чем жизнь!

Девушка посмотрела ему прямо в глаза.

— Не забудь, это был твой кинжал.

Араи криво улыбнулся.

— Значит, наша судьба в руках друг друга.

— А как же они? — спросила Каэдэ, слыша грохот шагов сверху. — Они знают, что я вышла с кинжалом.

— Они не выдадут меня, — ответил Араи. — Я доверяю им.

— А я не доверяю никому, — прошептала девушка.

— Ты должна довериться мне, — ответил он.

Тем же днем Каэдэ было велено переехать в резиденцию семьи Ногучи. Заворачивая свои скромные принадлежности в узел, девушка погладила выцветший рисунок с гербом Сейшу, изображающий белую реку и заходящее солнце. Ей было неимоверно стыдно от того, как мало у нее вещей. События дня неизменно прокручивались в ее голове: тяжесть кинжала в левой руке, хватка мужлана, его похоть, его смерть. И слова Араи: «Благородный человек не допустил бы такого!» Ему не следовало отзываться о господине подобным образом. Капитан и не осмелился бы, даже исключительно в присутствии Каэдэ, если бы не этот случай. Почему он так хорошо к ней относится? Может быть, тоже ищет союзников? Но он и так известный и могущественный человек. Хотя теперь Каэдэ поняла, что у него, видимо, есть и другие цели. Он способен действовать по ситуации, используя любой шанс.

Каэдэ все тщательно взвешивала, зная, что малейшая деталь может помочь ей.

Весь день девушки избегали ее, перешептывались между собой, собираясь в тесные кучки, и замолкали, когда она проходила мимо. У двух были зареваны глаза; возможно, убитый был чьим-то покровителем или любовником. Никто не сочувствовал ей. Их ожесточение еще больше отгородило Каэдэ от всех. Почти у каждой был дом в городе или близлежащей деревне, а значит, родители и семья, к которым можно вернуться. Они не заложницы. А он, мертвый стражник, схватил ее и хотел изнасиловать. Женщина, способная любить такого человека, просто глупа.

За ней пришла служанка, которую Каэдэ никогда раньше не видела. Она почтительно поклонилась и назвала ее госпожой Ширакавой. Каэдэ пошла за служанкой по крутым каменным ступеням, соединяющим замок с резиденцией. Путь пролегал через двор, далее под огромными воротами, где стражники отвернули злые лица в сторону, в сад, окружающий дом господина Ногучи.

Каэдэ часто смотрела на сады из замка, но ее нога по ним не ступала с семилетнего возраста. Они вошли в дом с заднего входа и оказались в небольшой комнате.

— Подождите, пожалуйста, здесь, госпожа.

Когда служанка вышла, Каэдэ опустилась на пол и оглянулась. Комната была больше, чем показалось вначале. Распахнутые двери вели в крохотный сад. Дождь перестал, и солнце временами пробивалось сквозь тучи, превращая плачущий сад в искрящее полотно. Каэдэ принялась рассматривать каменный фонарь, низкую сосну, чан с чистой водой. В траве пели сверчки, отрывисто квакала лягушка. Спокойствие и тишина согрели сердце девушки, и на глаза навернулись слезы.

Каэдэ сдержала их, вспомнив о том, как сильно ненавидит Ногучи. Засунув руки в рукава, она провела пальцами по своим синякам. Они живут в красивом дворце, и за это она презирает их еще больше, ведь сама Каэдэ, член семьи Ширакава, разделяла кров со слугами.

— Господин Ногучи хочет говорить с вами, госпожа, — послышался женский голос за ее спиной.

— Значит, вам придется помочь мне переодеться, — отозвалась Каэдэ, не представляя себе, что можно появиться перед Ногучи в таком виде: волосы не причесаны, платье старое и грязное.

Девушка повернулась и посмотрела на женщину, говорившую с ней. Она была старой: хотя лицо еще оставалось гладким, а волосы черными, кожа на руках сморщилась и огрубела. Женщина с удивлением изучала Каэдэ. Затем молча развязала узел, достала расческу, шпильки для волос и платье, оказавшееся не намного чище того, что было на девушке.

— Где остальная одежда моей госпожи?

— Я приехала сюда в семилетнем возрасте, — рассерженно сказала Каэдэ. — Трудно догадаться, что я с тех пор выросла? Моя мать присылала хорошие вещи, но мне не разрешали оставить их у себя!

— К счастью, красота моей госпожи не требует украшений, — сказала женщина.

— Что вы такое говорите? — спросила Каэдэ, которая не имела представления о своей внешности.

— Я сейчас причешу вас и найду чистую обувь. Меня зовут Юнко. Госпожа Ногучи послала меня прислуживать вам. Позже я поговорю с ней об одежде.

Юнко вышла из комнаты и вернулась с двумя девушками, несшими чашу с водой, чистые носки и маленькую резную коробочку. Юнко вымыла лицо, руки и ноги Каэдэ и расчесала ее длинные черные волосы. Девушки изумленно ахнули.

— Что не так? Почему они вздыхают? — забеспокоилась Каэдэ,

Юнко открыла коробочку и достала оттуда круглое зеркальце с резными цветами и птицами на тыльной стороне. Она подняла его так, чтобы Каэдэ увидела свое отражение. Девушка впервые в жизни смотрелась в зеркало. Взглянув на собственное лицо, она погрузилась в молчание.

Восхищение женщин вернули Каэдэ уверенность в себе, но это чувство ослабело, как только Юнко ввела девушку в главную часть резиденции. Раньше Каэдэ видела господина Ногучи только издалека, и он ей никогда не нравился, а теперь Каэдэ поняла, что боится встречи с ним.

Юнко встала на колени, открыла дверь в залу и пала ниц. Каэдэ вошла в комнату и последовала ее примеру. Циновка под ее лбом была прохладной и пахла летней травой.

Господин Ногучи разговаривал с кем-то и не заметил ее присутствия. Он, видимо, спрашивал, почему крестьяне задерживают выдачу оброка на рис. Приближался сбор нового урожая, а он еще не получил часть прошлого. Время от времени секретарь, к которому Ногучи обращался, старался его успокоить, но господин продолжал ворчать.

Наконец господин Ногучи замолчал, отдал секретарю приказание, и тот на коленях попятился к двери.

Он прополз рядом с Каэдэ, но она не посмела поднять голову,

— И позови Араи, — сказал господин, словно вспомнив о чем-то.

Теперь он заговорит со мной, подумала Каэдэ, но Ногучи молчал, и она осталась на своем месте.

Время шло. Наконец девушка услышала, как в комнату кто-то вошел, и увидела Араи, который упал ниц рядом с ней. Господин Ногучи не удостоил внимания и его. Он хлопнул в ладони, и в комнате тотчас появилось несколько мужчин. Каэдэ почувствовала, как они встали рядом с ней, один за другим. Бросив косой взгляд, она догадалась, что это вассалы господина Ногучи. На одежде одних был герб Ногучи, платья других украшали три дубовых листа клана Тоган. Ей показалось, что они с удовольствием наступили бы на нее, словно на таракана, и Каэдэ поклялась, что никогда не позволит никому из Ногучи или Тоган раздавить себя.

Воины всей своей тяжестью опустились на циновку.

— Госпожа Ширакава, — наконец проговорил господин Ногучи, — пожалуйста, сядьте.

Поднявшись, Каэдэ почувствовала на себе взгляды всех мужчин, находившихся в комнате. В воздухе повисло непонятное ей напряжение.

— Кузина, — сказал господин с ноткой удивления в голосе, — надеюсь, вы хорошо поживаете.

— Да, благодаря вашей заботе, — вежливо ответила девушка, хоть эти слова и жгли ей язык, словно яд.

Каэдэ ощущала свою уязвимость: единственная девушка, почти ребенок, в окружении могучих жестоких мужчин. Она взглянула на Ногучи: в его лице не было ни ума, ни силы.

— Этим утром произошел неприятный случай, — сказал господин Ногучи. В комнате послышался ропот. — Мне рассказал о нем Араи, теперь я хочу послушать вас.

Каэдэ коснулась лбом пола, движения ее стали замедленны, а мысли понеслись вперед с неистовой скоростью. Судьба Араи в ее руках. Господин Ногучи не назвал его капитаном, как положено. Он не упомянул никакого титула, а это знак неуважения. Неужели Ногучи питает сомнения касательно его преданности? Известно ли ему, что произошло на самом деле? Вдруг один из стражников выдал Араи? Если она защитит его, не попадет ли в сети, расставленные для них обоих?

Но Араи — единственный человек в замке, который хорошо к ней относится. Она не предаст его. Каэдэ поднялась и уверенно заговорила.

— Я поднялась в комнату стражников и передала господину Араи, что его ожидают в конюшне. Затем я спустилась по лестнице, и стражник у ворот без повода остановил меня. Когда я решила пойти дальше, он схватил меня за руку. — Каэдэ приподняла рукава, обнажив проступившие синяки — красно-бордовые отпечатки мужских пальцев на белой коже, — Я закричала. Господин Араи услышал мой голос, вернулся и защитил меня. Я в долгу перед ним и моим повелителем за оказанную заботу, — закончила девушка, опустив голову.

— Ух! — недовольно вздохнул господин Ногучи.

Последовало длительное молчание. В послеобеденной жаре гудели насекомые. На бровях неподвижно сидящих мужчин блестел пот. Каэдэ вдыхала их зловонный животный запах и чувствовала, как меж ее грудей проступают капельки пота. Девушка осознавала всю полноту нависшей над ней опасности. Если один из стражников рассказал об оставленном кинжале, о том, как девушка забрала его и спустилась с ним по лестнице… Каэдэ выбросила эти мысли из головы, испугавшись, что их смогут прочесть столь пристально изучающие ее мужчины.

Наконец господин Ногучи заговорил.

— И как вам лошадка, капитан Араи? — спросил он беспечно.

Араи поднял голову.

— Совсем юная, но выглядит превосходно, — прозвучал его безупречно спокойный голос. — Хорошей породы, ее будет легко приручить.

Все засмеялись. Каэдэ поняла, что напряжение спало, и порозовела.

— У вас много талантов, капитан, — сказал Ногучи. — Мне будет очень жаль лишить себя удовольствия восхищаться ими, но мне кажется, что вашему имению, а также жене и сыну понадобится ваше внимание на некоторое время, год или два…

— Повинуюсь, господин Ногучи, — сухо поклонился Араи.

Какой же дурак этот Ногучи, подумала Каэдэ. Я бы оставила Араи под своим присмотром, иначе, не пройдет и года, как он поднимет восстание. Скорее всего, Ногучи задумал убить Араи в пути, и я больше никогда его не увижу.

Когда Араи удалился, атмосфера немного разрядилась. Господин Ногучи позволил воинам расслабиться. Служанка, которая привела Каэдэ из замка, принесла чай. Она обслужила каждого мужчину и собиралась уходить, когда господин Ногучи прикрикнул на нее. Девушка поклонилась, засуетилась и поставила чашку перед Каэдэ.

Каэдэ выпрямилась и стала пить, не поднимая взгляда. В горле так пересохло, что было трудно глотать. Наказанием Араи стала ссылка, а что ждет ее?

— Госпожа Ширакава, вы провели у нас много лет. Вы были частью нашего домашнего круга.

— Это честь для меня, — ответила Каэдэ.

— Боюсь, мы не можем более разделять это удовольствие. Я потерял из-за вас двух людей и поэтому не могу позволить вам остаться.

Он отправит меня домой! В сердце девушки забрезжила надежда, которой не суждено было сбыться.

— Вы, очевидно, достигли брачного возраста, и я думаю, чем раньше вы выйдете замуж, тем лучше. Мы подберем вам достойного жениха, оповестим ваших родственников, а пока вы поживете с моей женой.

Каэдэ поклонилась, успев заметить, как господин Ногучи переглянулся с одним из пожилых мужчин. Значит, за него, подумала Каэдэ, или за ему подобного: старого, жестокого развратника. Ей стало противно. Даже забота, которой ее окружат в доме Ногучи, не могла утешить девушку.

Юнко проводила ее обратно в комнату, а затем в купальню. Вечер застал Каэдэ онемевшей от усталости. Юнко вымыла ей руки и ноги, потерла спину рисовыми отрубями.

— Завтра помою голову, — пообещала она. — У вас слишком длинные и густые волосы, и они не высохнут до сна. Вы можете простудиться.

— И умереть, — добавила Каэдэ. — Это будет лучший выход.

— Никогда не говорите так, — упрекнула девушку Юнко, сажая ее в ванну с горячей водой. — Вас ждет прекрасная жизнь. Вы такая красивая! Выйдете замуж, родите детей.

Она наклонилась к уху Каэдэ и прошептала:

— Капитан благодарит вас за сдержанное обещание. Я дала ему слово позаботиться о вас.

Что может женщина сделать в мире, принадлежащим мужчинам? — подумала Каэдэ. Как нам защититься? В состоянии ли она позаботиться обо мне?

Девушка вспомнила свое отражение в зеркале, и ей захотелось снова взглянуть на себя.

Цапля прилетала в сад каждый вечер, серым призраком парила над стеной, невероятно сгибалась и стояла по самые перья в пруду недвижимо, как статуя. Красные и золотые карпы, которыми потчевали господина Отори, были для нее слишком крупными. Цапля надолго замирала, пока какая-нибудь злополучная тварь не забывала о ее присутствии. Тогда цапля ударяла клювом быстрее молнии и с маленькой извивающейся рыбкой взлетала. Первые удары крыльев были громкими, как неожиданный щелчок раскрывшегося веера, но потом птица удалялась также беззвучно, как прилетала.

Дни были еще жаркими, наполненными томной осенней духотой, конца которой ждешь с нетерпением, одновременно цепляясь за последнее тепло, зная, что невыносимый зной в этом году доживает последние деньки.

В доме Отори я провел месяц. В Хаги собрали урожай риса, солома сушилась на полях и на досках вокруг крестьянских домов. Отцветали красные осенние лилии. Хурма на деревьях покрылась позолотой, а листья стали хрупкими. Колючие раковины каштанов валялись вдоль улочек и аллей, выплевывая свой лощеный плод. Всходила и заходила осенняя полная луна. Шийо клала каштаны, мандарины и рисовые пироги в часовню в саду, и я подумал, делает ли кто-нибудь то же самое в моей деревне.

Служанки собирали поздние дикие цветы, кустовой клевер, полевую гвоздику и осенний хмель, ставили их в ведра рядом с кухней и туалетом, чтобы их аромат заглушил запахи еды и испражнений — низменных проявлений основного цикла человеческой жизни.

Мое состояние безмолвия и полуреального существования не проходило. Видимо, я был в трауре. Дом господина Отори тоже оплакивал погибших: не только брата, но и мать Отори, которую унесла летом чума. Шийо рассказала мне историю семьи. Шигеру, старший сын, сражался вместе с отцом в битве на равнине Егахара и ревностно возражал против признания поражения. Условия перемирия лишили его возможности возглавлять клан после отца. Вместо него Йода назначил дядей Отори — Шойки и Масахиро.

— Йода Садаму ненавидит Шигеру больше всех на свете, — сказала Шийо. — Он завидует ему и боится его.

Шигеру якобы сошел с политической сцены и посвятил себя земле, пробовал новые методы и экспериментировал с посевами. Женился он в юности, но его жена умерла спустя два года при родах, унеся с собой и ребенка.

Жизнь Шигеру была переполнена страданиями, хотя внешне ничто в нем не выдавало несчастного человека. Я бы и не узнал о его горестях, если б не Шийо. Проводя с Шигеру большую часть дня, я следовал за ним повсюду, как собака, кроме того времени, когда меня обучал Ихиро.

Это были дни ожидания. Я пытался научиться читать и писать, моя необразованность и отсутствие цепкости памяти приводили учителя в бешенство, он неохотно смирился с мыслью об усыновлении. Клан возражал: господину Шигеру следует жениться снова, он еще молод, слишком мало времени прошло со смерти матери. Аргументам против не было конца. Я чувствовал, что Ихиро согласен с большинством из них, они и мне казались разумными. Я изо всех сил старался выучиться, потому что не хотел огорчать своего господина, но прочной веры в свое будущее не испытывал.

Обычно вечерами Шигеру посылал за мной, мы садились у окна и смотрели на сад. Он мало говорил, изучал меня, когда думал, что я этого не замечаю. Я чувствовал, что он чего-то от меня ждет: чтобы я, наконец, заговорил, дал ему какой-либо знак, но мне нечего было ему поведать. Я стал волноваться от своей неспособности помочь ему, и это волнение обострило уверенность, что я разочаровываю его. В результате учеба пошла еще хуже. Как-то вечером Ихиро поднялся в комнату Отори, чтобы пожаловаться на меня. В тот день он дошел до такой степени раздражения, что избил меня. Я сидел в углу и дулся, облизывая синяки, рисовал на циновке пальцем иероглифы, выученные утром, отчаянно пытаясь не забыть их.

— Вы совершаете ошибку, — сказал Ихиро. — Вы не упадете ни в чьих глазах, если признаете это. Смерть вашего брата и другие обстоятельства оправдывают вас. Отошлите юношу туда, где нашли его, и живите дальше спокойно.

И дайте и мне жить спокойно, словно не договорил он. Ихиро никогда не забывал напоминать мне, какую жертву он приносит, пытаясь обучить меня.

— Господина Такеши не вернешь и не воссоздашь, — добавил Ихиро, смягчив голос. — Он был плодом многолетних трудов и тренировок и прежде всего чистейшей крови.

Я боялся, что Ихиро добьется своего. Господин Шигеру был привязан к нему и Шийо взаимными узами долга. Если раньше я думал, что вся власть в руках Отори, то теперь почувствовал, что у Ихиро своя власть, и он знает, как ею пользоваться. К тому же над господином Шигеру стоят его дяди, он должен подчиняться клану. Нет смысла оставлять меня при себе, а добиться усыновления у него никогда не получится.

— Посмотри на цаплю, Ихиро, — сказал господин Шигеру. — Видишь, как долго она стоит, не шевелясь, чтобы достичь того, что хочет? У меня такое же терпение, и конца ему пока не видно.

Ихиро крепко сжал губы и поморщился, словно только что съел кислую сливу. В это мгновение цапля поймала добычу и взлетела, ударив крыльями.

Я услышал писк, предвещающий прибытие летучих мышей. Подняв голову, я заметил, что оба собеседника спустились в сад. Ихиро продолжал ворчать, но господин отвечал немногословно, сохраняя извечное спокойствие, а я слушал звуки приближавшейся ночи, С каждым днем мой слух обострялся. Я привык к этому, старался не обращать внимания на ненужное и не подавал виду, что слышу все происходящее в доме. Никто не знал, что я в курсе их секретов.

Теперь до меня доносилось шипение кипятка: разогревается ванна для купания, на кухне звенят тарелки, кухонный нож делит яблоко на две половины, по широким доскам в саду ступает девушка в носках, в конюшне заржала лошадь, переступая с копыта на копыто; мяукнула кошка, она кормит четырех котят и сама вечно голодная, за две улицы отсюда лает собака, башмаки на деревянной подошве стучат по мостам канала, поют дети, в Токойи и Дайшоне бьют колокола. Я выучил песню дома и знал, как она меняется днем и ночью, под дождем и при солнце. Нынешним вечером я заметил, что пытаюсь услышать что-то новое. Я чего-то ждал. Чего? Каждую ночь перед сном память рисовала мне сцену в горах: отсеченную голову и человека-волка, сжимавшего место, откуда росла его рука. Я снова видел Йоду Садаму, упавшего на землю, тела отчима и Исао. Ждал ли я, что Йода и человек-волк найдут меня? Или искал возможность отомстить им?

Иногда я пытался читать молитвы Потаенных, и той ночью я просил указать мне правильный путь. Спать я не мог. Воздух был тяжелым и безветренным, месяц в первой четверти спрятался за широкими берегами облаков. Ночные насекомые свистели, не унимаясь. Я слышал, как на них охотится геккон. Ихиро и господин Шигеру крепко спали, Ихиро храпел. Мне не хотелось покидать дом, который я так полюбил, но, казалось, что я не приношу ему никакой пользы, одни заботы. Возможно, всем было бы легче, если б я просто испарился в ночи.

Без серьезных намерений уйти — куда мне идти? как жить? — я начал размышлять о том, можно ли пробраться наружу, не потревожив собак и не подняв стражу. Тогда я начал прислушиваться к собакам. Обычно они изредка подавали голос на протяжении всей ночи, и я научился отличать лай одной собаки от другой и перестал обращать на них внимание. Я навострил уши: собаки молчали. Переключил внимание на стражу, пытаясь уловить шаги по камням, звон стали, разговоры шепотом. Тишь. Звуки пропали со знакомой паутины ночи.

Бодрый словно днем, я напрягал слух, думая о водах сада. Ручей спал, река вошла в русло: дождя не было с новолуния.

Послышался едва уловимый звук, не более чем трепет, между окном и землей.

Сначала я подумал, что это дрожит земля — такое бывает в Срединном Краю. Затем последовало еще одно колебание, и еще.

Кто-то карабкался вверх по стене.

Инстинктивно я чуть не закричал, но благоразумие взяло верх. Я разбужу весь дом, но спугну и незваного гостя. Я поднялся с матраца и тихо подкрался к постели господина Отори. Мои стопы знали пол, знали, откуда можно ожидать скрипа. Я опустился на колени и, словно никогда и не терял дара речи, прошептал Отори в ухо:

— Господин Отори, снаружи кто-то чужой.

Он мгновенно проснулся, взглянул на меня и потянулся за мечом и кинжалом, всегда лежащими рядом. Я показал рукой на окно. Едва уловимая дрожь повторилась — просто легкое прикосновение, надавливающее на стену.

Господин Шигеру дал мне кинжал и подошел к окну. Он улыбнулся мне и кивком приказал подойти к другому краю окна. Мы ждали, когда влезет убийца.

Шаг за шагом он поднимался вверх, вкрадчиво и неспешно, словно в его распоряжении мировая вечность, с уверенностью, что ему нечего опасаться. Мы терпеливо ждали, словно дети, во время игры спрятавшиеся в амбаре.

Только скоро игра закончится. Он остановился на подоконнике, доставая предназначенную для нас удавку, и ступил вниз. Господин Шигеру обхватил его сзади, пытаясь задушить. Скользкий как угорь, незваный гость попятился назад. Я прыгнул вперед, но не успел и произнести слово «кинжал», не то, чтобы воспользоваться им, как мы втроем вывалились в сад, словно свора дерущихся кошек.

Первым упал убийца, ударившись головой о валун у ручья. Господин Шигеру приземлился на ноги. Мое падение смягчил куст, но в полете я выронил кинжал. Я начал шарить кругом, но напрасно. Незнакомец простонал, попытался встать и соскользнул обратно в воду. Его тело лежало поперек ручья, и поток, бурля, омывал его. Господин Шигеру вытащил мужчину из воды, ударил ладонью по лицу и прокричал:

— Кто? Кто нанял тебя? Откуда ты? Мужчина только простонал в ответ, громко и сипло дыша.

— Принеси свечку, — велел мне господин Шигеру.

Я подумал, что весь дом уже должен был проснуться, но все произошло так быстро, что никто ничего не услышал. Я метнулся к комнате служанок, оставляя за собой прилипшие листья с куста.

— Шийо! — крикнул я. — Дай мне свечи, разбуди мужчин!

— Кто здесь? — сонно спросила она, женщина никогда раньше не слышала моего голоса.

— Это я, Такео! Просыпайся! Кто-то пытался убить господина Шигеру!

Я взял догоравшую свечу из подсвечника и побежал в сад.

Мужчина лежал без сознания. Господин Шигеру стоял, уставившись на него сверху. Я поднес к наемному убийце свечу. Он был одет в черное — нигде ни герба, ни пометки. Средний рост и телосложение, коротко постриженные волосы. Ничего, что помогло бы опознать его.

Послышался шум: проснувшиеся обитатели дома обнаружили двух убитых стражников, трех отравленных собак.

Появился Ихиро, бледный и дрожащий от негодования.

— Кто посмел совершить такое? — спросил он. — В вашем собственном доме, в центре Хаги? Такое нападение — оскорбление всему клану!

— Если только не сам клан нанял его, — тихо ответил господин Шигеру.

— Скорей всего, это Йода, — сказал Ихиро. Кинжалом он разрезал черную ткань от шеи до пояса, обнажив спину мужчины. На лопатке был уродливый шрам от старой колотой раны, вдоль позвоночника шла искусная татуировка. В дрожащем свете свечи она вилась, словно змея.

— Это наемный убийца, — сказал господин Шигеру, — из Племени. Ему мог заплатить кто угодно.

— Значит, это Йода! Ему стало известно, что юноша у вас! Хоть теперь-то вы от него избавитесь?

— Если бы не юноша, убийца сделал бы свою работу, — ответил господин. — Такео разбудил меня. Он сказал мне… Сказал! — повторил Шигеру. — Он прошептал мне в ухо, чтобы я просыпался!

Эти слова не произвели на Ихиро должного впечатления.

— А вам не приходило в голову, что жертвой должен был оказаться он, а не вы?

— Господин Отори, — произнес я сухим и хриплым от долгого молчания голосом. — Я принес вам только неприятности. Отпустите меня, отошлите меня подальше от своего дома.

Когда я говорил, я уже знал, что он этого не сделает. Я спас ему жизнь, а он мне, и связь между нами стала сильней, чем когда-либо.

Ихиро кивал, соглашаясь со мной, но тут вмешалась Шийо:

— Извините меня, господин Шигеру. Я знаю, что это меня не касается, и я всего лишь старая глупая женщина, но ведь неправда, что Такео ничего не принес вам, кроме неприятностей. До его появления вы сходили с ума от горя. А теперь вы оправились, он дал вам надежду и радость. Разве можно получить одно, избежав другого?

— Как же я мог не заметить этого? — ответил господин Шигеру. — Сама судьба связала нас. Я не могу ей противостоять, Ихиро.

— Надеюсь, мозги вернутся к нему вместе с языком, — язвительно отметил Ихиро.

Наемный убийца умер, так и не придя в себя. Оказалось, у него во рту была пилюля с ядом, которою он раздавил после падения. Никто не узнал, кем он был, хотя ходило много слухов. Умерших стражников похоронили со всеми почестями и долго оплакивали, собак оплакивал только я. Что за присягу они-то дали, что за договор заключили, чтобы отдать свою жизнь в кровной вражде между кланами? Я не посмел поделиться с кем-нибудь своими мыслями: собак было много. Скоро купили новых и приучили их брать еду только из рук хозяина. Желающих занять освободившиеся места тоже оказалось предостаточно. Господин Шигеру жил скромно, имел только несколько вооруженных вассалов, но многие члены клана Отори с радостью согласились бы служить ему.

Нападение не встревожило и не огорчило его. Напротив, он словно был воодушевлен им, будто в полной мере наслаждаться жизнью можно, только испытав угрозу жизни. Шигеру парил в воздухе, как после встречи с госпожой Маруямой. Вернувшаяся ко мне речь и острота слуха приводили его в восторг.

Или Ихиро верно предположил, или смягчился ко мне, но какова бы ни была причина, после той ночи учиться стало легче. Постепенно иероглифы начали открывать мне свое значение и занимать нужное место в голове. Мне даже стало нравиться: разные формы, текущие, как вода, или прочно посаженные на ветку, словно черные вороны зимой.

Ихиро был признанным мастером, славившимся красотой письма и глубиной знаний. Слишком умный учитель для меня. Я не обладал прирожденным талантом к учебе, но мы скоро выяснили, что у меня хорошо получается подражать. Я оказался сносным суррогатом ученика, копировавшим его движения не от кисти, как положено, а от локтя, но с уверенностью и сосредоточенностью. Я знал, что всего лишь имитирую учителя, но результат был удовлетворительным.

То же самое происходило, когда господин Шигеру учил меня держать меч. Я был силен и ловок, лучше развит, чем обычно юноши моего роста, но упустил детские годы, когда сыновья воинов бесконечно упражняются с мечом, луком и стрелами и в езде верхом. Я понимал, что мне никогда не наверстать упущенного.

Скакать оказалось легче всего. Я наблюдал за господином Шигеру и другими наездниками и понял, что в этом деле главное — держать равновесие. Я делал то же, что они, и конь слушался меня. Чувствовалось, что он даже боится меня. По отношению к коню я должен был вести себя как господин, сдерживать собственные чувства ради него и притворяться, что прекрасно владею ситуацией и знаю, как управлять им. Тогда конь становился спокойным и расслаблялся подо мной.

Мне дали светло-серого коня с темными гривой и хвостом. Его звали Раку, и мы хорошо ладили друг с другом. Стрелять из лука я так и не научился, но во владении мечом я копировал движения господина Шигеру и достиг неплохих результатов. Мне подарили длинный меч, который я носил на поясе новой одежды как настоящий сын воина. Несмотря на свой безупречный внешний вид, я понимал, что до настоящего воина мне еще далеко.

Шли недели. Домашние смирились с решением господина Отори усыновить меня и потихоньку изменили свое отношение. Они в равной степени баловали, дразнили и бранили меня. Между учебой и тренировкой оставалось мало времени, и мне запрещалось выходить из дома одному, но я не утратил своей страсти к странствиям и, как только представилась возможность, убегал бродить по улицам Хаги. Мне нравилось спускаться в порт, который окружали замок на западе и старый кратер вулкана на востоке. Там я смотрел на море и мечтал о сказочных землях, лежащих за горизонтом, завидуя морякам и рыбакам.

Я всегда высматривал одну лодку. На ней работал юноша примерно моего возраста. Я знал, что его зовут Терада Фумио. Его отец был из семьи воинов низкого чина, но предпочел заняться торговлей и рыболовством, нежели умирать с голода. Шийо знала о семье Терада все и рассказала мне.

Я восхищался Фумио. Он лишь изредка бывал на суше, знал малейшие смены настроения рек и моря. Я в то время даже плавать не умел. Сначала мы просто кивали друг другу в знак приветствия, а со временем подружились. Я заходил на борт, мы сидели и ели хурму, выплевывая косточки в воду, и говорили о вещах, которые обычно обсуждают молодые люди. Рано или поздно он восстанет против повелителей Отори, Терада ненавидит их за высокомерие и жадность. Из замка постоянно приходят приказы о повышении налогов и ограничении торговли. Разговаривали мы об этом полушепотом, на той стороне лодки, что обращена к морю, поскольку из замка, судя по слухам, повсюду разосланы шпионы.

После одной из прогулок поздним вечером я спешил домой. Ихиро пошел расплачиваться за товар с каким-то торговцем. Я подождал его минут десять, решил, что он вернется нескоро, и сбежал. Шел десятый месяц. Воздух был прохладным, полным запаха горящей рисовой соломы. Над полями между рекой и горами висел дым, окрашивая пейзаж в серебристые тона. Фумио учил меня плавать, и волосы намокли, отчего я немного дрожал. Я мечтал о горячей ванне и думал, даст ли мне Шийо что-нибудь поесть до ужина и как сильно рассердится Ихиро. В то же время я, как обычно, прислушивался к звукам дома.

Мне показалось, что я слышу что-то незнакомое. Я остановился и дважды осмотрел угол стены перед воротами. Я не ожидал кого-либо там увидеть и тут заметил человека, сидящего на пятках в тени черепичной крыши.

Я находился на другой стороне улицы, довольно далеко от него. Он, конечно же, тоже увидел меня и медленно приподнялся, словно ожидая, пока я приближусь к нему.

Незнакомец имел самую обыкновенную внешность, среднего роста и телосложения. У него были слегка седеющие волосы, лицо скорее бледное, чем загорелое и незапоминающиеся черты, такие, которые, увидев второй раз, ни за что не распознаешь. Я внимательно изучал его, пытаясь разгадать, кто он такой, но лицо незнакомца словно менялось на глазах. И все же под сущей заурядностью скрывалось что-то из ряда вон выходящее, некая ловкость и искусность, исчезнувшая, как только я подметил ее.

На незнакомце была выцветшая серо-голубая одежда, и, похоже, он не носил оружия. Он не походил ни на работника, ни на торговца, ни на воина. Я не мог определить, что это за человек, но внутренний голос подсказывал мне, что он очень опасен.

В то же время что-то в незнакомце завораживало. Я не мог пройти мимо, сделав вид, что не заметил его, и потому оставался по другую сторону улицы и уже прикидывал, как далеко до ворот, стражи и собак.

Он кивнул мне и одобрительно улыбнулся.

— Добрый день, юный господин! — позвал он голосом, плохо скрывавшим насмешку. — Правильно делаете, что не доверяете мне. Я слышал, вы достаточно для того умны. Но я не причиню вам вреда, обещаю.

Я чувствовал, что слова его не менее обманчивы, чем внешность, и не стал полагаться на обещание.

— Я хочу поговорить с вами, — сказал незнакомец, — и с Шигеру.

Я был поражен его фамильярностью: называть господина Отори по имени.

— Что вы можете рассказать мне?

— Я не буду кричать об этом с такого расстояния, — со смехом ответил он. — Подойдите со мной к воротам, и я все объясню.

— Вы подойдете к воротам с той стороны дороги, а я с этой, — сказал я, наблюдая за его руками, чтобы вовремя отреагировать, если он потянется к спрятанному оружию. — Я посоветуюсь с господином Отори и узнаю, захочет он с вами говорить или нет.

Мужчина улыбнулся и пожал плечами. Мы с разных сторон подошли к воротам, он спокойно, словно совершал вечернюю прогулку, я — нервно, как кошка перед грозой. Когда нас поприветствовала стража, я заметил, что незнакомец будто постарел и ослаб. Он выглядел таким безобидным стариком, что мне стало стыдно за свое недоверие.

— У тебя будут неприятности, Такео, — сказал один из стражников. — Мастер Ихиро ищет тебя уже битый час!

— Эй, отец! — обратился другой к старику. — А тебе что здесь надо, миску лапши или что еще?

Действительно, старик выглядел так, будто нуждается в сытном обеде. Он покорно молча ждал, оставаясь за воротами.

— Где ты его подобрал, Такео? Твоя беда в том, что ты слишком добросердечный. Избавься от этого недостатка!

— Я пообещал, что доложу о нем господину Отори, — ответил я. — Смотрите за ним внимательно и, что бы он ни делал, не пускайте его в сад.

Я повернулся к незнакомцу сказать, чтобы он ждал меня на месте, и его взгляд насторожил меня. Я понимал, что он опасен, и словно видел в нем то, что было скрыто от стражников. Я засомневался, стоит ли оставлять его с ними. Но стражники, двое вооруженных до зубов мужчин, должны были справиться со стариком.

Я помчался по саду, сбросил сандалии и, сделав пару прыжков, поднялся по лестнице. Господин Шигеру сидел в комнате наверху, созерцая сад.

— Такео, — сказал он, — я размышлял, что неплохо бы было возвести над садом комнату для чаепития.

— Господин… — начал я и оцепенел, увидев, что в саду что-то движется.

Я подумал, что это цапля, такой серой и застывшей была фигура, но тут же понял, что там стоит человек, которого я оставил ждать у ворот.

— Что такое? — спросил господин Шигеру, посмотрев на мое лицо.

Меня сковал ужас: неужели попытке убийства суждено повториться?

— В саду чужой! — крикнул я. — Остерегайтесь его!

Я вспомнил о стражниках, сбежал по лестнице и, с выпрыгивающим из груди сердцем, подбежал к воротам. Собаки были на месте. Они зашевелились, завидев меня, замахали хвостами. Я позвал стражников, они вышли, удивившись моему неожиданному появлению.

— Что случилось, Такео?

— Вы впустили его внутрь! — в бешенстве крикнул я. — Старик пробрался в сад!

— Нет же, он на улице, там, где ты его и оставил. Мой взгляд последовал за жестом стражника, и на мгновение я тоже обманулся. Я действительно видел его, сидящего в тени от крыши, смиренного, терпеливого и безобидного. Затем мое зрение прояснилось. Улица была пуста.

— Глупцы! — сказал я. — Разве я не предупреждал, что он опасен? Не говорил, чтобы ни под каким предлогом не пропускали его? Какие же вы бездарные идиоты, а еще называетесь членами клана Отори? Возвращайтесь на ферму и охраняйте своих кур, и пусть их всех сожрут лисы!

Стражники смотрели на меня, раскрыв рты. Не думаю, что кто-нибудь из домашних слышал, чтобы я за один раз произнес так много слов. Моей ярости не было границ. Им следовало слушаться меня. Я могу их защищать, только если они повинуются мне.

— Вам повезло, что вы остались живыми, — бросил я, вытащил меч и помчался обратно в дом ловить незваного гостя.

В саду незнакомца не было, и я стал сомневаться, не померещился ли он мне, но тут услышал наверху голоса. Господин Шигеру позвал меня по имени отнюдь не напуганным, а, скорей, даже веселым голосом. Когда я вошел в комнату и поклонился, мужчина сидел рядом с Отори, словно они были старыми друзьями. Теперь незнакомец выглядел не таким уж и древним. Он был немногим старше господина Отори, лицо его стало открытым и добродушным.

— Он не захотел идти по той же стороне дороги, а? — спросил господин.

— Именно так, заставил меня сесть снаружи и ждать.

Они оба покатились со смеху и захлопали ладонями по циновке.

— Кстати, Шигеру, тебе стоит лучше тренировать стражу. Такео правильно поступил, что накричал на них.

— Он всегда правильно поступает, — сказал Шигеру с ноткой гордости.

— Такие рождаются один на тысячу, такими именно рождаются, а не становятся. Должно быть, он из Племени. Поднимись, Такео, позволь мне поглядеть на тебя.

Я поднял голову с пола и сел на пятки. Лицо горело от стыда. Я понял, что все-таки обманулся. Незнакомец молча рассматривал меня.

— Это Муто Кенжи, мой старый друг, — представил господин Шигеру.

— Господин Муто, — произнес я вежливым, но холодным голосом, не желая показывать своих чувств.

— Нет надобности обращаться ко мне «господин», — сказал Кенжи. — Я им не являюсь, хоть среди моих друзей и есть несколько благородных людей.

Он наклонился ко мне:

— Покажи мне руки.

Кенжи взял мои кисти по очереди и рассмотрел сначала тыльную сторону, затем ладони.

— Мы приняли его к себе как Такеши, — сказал господин Шигеру.

— М-м… Он чем-то похож на Отори, — выпрямился Кенжи и направил взор в сад, который уже покинули последние краски. Только клены стояли в красном пламени. — Сообщение о твоих утратах огорчило меня, — сказал он.

— Я не хотел жить дальше, как мне казалось, — ответил господин Шигеру. — Но проходят недели, и я чувствую, что на самом деле хочу. Я рожден не для отчаяния.

— Конечно, нет, — согласился Кенжи.

Они оба смотрели в открытое окно. Воздух пах осенью, порывы ветра сотрясали клены, срывая листья, которые становились еще красней, когда опускались в воду.

Я мечтал о горячей ванне и дрожал.

Кенжи нарушил тишину:

— Почему юноша, который выглядит как Такеши, но, очевидно, принадлежит Племени, живет в твоем доме, Шигеру?

— Ты проделал такой путь, чтобы задать мне этот вопрос? — ответил Шигеру, едва заметно улыбаясь.

— Не буду скрывать. Некая перелетная пташка напела, что в твой дом пробрался чужак, и в результате убит один из самых опасных наемников в Трех Странах.

— Мы пытались не распространяться об этом, — сказал господин Шигеру.

— Узнавать подобные секреты — наша забота. Что Шинтаро делал в твоем доме?

— Предположительно, он пришел убить меня, — ответил Шигеру. — Значит, Шинтаро. Я догадывался, но не имел тому подтверждений.

Помолчав, он добавил:

— Кто-то жаждет моей смерти. Его нанял Йода?

— Одно время он работал на клан Тоган. Не думаю, что Йода послал кого-либо тайно убить тебя. Он наверняка предпочел бы увидеть воочию такое событие. Кому еще нужна твоя смерть?

— Я подозреваю кое-кого, — сказал господин.

— Трудно поверить, что Шинтаро допустил промах, — продолжил Кенжи. — Нам пришлось выяснить, откуда взялся юноша. Где ты его нашел?

— Что по этому поводу поет ваша перелетная пташка? — парировал Шигеру, по-прежнему улыбаясь.

— По официальной версии, он дальний родственник твоей матери; если исходить из суеверий, то ты сошел с ума и вообразил, что к тебе вернулся брат; а если прислушаться к циникам мира сего, то он твой незаконнорожденный сын от крестьянки с Восточного Края.

— Я не настолько уж старше его, — рассмеялся господин Шигеру. — Мне пришлось бы зачать его в двенадцать. Он не сын мне.

— Очевидно, нет, и, несмотря на сходство, не думаю, что он тебе родственник или брат, вернувшийся после долгого отсутствия. В любом случае, он принадлежит Племени. Где ты нашел его?

Вошла служанка Харука и зажгла светильник. Тотчас в комнату залетел большой зелено-голубой лунный мотылек и начал порхать у пламени. Я поднялся и взял его в руки, почувствовал, как покрытые пыльцой крылья бьются о мои ладони, и отпустил мотылька в ночь, задвинув за ним занавески.

Господин Шигеру ничего не ответил другу. Вернулась Харука с чаем. Кенжи не рассердился, даже не огорчился. Он восхитился чашами розового цвета, изготовленными местными умельцами и молча стал пить чай, не произнося более ни слова, но не сводя с меня глаз.

Наконец он спросил меня прямо:

— Скажи мне, Такео, в детстве ты вытаскивал улиток живьем из домиков? Отрывал ножки крабам?

Я не понял вопроса.

— Возможно, — ответил я и притворился, что пью чай, хотя чаша была уже пустой.

— Так ты делал это?

— Нет.

— Почему нет?

— Мама сказала мне, что это жестоко.

— Я так и подумал, — разочарованно произнес Кенжи, словно ему стало меня жалко. — Неудивительно, что ты что-то недоговариваешь, Шигеру. Я почувствовал в мальчике мягкость, отвращение к насилию. Его воспитали Потаенные.

— Это действительно так бросается в глаза?

— Да нет, но я вижу. — Кенжи сидел, скрестив ноги, глядя вниз, одна рука лежала на колене. — Я, кажется, знаю, кто он.

Господин Шигеру вздохнул, черты его лица настороженно напряглись.

— Тогда поведай это и нам.

— По всем внешним признакам он Кикута: длинные пальцы, прямая линия на ладони, острый слух. Последний проявляется неожиданно, во время полового созревания, и иногда сопровождается потерей речи, обычно временной, но нередко навсегда…

— Вы это все придумали! — выкрикнул я не в силах более сдерживаться.

На самом деле меня обуял ужас. Я ничего не знал о Племени, кроме того, что наемный убийца был одним из них, и чувствовал, что Муто Кенжи открывает передо мной дверь в темноту, куда я боялся ступить.

— Позволь ему продолжить, — покачал головой господин Шигеру. — Это чрезвычайно важно.

Кенжи наклонился вперед и заговорил со мной:

— Я расскажу тебе о твоем отце.

— Лучше начать с Племени, — сухо сказал господин Шигеру. — Такео не знает, что ты имеешь в виду под словами «он, очевидно, Кикута».

— Правда? — удивился Кенжи. — Что ж, если его воспитывали Потаенные, то удивляться тут нечему. Начну с начала. Пять семей Племени жили с незапамятных времен, еще до появления кланов и их родоначальников. В ту эпоху волшебство было сильней оружия, а боги еще ходили по земле. Когда же возникли кланы и люди объединились в союзы по могуществу, Племя осталось независимым, не примкнув ни к кому. Чтобы сохранить свои традиции, они выбрали дорогу и стали странствующими актерами и акробатами, коробейниками и магами.

— Так было только в начале, — прервал его господин Шигеру. — Многие из них стали влиятельными людьми, купцами, накопили значительное богатство. У Кенжи тоже свое дело, и ведет он его весьма успешно.

— Наступили смутные времена, — сказал Кенжи. — Как считают жрецы, истекают последние дни верховенства закона. Я говорил о далеком прошлом. Сегодня мы действительно занимаемся разного рода предпринимательством. Время от времени служим одному из кланов, и тогда носим их герб, или работаем на того, с кем сдружились, как, например, с господином Отори Шигеру. Кем бы мы ни были, мы сохранили свои способности, хотя другие давно утратили их.

— Вы сегодня находились одновременно в двух местах, — сказал я. — Стражники видели вас на улице, а я в саду.

Кенжи насмешливо поклонился мне:

— Мы можем раздваиваться и оставлять своего двойника в любом месте, можем становиться невидимыми и двигаться быстрее ока. Среди наших преимуществ острота зрения и слуха. Племя сохранило эти качества благодаря самоотверженности и упорным тренировкам. В воюющей стране многие высоко ценят наши способности и готовы за них дорого платить. Большинство членов Племени рано или поздно становятся шпионами или наемными убийцами.

Я с трудом сдерживал дрожь, но краска словно вытекла из меня. Я вспомнил, как раскололся надвое под мечом Йоды. Все голоса дома, сада и города с нарастающей силой зазвенели у меня в ушах.

— Кикута Исаму, который, как мне представляется, был твоим отцом, не исключение. Его родители состояли в кровном родстве — двоюродные брат и сестра, поэтому в нем наиболее ярко проявились способности семьи Кикута. К тридцати годам он стал идеальным наемником. Никому неизвестно, скольких людей он отправил на тот свет; большинство смертей выглядели естественными и никому не приписывались. Даже по меркам Кикута он считался скрытным. Исаму был мастером в области ядов, в особенности горных растений, которые убивают, не оставляя никакого следа. Он собирал травы с горах Восточного Края, ты знаешь, какие места я имею в виду. Люди в деревне, где он остановился, были Потаенными. Они, видимо, поведали ему о тайном боге, о запрете убивать, о суде, который ждет после смерти: не тебе об этом рассказывать. В тех пустынных горах, вдали от враждующих кланов, Исаму думал о своей жизни. Возможно, к нему пришло раскаяние. Может быть, он слышал голоса убитых. В итоге он отрекся от Племени и стал Потаенным.

— И был за это наказан? — из темноты произнес господин Шигеру.

— Он нарушил основные законы Племени. Нам не нравится, когда от нас отрекаются, тем более, если это человек с таким огромным талантом. Подобные способности становятся в наши дни редкими. Сказать правду, я не знаю, что именно с ним произошло. Я даже не знал, что у него есть сын. Такео, судя по всему, был рожден после смерти отца.

— Кто убил его? — с трудом проговорил я.

— Кто знает. Его смерти желали многие, кто-то успел первым. Конечно, никому не удалось бы подступиться к Исаму, если б он не дал клятву никогда более не убивать.

Он надолго замолчал. Комната погрузилась в темноту, светлым оставался только небольшой круг возле лампы. Я не видел лиц присутствующих, но был уверен, что Кенжи наблюдает за мной.

— Твоя мать никогда не рассказывала тебе об этом? — наконец спросил он.

Я покачал головой. Потаенные умалчивают о многих вещах, хранят секреты друг от друга. Если чего-то не знаешь, не расскажешь никому ни под какими пытками. Если тебе не известны тайны брата, ты его никогда не предашь.

— Признайся, Шигеру, — рассмеялся Кенжи, — ты и подумать не мог, кого привел к себе в дом. Даже Племя не подозревало о его существовании, о мальчике со скрытыми дарами Кикуты!

Господин Шигеру ничего не ответил, лишь наклонился вперед и попал под свет лампы. Он улыбался, радостно и чистосердечно улыбался. Я подумал, какие же они разные, эти два друга: один такой открытый, другой — хитрый и лукавый.

— Мне нужно знать, как вы встретились. Я не просто пришел поболтать с тобой, Шигеру. Мне нужно знать, — настоятельно требовал Кенжи.

Я услышал, как по лестнице поднимается Шийо.

— Сначала примем ванну и поужинаем, — сказал Шигеру. — А потом продолжим разговор.

Теперь он знает, что я сын наемного убийцы. Захочет ли он жить со мной под одной крышей? — думал я, погружаясь в горячую воду. Шигеру и Кенжи уже вымылись. Сверху доносились их голоса. Они пили вино и предавались воспоминаниям.

Я подумал об отце, которого никогда не знал. Мне стало грустно от мысли, что ему не удалось избавиться от своего прошлого. Он же хотел покончить с убийствами, а прошлое решило покончить с ним. Протянуло свои длинные руки и нащупало его даже в Мино, где, спустя многие годы, Йода нашел Потаенных. Я посмотрел на свои длинные пальцы. Неужели мне тоже придется убивать?

Что бы я ни унаследовал от отца, я еще и сын своей матери. Я соткан из самых разных нитей, и их очень трудно сплести вместе, но они свивают мои мускулы, обрамляют стенки сосудов, по которым течет кровь. Я вспомнил, как разозлился на стражников. Я был в ярости. Я вел себя как их повелитель. Войдет ли эта новая нить в мою жизнь, или меня отошлют прочь, узнав, кто я?

Мысли становились все запутанней, причиняли боль. Шийо позвала меня к столу. Вода наконец согрела меня, и я проголодался.

К господину Шигеру и Кенжи присоединился Ихиро. Перед ними уже стояли подносы. Когда я вошел, они обсуждали всякие мелочи: погоду, план сада, мои средние способности к обучению и плохое поведение. Ихиро до сих пор злился на меня за тот вечер. Мне казалось, что с момента, как я плавал с Фумио в леденящей осенней реке, прошли недели.

Еда была даже вкусней, чем обычно, но не только Ихиро наслаждался ею в полной мере. Кенжи уплетал за обе щеки, а господин едва к ней притронулся. Я попеременно чувствовал голод и тошноту, страшась и в то же время нетерпеливо ожидая окончания ужина. Ихиро так много ел и делал это столь медленно, что мне казалось, он никогда не закончит. Дважды мы уже почти расправились с ужином, как он желал «еще одну крохотную добавку».

Наконец Ихиро похлопал себя по животу и тихонько рыгнул. Он собирался приступить к длинному обсуждению очередного садового вопроса, когда господин Шигеру дал ему знак оставить нас наедине. Отпустив пару шуток обо мне для Кенжи и вежливо поклонившись, Ихиро удалился. Харука и Шийо зашли убрать посуду. Когда утихли их удаляющиеся шаги и голоса, Кенжи наклонился вперед:

— И?.. — произнес он.

Я пожалел, что не ушел на кухню вместе со служанками. Не хотелось находиться рядом, когда двое мужчин решают твою судьбу. Я не сомневался, что разговор пойдет именно об этом. Кенжи, скорей всего, пришел, чтобы заявить о правах Племени на меня, а господин Шигеру будет только рад отпустить потомственного убийцу с богом.

— Не знаю, почему для тебя это так важно, Кенжи, — начал господин Шигеру. — Я подозреваю, что тебе и так все известно. Надеюсь, если буду с тобой откровенен, данная информация не выйдет за стены дома, в котором только Ихиро и Шийо знают о случившемся. Ты был прав, когда сказал, что я не знал, кого привел в дом. Это произошло случайно. Поздним вечером я отклонился от пути и надеялся найти ночлег в деревне, которая, как позже выяснилось, называется Мино. После смерти Такеши я странствовал в одиночестве уже несколько недель.

— Ты жаждал мести? — тихо спросил Кенжи.

— Сам знаешь, какие у меня отношения с Йодой — какими они стали после Егахары. Я не предполагал наткнуться на него в том отдаленном местечке. По самому странному совпадению мы оба, самые лютые враги, оказались там в один день. Конечно же, если б я встретил Йоду, я бы сразился с ним на смерть. Но вместо него на дороге на меня наскочил этот мальчик.

Шигеру вкратце рассказал о резне, о том, как Йода упал с коня и как его люди преследовали меня.

— Все произошло само собой. Тот человек угрожал мне. Они были вооружены. Я защищался.

— Они знали, кто ты?

— Скорее всего, нет. Я был в походной одежде без герба, темнело, шел дождь.

— Но ты знал, что они из клана Тоган?

— Они сказали мне, что за мальчиком послал Йода. Этого было достаточно, чтобы я заступился за него.

— Я слышал, Йода стремится к официальной коалиции с Отори, — заметил Кенжи, словно меняя тему.

— Да, это так. Мои дяди склонны заключить союз, хотя мнения других членов клана разделились.

— Если Йода узнает, что юноша у тебя, союзу никогда не вступить в действие.

— Нет надобности говорить мне вещи, которые сами собой разумеются, — сухо сказал Шигеру.

— Господин Отори, — произнес Кенжи с присущей ему иронией и поклонился.

Несколько минут все молчали, затем Кенжи вздохнул.

— Что ж, нашу жизнь определяет судьба, жизнь каждого второстепенна. Кто бы ни подослал к тебе Шинтаро, исход один. За неделю Племени стало известно о существовании Такео. Должен сказать тебе, что мы имеем свой интерес к этому юноше, и этот интерес так просто не остынет.

— Господин Отори спас мне жизнь, и я не оставлю его, — сказал я, и собственный голос мне показался тонким.

Господин протянул руку и по-отечески похлопал меня по плечу.

— Я не отдам его, — сказал Отори, обращаясь к Кенжи.

— Прежде всего необходимо заботиться о его безопасности, — ответил Кенжи. — Пока он может оставаться здесь. Но есть ещё один вопрос. Ты убил тех членов клана Тоган, которых встретил в горах?

— Одного точно, — сказал Шигеру, — возможно, двух.

— Одного, — поправил Кенжи.

Господин Шигеру повел бровью.

— Ты сам знаешь ответы на все вопросы. Зачем же задаешь их?

— Мне нужно заполнить некоторые пробелы и выяснить, что тебе известно.

— Одного, двоих — какая разница?

— Человек, потерявший руку, выжил. Его зовут Андо, уже много лет он один из самых преданных людей Йоды.

Я вспомнил мужчину-волка, преследовавшего меня вверх по тропе, и у меня мурашки пошли по коже.

— Он тогда не знал, кто ты, и до сих пор не знает, где Такео. Но он ищет вас обоих. Он поклялся отомстить, и Йодо одобрил его планы.

— С нетерпением жду нашей новой встречи, — ответил господин Шигеру.

Кенжи встал и начал расхаживать по комнате. Когда он наконец сел, его лицо было открытым и улыбающимся, словно он весь вечер только и делал что шутил и болтал о садах.

— Прекрасно, — сказал Кенжи. — Теперь я знаю, что угрожает Такео, и могу заняться его защитой и научить его защищаться самому.

Затем он сделал невероятную вещь — поклонился мне до пола и сказал:

— Пока я жив, ты будешь в безопасности. Клянусь тебе.

Я подумал бы, что Кенжи смеется надо мной, но все прежнее притворство исчезло с его лица, и в этот миг я увидел перед собой истинную суть этого человека, что удивило меня не менее, чем если б ожил Ято. Затем вечная маска вернулась, и Кенжи снова словно шутил.

— Но ты должен делать все, что я говорю тебе!

Он широко улыбался мне:

— Полагаю, Ихиро тратит на тебя слишком много усилий. В его возрасте не стоит связываться с такими малышами. Теперь твоим учителем буду я.

Он одним резким движением одернул на себе одежду и поджал губы, на миг превратившись в мягкого старца, которого я оставлял за воротами.

— Конечно, если господин Отори великодушно позволит мне.

— Вряд ли у меня есть выбор, — с улыбкой ответил Шигеру и налил еще вина.

Мой взгляд метался от одного лица к другому. Снова меня сбила с толку глубина пропасти между ними. В глазах Кенжи было если не презрение, то что-то подобное ему. Теперь, когда я узнал характерные черты Племени, я понял, что высокомерие — одна из слабостей его членов. Они влюбляются в собственные способности и начинают недооценивать умения противника. В тот момент взгляд Кенжи просто разозлил меня.

Вскоре пришли служанки, они постелили постель и погасили лампы. Я долго не мог заснуть, слушал звуки ночи. Откровения прошедшего вечера медленно струились в потоке моего сознания, разлетались в брызги, стекались вместе и плыли дальше. Собственная жизнь более не принадлежала мне. Для господина Шигеру я тоже перестал существовать. Если бы он случайно не натолкнулся на меня, как сам говорит, на горной тропе…

Было ли это действительно случайностью? Все, даже Кенжи, приняли его версию: все произошло само собой, бегущий мальчик, угрозы, драка…

Я восстановил в памяти события. Вот момент, когда дорога впереди еще пуста. Там было большое дерево, кедр, кто-то вышел из-за него и схватил меня — не случайно, а умышленно. Я подумал о господине Шигеру и о том, как мало я на самом деле о нем знаю. Все судили о нем поверхностно: импульсивный, добросердечный, великодушный. Я приписывал ему те же качества, но мне было интересно, что таится за ними, в укромных уголках его души. «Я не отдам его», — сказал он. Зачем ему усыновлять одного из Племени, сына убийцы? Я вспомнил, как терпеливо цапля ждет добычу.

Небо светлело. Когда я заснул, запели петухи.

Стражники немало повеселились, узнав, что Муто Кенжи будет моим учителем.

— Остерегайся старика, Такео! Он опасен. Он может заколоть тебя кисточкой!

Им не надоедало отпускать подобные шутки. Я привык и никак не реагировал. Лучше пусть считают меня идиотом, чем узнают и разболтают, кто Кенжи на самом деле. Это было для меня первым уроком. Чем хуже люди думают о тебе, тем раскованнее они в твоем присутствии. Мне стало интересно, сколько внешне глупых, но преданных слуг и вассалов принадлежат Племени и выполняют свою работу: плетут интриги и замышляют убийства.

Кенжи посвящал меня в искусства Племени, но я продолжал изучать с Ихиро правила поведения и обычаи кланов. Сословие воинов оказалось полной противоположностью людям Племени. Первые выше всего ценили почитание их всем миром, свою репутацию и положение в обществе. Мне пришлось выучить историю кланов, этикет, знаки любезности и язык. Я просматривал архивы Отори до тех пор, пока моя голова не пошла кругом от фамилий и генеалогических древ.

Дни становились короче, ночи холоднее. Первые морозы покрыли сад инеем. Скоро снег заблокирует горные перевалы, из-за зимних бурь закроется порт, и Хаги до весны станет недосягаем. Дом ныне пел по-другому, приглушенно, мягко и сонно.

Во мне открылся сумасшедший голод к учебе. Кенжи сказал, что всплытие на поверхность после многих лет запущенности — тоже черта Племени. Голод охватил все: от самых сложных иероглифов до фехтования. Здесь-то я тренировался охотно, но уроки Кенжи вызывали в сердце противоречивый отклик. Трудностей никогда не возникало: уроки шли легко, но что-то в них отвращало меня, я не хотел становиться тем человеком, которого творил из меня Кенжи.

— Это же игра, — не раз говорил он мне. — Так и воспринимай ее, как игру.

Однако заканчиваться такая игра должна смертью. Кенжи правильно определил мой характер. Я ненавидел убийства, во мне было воспитано непреодолимое нежелание забирать чью-либо жизнь.

Кенжи изучал это мое свойство, и оно приводило его в замешательство. Они с господином Шигеру часто обсуждали, каким способом сделать меня жестче.

— У него есть все таланты, кроме одного, — как-то вечером сказал разочарованный Кенжи. — Отсутствие оного делает все остальные опасными для него самого.

— Как знать, — ответил Шигеру. — Обычно в критический момент меч сам прыгает тебе в руку, словно живой.

— Ты родился воином, Шигеру, и оттачивал свои умения в бесконечных тренировках. Боюсь, в опасной ситуации рука Такео дрогнет.

— Ох! — вздохнул господин, придвигаясь к жаровне и укутываясь в плащ.

Весь день шел снег. В саду лежали сугробы, каждое дерево стояло в шубе, каждый фонарь надел толстую белую шляпу. Прояснилось небо, в свете луны заискрился снег. Когда мы говорили, изо рта шел пар.

Все спали, лишь мы втроем, сев как можно ближе к жаровне, грели руки теплыми чашами горячего вина. Благодаря напитку я набрался наглости спросить, много ли людей убил господин Отори.

— Не знаю, не веду им счет, — ответил он мне. — Но если не брать во внимание Егахару, то не так уж много. Я никогда не нападал на невооруженного человека и не убивал ради забавы, как делают некоторые.

Я хотел спросить, смог бы он воспользоваться услугами наемного убийцы ради мести, но не посмел. На самом деле я не признавал жестокости и вздрагивал от мысли об убийстве, но с каждым днем узнавал все больше о жажде мести в душе Шигеру. Она, казалось, перетекала из него в меня, подпитывая и мое стремление к возмездию.

Тем ранним утром я отодвинул оконную ширму и посмотрел вдаль. Убывающий месяц лежал на небе рядом с единственной звездой, так низко, что казалось, они подслушивают жизнь спящего города. Воздух был мертвенно-холодным.

Я могу убить, подумал я. Я смог бы убить Йоду. И я убью его.

Несколько дней спустя я удивил Кенжи и самого себя. Меня до той поры сбивала с толку его способность находиться в двух местах одновременно. Я отчетливо видел старика в выцветшей одежде, который сидел и тихо наблюдал, как я упражняюсь в ловкости рук или каком-нибудь прыжке назад, и тут его голос звал меня снаружи дома. На сей раз я то ли услышал, то ли почувствовал его дыхание, метнулся вперед, поймал Кенжи за шею и положил на землю, даже не успев сообразить, где он.

К собственному изумлению, руки сами по себе надавили на сонную артерию, именно на то заветное место, где скрыта смерть.

Через мгновение я отпустил его, и мы уставились друг на друга.

— Вот это дело, — похвалил Кенжи.

Я смотрел на свои длинные хваткие пальцы, словно они мне не принадлежали.

Мои руки вытворяли и другие неожиданные для меня вещи. Когда я занимался с Ихиро письмом, правая кисть могла мгновенно набросать несколько мазков, сливавшихся в птицу восточных гор, которая вот-вот вспорхнет с бумаги, или лицо давно забытого человека. Ихиро давал мне за это подзатыльники, но эскизы ему нравились, и он показывал их господину Шигеру.

Тот приходил в восторг, впрочем, как и Кенжи.

— Это черта Кикуты, — хвастал Кенжи с такой гордостью, словно он — ее прародитель. — Очень полезное свойство. Можно успешно маскироваться под художника: сидишь себе в разных местах, делаешь наброски, никто и не подумает, что ты подслушиваешь.

Шигеру тоже отличился практичностью.

— Нарисуй однорукого человека, — попросил он. Волчье лицо выпрыгнуло из-под кисти. Господин

Шигеру всмотрелся в портрет.

— Я узнаю его, если встречу еще раз, — пробормотал он.

Для меня пригласили учителя рисования. Зимними днями развивалось мое новое «я». Когда растаял снег, Томасу, полудикарь, бродивший по горам и понимавший только их обитателей, ушел навсегда. Я стал Такео: тихим, внешне мягким художником, что служило хорошим прикрытием для ушей и глаз, ничего не пропускавших мимо, и сердца, бравшего уроки мщения.

Я не знаю, был ли то истинный Такео или просто марионетка, слепленная, чтобы служить целям Племени и Отори.

Бамбуковая трава пожелтела на кончиках, а клены надели парчовый наряд. Юнко принесла для Каэдэ старую одежду госпожи Ногучи, аккуратно распорола ее и подшила потрепанные края. Холодало, и Каэдэ была благодарна судьбе, что она больше не в замке и ей не приходится бегать во двор и по заледенелым ступеням, припорошенным снегом. Работа стала неспешней: она проводила дни с женами Ногучи, которые занимались шитьем и украшением дома, слушали рассказы и сочиняли стихи, изучали грамоту. Но до счастья Каэдэ было далеко.

Госпожа Ногучи находила в девушке тысячу недостатков: кривилась, что та левша, обсуждала ее внешность, чтобы Каэдэ не затмила дочерей, считала возмутительными ее высокий рост и худобу. Она заявила, что потрясена необразованностью Каэдэ во всех областях, не задумываясь даже, что сама в том виновата.

Когда Юнко оставалась с девушкой наедине, она восхваляла ее бледную кожу, изящные руки и густые волосы. Каэдэ, разглядывая себя в зеркало при первой возможности, понимала, что она действительно красива. Мужчины смотрели на нее с вожделением, даже в доме господина она боялась их. Мысль о браке нагоняла на нее ужас. Любой гость в доме вызывал подозрение: вдруг это ее будущий муж? И если девушке приходилось подавать ему чай или вино, ее сердце начинало учащенно биться, а руки тряслись. В итоге госпожа Ногучи решила, что Каэдэ слишком неуклюжая, и ее нельзя выпускать на люди.

От скуки Каэдэ постоянно ссорилась с дочерьми госпожи Ногучи, ругала по пустякам служанок, даже Юнко стала раздражать ее.

— Эту девушку надо выдать замуж, — заявила госпожа Ногучи.

К ужасу Каэдэ свадьба с одним из вассалов Ногучи была назначена на ближайшее время. Женихом оказался человек, которого она встретила на первом своем приеме у Ногучи. Он был в три раза старше Каэдэ, ранее дважды женат и физически противен ей. Кроме того, Каэдэ знала себе цену. Подобное замужество было оскорблением для нее и семьи Ширакава. Девушку хотели выбросить за порог. Она плакала ночи напролет и ничего не ела.

За неделю до свадьбы прибыли гонцы и среди ночи подняли на ноги весь дом. Госпожа Ногучи в ярости вызвала к себе Каэдэ:

— Удача отвернулась от вас, госпожа Ширакава. Думаю, вы прокляты. Ваш суженый мертв.

Старик праздновал конец своего вдовства, распивая вино с друзьями. Внезапно его поразил сердечный приступ, и жених уже не оправился.

Поползи слухи, что это произошло по вине Каэдэ и что любой возжелавший ее играет со смертью.

Каэдэ надеялась, что случившееся отпугнет других женихов, но через несколько месяцев, когда на деревьях появились первые ярко-зеленые листья, Юнко прошептала ей:

— Одному достойному человеку из клана Отори предложили стать супругом моей госпожи.

В тот момент они вышивали, и Каэдэ сбилась с ритма и так сильно укололась иголкой, что пошла кровь. Юнко быстро убрала шелк, пока девушка его не запачкала.

— Кто он? — спросила Каэдэ.

— Я точно не знаю, но сам господин Йода поддерживает укрепление союза между кланом Тоган и Отори.

— Сколько ему лет? — с трудом проговорила девушка.

— Пока неизвестно, госпожа. В супруге возраст не главное.

Каэдэ вернулась к вышивке: белым журавлям и голубым черепахам на темно-розовом фоне.

— Хоть бы платье шилось вечно.

— Вам нужно радоваться, госпожа. Вы отправитесь в их дом. Отори живут в Хаги, у моря. Для вас это самая подходящая партия.

— Я боюсь замужества, — призналась Каэдэ.

— Все боятся неизвестного, а потом получают наслаждение, — усмехнулась Юнко.

Каэдэ вспомнила руки стражника, его силу, его вожделение, и закипела от отвращения.

Через несколько дней девушку позвал господин Ногучи. Она слышала топот копыт и незнакомые голоса, возвещающие о приезде гостей, и, как обычно, старалась не попадаться никому на глаза. Трепеща, Каэдэ вошла в зал, но, к ее удивлению и радости, на почетном месте рядом с господином Ногучи сидел ее отец.

Каэдэ поклонилась. Ей было приятно, что отец может не стыдиться за нее. Она давно уже поклялась, что никогда не принесет ему печали и позора.

Выпрямившись, девушка еще раз украдкой взглянула на отца. Волосы его поседели и стали реже, на лице появилось больше морщин. Ей так хотелось узнать что-нибудь о матери и сестрах, она надеялась хоть несколько минут побыть наедине с отцом.

— Госпожа Ширакава, — начал господин Ногучи, — достойный господин предлагает вам руку и сердце, и ваш отец приехал сюда дать свое согласие.

Каэдэ снова поклонилась, пробормотав:

— Господин Ногучи.

— Это большая честь для вас. Брак скрепит союз между кланами Тоган и Отори и объединит три древние семьи. Сам господин Йода будет присутствовать на вашем бракосочетании, которое, по его желанию, состоится в Инуяме. Поскольку вашей матери нездоровится, то до Цувано вас будет сопровождать ваша родственница, госпожа Маруяма. Вашим мужем суждено стать Отори Шигеру, племяннику повелителей Отори. Он с вассалами встретит вас в Цувано, Не думаю, что есть необходимость в дополнительных приготовлениях. Все и так в порядке.

Когда Каэдэ услышала, что матери нездоровится, ее взгляд переметнулся на лицо отца. Последующие слова господина Ногучи пролетели мимо ушей. Позже она поняла, что хозяин организовал все с наименьшими затратами и неудобствами для себя: несколько дорожных платьев и еще одно — для свадьбы; возможно, одна служанка. Поистине дешево отделался.

Отец должен был возвращаться домой на следующий день, он не мог задержаться дольше ввиду болезни жены. Расщедрившись, господин Ногучи предложил ему провести немного времени с дочерью. Каэдэ отвела отца в маленькую комнату с окнами в сад. Воздух был теплым, пахло весной. Певчие птицы щебетали на соснах. Юнко подала чай. Ее вежливость и внимательность успокоили отца.

— Я рад, что у тебя есть здесь хоть один друг, Каэдэ, — пробормотал он.

— Как там мама? — встревоженно спросила она.

— К сожалению, плохо. Я опасаюсь, что сезон дождей ослабит ее еще больше. Но твой предстоящий брак поднял ей настроение. Отори — почтенная семья, а господин Шигеру, кажется, хороший человек. У него прекрасная репутация. Его все любят и уважают. Это все, чего мы могли желать для тебя, даже больше.

— Тогда я счастлива, — солгала Каэдэ, чтобы сделать приятное отцу.

Он смотрел в сад на цветы вишни, мечтательные в своей весенней красоте.

— Каэдэ, тот случай со стражником…

— Это не моя вина, — поспешила оправдаться девушка. — Меня защитил капитан Араи. Стражник сам виноват.

Господин Ширакава вздохнул.

— Ходят слухи, что ты представляешь опасность для мужчин, и господину Отори нужно быть настороже. Ничто не должно помешать свадьбе. Ты понимаешь меня, Каэдэ? Если что-то случится — если тебя признают к этому причастной, — мы все можем считать себя мертвыми.

Каэдэ поклонилась, но именно в этот миг почувствовала, что даже собственный отец стал ей чужим.

— Все эти годы ты была вынуждена служить заложницей нашей безопасности. Мать и сестры скучают по тебе. Если б можно было вернуть то время, я поступил бы иначе. Возможно, если бы я в свое время не ждал, кто выйдет победителем… иными словами, присоединился бы к Йоде с самого начала… Но все это в прошлом, ошибки не исправишь. В определенной мере господин Ногучи выполнил свою часть договора. Ты жива, тебя ждет хороший брак. Верю, что ты не подведешь нас.

— Отец… — произнесла Каэдэ, и легкий бриз неожиданно заглянул в сад, сорвав розовые и белые лепестки, словно снег упавшие на землю.

На следующий день отец уехал. Каэдэ провожала его взглядом. Некоторые вассалы служили семье еще до ее появления на свет, и девушка помнила их по именам: самый близкий друг отца — Шойи и юный Амано, бывший всего на несколько лет старше нее. После того как мужчины вышли за ворота замка и копыта смяли лепестки вишни, устлавшие мощеную дорогу, девушка побежала к стене посмотреть, как они скачут вдоль берега реки, и стояла там до тех пор, пока не опустилась поднятая пыль.

В следующий раз она встретит отца уже замужней женщиной, которая наносит официальный визит в дом родителей.

Каэдэ вернулась в дом, натянуто улыбаясь, едва сдерживая слезы, и ее нисколько не заинтересовал чей-то незнакомый голос, болтавший с Юнко. Такую трескотню Каэдэ презирала. Она представила себе крохотную девушку с круглыми, как у куклы, щечками; ходит она мелкими шажками, словно птичка, а голова вечно кланяется, будто помпончик.

Когда Каэдэ вошла в комнату, незнакомая девушка и Юнко шили платье: подгибали, сметывали, наносили последние штрихи. Ногучи не теряли времени, желая как можно быстрее избавиться от нее. Бамбуковые корзины и коробки из адамова дерева стояли открытыми, и, увидев их, Каэдэ расстроилась еще больше.

— А это кто? — раздраженно спросила она. Девушка пала на пол, трепеща, как Каэдэ того и ожидала.

— Это Шизука, — ответила Юнко. — Она отправится с госпожой в Инуяму.

— Мне она не нужна, — заявила Каэдэ. — Я хочу, чтобы со мной поехала ты.

— Но это невозможно, госпожа Ногучи не позволит мне уехать.

— Тогда попроси ее прислать кого-нибудь другого.

Шизука, не поднимая головы, тихо всхлипнула. Каэдэ, уверенная, что это притворство, осталась неколебимой.

— Вы волнуетесь, госпожа. Предстоящий брак, отъезд отца… — пыталась смягчить ее Юнко. — Это хорошая девушка, очень милая, очень умная. Поднимись, Шизука, дай госпоже Ширакаве посмотреть на себя.

Девушка встала, боясь взглянуть на Каэдэ. Из опущенных глаз капали слезинки. Она дважды шмыгнула носом.

— Госпожа, пожалуйста, не отсылайте меня. Я сделаю для вас все, что угодно. Клянусь, никто не будет служить вам лучше меня. В дождь я буду носить вас, в холод согрею ноги.

Слезы высохли, и Шизука снова улыбалась.

— Вы не сказали мне, как прекрасна госпожа Ширакава, — обратилась она к Юнко. — Неудивительно, что мужчины умирают за нее!

— Замолчи! — гневно крикнула Каэдэ и пошла к двери. — Я не хочу больше этого слышать!

— Так всегда будут говорить, — сказала Юнко.

— Как бы мне хотелось, чтобы и за меня умирали мужчины, — засмеялась Шизука. — Но они влюбляются в меня и остывают так же быстро, как и я сама!

Каэдэ не обернулась. Шизука на коленях подползла к коробкам и начала складывать одежду, тихо напевая что-то. Ее голос был чистым, верно передавал мелодию — старую балладу о маленькой деревушке в сосновом лесу, о девушке, о юноше. Каэдэ показалось, что она слышала эту песню в детстве. Благодаря знакомому напеву она вспомнила, что детство давно позади, ей предстоит выйти замуж за незнакомца и никогда уже не познать любовь. Может, в деревнях люди могут позволить себе влюбляться, но у девушек ее сословия чувства во внимание не принимаются.

Она вернулась, опустилась на колени рядом с Шизукой и грубо выхватила у нее платье.

— Если собираешься его складывать, так делай это правильно!

— Да, госпожа, — почтительно согласилась Шизука, а потом добавила: — Говорят, господин Араи интересуется судьбой госпожи Ширакавы и высоко чтит ее.

— Ты знаешь Араи? — резко спросила Каэдэ.

— Я из того же города, госпожа. Из Кумамото.

— Я со спокойной душой желаю госпоже спокойной ночи, зная, что о ней заботится Шизука, — с улыбкой сказала Юнко.

Так Шизука вошла в жизнь Каэдэ, в равной степени забавляя и раздражая ее. Девушка обожала сплетни и распространяла слухи без малейших угрызений совести, часто убегала на кухню, в конюшню или в замок и возвращалась, переполненная разными историями. Она легко сходилась с людьми и не боялась мужчин. Насколько поняла Каэдэ, они сами опасались ее резких слов и острого языка. Внешне Шизука казалась небрежной, но о Каэдэ заботилась добросовестно. Массажем прогоняла головную боль, делала мази из трав и пчелиного воска, чтобы смягчить кремовую кожу хозяйки, выщипывала ей брови, оставляя только узкую дугу. Постепенно Каэдэ начала доверять своей служанке. Сама того не желая, Шизука часто смешила госпожу и ввела ее во внешний мир, от которого та была долгие годы изолирована.

Так Каэдэ познала о натянутых отношениях между кланами, о горьких обидах, оставленных Егахарой, о союзах, которые Йода пытается заключить с Отори и Сейшу, о постоянных метаниях предводителей кланов, которые то соперничают за более выгодное положение, то вновь готовятся к войне. Она узнала о существовании Потаенных, которых преследует Йода, требующий того же от союзников.

Каэдэ никогда не слышала о таких людях и решила, что Шизука их выдумала. Но однажды вечером служанка, подозрительно притихшая, прошептала хозяйке, что в отдаленной деревне поймали мужчин и женщин и привезли их в замок в плетеных клетках. Они должны были висеть на стенах замка, пока не умрут от голода и жажды. Вороны клюют их живьем.

— За что? Что за преступление они совершили? — спросила Каэдэ.

— Они утверждают, что существует тайный бог, который все видит. Они не могут отречься от него даже под угрозой смерти.

— Почему господин Йода так ненавидит их? — в страхе спросила Каэдэ.

Шизука огляделась по сторонам.

— Говорят, что тайный бог накажет Йоду после смерти.

— Но ведь Йода — самый могущественный повелитель в Трех Странах. Он может делать все, что ему вздумается. У них нет права судить его.

Сама мысль, что простые деревенские люди берутся оценивать действия повелителя, показалась Каэдэ нелепой.

— Потаенные говорят, что их бог считает всех равными, для него нет ни повелителей, ни рабов. Есть только верующие и неверующие.

Каэдэ нахмурилась. Неудивительно, что Йода хочет уничтожить еретиков. Ей хотелось задать еще несколько вопросов, но Шизука сменила тему.

— Со дня на день ожидают госпожу Маруяму, и мы отправимся в путь.

— И наконец оставим это смертоносное место, — сказала Каэдэ.

— Смерть везде. — Шизука взяла расческу и начала равномерно проводить ей по всей длине волос Каэдэ. — Госпожа Маруяма — ваша близкая родственница. Вы встречались с ней в детстве?

— Если и встречалась, то не помню. Она, кажется, двоюродная сестра моей матери, но я очень мало о ней знаю. А ты когда-нибудь встречалась с ней?

— Я видела ее, — рассмеялась Шизука. — Такие, как я, обычно не встречаются с представителями ее сословия!

— Расскажи мне о ней, — попросила Каэдэ.

— Как вам известно, госпожа Маруяма владеет обширным доменом на юго-западе. Ее муж и сын мертвы, а дочь, которая должна стать наследницей всего их состояния, находится заложницей в Инуя-ме. Госпожа не скрывает своего враждебного настроя к клану Тоган, хоть ее муж и был его членом. Ее вторая дочь, приемная, замужем за кузеном Йоды. Ходят слухи, что после смерти мужа семья Тогана отравила ее сына. Сначала Йода хотел выдать госпожу Маруяму за своего брата, а теперь сам решил жениться на ней.

— Да он ведь уже женат и имеет сына, — прервала ее Каэдэ.

— Все остальные дети госпожи Йоды умерли в детстве, у нее слабое здоровье. Она может покинуть этот мир в любой момент.

Иными словами, он в любой момент может убить ее, подумала Каэдэ.

— Так или иначе, — продолжила Шизука, — госпожа Маруяма никогда не выйдет за него и свою дочь не отдаст.

— Она сама решает, за кого выходить? Наверно, могущественная женщина.

— Маруяма — последний домен, который наследуется по женской линии, — объяснила Шизука. — Это дает ей больше власти, чем какой-либо женщине. И потом, у нее есть иные силы, которые граничат с волшебством. Она околдовывает людей, чтобы добиться своего.

— Ты веришь в такое?

— А как еще объяснить, что она до сих пор жива? Семья ее покойного мужа, господин Йода, да и многие из клана Тоган раздавили бы эту женщину как паука, но она жива, только вот потеряла сына и отдала в заложницы дочь.

Сердце Каэдэ забилось.

— Почему женщины вынуждены так страдать? Почему у нас нет той свободы, что у мужчин?

— Так устроен мир, — ответила Шизука. — Мужчины сильней. Им неведомы милосердие и мягкость. Женщины влюбляются в них, но не получают ответной любви.

— Я никогда никого не полюблю, — сказала Каэдэ.

— Верно, лучше этого не делать, — согласилась Шизука и рассмеялась.

Она постелила постель, и девушки легли спать. Каэдэ долго думала о женщине, которая имеет власть, о женщине, которая потеряла сына и почти утратила дочь. Она представила себе девушку, заложницу в руках Йоды в Инуяме, и пожалела ее.

Приемная зала госпожи Ногучи была украшена в традиционном стиле: на дверях и ширмах — виды гор и сосновых лесов. Каэдэ не понравились картины, она нашла их тяжеловесными, листовое золото казалось слишком цветастым и броским, кроме самого крайнего листа слева. На нем были изображены два фазана, так достоверно, что казалось, будто они скоро улетят. Яркие глаза, поднятые кверху головы. Птицы слушали разговор в комнате с большим оживлением, чем некоторые женщины, вставшие на колени перед госпожой Ногучи.

Справа от нее сидела гостья — госпожа Маруяма. Госпожа Ногучи позволила Каэдэ подойти ближе. Поклонившись до пола, девушка стала внимательно вслушиваться в разговор.

— Конечно же, мы опечалены, что нам приходится расставаться с Каэдэ: она была мне как родная дочь. И нам неловко обременять госпожу Маруяму. Мы лишь просим, чтобы Каэдэ сопровождала вас до Цувано. Там ее встретят господа Отори.

— Госпожа Ширакава выходит замуж за одного из Отори?

Каэдэ понравился низкий, мягкий голос. Она приподняла голову, чтобы видеть маленькие руки госпожи, сложенные у нее на коленях.

— Да, за Отори Шигеру, — промурлыкала госпожа Ногучи. — Это большая честь. Хотя, могу сказать по секрету, мой муж хорошо знаком с господином Йодой, который сам желал бы стать ей супругом.

Каэдэ видела, как сильно сжались пальцы: они побелели, словно обескровленные. После паузы, настолько затянувшейся, что можно было почесть ее за невежливость, госпожа Маруяма произнесла:

— За господина Отори Шигеру. Госпожа Ширакава действительно удачлива.

— Вы его встречали? Я не имела такого удовольствия.

— Я весьма поверхностно знакома с господином Отори, — ответила Маруяма. — Поднимитесь, госпожа Ширакава. Позвольте мне увидеть ваше лицо.

Каэдэ послушалась.

— Вы так молоды!

— Мне пятнадцать, госпожа.

— Немногим старше моей дочери.

Голос госпожи Маруямы был необычайно тонок и слаб. Каэдэ решилась взглянуть в красивые темные глаза. На мгновение они расширились, словно от потрясения, а лицо стало белей, чем пудра. Затем госпожа Маруяма будто пришла в себя. Губы подернулись улыбкой, хотя глаза оставались холодными.

Что я ей сделала? — гадала Каэдэ, которая всем своим существом тянулась к госпоже. Наверное, Шизука права. Госпожа Маруяма заставит любого пойти на что угодно ради нее. Ее красота, бесспорно, поблекла, но едва заметные морщинки вокруг глаз и рта придавали лицу строгость и подчеркивали силу характера.

Я не понравилась ей, разочарованно подумала девушка.

Снег растаял, и сад стал снова заливаться песней ручейков. Я пребывал в Хаги уже шесть месяцев. Я научился писать, читать и рисовать. Узнал разные способы убить человека, хоть испытать их на практике мне еще только предстояло. Казалось, я научился чувствовать людские намерения и приобрел множество полезных навыков, но им обучил меня не Кенжи, они проснулись сами. Находиться в двух местах сразу, становиться невидимым, взглядом усыплять собак — все стало привычным. Последний трюк я обнаружил сам и скрывал его от Кенжи, он же учил меня лукавству и многим другим уловкам.

Я пользовался своими умениями каждый раз, когда мне надоедало сидеть дома, погруженным в неумолимую рутину учебы, тренировок и послушания строгим учителям. Мне ничего не стоило сбить с толку стражников, усыпить бдительность собак и выскользнуть за ворота так, чтобы никто меня не заметил. Даже Ихиро и Кенжи иной раз были убеждены, что я сижу где-то в доме с кистью и тушью, когда мы с Фумио исследовали задворки порта, плавали в реке, слушали рассказы моряков и рыбаков; когда я вдыхал крепкий запах соленого ветра, пеньковых веревок и сетей и самой разнообразной морской еды: сырой, на пару, жареной, приготовленной маленькими клецками или щедрыми кусками, при виде которых в животе урчало от голода. Я понимал разные говоры: Западного Края, островов, даже континентальный — и слушал разговоры ничего не подозревающих людей, из которых многое познал о чужих жизнях, опасениях и мечтах.

Иногда я бродил в одиночестве, пересекал реку по плотине или вплавь и исследовал дальний берег, заходя глубоко в горы, где фермеры тайно работали на полях, скрытых среди деревьев, неведомых и потому не облагаемых пошлинами. Новые зеленые листья распускались в подлесках, каштановые рощи оживали первым жужжанием насекомых, ищущих пыльцу на золотых сережках. Фермеры так же суетились, несмолкаемо ворчали на повелителей Отори и на бремя вечно поднимающегося налога. Иногда проскакивало имя господина Шигеру, и я узнал о горьком сожалении большинства простых людей, что в замке правит не он, а его дяди. Такие мысли считались государственной изменой, поэтому высказывались только ночью или в глухом лесу, где их никто не мог услышать, кроме меня, а я ни с кем не делился.

Природа разразилась весенним взрывом; воздух потеплел, вся земля ожила. Я не мог найти покоя и не понимал, почему. Что-то должно было произойти, но что? Кенжи отвел меня в квартал удовольствий, чтобы я развлекся там с девицами, и мне удалось хоть на некоторое время забыть о своей тоске. Я не сказал учителю, что уже бывал в подобных заведениях вместе с Фумио. Девушки вызывали во мне не только страсть, но и жалость. Они были так похожи на девчонок, с которыми я вырос в Мино. Скорей всего, они из таких же семей, их толкают к проституции голодающие родители, они буквально продают своих дочерей, некоторые из которых едва вышли из детского возраста. Я внимательно осматривал их лица в поиске своих сестер. Стыд переполнял меня, но не останавливал.

Настал период весенних праздников, улицы и часовни полнились людьми. Каждый вечер били барабаны, лица и руки барабанщиков лоснились от пота в свете фонарей — они были так одержимы своим делом, что не знали устали. Я не смог устоять перед разгаром празднеств, неистовым самозабвением толпы. Однажды вечером я отправился туда с Фумио; мы шли за статуей бога, которую несла по улице толпа возбужденных людей. Я уже попрощался с другом, и тут меня пихнули, и я чуть не сбил с ног приземистого человека с уродливым, но проницательным лицом, похожего на коробейника, какие иногда приходили в Мино. Я узнал его: то был странник, который останавливался у нас на ночлег и предупредил об опасности. Прежде чем я успел увернуться, в его глазах мелькнуло осознание чего-то и жалость: он узнал меня.

Раздался крик:

— Томасу!

Я покачал головой, изобразив пустое удивление на лице, но коробейник не сдавался.

— Томасу, это же ты, мальчик из Мино?

— Вы ошиблись, — уверил я, — не знаю никого с таким именем.

— Все подумали, что ты умер!

— Не понимаю, о чем вы, — рассмеялся я, словно он отпустил невероятно смешную шутку, и попытался пробиться обратно в толпу.

Странник схватил мою руку, чтобы удержать, и когда он открыл рот, я уже знал, что он скажет.

— Твоя мать умерла. Они убили ее. Они убили всех. Ты единственный, кто остался в живых! Как тебе удалось сбежать?

Он пытался притянуть мое лицо поближе к себе, я чувствовал запах из его рта, пот.

— Ты пьян, старик! — сказал я. — Моя мать жива и пребывает в полном порядке в Ноф. — Я оттолкнул его и потянулся за ножом, сменив смех на гнев. — Я из клана Отори.

Странник отступил:

— Простите меня, господин. Я ошибся. Теперь я вижу, что вы не тот человек, за кого я вас принял.

Он был немного пьян, но страх отрезвил его.

В голове промелькнуло несколько мыслей сразу. Самая неотложная требовала, чтобы я убил этого безобидного коробейника, который пытался предупредить мою семью об опасности. Я в точности представил себе, как это произойдет: я уведу его в сторону по дороге, подставлю подножку, лезвие лишь коснется артерии на шее, он упадет на землю, будто пьяный, и я оставлю его истекать кровью. Если меня кто и увидит, то не посмеет задержать.

Мимо нас волной текла толпа, я держал в руке нож. Странник пал на землю, опустив лицо в грязь, и стал невнятно молить меня сохранить ему жизнь.

Я не могу убить его, подумал я, в этом и необходимости нет. Он убежден, что я не Томасу, даже если и питает сомнения на мой счет, то не посмеет никому рассказать о них. В конце концов, он один из Потаенных.

Я отошел в сторону и, гонимый толпой, добрался до ворот часовни. Затем свернул на тропу, идущую вдоль берега реки. Там было темно, пустынно, но я не переставал слышать крики возбужденной толпы, монотонный напев жрецов и глухой бой колокола в храме. Река плескалась, облизывая лодки, доки и камыш. Я вспомнил первую ночь в доме Шигеру.

Река вечно течет у двери. Мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.

Сонные собаки послушно проводили меня взглядами, когда я проходил через ворота, а стражники не заметили вовсе. Обычно в таких случаях я прокрадывался в караульню и заставал их врасплох, но этой ночью душа к шуткам не лежала. Я с горечью думал, какие они нерасторопные и невнимательные, с какой легкостью сможет войти сюда любой из Племени, как это уже однажды сделал наемный убийца. Тут вдруг меня переполнило отвращение ко всему миру — миру хитрости, двуличности и интриг, где я был на высоте. Мне хотелось снова стать Томасу, сбегающим вниз по горе к дому матери.

Слезы подступили к глазам. Сад переполнялся ароматами и звуками весны. При лунном свете едва распустившиеся цветки отдавали хрупкой белизной. Их чистота пронзила мне сердце. Как может мир одновременно быть столь прекрасен и столь жесток?

На веранде мерцали лампы, на теплом ветру оплывали свечи. В тени сидел Кенжи.

— Господин Шигеру ругает Ихиро за то, что он потерял тебя. Я сказал ему: можешь приручить лису, но ее не превратить в домашнего пса!

Он увидел мое лицо, когда я проходил через полоску света.

— Что случилось?

— Моя мать мертва.

Только дети плачут. Взрослые вынуждены мириться со смертью. В глубине моего сердца плакал ребенок Томасу, но Такео не проронил и слезы.

Кенжи подступил ко мне ближе и спросил:

— Кто сказал тебе об этом?

— Один знакомый из Мино был в часовне. — Так он узнал тебя?

— Да, но я убедил его, что он обознался. Пока он думал, что я Томасу, он и сообщил мне о смерти матери.

— Мои соболезнования, — равнодушно сказал Кенжи. — Надеюсь, ты убил его?

Я ничего не ответил. В этом не было нужды. Кенжи знал ответ, еще не задав вопрос. Придя в ярость, он сильно ударил меня по затылку, как делал Ихиро, когда я пропускал мазок в иероглифе.

— Ты дурак, Такео!

— У него не было оружия, абсолютно безобидный. Он знал мою семью.

— Именно этого я и боялся. Ты позволил жалости остановить себя. Разве тебе неизвестно, что человек, которого ты пощадишь, будет вечно ненавидеть тебя? Ты всего лишь подтвердил, что ты Томасу.

— Почему он должен умирать из-за меня? Какая польза от его смерти? Никакой!

— Меня волнуют несчастья, которые повлечет за собой его жизнь, его живой язык, — ответил Кенжи и пошел в дом рассказать обо всем Шигеру.

Я навлек на себя позор в глазах всего дома, и мне запретили в одиночку бродить по городу. Кенжи стал внимательней следить за мной, и его оказалось практически невозможно перехитрить. Это постоянно раздражало меня. Передо мной не только поставили преграды, но и отняли возможность искать путь их преодоления. Я злил Кенжи непослушанием, зато мои способности совершенствовались с каждым днем, и я чувствовал себя все более уверенно.

После того как Кенжи рассказал о случившемся господину Шигеру, тот решил поговорить со мной о смерти матери.

— Ты оплакивал ее в первую ночь, когда мы встретились. Ныне не должно остаться и следа горя. Ты не знаешь, кто может наблюдать за тобой.

Таким образом печаль осталась невысказанной, затаилась в сердце. Ночью я про себя читал молитвы Потаенных о душах матери и сестер. Однако молитвы о всепрощении, которым мать учила меня, я решил забыть. Я не намеревался любить своих врагов. Пусть горе питает жажду мести.

Тем вечером я последний раз виделся с Фумио. Когда мне удалось ускользнуть от Кенжи и добраться до порта, корабли Терады исчезли. От рыбаков я узнал, что однажды ночью они отчалили, гонимые высокими налогами и несправедливыми законами. Ходили слухи, что они бежали в Ошиму, откуда их семья и происходила. С базой на таком отдаленном острове они неизбежно превратятся в пиратов.

Примерно в ту пору, до проливных дождей, господин Шигеру заинтересовался сооружением чайной комнаты на крыше дома и стал воплощать замысел в жизнь. Я ходил вместе с ним выбирать дерево: для опоры крыши и пола — стволы кедра, а для стен — доски из кедра. Запах древесных опилок напомнил мне о горах, даже плотники походили на жителей моей деревни: большей частью молчаливые, они временами могли разразиться смехом над своими же, никому не понятными шутками. Я обнаружил, что сам вспоминаю и произношу слова, которые не употреблял несколько месяцев. Мой диалект позабавил рабочих.

Господина Шигеру занимали все стадии строительства, начиная с того, как валят деревья в лесу, до обтесывания досок и всевозможных способов кладки пола. Он часто ходил на склад пиломатериалов в сопровождении мастера по плотничьему делу Хиро, человека, выструганного из того же материала, который он так сильно любил, кровного брата кедру и кипарису. Он рассказывал о характере и душе каждого дерева, о том, что оно привносит с собой в дом из леса.

— Каждое дерево имеет свой голос, — говорил Хиро. — Каждый дом поет свою песню.

А я-то думал, что один знаю об этом. Уже несколько месяцев я прислушивался к жилью господина Шигеру, заметил, как оно утихомирилось к приходу зимы, как изменилась музыка балок и стен, придавленных к земле тяжестью снега, как они мерзли и грелись, как сжимались и разбухали. Теперь они снова поют песню вод.

Хиро наблюдал за мной, словно знал, о чем я думаю.

— Я слышал, господин Йода заказал себе этаж, который поет трелью соловья, — сказал он. — Но к чему навязывать полу голос птицы, когда у него уже есть своя песня?

— А с какой целью он строит этот этаж? — с притворным равнодушием спросил господин Шигеру.

— Он боится наемных убийц, а поющий пол — хороший способ защититься. Когда на него ступает нога человека, он начинает щебетать.

— Как его делают?

Старик взял незавершенный кусок настила и показал, как располагают балки, чтобы доски скрипели.

— Большинство людей предпочитает бесшумные полы, и заставляют перестилать их, если они скрипят. Но Йода не может спать по ночам. Боится, что кто-нибудь прокрадется в дом и убьет его. Лежит и ждет, не запоет ли этаж! — усмехнулся Хиро.

— А ты мог бы сделать такой пол? — поинтересовался господин Шигеру.

Хиро взглянул на меня и улыбнулся.

— Я могу сделать такой пол, что даже Такео его не услышит. Думаю, соорудить поющий пол мне не составит труда.

— Такео поможет тебе, — распорядился господин Шигеру. — Ему необходимо знать, как он устроен.

Я не посмел спросить, зачем мне это. Хоть я и догадывался, не хотелось произносить мысль вслух. Обсуждение переместилось в чайную, где Хиро, управлявший строительством комнаты, сделал небольшой поющий пол — дощатый настил вместо веранды. Я внимательно наблюдал, как он кладет каждую балку, вставляет каждый шип.

Шийо жаловалась, что от скрипа у нее болит голова, и что он больше похож на мышиный писк, нежели на пение птицы. Но в конце концов домашние привыкли к полу, и новый голос слился с повседневным звучанием дома.

Пол сильно позабавил Кенжи, который рассчитывал, что благодаря новому сооружению я буду сидеть дома. Господин Шигеру более не упоминал, почему мне важно знать конструкцию, но, видимо, чувствовал, как она притягивает меня. Я днями слушал пол, по шагам узнавал, кто идет, мог предсказать следующую ноту песни. Я старался ходить по нему, не пробуждая птиц. Это было нелегко — Хиро изрядно потрудился, — но достижимо. Я знал, что тут нет волшебства. Нужно всего лишь время, чтобы подчинить пол себе. С почти фанатичным терпением, которое, скорей всего, является чертой Племени, я тренировался ступать по нему.

Начались дожди. Однажды ночью воздух был столь теплым и влажным, что я не мог заснуть. Я решил сходить попить из бака и остановился в дверном проходе, созерцая простершийся передо мной пол.

Я пройду по нему, никого не разбудив.

Я быстро двинулся вперед, ноги знали, куда ступать и каким весом опираться о поверхность. Птицы молчали. Я чувствовал удовольствие, но оно было не сродни ликованию, которое доставляет обретение умений Племени. Послышалось чье-то дыхание. За мной наблюдал господин Шигеру.

— Вы услышали меня, — сказал я с огорчением.

— Нет, я проснулся раньше. Ты можешь проделать это еще раз?

Мгновение я стоял, нагнувшись, уйдя в себя, как человек из Племени. Из меня вытекло все, кроме осознания звуков ночи. Затем я пробежал обратно по соловьиному полу. Птицы продолжали спать.

Я представил, как Йода лежит в Инуяме и ждет поющих птиц. Я крадусь к нему по полу, в полной тишине, незамеченный.

Если господин Шигеру и думал о том же, он оставил свои мысли при себе.

— Я разочарован в Хиро. Я надеялся, пол будет мудрее тебя, — сказал он тогда.

Мы не спросили друг друга, можно ли перехитрить пол Йоды. Вопрос лишь повис в душном воздухе ночи шестого месяца.

Чайный домик был вскоре завершен, и мы часто вместе по вечерам пили чай, который напоминал мне о первом дорогом зеленом вареве, приготовленном госпожой Маруямой. Я чувствовал, что Шигеру построил домик в память о ней, хоть он об этом никогда не упоминал. У двери росла раздвоенная камелия — символ любви, скрепленной браком. Может, благодаря ей все и начали говорить о необходимости женитьбы. В особенности Ихиро торопил господина начать поиски новой жены.

— Смерть вашей матери и Такеши некоторое время служили отговоркой, но уже прошло десять лет, к тому же у вас нет детей. Это неслыханно!

Слуги предавались сплетням, забывая, что я могу слышать их с любого конца дома. То, что они говорили, было недалеко от правды, хотя они и сами не верили в свои слова. Все решили, что господин Шигеру влюблен в какую-то недоступную или неподходящую ему женщину. Служанки вздыхали, представляя, как они клянутся друг другу в верности, видимо, из-за этого он и не приглашает ни одну из них разделить с собой ложе. Женщины постарше, житейски более мудрые, полагали, что такое бывает только в песнях, а не в повседневной жизни сословия воинов.

— Может, он предпочитает мальчиков? — заявила Харука, самая беспардонная из девушек, и добавила хихикая: — Спросите Такео!

На что Шийо ответила, что предпочитать мальчиков — это одно, а женитьба — другое. Сравнивать такие вещи нельзя.

Господин Шигеру уклонялся от всех вопросов, связанных с браком, утверждая, что его более волнует процесс моего усыновления. От клана месяцами не было ни слуху ни духу: прошение рассматривали. У Отори хватало дел поважнее. Йода начал летний поход на Восточный Край и присоединял к Тогану феод за феодом, либо опустошал и уничтожал земли. Скоро он вновь обратит свой взор на Срединный Край, а Отори привыкли к миру. Дядюшки господина Шигеру не намеревались противостоять Йоде, в то же время мысль о подчинении клану Тоган щекотала нервы большинства Отори.

Хаги переполнялся слухами, во всем чувствовалось растущее напряжение. Кенжи забеспокоился. Он постоянно следил за мной, и это меня раздражало.

— С каждой неделей в городе становится все больше шпионов, — сказал он. — Рано или поздно кто-нибудь опознает Такео. Позволь мне забрать его.

— Как только все будет узаконено и он окажется под защитой клана, Йоде придется подумать дважды, прежде чем тронуть его, — ответил господин Шигеру.

— Боюсь, ты недооцениваешь Йоду. Он посмеет сделать что угодно.

— Может, в Восточном Крае оно и так, но не в Срединном.

Они часто спорили на эту тему. Кенжи настаивал, чтобы господин отпустил меня с ним, а тот уклонялся от подобного решения, не хотел принимать опасность всерьез и был твердо убежден, что с момента усыновления я буду чувствовать себя в Хаги безопасней, чем где бы то ни было.

Настроения Кенжи перешли ко мне. Я постоянно был начеку, всегда настороженно ожидал нападения. Я успокаивался только тогда, когда погружался в усвоение новых умений. Я одержимо оттачивал свои таланты.

В итоге в конце седьмого месяца из замка пришло сообщение: господин Шигеру должен отвести меня на прием на следующий же день. Тогда же моя судьба будет решена.

Шийо вычистила меня до блеска, помыла и постригла волосы, принесла новую одежду. Ихиро твердил об этикете и знаках любезности, о языке, которым я должен пользоваться, о том, насколько низко кланяться.

— Не опозорь нас, — прошипел он мне, когда мы покидали дом. — После всего, что сделал для тебя господин Шигеру, тебе нельзя его опозорить.

Кенжи не собирался идти с нами, но решил сопроводить нас до ворот замка.

— Просто держи ухо востро, — посоветовал он мне, будто я могу делать иначе.

Я восседал на Раку, светло-сером коне с черными гривой и хвостом. Господин Шигеру ехал впереди на своем черном скакуне Куи с пятью-шестью вассалами. Когда приблизились к замку, меня охватила паника. Мощь высившегося перед нами сооружения, его неоспоримое господство над городом привели меня в трепет. Что я делаю? Пытаюсь выдать себя за воина, за благородного человека? Члены клана Отори только взглянут на меня и поймут, что я собой представляю: сын крестьянки и наемного убийцы. Даже проезжая по многолюдной улице, я чувствовал себя обнаженным: мне казалось, что все смотрят только на меня.

Раку почувствовал мой страх и напрягся. Он вздрогнул от неожиданного волнения в толпе. Не раздумывая, я замедлил дыхание и расслабился. Раку тотчас успокоился, но он успел развернуться, и тут я уловил взглядом одного человека, лицо которого узнал сразу же. Справа болтался пустой рукав. Именно его портрет я как-то набросал для господина Шигеру и Кенжи. Именно он преследовал меня вверх по горной тропе, и его правую руку отсек Ято.

Я не смог определить, узнал ли меня негодяй: его взор на мне не остановился. Дернув коня за уздцы, я поехал дальше. Вряд ли я дал понять, что заметил его. Эпизод длился не более минуты.

Как ни странно, это успокоило меня. Вот она реальность, думал я. Не игра. Может, я и взял чужую роль, но если я проиграю, меня ждет смерть.

А затем я вспомнил, что я Кикута.

Я один из Племени и могу помериться силами с кем угодно.

Когда мы пересекали ров с водой, я заметил в толпе Кенжи — старика в выцветшей одежде. Затем для нас подняли главные ворота, и мы въехали в первый двор.

Там мы спешились. Вассалы остались позади, а нас с господином Шигеру встретил пожилой управляющий и повел в резиденцию.

Передо мной предстало величественное здание на морской стороне замка, защищенное небольшой стеной. Одна из его сторон была обращена на море, остальные части окружал ров с водой. Во внутреннем дворе красовался большой, искусно распланированный сад. За замком поднимался невысокий холм, густо усаженный деревьями, над которыми изгибалась крыша часовни.

Выглянуло солнце, и с горячих камней начала испаряться влага. Я чувствовал пот на лбу и под мышками. Как же мне хотелось окунуться в море, шумевшее внизу у скалы!

Мы сняли сандалии, и к нам подошли служанки с холодной водой, чтобы омыть ноги. Управляющий ввел нас в дом, которому не было конца: мы шли по бесчисленным, щедро украшенным комнатам. Наконец мы пришли в переднюю, где нас попросили немного подождать. Мы просидели на полу не меньше часа. Поначалу я был вне себя от ярости — из-за оскорбления, нанесенного господину Шигеру, из-за чрезмерной роскоши дома, источником которой, как я знал, были налоги, собираемые с фермеров. Я хотел рассказать господину Шигеру, что заметил в толпе человека Йоды, но не смел заговорить. Мой спутник рассматривал картины, нарисованные на дверях: в зеленой реке стояла серая цапля, взирающая на розовые и золотые горы.

Поразмыслив, я вспомнил совет Кенжи и провел остаток времени, прислушиваясь к дому. Он не пел рекой, как жилище господина Шигеру, но звучал более глубокой и серьезной нотой, то и дело сливающейся с подкатывавшими волнами моря. Я подсчитал, сколько поступей могу различить: в доме пятьдесят три человека. В саду три ребенка играют с двумя щенками. Женщины обсуждают прогулку на лодке, которую они предпримут, если хорошая погода не изменится.

В глубине дома тихо разговаривали двое мужчин. Они упомянули имя Шигеру. Я понял, что слышу дядей, произносящих вещи, которые никто не должен был услышать.

— Главная задача — убедить Шигеру согласиться на женитьбу, — сказал один из них.

Это был голос пожилого человека, сильный и уверенный. Я нахмурился, не понимая, что он имеет в виду. Разве мы приехали не по делу усыновления?

— Он всегда противился повторному браку, — проговорил другой с почтением в голосе, видимо, он был младше своего собеседника. — К тому же жениться ради заключения коалиции с кланом Тоган, против которого он так ревностно настроен… Это только подтолкнет его к открытому негодованию.

— Мы живем в опасное время, — ответил другой, — Вчера пришло сообщение о положении дел в Западном Крае. Судя по всему, Сейшу собираются бросить вызов Йоде. Араи, повелитель Кумамото, считает себя оскорбленным Ногучи и собирает армию, чтобы выступить против них и клана Тоган до следующей зимы.

— Шигеру держит с ним связь? Благоприятный был бы для него случай…

— Это и так ясно, — ответил старший из братьев. — Мне все уши прожужжали о популярности Шигеру среди членов клана. Если он вступит в союз с Араи, они вместе смогут свергнуть Йоду.

— Только если мы не… так скажем, не обезоружим его.

— Женитьба была бы как никогда кстати. Шигеру поехал бы в Инуяму, где некоторое время находился бы под присмотром Йоды. И у госпожи, ему предписанной, Ширакавы Каэдэ, нужная репутация.

— Ты же не имеешь в виду?..

— Двое мужчин уже погибли из-за нее. Будет очень жаль, если Шигеру ждет та же участь, но то не наша вина.

Младший брат тихо рассмеялся, от такого смеха мне захотелось убить его. Я глубоко вдохнул, пытаясь остудить свой гнев.

— А что, если он откажется вступить в брак? — спросил он.

— Женитьба будет обязательным условием для выполнения его прихоти — усыновить мальчика. Нам ведь от этого никакого вреда не будет.

— Я пытался проследить родословную мальчишки, — сказал младший брат голосом педантичного архивариуса. — Не понимаю, какое отношение он может иметь к покойной матери Шигеру. В генеалогическом древе о нем нет и следа.

— Надо полагать, он незаконнорожденный, — ответил второй. — Я слышал, он похож на Такеши.

— Да, учитывая его черты лица и телосложение, трудно возразить, что в нем течет кровь Отори, но если мы будем усыновлять всех наших незаконных детей…

— В обычной ситуации об этом, конечно, и речи не было бы. Но теперь…

— Согласен.

Заскрипел пол: они встали.

— И еще одно, — сказал старший брат. — Ты уверял меня, что Шинтаро не подведет. Что ему помешало?

— Я пытался выяснить это. Очевидно, мальчик услышал о его приближении и разбудил Шигеру. Шинтаро принял яд.

— Услышал о его приближении? Он тоже из Племени?

— Не исключено. В прошлом году в доме Шигеру поселился некий Муто Кенжи. По официальной версии, учитель. Не думаю, что он дает обычные уроки.

Младший брат опять рассмеялся, отчего у меня пошли мурашки по коже. Глупцы. Им известно о моем остром слухе, и даже в голову не пришло, что я могу подслушивать в их собственном доме.

Легкими шагами они покинули внутреннюю комнату, где вели свой тайный разговор, и вошли в залу за расписными дверьми.

Вскоре вернулся управляющий, плавно отодвинул дверь и пригласил нас войти в залу аудиенции. Два господина сидели рука об руку в низких креслах. Вдоль каждой стены на коленях стояло по нескольку человек. Господин Шигеру тотчас поклонился до пола, и я последовал его примеру, успев окинуть взглядом двух братьев, против которых восстало все мое нутро.

Старший, господин Отори Шойки, был высоким и жилистым. Худощавое угрюмое лицо завершалось бородой и маленькими усиками. Волосы тронула седина. Младший, Масахиро, был приземистей. Он держался противоестественно прямо, как все коротышки. Безбородое лицо имело болезненно-желтый цвет, в нескольких местах выпирали большие черные бородавки. Еще черные волосы поредели. Отличительные черты Отори — выступающие скулы и загнутый нос — огрубели от злой сущности каждого из них, отчего они выглядели жестокими, но слабыми.

— Добро пожаловать, господин Шигеру, наш уважаемый племянник, — великодушно произнес Шойки.

Господин Шигеру поднялся, я остался на коленях.

— Мы немало размышляли о тебе, — сказал Масахиро. — Волновались за тебя. Мы знаем, какую боль принесли тебе смерть брата, перешедшего в мир иной вскоре после матери, и твоя болезнь.

Слова искрились добротой, но я знал, что они лицемерны.

— Благодарен за заботу, — ответил Шигеру, — но позвольте мне поправить вас. Мой брат не перешел в мир иной, а был вероломно убит.

Он произнес это без лишних эмоций, просто констатировал факт. Не последовало никакой реакции. Только тишина.

Молчание прервал господин Шойки.

— А это твой юный подопечный? Мы рады его приветствовать. Как его имя? — сказал он с притворным оживлением.

— Мы зовем его Такео, — ответил господин Шигеру.

— Очевидно, он обладает очень острым слухом? — наклонился вперед Масахиро.

— Ничего из ряда вон выходящего, — сказал Шигеру. — У нас у всех в молодости острый слух.

— Поднимись, наш юный мужчина, — обратился ко мне Масахиро. Изучив мое лицо, он спросил: — Сколько человек в саду?

Я напряг брови, словно в первый раз собрался их посчитать.

— Двое детей и собака. — И потом добавил: — Садовник у стены?

— А сколько людей по твоим подсчетам во всем доме?

Я слегка пожал плечами, подумал, что это, наверно, невежливо, и попытался поклониться.

— Больше сорока пяти? Простите меня, мой господин, я не обладаю великим талантом.

— Сколько нас здесь, брат? — спросил господин Шойки.

— Полагаю, пятьдесят три.

— Впечатляет, — сказал старший брат, но я уловил, как он вздохнул с облегчением.

Я снова поклонился до пола.

— Мы столь длительное время откладывали дело об усыновлении, Шигеру, потому что сомневались в твоем душевном состоянии. Горе сделало тебя весьма уязвимым.

— Не стоит питать сомнения по поводу моего разума, — ответил Шигеру. — У меня нет детей, и поскольку умер Такеши, то нет и наследника. Я в долгу перед этим юношей, как и он передо мной. Его уже приняли у меня дома, где он обосновался. Я прошу лишь формального подтверждения данному положению: хочу, чтобы его признал клан Отори.

— А что думает об этом сам юноша?

— Говори, Такео, — одобрил господин Шигеру.

Я поднялся, проглотил слюну, неожиданно переполнившись глубокими чувствами. Мое сердце оробело, как у отпрянувшего от опасности коня.

— Я обязан господину Шигеру жизнью. Он мне — ничем. Честь, которую он дарует мне, слишком велика, но если на то его и ваша воля, я приму ее всей душой. Я буду верно служить клану Отори всю жизнь.

— Пусть тому и быть, — сказал господин Шойки.

— Бумаги готовы, — добавил господин Масахиро. — Мы подпишем их прямо сейчас.

— Мои дяди очень добры и великодушны, — сказал Шигеру. — Благодарю вас.

— Есть еще один вопрос, Шигеру, и мы очень надеемся на твое понимание.

Я снова пал на пол. Сердце рвалось из груди. Я хотел предостеречь его, но, конечно же, не мог сказать ни слова.

— Ты, безусловно, осведомлен о наших переговорах с кланом Тоган. Мы предпочитаем союз войне. Твое мнение по этому поводу нам известно. Юности свойственна опрометчивость суждений…

— В тридцать лет я вряд ли могу считаться юным, — спокойно заявил Шигеру, словно констатируя неоспоримый факт. — Я не жажду войны ради самой войны. И возражаю я не против союза. Мне не нравится переменчивый нрав и поведение людей Тогана.

Братья ничего на это не ответили, но словно холодный ветерок пролетел по залу. Шигеру молчал. Он четко обозначил свою позицию, более четко, чем то могло понравиться его дядям. Господин Шойки дал знак управляющему, тот тихо хлопнул в ладоши, и тут же появились служанки с чаем. Они вели себя так, будто хотели стать невидимыми. Трое господ Отори стали пить чай. Мне не предложили разделить с ними чаепитие.

— Что ж, переговоры о союзничестве будут продолжаться, — наконец сказал господин Шойки. — Господин Йода предложил скрепить его браком между кланами. У его ближайшего союзника, господина Ногучи, есть подопечная. Ее имя — госпожа Ширакава Каэдэ.

Шигеру восхищался чашкой, крутя ее в руке. Он аккуратно поставил ее на циновку перед собой и замер.

— Мы желаем, чтобы госпожа Ширакава стала твоей женой, — сказал господин Масахиро.

— Прости меня, дядя, но я не хочу вновь жениться. Я и не помышляю о браке.

— К счастью, у тебя есть родственники, которые подумали об этом за тебя. На браке настаивает господин Йода. От твоего решения фактически зависит судьба союза.

Господин Шигеру поклонился. Наступило длительное молчание. Я слышал, как издалека приближаются шаги, медленная размеренная поступь двух людей, один из которых что-то нес. За нами открылась дверь, и вошел человек, тотчас упавший на колени. За ним последовал слуга с лакированным письменным столиком, с чернилами, кисточкой и алым сургучом для печати.

— А, бумаги об усыновлении! — радушно сказал господин Шойки. — Поднесите их нам.

Секретарь на коленях подобрался ближе и поставил стол перед господами. Затем зачел соглашение вслух. Несмотря на витиеватый слог, суть была ясна: мне предоставлялось право носить имя Отори со всеми соответствующими привилегиями. Если в последующем браке Шигеру будут рождены дети, то мое положение приравняют к их, но не сверх того. Со своей стороны, я соглашался вести себя, как подобает сыну господина Шигеру, принять его власть над собой и поклясться в верности клану Отори. Если он умрет, не оставив иного законного наследника, то все его имущество перейдет ко мне.

Господа взяли печати.

— Свадьба состоится в девятом месяце, — сказал Масахиро, — когда закончится Фестиваль Мертвых. Господин Йода желает отпраздновать ее в Инуяме. Ногучи отправляют госпожу Ширакаву в Цувано. Ты встретишь ее там и сопроводишь до столицы.

Печати зависли в воздухе, словно остановленные сверхъестественной силой. Оставалось время заговорить, отказаться от усыновления на таких условиях, предупредить господина Шигеру о расставленном ему капкане. Но я промолчал. Происходившие события были неподвластны простому человеку — мы оказались в руках судьбы.

— Ставить ли нам печать, Шигеру? — спросил Масахиро с безмерной вежливостью.

Господин Шигеру не задумался ни на мгновение.

— Да, — сказал он. — Я согласен на брак и весьма рад угодить вам.

Таким образом печати были поставлены, я стал членом клана Отори и приемным сыном господина Шигеру. Но мы знали, что засохший сургуч на бумагах об усыновлении предрешил его судьбу.

Ветер быстро разносит новости, и когда мы вернулись домой, все было подготовлено для празднования. У нас с господином Шигеру были причины, чтобы не ликовать от всей души, но он, казалось, отбросил дурные предчувствия, связанные с браком, и искренне радовался. Как и весь дом. Я осознал, что за месяцы, проведенные здесь, я действительно стал своим. Меня обнимали, гладили по голове, суетились вокруг, накладывали горы красного риса, наливали на удачу специальный чай, приготовленный из засоленных слив и морских водорослей. Все это продолжалось, пока мое лицо не онемело от улыбки и не полились слезы радости, слезы, которые я сдерживал даже в горе.

Моя любовь и преданность господину Шигеру стали еще сильнее. Вероломство его дядюшек привело меня в ярость, а заговор, зреющий против него, — в ужас. А еще из головы не выходил однорукий. Весь вечер Кенжи не сводил с меня глаз: ждал рассказа о том, что я разузнал. Мне тоже не терпелось сообщить обо всем ему и Шигеру. Когда постлали кровати и слуги удалились, было уже за полночь, и мне не хотелось омрачать праздник дурными вестями. Я лег бы спать, никого не потревожив, но Кенжи, единственный абсолютно трезвый человек в доме, остановил мою руку, протянувшуюся к лампе:

— Сначала ты должен рассказать нам, что увидел и услышал.

— Дождемся утра, — ответил я и увидел, как сгущается темнота во взгляде Шигеру.

К сердцу подкатила непреодолимая грусть, полностью отрезвившая меня.

— Полагаю, мы должны узнать худшее, — сказал он.

— Отчего отпрянул конь? — спросил Кенжи.

— Оттого что я сильно нервничал. Когда мы развернулись, я увидел однорукого человека.

— Андо? Я тоже его видел, но не знал, заметил ли его ты: ты не подал виду.

— Он узнал Такео? — тотчас спросил Шигеру.

— Он внимательно смотрел на вас несколько секунд, а затем сделал вид, что вы ему более не интересны. Само его присутствие в городе подразумевает, что он что-то пронюхал. — Кенжи взглянул на меня и добавил: — Должно быть, твой коробейник проболтался!

— Я рад, что усыновление теперь подтверждено печатью, — проговорил Шигеру. — Теперь ты в большей безопасности.

Я знал, что должен передать подслушанный разговор.

— Простите меня, господин Отори, — начал я. — Я слышал, о чем говорили ваши дяди наедине.

— Пока ты считал жителей дома или старательно обсчитывался, полагаю, — сухо произнес он. — Они обсуждали женитьбу?

— И кто женится? — спросил Кенжи.

— Меня, кажется, привлекли к скреплению союза с кланом Тоган, — ответил Шигеру. — Невестой является подопечная господина Ногучи по имени Ширакава.

Кенжи поднял брови, но ничего не сказал.

— Мои дяди дали мне понять, что от этого брака зависит их решение об усыновлении Такео, — добавил Шигеру и уставился в темноту. — Я зажат между двумя обязательствами. Не могу выполнить оба, но и нарушить ни одно из них не вправе.

— Такео должен рассказать нам, что обсуждали господа Отори, — пробормотал Кенжи.

С ним мне было разговаривать легче.

— Брак — ловушка. Его цель — отослать господина Шигеру подальше от Хаги, где его популярность среди народа и неприятие коалиции с кланом Тоган могут расколоть клан. Дошли вести, что Араи из Западного Края хочет бросить вызов Йоде. Если Отори присоединятся к нему, то Йоде придется противостоять обоим. — Мой голос затих, я повернулся к Шигеру. — Господину Отори об этом известно?

— Я держу связь с Араи, — сказал он. — Продолжай.

— За госпожой Ширакавой закрепилось клеймо: она приносит мужчинам смерть. Ваши дяди собираются…

— Убить меня?

Голос Шигеру прозвучал с деловым спокойствием.

— Мне не следовало сообщать столь низменную вещь, — пробормотал я. — Именно они наняли Шинтаро.

Снаружи заливались цикады. На моем лбу росли капли пота. Было душно и безветренно — темная ночь без луны и звезд. Стоял затхлый запах землистой реки. Древний запах, столь же древний, как и предательство.

— Я знал, что не отношусь к их любимчикам, — сказал Шигеру. — Но подослать ко мне Шинтаро! Они, наверно, считают меня поистине опасным. — Он хлопнул меня по плечу. — Мне есть за что быть благодарным Такео. Я рад, что он будет рядом со мной в Инуяме.

— Ты шутишь! — воскликнул Кенжи. — Ты не можешь взять туда Такео!

— Я вынужден ехать туда, а с ним буду чувствовать себя уверенней. В любом случае, теперь он мой сын. Он должен сопровождать меня.

— Только попытайтесь оставить меня здесь! — вставил я.

— Значит, ты намерен жениться на Ширакаве Каэдэ? — решил уточнить Кенжи,

— Ты знаешь ее, Кенжи?

— Слышал о ней. А кто не слышал? Ей едва пятнадцать. Говорят, она очень красива.

— В таком случае, к сожалению, я не могу жениться на ней, — чуть ли не шутя сказал Шигеру. — Но никому не повредит, если все поверят, что я женюсь, по крайней мере, на некоторое время. Это отвлечет внимание Йоды и даст нам еще несколько недель.

— Что мешает тебе вступить в брак? — спросил Кенжи. — Ты только что упомянул о двух обязательствах, между которыми зажат в тиски. Поскольку ты согласился на женитьбу ради усыновления, надо понимать, что Такео — твой первый долг чести. Что насчет второго? Ты ведь не состоишь в тайном супружестве?

— Почти состою, — после паузы признался Шигеру, — В эту историю вовлечена еще одна женщина.

— Ты не скажешь мне, кто она?

— Я держал это в секрете слишком долго, чтобы произнести ее имя, — ответил Шигеру. — Такео скажет тебе, если знает.

Кенжи повернулся ко мне. Я проглотил слюну и прошептал:

— Госпожа Маруяма?

— И давно ты понял? — улыбнулся Шигеру.

— С той ночи, когда мы встретили госпожу в гостинице в Шигаве.

Кенжи, впервые с тех пор, как я знаю его, выглядел до глубины души удивленным.

— Женщина, которую вожделеет Йода, на которой он хочет жениться? И как долго это между вами продолжается?

— Ты не поверишь мне, — ответил Шигеру.

— Год? Два?

— С того времени, как мне стукнуло двадцать.

— Около десятка лет! — Кенжи поразила не только сама новость, но и факт, что ему об этом ничего неизвестно. — Еще один повод для тебя ненавидеть Йоду, — покачал он головой.

— Это больше, чем любовь, — тихо произнес Шигеру. — Мы к тому же еще и союзники. Она и Араи контролируют Сейшу и юго-запад. Если к ним присоединятся Отори, мы сможем победить Йоду. — Он замолчал, затем продолжил: — Если клан Тоган приберет к рукам домен Отори, нас ждут те же преследования и жестокость, от которых я спас Такео в Мино. Я не могу молча смотреть, как Йода навязывает моему народу свою волю, опустошает земли, сжигает деревни. Мои дяди — да и сам Йода — знают, что я на это никогда не соглашусь. Поэтому они собираются убрать меня с поля битвы еще до ее начала. Йода пригласил меня в свое логово, где наверняка попытается убить. Я намереваюсь воспользоваться ситуацией по-своему. Разве есть лучший способ попасть в Инуяму?

Кенжи нахмурился и уставился на него. В свете лампы я наблюдал за широкой улыбкой Шигеру. Было в моем приемном отце нечто притягательное. От его смелости загорелось и мое сердце. Я понял, почему его любит народ.

— Все это не имеет никакого отношения к Племени, — наконец сказал Кенжи.

— Я был откровенен с тобой и надеюсь, что сказанное не выйдет за пределы стен моего дома. Дочь госпожи Маруямы живет у Йоды заложницей. Помимо твоего молчания, я был бы благодарен за твою помощь.

— Я никогда не предам тебя, Шигеру, но иногда, как ты сам сказал, мы становимся меж двух обязательств. Я не буду лгать тебе, что не предан Племени. Такео — Кикута. Рано или поздно семья потребует его. И я с этим ничего не могу поделать.

— Когда настанет время, выбор будет за Такео, — ответил Шигеру.

— Я присягнул клану Отори, — проговорил я. — Я никогда не оставлю вас и сделаю все, что вы попросите.

Я представлял, что уже нахожусь в Инуяме, где на соловьином этаже не дремлет господин Йода Садаму.

Каэдэ покинула замок Ногучи без сожалений и со слабой надеждой на благополучное будущее. Поскольку она не покидала его стен восемь лет неволи, а было ей всего лишь пятнадцать, то все, представавшее перед глазами девушки, приводило ее в восторг. Первые несколько миль ее с госпожой Маруямой несли команды носильщиков в паланкинах, но от качки Каэдэ затошнило, и на первом же привале она настояла на том, что пойдет пешком с Шизукой. Лето было в разгаре, пекло солнце. Шизука обвязала голову своей госпожи платком и держала над ней зонт.

— Госпожа Ширакава не может появиться перед мужем такой же коричневой, как я, — хихикнула служанка.

Они передвигались до полудня, остановились на пару часов в гостинице и до вечера прошли еще несколько миль. К тому времени голова Каэдэ кружилась от увиденного: бриллиантовая зелень рисовых полей, гладких и пышных, будто мех животного;

белые, искрящиеся брызгами реки, стремительно несущиеся вдоль дороги; представшие перед ними горы, хребет за хребтом, одетые в богатый летний ковер, вытканный малиновыми дикими азалиями. А люди на дороге, всех мастей и видов: воины в броне, с мечами на боевых конях, фермеры, несущие разные незнакомые ей предметы, тележки, запряженные волами, вьючные лошади, попрошайки и коробейники.

Девушке не следовало пялиться на них, а они должны были кланяться до земли при виде процессии, но Каэдэ украдкой бросала взгляды по сторонам.

Процессию сопровождали вассалы госпожи Маруямы, главный из которых, по имени Сугита, обходился с госпожой с отцовской непринужденностью. Каэдэ решила, что он ей нравится.

— В твоем возрасте я тоже любила ходить пешком, — сказала госпожа Маруяма за ужином. — Мне это до сих пор нравится, но, по правде говоря, я боюсь солнца.

Она смотрела на упругую кожу Каэдэ. Маруяма была добра к ней весь день, но девушка не могла забыть первое впечатление, которое убедило ее в дурном расположении госпожи, словно она чем-то успела провиниться перед ней.

— Вы ездите верхом? — спросила Каэдэ, всегда завидовавшая мужчинам на лошадях, которые казались столь могущественными и свободными.

— Иногда езжу, — ответила госпожа Маруяма. — Однако, путешествуя по землям Тогана, я чувствую себя бедной беззащитной женщиной, и предпочитаю паланкин.

Каэдэ удивленно посмотрела на нее.

— Госпожа Маруяма считается сильной женщиной, — пробормотала она.

— Я должна скрывать свою силу от мужчин, иначе они, не колеблясь, уничтожат меня.

— Я не садилась на лошадь с детства, — призналась Каэдэ.

— Но ведь всех дочерей воинов обучают ездить верхом! — воскликнула госпожа Маруяма. — Ногучи не делали этого?

— Они ничему меня не учили, — с горечью сказала Каэдэ.

— Ни владеть мечом и ножом? Ни стрелять из Лука?

— Я и не знала, что женщин обучают таким вещам.

— В Западном Крае это так.

Последовало короткое молчание. Проголодавшаяся Каэдэ взяла еще риса.

— Ногучи хорошо обращались с тобой? — спросила госпожа.

— Поначалу нет, отнюдь нет. — Каэдэ колебалась между обычным острожным ответом и желанием довериться женщине, принадлежавшей к тому же сословию, с ней-то она могла разговаривать на равных. Они были одни в комнате, если не считать Шизуки и служанки госпожи Маруямы, Саши. Обе они сидели так тихо, что Каэдэ едва замечала их присутствие. — После несчастного случая со стражником меня поселили в резиденции.

— А до этого?

— Я жила в замке с прислугой.

— Какой ужас, — проговорила госпожа Маруяма, и в ее голосе звучало негодование. — Как Ногучи посмели? Ты же Ширакава… — Глядя в пол, она добавила: — Я переживаю за собственную дочь, которая находится заложницей у господина Йоды.

— Когда я была ребенком, мне жилось не так уж и плохо, — сказала Каэдэ. — Слуги жалели меня. А потом наступила та весна, когда я была уже не девочкой, но еще и не женщиной, никто не мог защитить меня. Пока не умер мужчина…

К удивлению самой Каэдэ, ее голос задрожал. От неожиданного наплыва чувств глаза наполнились слезами. Нахлынули воспоминания: руки мужлана, твердая, прижимающаяся к ней плоть, нож, кровь, смерть прямо на глазах.

— Простите меня, — прошептала она. Госпожа Маруяма села рядом и взяла руку Каэдэ.

— Бедняжка, — пробормотала она, гладя пальцы девушки. — Все бедные дети, бедные дочери. Если бы я могла освободить вас всех.

Каэдэ так хотелось выплакаться, но она взяла себя в руки.

— После того случая они поселили меня в резиденции. Мне дали служанку, сначала Юнко, затем Шизуку. Там жилось намного лучше. Меня должны были выдать за старика. Он умер, и я сильно радовалась. Но затем люди стали говорить, что знаться со мной, вожделеть меня — значит приближать смерть.

Она услышала, как всхлипнула госпожа, и обе замолчали.

— Я не хочу быть причиной смерти какого бы то ни было мужчины, — тихо сказала Каэдэ. — Я боюсь замужества. Не хочу, чтобы господин Отори погиб из-за меня.

Повисла тишина.

— Ты не должна говорить такие вещи, даже думать о них забудь, — наконец сказала госпожа Маруяма. — Я очень устала сегодня, — продолжила она. — Прости, что больше не могу разговаривать с тобой. Нам еще предстоят долгие дни пути.

Она позвала Саши. Служанка убрала подносы и постелила постель.

— Чем я обидела ее? — прошептала Каэдэ. — Я ее не понимаю: то она добрая, то уставится на меня, словно на отраву.

— Ты все выдумываешь, — тихо сказал Шизука. — Госпожа Маруяма очень любит тебя. К тому же, если не считать дочь, ты ее ближайшая родственница женского пола.

— Да? — удивилась Каэдэ, и, внемля уверенному кивку Шизуки, спросила: — Это имеет большое значение?

— Если с ними обеими что-нибудь случиться, то Маруяму унаследуешь ты. Тебе об этом никто не говорил, потому что клан Тоган хочет завладеть доменом. Потому Йода и настоял, чтобы тебя взяли заложницей Ногучи.

Каэдэ молчала, и Шизука продолжила:

— Моя госпожа намного важней, чем думает!

— Не дразни меня! Я чувствую себя потерянной в этом мире! Такое ощущение, что мне вообще ничего не известно!

Каэдэ приготовилась ко сну, но голова шла кругом. Она слышала, как ворочается в постели госпожа Маруяма, а утром увидела ее уставшее, осунувшееся лицо. Однако она разговаривала с Каэдэ по-доброму и, когда они отправились в путь, распорядилась, чтобы девушке выдали спокойную коричневую лошадку. Сугита поднял Каэдэ в седло и поручил одному из вассалов идти рядом. Девушка вспомнила пони, на которых каталась ребенком, и к ней стала возвращаться сноровка. Шизука не позволила ей ехать весь день, сославшись на то, что будут болеть мышцы и она сильно устанет.

Каэдэ понравилось сидеть верхом на лошади, и она не могла дождаться, когда взберется на нее вновь. Ритм поступи животного немного успокоил девушку, и она вернулась к раздумьям. Каэдэ ужасало собственное невежество и незнание мира, в который она вступала. Она была пешкой на доске великой игры, которую вели полководцы, но безропотно подчиняться — не в ее характере: ей хотелось разобраться в происходящем и принимать решения самостоятельно.

Произошло два события, которые еще больше взволновали девушку. Однажды после обеда они неожиданно остановились на отдых. На перекрестке к ним присоединилась малочисленная группа всадников, прибывших с юго-запада словно по предварительной договоренности. Шизука, как обычно, побежала поприветствовать их, переполненная желанием узнать, откуда они и что нового могут рассказать. Каэдэ лениво наблюдала, как она разговаривает с одним из мужчин. Тот низко наклонился с седла, чтобы передать ей что-то, Шизука кивнула и ударила коня по боку. Тот прыгнул вперед. Послышался гогот мужчин, за ним визгливый смех Шизуки. В тот миг Каэдэ увидела в своей служанке что-то особенное — страстность, которая озадачила ее.

Оставшуюся часть дня Шизука вела себя, как обычно: восхищалась красотами деревенской местности, собирала букеты диких цветов, здоровалась со всеми, кого встречала, а вечером, в доме, где они остановились на ночлег, Каэдэ застала ее за серьезным разговором с госпожой Маруямой.

Они тотчас перешли на тему погоды и приготовлений к следующему дню, но Каэдэ это насторожило. Шизука как-то сказала: «Такие люди, как я, не встречаются с такими, как она». Но между ними, очевидно, была какая-то связь, о которой девушка ничего не знала. Каэдэ стала подозрительной и в некоторой степени даже ревнивой. Она была вынуждена во многом полагаться на Шизуку, и не хотела делить ее с кем-то еще.

Жара усилилась, и путешествовать стало тяжелей. Каэдэ плохо спала, обеспокоенная не только своими подозрениями, но и комарами и другими ночными насекомыми. Девушка хотела, чтобы переезд поскорей закончился, и в то же время страшилась прибытия. Каждый день она собиралась расспросить Шизуку, но наступал вечер, и ей вечно что-то мешало. Госпожа Маруяма по-прежнему относилась к ней с теплотой, но Каэдэ не доверяла ей и отвечала с осторожностью, всегда сдержанно. У нее совсем пропал аппетит.

Во время мытья Шизука бранила девушку:

— Госпожа, у вас все кости выпирают. Вам нужно кушать! Что подумает ваш муж?

— Не говори мне о муже! — поспешно прерывала ее Каэдэ. — Мне все равно, что он подумает. Может, я придусь ему не по вкусу, и он оставит меня в покое!

Наконец они прибыли в горный город Цувано, куда под вечер их привела узкая дорога. Хребты чернели на фоне заходящего солнца. Бриз пробегал по рисовым полям на террасах, словно волна по воде, лотосы подняли огромные лазурно-зеленые листья, вокруг полей пестрели всеми оттенками дикие цветы. Косые лучи солнца окрасили белые стены города в розово-золотой.

— Тут, похоже, райское местечко! — не переставала восклицать Каэдэ.

Госпожа Маруяма обернулась к ней.

— Мы выехали с территории Тогана. Это начало феода Отори, — сказала она. — Здесь мы будем ждать господина Шигеру.

Следующим утром Шизука принесла Каэдэ вместо обычной одежды какое-то странное одеяние.

— Вы должны научиться орудовать мечом, госпожа, — сообщила служанка, показывая, как надеть необычный костюм.

Одобрительно оглядев хозяйку, она добавила:

— Если бы не волосы, госпожа Каэдэ сошла бы за мальчика, — и подняла тяжелые локоны, завязав их сзади кожаным шнуром.

Каэдэ прошлась руками по телу. Одежда была из грубой пеньки, выкрашенной в темный цвет, и сидела свободно. Ничего подобного она ранее не носила. Формы скрылись под толстой тканью, двигаться в которой было удобно и легко.

— Кто решил, что мне это необходимо?

— Госпожа Маруяма. Мы остановимся здесь на несколько дней, может, на неделю, до приезда Отори. Она хочет, чтобы вы были заняты делом и не переживали.

— Госпожа очень добра, — ответила Каэдэ. — Кто будет обучать меня?

Шизука хихикнула и ничего не сказала. Она провела Каэдэ через дорогу в вытянутое приземистое здание с деревянным полом. Там они сняли сандалии и надели башмаки. Шизука дала Каэдэ маску, чтобы защитить от повреждений лицо, и достала с подставки у стены две длинные деревянные палки.

— Госпожа когда-нибудь дралась на них?

— Конечно же, в детстве, — ответила Каэдэ. — Как только начала ходить.

— Тогда вы запомните эту последовательность.

Шизука передала один шест Каэдэ и, крепко держа другой обеими руками, выполнила ряд движений. Шест мелькал в воздухе быстрей, чем мог уследить глаз.

— Но такого я не умела! — изумленно глядя на девушку призналась Каэдэ.

Она удивлялась, что Шизука вообще смогла поднять шест, а тут такая сила и сноровка.

Шизука снова хихикнула, на глазах Каэдэ превращаясь из собранного воина в несмышленую служанку.

— К госпоже Каэдэ все это вернется! Давайте начнем.

Несмотря на теплое утро, Каэдэ стало холодно.

— Ты — учитель?

— Ой, я умею лишь немногое, госпожа. Вы, скорей всего, умеете то же самое. Вряд ли я способна научить вас чему-либо.

Хоть Каэдэ и вспомнила некоторые движения и обладала прирожденной способностью и высоким ростом, мастерство Шизуки превосходило любое ее умение. Шизука, которая служанкой изо всех сил старалась угодить Каэдэ, оказалась безжалостным учителем. Каждый взмах должен был выполняться безукоризненно: снова и снова, когда Каэдэ казалось, что она наконец улавливает ритм, ее останавливала Шизука и вежливо указывала, что госпожа опирается не на ту ногу или оставила себя незащищенной от смертельного удара сбоку. В конце концов она дала знак, что пришло время заканчивать, положила шест обратно на подставку, сняла маски и протерла лицо Каэдэ полотенцем.

— Прекрасно, — сказала Шизука. — У госпожи Каэдэ великий дар. Мы быстро восполним потерянные годы.

Физическая нагрузка, новая роль Шизуки, утреннее тепло, необычная одежда — все соединилось, чтобы вывести Каэдэ из равновесия. Она схватила полотенце и уткнулась в него, всхлипывая.

— Госпожа, — прошептала Шизука, — госпожа, не плачьте. Вам нечего бояться.

— Кто ты на самом деле? — рыдая, спросила Каэдэ. — Зачем притворяешься другим человеком? Ты сказала мне, что не знакома с госпожой Маруямой!

— Я хотела бы рассказать вам все, но пока не могу. Моя задача — защищать вас. Меня для этого послал Араи.

— Ты и Араи знаешь? Раньше ты говорила, что живешь в том же городе.

— Да, но мы не чужие друг другу люди. Он глубоко вас уважает, считает себя вашим должником. Когда господин Ногучи выгнал его, гневу Араи не было предела. Его оскорбило как недоверие Ногучи, как и плохое обращение с вами. Узнав, что вас посылают в Инуяму, где состоится свадьба, он подстроил все так, чтобы я сопровождала вас.

— Почему? Мне что-то угрожает?

— Инуяма — опасное место. Тем более сейчас, когда Три Страны находятся на грани войны. Как только ваш брак скрепит союз с Отори, Йода выступит против Сейшу в Западном Крае.

В пустой комнате солнечные лучи косо светили сквозь пыль, поднятую ногами девушек. За решетчатыми окнами текла вода каналов, кричали уличные торговцы, смеялись дети. Мир казался простым и открытым, лишенным темных тайн.

— Я всего лишь пешка на доске, — с горечью сказала Каэдэ. — Вы пожертвуете мной столь же быстро, как это сделали бы люди Тогана.

— Нет, Араи и я — ваши слуги, госпожа. Он поклялся защищать вас, а я во всем подчиняюсь ему.

Шизука улыбнулась, ее лицо неожиданно ожило страстью.

Они любовники, подумала Каэдэ, и ее снова охватил приступ ревности. Она хотела спросить: «А как же госпожа Маруяма? Какова ее роль в игре? Кто человек, за которого я иду замуж?», но боялась ответов.

— Сегодня слишком жарко, чтобы заниматься дальше, — сказала Шизука и забрала полотенце, смахнув слезы с глаз Каэдэ. — Завтра я научу вас пользоваться кинжалом.

Они продолжали стоять, и Шизука добавила:

— Не относитесь ко мне как-то иначе. Я всего лишь ваша служанка.

— Мне стоит извиниться за те моменты, когда я нехорошо обходилась с тобой, — смущенно сказала Каэдэ.

— Такого не было вовсе! — рассмеялась Шизука. — Вы слишком милосердны. Может, Ногучи вас ничему полезному и не научили, так хотя бы вы не переняли их жестокость.

— Я научилась вышивать, — сказала Каэдэ, — но иголкой никого не убьешь.

— Убьешь, — непринужденно возразила Шизука. — Я вам как-нибудь покажу.

Неделю они ждали приезда Отори. Погода становилась все более знойной и несносной. Вокруг горных вершин каждый вечер собирались грозовые тучи, вдалеке сверкала молния, а дождя не было. Каэдэ училась драться на мечах и ножах с самого рассвета до начала жары. С лица и тела девушки струился пот.

Наконец однажды утром, когда они ополаскивали лица холодной водой, среди привычного уличного шума раздался топот копыт и лай собак.

Шизука подозвала Каэдэ к окну:

— Смотри! Они приехали! Отори приехали.

Каэдэ всматривалась вдаль сквозь решетку.

Трусцой приближалась группа всадников. На большинстве шлемы и доспехи, но среди них был юноша с непокрытой головой, почти ее возраста. Она увидела изгиб его скул, блеск шелковистых волос.

— Это господин Шигеру?

— Нет, — рассмеялась Шизука. — Господин Шигеру едет впереди. Юноша — его подопечный, господин Такео.

Служанка выделила слово «господин» ироничным тоном, как потом вспоминала Каэдэ, в тот миг едва обратившая на это внимание, потому что юноша, словно услышав свое имя, повернул голову и посмотрел в их сторону.

Его глаза скрывали глубину чувств, но Каэдэ увидела в его чертах и силу, и печаль одновременно. Это разожгло в ней некий огонь, любопытство, которого она ранее не испытывала.

Мужчины поехали дальше. Когда юноша исчез из виду, Каэдэ словно ощутила утрату. Она машинально пошла за Шизукой обратно в гостиницу, но когда девушки добрались туда, Каэдэ дрожала как в лихорадке. Шизука, совсем не ведая, в чем дело, попыталась успокоить ее.

— Господин Отори — добрый человек, госпожа. Не нужно бояться. Никто не причинит вам вреда.

Каэдэ промолчала, не посмев открыть рта, потому что единственное слово, которое она хотела произнести, было имя юноши.

Такео.

Шизука пыталась заставить девушку поесть — сначала подала горячий суп, чтобы согреть ее, затем холодные макароны, чтобы остудить — но Каэдэ ничего не могла проглотить. Шизука уложила ее в постель. Госпожа дрожала под стеганым одеялом, глаза светились, кожа высохла, тело жило какой-то своей, неведомой жизнью.

В горах гремел гром, воздух пропитался влагой.

Встревоженная Шизука послала за госпожой Маруямой, которая привела с собой старика.

— Дядя! — восторженным криком поприветствовала его Шизука.

— Что случилось? — спросила госпожа Маруяма, села на колени рядом с Каэдэ и положила руку на ее лоб. — Она вся горит. Наверное, простудилась.

— Мы тренировались, — начала объяснять Шизука, — увидели, как приехали Отори, и ее словно молнией ударило.

— Можешь дать ей что-нибудь, Кенжи? — спросила госпожа Маруяма.

— Она боится свадьбы, — тихо сказала Шизука.

— Я могу вылечить лихорадку, но это мне не подвластно, — ответил старик. — Я прикажу заварить травы. Чай успокоит ее.

Каэдэ недвижимо лежала с закрытыми глазами. Она четко слышала все слова, но для нее они доносились из другого мира, из того мира, откуда ее вырвали, когда она поймала взгляд Такео. Она поднялась попить чаю, Шизука держала ей голову, а затем погрузилась в беспокойный сон.

Ее разбудил прокатившийся по долине гром. Наконец разразилась гроза, и забарабанил дождь, звеня по черепице и заливая мощенные булыжником дороги. Девушке снился яркий сон, улетучившийся, как только она открыла глаза, но оставивший смутное понимание, что родившееся в ней чувство — любовь.

Сначала она изумилась, затем заликовала, потом отчаялась. Она подумала, что умрет, если увидит его еще раз, и тут же поняла, что умрет, если не увидит. Каэдэ корила себя: как можно готовясь выйти замуж за одного, влюбиться в другого?

Замуж? Я не могу выйти за господина Отори. Я не выйду ни за кого, кроме Такео.

Так подумала Каэдэ и засмеялась над собственной глупостью. Будто кто-то женится по любви. Это катастрофа, подумала она. Но мысль тут же сменилась другой: как такое чувство может быть катастрофой?

Когда пришла Шизука, Каэдэ заявила, что совсем поправилась. В самом деле, температура спала, оставив после себя страсть, от которой горели глаза и пламенела кожа.

— Вы прекрасней, чем когда-либо! — воскликнула Шизука, умыв ее и одев в одежды, приготовленные для помолвки, для первой встречи с будущим мужем.

Госпожа Маруяма заботливо поинтересовалась ее здоровьем и с облегчением вздохнула, узнав, что Каэдэ выздоровела. Однако девушка почувствовала, как нервничает госпожа, сопровождая ее в лучшую комнату гостиной, занятую господином Отори.

Слуги открыли двери, и Каэдэ услышала, как разговаривают мужчины, но они замолчали, едва она вошла. Девушка поклонилась до пола, ощущая на себе взгляды, но не смела посмотреть ни на кого из присутствующих. Каждой жилкой она чувствовала биение сердца, которое стучало все быстрей.

— Госпожа Ширакава Каэдэ, — произнесла госпожа Маруяма холодным тоном, и девушка снова не поняла, отчего ее родственница так злится. — Госпожа Каэдэ, я представляю вас господину Отори Шигеру, — продолжила она столь тихо, что ее едва можно было расслышать.

Каэдэ поднялась.

— Господин Отори, — проговорила она и подняла глаза, чтобы лицезреть мужчину, женой которого ей предстояло стать.

— Госпожа Ширакава, — вежливо сказал он. — Мы слышали, что вы неважно себя чувствуете. Вам уже лучше?

— Спасибо, мне действительно хорошо.

Каэдэ понравилось его доброе лицо. Он стоит своей репутации, подумала она. Но как могу я выйти за него?

Румянец подступил к ее щекам.

— Эти травы никогда не подводят, — проговорил мужчина слева от Отори. Она узнала старца, который приготовил ей чай, Шизука назвала его дядей. — Госпожа Ширакава славится своей красотой, но ее слава ничто по сравнению с явью.

— Вы льстите ей, Кенжи, — сказала госпожа Маруяма. — Если девушка не мила в пятнадцать, то никогда не будет красивой.

Каэдэ снова вспыхнула.

— Мы привезли вам подарки, — начал господин Отори, — поблекшие рядом с вашей красотой. Однако примите их в знак нашего почтения и преданности клана Отори. Такео, приподнеси подарки госпоже.

Каэдэ показалось, что господин Отори произнес эти слова равнодушно, и она решила, что так он к ней будет относиться всегда.

Поднялся юноша с лакированным подносом, на котором были разложены свертки в светло-розовой гофрированной бумаге с гербом Отори. Встав рядом с Каэдэ на колени, он подал ей поднос.

Она благодарственно поклонилась.

— Это приемный сын и подопечный господина Отори, — сказала госпожа Маруяма. — Господин Отори Такео.

Каэдэ не посмела взглянуть в его лицо, и вместо этого спокойно рассматривала руки юноши: длинные пальцы, гибкие, прекрасной формы. Цвет кожи — между медом и чаем, лилового оттенка ногти.

Она почувствовала в Такео покой, словно он слушал, всегда слушал.

— Господин Такео, — прошептала она.

Он еще не вырос до мужчины, которых она боялась и ненавидела. Он был ее возраста, волосы и кожа состояли из тех же волокон юности. К Каэдэ вернулось любопытство, уже испытанное накануне. Ей хотелось знать о нем все. Почему господин Отори усыновил его? Кто он на самом деле? Что так печалит его? И почему он словно слышит ее мысли и биение сердца?

— Госпожа Ширакава.

Его голос был низким, с легким акцентом Восточного Края.

Каэдэ должна была взглянуть на него. Она подняла глаза и встретила взгляд юноши. Такео смотрел на нее почти озадаченно, и девушка почувствовала, что между ними что-то случилось, словно они соприкоснулись, несмотря на разделявшее их пространство.

Недавно прекратившийся дождь снова полил с барабанным ревом, в котором тонули их голоса. Ветер тоже усилился, заставляя плясать огни ламп, тенями отражавшиеся на стенах.

Нельзя ли остаться здесь навсегда? — подумала Каэдэ.

Госпожа Маруяма продолжала:

— Вы уже встречались, но не были представлены друг другу: это Муто Кенжи, старый друг господина Отори и учитель господина Такео. Он будет помогать Шизуке тренировать вас.

— Господин, — поздоровалась Каэдэ.

Он восхищенно смотрел на нее, покачивая головой, словно не верил своим глазам. Он, кажется, неплохой старик, подумала Каэдэ и поняла, что он не так уж и стар. Лицо менялось у нее на глазах.

Ей показалось, что пол трясется под ней мелкой дрожью. Все молчали, но откуда-то донесся удивленный крик. Затем остались лишь ветер и дождь.

Девушку бросило в холод. Она должна скрыть свои чувства. Все иначе, чем ей представляется.

После моего официального принятия в клан я стал чаще встречаться со своими ровесниками из семей воинов. Ихиро считался хорошим приятелем, и, поскольку ему пришлось преподавать мне историю, религию и классиков, то он согласился набрать еще учеников. Среди них был Миеси Гемба, который вместе со старшим братом Миеси Кахеи потом стал моим лучшим другом и союзником.

Гемба был на год старше меня. Кахеи уже перевалило за двадцать — слишком солидный возраст, чтобы заниматься у Ихиро, — но он помогал ему обучать нас военному искусству.

Мужчины клана дрались на шестах и тренировались в искусстве боя в огромном зале напротив замка. В его южной крытой части располагалось широкое поле для верховой езды и стрельбы из лука. Я не слишком умело пользовался луком и стрелами, зато показал себя с лучшей стороны во владении шестом и мечом. Каждое утро, после двухчасового письма с Ихиро, я ездил в небольшой компании по извилистым улицам города-замка и около четырех-пяти часов проводил в изнуряющей тренировке.

Поздними вечерами я возвращался к Ихиро вместе с другими учениками, и мы изо всех сил пытались не сомкнуть глаз, пока он усердно передавал нам принципы Кунг Цу и историю Восьми Островов. Прошло летнее солнцестояние, закончился Фестиваль Звезды Ткачика, и установились дни великой жары. Проливные дожди прекратились, но было влажно, ожидались сильные грозы. Фермеры хмуро предвещали необычайно трудный сезон.

Мои занятия с Кенжи тоже продолжились, но ночами. Он не заходил в зал клана и предупредил, чтобы я не разглашал умения, переданные мне кровью Племени.

— Воины считают это колдовством, — сказал он. — Они будут только презирать тебя.

Мы выходили на открытый воздух, и я научился невидимым передвигаться по спящему городу. У нас с Кенжи были странные отношения. Днем я ему абсолютно не доверял. Меня усыновили Отори, и вся моя преданность предназначалась им. Мне не хотелось, чтобы что-либо напоминало, что я среди них посторонний, тем более необычный.

Но ночью все было по-другому. Умения Кенжи выходили за пределы возможного. Он хотел поделиться ими со мной, а я безумно желал научиться всему: я наслаждался познанием того, что удовлетворяло мою врожденную страсть к сверхъестественному, к тому же я понимал, насколько высоким мастерством нужно обладать, чтобы содействовать планам господина Шигеру. Хотя он ни разу не заговаривал со мной об этом, я не видел иных причин спасать меня в Мино. Я был сыном наемного убийцы, членом Племени, и ныне стал приемным сыном Шигеру Отори. Я ехал с ним в Инуяму. Без сомнения, мне было предназначено стать убийцей Йоду.

Большинство юношей приняли меня как своего ради Шигеру, и я понял, как высоко они и их отцы чтят его. Однако дети Масахиро и Шойки доставили мне немало неприятных моментов, в особенности старший сын Масахиро — Ешитоми. Я возненавидел их с той же силой, что и их отцов, и презирал за высокомерие и слепоту. Мы часто бились на шестах. Я знал, что они хотят моей крови. Однажды Ешитоми чуть не убил меня, я спасся благодаря тому, что отвлек его, раздвоившись. Он не мог простить мне этого и часто обзывал колдуном и обманщиком.

Я же боялся не собственной смерти, а того, что мне придется убить его в целях самозащиты или случайно. Несомненно, постоянное напряжение оттачивало мое владение мечом, но я облегченно вздохнул, когда настало время нашего отъезда.

То были не лучшие дни для путешествия — жаркое лето в зените, но мы должны были прибыть в Инуяму до начала Фестиваля Мертвых. Мы отправились не прямой дорогой через Ямагату, а на юг, в город Цувано, ныне самое отдаленное поселение феода Отори, лежащее на пути в Западный Край. Там мы встретим невесту и отпразднуем помолвку. Оттуда свернем на земли Тогана в Ямагату.

Путешествие в Цувано доставило мне удовольствие. Я отдыхал от наставлений Ихиро и утомительных тренировок. Словно наступили каникулы, которые я проводил верхом в компании Шигеру и Кенжи, забывших на несколько дней о своих опасениях и о том, что нас ждало впереди. Дождь никак не мог разразиться, хотя молния сверкала над горами всю ночь, освещая сине-фиолетовые облака. Пышная летняя листва лесов окружала нас океаном зелени.

Мы въехали в Цувано в полдень, поднявшись на рассвете для последнего этапа пути. Мне было жаль: закончились невинные радости беспечного путешествия. Я не имел представления, что их сменит. Цувано пел водой — каналы, исполосовавшие улицы, кишели пузатыми золотыми и красными карпами.

Мы находились недалеко от гостиницы, когда сквозь плеск воды и шум оживленного города я четко услышал свое имя, произнесенное женским голосом. Оно донеслось из длинного низкого здания с белыми стенами и зарешеченными окнами — нечто вроде зала для тренировок. Я знал, что там внутри две женщины, хоть и не мог их видеть. Мне стало интересно, отчего они сидят там, и почему одна из них произнесла мое имя.

Когда мы добрались до гостиницы, я услышал ту же женщину, разговаривающую во дворе, и понял, что это служанка госпожи Ширакавы. Нам сообщили, что госпоже нездоровится. Кенжи пошел проведать ее и вернулся, готовый неумолкаемо описывать ее красоту, но тут разразилась гроза, и я испугался, что молния напугает лошадей, и потому поспешил в конюшню. Мне не хотелось слышать о ее красоте. Если я и думал о госпоже Ширакаве, то с неприязнью, потому что ей была отведена не лучшая роль в ловушке, расставленной для Шигеру.

Вскоре Кенжи вошел в конюшню и привел с собой служанку. Она казалась миловидной, добродушной, глупенькой девчонкой, но я признал в ней члена Племени еще до того, как она улыбнулась мне в знак уважения и назвала кузеном.

Служанка притронулась пальцами к моей ладони.

— Я тоже Кикута по материнской линии, и Муто по отцовской. Кенжи — мой дядя.

У нас у обоих были кисти с длинными пальцами, вдоль ладони проходила прямая линия.

— Это единственная черта, что я унаследовала от Кикут, по большей части я Муто.

Как и Кенжи, она обладала талантом изменять свою внешность, так что иногда кажется, будто ты обознался. Сначала я был уверен, что она очень молода, а на самом деле ей скоро тридцать, и она уже родила двух сыновей.

— Госпожа Каэдэ чувствует себя немного лучше, — сказала она Кенжи. — Она заснула от чая, а теперь настаивает на том, чтобы встать с постели.

— Ты слишком переутомила ее, — сказал, улыбаясь, Кенжи. — И о чем ты думала, в такую-то жару? — И для меня добавил: — Шизука обучает госпожу Ширакаву владению мечом. Она может и тебя тренировать. Мы останемся здесь надолго, пока не закончится дождь. — Может, тебе удастся научить его жестокости, — обратился он к ней. — Это единственное, чего ему не хватает.

— Трудно привить жестокость, — ответила Шизука. — Она или есть, или ее нет.

— У Шизуки она есть, — сказал мне Кенжи. — Держись по ее правую руку!

Я ничего не ответил. Меня раздражало, что Кенжи указывает на мои слабости при первой же встрече с незнакомой мне женщиной. Мы стояли под крышей конюшни, перед нами по булыжникам барабанил дождь, сзади постукивали копытами лошади.

— И часто с ней бывают такие лихорадки? — спросил Кенжи.

— Нет. Это первая. Однако она ослабла: ничего не ест, мало спит. Она переживает из-за свадьбы и за свою семью. Ее мать умирает, а она не видела ее с семи лет.

— Ты полюбила ее, — с улыбкой отметил Кенжи.

— Да, не буду отрицать, но это только благодаря тому, что Араи попросил меня.

— Я никогда не видел девушки прекрасней, — признал Кенжи.

— Дядя! Да ты очарован ей!

— Должно быть, старею, — сказал он. — Меня растрогало положение, в котором она оказалась. Как бы ни легли карты, она будет в проигрыше.

Грянул гром, лошади встали на дыбы и едва не рванули с места. Я принялся успокаивать их, Шизука вернулась в гостиную, а Кенжи пошел искать дом, где можно было помыться. До вечера я их более не видел.

Позже, вымытый и одетый в одежду для официального торжества, я прислуживал господину Шигеру на его первой встрече с будущей женой. Мы привезли подарки, которые я вынул из коробок вместе с лакированной посудой. Я думал, что помолвка — счастливое событие, хотя ранее на таковом ни разу не присутствовал. Возможно, для невесты это время предвкушения. Оказалось, что на самом деле оно состоит из дурных предчувствий и напряжения.

Госпожа Маруяма поприветствовала нас, словно мы с ней едва знакомы, хотя ее взгляд ни на секунду не покидал лица Шигеру. Мне показалось, что она постарела с нашей последней встречи. Женщина не стала от этого менее прекрасной, но переживания словно исполосовали ее лицо мелкими морщинками. Они с Шигеру очень холодно вели себя по отношению друг к другу и ко всем присутствующим, а в особенности к госпоже Ширакаве.

Красота юной госпожи поразила всех. И хотя от Кенжи я уже слышал восторженные отзывы о ней, я оказался не готов к восприятию такой изысканности. Тут я понял, отчего переживает госпожа Маруяма: по крайней мере часть ее сердца истязает ревность. Какой мужчина способен отказаться владеть подобной красотой? Никто не упрекнет Шигеру, если он воспользуется ею: он выполнит свой долг перед дядями и основное требование, подтверждающее союзничество. Однако брак лишит госпожу Маруяму не только мужчины, которого она любила долгие годы, но и самого важного союзника.

От подводных течений и не высказанных в тот день мыслей мне стало не по себе. Я видел боль, причиняемую Каэдэ холодностью госпожи Маруямы, видел, как зарделись ее щеки, лишь приукрасив бархат кожи. Слышал биение ее сердца и учащенное дыхание. Она не смотрела ни на одного из нас, держала веки постоянно опущенными. Какая она юная и какая напуганная, думал я. Только один раз Каэдэ подняла глаза и взглянула на меня, всего на мгновение. Мне показалось, что она человек, тонущий в реке, и стоит мне протянуть руку, я спасу ее.

— Так значит, Шигеру, тебе предстоит выбирать между самой могущественной женщиной в Трех Странах и самой красивой, — сказал Кенжи, когда мы сидели вечером, разговаривали, и уже было выпито изрядное количество вина. Поскольку дождь обещал идти в Цувано несколько дней, не было необходимости рано ложиться, чтобы встать на рассвете. — Как жаль, что я не рожден господином.

— У тебя есть жена, жаль, что ты с ней редко видишься, — ответил Шигеру.

— Моя жена хорошо готовит, но у нее злой язык, она толстая и ненавидит путешествовать, — проворчал Кенжи.

Я промолчал, а в душе посмеялся, зная, какую пользу он извлекает из отсутствия жены в кварталах удовольствий.

Кенжи продолжил шутить, преследуя цель, как я подумал, разговорить Шигеру, но господин отвечал ему в том же духе, словно и в самом деле праздновал свою помолвку. Я пошел спать, убаюкиваемый вином и шумом дождя, который барабанил по крыше и каскадом лил по сточным трубам на булыжники. Каналы переполнились до краев, вдалеке песня реки перерастала в крик: она падала вниз с горы.

Я проснулся посреди ночи и тотчас почувствовал, что Шигеру нет в комнате. Прислушавшись, я обнаружил его голос — он разговаривал с госпожой Маруямой, — голос такой тихий, что, кроме меня, его никто не смог бы уловить. Около года назад они общались точно так же, но в другой гостинице. Меня ужаснул масштаб риска, которому они себя подвергали, и поразила сила любви, не угасающая, несмотря на столь редкие свидания.

Он никогда не женится на Ширакаве Каэдэ, подумал я и даже не понял, порадовала или встревожила меня эта мысль.

Мучаясь от неловкости, я пролежал так до рассвета, который был серым и мокрым и не давал надежды на перемену погоды. Тайфун раньше, чем обычно, прошелся по западной части страны, принеся ливни, а с ними потопы, поломанные мосты, непроходимые дороги. Все пропиталось влагой и запахло плесенью. У двух лошадей опухли коленные сухожилия, а конюх получил удар ногой в грудь. Пришлось распорядиться, чтобы лошадям поставили припарки, а лекарь осмотрел конюха. Я поглощал запоздалый завтрак, когда вошел Кенжи и напомнил мне о тренировке на мечах. Этим мне меньше всего хотелось заниматься.

— А что же еще ты думаешь делать весь день? — недовольно спросил он. — Сидеть тут и пить чай? Шизука многому может научить тебя. Нужно извлечь пользу из того, что застряли здесь.

Итак, я послушно завершил завтрак и последовал за учителем, точнее, побежал под дождем к школе борьбы, откуда доносился грохот падающего тела и звон шестов. Внутри дрались двое молодых мужчин. Вскоре я понял, что один из них вовсе не юноша, а Шизука: она была опытней противника, который неплохо сопротивлялся за счет высокого роста и большой решимости. Однако когда мы появились, Шизука с легкостью одержала верх. Пока соперник не снял маску, я и подумать не мог, что это Каэдэ.

— Ох, — сердито сказала она, вытирая лицо рукавом, — они отвлекли меня.

— Ничто не должно рассредоточивать ваше внимание, госпожа, — сказала Шизука. — Это ваш основной недостаток. Вам не хватает правильной концентрации. Во время боя есть только вы, ваш враг и мечи.

Она повернулась поприветствовать нас:

— Доброе утро, дядя! Доброе утро, кузен!

Мы поздоровались и с почтением поклонились Каэдэ. Затем последовало короткое молчание. Мне было неловко: я ранее никогда не видел женщин в зале для тренировок — не видел в подобной одежде. Их присутствие меня взволновало. Казалось, в этом есть что-то непристойное. Мне не следовало находиться здесь, рядом с невестой Шигеру.

— Мы подойдем попозже, — сказал я, — когда вы закончите.

— Нет, я хочу, чтобы ты сразился с Шизукой, — настаивал Кенжи. — Госпожа Ширакава не может возвратиться в гостиницу одна. К тому же наблюдение за боем пойдет ей на пользу.

— Будет неплохо, если госпожа сразится с мужчиной, — сказала Шизука. — В жизни противников не выбирают.

Я взглянул на Каэдэ и заметил, как увеличились ее глаза, однако девушка промолчала.

— Что ж, она, скорей всего, справится с Такео, — мрачно сказал Кенжи.

Я подумал, что у него, наверное, голова болит от вина, я и сам чувствовал себя неважно.

Каэдэ села на пол, скрестив ноги, как мужчина. Она развязала шнур на голове, и волосы пали на плечи, окутав ее до самого пола. Я старался не смотреть на нее.

Шизука дала мне шест и приняла первую позу. Некоторое время мы бились, не уступая друг другу. Я никогда не дрался с женщиной и не мог проявить себя в полную силу, потому что боялся причинить ей боль. Затем, к моему удивлению, когда я нанес отвлекающий удар с одной стороны, она появилась с другой и вращательным движением шеста над головой выбила оружие из моих рук. Будь на ее месте сын Масахиро, я отправился бы в мир иной.

— Кузен, — сказала она с упреком в голосе, — не обижай меня, пожалуйста.

После этого я дрался старательнее, однако Шизука была очень ловкой и необычайно сильной. Только после второй схватки я начал одолевать ее, да и то благодаря ее же советам. А в четвертой она уступила, сославшись на то, что уже целое утро тренируется с Каэдэ.

— У тебя свежие силы, кузен, и ты в два раза младше меня.

— Думаю, я буду постарше! — тяжело дыша, отметил я.

С меня градом лил пот. Я взял у Кенжи полотенце.

— Почему ты называешь Такео кузеном? — спросила Каэдэ.

— Хочешь верь, хочешь нет, но мы родственники со стороны моей матери, — сказала Шизука. — Такео не был рожден Отори, он усыновлен.

Каэдэ серьезно оглядела нас троих.

— Между вами есть сходство. Трудно сказать, в чем именно. Нечто загадочное, словно ни один из вас не является тем, за кого себя выдает.

— Мир таков, каков он есть, госпожа, — сказал Кенжи.

Я понял, что он не горит желанием посвящать Каэдэ в наши секреты, а именно в то, что мы принадлежим Племени. Мне тоже не хотелось, чтобы она знала. Я бы предпочел, чтобы Каэдэ считала меня одним из Отори.

Шизука взяла шнур и завязала волосы хозяйки.

— Теперь вы попробуйте сразиться с Такео.

— Нет! — выпалил я. — Мне нужно идти. Я должен посмотреть, как там лошади. Надо узнать, не нужен ли я господину Отори.

Каэдэ стояла молча. Мне показалось, что девушка слегка дрожит, я уловил ее запах: цветочный аромат, перебивающий запах пота.

— Всего одна схватка, — сказал Кенжи. — От этого вреда не будет.

Шизука подошла надеть на Каэдэ маску, но та отстранила служанку рукой.

— Если мне предстоит драться с мужчинами, я буду делать это без маски, — заявила она.

Я неохотно взял шест. Дождь лил еще сильней. В комнате был тусклый зеленоватый свет. Казалось, мы находимся в мире, расположенном внутри другого мира, изолированные от реальности, околдованные.

Я начал как обычно, мы оба пытались сбить друг друга с ритма, но я еще и боялся ударить Каэдэ по лицу, а ее взгляд ни на секунду не покидал моего. Мы словно ощупывали неизведанное, вторгались на абсолютно чуждую для нас территорию, законов которой не знали. Я даже не заметил, когда схватка перешла в некий танец. Шаг, удар, парирован, другой шаг. Дыхание Каэдэ стало сильней, ему вторило мое, пока мы не стали дышать в унисон. Ее глаза стали ярче, щеки раскраснелись, каждый удар становился все сильнее, каждый шаг — отчетливей. Некоторое время вел я, затем она, но никто не мог победить в этой схватке — да и стремились ли мы к этому?

Наконец, чуть ли не случайно, я перехитрил ее и, чтобы не ударить по лицу, выронил шест на пол. Каэдэ тотчас опустила свое оружие и сказала:

— Сдаюсь.

— Вы хорошо дрались, госпожа, — сказала Шизука, — а вот Такео, думаю, мог бы показать лучший бой.

Я стоял, уставившись на Каэдэ, разинув рот, словно идиот. Я подумал, что если не обниму ее сейчас, то умру.

Кенжи передал мне полотенце и сильно толкнул в грудь.

— Такео… — начал он.

— Чего? — по-дурацки спросил я.

— Просто не усложняй!

— Госпожа Каэдэ, — произнесла Шизука, словно предупреждая об опасности.

— Что? — спросила Каэдэ, не сводя взгляд с моего лица.

— Думаю, на сегодня хватит, — сказала Шизука. — Давайте вернемся в вашу комнату.

Каэдэ улыбнулась, словно придя в себя.

— Господин Такео, — произнесла она.

— Госпожа Ширакава.

Я поклонился, стараясь выглядеть как можно серьезней, но не удержался от ответной улыбки.

— Ну вот, все коту под хвост, — пробурчал Кенжи.

— А чего ты ждал, в их-то возрасте! — ответила Шизука. — Но они справятся.

Когда Шизука выводила Каэдэ из зала, велев ожидавшим снаружи слугам принести зонт, я понял, что они имеют в виду, В одном они были правы, а в другом ошибались. Каэдэ и я сгорали от страсти; более чем страсти — от любви, но нам не суждено было охладить в себе этого чувства.

Потоки дождя держали нас заложниками горного города целую неделю. Каэдэ и я больше не тренировались вместе. Лучше бы мы и не пробовали: это было сумасшествием, которого я с самого начала не хотел, а теперь страдал и мучался. Я слушал ее на протяжении всего дня: голос, шаги, а ночью, когда нас разделяла лишь тонкая стена, — дыхание. Я мог рассказать, как ей спится (а спалось ей неспокойно), и когда она просыпается (что случалось нередко). Мы вынужденно проводили время вместе: из-за малых размеров гостиницы, из-за того, что должны были находиться рядом с господином Шигеру и госпожой Маруямой — но у нас не было возможности поговорить. Мы оба, как мне кажется, в равной степени боялись выдать свои чувства. Мы не осмеливались смотреть друг на друга, но иногда наши глаза случайно встречались, и между нами проскакивала искра.

Я исхудал от своей неудовлетворенной страсти, у меня осунулось лицо, вдобавок к тому я мало спал, потому что вернулся к старой привычке бродить по ночам. Шигеру об этом не знал: я уходил, когда он был с госпожой Маруямой. Кенжи тоже не догадывался ни о чем, или притворялся, что не замечает. Я чувствовал, что становлюсь бестелесным, словно призрак. Днем я учился и рисовал, ночью всматривался в жизни других людей, тенью бродя по маленькому городу. Меня часто посещала мысль, что у меня никогда не будет своей собственной жизни, я всегда буду принадлежать Отори или Племени.

Я наблюдал, как торговцы подсчитывают убытки, которые им принес дождь. Смотрел, как пьют горожане, играют в трактирах на деньги и уходят под руку с проститутками. Наблюдал, как спят родители, положив меж собой свое чадо. Забирался по стенам и сточным трубам, ходил по крышам и вдоль заборов. Однажды я переплыл ров с водой, перелез через ворота замка и подсматривал за стражниками с такого близкого расстояния, что чувствовал их запах. Меня поражало, что они не видят меня. Я слушал, как говорят люди, во сне и наяву, слышал их добрые слова, их проклятия и их молитвы.

В гостиницу я возвращался до рассвета, промокший до нитки, снимал сырую одежду и голый заползал в постель, дрожа под стеганым одеялом. Потом дремал и слушал, как просыпается все вокруг. Сначала кукарекали петухи, затем начинали каркать вороны, слуги приносили воду, по деревянным мостам цокали первые каблуки, Раку и другие лошади ржали в конюшне. Я ждал момента, когда услышу голос Каэдэ.

Три дня дождь лил неустанно, а затем стал утихать. В гостиницу приходило много людей, желавших поговорить с Шигеру. Я прислушивался к осторожным разговорам и пытался определить, кто истинно предан ему, а от кого ждать измены. Мы ездили в замок, чтобы преподнести подарки господину Китано, и я при дневном свете увидел ворота, на которые взбирался ночью.

Китано поприветствовал нас со всей любезностью и выразил свои соболезнования по поводу смерти Такеши. Казалось, она камнем лежит на его совести, потому что он не раз возвращался к этой теме. Господин Китано был одного возраста с повелителями Отори и имел сыновей — ровесников Шигеру. Они не пришли на прием: один из них, как сказали, находился далеко от дома, а другому нездоровилось. Хозяин замка принес свои извинения, которые, по-моему, были лживы.

— В детстве они жили в Хаги, — позже рассказывал мне Шигеру. — Мы вместе учились и тренировались. Они часто приходили в дом моих родителей, и мы относились к ним, как к братьям.

На некоторое время он замолчал, потом продолжил:

— Но это было много лет назад. Времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними.

Его слова меня не успокоили. Горько было осознавать, что чем ближе мы подступаем к территории Тогана, тем в большей изоляции оказываемся.

Как-то ранним вечером мы искупались и ожидали ужина. Кенжи пошел в общественную купальню, где, по его словам, ему понравилась одна девушка. Комната выходила на маленький сад. Дождь перешел в морось, и двери были широко распахнуты. Стоял терпкий запах пропитанной влагой земли и мокрых листьев.

— Завтра прояснится, — сказал Шигеру. — Мы сможем отправиться в путь. Однако нам не добраться в Инуяму до фестиваля. Думаю, придется остановиться в Ямагате, — улыбнулся он безрадостно и пояснил: — Я смогу почтить память брата в том месте, где он покинул нас. Никто не должен знать о моих чувствах. Я вынужден делать вид, что выкинул из головы все мысли о мести.

— И вынужден ступить на территорию Тогана? — спросил я. — Еще не поздно повернуть назад. Если мое усыновление обязывает вас к браку, я могу уйти с Кенжи. Он только этого и желает.

— Ни в коем случае! — ответил Шигеру. — Я дал согласие на все условия и поставил свою печать. Я уже прыгнул в реку и теперь должен плыть туда, куда меня несет течение. Пусть лучше Йода убьет меня, чем будет презирать. — Он осмотрелся. — Мы здесь одни? Ты не слышишь чьего-либо присутствия?

Я слышал лишь обычный гостиничный шум: мягкую поступь служанок, несущих пищу и воду, стук ножа повара на кухне, кипение воды, приглушенные разговоры стражников в саду и у ворот.

— Мы одни.

— Подойди ближе. Когда нас будут окружать люди клана Тоган, поговорить не удастся. Мне нужно многое тебе сказать пока… — он улыбнулся мне, на этот раз по-настоящему, — пока что-либо не стряслось в Инуяме! Я подумывал отослать тебя. Кенжи считает это необходимо для твоей безопасности, и, конечно, его страхи оправданы. Я должен ехать в Инуяму — будь, что будет. Тем не менее я прошу тебя о практически невероятной услуге, которая выходит далеко за пределы твоего долга по отношению ко мне, и полагаю, я обязан предоставить тебе выбор. После моих слов ты волен уехать с Кенжи и присоединиться к Племени еще до въезда на территорию Тогана.

От ответа меня спас легкий шум.

— Кто-то приближается к двери. Мы замолчали.

Вскоре вошли служанки с едой на подносах. Когда они удалились, мы приступили к ужину. Кушанье было скудным из-за дождя: какая-то рыба в соусе, рис, дьявольский язык и маринованные огурцы — но вкуса еды мы не замечали.

— Тебе, наверное, интересно, почему я так ненавижу Йоду, — сказал Шигеру. — Он всегда вызывал у меня отвращение своей жестокостью, двуличностью. После Егахары и смерти моего отца, когда дяди возглавили клан, многие считали, что мне следует покончить жизнь самоубийством. Это было бы благородным поступком и для некоторых удобным решением многих проблем. Но когда клан Тоган перебрался на земли Отори, я увидел, что их правление принесло простым людям одно разорение, и решил, что более достойным ответом будет жить дальше и искать мести. Я верю, что успех повелителя определяют по довольству жителей. Если он справедлив, то земля получает благословение небес. На территории Тогана люди голодают, погрязли в долгах, над ними издеваются вассалы Йоды. Потаенных истязают и убивают: четвертуют, подвешивают вниз головой над мусорными ямами. Корм для воронья. Фермеры вынуждены подкидывать своих новорожденных, продавать дочерей, потому что их нечем кормить.

Шигеру взял кусок рыбы и с бесстрастным выражением лица принялся выбирать косточки.

— Йода стал самым могущественным повелителем в Трех Странах. Большинство людей уверены, что любой повелитель волен поступать так, как ему заблагорассудится и с простолюдинами, и с членами клана. Я тоже был воспитан в такой убежденности.

Однако Йода представляет угрозу моей земле, земле моего отца, и я не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как ее отдают без боя.

Это зрело в моей голове долгие годы. Я сформировал характер, который противоречит моей изначальной сути. Меня прозвали Шигеру-фермер. Я посвятил себя обработке земли и думал только о временах года, урожаях и орошении. Все это не только представляло для меня немалый интерес, но и послужило хорошим предлогом путешествовать по всему феоду и познавать многие вещи.

Я избегал земель Тогана, если не считать ежегодных поездок в Тераяму, где похоронены мой отец и предки. Храм передали клану Тоган вместе с городом Ямагатой после Егахары. Жестокость клана коснулась меня лично, и мое терпение лопнуло.

В прошлом году, сразу после Фестиваля Звезды Ткачика, мою мать сразила лихорадка. Она умерла за неделю. Свирепая болезнь унесла трех человек в нашем доме, включая служанку матери. Я тоже заразился. Четыре недели находился на грани между жизнью и смертью, в бреду, ничего не зная. Никто не ожидал, что я выздоровею, а когда это произошло, я пожалел, что не умер, потому что именно тогда мне сообщили, что брата убили в первые же дни моей болезни.

Лето тогда было в разгаре. Брата уже похоронили. Никто не мог сказать мне, что произошло. Свидетели отсутствовали. Незадолго до того у него появилась новая любовница, но она тоже исчезла. До нас дошло известие, что какой-то торговец в Цувано опознал тело брата, найденное на улице в Ямагате, и устроил похороны в Тераяме. В отчаянии я послал письмо Муто Кенжи, которого знаю с Егахары, думая, что у Племени есть какая-либо информация. Две недели спустя в мой дом поздней ночью пришел человек с рекомендательным письмом от Кенжи. Я принял бы его за конюха или солдата; он сказал, что его зовут Курода — типичное имя представителя Племени.

Девушка, в которую влюбился Такеши, была певицей. Они вместе поехали на Фестиваль Звезды в Цувано. Об этом я знал, потому что, когда заболела мать, послал брату записку, чтобы он не возвращался в Хаги. Я думал, что он останется в Цувано, но девушка захотела поехать в Ямагату, где у нее жили родственники, и Такеши отправился с ней. Курода сказал мне, что в какой-то гостинице стали оскорблять Отори и меня лично. Началась драка. Такеши прекрасно дрался на мечах. Он убил двух мужчин и ранил нескольких. Затем вернулся в дом родственников своей девушки. Посреди ночи пришли люди Тогана и подожгли дом. Все сгорели, а тех, кто пытался выбежать из пламени, закололи.

Я на миг закрыл глаза и словно услышал их крики.

— Да, это было как в Мино, — с горечью сказал Шигеру. — Члены клана заявили, что в доме жили Потаенные. Наверняка ложь. Брат был в походной одежде. Никто не узнал его. Тело два дня валялось посреди улицы.

Он глубоко вздохнул.

— Должна была последовать война. Так случалось, когда кланы ссорились и не по таким серьезным поводам. В крайнем случае Йода обязан был принести извинения, наказать своих людей и каким-либо образом восполнить нанесенный урон.

Курода сказал мне, что, когда ему сообщили новость, Йода лишь произнес: «На одного Отори-выскочку меньше. Жаль, что на его месте не брат». Даже свершившие расправу были поражены. Они не подозревали, кем был Такеши. А когда узнали, то собрались распрощаться с жизнью.

Однако Йода ничего не сделал им, как и мои дяди. Я передал им при личной беседе то, что рассказал мне Курода. Они предпочли не поверить мне, напомнили о вспыльчивом нраве Такеши в юности, о драках, в которые он постоянно ввязывался, о риске, которому себя подвергал. Дяди запретили мне обсуждать эту тему в присутствии представителей клана, сославшись на то, что я еще не до конца оправился после болезни, и потому мне лучше уехать на некоторое время, совершить поездку в восточные горы, покупаться в горячих источниках, помолиться в часовнях.

И я решил уехать, но с иной целью.

— Вы поехали, чтобы отыскать меня в Мино, — прошептал я.

Он ответил не сразу. Уже стемнело, но на небе иногда сверкали звезды. Тучи расступались, между ними то показывался, то исчезал месяц. Первый раз я четко видел силуэт гор и сосен, черных на фоне ночного неба.

— Прикажи слугам осветить комнату, — сказал Шигеру.

Служанки убрали подносы, принесли чай, зажгли лампы на стояках. Мы пили чай в тишине. Чаши переливались темно-синей глазурью. Шигеру покрутил одну из них в руке и перевернул вверх дном, чтобы прочесть имя гончара.

— Мне они нравятся меньше, чем земельные оттенки Хаги, — сказал он. — Но все же ничего.

— Можно, я задам вам один вопрос? — сказал я и снова погрузился в молчание, не уверенный, что хочу получить ответ.

— Давай, — одобрил он.

— Вы убедили всех, что мы встретились случайно, но я чувствовал, что вы знали, где искать меня. Вы отправились в Мино за мной?

Шигеру кивнул:

— Да, я понял, кто ты, как только увидел тебя на дороге. Я прибыл в Мино с четкой целью найти тебя.

— Потому что мой отец был наемным убийцей?

— Это основная причина, но не единственная.

Я попытался глубоко вздохнуть, но мне не хватило воздуха. Мне было все равно, какие еще имелись причины у господина Шигеру. Я сосредоточился на одной.

— Но откуда вы знали, когда я сам не знал, когда Племя не знало?

Он тихо проговорил:

— С Егахары у меня было время познать многое. Тогда я был еще ребенком, обыкновенным сыном воина, мои представления о мире заканчивались честью семьи и острием меча. Там я встретил Муто Кенжи, и со временем он открыл мне глаза на тайное могущество, на котором покоится власть сословия воинов. Я узнал о темных коридорах Племени, которое управляет полководцами и кланами. Кенжи стал мне другом, и благодаря ему я познакомился со многими представителями Племени. Они были интересны мне. Я, вероятно, знаю о Племени больше, чем любой, не имеющий к нему отношения человек.

Но я хранил это знание при себе, никому не разглашая. Кое-что, Ихиро, известно и тебе.

Я вспомнил, как цапля резко бьет клювом в воду.

— Кенжи не открыл мне ничего нового, прибыв в Хаги. Я прекрасно знал, кого привел в дом. Хотя не подозревал, насколько велики твои таланты. — Шигеру улыбнулся мне своей добродушной улыбкой, преобразившей его лицо. — То было неожиданным вознаграждением.

Я снова, кажется, потерял дар речи. Понимая, что необходимо подобраться к вопросу цели Шигеру, ради которой он отыскал меня и спас мне жизнь, я не мог говорить о подобных вещах. Я чувствовал, что во мне просыпается скрытность, и молча ждал.

— Я знал, что не смогу успокоиться, пока живы убийцы моего брата, — продолжил Шигеру. — Я считал повелителей клана Тоган ответственными за произошедшее. Тем временем ситуация изменилась. Араи рассорился с Ногучи, из чего следует, что Сейшу снова заинтересованы в объединении с Отори против Йоды. Все указывает на логичный вывод: пришло время нанять для него убийцу.

Как только я услышал эти слова, во мне начал разгораться огонь. Я вспомнил о решении, принятом еще в деревне: жить дальше и искать мести; вспомнил ту ночь в Хаги, когда при свете зимней луны я обнаружил в себе силу и желание убить Йоду. Во мне шевельнулась гордость за то, что Шигеру избрал для этой цели меня. Все нити моей жизни вели меня к ней.

— Моя жизнь принадлежит вам, — сказал я. — Я сделаю все, что вы пожелаете.

— Я прошу тебя совершить нечто практически невозможное и чрезвычайно опасное. Если не захочешь, можешь завтра же уезжать с Кенжи. Мы ничем более не обязаны друг другу. Никто не станет меньше уважать тебя.

— Пожалуйста, не оскорбляйте меня, — проговорил я, вызвав смех Шигеру.

Во дворе послышались шаги и знакомый голос.

— Кенжи вернулся.

Вскоре он вошел в комнату, за ним служанка несла свежезаваренный чай. Кенжи внимательно смотрел на нас, пока она наливала чай и как только вышла, сказал:

— Вы похожи на заговорщиков. Что вы задумали?

— Мы говорили о нашем прибытии в Инуяму, — ответил Шигеру. — Я рассказал Такео о своих намерениях. Он едет со мной по собственной воле.

Выражение лица Кенжи заметно изменилось.

— За своей смертью, — пробурчал он.

— Вовсе нет, — неуверенно начал я. — Не хочу хвастать, но если кто-то и способен подобраться к господину Йоде, так это я.

— Ты всего лишь мальчишка, — фыркнул мой учитель. — Я уже говорил Шигеру. Я объяснил ему, почему возражаю против такого необдуманного плана. Теперь скажу тебе. Ты в самом деле считаешь, что сможешь убить Йоду? Он пережил больше покушений, чем у меня было женщин. Ты хоть раз пробовал лишить кого-нибудь жизни? Тебя наверняка узнают на подступах в столицу или еще раньше. Могу поспорить, коробейник рассказал о тебе, кому следует. Андо не случайно приезжал в Хаги. Он хотел проверить слухи и увидел тебя с Шигеру собственными глазами. Скорее всего Йоде уже давно известно, кто ты и где находишься. Как только пересечешь границу, тебя задержат.

— Этого не случится, если он прибудет как один из Отори, для заключения дружеского союза, — проговорил господин. — Но я оставил ему право выбора. Он принял решение ехать со мной.

Мне показалось, что в его голосе промелькнула нота гордости. Я сказал Кенжи:

— Я не покину господина, и это не подлежит обсуждению. Я должен ехать в Инуяму. К тому же у меня с Йодой собственные счеты.

— Тогда, полагаю, мне придется ехать с вами, — глубоко вздохнул он.

— Погода прояснилась. Мы можем отправляться завтра, — сказал Шигеру.

— Я должен тебе сказать еще кое-что, Шигеру. Ты потряс меня тем, как долго держал в секрете связь с госпожой Маруямой. В купальне я слышал одну шутку, из которой можно сделать вывод, что это больше не тайна.

— Что ты слышал?

— Один мужчина, натирая себе спину, сказал девушке, что господин Отори в городе с будущей женой, а она ответила: «И с нынешней». Многие рассмеялись, словно поняли смысл ее слов, и продолжили разговор о госпоже Маруяме и отношении к ней Йоды. Конечно, пока мы на территории Отори, люди восхищаются тобой, и им по душе эта сплетня. Она лишь увеличивает уважение к Отори и наносит оскорбление клану Тоган. Есть все основания повторять шутку, пока она не достигнет ушей Йоды.

На лице Шигеру отразились одновременно гордость и сожаление.

— Йода может убить меня, — сказал он, — но не в его силах изменить тот факт, что она любит меня, а не его.

— Ты влюблен в смерть, как и все твое сословие, — произнес Кенжи с такой злостью, какой я в нем никогда не замечал.

— Я не боюсь смерти, — ответил Шигеру, — однако неверно считать, что влюблен в нее. Как раз наоборот: думаю, я доказал, насколько ценю жизнь. С другой стороны, лучше умереть, чем жить в позоре, а я дошел до крайней точки.

Я услышал приближающиеся шаги. Когда я, словно собака, повернул голову, все замолчали. Последовал стук в дверь, и она открылась. У порога встала на колени Саши. Шигеру поднялся и поспешил к ней. Она что-то ему прошептала и тихо ушла. Господин Шигеру повернулся к нам и сказал:

— Госпожа Маруяма хочет обсудить завтрашний путь. Я на некоторое время удалюсь к ней в комнату.

Кенжи ничего не ответил, только слегка наклонил голову.

— Не исключено, что это наша последняя встреча, — мягко добавил Шигеру и вышел, закрыв дверь.

— Я должен был первым найти тебя, Такео, — заворчал Кенжи. — Тогда ты никогда не стал бы господином и не поклялся в преданности Шигеру. Как истинный член Племени ты, не колеблясь, пошел бы сегодня со мной.

— Если бы господин Отори не нашел меня вовремя, сейчас я был бы мертв! — яростно ответил я. — Где было Племя, когда клан Тоган убивал мой народ и сжигал наши дома? Шигеру спас мне жизнь, и потому я не могу оставить его. И никогда не смогу. Не просите меня больше об этом!

Глаза Кенжи потемнели.

— Господин Такео, — с иронией произнес он. Пришли служанки стелить постель, и мы прекратили разговор.

Следующим утром дороги Цувано были полны людей. Все путешественники, воспользовавшись улучшением погоды, отправлялись в путь. Сквозь ясное ярко-голубое небо солнце вытягивало из земли влагу, паром поднимавшуюся вверх. Каменный мост через реку не был поврежден, но вода неслась бурным потоком, выбрасывая на пирс ветки, доски, трупы животных и, вероятно, не только животных. Я на секунду задумался о первом мосте, который пересек в Хаги, и тут увидел мертвую цаплю, принесенную течением: серо-белые перья смялись и вымокли, утратив всякое изящество.

От ее вида по телу пробежал холодок. Дурной знак.

Отдохнувшие лошади бойко шагали вперед. Если Шигеру и не разделял их настроя, а терзался теми же предчувствиями, что и я, то по нему этого не было заметно. Лицо господина отличалось спокойствием, глаза сверкали. Казалось, он полон энергии и жизнелюбия. У меня сжалось сердце, словно я понял, что будущее Шигеру Отори зависит от моего дарования как наемного убийцы. Я посмотрел на свои руки, лежавшие на светло-серой шее Раку и его черной гриве, и подумал, не подведут ли они меня.

Я видел Каэдэ один миг: когда девушка садилась в паланкин рядом с гостиницей. Она не взглянула на меня. Госпожа Маруяма поприветствовала нас легким кивком, но не заговорила. Ее лицо было бледным, вокруг глаз появились темные круги, однако она выглядела собранной и спокойной.

Нам предстоял долгий тяжелый путь. Цувано защищен от стихии горным барьером, а спустившись в долину, мы ощутили истинный размах нанесенного природой разрушения. Деревья были выкорчеваны, поля затоплены, а дома и мосты смыты под основание. Жители деревень смотрели на нас угрюмо или с открытым гневом, когда мы проезжали по землям страданий, заставляя кормить наших лошадей и перевозить нас на лодках через вышедшие из берегов реки. Мы опоздали уже на много дней, и их приходилось наверстывать любой ценой.

Потребовалось три дня, чтобы доехать до границы феода: вдвое больше, чем мы рассчитывали. Там нас встречал новый сопровождающий — один из главных вассалов Йоды, Абэ, с группой из тридцати человек клана Тоган, численно превосходивших двадцать Отори, которые взял с собой господин Шигеру. Сугита и другие воины Маруямы вернулись в свой домен после соединения с нами в Цувано.

Абэ ждал нас со своими людьми уже неделю, поэтому, раздраженные и нетерпеливые, они не хотели оставаться еще на день, чтобы посетить Фестиваль Мертвых в Ямагате. Между кланами осталось мало взаимоуважения, отношения были натянутыми, хватило бы пустяка, чтобы разразиться ссоре. Члены клана Тоган вели себя высокомерно и самоуверенно. Нам, Отори, указывалось, что мы находимся в подчиненном положении, что мы им неровня. Моя кровь кипела: я переживал за Шигеру, который оставался спокойным, как обычно вежливым и лишь чуть менее веселым.

Я молчал столько же, как в те дни, когда не мог говорить. Слушал обрывки разговоров, по которым пытался определить, куда дальше подует ветер. Однако на землях Тогана люди оказались замкнутыми и сдержанными в речах. Они знали, что кругом шпионы, и у стен есть уши. Даже напиваясь вечерами, они вели себя тихо, что резко отличалось от привычного мне поведения жителей Отори.

Я не чувствовал себя столь близким трем дубовым листам со дня резни в Мино. Глаза мои всегда были обращены вниз, лицо отворачивалось в сторону в страхе, что меня узнает кто-нибудь из людей, спаливших мою деревню и убивших родителей. Я часто вытаскивал кисточку с чернильницей и прикидывался художником. Забыв о своей истинной сути, я напустил на себя вид мягкого, чувствительного, робкого человека, который едва с кем обмолвится словом и сольется с пейзажем. Я разговаривал лишь с Кенжи, который изменился не меньше меня, став самой скромностью и ненавязчивостью. Время от времени мы перекидывались парой фраз о каллиграфии или континентальной манере живописи. Люди Тогана презирали нас.

Пребывание в Цувано осталось в моей памяти зыбким воспоминанием, словно то был сон. Дрались ли мы на мечах? Сгорали ли мы с Каэдэ от любви? Я почти не видел ее в последующие дни. Женщины жили в отдельном доме и ели не с нами. Не составило труда вести себя, следуя долгу, будто Каэдэ здесь нет. Однако когда я улавливал ее голос, сердце начинало учащенно биться, а ночью ее образ обжигал покрытые веками глаза. Не околдован ли я?

Первым вечером Абэ не замечал меня, но на второй, когда вино сделало его агрессивным, он долго смотрел на меня, а потом спросил Шигеру:

— Этот юноша — некий родственник, как я полагаю?

— Сын троюродного брата моей матери, — ответил Шигеру. — Он второй по возрасту сын из большой семьи, все сейчас сироты. Моя мать всегда хотела усыновить его, и после ее смерти я выполнил это желание.

— И оказался с мямлей на руках, — зашелся смехом Абэ.

— Ну, может, к моему несчастью, — согласился Шигеру. — Однако у него много полезных качеств. Он быстро считает и хорошо пишет, к тому же прекрасно рисует.

Тон Шигеру был терпеливым, огорченным, словно я был для него нежелательным бременем. Я знал, что подобные фразы необходимы для создания правильного образа, и молча сидел, опустив глаза.

Абэ налил себе еще вина и пил, осматривая меня поверх края чаши. На рябом лице с крупными чертами глубоко сидели маленькие глаза.

— От этого мало толку в наше время!

— Раз уж наши кланы движутся навстречу союзу, теперь мы в праве ожидать мира, — тихо сказал Шигеру. — Не исключено, что искусство будет вновь в цене.

— Мир с Отори возможен. Они сдадутся без боя, а вот Сейшу доставят немало хлопот, их будоражит этот предатель, Араи.

— Араи? — переспросил Шигеру.

— Бывший вассал Ногучи. Из Кумамото. Его земли граничат с территорией твоей невесты. Он весь год подстрекает воинов. Придется разгромить его до наступления зимы. — Абэ отпил вина и злобно ухмыльнулся. — Араи убил мужчину, который якобы пытался изнасиловать госпожу Ширакаву. Ногучи сослал его, и он обиделся. — Его голова пьяно кивнула. — Могу поспорить, ты, мальчик, никогда не убивал человека?

— Нет, господин Абэ, — ответил я.

Он рассмеялся. Я чувствовал, как Абэ хочется поиздеваться надо мной, и пытался не провоцировать его.

— А как насчет тебя, старик?

Он повернулся к Кенжи, который восторженно пил вино, продолжая мастерски исполнять роль покорного учителя. Кенжи казался изрядно пьяным, хотя на самом деле был намного трезвее Абэ.

— Хотя мудрецы учат нас, что благородный человек должен мстить, проливая кровь, — сказал он высоким набожным голосом, — у меня никогда не было повода прибегать к такой крайней мере. С другой стороны, Просветленный учит своих последователей воздерживаться от убиения любого наделенного чувствительностью существа, поэтому я ем только овощи. — Он с наслаждением выпил вино и снова наполнил свой бокал. — К счастью, вино из риса относится к нужной категории.

— Неужели у вас в Хаги нет воинов, и ты вынужден путешествовать в такой компании? — стал глумиться Абэ.

— Я, как предполагается, еду на свадьбу, — мягко ответил Шигеру. — Следует ли мне быть готовым к войне?

— Человек всегда должен быть готов к войне, — сказал Абэ. — Тем более, когда у него невеста с подобной репутацией. Ты в курсе дела, не так ли? — Он тряхнул тяжелой головой. — Все равно, что есть рыбу-собаку. Один кусочек может убить тебя. Разве ты не беспокоишься?

— А должно?

Шигеру налил еще вина и отхлебнул.

— Что ж, признаю, она очаровательна. Дело стоит того!

— Я не опасаюсь госпожи Ширакавы, — сказал Шигеру и перевел разговор на подвиги Абэ во время похода Йоды в Восточный Край.

Я слушал, как хвастается Абэ, и пытался определить его слабости. Я почти решил, что когда-нибудь убью его.

На следующий день мы приехали в Ямагату. Город был сильно разрушен ураганом, нанесшим урон урожаю и повлекшим немалое количество человеческих жертв. Этот второй по величине город феода Отори перешел в руки клана Тоган. Восстановленный замок достался одному из вассалов Йоды. Тем не менее большинство жителей причисляло себя к Отори, и пребывание в городе господина Шигеру вызывало волнения. Абэ надеялся прибыть в Инуяму до начала Фестиваля Мертвых и злился, что мы застряли в Ямагате. Считалось, что до завершения фестиваля путнику не лежит дорога, если, конечно же, он не направляется в храмы и часовни.

Шигеру погрузился в горькие думы: он первый раз был в городе, где убили Такеши.

— Когда я вижу жителя Тогана, то спрашиваю себя, был ли он одним из убийц, — поделился он со мной как-то поздним вечером, — и представляю, как они дивятся тому, что до сих пор не наказаны, и презирают меня за то, что я позволяю им спокойно жить дальше. Мне их всех хочется перерезать!

Сколько я помнил Шигеру, он отличался терпимостью.

— Но тогда нам не добраться до Йоды, — ответил я. — Каждое оскорбление, которое припишут нам люди Тогана, будет отомщено.

— Твой ум с каждым днем все острее, Такео, — сказал господин более мягко. — Острее и изощреннее.

На следующий день он отправился с Абэ на прием к местному господину. Из замка вернулся опечаленным и раздраженным.

— Люди Тогана хотят предотвратить волнения, обвинив Потаенных в разрушениях, нанесенных ураганом, — вкратце пояснил мне он. — Несколько несчастных торговцев и фермеров уже арестованы и осуждены. Некоторые умерли под пытками. Четверых подвесили на стенах замка. Они там уже три дня.

— И до сих пор живы? — спросил я с дрожью в голосе.

— Их мученья могут продлиться неделю или даже больше, — ответил Шигеру. — Вороны вырывают их плоть кусками.

Узнав об этом, я уже не мог не слышать их: тихий стон, плач, крики боли, сопровождаемые постоянными хлопками крыльев ворон и карканьем. Я слушал их всю ночь и следующий день, а потом наступил Фестиваль Мертвых.

По новым законам клана Тоган был установлен комендантский час, но фестиваль праздновался по старым традициям, поэтому запрет появляться на улице сдвинули до полуночи. Когда стемнело, мы вышли из гостиницы и присоединились к толпам людей, направлявшихся сначала в храмы, а затем к реке. Зажглись фонари, осветив подходы к часовням; на надгробные плиты поставили свечи. Мерцавший свет отбрасывал причудливые тени. Толпа двигалась размеренно и молча, будто вместо них шли сами мертвые, восставшие из-под земли. Там было легко потеряться, ускользнуть из виду наших бдительных охранников.

Ночь выдалась теплой и безветренной. Я пошел с Шигеру на берег реки, по которой мы пустили свечи на хрупких лодочках с приношениями богам. Звонили колокола храма, вдоль медленной коричневой реки разливалось пение. Мы следили, как удаляются наши огоньки, и надеялись, что мертвые обретут покой и перестанут тревожить сердца живых.

Однако сердце мое не могло утихомириться. Я думал о матери, о приемном отце, о сестрах, о моем давно погибшем отце, о жителях Мино. Господин Шигеру наверняка вспоминал отца, брата. Казалось, их души не покинут нас, пока не будут отомщены. Кругом люди опускали на воду свои лодочки, плача или рыдая. Я исполнился печали оттого, что мир сотворен таким, какой он есть, а не иначе. В голове всплывали обрывки учения Потаенных. Жаль, что мертвы все, кто передал мне его.

Огни свеч горели долго, постепенно уменьшаясь до светлячков, до искорок и до едва уловимого мерцания, которое обычно появляется перед глазами, если слишком долго смотреть на костер. Полная луна оттеняла небо оранжевым цветом позднего лета. Я не хотел возвращаться в гостиницу, в душную комнату, где придется крутиться всю ночь с бока на бок, слушая, как умирают на стене замка Потаенные.

Вдоль берега зажгли костры, люди начали исполнять танец, которым как приветствуют мертвых, так и провожают их в дорогу, а также утешают живых. Били барабаны, играла музыка. Это подняло мне настроение, и я встал на ноги понаблюдать за танцующими.

В тени ив я увидел Каэдэ. Она стояла с госпожой Маруямой, Саши и Шизукой. Шигеру поднялся и прогулочным шагом направился к ним. Госпожа Маруяма двинулась ему навстречу, и они довольно холодно поздоровались, обменялись соболезнованиями по умершим и стали обсуждать наше отправление. Затем повернулись, что выглядело до безупречности естественно, чтобы бок о бок смотреть на танец. Я почувствовал едва уловимую тоску в их голосах, в их позах, и испугался за них. Я знал, что они умеют притворяться — оба делали это так много лет, — но теперь Маруяма и Шигеру были на пороге отчаяния, и я боялся, что они забудут об осторожности, еще не сделав последнего хода.

Каэдэ сидела на берегу одна, вдали от Шизуки. Словно сам того не желая, я приблизился к ней: меня как будто подняли духи и опустили рядом. Мне удалось поприветствовать ее вежливо, но робко: если меня заметит Абэ, он не должен решить, что я страдаю от юношеского увлечения невестой Шигеру. Я сказал что-то о жаре, но Каэдэ дрожала так, словно сильно замерзла. Некоторое время мы стояли молча, затем она тихо спросила:

— Кого вы оплакиваете, господин Такео?

— Мать, отца. — После паузы я добавил: — Так много людей погибло.

— Моя мать умирает, — сказала она. — Я надеялась успеть повидать ее, но мы так сильно задержались в пути, что, боюсь, будет слишком поздно. Мне было семь, когда меня отослали в заложницы. Сестер и мать я не видела уже больше, чем полжизни.

— А отца?

— Он тоже мне чужой.

— Он приедет на вашу…

К собственному удивлению, у меня пересохло горло, и я не смог произнести нужное слово.

— На мою свадьбу? — с горечью спросила Каэдэ. — Нет, его там не будет.

Ее глаза застыли на полной огней реке. Потом девушка стала смотреть, не замечая меня, на танцующих, на следящую за их движениями толпу.

— Они любят друг друга, — заговорила Каэдэ словно сама с собой. — Поэтому она меня и ненавидит.

Я знал, что не должен стоять рядом с ней, не должен вести эту беседу, но не мог отойти ни на шаг. Я пытался выглядеть воспитанным, деликатным, неуверенным.

— Браки заключаются из чувства долга и ради союза. Но это не значит, что они должны быть несчастными. Господин Отори — хороший человек.

— Я уже устала это слышать. Сама знаю, что он хороший человек. Я всего лишь хотела сказать, что он никогда не будет любить меня. — Ее взгляд не сходил с моего лица. — Понимаю, — продолжила девушка, — любовь создана не для нашего сословия.

Теперь я задрожал. Подняв голову, посмотрел ей прямо в глаза.

— Почему же я сгораю от нее? — прошептала она.

Я не посмел произнести и слова. Признание рвалось с моих губ. Я ощущал его сладость и его силу. Мне опять показалось, что я умру, если она не станет моей.

Гремели барабаны. Пылали костры. Откуда-то раздался голос Шизуки.

— Уже поздно, госпожа.

— Иду, — отозвалась Каэдэ. — Спокойно ночи, господин Такео.

Я позволил себе лишь произнести ее имя, как и она мое.

— Госпожа Каэдэ.

В тот миг, пока она не отвернулась, я видел, как горело ее лицо, ярче, чем пламя, ярче, чем отражение луны в воде.

Мы медленно возвращались в город, следуя за госпожами и их служанками, а затем разошлись по отдельным домам. По пути нас нагнали стражники клана Тоган, чтобы сопроводить до дверей гостиницы. Они остались снаружи вместе с одним из Отори, занявшим караул.

— Завтра мы отправимся в Тераяму, — сказал Шигеру, когда мы готовились ко сну. — Я должен сходить на могилу Такеши и засвидетельствовать мое почтение священнику, старому другу покойного отца. Я везу подарки из Хаги.

Мы взяли с собой много даров, нагрузив ими вьючных лошадей, которые везли, наряду со всем этим добром, наш багаж, свадебные наряды и еду, припасенную в путешествие. Меня не интересовала деревянная коробка, которую мы отдадим в Те-раяме, я был обеспокоен иными заботами и желаниями.

Комната оказалась душной, как я и ожидал. Я не мог спать. Колокола храма пробили полночь, и все звуки затихли, ознаменовав начало комендантского часа. Остались только жалобные стоны людей, умирающих на стенах замка.

Наконец я встал. У меня не было никакого плана действий. Это бессонница толкала меня на подвиги. Кенжи и Шигеру спали, стражник снаружи — дремал. Я взял водонепроницаемую коробочку, в которой Кенжи держал капсулы с ядом, и привязал ее к нижнему белью. Затем надел темную одежду и прихватил короткий меч, тонкие гарроты, пару захватов и веревку — все эти вещи покоились в деревянных сундуках. Каждое движение отняло у меня много времени, потому что выполнять их приходилось в полной тишине. Однако для Племени время течет иначе: замедляется и ускоряется по нашей воле. Я не спешил, зная, что двое мужчин в комнате не проснутся.

Стражник зашевелился, когда я проходил мимо. Пришлось направиться в отхожее место и послать обратно своего двойника. Я подождал в тени, пока стражник снова заснет, затем сделался невидимым, перепрыгнул через забор и приземлился на улице города.

У ворот гостиницы должна стоять стража Тогана, а дороги патрулируются. Частью разума я осознавал, что мои намерения опасны до безумия, но ничего не мог поделать. С одной стороны, хотелось проверить умения, которым научил меня Кенжи до того, как мы прибудем в Инуяму, с другой — просто хотелось утихомирить стоны, доносившиеся с замка, чтобы спать спокойно.

Я добирался до замка окольными путями по узким улочкам. В некоторых домах, несмотря на поздний час, за закрытыми ставнями горел огонь, но большинство окон погрузилось в темноту. Проходя мимо, я ловил обрывки разговоров: мужчина успокаивает плачущую жену; ребенок лепечет, словно в лихорадке; колыбельная; пьяный спор. Я вышел на главную дорогу и прямиком направился ко рву вокруг замка и к мосту через нее. Вдоль дороги пролегал канал, переполненный карпами. Рыбы почти все спали, чешуйки мирно поблескивали в лунном свете. Время от времени какая-нибудь из рыб пробуждалась и с неожиданным всплеском прыгала над гладью воды. Интересно, видят ли рыбы сны, подумал я.

Я крался от двери до двери, держа ухо востро: вдруг послышится звук шагов или звон стали? Меня не заботил патруль: я знал, что замечу солдат раньше, чем они меня, кроме того, я умел раздваиваться и становиться незримым. Когда я достиг конца улицы и предстал перед водной гладью, освещенный луной, то вообще ничего не опасался. Я был горд оттого, что я — Кикута и делаю то, для чего рожден на свет. Только людям Племени известно это ощущение.

На обращенной к городу стороне рва густо росли плакучие ивы, летняя листва ниспадала прямо в воду. Ивы стоило срубить, исходя из мер безопасности, но, видимо, красота деревьев полюбилась одной из жительниц замка: жене или матери господина. При лунном свете ветки казались скованными льдом. Ни дуновения ветра. Я укрылся меж ветвей и, пригнувшись, долго осматривал замок.

Он был больше, чем замки в Цувано и Хаги, но имел аналогичную конструкцию. Я видел смутное очертание корзин у белой стены главной башни южных ворот. Мне нужно переплыть ров, перебраться через каменную стену, перескочить поверх первых ворот во внутренний двор, залезть на вторые ворота и попасть в главную башню, откуда я смогу добраться до корзин.

Я услышал шаги и растворился. К мосту приближался отряд караульных. Из замка вышел патруль, и они перекинулись двумя фразами.

— Все в порядке?

— Да, как обычно шаталось пару человек во время комендантского часа.

— Ужасная вонь!

— Завтра будет еще хуже.

Одна из групп направилась в город, другая — через мост к воротам. Я услышал пароль и отзыв. Проскрипел отодвигающийся засов, ворота открылись. Затем они захлопнулись, шаги стихли.

Под ивами, где я затаился, пахло стоячей водой рва, над которой распространялась и иная вонь: разложения человеческой плоти, медленного гниения еще живых тел.

У берега росли разные травы и несколько запоздалых ирисов. Квакали лягушки, трещали сверчки. Мое лицо нежил теплый воздух ночи. Два лебедя, невероятно белого цвета, плыли по лунной дорожке.

Я наполнил легкие воздухом и скользнул в воду; погрузившись на самое дно, я отклонился чуть вниз по течению, чтобы всплыть под тенью моста. Огромные камни стены послужили мне хорошей опорой, но я боялся, что меня заметят на их бледном фоне. Я мог делаться невидимым только на пару минут за раз. Время, которое совсем недавно текло необычайно медленно, вдруг понеслось вперед. Я двигался быстро, взбираясь по стене, как обезьяна. У первых ворот послышались голоса: караульные сделали полный обход. Я прижался к сточной трубе и растворился в воздухе. Шаги стражников заглушили свист захвата, который я перекинул через широкий выступ на стене.

Держась за веревку, я перелетел на черепичную крышу и побежал по ней к южному двору. Корзины с умирающими людьми находились почти у меня над головой. Один из них неустанно просил воды, другой стонал без слов, третий повторял имя священного бога с такой монотонностью, что у меня волосы встали дыбом. Четвертый не издавал ни звука. Запах крови, мочи и кала был отвратительным. Я пытался не дышать и ничего не слышать.

Пришлось пройти по крыше сторожки. Я слышал, как болтают, заваривая чай, стражники. Дождавшись стука железного чайника, опущенного на стол, я нужным образом закрепил захват, чтобы забраться по главной башне к парапету, на котором были подвешены корзины.

Они свисали на веревках около сорока футов над землей, каждая корзина вмещала по одному человеку, стоящему на коленях с опущенной головой и связанными за спиной руками. Веревки показались мне довольно прочными, чтобы выдержать мой вес. Однако, дернув за одну из них, я увидел, как зашаталась корзина. Человек в ней закричал от страха. Его вопль кинжалом пронзил ночь. Я замер. Несколько минут несчастный хныкал, затем вновь зашептал:

— Воды! Воды!

Кроме лая собаки где-то вдалеке, не последовало никакого ответного звука. Луна повисла над самыми горами, обещая вот-вот спрятаться за ними. Город мирно спал.

Когда луна зашла, я проверил захват, достал капсулы с ядом и взял их в рот. Затем спустился по стене, крепко держась за свою веревку и нащупывая камни для опоры.

У первой корзины я снял свою головную повязку, еще мокрую от речной воды, и просунул ее сквозь плетенку, едва дотянувшись до лица мужчины. Он ухватился за нее губами и пробормотал что-то бессвязное.

— Я не могу спасти вас, — прошептал я, — но у меня есть яд. Он дарует вам быструю смерть.

Потаенный прижался лицом к отверстию в прутьях и открыл рот.

Следующий человек не услышал меня, но я дотянулся до его сонной артерии с той стороны, где голова согнулась под давлением корзины, и безболезненно положил конец его стонам.

Затем мне пришлось подниматься на парапет, чтобы переместить веревку, потому что до других корзин было не достать. Руки болели от напряжения, из головы не выходили каменные плиты внизу. Подобравшись к третьему человеку, к тому, что молился, я встретил встревоженный взгляд черных глаз. Я прошептал одну из молитв Потаенных и протянул ему капсулу с ядом.

— Это запрещено, — сказал он.

— Пусть грех ляжет на меня, — прошептал я. — Вы невинны и будете прощены.

Когда я просовывал капсулу в рот несчастного, он языком начертал на моей ладони знак Потаенных. Я слышал, как он продолжал молиться, а затем замолчал навсегда.

У четвертого не прощупывался пульс. Очевидно, он был уже мертв, но я на всякий случай решил воспользоваться гарротой. Натянув ее вокруг шеи, я затаил дыхание и считал секунды.

Закричал первый петух. Я взбирался вверх к парапету в нерушимой ночной тишине и боялся, что воцарившийся покой насторожит караульных. Собственный пульс колотил боем барабана.

Я вернулся по тому же пути, что и пришел, но на сей раз не прибегая к захвату: просто спрыгнул со стены на землю, передвигаясь даже быстрей, чем ранее. Прокукарекал еще один петух, другой ответил. Город скоро проснется. С меня катил пот, вода рва казалась леденящей. На заплыв не хватило дыхания, пришлось вынырнуть недалеко от ив. Распугав лебедей, я набрал воздуха и снова погрузился в воду.

Выбравшись на берег, я пошел к ивам, чтобы отдышаться. Светало. Я был истощен. Не осталось сил даже сконцентрироваться, перед глазами все начинало плыть. Я не мог поверить в содеянное.

К моему ужасу, под ивами уже кто-то сидел. Это был не солдат, а какой-то бродяга, как мне показалось по исходившему от него запаху, кожевник. Он увидел меня до того, как я мог собраться с силами, чтобы сделаться невидимым. И в его взгляде отразилось понимание. Человек знал, что я совершил.

Теперь мне придется его убить, подумал я с отвращением к самому себе, потому что это будет уже настоящее убийство, а не освобождение души. Я чувствовал запах крови и смерти от своих рук. И я решил: пусть он живет, оставил двойника под деревом, а сам в следующее мгновение оказался на другой стороне улицы.

Прислушавшись, я уловил слова, с которыми кожевник обратился к моему еще не растворившемуся двойнику.

— Господин, — робко произнес он, — простите меня. Я три дня слушал, как страдает мой брат. Спасибо. Пусть с вами будет Тайный Бог, и да благословит он вас.

Когда мой образ исчез, он прокричал в изумлении:

— Ангел!

Весь путь, прыгая от двери к двери, я слышал его глубокое дыхание, переходящее в рыдание. Я надеялся, что беднягу не поймает патруль, надеялся, что он никому не расскажет увиденное, верил в то, что он — один из Потаенных, которые уносят секреты в могилу.

Стена вокруг гостиницы была достаточно низкой, и я легко перепрыгнул через нее. Я пошел в умывальню к баку, где выплюнул оставшиеся капсулы, умыл лицо и руки, словно только что проснулся. Стражник почти пробудился, когда я проходил мимо.

— Уже утро? — пробормотал он.

— Час как рассвело, — ответил я.

— Вы выглядите бледным, Такео. Плохо себя чувствуете?

— Просто живот прихватило.

— Чертова тоганская еда, — пробурчал стражник, и мы оба рассмеялись.

— Хотите чаю? — спросил он. — Я подниму служанок.

— Попозже. Попытаюсь еще поспать.

Отодвинув дверь, я вошел в комнату. Темнота сменялась серым светом. Судя по дыханию, Кенжи не спал.

— Где ты был? — прошептал он.

— В нужнике. Мне нездоровится.

— С полуночи? — недоверчиво спросил он.

Я стягивал мокрую одежду, пытаясь незаметно засунуть под матрац оружие.

— Да нет, не так уж я долго там был. Вы спали.

Кенжи протянул руку и пощупал мое нижнее белье.

— Влажное. Ты плавал в реке?

— Говорю же, плохо себя чувствовал. Наверно, не успел вовремя добраться до туалета.

Кенжи сильно хлопнул меня по плечу. Проснулся Шигеру.

— Что случилось? — прошептал он.

— Такео отсутствовал всю ночь. Я волновался.

— Я не мог заснуть, — сказал я, — и решил пойти прогуляться. Я и раньше так делал, в Хаги и в Цувано.

— Знаю, — ответил Кенжи. — Но то была земля Отори. Здесь намного опасней.

— Ну, я же вернулся.

Я скользнул под стеганое одеяло, натянул его на голову и тотчас провалился в сон столь же глубокий и пустой, как сама смерть.

Проснулся я от карканья ворон. Прошло всего три часа, но я чувствовал себя отдохнувшим и умиротворенным. Я не думал о прошлой ночи. В самом деле, у меня не сохранилось четких воспоминаний о ней, словно я действовал в неком трансе. То был один из редких деньков позднего лета, когда небо ярко-голубое, воздух нежный и теплый, без тени вязкости. В комнату вошла служанка с подносом: она принесла еду и чай. Поклонившись до пола и налив чай, она тихо сказала:

— Господин Отори ожидает вас в конюшне. Он просит подойти как можно раньше. Ваш учитель хочет, чтобы вы захватили рисовальные принадлежности.

Я кивнул.

— Я высушу вашу одежду, — сказала она.

— Только не сейчас, — распорядился я, не желая, чтобы она нашла оружие.

Как только служанка вышла, я вскочил, оделся и спрятал захваты и гарроту за потайное дно дорожного сундука, куда их ранее прятал Кенжи. Я достал мешок с кисточками и лакированную чернильницу и завернул все в ткань. Прикрепив меч к поясу, я вспомнил, что должен превратиться в Такео — старательного художника, и направился в конюшню.

Проходя мимо кухни, я слышал, как перешептываются служанки:

— Ночью они все умерли. Люди говорят, что пришел ангел смерти…

Я поспешил дальше, опустив глаза, стараясь шагать неуклюже. Госпожи уже восседали на лошадях. Шигеру разговаривал с Абэ, которому, как я догадался, предстояло сопровождать нас. Рядом стоял юноша из клана Тоган, державший лошадей. Конюх приготовил моего Раку и Куи, принадлежавшего господину Шигеру.

— Иди скорей! — воскликнул, увидев меня, Абэ. — Ты слишком долго валяешься в постели, мы не можем ждать все утро.

— Извинись перед господином Абэ, — вздохнув, сказал Шигеру.

— Сожалею, мне нет оправдания, — пробормотал я и поклонился Абэ и госпожам, стараясь не смотреть на Каэдэ. — Я допоздна занимался.

Затем повернулся к Кенжи и почтительно произнес:

— Я принес рисовальные принадлежности.

— Прекрасно, — ответил он. — В Тераяме ты увидишь несколько замечательных работ. Если у нас будет время, можешь скопировать их.

Шигеру и Абэ сели на лошадей, конюх подвел ко мне Раку. Мой конь был рад видеть меня, уперся мордой в плечо и стал тереться об него. Я притворился, что потерял равновесие, и шатнулся назад. Подойдя к Раку сбоку, я сделал вид, что забраться на него — труднейшая для меня задача.

— Будем надеяться, что его художественное мастерство превосходит умение обращаться с лошадью, — с издевкой отметил Абэ.

— К несчастью, оно не выходит за рамки обыденного, — сказал Кенжи с отнюдь не напускным раздражением.

Я промолчал и, чтобы успокоиться, начал рассматривать толстую шею Абэ, ехавшего впереди меня, и представлять себе, как вокруг нее натягивается гаррота или как в твердую плоть входит нож.

Мрачные мысли не покидали меня до выезда из города, но когда мы переехали через мост, открывшаяся красота сотворила свое чудо. Земля залечивала раны после неистовых ураганов. Цветы никошу открыли свои бутоны, бриллиантово-голубые несмотря на то, что их вьющиеся стебли были надорваны и покрыты грязью. Над рекой мелькали зимородки, на мелководье стояли белые цапли. Вокруг нас повисла дюжина самых разных стрекоз, из-под копыт лошадей взлетали оранжево-коричневые и белые бабочки.

Мы ехали по плоской равнине, пересеченной реками, меж ярко-зеленых рисовых полей, где выпрямлялись смятые дождем растения. Повсюду трудились люди; даже они выглядели воодушевленными, несмотря на разрушения, принесенные ураганом. Они напомнили мне людей моей деревни с их несгибаемой перед лицом бедствия волей, с их нерушимой верой, что жизнь изначально прекрасна, а мир совершенен, что бы ни выпало на их долю. Интересно, сколько лет правления клана Тоган понадобится, чтобы искоренить эту уверенность из их сердец.

Заливные рисовые поля сменились огородами на террасах, а затем, когда дорога стала подниматься круче, нависшими над нами тусклыми, серебристо-зелеными бамбуковыми рощами. Бамбук уступил место соснам и кедрам, толстый слой иголок под ногами смягчил поступь лошадей.

Вокруг простирался непроницаемый лес. Иногда мы обгоняли пилигримов, совершавших нелегкое паломничество на святую гору. Мы ехали друг за другом, и это мешало нам разговаривать. Я знал, что Кенжи сгорает от нетерпения расспросить меня о прошлой ночи, но мне не хотелось об этом не только говорить, но даже и думать.

Через три часа мы подошли к внешним воротам храма, около которых теснились домики. Для посетителей были отведены специальные комнаты. У нас забрали лошадей, чтобы помыть и накормить их. Мы пообедали простыми овощными блюдами, которые приготовили монахи.

— Я немного устала, — сказала госпожа Маруяма после трапезы. — Господин Абэ, не задержитесь ли вы здесь со мной и госпожой Ширакавой, пока мы отдохнем.

Абэ не мог отказать ей, хотя и явно не хотел выпускать Шигеру из виду.

Шигеру дал мне деревянную коробку с просьбой пронести ее вверх по холму. Я также прихватил свою связку кисточек и чернильницу. Юноша из клана Тоган пошел с нами, улыбнувшись так, словно не доверяет всей процессии, хотя она должна была выглядеть довольно безобидной даже для прозорливого ума. Шигеру, конечно же, не мог пройти столь близко от Тераямы и не посетить могилу брата, тем более спустя год после его смерти и во время Фестиваля Мертвых.

Мы начали подниматься по крутым каменным ступеням. Храм был построен рядом с древней часовней. Деревьям священной рощи было не меньше пятисот лет: толстые стволы уходили вверх в лиственный покров, сучковатые корни цеплялись за покрытую мхом почву, как лесные духи. Вдали слышались голоса монахов, стучали гонги, звенели колокола. Наряду с ними раздавались звуки леса: стрекот цикад, плеск водопада, шелест кедра, зазывной щебет малиновок. Хорошее настроение, переданное окружавшей меня красотой, уступило место другому, более глубокому чувству: ощущению благоговения и предвкушения, словно вскоре мне должна была открыться величайшая и прекраснейшая из тайн.

Наконец мы подошли ко вторым воротам, за которыми теснился еще один ряд домиков для паломников. Здесь нам подали чай и попросили подождать. Через несколько минут к нам приблизились два жреца. Один из них был старик невысокого роста, уже дряблый, но с ярчайшими глазами и выражением несокрушимой безмятежности на лице. Другой — намного моложе — выделялся суровым лицом и мускулистым телосложением.

— Добро пожаловать, господин Отори, — сказал старик, омрачив без того хмурое лицо юноши из клана Тоган. — Мы похоронили господина Такеши с великой скорбью. Вы, конечно же, пришли посетить его могилу.

— Останься здесь с Муто Кенжи, — приказал Шигеру солдату и последовал вместе со мной за жрецом на кладбище, где под огромными деревьями рядами выстроились надгробные плиты.

Кто-то жег листья, и стелющийся дым окрашивал солнечные лучи в голубой цвет.

Мы втроем молча стали на колени. Вскоре подошел второй жрец со свечами и ладаном, которые он передал Шигеру. Господин поставил их перед надгробным камнем, и нас окутал сладостный аромат. Свечи горели, не мерцая, их не тревожил ветер, огни сливались с ярким светом солнца. Шигеру достал из рукава два предмета: черный камень, какие омывает море в Хаги, и соломенную лошадку, детскую игрушку, — и поставил их на могилу.

Я вспомнил слезы, которые лились из глаз Шигеру в первую ночь нашего знакомства. Теперь я понимал его горе, но на этот раз ни он, ни я не зарыдали.

Через некоторое время жрец поднялся, прикоснувшись к плечу Шигеру, и мы последовали за ним в главное строение отдаленного сельского храма. Оно было деревянным, из кипариса и кедра, поблекших с годами до серебристо-серого цвета. Несмотря на небольшие размеры центральный зал имел идеальные пропорции, отчего казался просторным и полным умиротворенности. Взор неизменно останавливался на позолоченной статуе Просветленного, которая словно парила в окружении огоньков свечей, будто в раю.

Мы сняли сандалии и ступили в зал. Юный монах снова принес ладан, который мы поставили у золотых ног статуи. Опустившись на колени сбоку от нас, монах начал читать одну из сутр мертвым.

Внутрь почти не поступало света, поэтому свечи ослепили мне глаза. Я слушал дыхание присутствующих в храме, за алтарем, а когда зрение привыкло к царящей там темноте, я увидел очертания монахов, сидящих в безмолвной медитации. Зал оказался больше, чем я подумал сначала, в нем умещалось много монахов, возможно сотни.

Хотя я и был выращен Потаенными, моя мать иногда водила меня в местные часовни и храмы, поэтому я кое-что знал об учении Просветленного. Теперь, как, впрочем, и раньше, мне казалось, что когда люди молятся, они все выглядят и звучат одинаково. Спокойствие этого места пронзило мне душу. Что я-то здесь делаю, убийца с сердцем, сжираемым местью?

Когда церемония закончилась, мы вернулись к Кенжи, который все это время рассуждал об искусстве и религии с человеком клана Тоган.

— У нас есть подарок для господина настоятеля, — сказал Шигеру, поднимая коробку, которую я оставил с Кенжи.

В глазах жреца вспыхнул озорной огонек.

— Я передам его.

— А молодой человек хотел бы посмотреть на картины, — сказал Кенжи.

— Макото покажет их ему. Следуйте, пожалуйста, за мной, господин Отори.

Когда Шигеру со жрецом скрылись за алтарем, человек Тогана растерялся. Он хотел направиться за ними, но ему преградил дорогу Макото, который остановил его без лишних слов, даже не прикоснувшись к нему.

— Сюда, пожалуйста, молодой человек!

Каким-то невероятным образом он своими осторожными шажками обошел нас троих, вывел из храма и повел по дощатому настилу в зал меньших размеров.

— Великий художник Сэссю прожил в храме десять лет, — сказал нам Макото. — Он распланировал сады и нарисовал пейзажи, животных и птиц. Эти деревянные ширмы — его работа.

— Вот что значит — быть художником, — произнес Кенжи своим ворчливым учительским голосом.

— Да, мастер, — ответил я.

Мне не нужно было притворяться невежественным: меня искренне потрясла работа, представшая перед нашими глазами. Черная лошадь, белые журавли словно застыли на мгновение по воле художника. Казалось, что в любой момент чары разрушатся, и лошадь застучит копытом, поднимется на дыбы, журавли заметят нас и взлетят в небо. Художнику удалось свершить то, о чем мечтаем мы все: остановить время.

Ширма у двери казалась бесцветной. Я всматривался в нее, предполагая, что краски выцвели, когда Макото сказал:

— На ней были птицы, но, как гласит легенда, художник нарисовал их настолько реалистично, что они улетели.

— Видишь, сколь многому тебе предстоит научиться, — сказал мне Кенжи.

Мне показалось, что он перегибает палку, но человек Тогана окинул меня презрительным взглядом, бегло посмотрел на картины, вышел наружу и сел под дерево.

Я достал чернильницу, Макото принес мне воды. Я развел чернила и разгладил руками лист бумаги. Хотелось уловить движения руки мастера. Сможет ли он передать мне увиденное сквозь призму веков и вложить свое знание в мою кисть?

Снаружи усиливалась послеобеденная жара, воздух струился вверх, трещали сверчки. Деревья отбрасывали целые озера чернильной тени. Внутри храма было прохладнее, темнее. Время замедлило ход. Я слышал, как дышит заснувший человек клана Тоган.

— Сады — тоже работа Сэссю, — сказал Макото, опускаясь вместе с Кенжи на циновку спиной ко мне.

Они уставились на скалы и деревья. Вдали шумел водопад, я слышал, как воркуют два лесных голубя. Время от времени Кенжи высказывался о саде или задавал вопрос. Макото отвечал. Разговор становился все более отрывочным, пока они тоже не задремали.

Оставленный наедине со своей кисточкой и бумагой, в присутствии лишь неподражаемых картин, я погрузился в состояние отрешенности и грусти. Я сосредоточился на созерцании картин. И меня охватило сильное желание задержаться в этом месте лет на десять, как великий Сэссю, и чертить, рисовать каждый день, пока птицы на моих картинах не оживут и не улетят прочь.

Я срисовал лошадь и журавлей, но остался недоволен своей работой, затем изобразил на бумаге маленькую птичку с гор моего детства, какой я запомнил ее — взлетающей при моем приближении, мелькнув белизной оперения.

Я был полностью погружен в рисование. Где-то вдалеке Шигеру разговаривал с настоятелем. Я не особо вслушивался, так как решил, что он просит у старика духовного совета, а это дело личное. Однако слова сами застревали в ушах, и постепенно пришло осознание, что их разговор совсем иного рода: непомерно высокие новые налоги, ограничение свобод, намерение Йоды разрушить храмы, несколько тысяч монахов в отдаленных монастырях, каждый из которых — воин, желающий свергнуть правление клана Тоган и вернуть земли клану Отори.

Я печально улыбнулся про себя. Ушло в прошлое мое представление о храме как о залоге мира, убежище от войны. Священники и монахи оказались настроены столь же воинственно, как и мы. Им не было чуждо чувство мести.

Я сделал еще одну зарисовку лошади, которая порадовала меня больше, чем предыдущие. Я уловил ее огненную мощь. Видимо, дух Сэссю наконец пришел ко мне, минуя время, чтобы напомнить: когда рушатся иллюзии, высвобождается талант.

Затем я услышал еще один голос, и у меня учащенно забилось сердце. Голос Каэдэ. Женщины вместе с Абэ поднимались по ступеням ко вторым воротам.

Я тихо разбудил Кенжи.

— Сюда идут.

Макото резко поднялся на ноги и бесшумно удалился. Через несколько секунд в зал вошли старый настоятель и господин Шигеру. Я наносил последние штрихи.

— А! С тобой разговаривал Сэссю! — улыбаясь, сказал настоятель.

Я протянул картину Шигеру. Он рассматривал ее, когда к нам присоединились женщины. Пробудился человек клана Тоган и сделал вид, что не спал вовсе. Разговор пошел о живописи и садах. Госпожа Маруяма уделяла особое внимание Абэ, спрашивала его мнение, льстила ему, пока даже он не заинтересовался этой темой.

Каэдэ посмотрела на набросок моей птицы.

— Можно, я возьму его себе? — спросила она.

— Если вам угодно, госпожа Ширакава, — ответил я. — Боюсь, он выполнен не в лучшем стиле.

— Мне нравится, — тихо сказала она. — Он вселяет в меня надежду, что когда-нибудь я буду свободной.

В жару тушь высыхает быстро. Я свернул рисунок и протянул Каэдэ, мои пальцы обожгли ее кисть. Это было первое наше прикосновение. Мы не проронили ни слова более. Зной словно усилился, сверчки заголосили громче прежнего. На меня нахлынула волна усталости. От эмоций и недостатка сна закружилась голова. Пальцы перестали слушаться, дрожащей рукой мне едва удалось упаковать рисовальные принадлежности.

— Давайте поговорим в саду, — сказал Шигеру и вывел дам наружу.

Я почувствовал на себе взгляд настоятеля.

— Возвращайся к нам, когда все закончится, — сказал он. — Здесь всегда найдется место для тебя.

Я подумал о беспорядках и переменах, которые видел этот храм, о сражениях, бушевавших вокруг него. Он казался таким безмятежным: деревья стояли, как и сотни лет назад, Просветленный сидел среди свечей со спокойной улыбкой. Тем не менее даже в таком мирном месте люди помышляли о войне. Я не смог бы предаться живописи и планированию садов, пока жив Йода.

— А закончится ли это когда-нибудь? — ответил я.

— Все, у чего есть начало, имеет и конец, — сказал настоятель.

Я поклонился до земли, и старик сложил ладони в знак благословения.

Макото вышел со мной в сад. Он насмешливо посмотрел на меня и тихо спросил:

— Насколько хорошо ты слышишь?

Я огляделся. Люди клана Тоган стояли наверху рядом с Шигеру.

— О чем они говорят?

Взглядом он смерил расстояние.

— Они ведь почти кричат.

— Я слышу каждое слово. Я слышу голоса на кухне внизу. Могу сказать, сколько там народу собралось.

И тут я понял, что людей там просто не счесть. Макото усмехнулся.

— Ты как собака?

— Да, как собака, — ответил я.

— Полезное свойство для твоих хозяев.

Его слова надолго остались в моей голове. Я был полезен своим хозяевам: господину Шигеру, Кенжи, Племени. Я рожден со сверхъестественными способностями, о которых не просил, и теперь мне было необходимо оттачивать их. Они и привели меня сюда. Без них я давно был бы мертв. А с ними все больше втягивался в мир лжи, тайн и мести. Интересно, осознает ли это Макото. Мне хотелось поделиться с ним своими мыслями. Я испытывал к нему огромную симпатию, даже больше, чем симпатию — доверие. Однако тени удлинялись: приближался час Петуха. Надо было торопиться, чтобы добраться до Ямагаты до сумерек. На разговор времени не оставалось.

Когда мы спустились вниз по ступеням, у домов собралась действительно огромная толпа.

— Они прибыли сюда на фестиваль? — спросил я у Макото.

— Отчасти да, — ответил он, а затем, убедившись, что никто нас не слышит, добавил: — Но в основном из-за того, что услышали о прибытии господина Отори. Они не забыли, как им жилось до Егахары. И мы тоже. До свидания, — попрощался он, когда я садился на Раку. — Мы еще увидимся.

Вдоль горной тропы, на дороге — везде стояли люди. Казалось, все они хотели взглянуть на Шигеру собственными глазами. Было в этом что-то жуткое: один за другим люди молча кидались на колени, когда мы проезжали мимо, затем поднимались на ноги и смотрели вслед, с грустными лицами, но горящими глазами.

Члены клана Тоган кипели от ярости, но ничего не могли поделать. Они ехали впереди, но я слышал их шепот так отчетливо, как если бы их губы примкнули к моим ушам.

— Что Шигеру делал в храме? — спросил Абэ.

— Молился, разговаривал с настоятелем. Нам показали работы Сэссю. Юноша рисовал.

— Мне плевать, чем занимался этот мальчишка! Шигеру оставался с настоятелем наедине?

— Всего лишь на несколько минут, — солгал юный член клана Тоган.

Конь Абэ нервно затопал на месте. Видимо, его всадник от гнева дернул уздечку.

— Он ничего не замышляет, — беспечно сказал юноша. — Все идет хорошо. Шигеру направляется на свою свадьбу. Не понимаю, почему вы так обеспокоены. Все трое — безобидные люди. Дурачье — даже трусы, — но безобидные.

— Ты сам дурак, если действительно так считаешь, — прорычал Абэ. — Шигеру намного опасней, чем кажется. И для начала, он не трус. Он обладает терпением. Во всех Трех Странах никто не имеет такой власти над народом!

Некоторое время они ехали молча, затем Абэ пробормотал:

— Один намек на измену, и он наш.

Слова долетели до меня сквозь прозрачный летний воздух. Когда мы достигли реки, опустились сумерки. Их синеву нарушали лишь светлячки, сидящие в тростнике. На берегу уже пылали костры: начинался второй день фестиваля. Прошлый вечер был исполнен горя и давящей тоски. Сегодня атмосфера казалась разгульной, накаленной от затаенного брожения и неистовства. На улицы вывалили толпы людей, особенно много их было вдоль рва вокруг замка. Они выжидающе смотрели на внешние ворота.

Когда мы проезжали через ворота, в глаза бросились четыре головы, вывешенные вверху. Корзины уже убрали со стены.

— Они быстро умерли, — сказал мне Шигеру. — Им повезло.

Я ничего не ответил. Мое внимание привлекла госпожа Маруяма. Едва взглянув на головы, она тотчас отвернулась, побледнев, однако облегченно вздохнула. Интересно, о чем она думает сейчас, не молится ли?

Толпа ревела и металась как загнанный зверь на бойне, который напуган кровавым чадом смерти.

— Не задерживайся долго, — сказал Кенжи. — Я пойду, пройдусь, пособираю сплетни. Встретимся у гостиницы. Не выходи на улицу.

Он подозвал одного из конюхов, соскользнул с лошади, передал ему уздечку и исчез в толпе.

Когда мы повернули на прямую улицу, по которой я бежал прошлой ночью, к нам подъехала группа людей клана Тоган.

— Господин Абэ! — крикнул один из них. — Нам нужно разогнать людей с улиц. В городе волнения. Проведите ваших гостей в гостиницу и поставьте на воротах стражников.

— Что послужило причиной для волнений? — сурово спросил Абэ.

— Преступники умерли за одну ночь. Какой-то человек сказал, что пришел ангел и забрал их!

— Присутствие господина Отори не очень-то способствует разрешению ситуации, — язвительно произнес Абэ, подгоняя нас к гостинице. — Завтра мы отправимся в путь.

— Фестиваль еще не закончился, — отметил Шигеру. — Мы не можем продолжать путешествие. Это принесет нам неудачу.

— Ничего не поделаешь! Если останемся, будет еще хуже. — Абэ вытащил меч и со свистом рассек им воздух, отпугивая толпу. — Прочь! — кричал он.

Встревоженный шумом Раку метнулся вперед, и я оказался вплотную с Каэдэ. Наши кони трусцой домчали нас до конца улицы.

Глядя перед собой, Каэдэ заговорила голосом столь тихим, что только я мог услышать ее в творившейся вокруг неразберихе:

— Мне хотелось бы остаться с вами наедине. Я так мало о вас знаю. Даже не имею представления, кто вы на самом деле. Зачем вы притворяетесь таким ничтожным? Почему скрываете свою ловкость?

Я с радостью бы ехал рядом с ней целую вечность, но улица кончалась, а я боялся ответить. Я ускорил шаг коня, словно проявив равнодушие, хотя сердце и выпрыгивало из груди от ее слов. Это было все, чего я желал: остаться с Каэдэ наедине, открыться девушке, разгласить все секреты, отбросить притворство и лечь рядом с ней, кожа к коже.

Станет ли это когда-либо возможным? Только после смерти Йоды.

Когда мы въехали в гостиницу, я пошел проследить, как кормят и моют наших лошадей. Встретившие меня люди клана Отори вздохнули с облегчением. Они беспокоились за нашу безопасность.

— Город кипит, — сказал один из них. — Один неверный ход, и на улицах начнется бойня.

— Что произошло? — спросил я.

— Это из-за Потаенных, которых они мучили. Кто-то подобрался к ним и убил. Невероятно! Некий человек полагает, что он видел ангела!

— Они знают, что господин Отори в городе, — добавил другой. — Они до сих пор считают себя членами клана Отори. Думаю, они по горло сыты правлением Тоган.

— Будь у нас сотня людей, мы бы отвоевали город, — пробурчал первый.

— Не произносите подобных слов даже наедине друг с другом, даже мне такого не говорите, — предупредил я их. — У нас нет сотни людей. Мы во власти клана Тоган. Они полагают, что мы поборники союза. Таковыми мы и должны выглядеть. От этого зависит жизнь господина Шигеру.

Люди продолжали ворчать, снимая седла и кормя лошадей. Я чувствовал, что в них разгорается огонь, желание отомстить за нанесенные оскорбления и установить старые порядки.

— Если хоть один из вас вытащит меч, жизнь господина потеряна для нас! — сердито сказал я.

Мои слова не особо впечатлили их. Возможно, они знали обо мне и больше, чем Абэ и его люди, но все же для них я был юным Такео, усердным учеником, увлекающимся рисованием, неплохо орудующим мечом, но слишком мягким, слишком нежным. Они улыбались, когда я грозился убить любого за ошибку.

Я боялся их опрометчивости. Если начнется восстание, люди Тогана, несомненно, воспользуются случаем обвинить Шигеру в измене. Ничто не должно помешать нам добраться до Инуямы, не замаранными подозрениями.

В конюшне моя голова стала раскалываться от боли. Казалось, я не спал по крайней мере неделю. Я решил помыться. Меня встретила та девушка, что принесла мне утром чай и пообещала высушить одежду. Она потерла мне спину и помассировала виски. Она бы сделала и больше, если б я не устал так сильно и все время не думал о Каэдэ. Девушка оставила меня отмокать в горячей воде и, выходя, прошептала:

— Безупречная работа.

Я в тот момент погружался в дрему, но от таких слов напрочь забыл о сне.

— Что за работа? — спросил я, но она уже вышла. Я с трудом вылез из корыта и вернулся в комнату.

Лоб по-прежнему ныл от тупой боли.

Вернулся Кенжи. Он приглушенным голосом разговаривал с Шигеру. Когда я вошел к ним, они тотчас замолчали и уставились на меня. Судя по их лицам, им все было известно.

— Как? — спросил Кенжи.

Я прислушался. Гостиница был пуста, люди клана Тоган остались на улице.

— Двоих ядом, одного гарротой, одного руками, — прошептал я.

— Трудно поверить, — покачал он головой. — Внутри замка? В одиночку?

— Я смутно все помню, — сказал я. — Думал, ты будешь злиться на меня.

— Да я и злюсь, — ответил Кенжи. — Больше чем злюсь, я в бешенстве. Более идиотский поступок трудно вообразить. Большая удача, что мы тебя сегодня не хороним.

Я приготовился к удару. Вместо этого Кенжи обнял меня.

— Должно быть, я привязываюсь к тебе, — сказал он. — Мне не хочется тебя терять.

— Не думал, что такое возможно, — сказал Шигеру. Казалось, он не в силах сдержать улыбку. — Наш план может воплотиться в жизнь!

— Люди на улицах поговаривают, что это дело рук Шинтаро, — сообщил Кенжи. — Хотя никому неизвестно, кто заплатил ему и зачем.

— Шинтаро мертв, — сказал я.

— Ну, это мало кому известно. В любом случае большинство придерживается мнения, что убийцей был какой-то небесный дух.

— Меня видел один человек, брат Потаенного. Он наблюдал за моим двойником, а когда тот испарился, подумал, что я ангел.

— Насколько я разузнал, он понятия не имеет, кто ты на самом деле. Было так темно, что не разглядишь. Он искренне полагает, что ты ангел.

— Но зачем ты сделал это, Такео? — спросил Шигеру. — Зачем сейчас так рисковать?

Я не мог вспомнить причину.

— Не знаю, не спалось…

— Из-за своей мягкости, — сказал Кенжи. — Сострадание толкает его на подобные поступки, даже если приходится убивать.

— Здесь работает девушка, — сказал я. — Она что-то знает. Она сушила мою мокрую одежду и только что похвалила…

— Она одна из нас, — прервал меня Кенжи, и едва он произнес это, я сам понял, что она принадлежит Племени. — Конечно же, у Племени сразу возникли подозрения. Они знают, что Шинтаро мертв. Им также известно, что ты находишься здесь с господином Шигеру. Племени не верится, что ты справился с задачей незамеченным. Но кроме тебя, некому.

— Останется ли это в тайне? — спросил Шигеру.

— Никто не собирается сдавать Такео людям клана Тоган, если ты это имеешь в виду. А они, кстати, ничего не подозревают. Твое актерское мастерство на высоте, — сказал он мне. — Даже я сегодня поверил, что ты добродушный недотепа.

Шигеру снова улыбнулся. Кенжи продолжил нарочито беспечным тоном:

— Есть одна трудность, Шигеру. Я знаю о твоих планах и о том, что Такео согласился воплотить их в жизнь. Однако после случившегося Племя вряд ли позволит Такео остаться с тобой. Они наверняка заявят на него свои права.

— Нам нужна всего лишь неделя, — прошептал Шигеру.

У меня потемнело в глазах, и тогда я посмотрел прямо в лицо Шигеру, что редко осмеливался делать. Мы улыбнулись друг другу и почувствовали, что близки друг другу так же, как тогда, когда решились на убийство.

С улиц доносились отрывочные восклицания, крики, топот бегущих людей, стук лошадиных копыт, треск огня, заглушаемый плачем и воплями. Люди клана Тоган очищали улицы, провозгласив комендантский час. Вскоре шум затих и спустилась тишина летнего вечера. Взошла луна, утопив город в своем свете. Во дворе послышалось ржание лошадей и голос Абэ. Последовал легкий стук в дверь. Вошли служанки с подносами. Среди них была и знакомая девушка. Она приблизилась к Кенжи и прошептала:

— Вернулся господин Абэ. Снаружи на сегодня увеличат охрану. Людей господина Отори заменят люди клана Тоган.

— Им это не понравится, — сказал я, вспомнив их недовольство.

— Выглядит как провокация, — пробормотал Шигеру. — Нас в чем-то подозревают?

— Господин Абэ встревожен и рассержен драками в городе, — ответила она. — Говорит, что эта мера необходима для вашей безопасности.

— Передай ему, что я прошу его зайти ко мне.

Девушка поклонилась и вышла. Во время еды мы почти не разговаривали. Ближе к концу трапезы Шигеру завел разговор о Сэссю и его живописи. Он достал сверток с лошадью и развернул его.

— Неплохо, — оценил он. — Точная копия, но что-то в ней есть и от тебя. Ты мог бы стать неплохим художником…

Он замолчал, но я сам продолжил его мысль: в другом мире, не в этой жизни, не в стране, ведомой войной.

— Сад просто великолепен, — отметил Кенжи. — Хоть он и не велик, на мой взгляд, он искусней более крупных работ Сэссю.

— Согласен, — сказал Шигеру. — Конечно же, панорама в Тераяме неподражаема.

Я слышал, как приближаются тяжелые шаги Абэ. Когда отодвинулась дверь, я смиренно вопрошал:

— Не могли бы вы объяснить мне расположение камней?

— Господин Абэ, — произнес Шигеру. — Заходите, пожалуйста. — И крикнул служанке принести свежий чай и вино.

Абэ небрежно поклонился и расположился на подушках.

— Я ненадолго. Еще не ужинал. К тому же с первым лучом солнца мы должны отправиться в путь.

— Мы говорили о Сэссю, — сказал Шигеру. Принесли вино, и он налил чашу для Абэ.

— Великий художник, — согласился Абэ, сделав большой глоток. — Жаль, что в нынешние времена воин ценится выше, чем художник. — Он бросил на меня презрительный взгляд, лишь подтвердив, что мое притворство прекрасно на него действует. — Город утихомирился, однако ситуация пока серьезная. Мне кажется, мои люди защитят вас лучше.

— Без воинов не обойтись, — согласился Шигеру. — Именно поэтому я предпочитаю, чтобы мои люди находились рядом со мной.

Повисла напряженная тишина, и я ясно понял, какая огромная между ними разница. Абэ был всего лишь прославленным воином, Шигеру являлся наследником великого клана, и Абэ вынужден был считаться с ним.

Он выдвинул нижнюю губу.

— Если того желает господин Отори… — наконец уступил он.

— Именно так, — едва улыбнулся Шигеру и налил еще вина.

Когда Абэ вышел, господин сказал мне:

— Такео, позаботься о стражниках. Внуши им, что если возникнет драка, я не премину передать их Абэ для наказания. Я боюсь преждевременного восстания. Мы пока далеки от нашей цели.

Я шел к ней, забыв обо всем. Меня не волновало заявление Кенжи о том, что меня потребует Племя. Все мысли были о Йоде Садаму, о его логове в Ину-яме. Я доберусь до него через соловьиный этаж. И убью его. Вспоминая Каэдэ, я наполнялся решимостью. Не нужно быть Ихиро, чтобы просчитать: если Йода умрет до свадьбы, она будет свободная от всяких обязательств.

Людям запретили собираться на улицах. Люди клана Тоган навязывали свою волю мечами: зарубили сборщика нечистот, который осмелился остановиться посмотреть на нашу процессию, и избили до смерти старуху, не успевшую вовремя увернуться с их дороги.

На третий день Фестиваля Мертвых путешественникам предстоял нелегкий путь. Жестокость клана Тоган и несправедливо пролитая кровь усилили дурное предчувствие.

Госпожи ехали в паланкинах, поэтому я не видел Каэдэ до привала на обед. Я не заговорил с ней, но меня потряс вид девушки: бледная, с полупрозрачной кожей и темными кругами под глазами. Сердце сжалось. Чем хрупче она становилась, тем безнадежней возрастала моя любовь.

Шигеру, встревоженный бледностью Каэдэ, осведомился о ее здоровье у Шизуки. Та ответила, что юной госпоже стало плохо от тряски паланкина — не более того, — но взгляд служанки скользнул по мне, и я, кажется, понял его значение.

Мы были молчаливой компанией: каждый погрузился в собственные мысли. Мужчины стали раздражительными и напряженными. Жара — несносной. Только Шигеру чувствовал себя превосходно и беззаботно болтал, словно в самом деле ехал праздновать долгожданную свадьбу. Я знал, что члены клана Тоган презирают его за это, мне же поведение господина казалось проявлением величайшего мужества.

Чем дальше мы продвигались на восток, тем меньше оставалось следов урагана. При приближении к столице дороги становились лучше, и с каждым днем мы покрывали все больше миль. На пятый день путешествия, после обеда, мы прибыли в Инуяму.

Йода сделал этот восточный город столицей после победы на Егахаре и сразу же начал строительство массивного замка. Теперь новое строение возвышалось над городом черными стенами с белыми зубцами. Крыши походили на развешенное высоко в воздухе полотно. Когда мы подъехали к замку, я начал изучать укрепления, высчитывать высоту ворот и стен, искать опоры для ног… Здесь надо будет сделаться невидимым, а тут мне понадобится захват, невольно думал я.

Я не предполагал, что город будет таким огромным, что замок охраняется несчетным количеством стражников как изнутри, так и снаружи.

Абэ придержал коня и поравнялся со мной. Я стал излюбленной мишенью его шуток и издевательств.

— Вот так выглядит могущество, мальчик. Его удостаиваются только воины. Твоя мазня кисточкой теперь кажется тебе ерундой, верно?

Мне было безразлично, что думает обо мне Абэ, только бы ему не открылась правда.

— Это самое впечатляющее место, что мне доводилось видеть, господин Абэ. Мне хотелось бы ознакомиться с ним подробнее: с архитектурой, с произведениями искусства.

— Уверен, это будет нетрудно устроить, — сказал он покровительственным тоном, явно чувствуя себя спокойнее в родном городе.

— Имя Сэссю до сих пор живо среди нас, — отметил я, — а воины его времен давно забыты.

Он разразился смехом.

— Но ты же не Сэссю?

От такого пренебрежения кровь хлынула к лицу, но я покорно согласился. Абэ ничего не знал обо мне: лишь это меня утешало.

Нас отвели в резиденцию, расположенную недалеко от рва, окружающего замок. Там было просторно и красиво. Судя по приему, Йода искренне стремился к союзу с Отори и браку, который его скрепит. Внимание и почести, оказываемые Шигеру, были безупречны. Дам отнесли внутрь замка и разместили в собственной резиденции Йоды, с женщинами его дома. Там жила и дочь госпожи Маруямы.

Я не видел лица Каэдэ, но прежде чем девушку унесли, меж занавесок паланкина мелькнула ее ручка. Она держала сверток, подаренный мной — изображение маленькой горной птички, напомнившей ей о свободе.

Начинался легкий вечерний дождь, в нем растворились очертания замка, заблестела черепица и булыжники мостовой. Над головой пролетели два гуся, равномерно хлопая крыльями. Они уже исчезли из вида, а я все слышал их жалобный крик.

Абэ вернулся в нашу временную резиденцию со свадебными подарками и многословным приветственным письмом от господина Йоды. Я напомнил Абэ о его обещании показать мне замок, пришлось приставать к нему с этой просьбой и терпеть его подшучивание, пока он не согласился организовать обход замка на следующий день.

Уже утром мы с Кенжи были наготове. Я преданно слушал объяснения и делал наброски, когда Абэ водил нас по замку, ему это быстро наскучило, и его сменил один из вассалов. Рука рисовала деревья, сады и виды, а мозг впитывал планировку замка, глаз измерял расстояние от главных ворот до вторых (Бриллиантовых, как они их называли), от Бриллиантовых ворот до внутреннего двора, от внутреннего двора до резиденции. Вдоль восточной стены текла река, остальные три окружал ров. Набрасывая виды, я прислушивался, запоминал расположение стражников, стоявших на виду и спрятанных, считал их.

Замок был полон людей: воинов и простых пехотинцев, кузнецов и оружейников, конюхов, поваров, горничных, разных слуг. Интересно, почему они снуют всю ночь, и станет ли когда-нибудь тихо?

Вассал оказался разговорчивей Абэ, он с готовностью расхваливал Йоду и был наивно впечатлен моим рисованием. Я сделал набросок его лица и вручил ему свиток. В те дни так мало создавалось портретов, что он принял его как священный талисман. После этого простофиля показал нам больше, чем должен был бы, включая тайные комнаты, где стражники располагались в любое время суток, замаскированные окна смотровых башен и маршрут, по которому проходит ночной патруль.

Кенжи говорил мало, только время от времени критиковал мои рисунки и поправлял кисточкой линию. Интересно, собирается ли он пойти со мной ночью в замок? То мне казалось, что я без его помощи и шага ступить не смогу, то я понимал, что хочу делать все в одиночку.

Наконец мы достигли центральной башни. Нас пригласили внутрь, представили начальнику стражи и разрешили подняться по крутым деревянным лестницам до самого верхнего этажа. Массивные столбы, на которых держалась главная башня, были не менее семидесяти футов в высоту. Я представил, какими они некогда были деревьями: объем и густоту кроны, черноту отбрасываемой ими тени. Поперечные перекладины сохранили свой изгиб, казалось, что они хотят дать побеги и вновь стать деревьями. Я ощущал могущество замка, словно он был живым существом, поглотившим меня.

С верхней площадки, под любопытными взглядами дневных стражников мы увидели весь город. На севере высились горы, которые я пересекал с Шигеру, а за ними равнина Егахара. На юго-востоке лежала моя родина, Мино. Воздух был туманным и безветренным, ни дуновения. Несмотря на тяжелые каменные стены и холодное темное дерево башни, было удручающе жарко. Лица стражников блестели от пота, тела изнывали под тяжелыми неудобными доспехами.

Южные окна главной башни смотрели на вторую по размеру башню, которая была оборудована под резиденцию Йоды. Она выступала из-за огромной фортификационной стены, спускавшейся в ров. За рвом, на восточной стороне, полосой шло болото около сорока ярдов шириной, а затем текла река, глубокая и стремительная, вышедшая из берегов из-за дождей. Вверху фортификационной стены шел ряд окошек, двери же располагались с западной стороны. Изящные покатые крыши нависали над верандами до маленького сада, окруженного стенами второго двора. На противоположной стороне, в северо-западном дворе, находилась кухня и другие постройки.

Мой взгляд пробегал от одной части дворца Йоды к другой. Западная была прекрасной, почти нежной, восточная — жестокой своей суровостью и мощью. Ее грубость усиливали железные кольца, вставленные в стены под смотровыми окнами. Их используют, как нам сказали стражники, для пове-шенья врагов Йоды. Страдание жертв доставляет ему удовольствие, укрепляет сознание своей власти и величия.

Когда мы спускались по ступеням, я слышал, как над нами потешаются оставшиеся наверху стражники. Они шутили в адрес Отори так же, как и все люди Тогана: мы, якобы, предпочитаем в постели мальчиков, мы с большей радостью плотно поедим, чем сразимся в бою, главная наша слабость — пристрастие к горячим источникам, в которые они всегда мочились. До нас донесся их грубый хохот. Смутившись, наш сопровождающий принес извинения.

Уверяя его, что мы не обиделись, я остановился под воротами во внутренний двор, словно завороженный красотой цветов, беспорядочно оплетавших каменные стены кухни. Я слышал обычные звуки кухни: бульканье кипящей воды, звон стальных ножей, равномерные удары ладонью при приготовлении рисового пирога, крики поваров и пискливую болтовню служанок. Кроме этого шума, с другой стороны, изнутри стены сада, доносилось что-то необычное.

И тут я понял: это шаги людей, ступающих по соловьиному полу Йоды.

— Ты слышишь странные звуки? — невинно спросил я у Кенжи.

— И что бы это могло быть, — нахмурил он брови.

— Это соловьиный этаж, — рассмеялся наш сопровождающий.

— Соловьиный этаж? — переспросили мы одновременно.

— Пол, который поет. Когда по нему кто-то ступает, даже если это кошка, он щебечет, будто птица.

— Похоже на волшебство, — сказал я.

— Может, так оно и есть, — ответил он, усмехнувшись моей доверчивости. — Чем бы пол ни был, его светлость крепче спит под его защитой.

— Какая чудесная вещь! Я очень хотел бы его увидеть! — сказал я.

Вассал, не переставая улыбаться, услужливо провел нас вокруг двора к южной стороне, где были распахнуты ворота в сад. Они оказались невысокими, но имели большой навес, а ведущие внутрь ступеньки так круто шли вверх, что для охраны хватило бы и одного человека. Мы взглянули через ворота на открывшееся нам здание. Деревянные ставни были распахнуты. Я увидел переливающийся пол, устилающий фундамент по всей площади.

Уже был полдень, и группа служанок с подносами, полными еды, ступала на пол, оставляя за собой сандалии. Я слушал, как он поет, и сердце переставало биться. Я вспомнил, как безвоздушно и тихо бегал по полу дома в Хаги. Этот пол был в четыре раза больше, песнь его звучала несравнимо сложней. У меня не будет возможности потренироваться. Лишь один шанс перехитрить его.

Я стоял долго, до тех пор, пока правдоподобными выглядели мои ахи и вздохи восхищения, а сам пытался мысленно представить карту пола и расположить на ней каждый услышанный звук. Я то и дело вспоминал, что где-то в этом здании находится Каэдэ, и тщетно напрягал уши, чтобы поймать ее голос.

Наконец Кенжи сказал:

— Идем, идем же! Мой желудок пуст. Господин Такео сможет рассмотреть пол завтра, когда будет сопровождать господина Отори.

— Мы завтра придем в замок?

— После обеда господин Отори встречается с господином Йодой, — сообщил Кенжи. — Господин Такео, конечно же, пойдет с ним.

— Вот удача! — ответил я, хотя от предстоящего визита душа ушла в пятки.

Когда мы вернулись в дом, где нас разместили, господин Шигеру рассматривал свадебные наряды. Они были разложены на циновке — роскошные, яркие, расшитые символами счастливой судьбы и долголетия: цветками сливы, белыми журавлями, черепахами.

— Эти одежды мне прислали дяди, — сказал он. — Что ты думаешь об их великодушии, Такео?

— Оно не знает границ, — ответил я, возмущенный их двуличностью.

— Как считаешь, которое я надену?

Шигеру поднял платье с цветками сливы, и ему помогли надеть его.

— Это выглядит недурно, — сказал Кенжи. — Давайте обедать.

Однако господин Шигеру не спешил: прошелся рукой по тонкой ткани, еще раз восхитился сложным узором вышивки. Он молчал, но мне показалось, что я прочел в его лице нечто вроде сожаления. Сожаления о свадьбе, которой не суждено состояться, или, как я теперь понимаю, то было дурное предчувствие, скорбь по своей судьбе.

— Я надену это, — сказал он, снял платье и передал его слуге.

— Оно вам действительно к лицу, — пробормотал тот. — Мало кто сравнится красотой с господином Отори.

Шигеру одарил его своей добродушной улыбкой, но ничего не ответил. Во время обеда он тоже был неразговорчив. Мы все молчали, напряжение не позволяло болтать о всякой ерунде, а обсуждению иных тем мешала мысль о вероятном присутствии шпионов.

Я устал, однако не мог сидеть на месте. Послеобеденная жара не благоприятствовала прогулкам. Хотя все двери были широко распахнуты в сад, в комнаты не поступало ни дуновения ветерка. Я задремал, пытаясь вспомнить песню соловьиного этажа. Звуки сада, жужжание насекомых, плеск водопада — все это захлестнуло меня, не давая погрузиться в глубокий сон. Казалось, я снова в Хаги.

К вечеру пошел дождь, стало немного прохладней. Кенжи и Шигеру увлеклись игрой в го, Кенжи играл черными. Я, должно быть, провалился в бездну грез, потому что меня пробудил стук в дверь. Служанка принесла послание для Кенжи.

Он кивнул, сделал ход и встал, чтобы выйти из комнаты. Шигеру проводил его взглядом, затем вернулся к изучению позиции на доске, словно все его мысли занимала только игра. Я тоже уселся рядом и стал смотреть на расположение фигур. Я часто наблюдал, как они с Кенжи играют. Шигеру всегда побеждал, но на этот раз, как я понял, его белые фигуры попали в ловушку.

Я пошел к баку и намочил лицо и руки. Затем, почувствовав себя заключенным в четырех душных стенах, вышел во двор и последовал на улицу.

Кенжи стоял по другую сторону дороги и разговаривал с юношей в одежде гонца. Я не успел уловить, о чем они говорят — Кенжи заметил меня, хлопнул юношу по плечу и попрощался с ним, тут же надев на лицо маску безобидного старика-учителя. Он не взглянул мне в глаза, но я вспомнил истинного Кенжи, который однажды мне открылся: человека без притворства, беспощадного как Ято.

Они продолжили игру в го и просидели до поздней ночи. Я не мог наблюдать постепенное уничтожение белых фигур, но и заснуть не получалось. Из головы не выходили предстоящие события, я терзался подозрениями насчет Кенжи. Следующим утром он ушел рано, в его отсутствие к нам заглянула Шизука. Она преподнесла свадебные подарки от госпожи Маруямы. В бумагу было упаковано два свертка. Один из них — письмо — Шизука протянула Шигеру.

Он прочел и помрачнел. Шигеру не сказал нам, о чем она пишет, лишь свернул письмо и вложил в рукав. Взял второй лист, едва взглянул и передал мне. Таинственные слова не связывались в одно целое, но вскоре я понял их смысл. Это было описание резиденции Йоды с точным указанием, где его кровать.

— Лучше сжечь их, господин Отори, — прошептала Шизука.

— Я так и сделаю. Еще есть новости?

— Я подойду ближе? — спросила она и заговорила так тихо, что только он и я могли слышать: — Араи прошел по всему юго-западу. Он разгромил Ногучи и подступает к Инуяме.

— Йоде об этом известно?

— Если нет, то скоро будет. У него больше шпионов, чем у нас.

— А Тераяма? Оттуда есть вести?

— Они уверены, что возьмут Ямагату без сопротивления, как только Йода…

Шигеру поднял руку, но женщина и так уже замолчала.

— Значит, сегодня, — кратко сказал он.

— Господин Отори, — поклонилась Шизука.

— Госпожа Ширакава хорошо себя чувствует? — спокойно произнес он, отходя в сторону.

— Ее состояние оставляет желать лучшего, — тихо ответила Шизука. — Она не ест и не спит.

Когда Шигеру сказал «сегодня», мое сердце замерло. Затем застучало быстро, но равномерно, по венам стремглав мчалась кровь. Я еще раз взглянул на план в руке, запечатлев его в памяти. От мысли о Каэдэ, о ее бледном личике, о тонкой кости запястья, о черной глади волос мое сердце вновь сбилось с ритма. Я встал и направился к двери, чтобы скрыть чувства.

— Я весьма сожалею о ее несчастье, которому я виной, — сказал Шигеру.

— А она боится принести несчастье вам, — ответила Шизука и добавила тихо: — И не только этого. Я должна вернуться к ней. Нельзя оставлять ее одну.

— Что ты имеешь в виду? — воскликнул я, отчего они оба обернулись.

Шизука на секунду заколебалась.

— Она часто говорит о смерти, — наконец ответила она.

Я хотел передать Каэдэ какое-нибудь сообщение. Хотел побежать в замок и вырвать ее оттуда — забрать в то место, где мы будем в безопасности. Однако я знал, что такого места не существует и не появится, пока все не закончится…

Я хотел расспросить Шизуку и о Кенжи — что он там затеял, что затевает Племя, — но вошли служанки с обедом, и мне не выпало больше шанса поговорить с ней наедине.

Во время трапезы мы обсуждали вечерний визит. Потом Шигеру написал письма, а я в то время разглядывал свои наброски замка. Часто я ловил на себе взгляд господина и чувствовал, что он многое мне недосказал, но не решался заговорить. Я тихо сидел на полу, смотрел на сад, замедлял дыхание, уходя в неизведанную темноту своей молчаливой души, давал ей волю, чтобы она завладела каждым мускулом и нервом. Слух обострился, как никогда. Я слышал весь город, какофонию человеческой и животной жизни, радости, желания, боль и горе. Я жаждал тишины, свободы от всего этого. Я жаждал ночи.

Вернулся Кенжи, ничего не сказав о том, где был. Он молча наблюдал, как мы одеваемся в официальную одежду с гербом Отори на черном фоне. Кенжи лишь поделился своим мнением, что было бы мудрее не брать меня в замок, но Шигеру возразил, что мое отсутствие привлечет еще больше внимания. Он не добавил, что мне нужно увидеть замок еще раз. Я же осознавал, что мне необходимо посмотреть на Йоду. Единственный образ, сохранившийся в моей памяти, представлял собой ужасающую фигуру, что предстала передо мной в Мино: черные доспехи, шлем с оленьими рогами, меч, который едва не забрал мою жизнь. Таким огромным и могучим стал этот образ в моем воображении, что желание увидеть его во плоти, без доспехов, приводило меня в исступление.

Мы отправились со всеми двадцатью людьми Отори. Они остались ждать в первом внутреннем дворе замка с лошадьми, а мы с Шигеру последовали за Абэ. Когда, сняв сандалии, мы ступили на соловьиный этаж, я затаил дыхание, слушая песню птиц под ногами. Интерьер резиденции ослепил нас красотой современного стиля, картины оказались столь утонченными, что я почти забыл о своих злых намерениях. Они были не скромными и сдержанными, как работы Сэссю в Тераяме, а позолоченными и броскими, полными жизни и силы. В передней, где мы прождали более получаса, двери и ширмы украшали журавли на снежных ивах. Шигеру восхитился ими, и, под сардоническим взглядом Абэ, мы завели негромкую беседу о рисунках и художнике.

— На мой взгляд, эти произведения намного лучше, чем работы Сэссю, — сказал Абэ. — Цвета насыщеннее и ярче, и гамма шире.

Шигеру пробурчал что-то, не выразив ни согласия, ни возражения. Я промолчал. Вскоре зашел пожилой человек, он поклонился до пола и обратился к Абэ:

— Господин Йода готов принять гостей.

Мы поднялись и вновь ступили на соловьиный этаж. Абэ повел нас в Большой зал. Там Шигеру опустился на колени перед входом, я последовал его примеру. Абэ жестом пригласил нас войти внутрь, там мы опять встали на колени и поклонились до пола. Я на мгновение взглянул на Йоду Садаму, сидящего на возвышении в дальнем конце зала. Кре-мово-золотые одежды покрывали пол вокруг него. В правой руке красно-золотой веер, на голове — черная маленькая шляпа для официальных приемов. Он оказался ниже ростом, чем врезался в мою память, но столь же внушительной внешности. Йода выглядел на восемь-десять лет старше Шигеру и был на голову ниже его. Черты лица не отличались ничем примечательным, кроме красиво посаженных глаз, выдававших его неистовую сущность. Йода не был красивым мужчиной, однако имел могучий, притягательный вид. Во мне проснулся давний ужас.

В комнате находилось около двадцати вассалов, все распростерлись на полу в поклоне. Только Йода и маленький паж по его левую руку сидели прямо.

Последовала долгая тишина. Приближался час Обезьяны. Все двери были закрыты, жара сводила с ума. Под надушенными одеждами скрывалось зловоние мужского пота. Уголком глаза я видел потайные кабинки, откуда доносилось дыхание спрятанных стражников и легкий скрип, когда они переминались с ноги на ногу. Во рту пересохло. Наконец господин Йода заговорил:

— Добро пожаловать, господин Отори. Для нас это радостное событие: свадьба, союз.

Он говорил хрипло и небрежно, отчего фразы вежливости звучали нелепо.

Шигеру поднял голову и не спеша выпрямился. Его ответ был столь же официален, в нем заключалось приветствие от дядей и всего клана Отори:

— Я рад служить двум великим домам.

Этим он напомнил Йоде, что они принадлежат к одному и тому же сословию, равны по происхождению и по крови.

Йода улыбнулся абсолютно безрадостно и ответил:

— Да, между нами должен быть мир. Мы не хотим повторения Егахары.

Шигеру наклонил голову.

— Прошлое есть прошлое.

Я до сих пор находился на полу, но видел Отори в профиль. Его взгляд был ясным и открытым, черты лица веселыми и уверенными. Никто бы и не подумал, что его внешность может быть обманчива: перед Йодой сидел молодой жених, благодарный ему за благосклонность.

Некоторое время они разговаривали: обменивались любезностями. Затем принесли чай, который подали только им двоим.

— Этот юноша, как я слышал, твой приемный сын, — сказал Йода, пока наливали чай. — Он может пить с нами.

Я был вынужден подняться, чего мне очень не хотелось. Я еще раз поклонился Йоде и чуть приблизился, перебирая коленями. Взял в руки чашку, молясь, чтобы пальцы не тряслись. Чувствуя, что Йода смотрит на меня, я не решился поднять взгляд, поэтому и не понял, узнал ли он во мне мальчика, подпалившего его коня и сбившего самого седока на землю в Мино.

Я изучал чайную чашу. Ее глазурь переливалась серой сталью с красными огоньками. Такой я никогда не видел.

— Он дальний родственник моей покойной матери, — принялся объяснять господин Шигеру. — Она хотела, чтобы наша семья усыновила его, и после ее смерти я выполнил ее желание.

— Как его зовут? — спросил Йода, громко потягивая чай и не отрывая взгляда от моего лица.

— Он взял имя Отори, — ответил Шигеру. — Мы зовем его Такео.

Он не добавил «в честь моего брата», но я почувствовал, что в воздухе повисло имя Такеши, будто в зал влетел его дух.

Йода фыркнул. Несмотря на жару, холодок пробежал по спинам, предупреждая об опасности. Я понимал, что Шигеру осознает это. Его тело напряглось, хотя лицо продолжало улыбаться. Под любезностями скрывались годы взаимной ненависти, отягощенные последствиями Егахары, ревностью Йоды, горем и жаждой мести Шигеру,

Я пытался стать Такео, художником-самоучкой, робким и неуклюжим, в смущении озирающим пол.

— Как давно он с тобой?

— Около года, — ответил Шигеру.

— Между вами есть некоторое семейное сходство, — сказал Йода. — Андо, как ты думаешь?

Он обратился к вассалу, который стоял на коленях сбоку от нас. Тот поднял голову и посмотрел на меня. Мы встретились глазами, и я тотчас узнал его. Передо мной было длинное волчье лицо с высокими тусклыми бровями и глубоко посаженными глазами. Его правый бок находился по другую сторону от меня, но мне и не нужно было его видеть, чтобы понять, что там нет руки, отсеченной мечом господина Отори Шигеру.

— Поразительное сходство, — сказал Андо, — Я подметил это, еще когда в первый раз увидел юного господина. — Он замолчал, а затем добавил: — В Хаги.

Я покорно поклонился.

— Простите меня, господин Андо, я не знал, что имел удовольствие встретить вас.

— Нет, мы не встречались, — подтвердил он. — Я просто видел вас с господином Отори и подумал, как же вы похожи на… одного из Отори.

— Он, в конце концов, мой родственник, — отметил Шигеру спокойно.

Я более не сомневался: Йода и Андо прекрасно знают, кто я. Им было известно, что меня спас Шигеру. Я приготовился к тому, что они прикажут тотчас схватить нас или убить на месте, среди чайных приборов.

Шигеру незаметно шевельнулся, и я понял, что он в любой момент вскочит на ноги с мечом в руке, если понадобится. Он так легко не сдастся и не пожертвует долгими месяцами, во время которых он вынашивал свой план. Никто не прерывал молчание, напряжение росло.

Губы Йоды искривились в улыбке. Я видел удовольствие, которое ему доставляет эта ситуация. Он не совершит убийство сейчас: он поиграет с нами подольше. Вокруг земли Тогана, бежать нам некуда, мы под постоянным наблюдением. Я не сомневался, что Йода собирается уничтожить нас обоих, но ему было необходимо вкусить то наслаждение, что испытываешь, когда давний враг в твоей власти.

Он сменил тему и заговорил о свадьбе. За напускной вежливостью слышалось презрение и ревность:

— Госпожа Ширакава была заложницей у господина Ногучи, моего старейшего и верного союзника.

Йода не упомянул о том, что Ногучи разгромлен Араи. Неужели он еще не оповещен или считает, что нам ничего неизвестно?

— Господин Йода оказывает мне огромную честь, — ответил Шигеру.

— Что ж, нам давно пора заключить мир с Отори. — Йода выдержал паузу, затем продолжил: — Она красивая девушка. Однако у нее не лучшая репутация. Надеюсь, вам это не повредит.

Раздались смешки вассалов.

— Я считаю, что она не заслужила подобной репутации, — спокойно отреагировал Шигеру. — А пока я пребываю здесь, в гостях господина Йоды, мне нечего тревожиться.

С лица Йоды сошла улыбка, уступив место оскалу. Как я догадался, его сжирала ревность. Чувство такта и самоуважение должны были бы помешать ему произнести последовавшую фразу, но он не постеснялся.

— Про вас ходят слухи, Шигеру, — прямолинейно сказал он.

Шигеру молча поднял бровь.

— Многолетняя привязанность, тайный брак, — разбушевался Йода.

— Господин Йода удивляет меня, — холодно ответил Шигеру. — Я не молод. Вполне естественно, что у меня было много женщин.

Йода пришел в себя и проворчал что-то в ответ, но его глаза горели от злорадства. Нас отпустили с притворной вежливостью.

— Буду ожидать нашей встречи через три дня на церемонии бракосочетания, — такой фразой ограничился Йода.

Когда мы вернулись к нашим людям, все они были в напряжении. Им пришлось терпеть издевки и угрозы членов клана Тоган. Ни я, ни Шигеру ничего им не сказали, проезжая по ступенчатой улице через первые ворота. Я изо всех сил старался запомнить планировку замка. Огонь моего сердца пылал яростью и ненавистью к Йоде. Я убью его, в месть за прошлое, за бесстыдное обращение с господином Отори и по той причине, что если я не покончу с ним этой ночью, то он убьет нас обоих.

Солнце светило с запада размытым шаром, когда мы ехали обратно в дом, где нас ожидал Кенжи. В комнате слегка пахло паленым. В наше отсутствие он уничтожил записки госпожи Маруямы. Кенжи внимательно взглянул на наши лица.

— Такео узнали? — спросил он. Шигеру снимал официальные одежды.

— Мне нужно принять ванну, — сказал он и улыбнулся, словно освобождая себя от железного самообладания, которое сковывало его последний час. — Мы можем говорить открыто, Такео?

Из кухни доносился шум, слуги готовили ужин. По аллее время от времени стучали сандалии, но сад был пуст. Я слышал разговор стражников у главных ворот. К ним подошла девушка с чашами риса и супа.

— Только шепотом, — ответил я.

— Нужно все быстро обсудить. Подойди ближе, Кенжи. Да, Такео опознали. Йода полон подозрений и страхов. Он может напасть в любой момент.

На это сообщение Кенжи сказал:

— Я заберу его прямо сейчас. Я смогу спрятать его в городе.

— Нет! — возразил я. — Сегодня я пойду в замок.

— Это наш единственный шанс, — прошептал Шигеру. — Мы должны начать действовать первыми.

Кенжи взглянул на нас обоих и глубоко вздохнул:

— Тогда я пойду с тобой.

— Ты был мне хорошим другом, — тихо сказал Шигеру, — но тебе не обязательно рисковать своей жизнью.

— Я не ради тебя, Шигеру, а для того, чтобы приглядеть за Такео, — ответил Кенжи и обратился ко мне: — Тебе нужно еще раз осмотреть стены и ров, пока не настал комендантский час. Я спущусь с тобой. Возьми свои рисовальные принадлежности. На воде будут любопытные переливы света.

Я собрал свои вещи, и мы направились к двери, но прежде чем перешагнуть порог, Кенжи удивил меня, повернувшись к Шигеру и отвесив низкий поклон.

— Господин Шигеру, — произнес он.

Мне показалось, что это проявление иронии, только потом я понял, что он прощался.

Я не привык говорить «до свидания» и ограничился обычным поклоном, получив ответный поклон Шигеру. Он стоял на фоне вечернего света из сада, поэтому я не видел его лица.

Тучи затянули все небо. Было сыро, но дождь не капал. С заходом солнца немного похолодало, однако было душно и хмуро. Улицы переполнились людьми, пытавшимися сделать все дела за короткий промежуток времени после захода солнца до комендантского часа. Они постоянно наталкивались на меня, отчего на душе становилось тревожно. Я везде видел шпионов и наемных убийц.

Встреча с Йодой вывела меня из равновесия, я снова превратился в Томасу, перепуганного мальчика, бежавшего прочь от руин Мино. Неужели я и правда считал, что смогу забраться в замок Инуямы и покуситься на жизнь могущественного повелителя, которому известно, что я — Потаенный, единственный, кто спасся от него в деревне? Я мог притворяться господином Отори Такео, или Кикутой — человеком из Племени, — но на самом деле я не являлся ни тем, ни другим. Я был Потаенным, одним из тех, на кого шла охота.

Мы направлялись на запад, вдоль южной стороны замка. Стемнело, и я радовался, что на небе не видно ни звезд, ни луны. На воротах пылали факелы, лавки освещали свечи и масляные лампы. Стоял запах кунжута и сои, рисового вина и жареной рыбы. Несмотря на волнение, я хотел есть. Думал было остановиться и купить что-нибудь, но Кенжи предложил пройти немного дальше.

Улицы стали темней и безлюдней. Я слышал, как какие-то колеса гремят по булыжникам дороги, слышал звуки флейты. В этом было нечто необъяснимо жуткое. У меня волосы встали дыбом, предупреждая об опасности.

— Давай вернемся, — сказал я, и в этот момент из аллеи вышла небольшая группа людей.

Мне они показались уличными актерами. Старик катил перед собой тележку с декорациями и картинами. Девушка играла на флейте, однако, завидев нас, уронила ее. Из тени вышли два молодых человека с крутящимися волчками. В полумраке волчки казались волшебными, словно в них вселились какие-то духи. Я остановился. Кенжи стоял за моей спиной.

Одна из девушек приблизилась к нам и сказала:

— Посмотрите, господин.

Я узнал ее голос, но не сразу понял, кто она. А когда догадался, прыгнул в сторону, мимо Кенжи, и оставил своего двойника у тележки. Это была девушка из Ямагаты, про которую Кенжи сказал: «Она одна из нас».

К моему удивлению, молодой человек, проигнорировав двойника, последовал за мной. Я сделался невидимым, но он догадался, где я. Сомнений не осталось. Они из Племени, пришли забрать меня, как предупреждал Кенжи. Я бросился на землю, перекатился и юркнул под телегу, но мой учитель уже ожидал меня по другую сторону. Я хотел укусить его за правую руку, но он приложил левую к моей челюсти, сковав ее. Я ударил Кенжи ногой, попытался выскользнуть из его хватки, просочиться сквозь пальцы, но всему, что я умел, научил меня он.

— Тише, Такео, — прошипел он. — Перестань сопротивляться, никто не причинит тебе вреда.

— Хорошо, — ответил я и замер.

Кенжи отпустил меня, и я отскочил, вытащив нож. Теперь эти пятеро взялись за дело всерьез. Они двигались на меня спереди, пришлось отступить к тележке. Я ударил юношу ножом и почувствовал, как лезвие коснулось кости. Затем ранил девушку. Другая сделалась невидимой и обезьяной прыгнула на меня с тележки, обвив плечи ногами. Зажав мне рот, она притронулась рукой к шее. Я знал, к какому месту она подбирается, и неистово закрутился, тотчас потеряв равновесие. Юноша, которого я глубоко резанул, схватил меня за запястье и согнул его так, что я выронил нож. Мы с девушкой упали на землю. Ее руки не выпускали моего горла.

Прежде чем потерять сознание, я отчетливо увидел Шигеру: он сидел в комнате и ждал нашего возвращения. Чудовищность свершенного предательства потрясла меня, в ярости я попытался закричать, но мой рот был закрыт рукой, и даже уши ничего не слышали.

Вечерело. С момента прибытия в Инуяму прошло три дня. Три дня, как трясущийся паланкин доставил Каэдэ в замок. С каждым часом она все больше падала духом. Удручающая Инуя-ма ужасала ее даже больше, чем замок Ногучи. Жившие в доме женщины выглядели подавленно, они находились в трауре: до сих пор оплакивали свою госпожу, жену Йоды, которая умерла в начале лета.

Каэдэ видела повелителя лишь мельком, но не могла отделаться от чувства, что он находится где-то неподалеку. Он подавлял своей личностью всех обитателей резиденции, которые бесшумно передвигались в страхе перед его дурными настроениями, то и дело перераставшими в ярость. Никто не смел высказываться открыто. Женщины с пустыми глазами произносили свои поздравления усталыми голосами. Они готовили свадебный наряд вялыми руками.

Каэдэ чувствовала, что над ней навис злой рок.

Госпожа Маруяма, поначалу обрадованная встречей с дочерью, стала задумчиво-напряженной. Несколько раз она собиралась открыться Каэдэ, но они редко оставались надолго наедине. Невеста проводила время, вспоминая отдельные моменты их путешествия, пытаясь понять смысл подводных течений, бурливших вокруг нее, но девушке было известно слишком мало. Почти ничего.

Ничто не истинно, никому нельзя доверять — даже Шизуке, несмотря на ее заботу. Ради чести семьи нужно хладнокровно пройти испытание замужеством: у Каэдэ не было повода подозревать, что свадьба может сорваться, и все же она не верила в успешный исход. Это событие казалось недосягаемым, как луна. Но если она не вступит в брак — если из-за нее умрет еще один человек, — выход будет только один: расстаться с жизнью.

Каэдэ старалась мужественно принять возможность подобного исхода, но себя не обманешь: ей пятнадцать лет, она не хочет умирать, она хочет жить, и жить с Такео.

Душный день подходил к концу, расплывчатый круг солнца бросал на город жуткий красный свет. Каэдэ устала и не могла найти себе покоя. Ей хотелось сбросить многочисленные юбки, хотелось ночной прохлады, но она боялась следующего дня и того, что наступит за ним.

— Сегодня в замок приехали господа Отори, не так ли? — спросила она, гоня из голоса и тень эмоций.

— Да, их принял господин Йода, — ответила Шизука.

Каэдэ чувствовала на себе взгляд служанки и ее жалость.

— Госпожа… — тихо произнесла Шизука и замолчала.

— Что?

Шизука начала увлеченно говорить о свадебном наряде: за дверью запел соловьиный пол, по нему ступали две горничные. Когда их шаги стихли, Каэдэ спросила:

— Что ты собиралась мне сказать?

— Помните, я говорила, что можно убить человека иголкой? Я сейчас покажу вам, как. Кто знает, вдруг вам это пригодится.

Шизука достала внешне обыкновенную иголку, но, когда Каэдэ взяла ее в руки, то почувствовала упругость и необычный вес миниатюрного оружия. Шизука показала, как вонзить ее в глаз или шею.

— Теперь спрячьте ее в край рукава. Будьте осторожны, не уколитесь.

Каэдэ вздрогнула от отвращения к смертоносной игле, в то же время очарованная ее силой.

— Не знаю, смогу ли я это сделать.

— В ярости вы ударили мужчину ножом, — сказала Шизука.

— Ты и это знаешь?

— Мне сказал Араи. В гневе или страхе люди непредсказуемы для себя самих. Всегда имейте при себе нож. Лучше бы у нас были мечи, но их не спрячешь в одежде. Если дойдет до схватки, то следует как можно раньше убить мужчину и забрать у него меч.

— Такое может произойти? — прошептала Каэдэ.

— Мне хотелось бы рассказать вам все, но это подвергнет вас еще большей опасности. Я только хочу, чтобы вы были готовы ко всему.

Каэдэ открыла рот, чтобы расспросить Шизуку, но та тихо произнесла:

— Вы должны молчать: ни о чем меня не спрашивайте и ничего никому не говорите. Чем меньше вы знаете, тем лучше для вас.

Для Каэдэ, госпожи Маруямы и ее дочери была выделена маленькая комната в дальнем конце резиденции, рядом с более просторной палатой женщин Йоды. Обе комнаты выходили в сад, простиравшийся вдоль южной стороны дома. Каэдэ слышала плеск воды и легкий шелест деревьев. Всю ночь она чувствовала, что Шизука не смыкает глаз. А однажды юная госпожа увидела, как служанка сидит в дверном проходе, скрестив ноги, едва видимая на фоне безоблачного неба. Когда темнело, ухали совы, а по утрам с реки доносились крики водоплавающих птиц. Пошел дождь.

Каэдэ заснула под стук капель, а пробудилась от пронзительного карканья ворон. Дождь перестал, наступила жара.

Шизука была одета. Когда служанка заметила, что девушка не спит, она опустилась рядом на колени и прошептала:

— Госпожа, мне необходимо поговорить с господином Отори. Не могли бы вы встать и написать ему письмо, стихотворение или что-нибудь такое? Мне нужен предлог, чтобы пройти к нему.

— Что случилось? — спросила Каэдэ, встревоженная осунувшимся лицом служанки.

— Не знаю. Этой ночью должно было кое-что произойти… но не произошло. Мне нужно пойти и выяснить, почему. — Громким голосом она добавила: — Я приготовлю чернила, но моей госпоже придется немного подождать. У вас есть целый день, чтобы написать хорошее стихотворение.

— Что мне написать? — прошептала Каэдэ. — Я не знаю, как сочинять стихи. Меня никогда этому не учили.

— Это неважно, что-нибудь о супружеской любви, мандаринских утках, ломоносе и стене.

Каэдэ подумала, что Шизука шутит, но служанка осталась совершенно серьезной.

— Помоги мне одеться, — властно приказала она. — Да, я сама знаю, что еще очень рано, но хватит жаловаться. Я хочу написать господину Отори прямо сейчас.

Шизука одобрительно улыбнулась, силой разжав губы на бледном лице.

Каэдэ черкнула пару строк, сама не понимая, что пишет, и громко приказала Шизуке поспешить в дом, где живет Отори. Служанка внешне неохотно направилась туда, и юная госпожа слышала, как она тихо плачется стражникам, а те хохочут в ответ.

Каэдэ позвала горничных и заказала чай. Утолив жажду, села лицом к окну, выходящему в сад, чтобы успокоить свои страхи и быть отважной, как Шизука. Время от времени пальцы нащупывали иголку в рукаве или гладкую холодную рукоятку ножа под одеждой. Она вспомнила, как госпожа Маруяма и Шизука учили ее драться. Чего они опасались? Каэдэ чувствовала себя пешкой в игре, однако главные фигуры попытались подготовить ее к финальной битве и дали ей оружие.

Через час вернулась Шизука с ответным письмом от господина Отори — стихотворением, написанным с мастерством и изяществом.

Каэдэ внимательно прочла его:

— Что это значит?

— Это просто предлог. Он должен был что-нибудь написать в ответ.

— Господин Отори хорошо себя чувствует? — сухо спросила она.

— Да, прекрасно, он всей душой ожидает единения с вами.

— Скажи мне правду, — прошептала Каэдэ и уставилась на Шизуку, на лице которой отразилась нерешимость. — Господин Такео… мертв?

— Нам это неизвестно, — тяжело вздохнула Шизука. — Вынуждена сообщить вам, что он исчез вместе с Кенжи. Господин Отори полагает, что его забрало Племя.

— Что за Племя?

Каэдэ почувствовала, что недавно выпитый чай поднимается у нее в желудке, и испугалась, что ее стошнит.

— Давайте прогуляемся по саду, пока прохладно, — спокойно предложила Шизука.

Каэдэ встала и чуть не упала в обморок. На лбу появились капельки пота, холодные и липкие. Шизука взяла девушку под локоть и довела до веранды, где встала на колени и помогла надеть сандалии.

Когда они медленно спускались по тропинке между деревьев и кустов, журчание ручья заглушило их голоса. Шизука быстро прошептала на ухо Каэдэ:

— Прошлой ночью должно было состояться покушение на жизнь Йоды. Араи находится за тридцать ли отсюда с огромной армией. Воинствующие монахи в Тераяме намерены захватить Ямагату. Клан Тоган может быть свержен.

— Какое отношение это имеет к Такео?

— Он должен был выполнить работу наемного убийцы: залезть в замок ночью. Но его забрало Племя.

— Такео? Наемный убийца?

Юной госпоже хотелось рассмеяться от столь неправдоподобного факта. Однако она вспомнила загадочность, с которой он всегда замолкал, и как он скрывал свою ловкость. Каэдэ поняла, что видела лишь оболочку, хоть и чувствовала, как много за ней скрывается. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Что такое Племя?

— Отец Такео был из Племени, поэтому его сын обладает всеми талантами.

— Как и ты, — прямо сказала Каэдэ. — И как твой дядя.

— Он намного одареннее нас, — ответила Шизука. — Но ты права: мы тоже из Племени.

— Ты шпионка? Наемная убийца? Ты поэтому притворяешься моей слугой?

— Я ваш друг, и это не притворство, — выпалила Шизука. — Я вам уже говорила, что вы можете доверять мне. Сам Араи поручил мне заботиться о вас.

— Как мне верить тебе, когда ты наговорила так много лжи? — сказала Каэдэ и почувствовала, как защипало в уголках глаз.

— Сейчас я говорю вам правду, — угрюмо сказала Шизука.

Каэдэ едва не упала в обморок от накативших на нее чувств, но вскоре это состояние прошло, оставив девушку спокойной и трезвой.

— Мое замужество — предлог, чтобы господин Отори приехал в Инуяму?

— Не по его воле придуман этот предлог. Брак был условием усыновления Такео. Раз уж он дал свое согласие, то решил воспользоваться возможностью привезти Такео в главную крепость клана Тоган. — Шизука замолчала, а затем очень тихо добавила: — Йода и господа Отори могут использовать женитьбу на вас как оправдание смерти Шигеру. Отчасти поэтому послали меня: защищать вас обоих.

— Из моей репутации всегда можно извлечь выгоду, — с горечью произнесла Каэдэ, осознав власть мужчин над своей судьбой и всю жестокость, с которой они ею пользуются.

В ее глазах спять помутнело.

— Нужно посидеть, — сказала Шизука.

Кусты сменились более открытой частью сада с видом на ров и реку, что берет начало в горах. Над ручьем был разбит шатер, ловивший малейшее дуновение бриза. Они направились к нему, осторожно ступая по камням. На траве под тенью шатра лежали подушки, на которые девушки и присели. Текущая вода создавала прохладу, зимородки и ласточки проносились под пологом, мелькая перед глазами. В пруду цветки лотоса поднимали свои лилово-розовые бутоны. У берега отцветало несколько темно-голубых ирисов с лепестками того же оттенка, что и подушки шатра.

— Что значит «забрало Племя»? — спросила Каэдэ, лихорадочно теребя пальцами платье.

— Кикуты, семья, к которой принадлежит Такео, решили, что ему не удастся совершить убийство. Они не хотели терять его, поэтому вмешались, чтобы предотвратить саму попытку. Мой дядя сыграл в этом свою роль.

— А ТЫ?

— Нет, я придерживаюсь мнения, что покушение должно было состояться. Думаю, у Такео были шансы на удачу. Пока Йода жив, не видать нам восстания против клана Тоган.

Не верю своим ушам, думала Каэдэ, я могу стать замешенной в государственной измене. Она с такой легкостью говорит об убийстве Йоды, будто он крестьянин или бродяга.

Несмотря на растущую жару, Каэдэ дрожала.

— Как они с ним поступят?

— Он станет одним из них, и его жизнь будет для нас тайной, как и для всех.

Значит, я никогда не увижу его, подумала Каэдэ.

Сверху дороги послышались голоса. Вскоре через ручей перешли госпожа Маруяма, ее дочь Ма-рико и сопровождающая их Саши. Они сели рядом, Госпожа Маруяма была такой же бледной, как недавно Шизука, и ее поведение изменилось необъяснимым образом. Она несколько утратила твердость своего самообладания. Она послала Марико и Саши поиграть на лужайке с игрушечным воланом, который девочка принесла с собой.

Каэдэ попыталась завязать спокойную беседу.

— Госпожа Марико очень мила.

— Она не первая красавица, но умна и добра, — ответила ее мать. — Больше похожа на отца. Может, ей и повезло. Даже красота опасна для женщины. Лучше не вызывать у мужчин желания. — Она с горечью улыбнулась и прошептала Шизуке: — У нас очень мало времени. Надеюсь, я могу доверять госпоже Ширакаве.

— Я никому ничего не расскажу, — тихо проговорила Каэдэ.

— Шизука, что случилось?

— Племя забрало Такео. Это все, что известно господину Шигеру.

— Никогда не думала, что Кенжи сможет предать его. Должно быть, это тяжелый удар для Шигеру.

— Он никого не винит. Его основная забота — ваша безопасность. Ваша и ребенка.

Сначала Каэдэ подумала, что Шизука имеет в виду Марико, но у госпожи Маруямы зарумянились щеки. Она промолчала, сжав губы.

— Что нам делать? Попытаемся бежать? Госпожа Маруяма крутила рукав платья в белых пальцах.

— Нам нельзя вызвать подозрения Йоды.

— Шигеру не собирается бежать?

Голос госпожи стал тоньше писка.

— Я предложила ему этот вариант, но он отказался. За ним слишком тщательно наблюдают, к тому же он считает, что сможет выжить только в том случае, если не поддастся страху. Он будет вести себя так, словно полностью доверяет клану Тоган и предложенному им союзу.

— Он вступит в брак? — повысила голос госпожа Маруяма.

— Он сделает вид, будто таковы его намерения, — осторожно ответила Шизука. — Мы должны держаться соответственно, если нам дорога его жизнь.

— Йода все время посылает мне записки с просьбой принять его предложение, — сказала госпожа Маруяма. — Я всегда отказывала ему, помня о Шигеру.

— Госпожа, — произнесла Шизука. — Не говорите таких вещей. Будьте терпеливы, будьте мужественны. Все, что мы можем делать, это ждать. Нужно притвориться, что не произошло ничего необычного, и готовиться к свадьбе госпожи Каэдэ.

— Они воспользуются свадьбой как предлогом, чтобы убить его, — сказала госпожа Маруяма.

— Я не хочу быть причиной чьей-либо смерти, — сказала Каэдэ, — и меньше всего господина Отори.

Из глаз девушки неожиданно хлынули слезы, и она отвернулась.

— Какая жалость, что ты не можешь выйти за Йоду и принести смерть ему! — воскликнула госпожа Маруяма.

Каэдэ вздрогнула, словно ей дали пощечину.

— Прости меня, — прошептала госпожа Маруяма. — Я сама не своя. Я почти не спала. Схожу с ума от страха — за него, за свою дочь, за себя, за нашего ребенка. Ты не заслужила моей грубости. Ты запутана в наших делах не по своей воле. Надеюсь, ты не обидишься на меня.

Она взяла руку Каэдэ и сжала ее.

— Если мы с дочерью погибнем, то ты моя наследница. Я вверяю тебе мои земли и мой народ. Заботься о них. — Госпожа Маруяма посмотрела вдаль, на реку, и ее глаза наполнились слезами. — Если это единственный шанс спасти себе жизнь, то он должен жениться на тебе. Но затем они все равно убьют его.

В конце сада фортификационная стена оканчивалась ступенями, ведущими вниз ко рву. Там были пришвартованы две лодки для прогулок по воде. Ворота, преграждавшие к ним путь, как догадалась Каэдэ, запираются с наступлением сумерек, но теперь они были распахнуты. Через них виднелась река и ров. У стены скучали два разморенных жарой стражника.

— На воде прохладней, — сказала госпожа Маруяма. — Можно заплатить лодочникам…

— Не советую, госпожа, — поспешила предупредить Шизука. — Если вы попытаетесь бежать, то вызовете подозрения Йоды. Наш единственный шанс — умиротворить его до прибытия Араи.

— Араи не подступится к Инуяме, пока жив Йода, — возразила госпожа Маруяма. — Он не пойдет на осаду. Мы всегда считали этот замок неприступным. Он может пасть только изнутри.

Она оторвала взгляд от воды и посмотрела на башню.

— Мы в ловушке, — сказала она. — Замок прочно держит нас. Но все же я должна вырваться отсюда.

— Не совершайте необдуманных поступков, — взмолилась Шизука.

Вернулась Марико, жалуясь, что играть слишком жарко. За ней шла Саши.

— Я отведу ее в дом, — сказала госпожа Маруяма. — К тому же ее ждут уроки… — Ее голос затих, на глазах выступили слезы. — Моя бедная девочка, — произнесла она. — Мои бедные дети.

— Идемте, госпожа, — сказала Саши. — Вам нужно лечь.

Каэдэ преисполнилась сочувствием. На нее словно давили башни и стены вокруг. От пронзительной трескотни сверчков немел мозг, жара струилась с земли. Госпожа Маруяма права, подумала Каэдэ: они в ловушке, и побег невозможен.

— Вы хотите вернуться в дом? — спросила Шизука.

— Останемся здесь еще чуть-чуть. — Каэдэ поняла, что не обсудила одну вещь. — Шизука, ты ведь можешь ходить, где угодно. Стражники тебе доверяют.

— Я обладаю некоторыми талантами Племени, — кивнула Шизука.

— Из всех женщин ты единственная, кто может сбежать. — Каэдэ замолчала, не зная, как выразить свою мысль. Наконец она сказала прямо: — Если хочешь уйти, то сделай это сейчас. Я не желаю, чтобы ты оставалась из-за меня.

Каэдэ прикусила губу и отвела взгляд, потому что не знала, как ей выжить без женщины, на которую привыкла полагаться.

— Безопасней будет, если ни одна из нас не предпримет попытки к бегству, — прошептала Шизука. — А о моем уходе и речи быть не может. Если вы не прикажете мне убираться, то я никогда вас не оставлю. Наши жизни теперь повязаны, — сказала она и добавила, словно самой себе: — Не только у мужчин есть понятие чести.

— Тебя послал ко мне господин Араи, — напомнила Каэдэ, — и ты говоришь, что принаддежишь Племени, которое заявило свои права на господина Такео. Ты действительно вольна сама принимать решения? Ты имеешь право следовать долгу чести?

— Для человека, которого ничему не обучали, госпожа Ширакава многое понимает, — улыбаясь, сказала Шизука, и на сердце Каэдэ стало чуть легче.

Большую часть дня она провела у воды. Дамы из замка присоединились к ней на несколько часов. Они говорили о красоте сада и приготовлениях к свадьбе. Одна из них бывала в Хаги и описывала город с восхищением, рассказывала легенды о клане Отори, нашептала даже об их давней кровной вражде с кланом Тоган. Все выражали радость, что Каэдэ предстоит положить конец этому противостоянию, и говорили, как счастлив союзу господин Йода.

Не зная, что ответить, Каэдэ говорила мало, искала спасение в своей робости, улыбалась, пока не заболело лицо.

Она взглянула вдаль и увидела господина Йоду собственной персоной, шагающего по саду в направлении шатра в сопровождении нескольких вассалов.

Женщины мгновенно замолчали. Каэдэ позвала Шизуку:

— Мне лучше пойти в дом: у меня разболелась голова.

— Я причешу вам волосы и сделаю массаж, — ответила Шизука.

Каэдэ и в самом деле устала от веса своих волос. Ее тело стало липким от пота, кожа под одеждой горела. Она жаждала наступления ночной прохлады.

Однако, как только они направились прочь от шатра, господин Абэ ускорил шаг, оторвавшись от группы мужчин, и нагнал их. Шизука тотчас пала на колени, Каэдэ едва поклонилась.

— Госпожа Ширакава, — произнес он, — господин Йода желает поговорить с вами.

Пытаясь скрыть страх, девушка вернулась в шатер, где на подушках уже расположился господин Йода. Женщины отошли в сторону и принялись разглядывать реку.

Каэдэ встала на колени и опустила голову, чувствуя на себе взгляд Йоды.

— Можешь подняться, — коротко сказал он. Грубый голос плохо сочетался с любезными словами.

— Шигеру повезло, — произнес Йода, вызвав смех мужчин, в котором Каэдэ уловила злость и угрозу.

Она думала, что Йода заговорит с ней о свадьбе или об отце, который уже прислал письмо, что не сможет приехать из-за болезни жены. Но слова Йоды удивили Каэдэ.

— Полагаю, Араи — твой старый приятель?

— Я знала его, когда он служил господину Ногучи, — осторожно ответила она.

— И Ногучи из-за тебя его прогнал, — сказал Йода. — Он сделал тем самым большую ошибку и уже расплатился за нее. Теперь, судя по всему, мне придется иметь дело с Араи у ворот собственного замка. — Он глубоко вздохнул. — Твоя женитьба на господине Отори как нельзя кстати.

Я невежественная девушка, воспитанная Ногучи, преданная и глупая. Мне ничего неизвестно об интригах между кланами, подумала Каэдэ.

Она сделала кукольное лицо и детским голоском ответила:

— Я лишь хочу выполнить желание господина Йоды и моего отца.

— Во время пути ты ничего не слышала о наступлении Араи? Шигеру никогда не обсуждал этот вопрос?

— У меня не было вестей от господина Араи с тех пор, как он покинул замок Ногучи, — ответила она.

— Говорят, он был твоим поклонником.

Каэдэ смело посмотрела на Йоду из-под ресниц:

— Я не виновата, что мужчины неравнодушны ко мне, господин.

Их глаза на мгновение встретились. Его взгляд был сверлящим, хищным. Она поняла, что Йода желает ее, как и все, раздразненный и возбужденный слухами.

К горлу подступило отвращение. Каэдэ вспомнила о спрятанной в рукаве иголке и представила, как протыкает ею плоть Йоды.

— Безусловно, — согласился он. — И мы не вправе винить мужчин за то, что они восхищаются тобой. — Через плечо он обратился к Абэ: — Ты был прав. Она великолепна. — Йода словно дал оценку неживому произведению искусства. — Ты собиралась в дом. Не буду тебя задерживать. Полагаю, эта жара не для твоего здоровья.

— Господин Йода.

Девушка вновь поклонилась до земли и на коленях попятилась к выходу из шатра. Шизука помогла ей подняться, и они ушли.

Девушки молчали до самой комнаты, затем Каэдэ прошептала:

— Ему все известно.

— Нет, — ответила Шизука, взяв расческу и начиная расчесывать волосы госпожи. — Он ни в чем не уверен. У него нет доказательств. Вы прекрасно держались.

Пальцы массировали виски Каэдэ. Напряжение постепенно спадало. Госпожа оперлась о плечо служанки.

— Я хочу поехать в Хаги. Ты отправишься со мной?

— Если этому желанию суждено сбыться, то я вам более не понадоблюсь, — улыбаясь, ответила Шизука.

— Мне кажется, ты всегда будешь мне нужна, — проговорила Каэдэ. В голос прокралась нотка печали. — Может, я буду счастлива с господином Шигеру. Если бы я не встретила Такео, если б он не любил…

— Ш-ш, — прошипела Шизука, чьи пальцы не переставали гладить голову госпожи.

— У нас могли бы быть дети, — продолжила Каэдэ, замедляя сонную речь. — Теперь это невозможно, а мне придется притвориться, что все будет хорошо.

— Мы на грани войны, — прошептала Шизука. — И не знаем, что будет завтра, не говоря уже о далеком будущем.

— Где сейчас Такео? Ты не знаешь?

— Если он до сих пор в столице, то в одном из тайных домов Племени. Однако, возможно, его уже вывезли за пределы феода.

— Я когда-нибудь увижу его? — спросила Каэдэ, не ожидая ответа.

Шизука промолчала, ее пальцы неустанно трудились. За открытыми дверьми расплывался в жарком воздухе сад, сверчки достигли пика своей трескотни.

Постепенно день сменялся вечером, начали расти тени.

Без сознания я находился всего несколько секунд. Когда пришел в себя, кругом была темнота, и я сразу догадался, что нахожусь внутри тележки. Кроме меня там было не менее двух человек. Один из них, как я узнал по дыханию, Кенжи, другой, судя по духам, девушка. Они вывернули мне руки за спину, удерживая туловище в согнутом положении.

Я почувствовал сильнейшую тошноту, словно меня ударили по голове. Тряска не шла на пользу.

— Меня сейчас вырвет, — сказал я, и Кенжи отпустил мою руку.

Когда я сел, тошнота уже подступала к горлу. Я понял, что девушка отпустила вторую руку. В своей отчаянной попытке сбежать я забыл про рвоту и ударился, закрыв голову руками, о крышку телеги, крепившуюся с одной стороны на петлях.

Она была прочно закреплена снаружи. Руку оцарапал гвоздь. Кенжи и девушка схватили меня, сломили сопротивление и прижали к полу. Кто-то снаружи резко прикрикнул.

Кенжи раздраженно прошептал мне:

— Замолчи и лежи тихо! Если люди Тогана найдут тебя, ты покойник!

Однако я потерял разум. Когда я был мальчиком, то приносил домой животных: лисят, горностаев, детенышей кроликов. Мне ни разу не удалось приручить их. Все, чего они хотели, слепо, интуитивно, так это вырваться и убежать. Теперь на меня нахлынула та же бешеная неугомонность. Мне было плевать на все, лишь бы Шигеру не подумал, что я предал его. Я никогда не останусь в Племени, им меня не удержать.

— Заткни его, — прошептал Кенжи девушке, и от ее удара мир снова поплыл перед глазами и пропал во тьме.

Когда я пришел в себя в следующий раз, то искренне поверил, что мертв и нахожусь в подземном царстве. Я ничего не видел и не слышал. Непроницаемая темнота, погруженная в полную тишину. Затем чувствительность начала возвращаться. Для мертвеца я слишком хорошо чувствовал боль. Горло ныло, рука пульсировала, запястье другой занемело, его слишком сильно отогнули назад. Я попытался сесть, но меня связали таким образом, что веревки не давали выпрямиться. Я повернул голову, встряхнул ею. На глазах была повязка, но труднее переносилось ощущение глухоты. Я понял: в уши что-то вставлено. Значит, слух не потерян.

К лицу притронулась чья-то рука, отчего я подпрыгнул. Повязку сняли, и я увидел Кенжи, сидящего рядом на коленях. Горела керосиновая лампа, освещая его лицо. Я вспомнил, как он опасен. Однажды он поклялся защищать меня хоть ценой своей жизни. Меньше всего мне теперь хотелось его защиты.

Его губы задвигались, произнося что-то.

— Я ничего не слышу, — сказал я. — Убери затычки.

Он вытащил их, и мой мир вернулся ко мне. Я некоторое время молчал, входя в него. Вдалеке текла река, значит, я еще в Инуяме. Дом, в котором я находился, стоял в тишине: все спали, кроме стражников. Они перешептывались с внутренней стороны ворот. Я догадался, что на дворе глубокая ночь, и тут услышал, как колокольный звон далекого храма пробил полночь.

В этот момент я как раз должен был залезть в замок.

— Сожалею, что мы причинили тебе боль, — сказал Кенжи. — Не нужно было так сильно сопротивляться.

Меня трясло от гнева и горечи, но я сдержался.

— Где я?

— В одном из домов Племени. Мы вывезем тебя из столицы в ближайшие дни.

Его спокойный официальный тон вгонял меня в еще большее бешенство.

— Ты сказал, что никогда не предашь Шигеру. В день моего усыновления, помнишь?

Кенжи вздохнул.

— Тем вечером мы оба говорили о конфликте обязательств. Шигеру знает, что прежде всего я служу Племени. Я предупреждал его тогда, да и позже, что у Племени есть виды на тебя и что рано или поздно они о себе заявят.

— Почему именно сейчас? — зло спросил я. — Вы могли оставить меня еще на одну ночь.

— Может, лично я и дал бы тебе эту возможность. Но твой поступок в Ямагате вывел ситуацию из-под моего контроля. В любом случае ты был бы сейчас мертв и уже никому не смог бы принести пользы.

— Я мог бы сначала убить Йоду, — пробурчал я.

— Эта возможность рассматривалась, — сказал Кенжи, — и было принято решение, что она не соответствует интересам Племени.

— Вы, наверное, почти все работаете на него?

— Мы работаем на того, кто больше заплатит. Нам нравится стабильное общество. Во время открытых военных действий трудно выполнять задания. Правление Йоды жестоко, но стабильно. Нас оно устраивает.

— Значит, ты все время обманывал Шигеру?

— Как, несомненно, и он часто обманывал меня. — Кенжи замолчал на минуту, а затем продолжил: — Шигеру был обречен на поражение с самого начала. Слишком много могущественных людей хотят избавиться от него. Он молодец, что так долго продержался.

Во мне проснулся ребенок.

— Он не должен умереть, — прошептал я.

— Йода, конечно же, воспользуется первым же предлогом убить его, — осторожно сказал Кенжи. — Шигеру стал слишком опасен, чтобы позволить ему жить. Помимо личного оскорбления Йоде — любовной связи с госпожой Маруямой и твоего усыновления, — клан Тоган глубоко встревожили толпы в Ямагате. — Лампа вспыхнула и погасла. Кенжи тихо добавил: — Главная беда Шигеру в том, что его любят люди.

— Мы не можем бросить его! Пусти меня к нему.

— Не я принимаю решения, — ответил Кенжи. — А если б и принимал, то ничего уже не смог бы поделать. Йода знает, что ты один из Потаенных. Он отдаст тебя Андо, как и обещал. Шигеру, несомненно, умрет смертью воина, быстрой и достойной. Тебя же будут мучить: сам знаешь, как они это делают.

Я молчал. Голова болела, по венам кралось ощущение провала. Каждая моя клеточка была направлена, словно копье, к одной мишени. Но державшая его рука разжалась и выронила меня на землю, никчемного.

— Забудь об этом, Такео, — сказал Кенжи, глядя мне в лицо. — Все кончено.

Я медленно закивал головой, изображая согласие.

— Ужасно хочется пить.

— Я заварю чай. Он поможет тебе заснуть. Хочешь?

— Нет. Можешь развязать меня?

— Не сегодня, — ответил Кенжи.

Погружаясь в дремоту и пробуждаясь вновь, я думал о его словах. Трудно было найти удобное положение, чтобы спать со связанными ногами и руками. Значит, Кенжи думает, что я все еще могу убежать, если уж боится меня развязать. А если мой учитель считает, что побег в моих силах, то, скорее всего, оно так и есть. Этот вывод служил мне единственным утешением, но недолго.

Ближе к рассвету начался дождь. Я слушал, как наполняются сточные канавы, как капает с карнизов вода. Закричали петухи, и город проснулся. В доме зашевелились слуги, на кухне разожгли огонь, и до меня донесся запах дыма. Я слушал голоса и шаги, считал их, рисовал в голове план дома, его расположение, здания справа и слева от него. Судя по звукам и запахам рабочего утра, меня спрятали внутри пивоварни, в одном из крупных имений купцов, что располагаются на окраине города-замка. Комната, где я сидел, не имела внешних окон. Она была узкой, словно жилище угря, и оставалась во мраке еще долго после рассвета.

Свадьба назначена на послезавтра. Доживет ли до нее Шигеру? А если его убьют раньше, что станет с Каэдэ? Подобные мысли непрестанно раздирали меня. Как проведет Шигеру следующие два дня? Что он делает сейчас? Думает ли обо мне? Меня бросало в жар оттого, что он мог предположить, будто я сбежал по собственной воле. А какого мнения обо мне его люди? Наверное, презирают меня.

Я крикнул Кенжи, что мне нужно облегчиться. Он развязал мне ноги и повел меня вперед. Мы вышли из каморки в комнату едва просторней, затем вниз по ступеням в сад за домом. Появилась служанка с водой и помогла мне вымыть руки. Я оказался перепачканным в крови, столько крови не могло вытечь от одного пореза гвоздем. Должно быть, я зацепил кого-то ножом. Интересно, где сейчас мой нож?

Затем мы вернулись в тайную каморку, и Кенжи не стал снова связывать мне ноги.

— Что со мной будет? — спросил я.

— Попытайся поспать подольше. Сегодня ничего не случится.

— Поспать! Мне кажется, я никогда больше не засну!

Кенжи внимательно посмотрел на меня и коротко сказал:

— Все пройдет.

Будь мои руки свободны, я бы убил его. Я прыгнул на него, оттопырив кверху связанные руки, чтобы схватить его сбоку. Я застал Кенжи врасплох, и мы покатились по полу, но он вывернулся из-под меня, как змея, и прижал меня к доскам. Если раньше только я находился в состоянии сумасшествия, то теперь и он вышел из себя. Я не раз видел его гнев, но он ничто в сравнении с накатившей на него яростью. Кенжи дважды ударил меня по лицу, со всего размаху, так, что чуть не выбил мне все зубы; у меня закружилась голова.

— Признай поражение! — закричал он. — Если придется, я это в тебя силой вобью. Ты этого хочешь?

— Да! — завопил я в ответ. — Давай, убей меня! Только так ты сможешь удержать меня здесь!

Я изогнул спину и откатился в сторону, избавившись от его веса. Я лягался и пытался укусить его. Кенжи хотел снова ударить меня, но я увернулся и, бешено крича, кинулся на него.

Снаружи послышались быстрые шаги, и дверь отодвинулась. В комнату вбежала девушка из Ямага-ты и один из юношей Племени. Втроем они в конце концов укротили меня, но я находился в состоянии нечеловеческого буйства, и им пришлось немало потрудиться, чтобы связать мне ноги.

Кенжи кипел от гнева. Девушка и юноша смотрели то на него, то на меня.

— Учитель, — сказала она, — оставьте его нам. Мы присмотрим за ним. Вам нужно отдохнуть.

Их, очевидно, поразило, что Кенжи потерял самообладание.

Мы провели вместе много месяцев как учитель и ученик. Кенжи научил меня почти всему, что я знал. Я подчинялся ему беспрекословно, мирился с его подтруниванием и сарказмом, терпел жесточайшие наказания. Я отбросил свои сомнения и полностью доверился ему. Все это разлетелось в пух и прах, ничего уже не восстановишь.

Теперь Кенжи сел передо мной, схватил мою голову и заставил смотреть на него.

— Я пытаюсь спасти тебе жизнь! — крикнул он. — Ты можешь вдолбить это в свой туго думный череп?

Я плюнул ему в лицо и подставил себя для удара, но вмешался юноша.

— Идите же, учитель, — поторопил он. Кенжи отпустил меня и поднялся.

— Что за упрямый сумасбродный нрав ты унаследовал от матери? — прорычал он. Подойдя к двери, он обернулся и сказал: — Глаз с него не спускайте. И не развязывайте ни под каким предлогом.

Когда он вышел, я захотел закричать и забиться в истерике, как ребенок. Слезы ярости и отчаяния кололи глаза. Я лег на матрац и отвернул лицо к стене.

Девушка ушла и вскоре вернулась с тряпкой и холодной водой. Она посадила меня и вытерла лицо. Губа была разбита, вокруг глаза и на скуле проступали синяки. Ее нежность убедила меня в сочувствии, хотя она ничего не сказала.

Юноша тоже наблюдал молча.

Потом принесли чай и еду. Я выпил чай, а есть отказался.

— Где мой нож? — спросил я.

— У нас, — ответила она.

— Я задел тебя?

— Нет, ты задел Кейко. У нее и у Акио раны на руке, но не очень глубокие.

— Жаль, что я не смог убить вас всех.

— Понимаю, — ответила она. — Никто не скажет, что ты не оказал сопротивления. Но против тебя дрались пять членов Племени. Ничего постыдного.

Именно стыд струился по моим жилам, пачкая чернью белую кость.

Длинный день подошел к концу, вечерний колокол зазвенел в храме в конце улицы, когда к двери подошла Кейко и шепотом заговорила с двумя стражниками. Я прекрасно расслышал ее слова, но по привычке притворился, что ничего не ведаю. Кто-то пришел повидать меня, кто-то по имени Кикута.

Через несколько минут в комнату вошел стройный мужчина среднего роста, за ним последовал Кенжи. Между ними чувствовалось сходство: тот же бегающий взгляд, делающий их незаметными. Кожа незнакомца была темней, приближаясь по цвету к моей. Его волосы оставались черны, хотя мужчине и было уже около сорока лет.

Пару секунд он стоял и смотрел на меня, потом подошел и опустился рядом на колени, а Кенжи, впервые за наше с ним знакомство, взял мои кисти и повернул ладонями вверх.

— Почему он связан? — спросил незнакомец. Его голос был ничем не примечателен, хотя интонация выдавала в мужчине северянина.

— Он пытается сбежать, учитель, — ответила девушка. — Сейчас он утихомирился, но ранее показал дикую прыть.

— Почему ты хочешь сбежать? — спросил он меня. — Ты наконец там, где должен находиться по происхождению.

— Я не должен быть здесь, — ответил я. — Еще до того, как я впервые услышал о Племени, я дал присягу господину Отори. Я законно принят в клан Отори.

— Ух! — вздохнул он. — Я слышал, что господа Отори зовут тебя Такео. А как твое настоящее имя?

Я молчал.

— Он вырос среди Потаенных, — тихо сказал Кенжи. — Имя, которое ему дали при рождении, Томасу.

Кикута зашипел сквозь зубы.

— Такое имя лучше забыть, — сказал он. — Пока пойдет и Такео, хотя Племя им никогда не пользовалось. Ты знаешь, кто я?

— Нет, — ответил я, хотя и догадывался.

— Нет, учитель, — не удержался юный стражник. Кикута улыбнулся.

— Ты не учил его манерам, Кенжи?

— Вежливость для тех, кто ее заслуживает, — сказал я.

— Ты скоро убедишься, чего я заслуживаю. Я глава твоей семьи, Кикута Котаро, двоюродный брат твоего отца.

— Я никогда не знал отца и не носил его имени.

— Однако многие черты изобличают в тебе Кикуту: острота слуха, артистичность, да и все другие таланты переданы тебе с лихвой, как и линия на ладони. Это ты не можешь отрицать.

Издалека послышался легкий шум — стук в дверь магазина внизу. Человек вошел и завел разговор о вине. Голова Кикуты тоже повернулась. Я почувствовал, что начинаю признавать его.

— Вы все слышите? — спросил я.

— Не так много, как ты, но почти все. С годами умения сглаживаются.

— Когда я был в Тераяме, один молодой человек, монах, сказал «как собака». — Язвительность вкралась в мой голос. — «Полезное свойство для твоих хозяев», сказал он мне. Вы поэтому украли меня? Чтобы пользоваться мной?

— Речь идет не о пользе, — ответил он. — А о рождении членом Племени. Ты принадлежишь ему. Ты бы принадлежал ему, даже не обладая никакими талантами. Но если б ты был самым одаренным в мире человеком, но в тебе не текла бы кровь Племени, мы бы никогда тобой не заинтересовались, и ты бы не смог стать одним из нас. Так оно есть: твой отец Кикута — ты Кикута.

— У меня нет права выбора?

Он снова улыбнулся.

— Такое не выбирают, как и остроту слуха.

Этот человек действовал на меня успокаивающе.

Я раньше не встречал никого, кто знал бы, что такое быть Кикутой. И ощутил, насколько это притягательно.

— Предположим, я признаю свое происхождение. Что меня ждет?

— Мы найдем тебе безопасное место в другом феоде, вдалеке от клана Тоган, и ты закончишь обучение.

— А я больше не хочу ни учиться, ни тренироваться. Мне хватило учителей!

— В Хаги отправили Муто Кенжи ввиду его давней дружбы с господином Шигеру. Он многому тебя обучил, но Кикуту должен воспитывать Кикута.

Я более не слушал его.

Давняя дружба? Он обманул и предал его!

Голос Кикуты стал тише:

— Твои навыки достаточно хорошо отточены, Такео, и никто не сомневается в твоей храбрости и сердечности. Главная проблема — в твоей голове. Тебе нужно научиться контролировать свои чувства.

— Чтобы предавать друзей с такой же легкостью, как Муто Кенжи?

Мимолетное спокойствие прошло. Я вновь почувствовал подступившую к горлу ярость. Хотелось полностью ей отдаться, потому что только она могла заглушить мой стыд. Юноша и девушка сделали шаг вперед, приготовившись удержать меня, но Кикута жестом велел им отступить. Он сам схватил мои связанные руки и крепко их сжал.

— Посмотри на меня, — сказал он.

Сам того не желая, я взглянул ему в глаза. Я тонул в вихре своих чувств, и лишь его глаза не давали мне пойти на дно. Постепенно гнев спал, его сменила непреодолимая усталость. Я не мог бороться со сном, накатывавшим на меня, как облака на горы. Кикута держал мой взгляд, пока мои глаза не закрылись и меня не проглотил туман.

Проснулся я следующим днем, солнце косо освещало комнату, соседнюю с моей каморкой, отбрасывая на меня тусклый оранжевый свет. Не верилось, что уже опять послеобеденное время: я проспал ночь и почти целый день. Девушка сидела на полу, поодаль от меня. Я догадался, что только что закрылась дверь, которая меня и разбудила. Мне сменили охрану.

— Как тебя зовут? — спросил я хрипло и почувствовал боль в горле.

— Юки.

— А его?

— Акио.

Значит, его я ранил.

— Что со мной сделал тот Кикута?

— Учитель? Он просто усыпил тебя. Это умеет любой Кикута.

Я вспомнил собак в Хаги. Кикута может сделать…

— Который час? — спросил я.

— Первая половина Петуха.

— Какие новости?

— О господине Отори? Никаких. — Она подошла чуть ближе и прошептала: — Хочешь, я отнесу ему послание?

Я уставился на нее.

— Ты это можешь?

— Я работаю горничной в доме, где его поселили, как и в Ямагате. — Она многозначительно посмотрела на меня. — Я могу попытаться поговорить с ним сегодня вечером или завтра утром.

— Передай ему, что я пропал не по своей воле. Попроси его простить меня… — Мне хотелось выразить намного больше. Я замолчал. — Зачем ты это делаешь для меня?

Она покачала головой, улыбнулась и дала знак, что нам нельзя говорить. В комнату вернулся Акио. У него была перевязана рука, и он отнесся ко мне холодно.

Потом они развязали мне ноги и отвели в ванну, там раздели и помогли залезть в горячую воду. Я двигался как калека, каждый мускул тела невыносимо болел.

— Такое случается, когда бесишься от ярости, — пояснила Юки. — Ты и не представляешь, какую боль можно причинить себе своей силой.

— Поэтому нужно учиться самообладанию, — добавил Акио. — В противном случае ты опасен для себя и для других.

Когда они привели меня обратно в комнату, он сказал:

— Своим непослушанием ты нарушил все правила Племени. Пусть это будет тебе наказанием.

Я понял, что он не просто обиделся за ранение: я не нравился ему, он испытывал ревность. Мне было все равно. Голова раскалывалась, хоть гнев и покинул ее, опустевшее место заполнилось печалью.

Мои надзиратели, кажется, поверили, что достигнуто перемирие, и оставили меня несвязанным. Я был не в состоянии куда-либо идти. Я едва мог передвигаться, не то что пролезать через окна и перепрыгивать заборы. Я мало ел после двухдневного голодания. Юки и Акио ушли, их сменили Кейко и еще один юноша, которого звали Ешинори. На руках Кейко белели повязки. Новая пара была настроена ко мне столь же враждебно, как Акио. Мы и словом не перекинулись.

Я думал о Шигеру и молился, чтобы Юки удалось поговорить с ним. Я заметил, что читаю молитвы в манере Потаенных. Слова сами сыпались с языка. Я впитал их с кровью матери. Ребенком шептал их самому себе, и, наверное, они приносили мне утешение, потому что вскоре я снова заснул, крепко.

Сон освежил меня. Проснулся я утром, телу немного полегчало, движение не причиняло боль. Вернулась Юки. Увидев, что я не сплю, она послала Акио по какому-то поручению. Юки выглядела старше других и, видимо, имела над ними некую власть.

Она тотчас рассказала мне, что я жаждал услышать:

— Вечером я пошла в дом и поговорила с господином Отори. Его успокоило, что ты цел и невредим. Больше всего он боялся, что тебя поймали и убили люди клана Тоган. Он написал тебе письмо в слабой надежде, что ты когда-нибудь ответишь.

— Оно с тобой?

Юки кивнула.

— Он велел передать тебе кое-что еще. Я спрятала в шкафу.

Она отодвинула дверцу шкафа, где хранилось постельное белье, и из-под стопки одеял достала сверток. Я сразу же узнал ткань: то была старая походная одежда Шигеру, возможно, та, в которой он спас мне жизнь в Мино. Девушка протянула мне ее, и я прижал ткань к лицу. В нее было завернуто нечто твердое. Я сразу догадался что. Развернув платье, я вытащил Ято.

Я думал, что умру от горя. Из глаз потекли слезы, их было невозможно остановить.

Юки нежно сказала:

— На свадьбу они должны идти безоружными. Шигеру не хотел, чтобы меч потерялся, если он не вернется.

— Ему не вернуться, — произнес я, глотая реки слез.

Юки забрала у меня меч, завернула его и положила обратно в шкаф.

— Почему ты сделала это для меня? — спросил я. — Ты наверняка нарушаешь законы Племени.

— Я из Ямагаты. Я была там, когда убили Такеши. Я выросла в семье, погибшей вместе с ним. Ты видел, что творилось в Ямагате, как люди любят Шигеру. Я одна из них. Я считаю, что Кенжи, учитель Муто, плохо поступил по отношению к вам обоим.

В голосе девушки звучал вызов. Я не хотел расспрашивать ее далее, будучи неописуемо благодарным за то, что она для меня сделала.

— Дай мне письмо, — сказал я, несколько погодя.

Господина Шигеру обучал Ихиро, и почерк отличался витиеватостью и смелостью, каким должен был бы стать и мой.

Затем следовала основная часть…

Внизу стояла печать.

— Люди Отори полагают, что ты и учитель Муто убиты, — сказала Юки. — Никто не верит, что ты мог уйти по своей воле, если тебе важно это знать.

Я вспоминал их, людей, которые меня дразнили и баловали, учили меня и терпели мою неумелость, гордились мной и до сих пор верили в меня. Они шли на верную смерть, но я завидовал им, ведь они умрут за Шигеру, а я буду обречен жить, думая об этом ужасном дне.

Я вздрагивал от любого звука снаружи. Как-то после полудня мне показалось, что я слышу лязг мечей и крики людей, но никто не вошел сообщить мне новости. Город погрузился в гнетущую противоестественную тишину.

Моим единственным утешением был Ято, спрятанный неподалеку. Несколько раз, находясь на грани отчаяния, я порывался вскочить, схватить меч и вырваться наружу, но Шигеру завещал мне быть терпеливым. Ярость сменилась горестью, но когда высохли слезы, горесть уступила место решимости. Я не отдам свою жизнь просто так, я заберу с собой Йоду.

Приближался час Обезьяны, когда в магазине внизу раздался чей-то голос. Сердце остановилось, я знал, что человек принес вести из замка. Меня караулили Кейко и Ешинори, но через десять минут вошла Юки и попросила их удалиться.

Она опустилась на колени рядом со мной и положила руку мне на плечо.

— Шизука прислала записку из замка. Сейчас придут учителя поговорить с тобой.

— Он мертв?

— Нет, хуже: взят в плен. Тебе все расскажут.

— Он должен сам убить себя?

Юки молчала, потом все же решилась сказать мне:

— Йода обвинил его в укрывательстве одного из Потаенных и в том, что Шигеру сам является Потаенным. Андо имеет к нему личные притязания и требует возмездия. Господина Отори лишили привилегий сословия воинов, его будут судить, как простого преступника.

— Йода не посмеет, — сказал я.

— Уже посмел.

По жилам моим понеслась волна неистовой ярости, но тут со стороны внешней комнаты послышались шаги. Я ринулся к шкафу и достал меч, тут же вытащив его из ножен. Он слился с моей рукой. Я поднял Ято над головой.

В комнату вошли Кенжи и Кикута. Завидев в моих руках Ято, они окаменели. Кикута полез за ножом под плащом, Кенжи стоял недвижимо.

— Я не собираюсь нападать на вас, — сказал я, — хоть вы и заслуживаете смерти. Я убью себя…

Кенжи закатил глаза, Кикута мягко произнес:

— Надеемся, тебе не придется прибегнуть к этому. — Через мгновение он зашипел и добавил, выходя из себя: — Сядь, Такео. Мы поняли твою позицию.

Мы все опустились на пол. Меч я положил рядом с собой на циновку.

— Вижу, Ято нашел тебя, — сказал Кенжи. — Следовало этого ожидать.

— Его принесла я, учитель, — призналась Юки.

— Нет, это меч воспользовался тобой. Так он переходит из рук в руки. Я знаю: он заставил меня найти Шигеру после Егахары.

— Где Шизука? — спросил я.

— В замке. Она не пришла. Даже послать сообщение довольно опасно, но она хотела, чтобы мы знали, что произошло, и интересуется, как мы намереваемся поступить.

— Расскажите мне все.

— Госпожа Маруяма пыталась вчера бежать из замка с дочерью. — Голос Кикуты звучал ровно и беспристрастно. — Она подкупила лодочника, чтобы тот переправил ее по реке. Он предал ее, и их почти перехватили, но они прыгнули в воду. Госпожа с дочерью утонули, а их служанку Саши спасли. Лучше б она погибла, потому что ее пытали, пока она не рассказала о любовных отношениях госпожи с Шигеру, ее связи с Потаенными и об их союзе с Араи.

— Видимость предстоящей свадьбы сохранялась, пока Шигеру не вошел в замок, — сказал Кенжи. — Затем людей Отори перебили, а его обвинили в государственной измене. — Он замолчал, затем тихо добавил: — Он уже на стене замка.

— Его распяли?

— Подвесили за руки.

Я на мгновение закрыл глаза, представив боль, словно сам ощутил, как постепенно выходит из сустава плечевая кость, наступает удушье, ужас унижения.

— Смерть воина, быстрая и достойная? — предъявил я обвинение Кенжи.

Тот ничего не ответил. Его лицо, обычно столь подвижное, абсолютно застыло, бледная кожа потеряла живой оттенок.

Я протянул руку, дотронулся до Ято и сказал Кикуте:

— У меня есть предложение Племени. Вы работаете на того, кто вам больше заплатит. Я выкупаю у вас собственные услуги тем, что вы, кажется, немало цените, — своей жизнью и послушанием. Пустите меня сегодня в замок освободить его. Я обещаю отказаться от имени Отори и присоединиться к Племени. В противном случае я покончу с собой прямо сейчас и из этой комнаты не выйду.

Учителя переглянулись, Кенжи едва заметно кивнул. Кикута сказал:

— Я вынужден считаться с изменившейся ситуацией,

С улицы послышалось неожиданное шевеление, топот бегущих ног и крики. Мы оба прислушались. Звуки стихли, и Кикута продолжил:

— Я принимаю твое предложение. Даю тебе разрешение пойти сегодня вечером в замок.

— Я пойду с ним, — сказала Юки, — и приготовлю все, что нам может понадобиться.

— Если учитель Муто не возражает.

— Не возражаю, — ответил Кенжи. — Я тоже пойду.

— В этом нет необходимости, — сказал я.

— Есть или нет, я иду.

— Нам известно, где Араи? — спросил я.

— Даже если он будет двигаться всю ночь, — ответил Кенжи, — ему не добраться сюда до рассвета.

— Но он в пути?

— Шизука считает, он не станет осаждать город. Его единственная надежда — спровоцировать Йоду дать бой на границе.

— А Тераяма?

— Тераяма восстанет, как только узнает об этом позоре, — сказала Юки. — Город Ямагата тоже.

— Любой мятеж будет подавлен, пока жив Йода, да и впрочем, это не наша забота, — прервал Кикута. — Ты можешь снять тело Шигеру, наше соглашение более ни на что не распространяется.

Я промолчал. Пока жив Йода…

Снова пошел дождь, и мелодичный звон окутал город, вымывая черепицу и булыжники, освежая затхлый воздух.

— А как там госпожа Ширакава? — поинтересовался я.

— Шизука говорит, что она потрясена, но спокойна. В отношении нее никаких подозрений не возникло. Люди болтают, что она проклята, но к заговору не нричастна. Саши, служанка, оказалась слабее, чем предполагали люди Тогана, и освободилась от мук, уйдя в мир иной, раньше, чем выдала Шизуку.

— А обо мне она что-нибудь сказала?

Кенжи вздохнул.

— Ей ничего не было известно, кроме того, что ты один из Потаенных, спасенный некогда Шигеру, а это Йода и сам знал. Он с Андо считает, что Шигеру усыновил тебя, чтобы просто нанести ему оскорбление, а когда тебя опознали, ты сбежал. Они не догадываются, что ты принадлежишь к Племени и обладаешь некими талантами.

Это одно из преимуществ, помимо которого на моей стороне была погода и ночь. Дождь перешел в морось, стоявшую непроницаемой завесой, густые тучи спустились низко, полностью закрыв луну и звезды. К тому же во мне произошла колоссальная перемена. Нечто внутри, находившееся в состоянии полуопределенности, выплавилось в нужную форму. Взрыв сумасшедшей ярости и глубокий сон Ки-куты выжгли слабость моей души и оставили сталь. Я узнавал в себе некогда открывшуюся мне суть Кенжи, во мне ожил Ято.

Мы втроем отобрали снаряжение и одежду. Затем я провел час в тренировке. Мышцы до сих пор оставались скованным, но болели меньше. Меня тревожило мое правое запястье. Когда я схватил Ято, в локоть выстрелила боль. Заботливая Юки перевязала мне руку до локтя кожаным ремнем.

Во второй половине часа Собаки мы перекусили и в молчании уселись на пол, замедляя дыхания и поток крови по венам. Окна завесили плотной тканью, чтобы обострить свое ночное видение. Был установлен ранний комендантский час, стража патрулировала быстро опустевшие улицы. Наш дом пел вечернюю песню: убиралась посуда, кормили собак, стражники устраивались на ночной караул. Я слышал шаги горничных, которые стлали кровать, и щелканье счетов в передней, где кто-то подводил итоги дня.

Постепенно песня города стихла до нескольких несмолкаемых нот: глубокого дыхания спящих людей, редкого похрапывания и однажды даже мужского стона физической страсти. Меня растрогали эти земные человеческие звуки. Я подумал об отце, о его желании жить обычной людской жизнью. Стонал ли он так же, когда зачал меня?

Кенжи попросил Юки оставить нас на пару минут наедине и сел рядом со мной. Тихим голосом он спросил:

— Обвинение в связи Шигеру с Потаенными — насколько оно оправдано?

— Он никогда не упоминал о них при мне, кроме того случая, когда изменил мое имя и попросил не молиться.

— Ходит слух, что он отказывается отречься от них и осквернить образы.

Голос Кенжи звучал озадаченно и даже раздраженно.

— Когда я в первый раз встретил госпожу Маруяму, она пальцем нарисовала на моей ладони знак Потаенных, — вспомнил я.

— Он так много скрывал от меня, — сказал Кенжи. — Мне казалось, что я его знаю!

— Ему сообщили о смерти госпожи?

— Очевидно, Йода сделал это с превеликим удовольствием.

Я задумался. Я знал, что Шигеру не отречется от веры, которой придерживалась госпожа Маруяма. Разделяет он ее или нет, он не поддастся на запугивания Йоды. А теперь держит слово, данное ей в Шигаве. Он не женится на другой женщине и не станет жить без нее.

— Я не думал, что Йода так обойдется с ним, — сказал Кенжи.

Я чувствовал, что он хочет как-то оправдаться, но предательство было слишком велико, чтобы я простил его. Я был рад, что Кенжи пойдет со мной и благодарен за помощь, но после предстоящей ночи больше не хотел его видеть.

— Пойдем, снимем его, — сказал я, поднялся и тихо позвал Юки.

Она вернулась, и мы надели черную одежду Племени, закрыв лица и руки тканью так, чтобы ни дюйма не выглядывало. Мы взяли гарроты, веревки и захваты, длинные и короткие ножи, капсулы с ядом, которые в случае необходимости принесут нам быструю смерть.

Я достал Ято.

— Оставь его здесь, — посоветовал Кенжи. — Ты не сможешь забраться на стену с таким мечом.

Я проигнорировал его совет. Потому что знал, зачем мне понадобится меч.

Дом, в котором меня держали, находился на западе, вдалеке от замка, среди жилищ торговцев на южном берегу реки. Район пересекало множество аллей и улочек, благодаря чему можно было передвигаться незамеченными. В конце улицы стоял храм, где до сих пор горели свечи: жрецы готовились к ритуалу в полночь. За каменным фонарем сидела кошка. Она не шевельнулась, когда мы проскользнули мимо.

Когда мы приближались к реке, я услышал звяканье стали и топот ног. Кенжи сделался невидимым, мы с Юки запрыгнули на крышу и слились с черной черепицей.

Патруль состоял из всадника и шестерых пеших солдат. Двое несли по яркому факелу. Они продвигались вдоль дороги, идущей параллельно реке, освещая каждую аллею и всматриваясь вглубь. Солдаты сильно шумели и абсолютно меня не напугали.

Черепица, к которой я прижался лицом, была мокрой и скользкой. Дождь все моросил, заглушая шум.

Он сейчас омывает и лицо Шигеру…

Я спрыгнул с крыши, и мы направились к реке.

Вдоль аллеи располагался узкий канал. Юки привела нас туда, где он нырял в канализацию. Мы проползли по ней, разбередив спящих рыб, и вышли там, где сточные воды вливались в реку. Вода смягчила наши шаги. Перед нами чернел замок. Облака спустились так низко, что верхушки башен почти не было видно. До стены нам предстояло перебраться сначала через реку, а затем через ров.

— Где он? — прошептал я Кенжи.

— На восточной стороне, ниже дворца Йоды. Там, где мы когда-то видели железные кольца.

К горлу подступила желчь. Глотая ее, я спросил:

— А стражники?

— В коридоре прямо над ним, на посту. По всей территории внизу ходит патруль.

Как и в Ямагате, я присел и долгое время смотрел на замок. Мы молчали. Я чувствовал, как во мне просыпается темная сущность Кикуты, как она наполняет вены и мускулы. Я проникну в замок и заставлю его отдать мне то, что он хранит.

Я отстегнул от ремня Ято и положил его на берег, спрятав в высокой траве.

Подожди здесь, сказал я про себя, я доставлю тебе твоего хозяина.

Один за другим мы соскользнули в реку и поплыли под водой на другой берег. Я услышал патруль в саду за рвом. Мы лежали в камыше, пока солдаты не прошли мимо, затем перебежали через узкую полоску болота и переплыли ров.

Первая фортификационная стена поднималась прямо из рва. Вверху виднелась стена, покрытая черепицей. Она окружала сад перед резиденцией и узкую полосу земли за ней. Кенжи спрыгнул на землю, чтобы предупредить, когда появится патруль, а мы с Юки крались по черепичной крыше к юго-восточному углу. Дважды мы слышали предупредительный свист сверчка от Кенжи и становились невидимыми, пока внизу проходил патруль.

Я встал на колени и посмотрел вверх. Надо мной виднелся ряд окон заднего коридора резиденции. Все окна были закрыты и зарешечены, кроме одного, самого ближнего к железным кольцам, за которые был подвешен Шигеру, веревка стягивала каждое запястье. Его голова опустилась вперед, и я подумал, что Шигеру уже мертв, но затем заметил, что его стопы слегка упираются в стену, снимая некоторый вес с рук. Я услышал медленный хрип дыхания. Шигеру был еще жив.

Запел соловьиный этаж, и я прижался к черепице. Кто-то высунулся из окна, и Шигеру закричал от боли: дернули веревку, и его ноги потеряли опору.

— Танцуй, Шигеру, сегодня твоя свадьба! — хохотал стражник.

Во мне медленно разгорался огонь ярости. Юки положила мне на плечо руку, но я не собирался взрываться. Мой гнев стал холодным, прибавив тем силы.

Мы долго прождали. Внизу более не появлялся патруль. Неужели Кенжи усыпил их всех? Лампа в окне мигнула и погасла. Кто-то подходил к нему почти каждые десять минут. Как только страждущий человек на конце веревки находил опору, один из стражников дергал ее и сбивал его вновь. Крик боли с каждым разом становился слабее, и Шигеру все дольше нащупывал выступ.

Окно оставалось открытым. Я прошептал Юки:

— Нам нужно забраться наверх. Если сможешь убить их, когда они вернутся, я займусь спуском. Перережь веревки, когда услышишь крик оленя. Я спущу его вниз.

— Встретимся у канала, — беззвучно шевельнула она губами.

Сразу же после очередного визита мучителей мы спрыгнули на землю, пересекли узкую полоску земли и начали взбираться по стене резиденции. Юки влезла в окно, а я, цепляясь за подоконник, достал веревку и продел ее через одно из железных колец.

Запели соловьи. Незримый, я замер, прижавшись к стене. Кто-то выглянул в окно, затем удушаемый гарротой, резко хватил воздух, и забился ногами о пол. Наступила тишина.

— Вперед! — прошептала Юки.

Я стал спускаться к Шигеру и почти добрался до него, как вдруг услышал свист сверчка. Невидимый, я молился, чтобы туман скрыл от глаз мою веревку. Патруль прошел мимо. Со стороны рва послышался неожиданный всплеск. Он отвлек внимание солдат. Один из них подошел к краю стены и осветил факелом воду. Свет тускло рассеивался по белому туману, стоявшему плотной стеной.

— Водяная крыса, — крикнул он.

Люди двинулись дальше, и их шаги вскоре стихли.

Теперь время понеслось вперед. Я знал, что надо мной скоро появится еще один стражник. Как долго сможет Юки убивать их одного за другим, не вызывая подозрения? Стена была скользкой, веревка норовила выскочить из рук. Я скатился вниз на пару футов и выровнялся с Шигеру.

Его глаза были закрыты, но он что-то услышал или же почувствовал мое присутствие. Подняв веки, Шигеру прошептал мое имя, нисколько не удивившись, и попытался изобразить свою открытую улыбку, отчего у меня защемило сердце.

— Будет больно, — сказал я. — Не произносите ни звука.

Он вновь закрыл глаза и опер ноги о стену.

Я привязал его к себе как можно крепче и крикнул оленем для Юки. Она перерезала веревки. Шигеру не сдержался и ахнул: его руки освободились. Дополнительный вес выбил меня с выступа в скользкой стене, и мы оба полетели вниз. Я молился, чтобы моя веревка выдержала. Она кончилась за четыре фута до земли, невыносимо сильно встряхнув нас.

Из темноты вышел Кенжи, вдвоем мы отвязали Шигеру и дотащили его до стены.

Кенжи перекинул захват, и мне удалось поднять Шигеру. Затем мы вновь обвязали его веревкой, и Кенжи стал спускать его вниз, а я лез рядом, пытаясь немного облегчить вес.

Мы не могли остановиться передохнуть внизу, пришлось сразу переплывать ров, надев Шигеру на лицо черный капюшон. Если бы не туман, нас тотчас бы заметили, потому что с ним под водой не поплывешь. Затем мы перенесли Шигеру по последней полосе земли замка к реке. К этому моменту он едва ли находился в сознании, истекая потом от боли, губы кровоточили в том месте, где он прикусил их, чтобы сдержать стоны. Оба плеча вышли из сухожилий, как я и ожидал, и от какой-то внутренней раны Шигеру кашлял кровью.

Дождь пошел сильней. Затрубил настоящий олень, которого мы спугнули. Он метнулся прочь. Из замка не доносилось ни звука. Мы медленно и осторожно переплавили Шигеру на другой берег. Я благословил дождь, который скрывал нас, сглаживал каждый шорох, однако из-за него же, обернувшись назад, не смог увидеть Юки.

Мы положили Шигеру в высокую летнюю траву. Кенжи опустился на колени рядом с ним и снял капюшон, протирая лицо от воды.

— Прости меня, Шигеру, — сказал он. Шигеру улыбнулся и промолчал. Собрав силы, он прошептал мое имя.

— Я здесь.

— Ято у тебя?

— Да, господин Шигеру.

— Возьми его. Отвези мою голову в Тераяму и похорони рядом с Такеши. — Он замолчал, корчась от нового спазма, затем добавил: — И привези мне туда голову Йоды.

Когда Кенжи помогал ему опуститься на колени, он тихо сказал:

— Такео никогда не подводил меня.

Я вытащил Ято из ножен. Шигеру вытянул шею и пробормотал молитву, которую произносят Потаенные перед смертью, в конце прозвучало имя Просветленного. Я тоже помолился, чтобы не подвести его в этот момент. Было темней, чем когда Ято в его руке спас мне жизнь.

Я поднял меч, почувствовал тупую боль в запястье и попросил у Шигеру прощения. Змеиный меч ударил своим жалом и, сослужив владельцу последнюю службу, отпустил его в мир иной.

Стояла безмолвная ночная тишина. Шум хлынувшей крови казался чудовищно громким. Мы подняли голову, омыли ее речной водой и вложили в капюшон, не пролив ни слезы, без сил от горя и угрызений совести.

Под водой послышалось движение, Юки всплыла на поверхность, словно выдра. Своим точным ночным зрением она восприняла произошедшее, опустилась перед телом на колени и прочла короткую молитву. Я поднял голову — как же она была тяжела — и передал ее Юки.

— Отвези голову в Тераяму, — сказал я. — Я приеду к тебе туда.

Юки кивнула.

— Теперь нам нужно уходить, — прошипел Кенжи. — Мы справились, дело кончено.

— Сначала я должен отдать тело Шигеру воде.

Я не мог позволить ему остаться лежать на берегу. Я достал камни со дна канала и закрепил их на набедренной повязке — единственном, что мучители оставили Шигеру. Мне помогли донести тело до воды.

Я доплыл до самой глубокой части реки и отпустил там свой груз, почувствовав водоворот от погружавшегося тела. На поверхность поднялась кровь, черная на фоне белого тумана, но течение унесло ее прочь.

Я вспомнил дом в Хаги, где река всегда текла у двери, и цаплю, что прилетала каждый вечер. Теперь Отори Шигеру мертв. Из глаз хлынули слезы, но вода унесла и их.

Однако для меня дела нынешней ночи еще не были завершены. Я Доплыл до берега и поднял Ято. На лезвии не было и следа крови, однако я вытер его и вложил в ножны. Кенжи прав — с мечом будет тяжело подниматься, — но мне нужен Ято. Ничего не объясняя ни Кенжи, ни Юки, я проговорил:

— Встретимся в Тераяме.

— Такео, — прошептал Кенжи, но в голосе его не прозвучало назидательности.

Он, видимо, знал, что меня ничто не остановит. Кенжи обнял Юки, и только тут я догадался, что она его дочь. Они довели меня до реки.

Каэдэ ждала наступления ночи. Она знала, что единственный выход — убить себя. Юная госпожа думала о смерти с тем же неистовством, которое привносила во все происходящее с ней. От брака зависела честь семьи — так сказал отец. Теперь же, в смятении и волнениях, бурливших весь день, девушка склонилась к мнению, что не запятнать имя семьи можно лишь достойным поступком.

Наступал вечер, свадьба должна бы быть в самом в разгаре. Каэдэ не снимала одежды, которую для нее приготовили женщины клана Тоган. Платье было самым роскошным и изысканным в ее жизни, и в нем Каэдэ чувствовала себя маленькой и хрупкой, будто кукла. Глаза всех женщин раскраснелись от рыданий по госпоже Маруяме, но от Каэдэ ее смерть держали в тайне до тех пор, пока не разгромили людей Отори. Затем ей открывали один ужас за другим, пока девушка не оказалась на грани сумасшествия от горя и оскорбления.

Резиденция с великолепными комнатами, шедеврами искусства, прекрасными садами стала домом насилия и пыток. С внешней стороны стены на соловьином этаже подвешен человек, за которого она должна была выйти замуж. Весь день Каэдэ слушала издевки и громкий смех стражников. Сердце девушки накалилось до жжения, она несмолкаемо рыдала. Иногда кто-то произносил ее имя, и девушка понимала, что ее репутация достигла пика поругания. Каэдэ чувствовала, что причастна к гибели господина Отори. Она плакала по нему из-за нечеловечного унижения, свершенного Йодой. Плакала по своим родителям из-за позора, который навлекла на них.

Когда казалось, что все слезы выплаканы, они начинали струиться по лицу с новой силой. Госпожа Маруяма, Марико, Саши… все они покинули ее, унесенные потоком жестокости. Люди, которые стали близки ей, погибли или исчезли.

Каэдэ плакала и по себе, потому что ей было пятнадцать лет от роду, а ее жизнь закончилась, не успев начаться. Она скорбела по мужу, которого никогда не познает, по детям, которых никогда не выносит, по будущему, которое прервет нож. Единственным утешением был рисунок, подаренный Такео. Несчастная держала его в руке, не сводя взгляда. Скоро она станет свободной, как маленькая горная пташка.

Шизука ушла на кухню попросить, чтобы принесли еды. Проходя мимо стражников, она с вызывающей бессердечностью шутила с ними. Когда вернулась, маска спала, и лицо снова осунулось от горя.

— Госпожа, — сказала Шизука голосом, выдающим ее истинные чувства, — я должна причесать вам волосы. Они слишком запутаны. И вам нужно переодеться.

Она помогла Каэдэ снять платье и позвала горничных, чтобы те унесли свадебный наряд.

— Я сразу надену ночную рубаху, — сказала Каэдэ. — Не собираюсь никого принимать сегодня.

В легком льняном одеянии она сидела на полу перед распахнутым окном. Накрапывал дождь, принесший прохладу. Сад заливался влагой, словно тоже оплакивал ушедших.

Шизука встала рядом на колени и приподняла волосы Каэдэ, облегчив тяжесть. Прошлась пальцами сквозь черный шелк и вдохнула слова в ухо Каэдэ:

— Я послала записку в дом Муто, только что пришел ответ. Там держат Такео, как я и думала. Они намерены позволить ему снять тело господина Отори.

— Господин Отори мертв?

— Пока нет. — Голос Шизуки стих. Она дрожала от нахлынувших чувств. — Какое оскорбление, — пробормотала она, — какой позор. Нельзя оставлять его там. Такео должен прийти за ним.

— Тогда он тоже погибнет сегодня, — сказала Каэдэ.

— Мой посыльный попытается добраться и до Араи, — прошептала Шизука. — Но я не уверена, что господин прибудет вовремя и успеет спасти нас.

— Я никогда не верила, что кто-либо может бросить вызов клану Тоган, — сказала Каэдэ. — Господин Йода непобедим. Его силы питает жестокость. — Она смотрела в окно на дождь, на серый туман, окутавший горы. — Почему мужчины создали такой страшный мир? — тихо произнесла она;

По небу, печально крича, пролетела стая диких гусей. Вдалеке протрубил олень.

Каэдэ приложила руку к голове. Волосы были влажными от слез Шизуки.

— Когда придет Такео?

— Должно быть, поздно ночью. — Помолчав, Шизука добавила: — Это безнадежный шаг.

Каэдэ ничего не ответила.

Я дождусь его, пообещала она себе. Я увижу его еще раз.

Она нащупала под одеждой холодную рукоятку ножа. Шизука заметила это движение, прижала девушку к себе и обняла.

— Не бойся. Что бы ты ни делала, я с тобой. Я пойду за тобой и в другой мир.

Они долго простояли так. Истощенная от переживаний Каэдэ была на грани помешательства, которое всегда сопровождает большое горе. Ей казалось, что она спит или уже попала на тот свет и лежит в объятиях Такео.

Только он может спасти меня, подумала она. Только он может вернуть меня к жизни.

Потом она сказала Шизуке, что хочет принять ванную, и попросила выщипать ей брови и натереть ноги, чтобы были гладкими. Затем немного поела и села, внешне спокойная, вспоминая о том, чему ее учили в детстве, представляя себе безмятежное лицо Просветленного в Тераяме.

— Будь милосерден ко мне, — молилась она. — Дай мне мужества.

Пришли горничные постелить постель. Каэдэ приготовилась ко сну и положила нож под матрац. Пробил час Крысы, резиденция погрузилась в тишину, которую нарушал лишь отдаленный смех стражников, ступавших по щебечущему полу. Раздался стук в дверь. Шизука открыла ее и тотчас пала на колени. Прозвучал голос господина Абэ.

Он пришел арестовать Шизуку, в ужасе подумала Каэдэ.

— Уже очень поздно, господин, — сказала Шизука. — Госпожа Ширакава очень устала.

Однако Абэ настаивал на своем. Его шаги удалились, и служанка лишь успела подбежать к Каэдэ и прошептать:

— Господин Йода желает посетить вас.

Запели соловьи. В комнату вошел Йода, за ним последовали Абэ и однорукий мужчина, которого, как она знала, зовут Андо.

Каэдэ взглянула на их лица, раскрасневшиеся от вина и ликующие от триумфа своей мести. Она пала на пол, прижав лоб к циновке, сердце громко забилось.

Йода уселся, скрестив ноги.

— Поднимитесь, госпожа Ширакава.

Она нехотя подняла голову и посмотрела на него. Йода был одет для сна, однако на поясе висел меч. Мужчины, севшие рядом, были тоже вооружены. Они изучали Каэдэ с оскорбительным любопытством.

— Простите меня за столь позднее вторжение, — сказал Йода, — но я почувствовал, что должен сегодня же выразить свои соболезнования вашему положению.

Он улыбнулся ей, обнажив большие зубы, и велел Шизуке удалиться.

Глаза Каэдэ расширились, участилось дыхание, но она не смела повернуть голову и взглянуть на Шизуку. Услышав, как задвинулась дверь, она решила, что служанка будет близко, только снаружи. Каэдэ сидела, не шевелясь, опустив веки, ожидая, что скажет Йода дальше.

— Ваш брак, который, я думал, закрепит союз с кланом Отори, оказался предлогом гадюк укусить меня. Однако я вовремя разорил гнездо. — Он не отрывал глаз от лица Каэдэ. — Вы провели несколько недель в пути с Отори Шигеру и Маруямой Наоми. Неужели вы ни разу не заподозрили, что они готовят заговор против меня?

— Я ничего не знала, повелитель, — ответила Каэдэ и тихо добавила: — Если заговор готовился, то он был бы осуществлен и без моего ведения.

— Ух, — фыркнул Каэдэ. Последовала пауза, после которой он спросил: — Где юноша?

Каэдэ не думала, что ее сердце может биться еще быстрей, но кровь застучала в висках, отчего девушка чуть не упала в обморок.

— Какой юноша, господин Йода?

— Так называемый приемный сын, Такео.

— Я ничего о нем не знаю, — ответила она озадаченно. — Да и откуда мне?

— Каким он вам показался человеком?

— Молод, очень тих, педантичен. Любил рисовать и делать наброски. — Каэдэ заставила себя улыбнуться. — Он неуклюж… и, возможно, труслив.

— То же самое сказал и Абэ. Теперь нам известно, что он один из Потаенных. Год назад он избежал расправы. Зачем Шигеру не просто укрывал подобного преступника, а еще и усыновил? Он хотел нанести мне оскорбление.

Каэдэ не знала, что ответить. Паутина интриг казалась ей непостижимой.

— Господин Абэ считает, что юноша сбежал, как только Андо опознал его. Он оказался трусом. Рано или поздно мы его поймаем и повесим рядом с отчимом. — Глаза Йоды шарили по ее телу, но Каэдэ молчала. — Тогда моя месть Шигеру будет завершена. — Его зубы сверкнули в оскале. — Сейчас есть вопрос поважнее: что станет с вами. Подойдите ближе.

Каэдэ поклонилась и подалась вперед. Сердцебиение замедлилось, почти остановилось. Время тоже замерло. Ночь совсем утихла. Нежно шипел дождь, свистел сверчок.

Йода наклонился вперед и осмотрел девушку. На его лицо падал свет лампы, и когда Каэдэ подняла взгляд, пред ней предстали хищнические черты, обезображенные желанием.

— Я раздираем сомнениями, госпожа Ширакава. Вашу репутацию неисправимо запятнали последние события, но ваш отец всегда был предан мне, и я чувствую определенную долю ответственности за вас. Что же мне делать?

— Единственное мое желание — умереть, — ответила она. — Позвольте мне сделать это достойно. Мой отец будет доволен.

— Тогда встает вопрос наследия Маруямы, — сказал он. — Я думал сам жениться на вас. Это решит проблему домена и положит конец слухам.

— Это слишком большая честь для меня, — ответила Каэдэ.

Йода улыбнулся и прошелся длинным ногтем по передним зубам:

— Я знаю, у вас есть две сестры. Я мог бы жениться на старшей. В общем, предпочтительней будет, если вы сами покончите с жизнью.

— Господин Йода, — поклонилась она до пола.

— Она прекрасная девушка, не так ли? — через плечо сказал Йода мужчинам за спиной. — Милая, умная, смелая. И всему этому суждено пропасть даром?

Каэдэ поднялась, отвернув лицо, чтобы не выказать чувств.

— Полагаю, вы девственны.

Йода протянул руку и притронулся к ее волосам. Каэдэ поняла, что он намного пьяней, чем выглядит. Она почувствовала запах вина, когда он наклонился к ней. К своему ужасу, Каэдэ задрожала от прикосновения. Он заметил это и рассмеялся.

— Было бы трагично умереть девственной. Вам нужно познать хотя бы одну ночь любви.

Каэдэ недоверчиво посмотрела на Йоду. Она увидела его распутность, видела, как глубоко он опустился в бездну похоти и жестокости, Власть сделала Йоду высокомерным и развратным.

Девушке показалось, что она во сне, когда знаешь, что произойдет дальше, но ничего не можешь с этим поделать. Ей не верилось в его намерения.

Йода взял ее голову в руки и склонился над девушкой. Каэдэ отвернула лицо и почувствовала, как по шее скользнули шершавые губы.

— Нет, — проговорила она. — Нет, господин. Не позорьте меня. Позвольте мне просто умереть!

— Нет никакого позора в том, чтобы доставить мне удовольствие, — ответил Йода.

— Молю вас, только не на глазах этих мужчин, — закричала Каэдэ и расслабилась, словно уступая ему.

— Оставьте нас, — приказал Йода. — Пусть до рассвета никто не беспокоит меня.

Она слышала, как мужчины вышли, заговорили с Шизукой. Хотелось закричать, но она не смела. Йода опустился рядом на колени, поднял девушку и перенес на постель. Он развязал пояс, и ее одежда соскользнула, обнажая грудь. Ослабив собственный наряд, Йода лег рядом. От страха и отвращения по коже девушки пошли мурашки.

— Перед нами вся ночь, — произнес Йода свои последние слова.

Натиск его тела пробудил в воображении Каэдэ стражника из замка Ногучи. Прикосновение чужого рта к губам вызвало непреодолимое отвращение. Каэдэ закинула руку за голову, и Йода одобрительно ахнул, когда ее тело прогнулось, словно потянувшись к нему. Левой рукой девушка нащупала иголку в рукаве. Когда Йода опустился к ней, Каэдэ вонзила иглу ему в глаз. Йода крикнул, издав звук, неотличимый от стона страсти. Вытащив из-под матраца нож, девушка направила его вверх. Упавшее тело напоролось на него сердцем.

Я вымок от дождя и речной воды, стекавшей по волосам и ресницам, словно с плакучей ивы. И хотя на черной одежде того не было видно, я пропитался и кровью. Туман сгустился еще больше. Мы с Кенжи двигались в мире призраков, неосязаемом и незримом. Казалось, я умер, сам того не заметив, и вернулся ангелом мести. А когда ночная работа будет выполнена, удалюсь в преисподнюю. И все это время горе заводило в сердце скорбную песню, но я отказывался ее слушать.

Мы переплыли через ров и забрались на стену. Я чувствовал вес Ято. Он был столь тяжел, словно я нес с собой Шигеру. Мне казалось, что его душа вошла в мое тело и живет в каждой клетке. С вершины садовой стены я услышал шаги патруля. Их голоса были чем-то взволнованны: они заподозрили, что в замок кто-то проник, а когда увидели концы веревок, перерезанных Юки, от удивления остановились, как вкопанные, и уставились вверх, где торчали железные кольца.

Каждый из нас взял на себя по двое. Они умерли в одно мгновение, даже не успев перевести взгляд вниз. Шигеру оказался прав. Ято мелькал в моей руке, словно по собственной воле или будто им взмахивала сама рукоятка. Ни моя мягкость, ни сердечность не мешали ему.

Окно над нами осталось открытым, там слабым пламенем горела лампа. Замок вроде затих, погруженный в сон часа Быка. Забравшись внутрь, мы чуть не споткнулись о тела стражников, которых убила Юки, и Кенжи одобрительно ухмыльнулся.

Я направился к двери между проходом и караульней. Насколько я помнил, вдоль коридора идут четыре двери. За первой находится передняя, где мы с Шигеру ожидали приема, рассматривая рисунки журавлей. Другие три составляют резиденцию Йоды.

Соловьиный пол проходил по периметру этажа и по середине, разделяя спальни дам и воинов. Пол лежал передо мной, переливаясь в свете лампы, и молчал.

Я присел в тени. Издалека, почти из конца здания, раздавались голоса: не меньше двух мужских и один женский.

Шизука.

Через несколько секунд до меня дошло, что среди мужчин — Абэ и Андо. Что касается стражников, тут определить было трудно: возможно, двое с господами и около десятка, спрятанных за тайными перегородками. Я догадался, что голоса идут из последней комнаты, из спальни самого Йоды. Предположительно, они ждали повелителя, но где он сам и почему с ними стоит Шизука?

Ее голос был нежным, почти кокетливым, их голоса — усталыми, зевающими, немного пьяными.

— Я принесу вина, — сказала она.

— Да, ночь, похоже, будет длинной, — ответил Абэ.

— Последняя ночь человека на земле всегда коротка, — сказала Шизука с задором.

— Она вовсе не должна быть последней для тебя, если поведешь себя правильно, — отметил Абэ, в чьем голосе прозвучала нота восхищения. — Ты привлекательная женщина, понимаешь, что к чему. Я позабочусь, чтобы у тебя все было хорошо.

— Господин Абэ, — тихо засмеялась Шизука, — могу ли я довериться вам?

— Принеси еще вина, и я покажу тебе, насколько.

Я услышал, как запел пол: Шизука вышла из комнаты. За ней последовала тяжелая поступь, и Андо произнес:

— Пойду, взгляну, как танцует Шигеру. Я год ждал этого.

Пока они шли по коридору, я в обход добежал до передней и притаился там. Пол молчал под моими ногами. Мимо прошла Шизука, Кенжи свистнул сверчком, и она растворилась в тени.

Андо вошел в переднюю и направился к караульне. Он сердито велел стражникам просыпаться, и в этот момент Кенжи схватил его своими стальным пальцами. Я ступил в комнату, снимая капюшон, и приподнял лампу, чтобы Андо увидел мое лицо.

— Видишь, кто перед тобой? — прошептал я. — Узнаешь? Я мальчик из Мино. Это тебе за мой народ. И за господина Отори.

Он едва поверил своим глазам, метавшим искры гнева. Мне не нужен был Ято. Я убил его гарротой, Кенжи держал его, а Шизука стояла настороже.

— Где Йода? — прошептал я ей.

— У Каэдэ, — ответила она. — В дальней комнате на женской стороне. Я займусь Абэ, а ты ступай туда. Они наедине. Если здесь что случится, мы с Кенжи все уладим.

Я едва слушал ее. Моя холодная кровь превратилась в лед. Я глубоко вдохнул, впустив в разум злость Кикуты, которая тотчас полностью поглотила меня, и побежал по соловьиному этажу.

В саду тихо шипел дождь. В прудах и болотах квакали лягушки. Женщины посапывали во сне. Я почувствовал запах цветов, аромат кипариса из ванной, едкую вонь отхожих мест. Я летел по полу, словно призрак. Позади оставался замок, впереди текла река. Меня ждал Йода.

В последней маленькой комнате резиденции горела лампа. Деревянные двери были распахнуты, а бумажная ширма задвинута. Через нее в оранжевом свете вычерчивался недвижный силуэт женщины с распущенными волосами.

С Ято наготове я отодвинул ширму и прыгнул в комнату.

Каэдэ, с мечом в руке, вскочила на ноги. Она была вся в крови.

Йода лежал лицом вниз на матраце.

— Лучше убить мужчину и забрать его меч. Так сказала Шизука.

Зрачки ее глаз были расширены от ужаса, она вся дрожала. Представшая передо мной сцена казалась нереальной: девушка, столь юная и хрупкая, мужчина, увесистый и могущественный даже после смерти, шепот дождя, безмятежность ночи.

Я отложил Ято. Каэдэ опустила меч Йоды и шагнула ко мне.

— Такео, — произнесла она, словно пробудившись ото сна. — Он пытался… я убила его.

Затем Каэдэ очутилась в моих объятьях. Я обнимал ее, пока она не перестала трястись.

— Ты промок насквозь, — прошептала она. — Тебе не холодно?

Мне не было холодно, но я начал дрожать не меньше, чем она. Йода мертв, но не я стал его палачом. Меня лишили моей мести, но с судьбой не поспоришь, а она отдала его Каэдэ. Я огорчился, хотя и почувствовал в то же время неимоверное облегчение. К тому же я держал в руках Каэдэ, о чем мечтал долгие недели.

Когда я вспоминаю о том, что произошло дальше, то могу объяснить это только тем, что мы были околдованы друг другом и находились в этом очаровании с самого Цувано. Каэдэ сказала:

— Я собиралась умереть этой ночью.

— Думаю, мы умрем, — ответил я.

— Но мы будем вместе, — вдохнула она мне слова в ухо. — Никто не войдет сюда до рассвета.

Ее голос, ее прикосновения пробудили во мне любовь и вожделение.

— Ты же хочешь меня? — спросила она.

— Ты знаешь, что да.

Мы опустились на колени, не выпуская друг друга из объятий.

— И ты не боишься? Из-за меня с мужчинами случаются несчастья.

— Нет. Для меня ты никогда не будешь опасна. А ты не боишься?

— Нет, — ответила моя возлюбленная с ноткой удивления в голосе. — Я хочу быть с тобой перед смертью.

Ее рот отыскал мой. Она развязала пояс, и рубаха распахнулась. Я стащил с себя мокрую одежду и ощутил прикосновение кожи, о которой столь долго мечтал. Наши тела кинулись друг к другу с неистовством и сумасшествием молодости.

Я рад бы был и умереть после этого, но, подобно реке, наша жизнь бежала вперед. Прошла вечность, а на деле не более пятнадцати минут. Запел пол: Шизука возвращалась с Абэ. В соседней комнате женщина произнесла что-то во сне и захохотала. У меня волосы встали дыбом.

— Чем занят Андо? — спросил Абэ.

— Заснул, — хихикнув, ответила Шизука. — Не может справляться с действием вина, как господин Абэ.

Забулькала жидкость, переливаемая из фляги в чашу. Я услышал, как Абэ глотает вино, потом прикоснулся губами к векам и волосам Каэдэ.

— Я должен вернуться к Кенжи, — прошептал я. — Не могу оставить его и Шизуку без защиты.

— Почему бы нам не умереть сейчас, — спросила она, — пока мы так счастливы?

— Он пришел сюда ради меня, — ответил я. — Мой долг — спасти ему жизнь, если то в моих силах.

— Я пойду с тобой.

Каэдэ стремительно поднялась, завязала пояс и подняла меч. Лампа дымилась, почти погаснув. Где-то в городе закричал первый петух.

— Нет, ты останешься здесь, а я пойду за Кенжи. Мы вернемся сюда и вместе убежим через сад. Ты умеешь плавать?

Она покачала головой.

— Меня этому никогда не учили. Но у рва есть лодки. Мы можем воспользоваться одной из них.

Я натянул свою мокрую одежду, содрогаясь оттого, как она липла к коже. Подняв Ято, я почувствовал боль в запястье. Один из ударов этой ночи, должно быть, опять повредил его. Я помнил, что мне надо забрать голову Йоды, и попросил Каэдэ вытянуть за волосы его шею. Она послушалась, лишь чуть вздрогнув.

— За Шигеру! — прошептал я, опуская Ято. Йода уже истек кровью, и струя хлынула не так сильно. Я отодрал кусок его одежды и завернул в него голову. Она была столь же тяжела, как голова Шигеру, когда я протягивал ее Юки.

Не верилось, что все произошло за одну ночь. Оставив голову на полу, я напоследок обнял Каэдэ и направился туда, откуда пришел.

Кенжи все еще находился в караульне, а Шизука хихикала с Абэ. Кенжи прошептал мне:

— Следующий патруль подойдет с минуты на минуту. Они найдут тела.

— Все позади, — сказал я. — Йода мертв.

— Тогда пошли.

— Я должен расправиться с Абэ.

— Оставь его Шизуке.

— К тому же нам надо взять с собой Каэдэ.

Он мрачно уставился на меня.

— Госпожу Ширакаву? Ты с ума сошел?

Возможно, так оно и было. Я ничего ему не ответил, а нарочито ступил всем весом на соловьиный этаж.

Тут же раздалась трель.

— Кто там? — крикнул Абэ и выскочил из комнаты в расстегнутой одежде с мечом в руке. За ним вышли два стражника с факелами. Абэ увидел меня в ярком свете и тотчас узнал. Изумление на его лице сменилось презрением. Он пошел ко мне, пол под его весом громко запел. Шизука прыгнула на одного из стражников и перерезала ему горло. Другой в изумлении повернулся и выронил факел, вытаскивая меч.

Абэ пробудил своим криком всех стражников. Он шел на меня, как сумасшедший, огромный меч блестел в руке. Абэ взмахнул им, но я отразил удар, хоть его сила и была несоизмеримо велика, а мое запястье стонало от боли. Я увернулся от следующего удара и на короткое время сделался невидимым. Меня напугали свирепость и сноровка Абэ.

Со мной был Кенжи, однако в этот миг все остальные стражники высыпали из своих укрытий. Шизука взяла на себя сразу двоих, Кенжи оставил своего двойника под мечом противника и ударил стражника ножом в спину. Мое внимание было полностью поглощено Абэ, который оттеснял меня в торец здания. Проснулись женщины и с криками выбежали из комнат; отвлекая Абэ, они проносились мимо, даруя мне лишний момент перевести дух. Я знал, что со стражниками мы справимся, как только я разделаюсь с Абэ. С другой стороны, сознавал, что он намного опытней и искусней меня в бою.

Он загнал меня в угол, и отступать дальше было некуда. Я сделался невидимым, но Абэ знал, где я. Зримый я или нет, меч рассечет меня пополам.

Когда все уже, казалось, было потеряно, Абэ замер и открыл рот. Он смотрел сквозь меня с ужасом в глазах.

Мне было все равно, что он увидел за мной, и я, воспользовавшись моментом, опустил Ято на его голову. Меч тотчас упал на пол: рука не выдержала. Абэ шатнулся вперед, серая масса мозга хлынула из разлома в черепе. Я отступил с его дороги и, развернувшись, увидел в дверях Каэдэ, освещаемую светом лампы. В одной руке она держала меч Йоды, в другой — его голову.

Бок о бок мы бились на соловьином полу. При каждом взмахе я вздрагивал от боли. Не будь слева от меня Каэдэ, я бы погиб.

Перед глазами все мутнело и расплывалось. Я подумал, что туман с реки пропитал здание, но тут услышал треск огня и почувствовал дым. Факел, выроненный стражником, поджег деревянные ширмы.

Повсюду раздавались крики страха и ужаса. Женщины и слуги пытались спастись в замке, а стражники стремительно двигались в обратном направлении, силясь попасть в резиденцию через узкие ворота. В переполохе и дыму мы вчетвером пробивали путь в сад.

Резиденция пылала ярким пламенем. Никто не знал, где Йода, и жив ли он вообще. Никто не знал, кто осмелился атаковать неприступный замок. Люди это или демоны? Шигеру таинственным образом пропал.

Дождь стих, туман к рассвету сгустился. Шизука провела нас через сад к воротам и по ступеням ко рву. Стражники потоком валили к резиденции. Рассеянные и растерянные, они едва оказывали сопротивление. Мы с легкостью сняли засов с ворот и сели в лодку, отвязав веревку.

Ров и река соединялись болотом, через которое мы уже не единожды перебирались. За нами остался замок, сжираемый огнем. Пепел несся по ветру, застревая в волосах. Река бурлила, волны раскачивали прогулочную лодку, нас уносило течением. Я опасался, что мы перевернемся, и тут перед нами неожиданно возникли сваи моста. Мне показалось, что мы врежемся в них, но лодка проскочила, и река понесла нас дальше, через весь город.

Мы не произносили ни слова, лишь тяжело дышали, вспоминая тех, кого отправили в мир иной, в глубине души безмерно радуясь, что сами все же среди живых. По крайней мере, так себя чувствовал я.

Я подошел к корме и взял весло, но течение было слишком сильным, чтобы управлять лодкой. Пришлось отдать себя во власть реки. Наступал рассвет, туман побелел, однако видимость ничуть не улучшилась. Кроме сияния пламени со стороны замка, все исчезло.

Я слышал странный шум, почти заглушаемый песней реки. Он походил на громкое жужжание, словно на город опускался колоссальный рой насекомых.

— Ты слышишь? — спросил я Шизуку.

— Что это? — нахмурилась она.

— Не знаю.

Выглянуло солнце, развеявшее дымку. Гул и стук с берега усиливались, превратившись, наконец, в звуки, которые я смог распознать: топот тысяч ног и копыт, звяканье упряжи, лязг стали. Сквозь разрывы в тумане засияли яркие цвета: гербы и знамена западных кланов.

— Араи! — закричала Шизука.

О падении Инуямы написано достаточно книг, я более не принимал участия в битвах, поэтому не вижу смысла описывать их здесь.

Я не надеялся, что переживу ту ночь. Не знал, что делать далее. Я, насколько помнил, пообещал свою жизнь Племени, но у меня еще оставался долг перед Шигеру.

Каэдэ ничего не знала о моем уговоре с Кикутой. Будь я Отори, наследником Шигеру, моим долгом было бы жениться на ней, я и не желал для себя ничего другого. Если мне суждено стать Кикутой, то госпожа Ширакава будет недосягаемой, как луна. Случившееся между нами казалось сном. Когда я думал об этом, мне становилось стыдно за себя, потому я трусливо выбросил из головы подобные мысли.

Сначала мы направились в дом Муто, где меня ранее скрывали, там переоделись и наспех поели. Шизука тотчас пошла переговорить с Араи, поручив женщинам Племени позаботиться о Каэдэ.

Я не хотел обсуждать что-либо с Кенжи, да и с кем бы то ни было. Я собирался добраться до Тераямы и положить голову Йоды на могилу Шигеру. Сделать это следовало немедля, пока я еще не в полной власти Кикуты. Я уже нарушил договор своим возвращением в замок. Хоть я и не сам убил Йоду, все спишут это на меня и скажут, что я пошел против решения Племени. Я не смогу опровергнуть это, не причинив Каэдэ непоправимых неприятностей. Я не собирался противостоять Кикуте, мне нужно было совсем чуть-чуть времени на свободе.

В суматохе дня не стоило труда ускользнуть из дома. Я направился к жилищу, которое предоставили нам с Шигеру. Владельцы бежали, завидев армию Араи, забрали большую часть пожиток, но часть вещей осталась в комнатах, включая наброски, которые я привез из Тераямы, и письменные принадлежности — с их помощью Шигеру писал последнее письмо ко мне. Я с грустью смотрел на них. Во мне разрастался ураган печали, требуя к себе все большего внимания. Казалось, я чувствую в комнате присутствие Шигеру, вижу его в дверном проеме. Он ждет, наступает ночь, а я не возвращаюсь.

Я мало что взял: сменное белье, немного денег и коня Раку из конюшни. Черный Куи Шигеру исчез, как и большая часть коней Отори, однако Раку стоял на месте, норовистый и встревоженный дымом, распространившимся по всему городу. Он обрадовался мне. Я надел на Раку седло, привязал к луке корзину с головой Йоды и покинул город, присоединившись к толпам людей, бегущих от приближающейся армии.

Я действовал быстро, почти не спал ночью. Небо прояснилось, воздух посвежел, наполняясь осенью. Каждый день на фоне бриллиантово-голубого неба поднимался четкий контур гор. На некоторых деревьях желтели отдельные листья, начинали цвести кустовой клевер и аррорут. Наверное, это красиво, но я не видел красоты мира. Нужно было поразмыслить о том, что мне предстоит сделать, но я не мог вынести мысли об уже содеянном. Я достиг той стадии горя, когда невозможно жить дальше. Хотелось вернуться в прошлое, в дом в Хаги, когда Шигеру был жив, когда мы еще не отправились в Инуяму.

После обеда четвертого дня пути, оставив позади Кушимото, я заметил, что странники толпой валят мне навстречу. Я крикнул крестьянину, ведущему вьючных лошадей:

— Что там впереди?

— Монахи! Воины! — ответил он мне. — Они захватили Ямагату. Люди Тогана спасаются бегством. Они говорят, что господин Йода мертв!

Я улыбнулся, представив, как бы отреагировал крестьянин, если бы увидел, что я везу с собой. Но я был в походной одежде, не имеющей никакого герба. Никто не знал, кто я, а я не догадывался, что мое имя стало известным каждому.

Вскоре я услышал приближение вооруженных людей и повернул Раку в лес. Не хотелось потерять его или ввязаться в драку с отступающими членами клана Тоган. Они спешили: видимо, надеялись добраться до Инуямы, уйдя от монахов, но я знал, что они застрянут на переходе у Кушимото и будут вынуждены сделать там остановку.

Остаток дня отступающие ехали нескончаемой вереницей, а я пробирался на север лесами, стараясь избегать ненужных встреч, хотя дважды мне пришлось использовать Ято. Запястье все еще болело, и с наступлением сумерек я стал волноваться — но не за собственную безопасность, а что не смогу выполнить свой долг. Спать было слишком опасно.

Ярко светила луна, и, озаряемый ею, я ехал всю ночь. Раку спокойно шел вперед.

Наступил рассвет, и вдалеке показались очертания гор, окружающих Тераяму. Я прибуду туда сегодня. Увидев у дороги пруд, я остановился напоить Раку. Солнце поднималось, и, согреваемый его теплом, я сильно захотел спать. Привязав коня к дереву и сняв седло, чтобы подложить его под голову, я лег на траву и тотчас провалился в сон.

Проснулся я от сотрясения земли иод головой. С минуту лежал, глядя на пятнистый свет, падающий на пруд, и слушал журчание воды и шаги тысяч ног по дороге. Я поднялся, собираясь увести Раку глубже в лес, но заметил, что армия состоит отнюдь не из людей клана Тоган. Воины в доспехах и с оружием несли знамена клана Отори и храма Тераяма. Те, у кого не было шлема, сверкали бритыми головами, и в первых рядах я узнал юношу, который показывал нам рисунки.

— Макото! — позвал я, поднимаясь по берегу. Монах обернулся, и на его лице отобразилось удивление и радость.

— Господин Отори? Это в самом деле вы? Мы боялись, что вы погибли. Мы едем мстить за господина Шигеру.

— Я направляюсь в Тераяму, — ответил я. — Везу на его могилу голову Йоды, как он завещал.

Глаза монаха округлились.

— Йода мертв?

— Да, и Инуяма пала перед Араи. Вы нагоните людей Тогана в Кушимото.

— А вы не поедете с нами?

Я уставился на монаха. Его слова были лишены для меня всякого смысла. Моя работа почти закончена, я выполню последний долг перед Шигеру и исчезну в тайном мире Племени. Но, конечно же, Макото не должен узнать о моем выборе.

— Вы целы? — спросил он. — Не ранены?

Я покачал головой.

— Я должен положить голову Йоды на могилу Шигеру.

Его глаза засверкали.

— Покажите ее нам!

Я принес корзину и открыл ее. Оттуда хлынул запах гнили, на кровь слетелись мухи. Посеревшая кожа стала восковой, глаза были тусклыми и красными от лопнувших сосудов.

Макото взялся за косу на макушке, вскочил на валун с краю дороги и поднял голову вверх напоказ собравшимся вокруг монахам.

— Посмотрите, что сделал господин Отори! — крикнул он, и в ответ раздались громкие крики.

Мое имя повторялось снова и снова, а затем, словно управляемые единым разумом, монахи опустились передо мной на колени в дорожную пыль и поклонились до земли.

Кенжи прав: люди любят Шигеру — монахи, фермеры, члены клана Отори, — и поскольку я отомстил за него, эта любовь распространилась и на меня.

Однако для меня это стало новым бременем. Я не хотел подобного поклонения, поскольку не заслужил его. Я попрощался с монахами, пожелал им удачи и поехал дальше с головой в корзине.

Меня не хотели отпускать одного, и потому со мной отправился Макото. Он рассказал мне, как в Тераяму прибыла Юки с головой Шигеру, как они готовились к обряду погребения. Девушка, должно быть, ехала день и ночь без остановок, и сердце мое преисполнилось благодарностью.

К вечеру мы были в храме. Оставшиеся монахи во главе с настоятелем распевали сутры для Шигеру. Над его могилой уже воздвигли камень. Я стал на колени и положил на камень голову врага моего приемного отца. На небе светил полумесяц, и в его призрачном свете камни сада Сэссю походили на молящихся людей. Водопад шумел громче, чем днем, однако я слышал, как вздыхают под бризом кипарисы. Свистели сверчки, квакали лягушки в прудах под каскадом. Захлопали крылья — по кладбищу пролетела сова. Скоро она вновь отправится в теплые края, лето закончится.

Какое же это прекрасное место для упокоя его души! Я долго стоялу могилы, слезы беззвучно катились по моим щекам. Шигеру сказал мне, что плачут только дети. Мужчины сдерживают себя, говорил он. Мне казалось невероятным, что я займу его место. Меня мучило то, что я нанес смертельный удар. Я обезглавил Шигеру его собственным мечом. Я не наследник ему, я его палач.

С тоской вспомнился дом в Хаги, песня реки и мира за его стенами. Я хотел бы спеть эту песню своим детям. Хотел бы, чтобы они выросли под ее нежное звучание. Я представлял себе, как Каэдэ готовит чай в комнате, которую построил Шигеру, а наши дети пытаются перехитрить соловьиный пол. Вечерами мы наблюдаем, как в сад прилетает цапля — серый силуэт терпеливо застывает в потоке реки.

В глубине сада кто-то играет на флейте. Струящиеся ноты пронзают мне сердце. Я никогда не оправлюсь от горя.

Шли дни, а я не мог покинуть храм. Я знал, что должен принять решение и уехать, но изо дня в день откладывал. Старый жрец и Макото переживали, но не беспокоили меня, только заботились, напоминая, что нужно поесть, вымыться и поспать.

Каждый день на могилу Шигеру приходили люди. Сначала их было немного, но потом хлынул поток возвращавшихся воинов, монахов, фермеров и крестьян, которые проходили мимо надгробного камня, чтобы отдать господину Отори почести: многие падали на землю с мокрыми от слез лицами. Шигеру оказался прав: своей гибелью он достиг большего, чем жизнью.

— Он станет богом, — предсказал старый жрец. — Он присоединится в часовне к остальным.

Каждую ночь мне снился Шигеру, каким я видел его последний раз, с мокрым, окровавленным лицом. Когда я просыпался с колотящимся от ужаса сердцем, в ушах играла флейта. Засыпая, я уже ожидал ее печальных нот. Музыка и терзала меня, и утешала.

Луна убывала, ночи становились темней. От возвращавшихся монахов мы узнали о взятии Кушимото. Жизнь храма возвращалась на круги своя, древними ритуалами провожали погибших. Затем пришла весть от господина Араи, который стал властелином большей части доменов Трех Стран. Он направлялся в Тераяму на могилу Шигеру.

Той ночью, услышав звуки флейты, я пошел поговорить с тем, кто играл на ней. Музыкантом, как я и догадывался, оказался Макото. Меня растрогало, что он наблюдает за моим душевным состоянием, аккомпанируя моей скорби.

Макото сидел у пруда, где днем нередко кормил золотых карпов. Монах закончил мелодию и отложил флейту.

— Как только приедет Араи, тебе нужно будет принять решение, — сказал он. — Что ты намерен делать?

Я сел рядом. Камень оказался мокрым от первых капелек росы.

— А что мне надо делать?

— Ты наследник Шигеру. Ты должен получить то, что он тебе завещал. — Монах замолчал, затем продолжил: — Однако все не так просто. Тебя зовут иные дела?

— «Зовут» не то слово. Они требуют меня. Я обязан… это трудно объяснить.

— Попытайся, — сказал он.

— Ты же знаешь, что у меня острый слух. Как у собаки.

— Мне не нужно было так говорить. Тебя это задело, прости меня.

— Нет, ты был прав. Полезное свойство для моих хозяев, как ты сказал. Да, я нужен моим хозяевам, и они не Отори.

— Племя?

— Тебе о них известно?

— Совсем немного, — ответил Макото. — Их упоминал наш настоятель.

Мне казалось, он скажет что-то еще, ждет, когда я спрошу совета. Но на тот момент я не мог подобрать нужный вопрос или был слишком глубоко погружен в собственные мысли.

— Мой отец был одним из Племени, и все мои таланты — от него. Племя потребовало, чтобы я вернулся к ним. Они считают, что имеют на меня право. Я заключил с ними сделку: они разрешили мне спасти господина Шигеру, а я пообещал добровольно присоединиться к ним.

— Как они смеют требовать от тебя такое, когда ты законный наследник Шигеру? — негодующе спросил Макото.

— Если я попытаюсь скрыться от них, меня убьют, — ответил я. — Они считают, что вольны так поступить. И раз уж я пошел на уговор, значит, правда на их стороне. Моя жизнь принадлежит им.

— Должно быть, сделка была заключена под нажимом, — сказал монах. — Никто не станет ожидать от тебя ее выполнения. Ты — Отори Такео. Не думаю, что ты осознаешь, насколько популярен сейчас, и какой вес имеет твое имя.

— Я убил его, — произнес я, и, к своему стыду, почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. — Я никогда не прощу себе этого. Не могу взять его имя и его судьбу. Он умер от моей руки.

— Ты даровал ему достойную смерть, — прошептал Макото, взяв меня за руку. — Ты сполна выполнил долг сына перед отцом. Тобой восхищаются и восхваляют тебя за это. А убить Йоду… такое событие войдет в легенду.

— Я не выполнил своего долга, — ответил я. — Дяди Отори были заодно с Йодой, а они ходят безнаказанными. К тому же он завещал мне позаботиться о госпоже Ширакаве, пострадавшей незаслуженно.

— Не такое уж это и тяжелое бремя, — отметил Макото, задорно взглянув на меня. К лицу моему прилила кровь. — Я заметил, как соприкоснулись ваши руки, — добавил он, помолчав, — я заметил то, что проскользнуло между вами.

— Я хочу выполнить его желания, но чувствую себя недостойным такого счастья. В любом случае я повязан клятвой с Племенем.

— Ее можно нарушить, если захочешь.

С одной стороны Макото прав. С другой — маловероятно, что Племя позволит мне жить на свете. К тому же я не могу обманывать себя: нечто тянет меня к ним. Я вспомнил, как хорошо Кикута понял мою сущность, как моя природа отвечала темным умениям Племени. Меня раздирали сомнения. Хотелось открыть душу Макото, но пришлось бы рассказать абсолютно все, а я не мог признаться монаху — последователю Просветленного в том, что я рожден Потаенным. Я нарушил все заповеди. Я так часто убивал.

Тишина в саду прерывалась лишь редким всплеском рыб над поверхностью пруда и отдаленным уханьем совы. Мы с Макото почувствовали необычайную близость.

Он крепко обнял меня.

— Какой бы путь ты ни выбрал, ты должен освободиться от своего горя, — сказал он. — Ты сделал все, что мог. Шигеру гордился бы тобой. Теперь тебе нужно простить себя самого и успокоиться.

От дружеских слов Макото, от его прикосновения у меня опять потекли слезы. Ощущая рядом дружеское плечо, я чувствовал, как мое тело возвращается к жизни. Он словно вытащил меня из пропасти и вселил желание жить. После нашего разговора я впервые заснул крепко, без снов.

Араи приехал с несколькими вассалами и двадцатью солдатами, оставив армию для поддержания мира в Восточном крае. Он собирался отправиться дальше и установить границы до наступления зимы. Араи никогда не отличался терпеливостью, а теперь его влекло к завоеваниям с неведомой силой. Араи был моложе Шигеру — около двадцати шести лет, могучий мужчина с горячим нравом и железной волей. Я хотел быть на его стороне, и он не скрывал, что видит во мне союзника. Более того, он уже решил, что я женюсь на Каэдэ.

Араи привез ее с собой: согласно традициям, Каэдэ должна была навестить могилу Шигеру. Он счел, что нам обоим нужно остаться в храме, пока идут приготовления к свадьбе. Шизука, конечно же, сопровождала госпожу и нашла возможность переговорить со мной лично.

— Я знала, что мы найдем тебя здесь, — сказала она. — Кикута был в ярости, но мой дядя убедил его дать тебе еще немного времени. Однако оно истекает.

— Я готов примкнуть к ним, — ответил я.

— Они придут за тобой этой ночью.

— Госпоже Ширакаве об этом известно?

— Я пыталась предупредить ее и старалась достучаться до Араи.

Голос Шизуки переполнился грустью.

У Араи на мой счет были иные планы.

— Ты законный наследник Шигеру, — сказал он мне, когда мы сидели в гостиной храма уже после посещения могилы. — Вполне естественно, что ты можешь жениться на госпоже Ширакаве. Мы заполучим для нее Маруяму, а следующей весной займемся землей Отори. Мне нужен союзник в Хаги. — Араи внимательно изучал мое лицо. — И ни для кого не секрет, что о союзнике с такой репутацией, как у тебя, можно только мечтать.

— Господин Араи очень щедр, — ответил я. — Однако существуют обстоятельства, не позволяющие мне выполнить его желание.

— Не глупи! — резко воскликнул он. — Мои желания вполне совпадают с твоими интересами.

Мой разум опустел: мысли разлетелись, как птицы Сэссю. Я знал, что Шизука подслушивает снаружи. Араи был союзником Шигеру, он некогда защитил Каэдэ, а теперь завоевал большую часть Трех Стран. Если я и должен кому-либо дать присягу, так это ему. Я понял, что не имею права просто исчезнуть, не дав объяснений.

— Всему, что я достиг, я обязан Племени, — медленно произнес я.

На лице Араи мелькнула искра гнева, но он промолчал.

— Я пошел с ними на сделку и, чтобы выполнить свои обязательства, должен отречься от имени Отори и уйти с ними.

— Что ж это за Племя такое?! — взорвался он. — Куда бы я ни пришел, постоянно на них натыкаюсь. Они как крысы в амбаре. Даже те, с кем я имею дело!

— Мы не смогли бы одолеть Йоду без их помощи, — сказал я.

Араи покачал своей могучей головой и продолжил настаивать на своем:

— Слышать не хочу этот вздор. Шигеру усыновил тебя, ты — Отори, и ты женишься на госпоже Ширакаве. Это приказ.

— Господин Араи.

Я поклонился ему до земли, понимая, что не могу подчиниться.

Посетив могилу, Каэдэ вернулась в дом для гостей, куда селили женщин, и у меня не было возможности поговорить с ней. Я жаждал увидеть возлюбленную и в то же время боялся нашей встречи. Боялся ее власти надо мной и моего могущества над ней. Боялся причинить ей боль, а еще больше того, что не посмею приблизиться к ней. Той бессонной ночью я опять пошел в сад, тоскуя по тишине, но непрестанно что-либо слыша. Я знал, что скоро за мной приедет Кикута, и я уйду с ним, но не мог выкинуть из головы образ Каэдэ, воспоминание о ней, силуэт рядом с мертвым Йодой, прикосновение ее кожи к моей, хрупкость ее стана, восторг, когда мы слились воедино. Сама мысль, что это никогда не повториться, высасывала воздух из легких.

Я услышал тихую поступь женских ног. Шизука положила мне на плечо руку, столь похожую по форме на мою, и прошептала:

— Госпожа Ширакава желает видеть тебя.

— Я не должен этого делать, — ответил я.

— Они прибудут сюда до рассвета, — сказала Шизука. — Я предупредила ее, что они никогда не откажутся от тебя. Из-за твоего непослушания в Инуяме учитель решил, что если сегодня ночью ты откажешься пойти с ними, то умрешь. Она хочет попрощаться.

Я пошел за Шизукой. Каэдэ сидела в дальнем углу веранды, освещенная тусклым светом заходящей луны. Я всегда узнал бы ее силуэт, посадку головы, осанку, плечи, движение, с которым она повернула ко мне лицо.

В глазах Каэдэ отражался месяц, они походили на озера меж черных гор, покрытых снегом, что искрится белизной. Я пал перед возлюбленной на колени. Серебристый пол веранды пах лесом и храмом, соком и ладаном.

— Шизука сказала, что ты должен покинуть меня, что мы не можем пожениться.

Голос ее звучал тихо и удивленно.

— Племя не позволит мне вести праздную жизнь. Я не глава клана Отори и никогда таковым не стану.

— Но тебя защитит Араи. Он с радостью сделает это. Ничто не должно стать на нашем пути.

— Я заключил договор с человеком, который является главой моей семьи, — сказал я. — Моя жизнь теперь принадлежит ему.

В тот миг, в тишине ночи, я вспомнил отца, который пытался избежать кровных уз, за что был убит. Я думал, что моей грусти наступил предел, но эта мысль низвела ее на иной уровень.

— За восемь лет неволи, — сказала Каэдэ, — я никого ни о чем не просила. Йода Садаму приказал мне убить себя — я не стала выпрашивать у него пощады. Он собирался изнасиловать меня — я не ждала милости. Но теперь я молю: не покидай меня. Заклинаю, женись на мне. Я больше ни о чем не попрошу.

Каэдэ бросилась передо мной на землю, волосы и платье коснулись пола. Я ощутил запах ее духов, черные локоны скользнули по моей руке.

— Мне страшно, — прошептала она. — Я себя саму боюсь. Только с тобой я в безопасности.

Мне было больней, чем я ожидал. Еще страшней становилось от осознания, что если б мы легли рядом, кожа к коже, то все муки улетели бы прочь.

— Племя убьет меня, — наконец сказал я.

— Есть вещи похуже смерти! Если они убьют тебя, я покончу с собой и последую за моим возлюбленным. — Каэдэ обхватила мои кисти пальцами и наклонилась ко мне. Ее глаза горели, руки были горячими и сухими, кости хрупки, как у пташки. Я чувствовал, как по ее сосудам несется кровь. — Если мы не можем жить вместе, нам нужно вместе умереть.

Возбужденный голос Каэдэ звучал уверенно. Ночной воздух неожиданно сковал меня прохладой. В песнях и романсах молодые пары умирают во имя любви. Я вспомнил, что сказал Кенжи Шигеру: «Ты влюблен в смерть, как все твое сословие». Каэдэ тоже принадлежит к этому сословию по происхождению, но я нет. Я не хочу умирать. Мне и восемнадцати еще нет.

Мое молчание послужило ей достаточным ответом.

— Я никого не буду любить, кроме тебя, — сказала Каэдэ.

Казалось, мы почти не смотрели друг на друга открыто: лишь невзначай, украдкой бросали взгляды.

Только теперь, расставаясь, мы позволили себе утонуть в глазах друг друга без скромности и стыда. Я чувствовал ее боль и отчаяние. Мне хотелось как-то облегчить страдания моей возлюбленной, но я не мог выполнить ее просьбу. В смятении я держал ее руки и погружался в родную душу, и тут меня обуяла необыкновенная сила. Каэдэ вздохнула и опустила ресницы. Пошатнулась. Из тени прыгнула Шизука и подхватила девушку. Вместе мы осторожно опустили ее на пол. Каэдэ глубоко спала, как некогда и я под воздействием Кикуты в тайной каморке. Я задрожал, неожиданно почувствовав озноб.

— Зря я тебя позвала, — прошептала Шизука и была права.

— Я не хотел, — сказал я. — Ни разу такого с людьми не делал. Только с собаками.

Она хлопнула меня по руке.

— Иди к Кикуте. Иди и учись управлять своими умениями. Может, там ты поумнеешь.

— С ней все будет хорошо?

— Мне неизвестны ваши кикутские трюки, — сказала Шизука.

— Я спал двадцать четыре часа.

— Полагаю, тот, кто усыпил тебя, знал, что делает, — резко ответила она.

Вдалеке, на горной тропе, я услышал приближение двух человек: они ступали тихо, но недостаточно тихо для меня.

— Они идут за мной, — сказал я.

Шизука встала на колени рядом с Каэдэ и без особого труда подняла ее.

— Прощай, брат, — сказала она все еще рассерженно.

— Шизука, — произнес я ей вслед. Девушка остановилась, но не обернулась.

— Мой конь, Раку — позаботься, чтобы он достался госпоже Ширакаве.

Больше мне было нечего ей подарить.

Шизука кивнула и исчезла в темноте. Я услышал, как отодвинулась дверь, девушка ступила на циновку, слегка заскрипел пол — она опустила Каэдэ.

Я вернулся в свою комнату и собрал вещи. Я мало что накопил: письмо Шигеру, нож и Ято. Затем направился в храм, где застал Макото в медитации. Я прикоснулся к его плечу, монах поднялся и вышел со мной.

— Я ухожу, — прошептал я. — Не говори об этом никому до утра.

— Ты мог бы остаться.

— Невозможно.

— Тогда возвращайся, когда это станет возможным. Мы спрячем тебя. В горах много потайных мест. Там тебя никогда не найдут.

— Может, когда-нибудь я так и поступлю, — ответил я. — Я хочу, чтобы ты сохранил мой меч.

Он взял Ято.

— Теперь я знаю, что ты вернешься.

Макото протянул руку и провел пальцем по моим губам, под скулой, и остановил ладонь за шеей.

У меня кружилась голова от недосыпания, горя и желания. Хотелось опереться на кого-нибудь, хотелось лечь, но шаги уже приблизились.

— Кто там? — Макото обернулся с мечом в руке. — Мне поднять людей?

— Нет! Это люди, с которыми я должен уйти. Господину Араи незачем знать раньше времени.

Мой прежний учитель Муто Кенжи и глава семьи Кикута ждали в лунном свете. Оба в походной одежде — незаметные, небогатые люди, два брата, ученых или неудачливых торговца. Нужно было знать их, как я, чтобы заметить настороженность, изгиб твердых мускулов, говорящих о физической силе, уши и глаза, ничего не упускающие из виду, разум, на фоне которого такие полководцы, как Йода и Араи, выглядят примитивными дикарями.

Я бросился на землю перед учителем Кикутой, подняв головой пыль.

— Встань, Такео, — сказал он, и, к моему удивлению, они с Кенжи обняли меня.

Макото пожал мне руку.

— Прощай. Я знаю, мы еще свидимся. Наши жизни переплетены.

— Покажи мне могилу господина Шигеру, — вежливо попросил меня Кикута в запомнившейся мне манере: как человек, понимающий мою сущность.

Только для вас его там не будет, подумал я, однако промолчал. В мирной тишине ночи я начинал считать, что сама судьба предопределила Шигеру умереть той смертью, которой он погиб, она же распорядилась, чтобы он стал богом, народным героем, на святыню которого будут приходить молиться, просить помощи. И так будет продолжаться сотни лет, пока держится Тераяма.

Мы стояли, склонив головы, перед камнем с еще свежей гравировкой. Кто знает, о чем думали Кенжи и Кикута? Я попросил у Шигеру прощения, поблагодарил за спасение жизни в Мино и попрощался с ним. Мне показалось, что в ответ я услышал голос и увидел добродушную улыбку приемного отца.

Ветер трепал старые кедры, ночные насекомые выводили свою несмолкаемую песню. Так будет всегда, подумал я, лето за летом, зима за зимой, месяц будет уходить на запад, отдавая ночь звездам, которые через час-другой уступят землю блеску солнца.

Солнце будет всходить над горами, властвуя над тенями кедров, пока не сядет снова за холмами. Так устроен мир, а человечество живет в нем, стремясь к счастью, меж тьмой и светом.