Шарлотта Лэм Наваждение

Глава 1

Элизабет даже не расслышала имени мужчины. Когда их представили, она едва взглянула на него. Всю беседу вел он сам. Это был маленький сухопарый мужчина лет пятидесяти с характерным акцентом уроженца Бронкса. Он был одет в дорогой костюм, а на его пальце поблескивало массивное золотое кольцо. Это была деловая вечеринка, но, поскольку он не был их клиентом, Элизабет, сохраняя вежливую улыбку, не очень прислушивалась к тому, что он говорил. Мысли ее витали где-то далеко, пока она рассеянно разглядывала картины. Неожиданно взгляд ее задержался на одной из них. У нее перехватило дыхание. Она не замечала ее раньше, почти скрытую за горшком с огромным зеленым папоротником. Как хорошо она помнила ее… Она сидела тогда на мокрой траве, наблюдая за тем, как Дэмиан пишет реку с прохладной и спокойной серебристо-зеленой водой, ивы на берегу и пролетающий клин диких гусей, чьи серо-коричневые грудки перекликались цветом с грозовым небом.

— Он был великолепный мастер, — произнес мужчина рядом с ней.

Словно очнувшись, она взглянула на него широко раскрытыми глазами.

— Извините?

— Дэмиан Хейс, — сказал он. — Вы ведь смотрели на его картину, не так ли? Он написал ее пару лет назад. Его стиль позже сильно изменился, стал жестче, злее, если вы меня понимаете.

Элизабет прекрасно понимала, что он имел в виду. Она смотрела на картину, а перед глазами у нее стояло лицо Дэмиана — суровое, с горящими черными глазами, пугающими своим неистовством. Вот почему она, пытаясь забыть его, уехала — теперь их разделял Атлантический океан. Она не видела его два года, но не могла забыть, не могла не думать о нем и не верила, что он забыл ее. Иногда она просыпалась и чувствовала, что в этот момент он думает о ней. Это было странное ощущение, как будто Дэмиан тянулся к ней через все то пространство, что разделяло их, и это заставляло ее вскакивать в ужасе среди ночи. Именно поэтому она не осмеливалась вернуться домой в Англию — она хотела быть подальше от него, насколько это возможно, — и, пока она жила в Нью-Йорке, ее никогда не покидал страх, что Дэмиан может объявиться там. Она не сказала ему, что собирается в Штаты, и заставила своих близких поклясться, что они ничего не скажут, если он будет искать ее. Но как долго это могло оставаться в секрете? Кто-то мог услышать, что она работает в Нью-Йорке, и в один прекрасный день об этом мог узнать и Дэмиан.

— Да, трагедия, — сказал мужчина, стоявший возле нее.

Элизабет не слышала, что он говорил раньше, и уловила только эти два слова.

— Что именно? — спросила она рассеянно, поворачиваясь к нему с вежливой улыбкой.

— Его смерть, — сказал он. Элизабет, внутренне холодея, не могла оторвать от него расширенных глаз.

— Чья? — спросила она неожиданно севшим голосом. Она не могла поверить, что он имел в виду Дэмиана.

— Хейса, — недовольно повторил мужчина. — Вы не слушали меня. — Она ранила его тщеславие, и его больше не интересовал Дэмиан. Он посмотрел на нее с раздражением. Обычно мужчины смотрели на нее иначе. Их взгляды, окинув невозмутимое овальное личико с отброшенными назад светлыми волосами, переходили на изящную фигурку и с любопытством возвращались к ее зеленым глазам, словно ища в них ответы на какие-то свои вопросы.

— Он не умер, — произнесла Элизабет хрипло. (Дэмиан не мог умереть, это ошибка!) — Вы, должно быть, говорите о ком-то другом — ему ведь только тридцать пять!

— Он погиб в автомобильной катастрофе в прошлом году. Об этом писали в газетах. У него только что прошла большая персональная выставка в Париже, его новая манера письма произвела сенсацию. Это трагическая потеря, он мог бы стать великим художником. — Мужчина снова взглянул на картину и покачал головой.

Элизабет словно окаменела. Она с трудом сглотнула. Это не могло быть правдой. Она попыталась поверить в это, но не смогла. Дэмиан был всегда таким живым! Она бы непременно почувствовала, если б он погиб. Как часто она думала о нем, сколько раз он ей снился и она ощущала его присутствие!.. Нет, он не мог умереть!

С побелевшим лицом она невидящими глазами уставилась куда-то вдаль. Мужчина, стоявший неподалеку, какое-то время внимательно следил за ней, а потом оставил своих собеседников, вежливо извинившись. Взгляд Элизабет затуманился, она не плакала, но глаза ее были влажны. Только когда Макс очутился прямо перед ней, она заметила его.

— Что-нибудь случилось, Лиз? Ты выглядишь как сомнамбула. Тебе нехорошо? — В голосе Макса звучала тревога, и Элизабет попыталась собраться.

— О, привет. Макс. — Она с трудом выдавила улыбку, но ей не удалось провести его.

Он взглянул на мужчину рядом с ней.

— Наслаждаетесь вечеринкой, Гринхайм? — спросил он с вызовом: Макс не сомневался, что состояние Элизабет вызвано его обществом.

— Конечно, все великолепно. — Тот выглядел слегка испуганным. Макс Адаме был очень влиятельной особой — богач, который стремился стать еще богаче, энергичный человек, упорно идущий к поставленной цели.

Мощного телосложения, с коротко подстриженными каштановыми волосами, отливающими медью, и карими глазами, Макс вел себя задиристо. Его текстильная фирма разрасталась как на дрожжах, в основном из-за его желания преуспеть. Но в успехе его фирмы была и заслуга Элизабет. Именно благодаря ее идеям их товар шел нарасхват. Элизабет создавала рисунки, которые были свежими и изысканными. «Вещь со вкусом», — сказал про них Макс, когда впервые увидел ее работы. «Стильные», — добавил он, одобрительно кивая, головой. На первый взгляд Макс производил впечатление грозного человека, с которым нельзя не считаться, но Элизабет скоро узнала, что под суровой внешностью скрывается золотое сердце, и особенно в его отношении к ней.

Его забота о ней была безгранична. Он не хотел, чтобы кто-то из конкурентов переманил ее к себе, и делал все для того, чтобы она была довольна: установил высокое жалованье, предоставил машину, нашел ей на Манхэттене очень уютную квартиру в пятнадцати минутах ходьбы от офиса. Он убедил ее в качестве зарядки каждое утро бегать с ним в Центральном парке. Макс обладал организаторским даром и всегда продумывал все до мелочей. Его отношение к ней было очень бережным. Сейчас его взгляд, обращенный на обеспокоенного мистера Гринхайма, был мрачен.

— В чем дело, Лиз? — повторил он, переводя взгляд на нее.

— Здесь так жарко, — ответила она невнятно. — Слишком много народу.

Ей хотелось побыть одной, найти способ проверить, было ли правдой то, что она сейчас услышала. Ведь если б ее родители узнали об этом, они наверняка сообщили бы ей. Кому позвонить, кого спросить… Мысль оборвалась. Она не могла произнести даже про себя эти слова. Он не мог умереть. Это было невозможно.

— О'кей, я отвезу тебя домой, — сказал Макс, обнимая ее за плечи. — Извините нас, мистер Гринхайм. Вы пейте, пейте.

Эта вечеринка была устроена Максом в его просторной, из семи комнат, квартире — на самом верхнем этаже небоскреба, с таким видом на Нью-Йорк, словно это снимок, сделанный с борта самолета: геометрически правильно расчерченное серое пространство с ярким зеленым пятном Центрального парка посередине. Макс пригласил для отделки интерьера художника, чей стиль был современным и функциональным. На стульях было приятно и удобно сидеть, мягкие ковры приглушенных тонов создавали уют. Здесь можно жить, заметил Макс, когда впервые увидел эту квартиру. Он был очень практичным человеком.

По дороге к выходу их останавливали несколько раз. Элизабет с трудом держала себя в руках. Ей так хотелось поскорее уйти отсюда, что она даже не могла заставить себя произнести пару вежливых фраз. Макс заметил это и, решительно распрощавшись с гостями, повел ее к дверям.

В лифте она прислонилась к стене, чувствуя смертельную слабость, глаза устало прикрылись. Макс молча наблюдал за ней.

Она открыла глаза, когда лифт уже миновал двенадцатый этаж. Элизабет бездумно смотрела на светящееся табло, на котором мелькали номера этажей, как будто следила за игрой в бинго.

— Когда ты купил этого Дэмиана Хейса? — спросила она, не глядя на Макса. Он задумался и ответил не сразу.

— Пару недель назад, когда ездил в Лондон. Я увидел ее в витрине одной галереи. Тебе она понравилась?

— Да, — ответила она, вспоминая, как она нравилась ей, когда Дэмиан писал ее. Она следила за каждым ударом его кисти, помнила каждое его движение. Он не мог умереть, это была не правда. Она ждала, что Макс что-нибудь скажет, обронит какую-нибудь фразу о Дэмиане. Наверняка, если бы он умер, Максу сказали бы об этом, когда он покупал картину. Но она не смела спросить его прямо, не могла заставить себя задать этот вопрос. Быть может, она и не хотела услышать, что это правда, быть может, она предпочитала, чтобы ей оставили хоть немного надежды.

— Она оказывает какое-то успокаивающее действие, — сказал Макс.

— Да.

Дэмиан был в умиротворенном настроении, когда приступил к этой работе. В его темных глазах и на губах таилась теплая улыбка. В самом воздухе витало какое-то волшебное очарование, под сенью деревьев возле реки они были счастливы. Всего несколько часов, но воспоминания об этом дне долго согревали ей душу, и это полотно вновь оживило их. Печаль охватила ее.

— Я хотел купить еще что-нибудь подобное, — сказал Макс. — У них была другая его работа, совсем непохожая на эту, но у меня к ней душа не лежала. Они мне сказали, что он изменил манеру письма, а я им сказал, что ему лучше было продолжать в том же духе. — Он рассмеялся, а Элизабет резко обернулась, в ужасе глядя на него. Его смех показался ей кощунственным.

— Отчего ты так веселишься? — возмущенно спросила она.

— Я вспомнил лицо парня из этой галереи. Он выглядел так, как будто мои слова были величайшей глупостью. Я мог купить картину, но это не давало мне права иметь свое мнение. — Макс отрезвел. — Хотя, я полагаю, он прав. Хейс безусловно обладал большим талантом, он мог бы однажды сотворить шедевр. — Макс замолчал и, видя, что она качнулась и снова прислонилась к стене, шагнул к ней. — Эй, ты не собираешься упасть в обморок, а? Лиз, черт возьми, что происходит?

— Ничего, — ответила она, не разжимая плотно сжатых губ. — Устала, наверное. Сезон был долгий, и теперь, когда показ закончен, думаю, я могла бы взять отпуск. — Она с трудом подняла глаза. — Он… это была автомобильная катастрофа, да?

Макс недоуменно посмотрел на нее.

— Кто? О чем ты? — Он нахмурился. — А, Хейс? Да, они мне так сказали. Жаль, он был чертовски талантлив. Послушай, Лиз, почему бы тебе не слетать на Майами и не провести несколько недель на моей вилле на берегу? Тебе нужен отдых. Я и не думал, что ты так устала, ты выглядишь как выжатый лимон.

— Я бы лучше съездила в Англию на месяц, — сказала она. — Я не была дома два года и страшно тоскую. Мне бы хотелось повидать родных.

Макс пристально взглянул на нее.

— Конечно, если ты так хочешь, — сказал он. Чувствовалось, что ему это совсем не нравится. — Но ты ведь вернешься, не так ли? Я не хочу, чтобы ты осталась там, ты нужна мне здесь. Помни, у тебя контракт со мной еще на два года.

Она заставила себя улыбнуться — Я не забыла, и я вернусь.

— Постарайся не забыть.

Они вышли из лифта и направились к подземной автостоянке. Макс положил руку ей на плечо. Он источал силу, в которой она могла бы сейчас найти утешение; Элизабет захотелось уткнуться ему в плечо и заплакать, но она этого не сделала. Твердой походкой она дошла до машины, и Макс бережно, будто она была сделана из хрупкого фарфора, усадил ее не сиденье.

Минутой позже он сел рядом с ней.

— Я бы не справился без тебя, радость моя, ты же знаешь.

Прежде чем она успела что-либо ответить, машина рванула с места. Макс считал эмоции делом опасным, проявлением слабости. Он не желал давать другим повод думать, что у него есть слабинка. Он был женат, вскоре развелся, и это обошлось ему весьма дорого — он платил огромные алименты одной очень красивой и очень жадной рыжеволосой женщине, у которой в Калифорнии была масса загорелых любовников, сменяющих друг друга. Теперь Макс был настроен против брака, он говорил, что не может позволить себе такую роскошь — еще немного алиментов, и он обанкротится. Ему было тридцать девять, и он был обручен со своей фирмой. Это, естественно, не мешало ему заглядываться на хорошеньких женщин. Но ни к чему серьезному это никогда не приводило. Макс держал ситуацию под контролем. Он относился к женщинам как к бабочкам, порхавшим в его саду, — смотрел на них с улыбкой, иногда ловил какую-нибудь, играл с ней, но всегда отпускал еще до того, как она успевала окрутить его. Элизабет знала, что нравится ему, она часто замечала, с каким восхищением он смотрит на нее, но никогда не поощряла его; их отношения носили чисто деловой характер. Ее это устраивало, и его, по всей видимости, тоже.

Он вез ее по безлюдным нью-йоркским улицам.

— Когда ты думаешь ехать?

— А когда ты сможешь отпустить меня?

— Можно и сейчас. Ты должна будешь примерно через месяц начать работу над новой коллекцией для следующего сезона. До этого мы постараемся как-нибудь выкрутиться без тебя. — Он улыбнулся.

— Я вернусь, — пообещала она. Он остановил машину возле ее дома и повернулся к ней.

— Да уж, в противном случае я разыщу тебя и увезу силой. Мне необходимы твои эскизы, Лиз.

Она улыбнулась и вышла из машины.

— Спокойной ночи. Макс.

— Спи крепко, — сказал он, и его машина рванула в ночь.

Воздух еще не остыл после дневной жары. Небоскребы тесно громоздились вокруг нее, уходя высоко в облака, подсвеченные дымно-оранжевым сиянием уличных фонарей.

Элизабет любила Нью-Йорк. Она прожила здесь два года — интересных и увлекательных, но сегодня она вдруг почувствовала себя такой уставшей, что ей неожиданно страстно захотелось домой, в Англию. Она вспомнила тихие поля Саффолка, простиравшиеся за их домом, где только ветер шумел в кронах деревьев да был слышен отдаленный шум моря.

Войдя к себе, она услышала за стеной в соседней квартире пронзительные женские голоса и перекрывающую их громкую музыку. Сверху раздавались выстрелы — кто-то, вероятно, смотрел вестерн по телевизору. Вечером в доме всегда было очень шумно. Но жаловаться не имело смысла, поскольку никто все равно не обратил бы на это внимания; если кто-то и пожаловался бы, соседи, скорее всего, только бы прибавили громкость.

Элизабет согрела себе молока, разделась, приняла душ и забралась в постель. Скоро она выключила свет, но не могла уснуть и долго лежала в темноте, думая о Дэмиане. Ее глаза горели от непролитых слез. Она все еще не могла поверить. Он всегда был таким жизнелюбивым, энергичным. Как мог он умереть? Когда кто-то умирает, он исчезает насовсем. Но Дэмиан не исчез. Весь год он жил в ее мыслях. Это, наверное, ошибка, это не может быть правдой.

Утром она проснулась в холодном поту. Ей снился Дэмиан. Это был путаный сон. Она бежала куда-то через бесконечную вереницу комнат, пробиралась сквозь частокол ветвистых деревьев. Кто-то преследовал ее. Она не знала, где находится. Незнакомые люди вокруг перешептывались, глядя ей вслед. Но куда бы она ни бежала, она везде натыкалась на Дэмиана, который поджидал ее; от одного взгляда на него щемило сердце, и она испытывала смешанное чувство страха и желания и снова убегала от этого смуглолицего человека, от угрозы, таящейся в пристальном взгляде темных глаз. Внезапно она оказалась в его объятиях на траве под деревьями, она ощущала его губы на шее, его руки, скользящие по ее бедрам, — ее тело откликалось на каждое его прикосновение, и она почувствовала, что уступает, отдается охватившей ее страсти целиком и полностью. И тут же она вновь бежала куда-то, движимая отчаянием, желанием непременно найти его. Шепот становился громче, и она смогла разобрать несколько слов. «Вы знаете, он умер», — произнес чей-то голос, а другой рассмеялся: «Она никогда теперь не найдет его». Элизабет закричала и проснулась. Она села в постели, лицо ее было мокрым от слез. Два последних года она провела, прячась от Дэмиана, теперь же она отдала бы все, чтобы только увидеть его, но было слишком поздно. Жизнь иногда преподносит страшные сюрпризы.

Двумя днями позже Макс провожал ее в аэропорту Кеннеди, всовывая ей в руки кучу журналов, целуя ее и без конца повторяя:

— Если не вернешься через месяц, — я сам приеду за тобой.

Она помахала ему на прощанье. Во время полета она смотрела в иллюминатор на Атлантический океан, простиравшийся под ними, и думала о своих родных. Очень ли они постарели? Два года — это не так уж много, но она знала, как сильно изменилась сама за это время — и не только внешне. Ее волосы теперь стали длиннее, по ее загару было видно, что она немало свободного времени проводит на пляже. Она похудела, стала стройнее. Изменился и стиль ее одежды, теперь она носила дорогие модные платья. Макс настаивал на том, чтобы она всегда хорошо одевалась. Он открыл для нее счет в одном из дорогих нью-йоркских магазинов, говоря, что она должна быть живой рекламой их фирмы. Кто будет покупать их рисунки тканей, если главный дизайнер фирмы не будет выглядеть шикарно?

Она очень изменилась, но надеялась, что ее близких перемены не коснулись, ей хотелось чисто по-детски, чтобы дома все оставалось прежним, таким, как она помнила.

За бортом самолета на фоне беспредельной синевы неба плыли сверкающие белые айсберги облаков. Глядя на них, она не могла не думать о Дэмиане. Он всегда был для нее чем-то непостижимым. Он волновал и озадачивал ее с самого первого момента их встречи, и, хотя она никогда не чувствовала себя с ним легко, она была очарована им, он почти все время занимал ее мысли.

Она слышала его имя задолго до того, как они познакомились, и не только потому, что видела его работы — он был известен среди художников; она слышала о нем и от тети, которая жила в тех же местах, что и он, — в долине Луары. Это была маленькая община — настоящий клан, а Дэмиан был самым известным ее членом. Тетушка Флер часто говорила о нем, она гордилась, что жила в одной деревне с ним. Элизабет встретила Дэмиана в Париже на вечеринке, устроенной одним из ее преподавателей. Ей шел двадцать первый год, она училась тогда на искусствоведческом факультете. С первой минуты, как он вошел в переполненную комнату, она не могла оторвать от него глаз. Полчаса она искала кого-нибудь, кто бы представил ее ему. Позже она призналась в этом Дэмиану, а он рассмеялся и сказал: «Тебе не стоило беспокоиться. Я заметил тебя, как только вошел, и сразу захотел познакомиться с тобой. Если бы ты не подошла первой, я бы сам представился тебе». Она не поверила ему. Она знала, что в ней не было ничего особенного — худенькая молодая девушка со светлыми волосами, собранными в хвостик, и живыми ярко-зелеными глазами, без капли грима на лице. На ней были старенькие джинсы и свитер, она выглядела как и любая другая девушка с их курса. На Дэмиане тоже был свитер — из дорогой шерсти оливкового цвета, — который плотно облегал его худощавую фигуру и придавал ему французский шик. Он выглядел великолепно. В этой шумной переполненной комнате, где все пытались произвести впечатление на других, он выделялся своим ярким, сильным, неистовым характером. Все смотрели на него, прислушиваясь к его высказываниям. Нетерпеливый, резкий, он привлекал к себе внимание, и Элизабет влюбилась в него с первого же взгляда.

Дэмиан развеселился, когда она начала говорить о живописи. «Сначала поживите, а писать будете потом», — сказал он с иронией.

Той ночью он привел ее в свою квартиру. Искусство осязаемо, сказал он. Его сильные руки касались ее, как будто она была не женщиной, а предметом, вещью, которую он хотел познать и насладиться. Это встревожило ее.

«Я не собираюсь ложиться с вами в постель. Мы ведь только что познакомились», — сказала она, запинаясь и краснея. У нее мелькнула мысль, что они могут повздорить из-за этого.

Дэмиан не настаивал, но продолжал ласкать и целовать ее, превращая ее тело в мягкую, податливую глину. Она была полностью под властью неведомых ей доселе ощущений, которые он разбудил в ней. Она слишком сильно полюбила его, а это всегда опасно — любить слишком сильно.

К Дэмиану же любовь пришла слишком неожиданно, чтобы быть полной, чтобы он мог безоговорочно доверять своей любимой. С самого начала он ожидал от нее предательства. В тот первый вечер он смог побороть все возражения и сомнения, удерживавшие ее от близости с ним, а потом перестал доверять ей — если она уступила ему, она могла уступить и любому другому; он видел предательство даже там, где его быть не могло. Это случалось, когда дурная сторона его характера брала верх. Элизабет стала бояться его. Она не могла справиться со вспышками его необузданной ревности и в конце концов убежала от него, но это дорого ей стоило, и рана все еще кровоточила.

Самолет приземлился в Лондоне уже вечером. Было прохладно и сыро, Элизабет знобило после удушающей нью-йоркской жары. На ней был легкий льняной костюм. Теплый свитер сейчас совсем не помешал бы, подумала она. Полчаса, в течение которых она прошла таможню и выстояла длинную очередь на такси, длились бесконечно. К тому времени, когда она подъезжала к дому брата, она чувствовала себя уже совершенно измученной. Дэвид работал в бухгалтерии одной из нефтяных компаний. Он проводил на работе много времени, но ему хорошо платили, и у него был очень симпатичный дом в Айлингтоне. Водитель такси, чертыхаясь, проехал по выложенному булыжником двору и остановился перед маленьким бело-голубым двухэтажным коттеджем, на окнах которого цвели темно-синяя лобелия и розовая герань.

Как только такси остановилось, парадная дверь распахнулась, и с ребенком на руках на пороге появилась Хелен — жена Дэвида.

— Ты уже приехала! — воскликнула она. — Долетела нормально? Ну как ты себя чувствуешь, оказавшись снова дома? Господи, какая же ты загорелая!

— Привет, Хелен, рада тебя видеть, — улыбнулась ей Элизабет, рассчитываясь с таксистом.

Она подхватила чемоданы и направилась в дом.

— Оставь их в холле. Дэвид перенесет их наверх, когда вернется с работы, — сказала Хелен. Она покорила своего мужа маленьким ростом, золотисто-каштановыми вьющимися волосами и теплыми улыбчивыми глазами, цвет которых менялся от зеленого до желтого, а иногда даже бывал голубым.

— Это Грета? — спросила Элизабет, глядя на малышку, которая сосредоточенно сосала свой кулачок.

— А кто же еще? — И Хелен протянула ей дочку. Та вдруг отчаянно завопила, цепляясь за мать. — Давай, возьми ее, она не кусается — во всяком случае, не часто, да к тому же у нее и зубов-то еще нет, так что если и укусит, то не больно.

— Не могу поверить, — сказала Элизабет, осторожно беря ребенка на руки. Грета пахла детской присыпкой и молоком, ее тельце было тепленьким, мягким, будто вовсе без костей. Она уставилась на Элизабет сердитыми круглыми голубыми глазками, приоткрыв ротик. — Разве она не красавица, — сказала Элизабет, пытаясь разглядеть ее сходство с братом, но не смогла. — Она похожа на тебя.

Хелен вздохнула.

— Я думаю, она похожа на Дэвида, у нее его нос и подбородок.

— Несчастная малютка, как ей не повезло, — пошутила Элизабет, и Хелен рассмеялась.

— Неужели ты не замечаешь? Все считают, что она вылитый Дэвид. Иди присядь, я поставлю чайник. Тебе ведь наверняка хочется выпить чашечку настоящего чая? Когда я была в Нью-Йорке, я совершенно не могла там пить чай — они все время заваривали китайский, который на вкус был точно опилки, а цветом смахивал, как бы это помягче выразиться, на воду после мытья посуды!

— Я там пью только чай с лимоном, — сказала Элизабет, проходя за ней в маленькую кухню и садясь за стол.

Грета, которую Элизабет держала на руках, была занята тем, что пыталась отодрать пуговицу от се костюма. Заметив это, Хелен поцокала языком и забрала у нее ребенка.

— Я уложу се в кроватку, ей уже пора спать, вот только покормлю ее. — Она скрылась за дверью, но вскоре вернулась, быстро управившись с делами. — Дэвид собирался пораньше вернуться домой, — сказала она. — Он так хочет увидеть тебя. Расскажи мне о Нью-Йорке. О, ты такая счастливая, это должно быть восхитительно — жить там! — Она оглядела комнату. — Не то чтобы я хотела поменяться с тобой местами, — добавила она быстро. — У меня есть все, чего я хочу, но просто интересно послушать, как живут другие люди.

Элизабет с завистью смотрела на нее. Воротничок платья Хелен был испачкан желтком, волосы ее были растрепаны, и одета она была в простенькое застиранное зеленое платье, в котором Элизабет видела ее еще два года назад, но глаза ее сияли, и она все время улыбалась.

— Я всегда с таким наслаждением читаю твои письма, — сказала она. — Макс, судя по твоим рассказам, просто потрясающ, настоящая шаровая молния. Дэвид все время говорит, что ты в конце концов выйдешь за него замуж. Ты так много пишешь о нем.

— Ни за что, у нас совсем не те отношения. Макс пришел бы в ужас, услышав тебя, поверь мне.

— Он женат?

— Хуже — разведен и платит алименты. Он говорит, что не может позволить себе снова жениться.

— Бедный Макс, — ужаснулась Хелен. — Но ведь он тебе нравится, да?

— Работать с ним просто замечательно, но выходить за него замуж… Ни в коем случае!

— У тебя появился американский акцент, — неодобрительно заметила Хелен.

— Да? — удивилась Элизабет. Сама она не замечала этого, но в том, что за два года в Америке она незаметно для себя приобрела акцент, не было ничего удивительного.

— Как долго ты собираешься пробыть здесь?

— Уже мечтаешь избавиться от меня?

— Не глупи, мы все очень рады, что ты приехала. Я только думала, вернулась ли ты домой насовсем или…

— Контракт еще не закончился, пока у меня только отпуск. — Элизабет замолчала, услышав, как в передней кто-то открывает дверь.

— Дэвид пришел! — воскликнула Хелен, радостно сверкнув глазами, и поспешила встретить его.

Войдя в дом, Дэвид поцеловал жену.

— Она здесь, добралась благополучно, — сказала Хелен, обнимая его.

Они женаты уже два года, а ведут себя точно молодожены, подумала Элизабет, наблюдая за ними. Она вспомнила, как неприятно были удивлены родители, когда Дэвид сказал им, что собирается жениться. Он был знаком с Хелен всего лишь месяц, и они были поражены быстротой, с которой он принял решение.

«Хелен только девятнадцать, почему бы вам не подождать годик?»— спросил его отец, но Дэвид был настроен решительно.

«Я знаю, чего хочу, а что касается Хелен, какое значение имеет ее возраст? Пусть ей всего лишь девятнадцать, но она уже взрослая по своему развитию, и это главное. Зачем ждать, если мы уверены в своем решении?»

Дэвиду самому тогда было только двадцать четыре, но он выглядел старше своих лет. Теперь было очевидно, что их брак удался, они оба выглядели очень счастливыми.

— Привет, — сказала Элизабет, и брат обернулся к ней с улыбкой.

— Ты выглядишь великолепно, рад тебя видеть, — сказал он, целуя ее. — Без сомнения, лучше, чем когда я видел тебя в последний раз.

Улыбка слетела с лица Элизабет. Хелен предостерегающе сжала руку мужа и, нахмурившись, многозначительно взглянула на него.

— Посмотри на этот загар, — быстро проговорила она. — Я все пытаюсь понять, как она умудрилась так загореть в Нью-Йорке.

Почти весь вечер они проговорили об Америке, и только совсем поздно, когда Хелен ушла кормить ребенка, Элизабет, оставшись с братом наедине, смогла спросить его:

— Ты слышал, что Дэмиан умер? Дэвид резко вскинул голову.

— Как ты узнала?

— Не имеет значения. Итак, ты знаешь. Почему же ты не сообщил мне?

— Ты никогда не упоминала его имени в своих письмах. Я не хотел ворошить прошлое и подумал, что будет лучше не говорить тебе.

Элизабет уставилась на решетку электрического камина. На улице было холодно и серо, будто зимой.

— Как это случилось? Ты знаешь? — поежившись, спросила она.

— Автомобильная катастрофа. Во Франции. Я прочитал небольшую заметку в газете. Подробностей не сообщалось, говорилось лишь, что он там и похоронен.

— Во Флэмбуазе?

— Да, — сказал Дэвид. — Забавное название. Что оно означает?

— Осенью деревья там словно охвачены пламенем, — задумчиво проговорила Элизабет, рассеянно глядя куда-то вдаль. — Рыжие, золотые и красные листья — восхитительное зрелище. Дэмиан часто писал лес в это время года. Он жил в старой крепости возле реки. Сразу за ней начинался лес. Очень тихое, уединенное место — идеальное прибежище для художника. Он мог писать весь день — и ни одна живая душа не потревожила бы его.

— По мне, все это слишком тоскливо.

— Дэмиан любил одиночество. — Элизабет почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине. — Я устала, — сказала она. — Пойду, пожалуй, лягу, у меня был очень тяжелый день. — Она встала, и Дэвид, нахмурясь, проводил ее взглядом.

— Ты в порядке, Лиз?

— Да, все нормально, — сказала она. — Просто устала. — Она с усилием улыбнулась ему. — Спокойной ночи. Как хорошо дома!

— Хорошо, что ты снопа с нами. Родители на седьмом небе, они ждут не дождутся, когда увидят тебя. Я обещал, что мы навестим их в субботу, поэтому отдыхай, пока есть возможность. И не разрешай Хелен таскать тебя завтра с собой целый день. Она любит подолгу гулять с Гретой. Говорит, что толкать коляску для здоровья даже лучше, чем бегать трусцой.

— Она чудесно выглядит, что бы она ни делала, — сказала Элизабет, выходя из комнаты.

Заглянув в комнату Греты, она увидела там Хелен, укладывающую ребенка в кроватку. Хелен приложила палец к губам, и Элизабет, улыбнувшись, кивнула ей и направилась в свою комнату. Все спальни были маленькими, с тонкими темными лучиками деревянных балок на потолке и скрипящими половицами. Она разделась, забралась в постель, выключила свет и сразу же уснула. Ей снился Дэмиан, она видела его где-то вдалеке и снова бежала к нему, окликая, но он не оборачивался, будто не замечал ее.

В выходные дни они поехали в Саффолк. Элизабет сидела на переднем сиденье рядом с Дэвидом, а Хелен с ребенком — на заднем. Грета, к счастью, проспала всю дорогу, но, когда они уже подъезжали к дому, она вдруг стала шумно требовать, чтобы ее покормили. Хелен пыталась успокоить ее, отвлекая всякими игрушками, но Грета дала ей ясно понять, что все это совсем не то, что ей надо.

— Невоспитанная маленькая хулиганка, — прокомментировал Дэвид, наблюдая через плечо, как его дочь яростно отшвырнула очередную игрушку.

— Она голодна, — сказала Хелен, беря дочь на руки. — Ну-ну, мадам, скоро вас покормят.

— Я возьму ее чемодан, — сказал Дэвид, выходя из машины и направляясь к багажнику.

Грета путешествовала с комфортом — с собственным большим чемоданом, где было все необходимое: пеленки, бутылочки, горшки и смена одежды. Элизабет с улыбкой наблюдала за тем, как брат понес чемодан в дом.

— Лиз! Я едва услышала, как подъехала машина: я кормила кур. — По дорожке к ней торопливо спешила мать. Она обняла ее, потом отступила назад и внимательно оглядела. — Ты выглядишь шикарно. Что за платье! А какая ты загорелая! Ты в отпуске? Я так обрадовалась, когда мы получили телеграмму, твой отец был просто вне себя от счастья. Он только что уехал в деревню, я попросила его кое-что купить, но он скоро вернется. Пойдем, что же мы тут стоим. О, как хорошо, что ты снова с нами! Целых два года! Почему ты не приезжала домой в прошлом году? Но теперь ты наконец здесь и выглядишь замечательно. Америка, несомненно, пошла тебе на пользу.

Они сидели в большой, залитой солнцем кухне. Миссис Гардинер наконец замолчала, прервав вопросы, которыми она на одном дыхании засыпала дочь. Элизабет с удовлетворением огляделась. На широком подоконнике спал Самсон — огромный рыжий котище с белым пятнышком на хвосте. Он игнорировал их вторжение в кухню, лишь кончик его хвоста чуть подрагивал и один глаз слегка приоткрылся, чтобы проверить, кто это пришел. Самсон был очень спокойным, невозмутимым котом, но когда он выходил на охоту… Ни одна мышь не решалась шевельнуть усиком, если он находился поблизости.

— Дай же мне разглядеть тебя, — сказала миссис Гардинер, поставив чайник на огонь.

— Нет, это ты дай мне посмотреть на тебя, ты уже достаточно мной налюбовалась, — улыбнулась Элизабет.

Мать почти не изменилась. Только, может, прибавилось седых волос да морщинок на загорелой коже, но худощавое лицо осталось таким же, серые глаза не потеряли своей остроты и проницательности, а линии рта по-прежнему были такими же нежными, как раньше. Миссис Гардинер была счастливой женщиной, ей нравился этот старый, переживший многие непогожие дни домик на краю деревни, с продуваемым морским ветром садиком и видом на море, который открывался из окон второго этажа. Она бесконечно любила мужа и детей, хотя порой они доставляли ей массу хлопот. Ее дни были заполнены с утра до вечера. Она ухаживала за садом, готовила, вышивала подушки и покрывала для благотворительных продаж, устраиваемых местной церковной общиной, ходила за покупками и навещала друзей, принимала их приглашения на чашечку кофе или чая.

— Представить только, ты живешь в Нью-Йорке, — сказала она. — Мир становится все меньше с каждым днем. Я впервые оказалась в Лондоне, когда мне было уже тридцать, и, могу признаться тебе, думала, что у меня интересная, полная событий жизнь, а ты летаешь, не задумываясь, через Атлантику. Это ли не удивительно!

— Вы с папой должны приехать в Нью-Йорк навестить меня, — сказала Элизабет, а мать вспыхнула.

— Так далеко? Это же очень дорого, мы не можем позволить себе этого. Мы ведь не денежные мешки, ты знаешь.

— Я могла бы… — начала Элизабет, но миссис Гардинер остановила ее.

— Нет-нет, я слишком стара, чтобы летать. Я предпочитаю оставаться на земле, так безопаснее. — Она принялась заваривать чай. — Хелен сейчас кормит ребенка, она спустится вниз через минуту. О, это отцовская машина — беги встречать его, Лиз.

Очень тактично, подумала Элизабет, возвращаясь в сад. Отец как раз открывал калитку, в руках у него было полно всевозможных пакетов. Он остановился, как только увидел ее.

— Лиз!

— Привет, па. — Она обняла его вместе с пакетами и расцеловала, слегка привстав на цыпочки.

Джон Гардинер был ростом выше шести футов, высокий сухопарый мужчина с неторопливой манерой речи и ленивой походкой. Его когда-то черные кудри были совершенно седыми. Глаза лучились теплотой, они и сейчас были ярко-голубыми, открыто смотрели на собеседника. Джон Гардинер относился к жизни с любопытством и интересом. Его занимало все — от кузнечиков до принципов работы двигателя внутреннего сгорания. Такое неравнодушие делало его моложе. Он гораздо легче воспринимал какие-либо новые идеи, чем его жена, которая почти не покидала своих владений и редко отказывалась от старых привычек.

— Ну и как ты чувствуешь себя дома? Наверняка все кажется меньше и бледнее. Нью-Йорк, должно быть, совсем другой, чем Саффолк, из твоих писем видно, что тебе там нравится.

— Я отлично провожу время, па. Каждый день полон событий и впечатлений.

— А твой босс? Он тоже впечатляет? Она состроила гримасу.

— Хелен предупредила, что вы уже вроде как просватали меня ему.

— Подобная мысль никогда не приходила мне в голову, — смеясь, запротестовал отец.

— Ну хорошо, потому что из этого ничего не выйдет. Мы с Максом не интересуем друг друга в этом плане. Так что забудьте и думать.

Отец почти жонглировал сыпавшимися из рук пакетами, и она взяла часть их. Когда они подходили к дому, Джон Гардинер спросил:

— А Дэмиан? Что ты чувствуешь к нему сейчас?

Элизабет быстро взглянула на него.

— А разве ты не слышал…

— Ты уже в курсе? — Отец нахмурил брови. — Дэвид сказал тебе?

— Нет, узнала об этом от одного человека в Нью-Йорке. Па, почему ты не сообщил мне?

— Мы считали, что для тебя будет лучше забыть о нем. Он причинил тебе много боли, Лиз. Это было ужасно, этот несчастный случай, но, что касается тебя, мы всего лишь не хотели новых страданий. Дэмиан Хейс ушел из твоей жизни, и хорошо. Пусть все так и остается. — Отец замолчал и взглянул на дочь. — Это может показаться жестоким, но…

— Я знаю, — сказала Элизабет, в лице у нее не было ни кровинки.

Отец, нахмурившись, внимательно всматривался в ее глаза.

— Ты… ты ведь ничего к нему больше не испытываешь, так, Лиз?

— Я не знаю, что я чувствую, — сказала она и пошла в дом.

Хелен и Дэвид сидели вместе с миссис Гардинер за старым, чисто выскобленным столом на кухне. На столе красовалась стеклянная ваза с пионами, розами и голубыми пиками дельфиниумов. Вокруг вазы стояли тарелки с домашними пшеничными лепешками, сочный фруктовый пирог и большая миска с клубникой. Миссис Гардинер разливала чай в изящные фарфоровые чашки, которые Элизабет так хорошо помнила. В первый раз она наконец почувствовала, что снова дома.

— А где же Вики? — спросила она.

— Она остановилась у своей школьной подружки и приедет завтра, — ответила мать, передавая ей чашку.

— Ты ее не узнаешь, — сказал Джон Гардинер. — Она так выросла, что мне страшно.

— Единственная вещь, которая тебя страшит, так это работа, — возразила ему жена. — Постриг бы после чая лужайку — если кто-нибудь из нас пойдет туда, ему понадобится компас, там трава выше головы!

— Почему ты всегда преувеличиваешь? — Он раздраженно намазал джемом лепешку.

— И предложи Лиз лепешки, пока не съел все, — выговорила мужу миссис Гардинер.

Он молча повиновался, а Элизабет, улыбаясь ему, взяла с тарелки лепешку.

— У Греты красные щечки. У нее режутся зубки, Хелен? — спросила миссис Гардинер, и Хелен охотно вступила в разговор.

Мистер Гардинер передал Дэвиду джем.

— Ты видел последнюю игру в крикет? Слабая игра. Я бы сказал, что они забыли, как бить по этому чертову мячу…

Элизабет ощутила на щеке тепло упавшего на нее солнечного лучика. Как здесь все было просто, знакомо, и насколько далеким казался ей Нью-Йорк с его шумом и суетой. Сейчас она даже не могла поверить, что была там, а в следующую минуту уже не могла вспомнить, каково проталкиваться по тротуару сквозь плотную людскую толпу по узким каньонам среди бетонных стен под полицейские свистки и гудки автомобилей.

Той ночью она заснула мгновенно, но проснулась на рассвете от собственного крика. Она села, вся дрожа. Ей опять снился Дэмиан, она была с ним. Перед ней и сейчас еще стояло его лицо: туго обтянутые загорелой кожей высокие скулы, придававшие ему временами свирепый вид и подчеркивавшие необузданный и диковатый взгляд темных глаз, ироничная линия бровей. Лицо Дэмиана трудно было забыть, в нем было что-то притягательное и непокорное. Она никогда не встречала мужчины, похожего на него, и знала, что никогда больше не встретит. Он отличался от всех — человек, который жил по своим собственным законам, человек со взрывными эмоциями.

Но не лицо его пугало ее и приводило в трепет, ускоряя биение сердца, а мрачная требовательность его черных глаз, его настойчивый голос, произносящий: «Я никогда не отпущу тебя. Ты моя, и, если ты не будешь моей, ты не будешь ничьей. Ты слышишь меня? Ничьей! Никогда! Я не отпущу тебя».

В предрассветном полумраке она не была уверена, что он когда-либо говорил ей подобное. Но это было так знакомо, она чувствовала, что уже слышала эти слова раньше. Именно это и заставило ее проснуться и закричать. Теперь его слова эхом продолжали звучать в ее голове: моя, моя, никогда не отпущу, никогда. Элизабет почувствовала, что холодеет от ужаса.