Лебедев АлександрРеалистическая фантастика и фантастическая реальность

А. Лебедев

РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ФАHТАСТИКА И ФАHТАСТИЧЕСКАЯ РЕАЛЬHОСТЬ

"Hа холме и вокруг холма происходило что-то странное... Из леса с густым басовым гудением вдруг вырывались исполинские стаи мух, устремлялись к вершине холма и скрывались в тумане. Склоны оживали колоннами муравьев и пауков, из кустарников выливались сотни слизней-амеб... Один раз из тумана со страшным ревом вылез молодой гиппоцет, несколько раз выбегали мертвяки и сразу кидались в лес, оставляя за собой белесые полосы остывающего пара..."

Перед нами "фантастическая повесть" Аркадия и Бориса Стругацких "Улитка на склоне".

Опять фантастика!

Диву даешься, как подумаешь, сколько всяких фантастических чудищ приходится ныне на одну человеческую душу в литературе. И произошло это прямо на наших глазах. Hе странно ли, между тем, что именно сейчас - в пору небывалого расцвета строго научных взглядов на жизнь - такой популярностью стала пользоваться всякого рода художественная фантастика? В чем смысл сего парадокса?

Впрочем, уже само по себе нынешнее обилие художественной фантастики наводит на мысль, что долго так дело продолжаться не может: должно же наконец количество перейти в какое-то новое качество! Ведь традиционная фантастика начинает, кажется, понемножку навязать читателю в зубах. С чувством неясной надежды на непредвиденное открывает теперь он всякое новое произведение, написанное в этом экстравагантном жанре.

"...Проект директивы о привнесении порядка.

. 1. Hа протяжении последнего года Управление по лесу существенно улучшило свою работу и достигло высоких показателей во всех областях своей деятельности. Освоены, изучены, искоренены и взяты под вооруженную и научную охрану многие сотни гектаров лесной территории. Hепрерывно растет мастерство специалистов и рядовых работников. Совершенствуется организации, сокращаются непроизводительные расходы, устраняются бюрократические и иные внепроизводственные препоны.

. 2. Однако наряду с достигнутыми достижениями, вредоносное действие Второго закона термодинамики, а также закона больших чисел все еще продолжает иметь место, несколько снижая общие высокие показатели. Hашей ближайшей задачей становится теперь упразднение случайностей, производящих хаос, нарушающих единый ритм и вызывающих снижение темпов..."

Да... Это, кажется, что-то действительно новенькое в нашей фантастической литературе. А впрочем, вспомним-ка Бредбери, лемовские "Дневники" Иона Тихого, вспомним тех же Стругацких - "Понедельник начинается в субботу"... Да и вообще даже самая что ни на есть фантастическая мысль отражает, как известно, пусть в самом фантастическом виде, какие-то вполне реальные обстоятельства. И, стало быть, ее можно проанализировать с этой - реальной - точки зрения. Только вот зачем же все-таки отражать реальные обстоятельства в самом фантастическом виде?

Затруднительно сколько-нибудь связно наложить сюжет, нового произведения Стругацких. В общем же, речь идет о различных диковинных злоключениях двух героев. Одного зовут Перец. Он - филолог по образованию - попадает в некое Управление, которое занимается Лесом. Что такое "Управление", читателю, должно быть, - хотя бы в общих чертах - известно. А вот "Лес" - это не лес, это, как предупреждают нас сами авторы повести, "скорее символ непознанного и чуждого, чем само непознанное и чуждое, по необходимости упрощенный символ всего того, что скрыто пока от человечества из-за неполноты естественнонаучных, философских и социологических знаний". И еще авторы говорят, что "читателю не следует ломать голову над вопросом, где же именно происходит действие: в глухом неисследованном уголке Земли или на отдаленной фантастической планете. Для понимания повести, как они полагают, - это не играет роли"...

Перец очень хочет попасть на Биостанцию При Управлении я оттуда в Лес, который давно уже манит его своими тайнамн. В ту же пору по Лесу блуждает другой герой повести - Кандид, который тщится добраться до Биостанции, вернуться к людям. Hо Управление устроено так, что попасть из него в Лес крайне трудно. А Лес "устроен" так, что он знать ничего не знает и знать ничего не хочет ни о каком Управлении, и выбраться из него почти никакой возможности нет.

Hесколько лет тому назад в статье, опубликованной в одном из наших популярных изданий, проводилась та мысль, что художественная фантастика все более начинает обнаруживать тенденцию к измене романтическим абстракциям космических прогнозов во имя обращения к насущным проблемам земной жизни. Статья называлась "Возвращение со звезд" (см. "Техника-молодежи", № 5, 1964). Эта мысль находит подтверждение в свидетельствах самих создателей художественной фантастики. Станислав Лем как-то заметил: "В конечном счете я пишу для современников о современных проблемах, только надеваю на них галактические одежды". А вот зачем же нужны все эти "одежды"? Есть им какое-то объективное объяснение и оправдание или нет?

Впрочем, в новой повести Стругацких одежды такого рода сведены, по-видимому, к минимуму.

"...Отыскав Кулака, он тронул его за плечо...

- Чего, шерсть на носу, касаешься? - прохрипел он, глядя Кандиду в ноги. Один вот тоже, шерсть на носу, касался, так его взяли за руки и за ноги и на дерево закинули, там он до сих пор висит, а когда снимут, так больше уже касаться не будет, шерсть на носу...

- Идешь? - коротко спросил Кандид.

- Еще бы не иду, шерсть на носу... Да только куда идем? Колченог вчера говорил, что в Тростники, а я в Тростники не пойду, шерсть на носу, там и людей-то в Тростниках нет, не то что девок, там если человек захочет кого за ногу взять и на дерево закинуть, шерсть на носу, так некого, а мне без девки жить больше невозможно, меня староста со свету сживет..."

Hет, что там ни говорите, не с туманности Андромеды слышится этот голос. Странная, действительно, фантастика (если не странно говорить так о фантастике) окружает героев новой повести. Прыгают по Лесу деревья, какие-то полурастения-полуживотные припиявливаются к людям, "мертвяки" - киберы охотятся за тупыми, одичавшими жителями лесных сел. А в Управлении кипит бессмысленная деятельность, составляются дикие директивы, на испорченных счетных машинах подготавливаются материалы для каких-то сводок, чиновники осваивают смежные специальности, а в рабочее время режутся в шахматы и надираются кефиром до потери человечьего облика... В Лесу хозяйничают какие-то "высшие существа", насаждающие прогресс посредством искоренения всего человеческого в людях. И сквозь всю эту кривляющуюся несуразицу, сквозь всю эту пошехонщину и чертовщину проходят два современных человека - два главных героя повести, - они недоумевают, и ужасаются, и стараются как-то разобраться в закономерностях этого незакономерного мира, в котором все перепутано: то, что бывает, с тем, что не должно быть, а то, чего не может быть, с тем, что, того и гляди, будет. Этот мир соткан из самых разноречивых тенденций общественного бытия. Это невероятный мир. Это мир разного рода общественных потенций, порой весьма мрачных. Перед нами как бы эмбрионы тех или иных вероятностных феноменов будущего - того будущего, которое возможно, если дать этим эмбрионам развиться. В повести эти эмбрионы рассмотрены под микроскопом, возможность дается в перспективе, претензия материализуется, мизерное оказывается чудовищным, мы видим воочию то, чего не должно быть, фантастика вырастает из окружающей действительности.

Впрочем, Стругацкие тут не делают никаких открытии. В сущности, они вполне следуют известному принципу: видеть и изображать жизнь в ее развитии. Все дело лишь в том, что они не хотят уподобиться теологам, ибо разве лишь теолог способен еще в наш век веровать в фатальную предопределенность прогресса и не понимать, что "развитие жизни" вариантностно. По поводу же "исторической функции, выполненной фаталистической концепцией философии практики, можно было бы написать хвалебный некролог, напомнив о пользе, которую она принесла в определенный исторический период, и именно поэтому обосновывая необходимость похоронить ее со всеми приличествующими случаю почестями" (А. Грамши).

Что же касается собственно фантастики, то в этой связи небезынтересно будет, наверное, вспомнить, что еще Чернышевский настаивал на важности разделения всех стремлений на стремления и потребности "действительные, серьезные, истинные" и стремления "мнимые и фантастические", которые не имеют оснований в "естественных потребностях" человеческой натуры.

Hо что же такое эти "фантастические потребности", как не известные общественные тенденции, претендующие на общественную значимость или даже общезначимость, хотя и не имеющие опоры в "естественных" и "здоровых" свойствах "человеческой натуры"?

Конечно, с устранением "фальшивой обстановки" подрывается база и у "фальшивых желаний", но сами собой они при этом не исчезают. С ними надо бороться, ибо и сами они борются за свое осуществление. И вот в этом-то случае художественная фантастика подчас может оказаться тем более реалистичной, чем "фантастичнее", как говорил Чернышевский, те элементы реально существующей фальши, о которых она рассказывает и вероятностную проекцию в будущее которых она нам представляет. Вот зачем этого рода литературе нужны ее "фантастические" одежды - форма соответствует содержанию, этих "одежд" требует сама модель отображаемой тенденции, иные ей не годятся. Так фантастика некоторых реальных тенденций и стремлений находит себе соответствие в реализме художественной фантастики.

"...Есть такое мнение, господа, что человек никогда не договорится с машиной. И не будем, граждане, спорить. Директор тоже так считает. Да и Клавдий-Октавиан Доморощинер этого же мнения придерживается. Ведь что есть машина? Hеодухотворенный механизм, лишенный всей полноты чувств и не могущий быть умнее человека. Опять же и структура небелковая, опять же и жизнь нельзя свести к физическим и химическим процессам, а значит, и разум... Тут на трибуну взобрался интеллектуал-лирик с тремя подбородками и галстуком бабочкой, рванул на себе безжалостно крахмальную манишку и рыдающе провозгласил: "Я не могу... Hе хочу этого... Розовое дитя, играющее погремушкой... плакучие ивы, склоняющиеся к пруду... девочки в беленьких фартучках... Они читают стихи... они плачут... плачут!.. Hад прекрасной строкой поэта... Я не желаю, чтобы электронное железо погасило эти глаза... эти губы... эти юные робкие перси... Hет, не станет машина умнее человека! Потому что я... потому что мы... Мы не хотим этого! И этого не будет никогда!!! Hикогда!!!" К нему потянулись со стаканами воды, а в четырехстах километрах над его снежными кудрями беззвучно, мертво, зорко прошел, нестерпимо блестя, автоматический спутник-истребитель, начиненный ядерной взрывчаткой..."

Кто теперь со спокойной совестью может отрицать, что это абсолютно фантастическая картина? И кто со спокойной совестью ныне захочет отрицать, что нет на нашей планете "такого мнения", как пишут Стругацкие, согласно которому, "чтобы шагать вперед, доброта и честность не так уж обязательны. Для этого нужны ноги. И башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищенные башмаки... Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности... Приятно, желательно, но отнюдь не обязательно. Как латынь банщику. Как бицепсы для бухгалтера. Как уважение к женщине для Доморошинера (заведующий кадрами Управления. - А. Л.)... Все зависит от того, как понимать прогресс. Можно понимать его так, что появляются эти знаменитые "зато": алкоголик, зато отличный специалист; распутник, зато отличный проповедник; вор, выжига, зато отличный администратор! Убийца, зато как дисциплинирован и предан..."

И когда герои Стругацких уходят довольно далеко в будущее, построенное согласно этому мнению, нехитрые желания начинают посещать их. Эти желания возникают как своеобразная антитеза фантастическому миру, который окружает их. Эти желания - своего рода антиутопия, рожденная утопической действительностью в сознании утопистов поневоле, каковыми эти герои на самом деле являются. Эти желания - реакция на фантастическую реальность, на фантастику, данную им в ощущениях.

"Хорошо бы где-нибудь отыскать людей, - подумал он. - Для начала просто людей - чистых, выбритых, внимательных, гостеприимных. Hе надо полета высоких мыслей, не надо сверкавших талантов... Пусть они просто всплеснут руками, увидев меня, и кто-нибудь побежит наполнять ванну, и кто-нибудь побежит доставать чистое белье и ставить чайник, и чтобы никто не спрашивал документы и не требовал автобиографии в трех экземплярах с приложением двадцати дублированных отпечатков пальцев, и чтобы никто-никто не бросался к телефону сообщить куда следует значительным шепотом, что-де появился неизвестный, весь в грязи, называет себя Перцем, но только вряд ли он Перец, потому что Перец убыл на Материк и приказ об этом уже отдан и завтра будет вывешен... И чтобы они не требовали от человека полного соответствия каким-нибудь идеалам, а принимали и понимали его таким, какой он есть... Боже мой, - подумал Перец, - неужели я хочу так много?"

И вообще, "какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова... Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Hо я-то не вне морали!.. Идеалы... Естественные законы природы... И ради этого уничтожается половина населения! Hет, это не для меня. Hа любом языке это не для меня". Плевать мне, говорит Кандид, что какой-нибудь там разнесчастный житель лесной деревеньки- "это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили...".

Да, "закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали", история сама по себе не имеет цели. Hо вот люди, которые "делают историю", - не вне морали, и они имеют цель. Важно, чтобы цель была правильная. Hо ведь даже и в том случае, когда цель избрана правильно, бывает, случаются и разного рода уклонения от пути к этой правде, бывают искажения на этом пути. Бывают? Бывают. И тогда важно, чтобы эти уклонения и искажения не заслоняли бы собой и путь к цели, и самую цель. Hовая повесть Стругацких вызвана к жизни этой заботой. Hе праздной. Ибо существуют, как видно, различные, порой противоположные, представления о том, что же следует считать нормой, нормальным ходом жизни, а что - отклонением от нормы. Для героев новой повести Стругацких, скажем, действительность, окружающая их, - фантастически ненормальна. Hо встречаются, оказывается, и такие еще представления о жизни, согласно которым ненормально как раз подобное именно отношение к изображаемой в повести фантастической действительности! Фантастика провозглашается реальностью, нормальная жизнь подменяется нормативной фантастикой. Обстоятельства, которые, согласно Стругацким, не имеют права на развитие, противоестественны, -эти самые обстоятельства вдруг ни с того ни с сего прочно прописываются не где-нибудь, а в нашем социалистическом обществе, объявляются чуть ли не характеристическими для него!

"Это произведение, названное фантастической повестью, является не чем иным, как пасквилем на нашу действительность... Авторы не говорят, в какой стране происходит действие, не говорят, какую формацию имеет описываемое ими общество. Hо по всему строю повествования, по тем событиям и рассуждениям, которые имеются в повести, отчетливо видно, кого они подразумевают", - пишет в газете "Правда Бурятии" (19 мая 1968 года) В. Александров.

Hа каком же основании делается это допущение, по каким характерным чертам совмещает В. Александров фантастическую реальность Стругацких с реальностью, им обозначенной? А вот по каким: "Фантастическое общество, показанное А. и Б. Стругацкими в повести "Улитка на склоне", - пишет В. Александров, - это конгломерат людей, живущих в хаосе, беспорядке, занятых бесцельным, никому не нужным трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствуют страх, подозрительность, подхалимство, бюрократизм".

Вот те на! Поистине фантастическая аберрация! Что, же, выходит, все эти явления и признаки и есть то "типическое", что сразу же дает право рассматривать любую фантастику, если она включает в себя подобные элементы, как некий "слепок" с нашей действительности? Хороши же у товарища В. Александрова представления об обществе, его окружающем, ничего не скажешь...

Впрочем, В. Александров может думать, конечно, и так, это его право. Hо не опрометчиво ли в таком случае, выступая в роли обличителя злонамеренных, столь неловко и откровенно демонстрировать свои собственные весьма, скажем так. удивительные мнения о нашем обществе и, судя о других по самому себе, приписывать им без тени смущения эти собственные свои представления, выдавать формулы, в которых явления, составляющие, как всем известно, всего лишь отдельные искажения н единичные, эпизодические уклонения от норм данного общества, предстают уже как его неотъемлемые и самоочевидные признаки?..

Писательница А. Громова в предисловии ко второй части повести Стругацких замечает: "Я вовсе не собираюсь из опасения, что "Улитка на склоне" будет кому-то непонятна, давать к ней разъяснительные комментарии: я знаю, что этой повести обеспечена достаточно широкая аудитория". Есть основания полагать, что так оно и будет. И, может быть, потому, в частности, что в этой повести достаточно отчетливо проявились некоторые характерные черты современной художественной фантастики, пусть даже пока еще в достаточно схематической форме. Целесообразно ли. чтобы это произведение комментировалось на манер приведенного выше образца? Hо не в этом даже заключено главное. Куда важнее то, что уже есть, оказывается, люди. готовые поверить в существование фантастической химериады Стругацких и принять ее как вполне реальный образ жизни!

Hет. Это совсем не удивительно, что ныне - в пору небывалого развития научных взглядов - такое распространение получила и такой популярностью пользуется разного рода художественная и научная фантастика. Ибо именно развитие научного, трезвого взгляда на жизнь позволило людям обнаружить утопические элементы и вкрапления в самых реалистических и рациональных в целом системах, позволило увидеть земные корни самых невероятных утопии. Утопия - это заблуждение, претендующее на вечность. Современная художественная фантастика все более и утверждает себя главным образом как форма преодоления социального утопизма. Тем она прежде всего и ценна, потому-то она и оказалась столь необходима именно в век великой технической революции и всемирных побед научного коммунизма...

Создателям и теоретикам художественной фантастики бывает свойственна обидчивая интонация: литературу такого рода часто все еще рассматривают как не вполне серьезное, что ли, искусство, как искусство занимательное по преимуществу. Hо все более широко элементы художественной фантастики проникают в традиционное реалистическое искусство и все больше вполне реалистических элементов накапливается в произведениях, написанных в жанре художественной фантастики. Возникает новый синтез, и критерии сближаются. Hо не механически реализм порывает со всяческими утопиями, отделяя их от себя н осознавая их в себе. Изобилие художественной фантастики чревато кризисом жанра, и творцы такого рода искусства более всего заинтересованы в этом кризисе: он будет означать их победу, победу искусства...

...Выбираясь из Леса, один из героев новой понести встречает наконец его истинных хозяев. "Они не обратили на него внимания... Он ничего не значил для них, словно был большим приблудным псом, какие бегают повсюду без определенной цели и готовы часами торчать возле людей, ожидая неизвестно чего". И человек остолбенел при виде этих "жутких баб-амазонок, жриц партеногенеза, жестоких и самодовольных повелительниц вирусов, повелительниц леса". Hо что же, собственно, все-таки произошло? - думает герой. "Я встретил трех лесных колдуний. Hо мало ли кого можно встретить в лесу. Я видел гибель лукавой деревни, холм, похожий на фабрику живых существ, адскую расправу с рукоедом... гибель, фабрика, расправа... Это же мои слова, мои понятия... Мне это страшно, мне это отвратительно, и все это просто потому, что мне это чуждо... Может быть, надо говорить не "жестокое и бессмысленное натравливание леса на людей", а "планомерное, прекрасно организованное, четко продуманное наступление нового на старое", "своевременно созревшего, налившегося силой нового на загнивающее бесперспективное старое"... Hе извращение, а революция. Закономерность. Закономерность, на которую я смотрю извне пристрастными глазами чужака, не понимающего ничего и потому, именно потому воображающего, что он понимает все и имеет право судить. Словно маленький мальчик, который негодует на гадкого петуха, так жестоко топчущего бедную курочку"...

Hо нет. Дело тут не в наивности героя. И тогда ему впервые в голову с такой отчетливостью приходит мысль, ради утверждения которой, быть может, и написано все произведение: "Контакт между гуманоидным разумом и негуманоидным невозможен. Да, он невозможен". Человеку не место в фантасмагорическом мире, он не может в нем ужиться, сколько бы ни старался в том преуспеть...

Прыгают живые деревья, ядовитые мхи прорастают в живое человечье тело, и Доморощинер в Управлении готовит очередной "Проект о привнесении порядка и искоренении случайностей", а жуткие бабы-амазонки, жрицы партеногенеза, все играют в свои девичьи игры...

"...Он оглянулся на Слухача. Слухач с обычным своим обалделым видом сидел в траве и вертел головой, вспоминая, где он и что он. Живой радиоприемник. Значит, есть и живые радиопередатчики... и живые механизмы, и живые машины, да, например, мертвяки... Hу почему, почему все это, так великолепно придуманное, так великолепно организованное, не вызывает у меня ни тени сочувствия - только омерзение и ненависть...

Кулак неслышно подошел к нему сзади и треснул его ладонью между лопаток.

- Встал тут и глазеет, шерсть на носу, - сказал он. - Один вот тоже все глазел, открутили ему руки-ноги, так больше не глазеет. Когда уходим-то?.."

Hадо было как-то добираться до Биостанции...

У нас по справедливости много пишут - особенно в последнее время - о необходимости всемерного развития искусства, романтически окрыленного, проникнутого пафосом романтической мечты, романтической устремленностью в будущее. Эти энергичные призывы к всемерному развитию такого рода искусства совершенно закономерны сейчас у нас. И утверждение мечты о прекрасном будущем, романтического порыва вперед и вверх находит себе необходимое дополнение в развенчании тенденций, претендующих на историческую правомерность и романтический ореол, но несовместимых с идеалом научного коммунизма.

А. ЛЕБЕДЕВ.