"Смоляночка" - читать интересную книгу автора (Andrew Лебедев)Глава перваяВ которой маленькая Дашутка Азарова от просвещенных своих подружек узнаёт, что означает слово "махаться"… Мадмуазедь Бэжо бежала из Франции от этого, как она его называла, terrible monster, от Наполеона Бонапарта, и желая обрести здесь в Павловской России душевный покой и спокойствие, подальше от революций, от гильотин, от простолюдинов в мгновение ока ставших маршалами Франции, здесь, на новой родине она теперь ревностно выискивала крамолу. Везде. И прежде всего в спальнях своих воспитанниц. Маленькие гадкие девчонки, – на своем картавом южно-западном, отнюдь не парижском французском, кричала мадмуазель Бежо, – я еще раз спрашиваю, чья эта гадкая книжонка? Сегодня утром, покуда девочки были в церкви, освобожденная от посещений православной службы католичка мадмуазель Бежо, как всегда рыскала по спальным комнатам… И вот нашла. Вольтера. Вольтера со срамными стихами о Жанне Дарк, где та вступает в плотское соитие… Боже! И не просто в плотское соитие, но с конем. Со своим конем! Je me repet une foi encore, – кричала мадмуазель Бежо, потрясая в воздухе найденным фолиантом, – de qui est set livre?* * чья это книга? Мадмуазель Бежо вся раскраснелась и даже пошла пятнами от гнева, красными пятнами, что рассыпались по ее щекам и открытой шее, контрастируя с напудренными буклями, словно красные снегири на белом снегу. Мадмуазель Бежо уверенно полагала, что чтение книжек, где описываются половые акты, будь то арабские сказки, античные произведения или современная проза, не просто вредят нравственному воспитанию девочек-смолянок, но растят из них скрытых до поры чудовищ, вроде Шарлоты Конде. Мадмуазель Бежо думала, что если сегодня тринадцатилетняя девочка читает Вольтера и Апулея, в свои шестнадцать она будет морально готова отравить своего царя. – Если вы упорствующие в своей преступной скрытности, вы, маленькие дряни, если вы будете продолжать молчание и не скажете мне, чья это книга, я прикажу оставить вас без десерта и без сахара к чаю на три дня, – кричала мадмуазель Бежо, – лучше бы вы так же упорствовали в изучении языков, как вы упорствуете в покрывательстве ваших преступных подружек! Мадмуазель Бежо с трудом перевела дыхание. Здесь в холодной России за две зимы она уже заработала себе хронический бронхит, который рано или поздно должен был перейти в смертельную для нее южанки болезнь лёгких… – Les animal sal, – фыркнула мадмуазель Бежо и повернувшись к девочкам своею узкой недоброй спиною, удалилась в розово-тревожное никуда. – Три дня без сладенького! У-у-у-у! – хором заныли девчонки. Со сладким и вкусненьким в Смольном институте и без того было не богато. Кормили девчонок не ахти как. И если бы не дополнительные закупки сахару и пирожных, которые позволяли себе некоторые из Александровских, то есть из тех девиц, что учились не на средства казны, а на родительский счет, да еще и получали из дому деньги на конфеты, то жизнь девчонок-смолянок здесь на левом берегу Невы, сладкой назвать было бы совершенно невозможно. Сама Дашутка Азарова книжку вольнодумца-Вольтера не читала. До нее просто очередь не успела дойти. – А что? Правда там Орлеанская Дева с конем? – влажно шептала она в розовое ушко своей искушенной подружке Полинке Закревской. – Правда, – тихо кивала Полинка. – Но ведь у коня такой большой! – изумленно округляла глазки Дашутка, – неужели это правда? – А когда дитя из матери вылезает, разве дитя не большое? – шепотом отвечала Полинка, – не больше чем это самое у коня! Разговоры об этом самом возбуждали девчонок. Им нравилось говорить об этом. Только они не могли взять в толк, какая связь между книжками об этом самом и верностью трону и государю? – А ты слыхала, что матушка государыня с господином Вольтером состояла в переписке? – спросила Полинка. Полинка была чуть старше Дашутки и намного умней. Ее батюшка – граф Арсений Андреевич Закревский был генерал-адьютантом и состоял при наследнике, при Александре Павловиче, который был одним из попечителей их богоугодного заведения. – А я слыхала, что к государыне к самой в спальные комнаты белого коня приводили и государыня его сама мыла, – сказала Дашутка, сказала и тут же испуганно поджала губки, исподлобья поглядев на Полинку. – Ou as-tu-lu cela! Que Catrine le Grand ce monarcinne des monarques elle se lave avec le chevale? – возмущенно воскликнула Полинка, – tu finissrai ou gilliotinne!* *Ты это где вычитала? Что Екатерина Великая – монархиня всех монархов мылась с конем? Дашутка глубоко вздохнула. С Полинкой порою было тяжело столковаться. Она вообще странная. Говорила, что мечтает о красивом принце. Но Дашутка то точно знала, что мечтает подруга об Александре… Об Александре Павловиче. И стихи себе в альбом та записывала соответствующие… Зреть тебя желаю, а узрев мятуся И боюсь, чтоб взор не изменил При тебе смущаюсь, без тебя крушуся, Что не знаешь, сколько ты мне мил… Это Полинка написала сразу после высочайшего посещения Смольного наследником. Когда тот с господами Сперанским и Державиным к ним приезжали. И к лютейшей муке ты того не зная, Может быть вздыхаешь об иной, Может быть бесплодным пламенем сгорая, Страждешь ею так, как я тобой Так из муки в муку я себя ввергаю, И хочу открыться и стыжусь. И не знаю прямо я чего желаю Только знаю то, что я крушусь… … Из старших смолянок, Дашутка общалась в основном только с Машей Завадовской. Отец Маши – граф Петр Васильевич Завадовский по слухам был в свое время фаворитом государыни Екатерины и был обласкан чинами и лентами. После присоединения Польши был пожалован десятью тысячами десятин земли и тремя тысячами душ… Имел чин тайного государственного советника и управлял Дворянским заемным банком. Сахарок и пирожные у Маши Завадовской не переводились. – А у нас в спальной мадмуазель Бежо книжку Вольтера про Орлеанскую девственницу нашла, – сказала Дашутка, угощаясь Машиным калачом. Калач был свежий. Девочки только-только сгоняли лакея Филиппа в кондитерскую. А кушать Дашутке хотелось, аж животик сводило! – Я читала, – хмыкнула Маша, – ничего особенного. – А еще у нас девочки Апулея ночью читали, – жадно жуя калач, говорила Дашутка, – про то, как один молодой римлянин превратился в осла и все боялся что никогда больше не будет знать женщин, однако наоборот, когда он стал животным, женщин у него стало еще больше, чем до превращения, что оказывается молодые римлянки все очень любили делать это с ослами, потому что у ослов большие… – Уши, – перебила ее Маша, – уши у ослов большие. – Машенька, голубушка, ты все знаешь, а какой он бывает ну… Даша замялась. – У кого? У штаб-ротмистра Желтухина? – ехидно переспросила Маша. Маша знала, что во время последнего августейшего посещения Смольного, штаб-ротмистр Желтухин, будучи самым молодым офицером в свите, срывал самые страстные и самые откровенные глансы девушек… И девочек. – Ну и хоть бы у него, – покраснев, сказала Даша. – У него вот такой, – расставив ладошки примерно на четыре вершка, показала Маша. Даша прекратила жевать и судорожно проглотив недожеванный кусок калача тоже расставила свои ладошки, отмерив на треть аршина. – И он с ним что? – спросила Даша старшую товарку. – Махается, – ответила Маша. – Что? – не поняла Даша. – Махается, ну слово это теперь такое при дворе, – скривило личико Маша, – если фрейлина или дама с каким офицером, то про них говорят, что они махаются, поняла? – А я? – спросила Даша. – Что ты? – недоуменно переспросила Завадовская. – А я тоже буду махаться? – Будешь, непременно будешь, куда же ты денешься! – со смехом воскликнула Маша. …. Ночью Дашеньке приснилась мадмуазель Бежо. Она кричала на Дашу, – A genoux, a genoux, Azaroff, a genoux, tete remplie d immondices!* Мадмуазель Бежо была без юбок в одних белых чулочках и нижних шелковых панталончиках. В одной руке она держала книжку Вольтера, а в другой она держала хлыст, каким кучер Евстафий стегал пристяжных… Мадмуазель Безо кричала на Дашу, но сзади ее обнимал офицер, очень похожий на штаб-ротмистра Желтухина. Желтухин сзади обнимал мадмуазель Бежо, руками сдавливая ее обнаженные груди. Он мял и давил ее груди, приговаривая при этом, как бы комментируя, – oh mais ce sein, c etait quelque chose d ineffable c etait tout un poeme!** *На колени, на колени, Азарова. На колени, ты, голова полная гадостей! ** О эта грудь. О это нечто несказанное! Это похоже на поэму. – Сейчас я отхлещу эту несносную девчонку, – по русски вдруг заговорила мадмуазель Бежо, с улыбкой оборачиваясь к своему кавалеру, – сейчас я отхлещу ее как следует за те гадости что у нее в голове, а потом мы пойдем махаться, милый! А Желтухин вдруг оставил груди мадмуазель Бежо и выглянув из-за ее плеча пристально посмотрел на Дашеньку. – Ки эт ву? – спросил он Дашу. – Муа, же суи юн птит фий, – ответила Даша. – Я не буду махаться с тобой, постылая, – сказал Желтухин, отталкивая мадмуазель Бежо, – я буду махаться с Дашей Азаровой. И сказав это, штаб-ротмистр принялся распоясывать кушак, которым трижды была обернута его талия. Он отбросил кушак и расстегнув застежки лосин, резко стянул их книзу, обнажив то, чего Дашенька никогда-никогда не видала. Она вскрикнула. – Что ты кричишь? – спросил Желтухин, – разве у меня маленький? Ком сдавил Дашенькино горло. Она хотела кричать, но не могла. Желтухин достал из недр лосин и шелковых нижних панталон нечто длинное и самостоятельно живое, бившееся у него в руках, словно это живой налим, или рыба-угрь… – Дашенька, Дашенька, ты только погляди, какой он красавец, – приговаривал Желтухин, – рёгард, донк иль э жоли, сет бон пуасон! Потрогай его. Фэр туше, мон ами! Даша отшатнулась… И вдруг смотрит, а это не Желтухин. Нет! Это наследник – Александр Павлович! Нет! Нет! Нет! – закричала Даша. Да! Да! Да! – закричал Александр Павлович, – все уже случилось, Дашенька, все уже произошло, мы махаемся! … Когда Даша проснулась, она была вся в жару. Классная дама велела позвать лекаря. Лекарь, доктор Крауз трогал Дашенькин лоб, считал пульс, глядя на опрокинутый конус песочных часов… – У девочки маленькая лихорадка, – сказал он классной даме, – горячий сладкий чай и постельный режим. – Aujourd"hui j" ai reve, – сказала Даша Полинке Закревской. – Ну и что? – спросила Полинка. – И мы там махались, – ответила Даша. И густо покраснела. – Ну и что? – спросила Полинка. – А то что махались мы с твоим… – С кем? – спросила Полинка. – С твоим! – сказала Даша и заплакала. А Полинка после утренней молитвы и утреннего чаю, когда до занятий оставалось немного времени, достала свой альбом и записала. Тщетно я скрываю сердца муки люты Тщетно я спокойною кажусь Не могу спокойна быть я ни минуты Не могу. Как много я ни тщусь Сердце тяжким стоном, очи током слезным Извлекают тайну муки сей Ты мое старанье сделал бесполезным Ты. О хищник вольности моей Ввергнута тобою я в сию злу долю Ты спокойный дух мой возмутил Ты мою свободу пременил в неволю Ты утехи в гордость обратил. … |
|
|