"Последнее пророчество" - читать интересную книгу автора (Легостаев Андрей)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Солнечные лучи переливались на золотых куполах и шпилях величественных храмов и отражались в окнах прекрасных дворцов Пиларисия, столицы Лунгарзии. С недавних пор праздник прощения Зирива-ваната, бога слез и зарождения жизни, жители столицы почитали больше всех остальных праздников, исключая, разумеется, лишь празднования дней всемогущего Марлин-ваната, отца всего сущего.

Нарядно одетые жители прославленного города, принеся жертвоприношение могущественному богу в переполненном народом храме, торопились на улицу, уступая место следующим, жаждущим возблагодарить Зирива-ваната за спокойную жизнь и мудрого правителя, которым наградила их судьба.

Выходя по мраморным ступеням храма страдальца за всех людей Зирива-ваната и его супруги Сугнуны, богини смеха и смерти, горожане поспешали к площади перед королевским дворцом. Там, у священной реликвии — трона, принадлежавшего легендарному правителю Лунгарзии королю Задалару, тысячу лет назад погибшему в неравной схватке за свою страну — в окружении лучших воинов, на белоснежном коне с тщательно расчесанной длинной гривой, восседал неподвижно, словно непоколебимая статуя самому себе, король Варрос.

Те горожане, что были одеты победнее, издали любовались могучей фигурой короля-воина, восхищаясь его видом и невозмутимой, уверенной в себе позой. Они выкрикивали благодарности и мудрому Зирива-ванату, и его неизменной спутнице Сугнуне, и справедливому мужественному королю Варросу, хранящему покой народа Лунгарзии.

Жители и гости Пиларисия знали, что едва лишь огромное жизненесущее солнце начнет склоняться к земле, собираясь на покой, на площадь для простого народа выкатят огромное бочки с игристым янтарным вином и разведут костры, на которых зажарят для угощения сотни жертвенных быков. В предвкушении этого волнующего события лунгарзийцы славили мудрого правителя, введшего в празднование великого Зирива-ваната этот великолепный обычай.

Аристократы и богатые горожане, в сопровождении личной охраны, приближались к королю, кланялись ему, касаясь пальцами, унизанными перстнями с драгоценными каменьями, каменных плит площади, и выражали благодарность — за процветание, за спокойную жизнь, за следование заветам мудрейшего Зирива-ваната.

Представители древних родов со всех городов Лунгарзии, послы всех держав, входящих в Соединство Стран Священной Реки, а также земель, не признавших власть Марлин-ваната, спешили поздравить короля Варроса с великим праздником, демонстрируя жителям столицы пышность своих нарядов и красоту сопровождавших их женщин, подчеркнутую изысканными украшениями и одеждами, не скрывающими их безукоризненных прелестей.

Король, возвышавшийся над толпой на своем верном скакуне, лишь кивал в ответ на вычурные приветствия, зачастую переходящие в неприкрытую лесть. Он знал, что за этими словами нередко скрывается тщательно загнанная в закрома души, но от этого не менее лютая ненависть к нему. Многие представители древних родов Лунгарзии презирали его, чужака, силой захватившего древний трон, голыми руками задушившего прежнего короля-деспота.

Варрос знал, что нельзя терять бдительности и осторожности ни на минуту — слишком многие жаждут его гибели. Ни один летописец не ведал, сколько за годы правления Варроса на него было совершено покушений, поскольку король, в жилах которого текла дикая кровь потомков Леопарда, не считал нужным докладывать об этом кому бы то ни было, а сам давно сбился со счета. Лишь многочисленные шрамы на могучем бронзовом теле короля говорили о битвах, сражениях и поединках — как с благородными противниками в честном бою, так и с подлыми убийцами, пытавшимися нанести удар из-за угла.

Время покушений — мрак ночи; сейчас в сиянии ослепительного солнца, покровительствующего Лунгарзии и ее королю, в окружении бесстрашных воинов в красных плащах, беззаветно преданных повелителю, под взглядами тысяч и тысяч подданных, ему не угрожали никакие покушения. И король-воин, глядя на толстеющих мужей, забывших которой стороной берут в руки меч, мечтал о тех временах, когда в уши рвется грохот битвы, звон мечей и крики раненых, заглушая все остальные звуки, а безумный ветер обжигает лицо и только успеваешь наносить удары и отражать атаки, не разбираясь, твоя ли кровь хлещет из ран, превратив белые одежды в красные, или это кровь многочисленных врагов, уже павших, а на смену им идут все новые и новые…

Но все спокойно на границах Лунгарзии, враги, словно трусливые псы, поджав хвосты, зализывают раны и присылают толстых, напыщенных от собственной важности, послов, подносящих дорогие и ненужные ему подарки — золотые статуи, бриллиантовые украшения, серебряную посуду… Изредка кто-нибудь догадается подарить оружие, но еще не видел Варрос меча лучше, чем его собственный, неоднократно спасавший ему жизнь.

Король Варрос скучал на этом великолепном и пышном празднестве, изредка бросая взгляд в сторону неподвижных, но готовых в любую секунду броситься в бой, воинов в красных плащах. Лишь они радовали его взгляд.

Он почти не слышал льстивых и насквозь лживых речей кланяющихся ему знатных послов и аристократов. Он думал, куда бы отправить свою армию в поход. Войска не должны застаиваться в столице, обрастая семьями и покрываясь ржавчиной безделья, как боевой меч не должен долго скрываться в ножнах, чтобы не потерять блеска и остроты. Но на границах все спокойно и даже австазийские пираты, известные по всему миру дерзостью и отчаянной отвагой, не смеют показаться в ближайших морях, страшась одного лишь вида лунгарзийского флага.

Благородные лорды и знатные послы далеких стран, поприветствовав короля, спешили в просторные сады с утопающими в зелени великолепными фонтанами, искрящимися на солнце мириадами алмазных брызг, дожидаться часа, когда их пригласят на праздничный пир в королевский зал, который мог вместить больше тысячи человек.

Казалось, знатные люди, желающие выразить почтение королю древней Лунгарзии, будут идти до поздней ночи, но Варросу не составляло труда сидеть в этой величественной позе воина, готового к бою, сколь угодно долго; его тело давно привыкло к любым нагрузкам, в том числе и к такому вот многочасовому сидению в седле с гордо расправленной спиной.

Но солнце, освещающее пышный и радостный праздник, перевалило высшую точку и скоро настанет пора идти в пиршественный зал и там вновь слушать здравицы и льстивые речи.

Воины в красных плащах, стоявшие за королем, расступились, и к Варросу подошел его главный советник — Хранитель мудрости королевства Астрил Гош, уже немолодой, представительного вида мужчина, видевший на своем веку четверых лунгарзийских королей, но считающий, что о лучшем, чем Варрос глупо даже и мечтать.

— Ваше величество, у меня важное сообщение, не предназначенное для чьих-либо ушей, кроме ваших, — с поклоном тихо произнес Астрил Гош.

Варрос повернулся к своему верному сановнику, не раз рисковавшему жизнью ради него и мудрыми советами доказавшему свою преданность, и по лицу стареющего вельможи понял, что речь действительно идет о чем-то крайне важном.

Король легко соскочил на выложенную мрамором мостовую и кивнул одному из телохранителей. Тот взял коня за украшенную драгоценными каменьями сбрую и повел в королевскую конюшню.

Варрос уселся на трон легендарного короля Задалара и осмотрел людей, жаждущих поклониться ему. Заминка, вызванная его переходом из седла боевого коня на древний трон лунгарзийских королей, слегка позабавила Варроса — знатные аристократы толкали друг друга, стремясь занять место поближе к правителю Лунгарзии.

Очередной посол склонился в земном поклоне, две красавицы, не вызвавшие у короля никаких чувств, поставили к ногам повелителя древней страны золотые подносы с искусными ювелирными украшениями, предназначавшимися в подарок.

Варрос повернулся к Хранителю мудрости:

— Силамар наконец-то приехал? — Король с нетерпением ожидал своего старого преданного друга — орнея Силамара, который несколько дней назад уехал на охоту и до сих пор не вернулся. Варрос даже начал немного беспокоиться о его судьбе.

Астрил Гош отрицательно покачал головой и прошептал так, чтобы кроме короля его никто не мог услышать:

— Мой повелитель, враги вновь замышляют против вас. Они не успокоятся, пока не убьют вас или не погибнут сами, но на место погибших придут другие злоумышленники.

— Ты не сказал мне ничего нового, Астрил Гош, — не повышая голоса и глядя на очередного посла, самозабвенно декламирующего изобилующее пышными сложными оборотами приветствие, произнес Варрос. — Я и так знаю, что против меня вечно устраивают заговоры и подсылают в мою опочивальню наемных убийц, хотя, видят всезнающий Зирива-ванат и недремлющая Сугнуна, давно уже все спокойно. Почти месяц прошел с тех пор, как тот дурачок подбежал ко мне из-за колонны с тем тонким ножичком…

— На этот раз, мой повелитель, все обстоит гораздо сложнее и опаснее. Неведомые заговорщики хотят отравить и вас, и всех ваших советников, и гостей.

— С чего ты взял это, Астрил Гош? — нахмурил брови Варрос. — Меня пытались убить мечом, копьем и кинжалом, меня старались уничтожить колдовством и магией древних умерших богов, на меня нападали жуткие твари, но никогда еще никто не пытался убить меня столь подлым и недостойным воина способом. Ты что-то напутал, Астрил Гош. К старости ты стал слишком осторожен и шарахаешься от каждой примерещившейся тебе тени.

— Нет, мой повелитель, — твердо возразил Хранитель мудрости, — я уверен в своих словах. Главный виночерпий вашего дворца послал за мной, чтобы сообщить страшную новость: огромная бочка лучшего вина, что была приготовлена на пир и из которой наливали в золотые кувшины, предназначенные для королевского стола, отравлена. Один из вороватых слуг, пользуясь тем, что все повара заняты стряпанием, подкрался к бочке и зачерпнул полной кружкой. Он не успел допить украденное вино и наполовину, как его стало ломать и трясти от страшной боли, все тело пошло жуткими красными пятнами, и через несколько минут несчастный скончался.

— Это ни о чем не говорит, Астрил Гош, — не поворачивая головы, возразил Варрос. — Этот воришка просто объелся накануне какой-нибудь дряни, вот его и скрутило. Чтобы выдвигать подобные обвинения, нужны доказательства повесомее. До начала пира осталось совсем немного, и я не хочу забивать себе голову всякой ерундой, что пришла в голову главному виночерпию, который наверняка сам отведывал этого вина и еще небось в дозах, которые не осилит и мамонт.

— Нет, ваше величество, — твердо стоял на своем Хранитель мудрости, — я проверил утверждение виночерпия. Я приказал дать немного вина собакам, и сам видел, как они корчились и визжали перед смертью. Вино отравлено, в этом нет сомнений. Вас ждала неминуемая и страшная смерть, мой повелитель.

— Но я ведь не могу перенести пир из-за этого! — воскликнул Варрос.

— Не беспокойтесь, ваше величество, — успокоил советник, — я распорядился, чтобы принесли новую бочку, раб на моих глазах испробовал вино и с ним ничего не произошло. Десять стражников стоят у бочки и никого к ней не подпустят. Нет необходимости переносить пир в честь великого Зирива-ваната! Спокойно веселитесь на пиру, все яства проверены, опасность устранена.

— Но виновный в попытке подлого отравления не найден! — с горечью молвил Варрос. — Хотел бы я, чтобы отравитель, или отравители, сколько бы их ни было, встали бы передо мной с оружием в руках. Лицом к лицу я бы показал им, кто есть кто. А как теперь узнаешь злоумышленника?

— Об этом-то я и собирался поговорить с вами, мой повелитель! — все так же едва слышно прошептал Хранитель мудрости. — У меня есть кое-какие соображения, как узнать заговорщиков.

— Говори быстрее, Астрил Гош! — не выдержал заинтригованный Варрос. — Скоро уже пора идти ополаскивать пальцы и садиться за стол. Как ты можешь узнать отравителей?

— Вас ненавидят слишком многие, мой повелитель, — печально констатировал сановник. — И очень многие хотели бы убить вас. Я не сомневаюсь, что заговорщики — не из бедноты, наверняка это представители древних благородных родов.

— Да, — вздохнул Варрос, — они не могут простить того, что на древнем троне Лунгарзии сижу я, потомок Леопарда, силой, мужеством и умом освободивший страну от кровавого тирана Мерналдита.

— И они наверняка будут присутствовать на пиру, — продолжал Хранитель мудрости. — Заговорщики не упустят возможности поглядеть на вашу мучительную смерть и возжелают провозгласить своего ставленника королем, когда вы еще умирали бы от страшного яда, не прознай мы об их коварном замысле.

— Ты прав, — согласился король, — но ведь на пиру будут сотни лордов и послов. Как же мы узнаем, кто именно подсыпал отраву в вино?

— Они отравили всю бочку, — напомнил Хранитель мудрости, — по их замыслу должны погибнуть все, кто поднимет первый кубок в честь великого Зирива-ваната — и вы, и ваши советники, и послы, и все гости. Кроме самих отравителей. Но ведь в их кубках тоже должно быть отравленное вино, как и у всех прочих гостей, и они единственные, кто знает об отраве. Значит, они поднимут кубки, но даже не пригубят — будут ожидать, пока все выпьют и повалятся с кресел на пол, мучимые жестокими внутренними болями.

— Воистину ты прав, мудрый Астрил Гош! — воскликнул король, хлопнув кулаком в ладонь. — Те, кто не будет пить вино — и есть истинные злоумышленники. Клянусь собственной жизнью, мы поймаем их всех, до единого. Мои красные плащи будут пристально следить за каждым гостем! И тогда у меня пойдет совсем иной разговор с ними — честный и открытый. Немедленно позови ко мне Кранимара, я отдам ему распоряжения.

Хранитель мудрости Астрил Гош с поклоном отошел от трона и через минуту к Варросу приблизился командир его личных телохранителей Кранимар. Варрос едва слышно что-то прошептал ему, тот согласно кивнул и быстро ушел.

Варрос встал, показывая, что праздник приближается к своему торжественному и длительному завершению.

— Хвала великому Зирива-ванату! — произнес король громко, так, что, казалось, его голос был слышен в дальних уголках огромной площади, полной народа. — Граждане Лунгарзии, выпьем в честь великого бога, покровителя нашей прекрасной страны!

На площадь выкатили огромные деревянные бочки. Каждая была выше любого самого рослого лунгарзийца. Могучие кузнецы приготовили кувалды, чтобы вышибить днища у бочек. Горожане в предвкушении дарового угощения торопились к ближайшим бочкам, доставая заранее прихваченные из дома кубки и кружки. По опыту прошлых праздников в честь Зирива-ваната и Сугнуны, проводимых королем Варросом, все знали, что вина, как и жареного бычьего мяса, с избытком хватит каждому и так, что можно будет и на завтра прихватить говядинки и кувшин доброго винца. Но все равно у бочек началась давка, поскольку промочить глотку в честь великого бога и мудрого короля хотелось как можно быстрее.

Послы дружественных держав и представители древних лунгарзийских родов, не успевшие выразить свое почтение и поздравить с празднеством короля, со вздохами — кто досады, а кто и облегчения — потянулись в изумрудный дворцовый сад, чтобы в прохладе деревьев любоваться прекрасными фонтанами в ожидании приглашения в пиршественный зал.

ГЛАВА ВТОРАЯ (РЕТРОСПЕКТИВНАЯ)

Если бы кто-нибудь сказал Варросу, когда он мускулистым юношей бродил с товарищами в поисках добычи по родным горам в одной повязке из козлиной шкуры на бедрах, что у него в душе могут проснуться другие чувства, кроме постоянного голода и жажды битвы, он рассмеялся бы наглецу в лицо, а то и просто проткнул бы острым копьем.

В то время он не задумывался о том, зачем живет, каков будет его дальнейший жизненный путь — прекрасные дикие горы заполняли для него весь огромный мир.

Но иногда, вечерами у костра, он слушал удивительные рассказы о далекой Лунгарзии и чудесном городе Пиларисии со стенами в дюжину раз выше самого высокого мужчины, где величественные дворцы восхищают красотой и величием, где женщины ходят в ослепительных одеждах из странных блестящих тканей…

Сердце юного Варроса непонятно от чего замирало, но все это было так далеко и нереально…

Потомок Леопарда может попасть в Лунгарзию только рабом, поэтому все лунгарзийцы — враги и заслуживают лишь одного: немедленной смерти.

И он готов был резать, колоть, убивать любых врагов родного племени — будь то лунгарзийский Рубежный Легион, беспощадные австазийские пираты или враждебные племена с северных островов. Варрос считал, что человек рожден для того, чтобы охотиться для утоления голода и убивать врагов, защищая родную землю и завоевывая для своего племени рабов и богатую добычу.

Варрос не очень любил людей, считая своими братьями львов, тигров и леопардов, он был уверен, что человек отличается от зверей лишь похотью и жадностью.

Гораздо позже он понял, что есть еще одна черта, разнящая человека от животного — ненужная жестокость, когда враг уже не сражается или просто в силу своей слабости и безоружности не может оказать сопротивления. Ни один лев или леопард в мире не убьет добычи больше, чем сможет съесть…

Но в том юном возрасте Варрос не думал об этом. Его больше беспокоила мысль, что он не знает своего происхождения — его нашли голым младенцем в лесу и приняли в племени как родного, хотя и похож он был больше не на местных жителей, а на людей из рода изгнанников, когда-то, до Большой Засухи, живших в Долине Леопардов.

И если бы кто-то сказал юному Варросу после сытного ужина у костра в горах, когда он вместе с другом Унгином и наставником Тарлаком возвращался с охоты на пещерную стоянку своего племени, что такое чувство, как сострадание, изменит всю его жизнь, он бы не поверил.

В те мгновения, когда он заснул на ласковой траве рядом с Тарлаком, а Унгин бронзовым монументом стоял на страже их покоя, поразительное, ни на что прежнее не похожее сновидение растревожило его, яркие зеленые звезды разогнали тьму сна и вспыхнули, открыв ослепительно яркий солнечный день, тишину прорезали звуки тысячи труб и огромная толпа людей восхищенно кричала здравицы одному человеку — высокому мужчине в золотых воинских доспехах с обнаженным мечом в руке, стоявшему перед великолепным дворцом, гордо расправив плечи. И крики этих людей сквозь сон запечатлелись навечно в памяти юного потомка Леопарда: «Да здравствует король Варрос, вечная ему слава!»

Король Варрос… Откуда взялось это сумасшедшее видение в его голове, что оно означало?

Но что-то неуловимо изменилось той ночью в юноше.

Когда они втроем — Тарлак, Унгин и Варрос — подходили к знакомой, переливающейся в лучах утреннего солнца реке, у которой в береговой скале темнели зевы родных пещер, Варрос еще не осознал этого изменения.

Возле пещер, у врытого в землю столба, собралось все племя. Угадать причину оказалось несложно издалека: к столбу была привязана Сарита. Рядом со столбом танцевал в священном разговоре с первопредками жрец племени с зажженным факелом в руке, выкаркивая заклинания и проклятия, готовый поджечь сложенные у ног несчастной поленья.

— Попалась, распутница! — зло процедил Тарлак, не сбавляя шага. — Поделом ей, нечего было убегать с этим проклятым австазийцем! Не он ли там валяется?

Варрос, стараясь не отстать от старшего, вгляделся вдаль. Неподалеку от позорного столба казни валялось изуродованное тело австазийского моряка. Одна из собак пыталась оторвать мертвецу ухо, остальные, свернув кольцами хвосты, брехали рядом, но на них никто из собравшихся не обращал ни малейшего внимания.

Охотники сбросили добычу с плеч, уложили на специальных камнях, чтобы потом оленину обработали женщины, положили рядом копья и подошли к толпе.

Жрец, размахивая дымящимся в левой руке факелом, продолжал выкрикивать проклятия предательнице, поправшей законы своего народа.

Варрос бросил быстрый взгляд на Унгина. Юноша был бледен, прикусил губу, чтобы не закричать.

На лице опозоренной, обнаженной Сариты тоже не было ни кровинки; деревянная цепь некрасиво задрала вверх правую грудь. Девушка боялась — уже не смерти, быстрая гибель была бы для нее сейчас подарком свыше. Она боялась неминуемой боли и долгой муки. И ни в ком, ни в одном взгляде не видела ни искры сочувствия.

Даже мать Сариты — пожилая женщина со взлохмаченными волосами и в сбившейся протертой шкуре проклинала дочь, причем старалась больше всех:

— Видит наш великий предок Га, что я кляну миг, когда родила тебя, позор потомков Леопарда! Больше ты мне не дочь! Смерть ей, смерть!

Она плюнула в собственную дочь, и стоявший рядом вождь с убеленными временем волосами молча-одобрительно кивнул головой. Хотя, пожалуй, все до единого в племени знали, что Сарита не сбежала с австазийцем — ее похитили прошлой осенью. Унгин, влюбленный в девушку, и его верный друг Варрос участвовали в погоне, но лишь проводили взглядами быстроходный весельный пиратский корабль. Унгин хотел тогда вонзить себе в сердце кремневый кинжал, но Варрос не позволил ему этого. Видя горе друга, тогда, прошлой осенью, Варрос поклялся никогда не влюбляться. Никогда. И с тех пор не удостаивал молодых женщин племени даже мимолетными взглядами.

Но сейчас глаза Сариты были устремлены на него, Варроса, и он не мог отвести взгляда. Через несколько мгновений жрец коснется зажатым в левой руке факелом поленницы, на которой покоились ступни девушки, и вспыхнет яркое пламя, пожирая девушку, облизывая жаром ее нежную кожу.

Варрос бросил быстрый взгляд на пояс, за который был засунут нож, и вопросительно поднял брови. Девушка вымученно улыбнулась ему и кивнула.

Эту предсмертную улыбку Варрос не забудет до самой смерти.

Даже если бы он, расталкивая сородичей, прорвался к столбу, он, не успев даже освободить тяжелую деревянную цепь, был бы убит своими же соплеменниками. Но и смотреть на муки Сариты Варрос не мог. Унгин уткнул взгляд в землю, ему было плохо, и он упал бы без сил, если б Тарлак не положил юноше руку на плечи.

Варрос выхватил из-за пояса охотничий нож и метнул. Верный глаз и крепкая рука не подвели даже в столь неожиданных обстоятельствах — смертоносный кремень вонзился прямо под левую грудь девушки, прекратив ее муки до начала пытки.

По толпе пронесся дикий крик недоумения, смешанный с разочарованием и гневом. Те, кто стояли рядом с тремя вернувшимися охотниками, обличающе вытягивали руки в сторону Варроса.

За такую провинность по законам племени его ждало лишь одно наказание — он заменит на позорном столбе казни убитую.

Варрос не стал дожидаться, пока его схватят, он шагнул назад и, обежав толпу, кинулся к отвесной стене скалы. Он взлетел по ней, словно у него выросли крылья.

По всем законам дикой страны он должен был быть убит, и его наставник Тарлак, опомнившийся первым, выдернул из-за спины лук. В мгновение ока была вставлена стрела, меткий глаз прицелился. Но в тот миг, когда пальцы Тарлака готовы были отпустить тетиву, Унгин, кем-то задетый, нечаянно толкнул своего наставника под локоть, и стрела со свистом ушла в небо.

Варрос достиг верхушки скалы и, не оглядываясь, побежал вперед. Он понимал, что или больше никогда не увидит родных гор (но для этого сперва необходимо выбраться с огромного острова), или же будет схвачены и его счастье, если он погибнет в схватке. И Варрос бежал так быстро, как, может быть, не бегал никогда прежде.

Где-то там, далеко внизу, раздавались крики разгоряченных гневом и жаждой мести бывших сородичей.

Варрос, в надежде, что в устье реки какой-нибудь корабль набирает пресную воду, рвался туда.

На морском берегу он все понял, увидев полусожженный австазийский корабль с порванным парусом и переломанными веслами, вытащенный на берег. Вокруг на берегу валялись трупы, не пожалели ни рабов-гребцов, ни немногочисленных женщин, плавающих с пиратами. Исключение было сделано лишь для Сариты, и то, чтобы казнить ее публично. Засада, по всему видать, была хорошо подготовлена — ни одного погибшего потомка Леопарда на берегу не видно.

Варрос, постояв мгновение, резко развернулся и побежал обратно в горы, стараясь не нарваться на погоню. Он прекрасно отдавал себе отчет, что в родных горах ему больше не жить. К вечеру гонцы и барабанный бой оповестят все племена о скрывшемся беглеце, нарушившим и осквернившим законы чести потомков Леопарда. Но и выбраться с острова пока было невозможно — даже самый могучий и опытный пловец не в состоянии переплыть море, отделявшее архипелаг от Австазии или материка.

Оставалось одно — спрятаться в знакомых горах и, охотясь на диких животных, пересидеть погоню и дождаться какого-либо корабля, наняться выполнять любую работу и достигнуть берегов вожделенной Лунгарзии.

Варрос и верил и не верил одновременно в чудесное сновидение, посетившее его в ночь перед тем, как столь резко изменилась его жизнь. Не поддайся он странному порыву сострадания — когда-нибудь стал бы мудрым и уважаемым вождем своего народа…

Оружия у него не было, ни считая голых рук. Но отсутствие оружия не беспокоило юного охотника — в этих горах он вырос и чувствовал себя здесь, как дома.

Почти месяц он скрывался в прибрежных скалах, сделал себе новый нож, вырубил из молодого стройного деревца копье. Справил новую шкуру, выдержав изнурительный поединок с двухгодовалым пещерным медведем, оставившим отметины когтей на плече и спине Варроса на всю жизнь. Однажды он увидел издали белого жителя гор — ужасного монстра, издающего звуки, напоминающие рев роговых труб, которые завораживают любое живое существо, будь то хищник, олень или человек, подманивают к себе и убивают. Каждый потомок Леопарда, заметив белого жителя гор, обязан был бросить все, охоту или путешествие к другому племени, и бежать к ближайшей стоянке, оповещать старейшин о появлении чудовища. Любой его сородич так и поступил бы. Но Варрос никуда не пошел, он уже не потомок Леопарда, он — изгой, приговоренный собственным народом к жуткой казни.

И каждый вечер Варрос взбирался на высокое облюбованное дерево, чтобы, прячась в густой листве, посмотреть на море, где за далеким маревом горизонта скрывалась Лунгарзия, явившаяся ему в чудесном сне. Он смотрел — не появится ли в предзакатной мгле корабль, чтобы пополнить в реке запасы пресной воды.

Своего часа он наконец-то дождался — корабль не был похож ни на лунгарзийский фрегат, ни на быстроходную орнейскую галеру, хотя тоже был с длинным рядом мощных весел и под парусом.

Варрос быстро спустился с дерева и, не забывая об осторожности — ведь он приговорен соплеменниками к смертной казни, бросился к морскому берегу, чтобы успеть к кораблю до его отплытия: долго у этих берегов торговые суда старались не задерживаться.

Он успел вовремя — почти в полной темноте хмурые матросы закатывали по трапу бочки с водой. Варрос подошел к стоявшему в стороне мрачному мужчине с витой плетью в руке.

— Довезите меня до Лунгарзии, — попросил Варрос, — во время пути я буду выполнять любую самую тяжелую работу.

Только сейчас до юноши дошло, что мужчина может не знать языка потомков Леопарда. Но тот знал, он смерил презрительным взглядом дикаря и кивнул на последнюю бочку:

— Взвали на плечи и тащи, — немного коверкая слова, сказал он. — Посмотрим, на что ты способен.

Варрос с легкостью взвалил тяжеленную бочку и чуть ли не побежал по трапу: дивная Лунгарзия уже маячила у него перед глазами. Он поставил бочку рядом с остальными и повернулся к взошедшему на борт мужчине с плетью.

— Ну как, гожусь?

— Годишься, — с усмешкой на губах кивнул тот.

И тут же сокрушительный удар сзади обрушился Варросу на голову.

Очнулся он уже закованным в цепи, по лицу стекали струи воды.

— Очухался? — еще сильнее, чем первый мужчина, коверкая слова, произнес огромный австазиец со свисающими складками густо поросших волосами груди и живота. Он был в одних широких штанах, даже без сапог. Лицо его украшала отвратительная гримаса, долженствующая означать улыбку. — Вставай! Пшел в трюм, там теперь твой дом родной!

Варроса бросили в грязное, темное, вонючее помещение, переполненное людьми — такими же, как он теперь, рабами-галерниками.

К нему подошли двое рослых, грязных мужчин, тоже в кандалах.

— О, какой очаровательный мальчик! — воскликнул один из них. — Не хочешь полюбить меня, птенчик?

Варрос промолчал, поскольку фраза была произнесена на австазийском, из которого он знал едва несколько слов, да и те имели отношение не к любви, а к смерти.

Детина приблизился к Варросу, обнял его, обдав волной отвратительной вони. Привыкший к запаху пота и смерти Варрос и то почувствовал дикое отвращение. С Варроса попытались снять его шкуру, обернутую вокруг бедер. Варрос оттолкнул незнакомца.

— Ах ты, тварь, не хочешь по-доброму?! — ничего хорошего в тоне детины не было.

Намерения его ясно отражались на лице. Вокруг сверкало множество любопытных глаз, раздались подбадривающие галерника возгласы.

Варрос звериным, врожденным чутьем понял, что опасность надвигается стремительно и времени на раздумья или переговоры нет. Да он и не собирался вступать в переговоры — перед ним враг. А с врагом разговор короткий. Варрос словно забыл, что с ним произошло и где он.

Он взмахнул правой рукой с тяжелым кандалом, одновременно поведя левой, чтобы не шибко длинная цепь не помешала удару. Он не бил кулаком — железо наручника попало прямо по виску насильника. Тот с диким криком инстинктивно отступил на шаг и кулем рухнул вниз.

В грязном помещении на мгновение повисла мертвая тишина. И тут же взорвалась десятком криков — слов было не разобрать.

Распахнулся люк, и по лестнице быстро спустились в трюм четверо воинов с мечами и плетьми в руках. Галерники подались к стенам, указывая на Варроса и распростертого перед ним мертвеца. Товарищ убитого что-то быстро говорил солдатам на австазийском.

Двое подхватили мертвеца за ноги и подняли наверх — голова со спутанными волосами и искаженным гримасой смерти лицом билась о жерди лестницы. Один солдат недвусмысленно подтолкнул Варроса, чтобы тот тоже выбирался на палубу.

Наверху его били — кулаками, рукоятями мечей, ногами в тяжелых сапогах.

Очнулся он, когда ярко светило солнце. Он был прислонен к борту, в весельную прорезь лился добрый свет, столь неподходящий для вонючего полутемного помещения, врывающийся снаружи морской ветер трепал Варросу волосы. Перед ним ровно двигалось весло, которым гребли трое соседей по скамье.

— Пить! — едва нашел он силы вытолкнуть просьбу из разбитых и опухших как шляпки лесных грибов губ.

Ответом ему последовали свист плети и острая боль в плече; соседи отодвинулись, чтобы ненароком не досталось и им, но не прекратили натужного движения весла. Бой большого барабана задавал медленный, непрерывный ритм.

Так дикий вольный охотник стал галерником на пиратском корабле.

Больше полугода гребцы не выдерживают — умирают от непомерных нагрузок и постоянных ударов плетьми. Варрос сидел за тяжелым веслом почти два года.

В первую же ночь после дня напряженной однообразной работы он хотел покончить с собой, но в последнее мгновение призрачный прекрасный город из сновидения встал во всех своих сказочных подробностях перед глазами. И Варрос решил бежать.

Он пытался сделать это семь раз, но его ловили и нещадно били, иногда ломая ребра, так что потом резкая боль пронзала тело при каждом взмахе весла, а тяжелый бой барабана не давал передохнуть ни секунды. Но после каждого избиения, прежде чем вновь усесться за весло, он еще несколько суток маялся привязанным к мачте на верхней палубе, под палящим солнцем, облепленный слепнями и прочей гнусью. И в полдень, когда терпеть сил уже нет, пираты специально выводили остальных гребцов, чтобы полюбовались, какие муки ждут провинившегося.

Дни для Варроса смешались в один, он перестал думать о чем-либо, кроме этого равномерного движения весла, грохота барабана, короткого отдыха в вонючем трюме, скудной корки хлеба и жидкой похлебки на ночь.

В трюме, после того памятного всем случая, когда двое не жалующихся на физические данные гребцов пытались изнасиловать новичка, к нему больше не подходили — боялись. С дружбой особо не навязывались, но Варрос к этому и не стремился. Гребцов выводили из трюма не каждый день, но случалось, что и выводили, когда дул попутный ветер, сушили весла, выпадала возможность чуть отдохнуть и перекинуться несколькими словами с ближайшими соседями. Сам того не желая Варрос выучил австазийский, немного лунгарзийский и орнейский языки. Хотя галерники были на корабле любых национальностей — и зантарийцы, и инвиргальцы, и беловолосые люди с далеких северных просторов, и смуглокожие чернявые южане, и даже один совсем чернокожий, словно обугленная головешка…

Судьба, то ли в насмешку, то ли в уважение к его будущей великой судьбе — кто мог знать об этом?! — удружила Варросу. Он попал на корабль к самому знаменитому, наглому и удачливому пирату всех морей — капитану Антишу, который славился не только среди австазийских пиратов, но и всех прочих, своей отчаянной решимостью и легендарной смелостью. Поговаривали, что в одном бою Антиш лично зарубил мечом тридцать три противника и что ему покровительствует сам повелитель морей за то, что Антиш ежегодно приносит ему в жертву самую красивую из плененных девушек.

Капитан Антиш был не только безгранично смел, но и умен, он понимал, что значительную часть его преимущества перед врагом составляет скорость его неуловимой галеры. А ее обеспечивали гребцы. И всегда в его трюме было больше рабов, чем мест на веслах. Он не жалел гребцов, выбрасывая за борт умерших от напряжения или продавая в Австазии тех, кто уже не был способен грести с полной отдачей. При необходимости — когда не было пленных — капитан не жалел денег на покупку новых рабов, чтобы посадить их за весла. Команда же тоже, к слову, часто менявшаяся, но пополняемая не рабами, а свободными австазийцами либо прочими авантюристами, которых бросает в поисках удачи по всему миру, была подобрана исключительно из бесстрашных негодяев, за головы которых в Зантарии, Лунгарзии и других государствах Соединства Стран Священной Реки были назначены немалые призы. Разумеется, за голову самого капитана Антиша была обещана фантастическая награда, к которой многие купцы от себя добавили бы солидный кошелек.

Время от времени, скорее чаще, чем реже, пиратская галера с нежным именем «Лорелла» вступала в бой со встречными кораблями — орнейскими, лунгарзийскими, элинорийскими… Как правило, это были купеческие суда и схватка продолжалась недолго, но иногда «Лорелла» нарывалась на военные зантарийские либо лунгарзийские корабли и тогда капитан Антиш — тот самый мрачный человек с плетью, к которому когда-то, целую вечность назад, подошел Варрос с просьбой взять на борт — решал: принимать бой или спасаться бегством.

В последнем случае барабан менял размеренный ритм на сумасшедшую дробь и гребцы выбивались из сил. После таких побегов более половины рабов приходилось выбрасывать на борт. Но, если шел бой, Варросу было еще невыносимее от доносившихся сверху звуков сражения — он должен быть там, круша врагов и подставляя грудь опасности, а не налегать на тяжелое весло.

Однажды, после того как битва отшумела, а пираты праздновали очередную победу, наливаясь пенящимся зантарийским вином, Варрос сказал надсмотрщику, что больше пользы принесет с мечом в руках, а не двигая веслом вместе с другими рабами. К тому времени почти все гребцы, что встретили Варроса в первую ночь на галере, погибли, и надсмотрщик, удивляясь выносливости и жизнеспособности молодого раба, всегда сажал его с краю в левом первом ряду, чтобы он своим примером заводил остальных.

Надсмотрщик посмотрел на Варроса, усмехнулся и пошел к капитану.

Капитан Антиш внешне не был могуч, но его сухощавая фигура состояла из одних мышц. Довольный только что одержанной победой и богатой добычей капитан снизошел до того, что приказал привести Варроса на палубу, расковать его и дать ему оружие.

— Если нанесешь мне хоть царапину, так и быть, возьму в команду! — пообещал капитан.

Варрос надел небольшой круглый австазийский щит на левую руку, взмахнул правой, проверяя как лежит в руке меч, насколько он тяжел и сбалансирован, и бросился в бой.

Он не привык сражаться на шаткой палубе, но если б дело происходило в родных горах, то и тогда скорее всего поединок закончился бы с тем же исходом. Варрос был силен и бесстрашен, тело соскучилось по битве. Но он встретился с настоящим мастером боя.

Капитан играючи, с легкой усмешкой под тонкими щегольскими усиками, отражал сумасшедшие выпады Варроса или просто уворачивался от них, не нападая сам. Варросом от бессилия овладела ярость, глаза застлала кровавая пелена — он стремился уже не просто ранить, как договаривались, а убить ненавистного австазийца. Но тот, видимо, прошел великолепную школу — движения капитана пиратов были стремительны и уверены.

Наконец, Антишу это все надоело, он парировал очередной могучий выпад Варроса и на противоходе выбил клинок из рук потомка Леопарда. Приставил меч к его горлу.

— Иди на весла, гнусный раб, — с непередаваемым презрением процедил пират. — Благородный бой не для тебя.

В эту ночь Варрос хотел покончить с собой во второй раз. Он передумал, но поклялся себе, что сбежит, научится бою на мечах, познает все премудрости этой науки — поскольку одного желания победить оказывалось достаточным в сражениях с такими же, как он, дикарями и простыми солдатами, но мало против настоящего мастера — и убьет капитана пиратов. Он убьет проклятого австазийца. Ради этого стоило жить.

Но Варрос больше не желал рисковать понапрасну и стал тщательно продумывать побег, чтобы подготовить все загодя и избежать любых случайностей.

Своего часа он дождался раньше, чем предполагал.