"Большое время" - читать интересную книгу автора (Лейбер Фриц Ройтер)

Глава 10 МОТИВЫ И ВОЗМОЖНОСТИ

Мой дружок, приблудившийся из Кингс Линна, поставил поднос к себе на колени и начал жадно уписывать все, что там было. Остальные уже заканчивали. Эрих, Марк и Каби яростно спорили о чем-то приглушенными голосами, расположившись у того конца бара, что был ближе к бронзовому сундуку. Мне не было слышно, о чем шла речь. Илли, распластавшись на рояле, как настоящий осьминог, внимательно слушал их.

Бур и Севенси вышагивали взад и вперед около контрольного дивана, время от времени перебрасываясь словами. На дальней от нас кушетке сидели Брюс с Лили и что-то горячо обсуждали. Мод уселась на стойке бара и вязала – это затягивает, подобно шахматам или умеренной выпивке, или обучения общению с помощью автопереводчика-скрипучки – мы этим развлекаемся, чтобы скоротать время между вечеринками. Док шлялся туда-сюда по Галерее, брал в руки разные экспонаты и ставил их на место, еще и умудряясь при этом сохранять равновесие.

Лили и Брюс, продолжая трещать, как сороки, поднялись. Илли начал подбирать на рояле одним щупальцем мелодию в высокой тональности; вряд ли на грешной Земле когда-либо звучало что-то похожее. Откуда у них на это сил хватает, спросила я себя.

И не успев задать вопрос, я уже знала ответ и осознала, что я и сама в таком же состоянии. Это были не силы, а нервы, голые и напряженные.

Я поняла, что Перемены – это как наркотик; ты привыкаешь к тому, что ничто вокруг тебя не остается неизменным, и одна картинка прошлого и будущего растворяется в другой, быть может, не сильно отличающейся, но все-таки иной, и в мозгу все время мечутся странные образы и понятия, как вспышки разноцветных огней в дискотеке, перемежающиеся кромешной тьмой.

Непрестанное качание и кружение убаюкивает так же, как стук колес поезда. К ним очень быстро привыкаешь, не отдавая себе в том отчета, и когда внезапно все вокруг останавливается, и оказывается, что ты – это просто ты; и все то, о чем ты думаешь и что ощущаешь, останется точно таким же, когда бы ты снова не вернулся к прерванной мысли – о нет, теперь я понимаю, как это ужасно.

В то мгновение, когда мы интровертировались, все, что обычно просачивается на Станцию, спишь ты или бодрствуешь, – было отсечено от нас. Мы остались – каждый сам по себе – тем, кем мы были друг для друга и с тем, что мы могли выжать из своего нелепого замкнутого мирка.

У меня было такое ощущение, будто меня кинули в бассейн с жидким цементом и удерживают там, пока цемент не схватится.

Я понимала, что все пытаются как-то взбодриться. Еще удивительно, как никто не попытался выброситься в Пустоту. Похоже, Мод переносила эту ситуацию лучше всех – может быть, потому что у нее был опыт долгих межзвездных вахт. А кроме того, она старше всех нас, не исключая Сида, хотя слово «старше» в данном случае надо писать именно с маленькой буквой «с».

Неустанные поиски Хранителя несколько ослабили эти ощущения, но сейчас они вспыхнули с новой силой. Впечатление от речи Брюса и реплик Эриха тоже какое-то время отодвигало эти чувства на задний план. Я все пыталась вспомнить, когда же я впервые ощутила себя в бассейне с цементом и решила наконец, что это произошло, когда Эрих вспрыгнул на бомбу, примерно в то время, когда он заговорил о поэзии. Хотя я, конечно, не была в этом уверена. Может, интроверсия произошла даже раньше, когда я обернулась и глянула на девушек-призраков. Если бы я только знала… Чушь собачья!

Можете мне поверить, я всей кожей ощущала этот затвердевающий цемент.

Я вспомнила прекрасную картину, нарисованную Брюсом – Вселенной, лишенной Большого Времени, и решила, что это наихудший вариант из всех возможных. Я продолжила есть, хотя и не была уверена в том, стоит ли сейчас поддерживать в себе силы.

– У Хранителя есть индикатор интроверсии? Сидди!

– Ради всего святого, крошка, не кричи так громко. Мне вдруг стало худо, как будто я вылакал бочку рейнского и заснул внутри нее. Ну да, конечно, должен гореть голубой сигнал. Короткими вспышками, как сказано в инструкции. Почему ты вопрошаешь меня об этом?

– Да нипочему. Боже мой, Сидди, я бы все отдала, чтобы почувствовать дуновение Ветра Перемен.

– Не смей так говорить, – зарычал он. Должно быть, я являла собой весьма жалкое зрелище, потому что он обнял меня за плечи и сипло прошептал. – Успокой себя тем, дорогая, что до тех пор, пока мы так страдаем, мы не можем умереть от Смерти Перемен.

– Что-что? – переспросила я.

Мне бы очень не хотелось начать дергаться, как прочие. Я подозревала, что в таком случае я зайду слишком далеко. Поэтому, чтобы совсем не свихнуться, я снова начала обдумывать, кто же и что именно мог сделать с Хранителем.

Во время наших поисков было высказано немало совершенно диких предположений, которые должны были бы объяснить его исчезновение или хотя бы интроверсию: успех змеиной науки, граничащий с волшебством; командование Пауков само заблокировало Станции, возможно, в качестве реакции на утрату Экспресс-комнаты, причем проделало это в такой спешке, что даже не успело предупредить нас; это дело рук Поздних Космиков, таинственных гипотетических существ, которые, как полагают, успешно сопротивляются распространению Войны Перемен в будущее примерно за эпоху Севенси – если только Поздние Космики сами не являются одной из воюющих сторон.

Но вот к чему вели эти наши предположения: один из нас безусловно является подозреваемым в том, что он либо шпион Змей, либо агент политической полиции Пауков, либо – в чем можно быть уверенным после того, что выкинул Брюс? – член секретного Комитета общественной безопасности Меняющихся Миров, либо участник революционного антипаучьего подполья, или же это заговор непосредственно против нас. И с тех пор, как украли Хранитель, никто и словом не обмолвился о трещине, которая пролегла между сторонниками Эриха и Брюса.

Можно было бы подумать, что это проявление прекрасной групповой солидарности, когда все различия во мнениях отступают перед лицом опасности, но что касается меня, я-то знала, что это не так.

Кому так сильно захотелось сбежать, что он интровертировал Станцию, отрезав все возможные контакты с космосом в обоих направлениях, рискуя при этом вообще никогда не вернуться в космос?

Отвлекаясь от того, что произошло с тех пор, как появился Брюс и все перебаламутил, мне казалось, что самый серьезный мотив был у Дока. Он знал, что Сид не будет покрывать его до скончания века, и что у Пауков наказания за уклонение от выполнения долга покруче, чем просто «взвод, залпом – пли!», как нам напомнил Эрих. Однако Док неподвижно валялся на полу перед стойкой бара с того времени, как Брюс вспрыгнул на нее, хотя я, конечно, не могу сказать, что я все время за ним следила.

Бур? Бур сказал, что он устал от Станции, и сказал это тогда, когда его голос шел в зачет, так что вряд ли он стал бы закрывать себя на Станции, быть может, навсегда, не говоря уже о том, чтобы закрыть там же Брюса с девчонкой, к которой он испытывал нежные чувства.

Сид любит реальность, неважно, меняется она или нет, все до последней пылинки, а особенно он любит людей – больше, чем кто-либо из тех, кого я знала. Это большой ребенок с широко открытыми глазами, который норовит схватить все, что попадается ему под руки и засунуть в рот – трудно представить себе, что он вдруг решил отрезать себя от космоса.

Мод, Каби, Марк и два внеземлянина? Ни у кого из них, насколько я могла себе представить, не было мотива, хотя то, что Севенси – из очень отдаленного будущего, могло связывать его с этой идеей о Поздних Космиках; да еще вроде бы что-то завязывалось между критянкой и римлянином, из-за чего они могли бы пожелать интровертироваться совместно…

«Придерживайся фактов, Грета», – напомнила я себе со вздохом. Итак, оставались Эрих, Брюс, Лили и я сама.

И я подумала – Эрих… в этом что-то есть. У маленького коменданта нервная система койота и храбрость дикого кота, и если бы он решил, что для окончательной победы над Брюсом ему нужно запереться с ним вместе, то он бы это сделал, не задумываясь ни на секунду.

Но даже перед тем, как Эрих начал отплясывать на бомбе, он постоянно прерывал Брюса своими выкриками из толпы. Правда, могло так случиться, что между своими выкриками он тихонечко отступил назад, интровертировал Хранитель и… да, вот в этом-то и есть основная проблема.

Если бы виновной была я, то это значило бы, что я свихнулась и вот вам наилучшее объяснение всего, что случилось. Бр-р-р!

Мотивы Брюса казались столь очевидными, особенно смертельная (или бессмертная?) опасность, которой он подвергал себя своим подстрекательством к мятежу. Было только досадно, что он все время был на виду, возвышаясь на баре. Конечно, если Хранитель был интровертирован до того, как Брюс вскочил на бар, мы все бы заметили мигающий голубой индикатор. Я-то наверняка заметила бы, когда оглядывалась на девушек-призраков – если, конечно, он работает так, как объяснял Сид, а он сказал, что никогда не видел этого в натуре – только читал в инструкции. О Боже!

Но Брюсу и не нужно было бы этим заниматься (я уверена, так мне хором сказали бы все мужчины на Станции), потому что у него есть Лили, которая сделала бы эту работу за него, а она имела такую возможность точно так же, как и любой из нас. Лично я отношусь очень сдержанно к этой теории «женщина-безропотно-подчиняется-мужчине-от-которого-она-без-ума», но приходится признать, что в этом случае есть о чем поговорить. Поэтому мне казалось совершенно естественным, когда, не сговариваясь, мы все решили, что результаты поисков ни Брюса, ни Лили мы не принимаем во внимание.

Все это мы продумали и остался только вариант с таинственным незнакомцем, который каким-то образом проник в Дверь (как он умудрился это сделать, не используя Хранитель?) или же какой-то невообразимый тайник, может даже вне самой Пустоты. Я знаю, что последний вариант исключается ничего нельзя выбросить за пределы ничего – но если вам захочется подобрать пример чего-нибудь не весьма приятного, специально созданного для того, чтобы совершенно вас запутать, то это именно Пустота – туманная, мутно вспененная, серая слизь…

«Постой-ка секундочку, – сказала я себе, – и сосредоточься на этом.

Ведь это же должно было броситься тебе в глаза с самого начала».

Что бы ни появилось из Пустоты, или, если быть точнее применительно к нашему случаю, кто бы ни прокрался из нашей толпы к Хранителю, Брюс должен был видеть. Он видел Хранитель поверх наших голов все время, и, что бы там ни происходило, он это видел.

Эрих мог бы и не видеть, даже после того, как влез на бомбу, потому что он был занят своим актерством и большую часть времени стоял лицом к Брюсу, создавая образ народного трибуна.

Но Брюс должен был видеть – если только он не был столь увлечен тем, что говорил…

Нет, братцы, Демон – всегда актер, неважно, насколько он верит в то, что произносит, и никогда еще не существовало актера, который не заметил бы мгновенно, что кто-то из публики вдруг начинает разгуливать во время спектакля.

Так что Брюс все знал, и от этого он еще больше вырос в моих глазах как актер, который заслуживал признания; ведь похоже, никому не пришло в голову то, что сейчас осенило меня; либо же они перешли на его сторону и поддерживают его.

Но только не я – я так не играю. И кроме того, я и не в состоянии этого сделать – я становлюсь сущей чертовкой.

«Может быть, – сказала я себе, пытаясь ободрить, – наша Станция – это преисподняя, – и добавила: Что ж, тогда соответствуй своему возрасту, Грета, твоим двадцати девяти годам – не знающим сострадания, не имеющим корней, не признающим правил».