"Большое время" - читать интересную книгу автора (Лейбер Фриц Ройтер)

Глава 8 ТОЧКА ОПОРЫ

Голос Брюса как будто доносился к нам издалека, когда он, глядя влево и наверх, в Пустоту, вещал нам:

– Вам не приходило в голову поинтересоваться, почему две стороны, сражающиеся в этой войне, именуются Змеями и Пауками? Змеи – это, может, понятно – вы всегда подыщете для врага какую-нибудь грязную кличку. Но Пауки – то, как мы называем себя? Потерпите меня немножко, Илилихис; я знаю, что ни одно существо не создано Природой грязным или зловредным, но это все я говорю, опираясь на чувства и привычки антропоида. Да Марк, я знаю, что иные из ваших легионов имеют клички, скажем, «Пьяные львы» или «Улитки» и это почти так же оскорбительно, как назвать Британский экспедиционный корпус «Хилыми старикашками». Нет, вам следует обратить свое внимание на эти банды злобных подростков в городах, обреченных на уничтожение, и даже тут вы увидите, что они пытаются себя приукрасить. Но чтобы просто так – Пауки. Или Змеи – потому что, как вы знаете, они и сами себя так называют. Кто же наши хозяева, если мы даем им такие прозвища?

Я содрогнулась и мои мозги усиленно заработали сразу в десяти разных направлениях, и мне никак было их не остановить, хотя меня еще больше затрясло.

Вот, скажем, Илли, который сидит сзади меня – у меня никогда раньше и мысли такой не возникало, а ведь у него, некоторым образом, восемь ног, и я припоминаю, что думала о нем, как о паукообразной обезьянке. А разве луняне не обладали мудростью и атомной энергией и еще миллионом лет, за который можно развязать Войну Перемен?

Или представьте себе, когда-нибудь в далеком будущем обычные земные пауки станут разумными и создадут жестокую каннибальскую культуру. Они будут в состоянии сохранить тайну своего существования. Я понятия не имела, кто или что будет на Земле во времена Севенси, но разве не может быть такого, что этот черный волосатик, отравленный паучьим сознанием, тайно плетет паутину в мире мыслей и во всем пространстве и времени?

А Бур – разве нет в нем чего-то змеиного, в том, как он движется и вообще?

Пауки и Змеи. Spinne und Schlange, как их называет Эрих. Samp;S. Но SS соответствует Schutzstaffel – чернорубашечники – у нацистов; а что если кто-то из этих жестоких и полоумных германцев открыл способ перемещения во времени и… – я вздрогнула и вскочила, спрашивая себя: Грета, ты уже совсем спятила?

Док завизжал на Брюса, и голос его звучал как у грешника из преисподней, потому что он по-прежнему лежал на полу, и звуки отражались от стойки бара:

– Не злословьте о Пауках! Не богохульствуйте! Они могут услышать и шепот Нерожденного. Другие могут высечь только вашу кожу, а они способны хлестать прямо по мозгу и сердцу.

– Хватит, Брюс! – крикнул Эрих.

Но Брюс так не считал.

– Но кем бы ни были Пауки на самом деле и чем бы они ни пользовались, абсолютно ясно, как индикатор на Хранителе, что Война Перемен не только ведется против них, но она еще и исходит от них. Задержимся ненадолго на нынешней суматохе с глупой потасовкой и паническим анахронизмом, – при этом все мы помним, что анахронизмом является то, что выводит Ветры Перемен из-под контроля. Это пьяное размахивание кулаками во время греко-критской перебранки. Можно подумать, что это единственная происходящая битва и нет иного способа повернуть события в нужном направлении. Константина вышвырнули из Британии на Босфор ракетой.

Мини-подлодку отправили с Армадой против деревянных суденышек Дрейка бьюсь об заклад, что вы об этом и не слышали! А теперь, чтобы спасти Рим, им нужна атомная бомба. О боги, они ведь могли бы использовать греческий огонь или даже динамит, но ядерную реакцию… Вы только попробуйте представить себе, какие бреши и шрамы появятся на том, что осталось от истории – удушение Греции и изничтожение Прованса и трубадуров; и Ирландского Пленения Папы в ней не будет!

Порез на его щеке разошелся и снова начала сочиться кровь, но ни он, ни мы не обращали на это внимания. Его губы искривились в усмешке и он иронически заявил:

– Но я забываю, что это космическая война и что Пауки проводят операции на миллионах, триллионах планет и обитаемых газовых облаков сквозь миллионы лет и что мы – всего лишь один маленький мирок – одна маленькая солнечная система, Севенси – и вряд ли мы можем ожидать от наших загадочных хозяев, с их чрезмерной занятостью и всеобъемлющей ответственностью, чтобы они относились с пониманием или бережливостью к нашим книжечкам и к нашим столетьицам, к нашим почитаемым пророкам и нашим эпохам; или же чрезмерно беспокоились о том, чтобы сохранить какую-нибудь из уже случившихся штуковин, которая успела нам полюбиться. Может быть, и найдутся сентиментальные чудаки, готовые умереть, но не жить в мире, где не были написаны «Summa theologiae» и Уравнения поля, «Гамлета» и «Одиссея», где не было Мэтью и Китса, но наши господа – существа практические, они служат интересам тех закаленных душ, которые просто желают жить, – неважно, как.

– Брюс, я же говорил тебе, что хватит! – но голос Эриха затерялся во все ускоряющемся потоке речи новенького.

– Я не собираюсь тратить время на описание мелких признаков нашего великого крушения – отмена отпусков, все более острые нехватки, потеря Экспресс-комнаты, использование Станций Восстановления для операций и все прочее лихорадочное латание дыр – в предпоследнюю операцию мы снаряжались вместе с тремя Солдатами из другой галактики. Они тут были не при чем, их не собирались использовать на Земле. Такие небольшие накладки могут случиться в напряженные моменты на любой войне и, возможно, это просто локальные проблемы. Но есть более существенная вещь.

Он сделал паузу, думаю, чтобы посильнее заинтриговать нас. Мод умудрилась незаметно подобраться ко мне: я ощутила, как она прикоснулась своей маленькой ладошкой к моей руке. Уголком рта она прошептала:

– Чем мы сейчас занимаемся?

– Мы слушаем, – ответила я ей в ее же манере. Меня немного раздражал ее стиль общения.

– И ты тоже? – она выгнула припудренную золотистыми блестками бровь.

Я не успела поинтересоваться у нее, что именно я тоже? Втюрилась в Брюса? Вот уж дудки! – потому что как раз в этот момент вновь заговорил Брюс.

– Вы никогда не задавали себе вопрос, сколько еще операций над собой может вынести история, пока она вся не закрутится петлями? Не истощится ли наше прошлое после слишком многих Перемен? И настоящее и будущее тоже истекают кровью! Ведь Закон Сохранения Реальности, эта молитва теоретиков – не более чем слабенькая надежда, облеченная в пышное название! Смерть Перемен так же неизбежна, как Тепловая Смерть, и намного быстрее нее.

Каждая операция делает действительность чуть грубее, чуть безобразнее, чуть искусственнее, а все в целом становится беднее подробностями и ощущениями, которые являются нашим наследством, подобно тому, как если с холста соскоблить краску, останется лишь грубый карандашный набросок. Если все это будет продолжаться, разве космос не превратится сначала в набросок самого себя, а потом вообще в ничто? Насколько еще можно истощать действительность, вырезая из нее все новых и новых Двойников? А вот еще.

Каждая операция чуть-чуть добавляет сознание в Зомби, и когда вызванный ею Ветер Перемен стихает, они остаются чуть более возбужденными, их одолевают кошмары, они мучаются. Те из вас, кто побывал на операциях в сильно переделанных темпоральных областях, поймут, что я имею в виду – этот взгляд, который они бросают на тебя украдкой, как бы говоря: «Снова ты?

Уйди, ради Христа. Мы мертвы. Мы из тех, кто не хочет пробуждаться, кто не желает быть Демонами и терпеть не может Призраков. Прекратите мучить нас».

Я оглянулась на девушек-призраков, не могла удержаться. Как-то получилось, что они сошлись у контрольного дивана, и глазели на нас, сидя спинами к Хранителям. Графиня утащила с собой бутылку вина, которую ей перед тем принес Эрих, и теперь они по очереди прикладывались к ней. На белых кружевах графининой блузки расплывалось розовое пятно.

– И настанет день, – говорил Брюс, – когда все Зомби и Нерожденные пробудятся и все вместе сойдут с ума и двинутся на нас – в переносном смысле, конечно – своими бесчисленными ордами, говоря: «Хватит с нас!»

Но я не сразу повернулась к Брюсу. Хитон Фрины сполз с одного плеча; они с графиней сидели, наклонившись вперед, опершись локтями о колени, раздвинув ноги – графиня, по крайней мере, настолько, насколько ей позволяла ее узкая юбка – и слегка склонившись друг к другу. Они все еще были на удивление материальны, хотя им не оказывалось персонального внимания уже с полчаса, и они глядели куда-то над моей головой полузакрытыми глазами и казалось, – держите меня! – что они вслушиваются в то, что говорит Брюс и может быть, даже что-то слышат.

– Мы четко различаем Зомби и Нерожденных, то есть тех, потревоженных нашей операцией, чьи жизненные линии лежат в прошлом и тех, у кого они в будущем. Но есть ли сейчас такое различие? Можем ли мы указать на различие между прошлым и будущим? Можем сказать, что такое «сейчас», настоящее «сейчас» в космосе? На каждой Станции свое понятие о том, что такое «сейчас», относящееся к Большому Времени, в котором мы находимся, но это все не то – оно не приспособлено к настоящей жизни. Пауки говорили нам, что настоящее «сейчас» – где-то во второй половине XX века, и это значит, что некоторые из нас живы также и в космосе, имеют действующие жизненные линии. Ну а вы, Илилихис, Севенси, – как вы-то это переносите? Как это отражается на слугах Тройной Богини? На Пауках из Октавиановского Рима? На Демонах из эпохи доброй королевы Бесс? На господине Зомби с Великого Юга?

А как Нерожденные водят космические корабли, а, Мод? Пауки говорили нам также, что, хотя туман битвы не дает возможности точно указать на настоящее «сейчас», все станет ясно после неминуемого поражения Змей и установления космического мира, и величественно покатится в будущее, оживляя континуум по мере прохождения. И вы действительно в это верите?

Или же вы, как и я, осознаете, что мы использовали все будущее, как и все прошлое, растратили их в бессмысленных экспериментах, и вот теперь реальность затянута дымом, навсегда украдена у нас, наше драгоценное «сейчас», когда мы по-настоящему растем, то детство, в котором заложена вся жизнь, тот момент, который, как новорожденное дитя, вмещает все наши надежды?…

Он умолк, давая нам возможность переварить все это, а потом сделал несколько быстрых шагов и продолжил, повысив голос в ответ на Эрихово:

«Брюс, последний раз тебя прошу…» и даже вроде бы нашел зерна надежды в своих же собственных словах:

– Но хотя все представляется ужасающе скверным, остается шанс ничтожнейший шанс, но все-таки шанс – спасти космос от Смерти Перемен и восстановить богатство реальности, дать Призракам спокойно заснуть и быть может, даже обрести реальное «сейчас». Такое средство у нас есть. Что, если энергию, необходимую для путешествий во времени, использовать не для войны и разрушения, а для исцеления, для взаимного обогащения эпох, для спокойной коммуникации и развития, короче говоря, передать призыв к миру…

Но мой маленький комендант тоже мнит себя актером и знает немножко о том, как привлечь к себе внимание публики; он не собирался позволить Брюсу заглушить себя, как будто он всего лишь играет роль Голоса-из-толпы. Он метнулся между нами и баром, и одним прыжком очутился на проклятом ящике с бомбой.

Чуть позже Мод молча указала мне на белое пятно над своим локтем, в том месте, где я в нее вцепилась, а Илли пытался высвободить пучок своих щупалец из другой моей руки, укоризненно скрипя: «Греточка, никогда больше так не делай».

Эрих стоял на сундуке, широко расставив ноги, над самым кругом черепов, и мне, конечно, давно бы следовало осознать, что очень трудно нажать на них в нужном порядке, просто прыгнув на них. Он указывал на Брюса и говорил:

– …а это означает мятеж, мой молодой сэр. Um Gottes willen, Брюс, послушай меня и слезь, пока ты не наговорил чего-нибудь похуже. Я старше тебя, Брюс. И Марк старше. Положись на своих Kameraden. Доверься их опыту.

Я слушала его внимательно, но не могу сказать, чтобы я была с ним согласна.

– Ты старше меня? – презрительно фыркнул Брюс. – Да эту двенадцатилетнюю разницу ты промотал, когда мудрость нации извращенных мечтателей превратилась в паранойю, когда течение мыслей в мире было замутнено тотальной войной! Марк старше меня? Все его идеалы и преданность – идеалы и преданность волчьей стаи тупоумных забияк, которые на две тысячи лет моложе меня! А может, вы старше потому, что в вас больше того цинизма убийц, этой самой мудрости, которую Мир Перемен дает вам? Не смешите меня! Я англичанин, и я пришел из той эпохи, когда мировая война еще оскорбляла, когда бутоны и цветы мыслей еще не были выполоты и не завяли. Я поэт, а поэты мудрее всех остальных людей, потому что только у них есть орган, позволяющий им и думать и чувствовать одновременно. Верно, Сид? Когда я обращаюсь ко всем вам с призывом к миру, я хочу, чтобы вы воспринимали это конкретно, в том смысле, что мы используем Станции, чтобы оказывать помощь, когда она действительно нужна, а не навязывать ее, когда ее никто не просит; мы не должны приносить преждевременное либо пагубное знание; иной раз лучше не приносить ничего, но лишь проверять, с бесконечной мягкостью и терпением, что все в порядке, и что вселенная процветает, развиваясь, как тому и следует быть…

– Да, ты поэт, Брюс, – вмешался Эрих. – Ты можешь бесконечно пустословить и выжимать из нас слезу. Ты можешь открыть все клапаны на самых больших трубах органа и заставить нас трепетать, как если бы мы слышали шаги Иеговы. Последние двадцать минут ты услаждал нас поистине прелестной поэзией. Но кто ты такой? Развлекатель? Или все же Солдат?

Именно тогда, – не знаю, как я это ощутила – может быть по тому, как откашлялся Сид – стало ясно, что наше настроение изменяется не в пользу Брюса. Странное чувство – ощущать, как на тебя снова начинает давить реальность, как яркие краски тускнеют, а мечты исчезают в тумане. И только тут я осознала, насколько близко к грани бунта Брюс подвел нас – по крайней мере некоторых из нас. Я была зла на Эриха за то, что он сделал, но не могла не восхищаться его дерзостью.

Я все еще была под впечатлением слов Брюса и того, что он не успел договорить, но потом Эрих слегка сдвинулся, чуть не наступив одним из каблуков на смертоносные кнопки-черепа, и мне захотелось взять его шпору и проткнуть ею каждую пуговицу с черепом на его мундире. Трудно описать, что я тогда почувствовала.

– Да, я Солдат, – ответил ему Брюс, – и я полагаю, что тебе не приходится сомневаться в моей смелости, потому что мне требуется больше смелости, чем в любой из операций, которую мы когда-либо планировали или даже могли бы придумать, чтобы предложить отправить послание о мире на все другие Станции и во все болевые точки космоса. Может, нас тут же прихлопнут, едва мы сделаем первую попытку, но кто знает? Быть может, мы по крайней мере увидим наших настоящих хозяев, когда они явятся, чтобы раздавить нас. Что касается меня, то я бы этим был вполне удовлетворен. Но мы и сами можем нанести удар.

– Так оказывается, ты Солдат, – Эрих оскалил зубы в улыбке. – Брюс, я готов признать, что те полдюжины операций, в которых ты побывал, были покруче, чем все, что я видел за мою первые сотню снов. И потому я искренне тебе сочувствую. Но ты дошел из-за них до такого состояния, что любовь и девчонка смогли перевернуть тебя вверх ногами и ты начал балабонить о призывах к миру…

– Да, клянусь Господом, любовь и девушка изменили меня! – заорал на него Брюс, а я посмотрела на Лили и вспомнила, как Дэйв сказал «Я еду в Испанию». И я подумала, найдется ли что-нибудь в мире, отчего мое лицо могло бы вот так запылать… – А точнее, они заставили меня выступить за то, во что я верил всегда. Они заставили меня…

– Wunderbar! – воскликнул Эрих и начал, кривляясь, выплясывать на бомбе танец, от которого я стиснула зубы. Он жеманно сплетал руки, покачивал бедрами, зазывно вытягивал шею и быстро моргал глазами. – Не пригласите ли вы меня на свадьбу, Брюс? Вам придется поискать другого шафера, а я в роли цветочницы буду бросать избранным гостям прелестные маленькие букетики. Пожалуйста, Марк. Держите, Каби. Это вам, Грета. Danke schon. Ach, zwei Herzen in dreivierteltakt… та-та… та-та… та-та-та-та…

– Что ты позволяешь себе думать о женщинах? – с ненавистью крикнул Брюс. – По-твоему, они предназначены для того, чтобы ты мог поразвлечься в свободное время?

Эрих, продолжая мурлыкать мелодию «Двух сердец в ритме вальса» и кружиться в такт ей, черт бы его побрал – небрежно кивнул Брюсу и сказал:

«Совершенно верно». Так что мне стало известно мое место в его жизни; впрочем, это и не было для меня новостью.

– Ну и прекрасно, – сказал Брюс. – Пусть этот коричневорубашечник развлекается, а мы займемся делом. Я сделал всем вам предложение и, думаю, мне не надо объяснять вам, насколько оно серьезно или как мы с Лили к этому относимся. Мы должны не только внедриться на другие Станции и завоевать их – к счастью, они просто предназначены для захвата – но еще и вступить в контакт со Змеями и установить рабочие взаимоотношения с их Демонами нашего уровня. Это должен быть наш первый шаг.

Тут Эрих прекратил кружиться, а у нас – мне показалось, что у всех перехватило дыхание. Эрих воспользовался этим, чтобы сменить пластинку.

– Брюс! Мы позволили тебе нести эту чушь дольше, чем следовало бы.

Похоже, ты вбил себе в голову, что раз тут у нас на станции происходит всякое такое – дуэли, пьянки, und so weiter – то ты можешь плести что тебе вздумается, а потом все это будет забыто. Ничего подобного. Конечно, среди такой толпы монстров и вольнодумцев, как мы все, да еще в придачу работающих секретными агентами, не может быть естественной военной дисциплины, которая поддерживается в земной армии. Но я хочу кое-что сказать тебе, Брюс, а ты зазубри это раз и навсегда. А Сид, Каби и Марк, как офицеры соответствующего ранга, подтвердят мои слова. Так вот, команды Пауков выполняются в этом месте так же четко, как слово Фюрера правит в Чикаго. И мне не стоило бы напоминать тебе, Брюс, что у Пауков есть такие виды наказаний, которые заставили бы моих соотечественников в Бельзене и Бухенвальде… ну, скажем, немножко побледнеть. Так что пока остается хоть слабенькая возможность воспринимать твои высказывания просто как лишенную чувства меры клоунаду…

– Болтай дальше, – махнул рукой Брюс, не удостоив его взглядом. Люди, я сделал вам предложение. – Он сделал паузу. – Сидней Лессингем, на чьей вы стороне?

И я почувствовала, что мои ноги подкашиваются, потому что Сид не ответил сразу. Мой дружок сглотнул и огляделся по сторонам. Затем ощущение чего-то зловещего, повисшего в воздухе, стало еще сильнее, и Сид перестал оглядываться, а спина его напряглась. Тут быстро врубился Марк.

– Мне очень жаль, Брюс, но мне кажется, что ты свихнулся. Эрих, его нужно взять под стражу.

Каби с отсутствующим видом кивнула.

– Взять под стражу или убить труса, смотря что проще, а женщину высечь, и давайте вернемся к битве в Египте.

– Ну и правильно, – сказал Марк. – Я в ней погиб. Но теперь, может, это будет не так.

– Ты мне нравишься, римлянин, – сказала ему Каби.

На губах Брюса была легкая улыбка, а глаза перебегали с одного из нас на другого.

– Вы, Илилихис?

Пищалка Илли никогда прежде не звучала как механизм, но сегодня это было именно так:

– Я намного глубже любого из вас забрался во время, тра-ла-ла, но папочке еще хочется пожить. Не включай меня в свой список, Брюсик.

– Мисс Дэвис?

Сзади меня раздался бесцветный голос Мод:

– Вы думаете, я дура?

Я видела, что рядом с ней сидит Лили. Я подумала: Господи, я могла бы выглядеть на ее месте столь же гордо, но никогда бы мне не удалось выглядеть столь же уверенной в себе.

Взгляд Брюса еще не добрался до Бура, но тут картежник заговорил сам.

– У меня нет причин обожать вас, сэр, скорее наоборот. Но это место начинает утомлять меня еще больше, чем Бостон, хотя я долго с этим боролся. Боюсь даже, слишком долго. Я с вами, сэр.

У меня в груди защемило и в ушах зазвенело, и сквозь этот звон я услышала рев Севенси:

– Тошнит эти грязный Пауки. Бери меня вместе.

А потом перед баром воздвигся Док, потерявший где-то свою шляпу, волосы его были всклокочены; он схватил за горлышко пустую бутылку и отбил ей дно, ударив о стойку бара, взмахнул ей и зловеще каркнул что-то по-русски.

Тут же Бур перевел на английский: «Убивайте Пауков и немцев!»

И Док после этого не свалился снова; впрочем, я видела, что он крепко вцепился в стойку бара, а в помещении Станции стало совсем тихо, гораздо тише, чем я когда-либо слышала, и взгляд Брюса начал наконец перемещаться к Сиду.

Но он не дошел до Сида, и я услышала, как Брюс спросил:

– Мисс Форзейн? – и я подумала: «Ну, это же вообще смешно», и начала оборачиваться, разыскивая графиню, а потом увидела, что все смотрят на меня и осознала: «Эй, да это же он про меня! Но ведь меня-то это не касается. Другие – да, но не я же. Я здесь просто работаю. Не троньте Грету, нет, нет, нет!…»

Но их взгляды уперлись в меня и не отпускали, а тишина стояла такая, что я сказала себе: «Грета, ты должна хоть что-нибудь сказать, хоть какое-нибудь подходящее к случаю слово из четырех букв», а потом я вдруг поняла, на что похожа эта тишина. Это как будто в большом городе в одно мгновение выключили все шумы. Как будто Эрих продолжал петь, когда рояль уже умолк. Как будто Ветры Перемен полностью утихли… и я, кажется, заранее знала, что случилось, еще до того, как успела увидеть.

Девушки-призраки исчезли. Главный Хранитель не был переключен на интроверсию, как я полагала. Он тоже исчез.