"Счет по-венециански" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)

Глава 8

Когда Брунетти добрался до своего квартала, магазины были еще открыты, так что он успел зайти в бакалейную лавку на углу и купить четыре стеклянные бутылки минеральной воды. Однажды, уступив в минуту слабости доводам об экологической безопасности, он присоединился к объявленному их семьей бойкоту пластиковых бутылок, и теперь, так же как и его домашние, он не мог не отдать им должного, обзавелся привычкой каждый раз, проходя мимо магазина, заглядывать в него и покупать несколько стеклянных бутылок. Порой он задавался вопросом, уж не купаются ли его домашние в этой воде? Как-то слишком быстро она заканчивалась. Поднявшись на пятый этаж, он поставил сумку с бутылками и выудил из кармана ключи. Из-за двери до него доносились передаваемые по радио новости — небось подбрасывают охочей до скандалов публике свежие детали смерти Тревизана. Он толчком открыл дверь, внес бутылки в прихожую и прикрыл за собой дверь. Из кухни слышался хорошо поставленный голос: «…отрицает, что ему что-либо известно по существу выдвинутых против него обвинений, и отмечает, что вот уже двадцать лет верой и правдой служит бывшей Христианско-демократической партии, и это само по себе следует считать доказательством того, как он предан принципам законности. В то же время Ренато Мустаччи, признавшийся ранее в сотрудничестве с мафией в качестве наемного убийцы и находящийся в данный момент в заключении в тюрьме „Регина Цели», продолжает утверждать, что именно по приказу сенатора он и двое его товарищей застрелили судью Филиппо Президе и его жену Эльвиру в Палермо в мае прошлого года».

Серьезный голос комментатора сменился легкомысленной песенкой о стиральном порошке, перекрываемой голосом Паолы, которая, по своей излюбленной привычке, разговаривала сама с собой:

— Грязная, лживая свинья! Грязная, лживая христианско-демократическая свинья, все они там такие! «Принципы законности, принципы законности!»

Далее последовал ряд эпитетов, которые, как ни странно, жена употребляла только наедине с собой. Она услышала его шаги и обернулась.

— Гвидо, ты слышал? Слышал этот бред? Все три киллера говорят, что это он велел им убить судью, а он рассуждает о принципах законности. Его давно уже пора схватить и повесить. Но он же у нас парламентарий, его трогать нельзя. Да по ним по всем тюрьма плачет! Пересажали бы всех этих членов парламента, и у нормальных людей хлопот бы поубавилось.

Брунетти пересек кухню и присел на корточки, чтобы поставить бутылки в низенький шкафчик рядом с холодильником. Сейчас там была только одна бутылка, хотя накануне он принес целых пять.

— Что у нас на обед? — спросил он.

Она отступила на полшага назад, ткнула его пальцем в грудную клетку, прямо в сердце, и разразилась обличительной тирадой:

— Республика на грани коллапса, а он только и может думать что о еде, — словно обращалась к невидимому собеседнику, который за двадцать лет брака не раз становился немым свидетелем их бесед. — Гвидо, эти злодеи уничтожат всех нас, если уже не уничтожили. А ты спрашиваешь меня, что на обед.

Брунетти чуть не сказал, что роль пламенной революционерки не слишком подходит даме, которая носит одежду из кашемира, приобретенную в пассаже «Берлингтон-Аркейд»[12], но вместо этого произнес:

— Покорми меня, Паола, и я пойду блюсти принципы законности на собственном рабочем месте.

Это напомнило ей о Тревизане, и она, как и следовало ожидать, охотно прекратила свои философские излияния, чтобы немного посплетничать. Она выключила радио и спросила:

— Он поручил это дело тебе?

Брунетти кивнул и резко поднялся.

— Он обнаружил, что я практически ничем на данный момент не занят. Ему уже звонил мэр, так что можешь себе представить, в каком он сейчас состоянии.

Паоле не надо было расшифровывать, кто такой «он» и что это за состояние.

В соответствии с его ожиданиями, жена отвлеклась от рассуждений на тему справедливости и морали в политической жизни.

— Я прочитала только, что его застрелили. В поезде по дороге из Турина.

— Судя по билету, он сел в Падуе. Мы пытаемся выяснить, что он мог там делать.

— Может, женщина?

— Возможно. Пока слишком рано делать какие-то выводы. Так что на обед?

— Паста фагиоли, и на второе отбивная.

— А салат?

— Гвидо, — произнесла она, поджав губы и закатывая глаза, — когда это у нас были отбивные без салата?

Этот вопрос он оставил без внимания и спросил:

— У нас еще есть то славное «Дольчетто»?

— Не знаю. С прошлой недели вроде оставалась бутылочка.

Он пробормотал что-то себе под нос и опять полез в маленький шкафчик. Там, за минералкой, обнаружились целых три бутылки вина, но только белого. Он поднялся и спросил:

— А где Кьяра?

— В своей комнате, а что?

— Хочу попросить ее о небольшом одолжении.

Паола взглянула на часы:

— Уже без четверти час, Гвидо. Все магазины уже закрыты.

— Да, но можно же сходить в «До Мори». Они закроются только в час.

— И ты заставишь ее тащиться туда только за тем, чтобы купить бутылку какого-то там «Дольчетто»?

— Три.

С этими словами он вышел из кухни и направился в комнату к Кьяре. Он постучался, краем уха услышав, что в кухне опять заработало радио.

— Входи, папа, — послышалось из-за двери.

Он вошел в комнату. Кьяра лежала, развалившись поперек кровати, накрытой белым, уже сбившимся покрывалом. Ее ботинки валялись на полу, рядом со школьной сумкой и пиджаком. Жалюзи были открыты, и в комнату вливался солнечный свет, касаясь своими лучами плюшевых медвежат и других мягких игрушек, оккупировавших дочкину кровать. Она откинула прядь темно-русых волос, посмотрела на него снизу вверх и просияла — едва ли не ярче солнца.

— Привет, милочка, — сказал он.

— Ты сегодня рано, пап.

— Нет, как раз вовремя. Ты читала?

— Она кивнула и опять уткнулась в книгу.

— Кьяра, сделаешь мне одолжение?

Она опустила книгу и уставилась на него.

— Ну, так сделаешь?

— Куда идти?

— Всего лишь к «До Мори».

— Что у нас закончилось?

— »Дольчетто».

— Ну па-а-п, ну почему ты не можешь выпить за обедом чего-нибудь другого?

— Потому, что я хочу «Дольчетто», родная.

— Я схожу, но только вместе с тобой.

— Тогда я и сам могу сходить.

— Вот и сходи, если хочешь.

— Не хочу, поэтому и прошу тебя сделать это за меня.

— Ну почему я?

— Потому что я тяжело работаю и содержу всю семью.

— Мама тоже работает.

— Да, но за квартиру и за все, что мы покупаем в дом, мы расплачиваемся моими деньгами.

Она положила книжку на кровать корешком вверх.

— Мама говорит, что это типичный капиталистический шантаж и что в таких случаях я не должна тебя слушаться.

— Кьяра, — проговорил он очень мягко, — наша мама — бузотерка, вечная оппозиционерка и агитаторша.

— А что ж ты тогда всегда говоришь мне, чтобы я ее слушалась?

Он шумно вздохнул. Услышав это, Кьяра свесила ноги с кровати и стала нащупывать свои ботинки.

— И сколько же тебе нужно бутылок? — спросила она с вызовом.

— Три.

Она наклонилась, чтобы завязать шнурки. Брунетти протянул руку и хотел потрепать ее по макушке, но она увернулась. Покончив со шнурками, Кьяра выпрямилась, схватила с пола пиджак и, не говоря ни слова, проследовала мимо него в коридор.

— Возьми у мамы денег! — крикнул он ей вдогонку и отправился в ванную мыть руки. Он слышал, как хлопнула входная дверь.

На кухне Паола накрывала на стол, но только на троих.

— А где же Раффи? — спросил Брунетти.

— У него сегодня днем устный экзамен, так что он с утра в библиотеке.

— И что же он будет есть?

— Перехватит где-нибудь пару бутербродов.

— Если у него экзамен, ему надо нормально поесть.

Она взглянула на него и покачала головой.

— Что? — спросил он.

— Ничего.

— Нет, ты скажи! Ты чего так качаешь головой?

— Я, знаешь, иногда думаю, как меня угораздило выйти замуж за такого заурядного человека.

— Заурядного?

Из всех оскорблений, которые время от времени бросала ему Паола, это отчего-то показалось ему самым обидным.

— Заурядного? — повторил он.

Минуту она колебалась, а потом пустилась в объяснения:

— То ты шантажируешь собственную дочь, чтобы заставить ее сходить за вином, которое она не пьет, а то вдруг начинаешь беспокоиться, хорошо ли поел твой сын.

— О чем же мне еще беспокоиться?

— О том, что он плохо учится, — парировала Паола.

— Да он весь последний год только и делал, что учился, да еще бродил по квартире и мечтал о Саре.

— Сара-то тут при чем?

«А что при чем? « — это занимало Брунетти больше всего: к чему вообще весь этот разговор?

— Что тебе сказала Кьяра? — спросил он.

— Что она предложила тебе пойти вместе с ней, а ты отказался.

— Если бы мне хотелось прогуляться, я бы и сам сходил.

— Ты всегда твердишь, что у тебя мало времени на общение с детьми, и вот выпадает такая возможность, а ты отказываешься.

— Сходить с ребенком до ближайшего бара и купить бутылку вина? Я несколько иначе представлял себе общение с детьми.

— Ах да, ты предпочитаешь сидеть с ними за одним столом и объяснять, что у кого деньги, у того и власть.

— Па-о-ла, — произнес он медленно, по слогам, — я не знаю, с чего вдруг ты затеяла эту беседу, но уж точно не из-за того, что я отправил Кьяру за вином.

Она пожала плечами и вновь повернулась к большой кастрюле, кипевшей на плите.

— Что такое, Паола? — спросил он, не двигаясь с места, но стараясь, чтобы голос его звучал проникновенно.

Она снова пожала плечами.

— Скажи мне, Паола. Пожалуйста.

Продолжая стоять к нему спиной, она тихо заговорила:

— Я начинаю чувствовать себя старой, Гвидо. У Раффи уже есть девушка, Кьяра тоже почти совсем взрослая. Мне скоро стукнет пятьдесят.

Похоже, с арифметикой у нее плоховато, подумал Брунетти, но промолчал.

— Я знаю, это глупо, но меня это так угнетает, будто я исчерпала все жизненные ресурсы и все лучшее осталось позади.

Боже, и это его она назвала заурядным?

Он молча ждал продолжения, но она, по-видимому, уже закончила.

Она сняла с кастрюли крышку и на мгновение скрылась в облаке пара. Потом взяла длинную деревянную ложку и стала помешивать ею содержимое — кто-то, быть может, сказал бы, что она похожа на ведьму, колдующую над своим зельем, но только не Брунетти. Он попытался представить себе, правда с трудом, что не было ни любви, ни двадцати лет брака, после которых в облике спутницы уже не остается ни одной незнакомой черточки. Попробовав посмотреть на Паолу со стороны, он увидел высокую, стройную женщину немного за сорок с рыжевато-русыми волосами, доходящими до плеч. Она обернулась, взглянула на него, и он увидел длинный нос и темно-карие глаза, большой рот, который неизменно его восхищал.

— Что же мне с тобой такой делать? В комиссионку сдать, что ли? — рискнул пошутить он.

Секунду она пыталась сдержать улыбку, но не смогла.

— Я очень глупо себя веду, да?

Он собрался было ответить, что не глупее, чем обычно, но тут дверь распахнулась и в квартиру влетела Кьяра.

— Пап, что же ты мне не рассказал? — прокричала она из прихожей.

— О чем не рассказал, Кьяра?

— Об отце Франчески! Что его кто-то убил.

— Ты ее знаешь? — спросил Брунетти.

Она прошла по коридору. На плече у нее болталась тряпичная сумка. Похоже, любопытство заставило дочку забыть о том, что она злится на отца.

— Конечно, знаю. Мы вместе ходили в школу. А ты теперь будешь разыскивать того, кто это сделал?

— Буду участвовать в розыске, — уточнил он коротко, опасаясь нескончаемого потока вопросов. — Ты ее хорошо знала?

— Да нет, — сказала она, к немалому удивлению Брунетти. Он ожидал услышать, что она была Франческе лучшей подругой, а значит, посвящена в нечто такое, о чем ему еще только предстояло узнать.

— Она водилась с этой, как ее, Педроччи, — ну, девчонкой, у которой дома куча кошек. От нее этими кошками так воняло, что с ней и не дружил никто. Вот только Франческа.

— А другие друзья у Франчески были? — спросила Паола. Тема была настолько захватывающей, что она с удовольствием приняла участие в вытягивании информации из собственного ребенка. — Я что-то не помню, чтобы я с ней встречалась.

— Правильно: она никогда ко мне не заходила. Все, кто хотел с ней поиграть, должны были приходить к ней домой. Это ей так мама велела.

— А та девочка, с кошками? Она ходила к ней?

— Ага. У нее отец — судья, вот синьора Тревизан и не возражала, несмотря на запах.

Брунетти поразился, насколько четкие представления о жизни у его дочери. Он не мог знать, что ждет Кьяру в будущем, но в том, что далеко пойдет, пожалуй, не сомневался.

— А какая она, синьора Тревизан? — спросила Паола, бросив взгляд на Брунетти. Тот кивнул: очень мило с ее стороны. Он выдвинул стул и присел к столу.

— Ма-ам, ну чего ты? Пусть уж папа сам задает все эти вопросы, это же ему надо знать.

Кьяра не стала ждать, пока мама сообразит, что на это ответить, прошла через всю кухню и устроилась у Брунетти на коленях. Бутылки, которые она уже не то простила, не то забыла, девочка поставила на стол.

— Что ты хочешь узнать о ней, пап?

Ну, это еще ничего. По крайней мере, она не зовет его «комиссаром».

— Сам не знаю, все, что вспомнишь, — ответил он на ее вопрос, — может, ты знаешь, почему все должны были играть именно у них дома?

— Франческа сама не могла толком этого объяснить, но однажды, лет пять назад, она сказала, что это, мол, ее родители боятся, как бы ее не похитили. — И не успели Брунетти и Паола сказать, что это просто абсурд, как Кьяра добавила: — Я-то понимала, что это полный бред, но она именно так и говорила. Может, она это сама же и придумала, чтобы казаться более значительной. Но на нее все равно никто внимания не обращал, так что потом она перестала это говорить, — тут она повернулась к Паоле и спросила: — Ма, а обед скоро? Умираю с голоду, если не поем, в обморок свалюсь! — И, закатив глаза, она стала съезжать на пол.

Брунетти инстинктивно подхватил ее и посадил на прежнее место, а именно этого она и добивалась.

— Ах ты, притворщица, — шепнул он ей на ушко и начал щекотать. Одной рукой он крепко держал ее, а другой легонько тыкал под ребра.

Кьяра визжала, размахивала руками, задыхаясь от восторга и сладкого испуга.

— Ой, папа. Ой-ой, отпусти. Отпусти-и… — И она зашлась в звонком хохоте.

К обеду с грехом пополам успокоились, но только внешне. Родители, словно по молчаливому уговору, больше не задавали Кьяре вопросов о синьоре Тревизан и ее дочери. В течение обеда Брунетти, под неодобрительные взгляды Паолы, время от времени неожиданно и резко наклонялся в сторону Кьяры, сидевшей, как всегда, рядом с ним. Девочка каждый раз заходилась хохотом в притворном ужасе, а Паола жалела про себя, что у нее не хватит авторитета, чтобы отправить комиссара полиции в его комнату без обеда.