"Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982" - читать интересную книгу автора (Гурунц Леонид)

KОСТРЫ В КАРАБАХЕ

Это не костры дружбы. Не костры братства. Это костры национализма. Костры, в огне которых горит наше святая святых – дружба. Костры, разжигающие вражду между народами.

Здесь пойдет речь о кострах, не объединяющих нации, а разъединяющих, о новоявленных нацистах, проводящих политику угнетения одной нации другой, политику национальной дискриминации и вражды, о тонущем корабле без сигнала бедствия. И все это под марши интернационализма, под маской благополучия и прикрытием словесной мишуры. И все это в Карабахе, маленьком Карабахе, у которого так много больших врагов. Вот о каких кострах мы хотим рассказать здесь.

Стало модно говорить о Карабахе, искать ему место на земле. Мартышкин труд! У Карабаха есть своё место. Это его горы, его нетленный Гандзасар, седой Амарас, его неповторимая мужественная история, история Армении со всеми ее болями и радостями. И не по зубам разным васакам-кеворковым сдвинуть – мой Карабах – с места хотя бы на один вершок.

Никто теперь не сомневается, что жалобой никого не разжалобишь. Жалобу просто не читают. А если читают, то в отделах писем. И пересылают местным властям. А чаще всего она попадает в руки тому, на кого жалуешься. В этом я убедился, ввязавшись в драку за Карабах. А драка была постыдная: недоумок Кеворков – Васак Сюнеци – плюнул нам всем в душу, оскорбил Карабах, его историю. Я, как и многие другие, посмел заступиться за Карабах, за его честь. Стал писать письма, телеграммы. Во все высокие инстанции. Что-то доказывать, убеждать. Не вышло. Шишки нажил, а пользы от всей моей писанины ни на грош. Непотухающие костры народного бедствия горят во всех уголках Карабаха и нет им конца.

Под рукой у меня нет полных документальных данных, свидетельствующих о широте и размере этих бедствий. Для этого нужна статистика, нужны анализы, обобщения. Надеюсь, это сделают другие. Я только о том, что вижу, что в поле моего зрения.

Но сперва о самом Карабахе

Нагорный Карабах – моя любовь и постоянная боль. А когда твой родной болен, ты страдаешь вместе с ним. Карабах мой болен серьезно. Мой родной отторгнутый Карабах, моя Хиросима! Как мне спасти тебя от твоего тяжелого недуга, имя которому – ЗЛО!

«Армения была перекрестком веков и судеб, катастроф и взлетов, варварства и прозрения, и каждый камень на ее дорогах имеет следы крови и огня, следы взгляда гения и мозолей строителя. Надо уметь только вглядываться в эти обожжённые благословенным солнцем камни. Надо только уметь читать по этим камням живую душу истории народа, его борьбы и страданий, его мужества и терпения, его неистребимой веры в торжество своей судьбы».

Михаил Дудин

Мой Карабах – частица этой земли. Там царит сейчас тирания. Ему не привыкать к обидам, злым поветриям. Все видел он: гонения на людей, на туту, даже на ослов. Но люди, гонимые судьбой, не покорились ей, остались на своей земле, тута в свой срок приносит свои дары – сладчайшие в мире ягоды, радуя людей, вырастивших их, а ослы… Спасенные от двуногих ослов, они и поныне бегают по крутым вьючным тропам, принося свой посильный труд людям, ни капли не мешая технике, которая наперекор всем злым ветрам и духам пришла в наши горы.

Край мой болен, он деградирует с катастрофической быстротой. Жаворонок с его плеча взлетел. Он в воздухе, ждет перемен, чтобы снова сесть на свое обетованное место. Помогите, люди. Край мой ждет лекаря, ждет своего жаворонка, улетевшего с его плеча…

… И все-таки, как быть? Как быть писателю, который не может молчать, но и не в силах что-нибудь изменить. Писателю, которому заказана дорога в Карабах. Писателю, которого со всеми его книгами спокойно перевешивает на чаше весов оборотень, лишенный всех человеческих качеств, но наделенный властью, длинной палкой, способной пресекать любое словопрение ударом по темени…

И все-таки мы ждем чуда, жаворонка на нашем плече, на земле Карабаха.

«Дружба народов». Неправда ли, какая замечательная расхожая фраза? Союз народов – как это здорово. Не случайно этот союз стал нашим гербом, нашим самым большим достоянием, величайшей силой советского общества. И мы знаем, какие трудные роды были у этой дружбы. Она рождалась в классовых битвах против самодержавия, в борьбе за победу Октября, крепла на стройках пятилеток, закалялась в огне Великой Отечественной войны.

Но мы умеем, наделены удивительной способностью, сохранив внешнюю оболочку, в корне изменить содержимое, суть.

Что остается от нашей дружбы, от всех её достижений если берешь в качестве примера Карабах, Баку, Кировабад, Нахичеван? Это только в одном Азербайджане. Ничего. Мыльный пузырь, посильнее дунь, и лопнет, разлетится тонюсенькая оболочка. Впрочем, здесь он, кажется, уже лопнул.

Обратимся к фактам. Из Азербайджана армяне бегут. Бегут не только армяне, но они составляют главный отряд в этом потоке беглецов. Бегут от пожара, разожженного новоявленными националистами, от ататюрков, не сбросивших еще с себя красноармейских коммунарок, – так удобнее обманывать легковерных судей. Это бегство людей от расправы над ними под сурдинку елейных разговоров о дружбе, братстве, интернационализме.

Мы удивляемся, как Ленин мог поверить в скоморошество Ататюрка, перекрасившего себя в революционера, в красного, и не удивляемся вере в Гейдара Алиева. Алиев тот же Ататюрк, еще не сбросивший с себя коммунарки.

Дружба народов. Мы постоянно говорим о том, чего нет, не существует на практике. Нынешний 75-ый год – год триумфального шествия азербайджанского национализма, азербайджанского пантюркизма. Такого разгула национализма, такого бегства армян из республики не было никогда раньше, даже при свирепом Багирове.

Л. И. Брежнев как-то в одной из речей говорит: «Мы были и остаемся непримиримыми к любым проявлениям национальной розни, шовинизма, национализма». Слова, слова! Я не раз лично обращался к Брежневу, указывая на вопиющие факты проявления национализма в Нагорном Карабахе – и полное молчание. Никакой непримиримости к проявлениям национализма за ним я не заметил. Всё тот же оптический обман. Внимание. К великому нашему достоянию – дружбе народов, подведён бикфордов шнур. Одним концом он зажжен. Остановите огонь, взорвёмся!

Я тянусь к этому шнуру, хочу сбить огонь, но меня бьют по руке. Что ты лезешь, несмышлёныш?

Говорят, нельзя вступить в войну, не имея шансов на победу. Не согласен. Нужно вступать в бой, если даже знаешь, что твоя смерть ничего не изменит.

И я ползу, ползу к этому опасному шнуру. Вперед, старина, и никаких шансов на победу.

Помнится, в двадцатые годы, при мусаватистах, когда вспыхивали армянские селения, подожжённые азербайджанцами, дядя садился на коня и направлялся в Новрузлу – азербайджанское село, где у него стоял винный завод. Он покупал там на корню виноград и давил. Я говорю об известном в Карабахе виноделе Арутюне Оганесяне, о котором не раз писал.

– Куда ты, Арутюн, неровен час, пристрелят в дороге!

На все эти предостережения он отвечал односложно:

– Меня азербайджанцы не тронут. Я никому из них не причинил зла.

И, хлестнув коня, ехал своей дорогой. Но думаю, что дядю не трогали не из-за того, что он не делал им зла. Никто из армян не делал им зла. Не в этом дело. Дядя тогда был очень нужен азербайджанцам. В то время азербайджанцы еще не производили вина, без дяди виноград пропал бы. И эта нужность дяди была его щитом.

Я собираюсь в Карабах. Можно ли мне сегодня совершить такую поездку, не опасаясь за жизнь? Моя нужность Карабаху не стала моим щитом.

Никак не могу постигнуть смысла спора. Речь идёт о месте Карабаха: где ему быть, в составе Азербайджана или Армении? Оставим в стороне вздорность предмета спора – такого вопроса не существует. Место Карабаха определено самой историей, его кровной связью с родной армянской землёй, с Арменией. Поговорим о сути спора. Почему-то те, кто считает, что место Карабаха в составе Азербайджана – интернационалисты, а другая сторона, придерживающаяся противоположного мнения, – националистическая. Где логика, намёк на логику, хотя бы капля здравого смысла? Нет его, этого здравого смысла, как нет его, впрочем, во всей нашей обыденной жизни. А спор продолжается. Как у тех средневековых схоластов, спорящих о том, сколько чертей можно поместить на головке булавки. Достойных учеников нашли бы они себе в лице схоластов из Нагорного Карабаха.

Я живу в Армении, уже почти без права выезжать в Карабах, живу как бы в эмиграции. Такие созданы условия. Но Карабах по-прежнему продолжает оставаться для меня источником нравственных и творческих сил. Я всегда чувствую себя его сыном, и чем больше притесняют его, тем больше ощущаю в себе эту родственность, эту близость, неизменную к нему любовь. Этой любви к родному мне краю не могут заглушить ни суета Кеворкова, ни злобная рука его душеприказчиков. Я, пишущий эти строки, верю, что правда победит, справедливость восторжествует, что древняя земля Карабаха освободится из плена, снова вернётся к своей праматери, к несчастной Армении.

Равнодушие Москвы к несправедливости не имеет предела. Какой бы конфликт в Карабахе не возник, он кончается поркой армян. Я не помню случая, чтобы армянин, обращаясь в Москву со своей правдой, добивался чего-нибудь, хоть самой мизерной справедливости. Приведём такой анекдотичный случай с изгнанием из области и исключением из партии кандидата филологических наук Жана Андриана. Баку отказал Карабаху включить в список для государственной охраны многие армянские памятники старины, в том числе знаменитые церкви Акулеци и другие, мотивируя тем, что это религиозные очаги, где одурманивали народ и т.д. Правда, единственную мечеть в Шуше… превратили в музей. Жан Андриан работал в управлении культуры. При обсуждении этого вопроса обронил: «Можно подумать, что в шушинской мечети в то время проповедовали марксизм-ленинизм». Этого было достаточно. «Ереванизм»… А чем не анекдот другая история? Ерванд Багдасарян, заместитель председателя облисполкома, поехал в Ереван, защитил кандидатскую, а вернулся – уже не у дел. Прогнали с высокой должности. Так поздравили его товарищи, руководители области.

О том, что азербайджанский национализм не сегодня возник, а рос из года в год, принимая чудовищные размеры, говорит такой факт, взятый из недалёкого прошлого. Поднимите материалы по государственному займу: сколько облигаций реализовали среди колхозников в бедных горных сёлах Нагорного Карабаха и сколько на такое же количество хозяйств – в богатых азербайджанских сёлах плодородной низменной полосы? Назовём эти цифры: на 300 тысяч рублей подписались армяне бедных горных селений, на 50 тыс. – азербайджанские богатые хозяева низин.

Посмотрели бы, как уводили со двора у бедного крестьянина последнюю корову для погашения долга по займу, как вскрывали крышу, сдирали железо, оставив семью под открытым небом – тоже для погашения долга.

Вы скажете, почему молчали, не писали в Москву? Писали. Но жалобы пересылались в Баку, оттуда приезжали люди – уже не жалобы разбирать, а выявлять организаторов коллективных писем, писем-жалоб. Отсидкой кончались жалобы.

Еще примеры? Пожалуйста. Тоже из недалёкого прошлого. Ещё в царское время армянин, инженер Пирумов представил проект постройки узкоколейной железной дороги между Евлахом и Нагорным Карабахом. Дорога эта была построена в советское время, но просуществовала недолго. Ответственные работники Азербайджана снесли ее. Спросите, почему? Железная дорога несомненно давала бы возможность армянскому населению вывозить на дальние рынки продукцию сельского хозйства, подняла бы экономику и благосостояние народа. Пятнадцать лет спустя Азербайджан строит там же ширококолейную железную дорогу, которая, однако, идёт по азербайджанским районам, минуя… Нагорный Карабах.

В Нагорном Карабахе раньше были кустарные предприятия: кирпичные, черепичные, гончарные, шорные, известковые. Были предприятия по изготовлению жерновов для мельниц, винодельческие и многие другие. Горы Карабаха богаты ценными ископаемыми – строительным камнем, мрамором разных цветов, стройматериалами, лесами, альпийскими лугами. А какие здесь красивейшие места, минеральные источники, родники и горные реки! Какие замечательные дома отдыха и санатории можно было бы построить здесь! Но ничего этого нет. Нет санаториев, домов отдыха, а если есть, то только в Шуше и в шушинском районе, где после резни армян 1920 года живут преимущественно азербайджанцы.

Характерная деталь: нефть добывают в районах, граничащих с НКАО, а черту НКАО не переходят. Не странно ли это? Видя положение области, один из руководителей её, тов. Саркисов решил обратиться с письмом в ЦК партии Азербайджана. «Для поднятия экономики области нужно восстановить железную дорогу, построить оросительные каналы, создать промышленные объекты»,- писал Саркисов.

Ответ был «достойный»: тов. Саркисов немедленно был снят с должности второго секретаря, еле удержался в партии. К партийной работе его больше не допускали. Армянин на партийной работе в Азербайджане должен продвигаться по служебной лестнице вверх только… по трупам армян, ущемляя и растаптывая их интересы. Так было при Багирове, так продолжается и сейчас, не боюсь утверждать – откровеннее и циничнее – при Гейдаре Алиеве.

Экономика Нагорного Карабаха развивается крайне слабо. За многие, многие годы здесь ничего не построено. Это же факт, который можно проверить. Сравните развитие районов Азербайджана, например, Агдама, Мирбашира, Барды, Сумгаита, Хачмаса, Худата, Евлаха, Кировабада и других с районами НКАО – Мардакертом, Гадрутом, Мартуни. В то время как первые развились в большие промышленные города, последние так и остались сёлами. Здесь нужна поправка. Один из районов Карабаха у Азербайджана на особом счету – это Шуша. Этот район в большой милости у республики. Ещё бы, там живут азербайджанцы! Попробуйте найти здесь «справедливое распределение благ среди всех наций» – слова, которые я вычитал в одном из партийных документов республики. Впрочем, не сегодня научились в Азербайджане охмурять словами. Посчитайте, сколько трескучих слов, заверений в дружбе, интернационализме было произнесено после одного явно националистического доклада Кеворкова на пленуме НКАО! И представьте себе, снова поверили, снова волка приняли за косулю.

Столетиями армяне Нагорного Карабаха разводят в садах тутовые деревья. Ягоды туты сушат, из них варят бекмез – лечебный сироп, и гонят водку. ЦК КП Азербайджана, воспользовавшись решением союзного правительства о борьбе с самогонщиками и расхитителями зерна, приказал вырубить в Нагорном Карабахе все тутовые деревья и сады, лишив колхозы даже небольшого источника дохода. Почему, спрашивается? Ведь колхозы сдавали спирт государству, как и другие сельскохозяйственные продукты. 45 бульдозеров в один день ринулись на вековые деревья, уничтожив чуть ли не 80 процентов садов. Только вмешательство газеты “Известия”, правда, с большим опозданием, избавило шах-туту от окончательного её истребления. Зачем это было сделано? Разве не ясно? Чтобы подорвать хозяйства крестьян и заставить их убраться из родных мест – своеобразный геноцид, заставляющий армян покинуть пределы Карабаха.

У нас в горах бытует выражение: “Хозяин стада горюет о задранном баране, а волк – об оставшемся”. Мы говорим, что за многие годы Советской власти Азербайджан палец о палец не ударил, чтобы создать в Карабахе сколько-нибудь сносную промышленность, а Азербайджану кажется, что даже то, что есть, слишком много для Карабаха. И решились на виду всего Советского Союза на неслыханный акт – ликвидировать в Нагорном Карабахе даже ту небольшую промышленность, которая всё же имелась. Предложили автотранспортную колонну, бойню и другие предприятия Карабаха перевести в Агдам, а шелкомотальную фабрику – в Нуху и т.д. То есть, лишить работы тысячу людей. Выходит, шелковицу будут выращивать в НКАО, а фабрика будет за двести километров, в Нухе.

Как всё же могли в Советской стране руководители Азербайджана решиться на такой дерзкий акт? Но ведь решились!

Забегая вперёд, скажем: а решились потому, что все аналогичные действия по отношению к армянам до этого проходили безнаказанно. Они просто планомерно продолжают продуманный ещё Багировым план лишения НКАО и других армянских районов экономической базы, создавая предпосылки для бегства армян из родных мест, эвакуации их «по собственному желанию».

Я уже говорил, что руководители Азербайджана в своих действиях против армян всегда прибегали к помощи армян же. Опирались на них, очень ловко, коварно подбирая для этого соответствующих людей, готовых за тёплое местечко поступиться интересами своего родного народа.

Таких предателей всегда хватало среди всех народов во все времена. Среди армян Азербайджана предательские качества многие годы поощрялись, культивировались сознательно. Вот эпизод. «Карабахская поэма» вышла в свет в Москве в разгар бешеного национализма в Азербайджане, когда армян под разными соусами по причине «неблагонадёжности» изгоняли из Баку и других районов Азербайджана, гнали на Север. Люди выселялись улицами, а потому немудрено было попасть под горячую руку новоявленных «янычаров».

Появление «Карабахской поэмы» в этот период было равносильно самому неслыханному преступлению, я попал в «чёрный список» и, если я избежал высылки, то совершенно случайно. Азербайджанские писатели – Самед Вургун, Мирза Ибрагимов, Мехти Гусейн стали меня прорабатывать, каждый по-своему, согласно своему темпераменту.

В кабинете Самеда Вургуна, в то время он был председателем Союза писателей Азербайджана, между нами произошёл такой диалог:

– Ты хочешь отдать Карабах своим соотечественникам, молокосос, господин Гурунц. (Многие другие эпитеты опускаю).

– Из чего это видно, Самед? Об этом есть в книге?

– Ты же не дурак, чтобы об этом писать.

– Так в чём же дело?

– Почему Карабах? Мало тебе других мест. Что ты заладил – «Карабах!», «Карабах!». По следам этой безумной старухи идёшь! (Безумная старуха – это Мариэтта Шагинян, против которой в то время ополчился Багиров. Об этом после). В лодке сидишь, с лодочником дерёшься. Если тебе плохо живётся в Баку, я тебе найду и получше место…

Жест в сторону здания МВД, которое находилось напротив Союза писателей, через площадь 26-и комиссаров.

Мехти Гусейн, один из руководителей Союза писателей, в то время редактор азербайджанского журнала, зашёл как-то в редакцию русского журнала, где я случайно оказался… В комнате, кроме меня, были ещё Юрий Гранин и Иосиф Оратовский, хорошие мои друзья. Мехти Гусейн обращается к ним:

– Товарищи русские писатели, в частности, Оратовский и Гранин.

Мне это не понравилось.

– Товарищ Мехти Гусейн, ты так говоришь, будто я французский писатель.

Мехти Гусейн:

– Ты не французский и не русский… Ты – дашнак.

– От мусаватиста слышу.

Поднялся шум, посыпались взаимные оскорбления. Прибежали писатели, находящиеся в соседних комнатах. Среди них, помнится, был и Мирза Ибрагимов, который немедленно включился в перебранку, конечно, не на моей стороне.

И всё из-за «Карабахской поэмы», которую никто из них не читал. Она всех взбесила одним только названием. Первая моя книга – и никакой радости от нее, одни огорчения.

Я взял и обо всём написал Багирову. Реакция была удивительна. Ночью Багиров позвонил редактору бакинской армянской газеты «Коммунист» Григоряну, спросил, eсть ли у него «Карабахская поэма». У Григоряна она была. В два часа ночи книга была доставлена Багирову, а в двенадцать часов дня у редактора газеты «Бакинский рабочий» зазвонил телефон. В конце провода Багиров:

– Есть у вас “Карабахская поэма”?

Она лежала на столе у редактора.

– А чего ждёте? Чтобы разжевали и в рот положили? Книга хорошая, пишите.

Это был звонок, равный звонку Сталина. Все мои враги были повержены, вы бы посмотрели, как они заискивающе извинялись. О «Карабахской поэме» заговорили… Из чёрного списка, разумеется, я выпал.

Жест со стороны Багирова был коварным, с дальним прицелом, но тогда я ничего не понимал и стал боготворить его, называл другом армян и большим интернационалистом.

Ровно через месяц началась война против Мариэтты Шагинян, и я был приглашён в ЦК, чтобы поставить свою подпись под разгромной статьёй против неё. Со мной говорил Гасанов – после Багирова второе лицо в республике. Я отказался, мотивируя свой отказ тем, что она мне как приёмная мать: ввела в литературу, первая сказала обо мне доброе слово. Гасанов не стал настаивать. Всё же Восток. Я ушёл восвояси без особых потерь.

Работал я в радиокомитете, редактором русского литературного вещания, и меня никто не трогал. «Ласка» Багирова была eщё в силе. Но вот не прошло и двух месяцев, как меня снова вызывают в ЦК, к тому же Гасанову. На этот раз козлом отпущения был Георгий Холопов со своим романом “Огни бухты”. Роман этот, как известно, об Азербайджане. Он был сперва опубликован в журнале «Звезда», хорошо принят в республике и вышел отдельным изданием. И вдруг дознались, что автор его, Георгий Холопов – армянин. И пошла писать губерния! Автор статьи – некий Гик, бывший корреспондент «Известий», ставший редактором «Бакинского рабочего». Написана она была зло, недопустимо грубо, с заданным намерением уничтожить автора. Хорошо, что я читал роман. В статье всё было переврано. И я принялся это разъяснять Гасанову. На моих глазах Гасанов померк, даже почернел.

– Что же? Не будете подписывать?

– Не буду, товарищ Гасанов. Я же сказал: статья неправильная…

– Хорошо, – сухо бросил Гасанов. – Идите.

Предатель из меня не вышел. Зря, выходит, обласкали меня. Пора кончать. Через три дня я полетел с должности.

Дальнейшее пребывание в Баку становилось опасным, и я вскоре переехал в Ереван.

Но я, кажется, ушёл от темы. Итак, Карабах с его злоключениями, которым нет числа, нет конца. Снова вернёмся к армянам, которые предавали, поступались интересами своего народа. Таким оказался в описываемое время секретарь обкома партии Шахназаров, давший согласие на разгром промышленных объектов НКАО.

Я не сказал еще об одной иезуитской детали – про использование армян в неблаговидных акциях изгнания из республики наших соотечественников.

В самый разгар расправы над армянами, когда по ночам исчезает армянское население целого квартала или улицы, вдруг люди утром берут газету и видят чудо: снят директор или главный инженер, азербайджанец, и на его место назначен какой-нибудь Авнатанян.

Люди, за ночь собравшие чемоданы, чтобы самим убраться по добру-по здорову, на утро после такого жеста начинают распаковывать чемоданы. Одним Авнатаняном Багиров убивал двух зайцев. Во-первых – маска, ширма. Всё-таки дело было при Сталине, норов которого никто как следует не знал – вдруг это ночное выселение «неблагонадёжных» не понравится ему? Что тогда, ведь таким же манером может сам Багиров оказаться «неблагонадёжным». На крючок Сталина и похлеще рыбины попадались. Во-вторых: смотрите, армяне, Авнатаняна сам Багиров назначил. Так что сидите уж, дожидайтесь ночных визитёров.

Демонтировать промышленные объекты в НКАО население не позволило. Все старания продавшегося Шахназарова ни к чему не привели. На одном собрании какой-то старик так и вросил в лицо первому секретарю: «Твой прадед Мелик-Шахназар был самым крупным помещиком в Карабахе. Он продал иранскому Фатали-хану Шушу, а ты продаёшь Азербайджану весь Нагорный Карабах!».

Чем всё это кончилось? Продемонтировать промышленные объекты всё же не удалось, но «зачинщики» оказались за решеткой. Длинная палка снова оказалась в руках обидчика.

Надо отдать должное, не всех руководителей удавалось подкупить, попадались и такие, которые не поддавались ни на ласку, ни на длинный рубль или должность. Таким оказался, говорят, Председатель oблисполкома тов. Шахраманян. Он позволил себе высказаться отрицательно по поводу нашумевшего дела о ликвидации в Карабахе промышленных объектов.

Спустя некоторое время возле Агдама на машину Шахраманяна, депутата Верховного Совета СССР, организовали покушение. Шофёр был убит. Шахраманян легко ранен, а ехавший с ним секретарь райкома Оганджанян ранен тяжело…

Идём дальше, ближе к нашим дням, к Гейдару Алиеву, который в своих действиях против армян давно переплюнул Багирова и всех секретарей после него.

Если при Багирове в Баку, Кировабаде и Карабахе была ещё армянская интеллигенция, то при Алиеве её не стало. На 450 тысяч армян Советского Азербайджана сейчас нет ни одного видного композитора, художника, учёного, ни одного руководителя республиканского масштаба, ни одного министра, ни одного секретаря ЦК. Ни одного писателя, если не считать продажного Самвела Григоряна, на совести которого смерть писателя Маркара Давтяна, который скончался в его кабинете после очередного разноса, смерть прозаика Петросяна, смерть Востика Каракозяна, доведённого до кончины нескончаемыми гонениями.

Почему-то при «ненавистном» царском режиме Александр Ширванзаде, классик армянской литературы, мог жить до конца жизни в Баку, а армянские писатели – Ашот Граши, Амо Сагиян, Аршавир Дарбни, Гарегин Севунц, Леонид Гурунц и многие другие вынуждены были уехать из республики. А что делается в Карабахе? Ни одного писателя. Все они выехали, спасаясь бегством. Баграт Улубабян, Богдан Джанян, начинающий поэт Яша Бабалян, Зорий Балаян не могут спастись от азербайджанцев даже в Ереване. В Ереване достают и меня. Даже в Москве. У Алиева руки оказались подлиннее.

Армяне создали в Баку самую большую библиотеку, сейчас она в жалчайшем состоянии. А другие просто ликвидированы. Армянский театр закрыт, снесли знаменитый армянский собор. Армян, не подписавших документ о снесении собора, сажали. А ведь во дворе собора были торжественно похоронены герои – защитники города от турецких и мусаватских орд. Не потому ли они его снесли? А все мечети в Баку целы и даже обновлены.

Поновее? Пожалуйста. Армянам в Азербайджане очень трудно поступить в вузы, в консерваторию, стать профессорами и академиками. А если такие и есть, то это единицы, кое-как уцелевшие от «разгрома».

Разве это не геноцид, не трагедия, если для 450 тысяч армян Советского Азербайджана искусственно приторможен ход жизненного развития?

Нахичеванский край первым стал жертвой азербайджанского геноцида. Геноцид здесь был длиною в пятьдесят и более лет. Почему не писали, не взывали о помощи? Писали, взывали. Но все эти жалобы кончались поркой. В петициях речь часто шла о самоопределении, о присоединении Нахичевана к Армении, как это было во все времена истории. Вот она, Армения, рукой подать. Но говорят же – близок локоть, да не укусишь.

Судьям в жалобах особенно не нравится слово «самоопределение». Наивный народ эти армяне! Есть, есть это слово в Конституции. Ну и что? Мало ли красивых слов в ней? И Конституцию надо уметь читать. Помните, там чёрным по белому записано: национализм наказуем – вплоть до расстрела. По Конституции Гейдар Алиев трижды должен был быть повешен и четырежды расстрелян. А вот не вешают, не казнят. Он сам кого хочешь подведёт под монастырь.

Ах, это «самоопределение»! Во сколько оно обошлось нахичеванцам? Вспомним коллективное письмо армянского населения Нахчиванского края в 1928-29 годах. Приехали из ГПУ, из Баку. Хотя письмо было адресовано не им. Начались следствия. Многие нахичеванцы, подписавшие письмо, были арестованы и убиты. Вот и свободное волеизъявление, дарованное Конституцией.

Нахчиванского края теперь нет. Термин этот исчез вместе с армянами, которые предпочли унести ноги, убраться восвояси подальше от карающей руки. Армянский вопрос в Нахчиванском крае был разрешён по-турецки. Здесь армян уже нет, разбежались кто куда.

Характерная деталь. Возьмём в Нахичеване древнее культурное поселение Агулис – центр армянских зоков. В царское время отсюда вышло много талантливых людей – инженеров, врачей, писателей. Есть большой древний храм, церкви, кладбище, говорящие о том, что здесь армяне живут с незапамятных времён.

Говорят, когда сельджуки захватили это село, армяне исковеркали свой язык, чтобы сохранить себя физически, и сохранили. Они пережили и царизм, и даже мусаватистскую неволю, а вот Гейдара Алиева пережить не смогли. Он посильнее сельджуков, посильнее турок, даже мусаватистов.

В Агулисе нет ни одного армянина, ни одного зока. Ну, что ты скажешь на это, товарищ Гейдар Алиев? Как ты объясняешь такую пустоту, такое бегство? Проявлением братства, глубокого интернационализма?!

В доме повешенного о веревке не говорят. Но вот Таиров, корреспондент «Правды», пренебрегает этим законом. Совсем недавно он разразился статейкой о Нахичеванской АССР, где увидел много мечетей и ни одной армянской церквушки. Не увидел пустой Агулис, разорённые армянские сёла, многочисленные армянские храмы, памятники старины, кладбища хачкаров. Странная слепота у этого Таирова, у газеты, напечатавшей его бесстыдную ложь..

Умер, живьём похоронен Нахичеванский край. Теперь агонизирует армянский Кировабад. Бегут, бегут из него коренные жители – армяне. Опять-таки от большого внимания и ласки. Иначе чем можно объяснить такое поголовное бегство. Агнец Алиев здесь ни при чем. Разве не слышали его трескучих речей, которые так и дышат дружбой, интернационализмом, заверениями в них? Агнец знает любовь судей к пустым заверениям. Судьям так приятно, когда их усыпляют сладкими словами! Под такую музыку снятся хорошие сны.

Читаю: «Недопустимо проходить мимо проявлений шовинизма, национализма, какую бы внешне безобидную форму они не принимали. Необходимо со всей решительностью и принципиальностью давать им отпор».

Это из одного партийного документа. Совершенно правильные слова. Автор этих слов – один из тогдашних руководителей страны Павлов. А что же на деле? Ленинаканская футбольная команда «Ширак» выиграла в Кировабаде матч у местной азербайджанской команды. Началось побоище. В армянской части города были выбиты стёкла домов, были избитые, раненые. Когда из Москвы, где писались слова о «недопустимости проходить мимо национализма», приехала комиссия, то потерпевшие армяне оказались виноватыми. Почему? Это уже известно: комиссия всегда спрашивает мнение руководителей. А мнение руководителей известно. Вы спросите, а где же логика? Если армяне выиграли матч, разве не ясно, что они не могли начать побоище да еще в чужой республике. И, наконец, вещественное доказательство – армянские дома с выбитыми стёклами и прочими повреждениями. Но кто будет учитывать все эти факты и фактики? Я направил телеграмму тов. Андропову. Товарищ из Москвы поехал в Карабах, изучил факты, но мнение руководителей и здесь взяло верх. Товарища из Москвы щедро снабдили материалами совершенно противоположного толка – случаями, когда армяне убивали армян. И тогда где же здесь национализм?

И снова, снова всё в песок.

Кто такой Ататюрк? Это турецкий премьер-министр Кемаль-паша, скромно переименовавший себя Ататюрком – отцом турок. Чем он известен? Хитростью гусеницы, которая прикидывается мёртвой, когда ей грозит опасность.

В первый раз он “прикинулся мёртвым” после разгрома Антанты. Это помогло ему уйти от заслуженной кары, раздела Турции и отторжения от нее Западной Армении, предусмотренных международным Севрским договором. Второй – когда Армения, подняв ответный меч, грозилась силой отнять захваченные Турцией исконно армянские земли. Великий Ататюрк снова прикинулся. Сперва трупом, потом красным, взывая о помощи.

Снова получилось. Помощь пришла из России – золото, давшее ему возможность вновь поднять, вооружить своих солдат. Снова хитрость Ататюрка спасла Турцию от заслуженного возмездия.

Ататюрк вошёл во вкус. Он пошёл дальше. Переодел своих янычаров в коммунарки и с теми же ятаганами, на которых ещё не остыла кровь армянских младенцев, отправил их к нам в качестве… освободителей от «дашнаков».

Позор, позор на нашу голову, на голову тех, кто дал себя так легко обмануть, обвести себя вокруг пальца!

Алиев объявил меня националистом, а себя, автора дикой расправы над армянами, этого необузданного проявления национализма – интернационалистом. Взвешивать нас никто на весах не будет. Мнение руководителя не подлежит обсуждению. Давно известно: у сильного всегда бессильный виноват. Старая поговорочка жива и сейчас, даже с некоторых пор помолодела, посвежела, полна сил.

Как не вспомнить Станислава Ежи Леца, сказавшего не без сарказма: «Философы, не ищите камня мудрости, его повесят вам же на шею».

И кажется уже повесили. Иду ко дну.

Турецкие авторы о роли Сталина в армянском вопросе

Известный турецкий историк Тевфик Быйклоглу, ссылаясь на свою беседу с бывшим руководителем турецкой делегации на Московской конференции 1921 г. (переговорах по заключению советско-турецкого договора) Юсуф Кемаль-беем, пишет: «22 февраля 1921г. во время нашей встречи со Сталиным, он нам предложил оружие, деньги и помощь живой силой. «Армянский же вопрос вы уже сами разрешили», – сказал он». (Т. Байклоглу, «Ататюрк в Анатолии (1919-1921).» Стамбул, 1959, с. 21).

Видный турецкий военный и политический деятель, первый посол кемалистской Турции в Москве генерал Али Фуад Джебесой, принимавший участие в советско-турецких переговорах 1921 года, пишет в своих воспоминаниях, что Чичерин не захотел решить вопрос о границах в пользу Турции, и только благодаря вмешательству Сталина удалось достичь соглашения: «Благодаря Сталину удалось разрешить те вопросы, которые завели переговоры в тупик». («Политические воспоминания генерала Али Фуада Джебесоя», газета «Ватан», 20 апреля 1954г.).

В специальном разделе «Сталин и армянский вопрос» Джебесой излагает беседу турецкой делегации со Сталиным в ночь на 23 февраля 1921 года. На вопрос членов делегации, будет ли армянская проблема обсуждаться на конференции, Сталин ответил: «Вы уже её разрешили. Если ещё остались неразрешимые вопросы, разрешайте сами» («Ватан», 20 апреля 1954г.).

Другой автор -журналист и историк профессор Ахмед Шюкюр Эсмер пишет, что наркомат иностранных дел РСФСР всё ещё колебался, подписать ли договор с турецкой делегацией, однако, «благодаря вмешательству Сталина договор был подписан 16 марта 1921 г. в Москве». (А. Эсмер. Турецкая дипломатия. Стамбул.1959).

«Тов. Ленин, я вчера узнал, что Чичерин действительно послал какое-то дурацкое провокационное требование об очищении Вана, Муша и Битлиса (турецкие провинции) в пользу Армении.

Это армянское империалистическое требование не может быть нашим требованием, нужно запретить Чичерину посылку нот туркам под диктовку националистической настроенности армян.

Сталин.».

12/11-1921г.

ЦПА ИМЛ ЦК КПСС, ф.3 (Сталин).

Оп. 1, ед. хр. 52-14, ЛИСТ 2.

Нахичеванский эксперимент

«Нахичеванский эксперимент». Не правда ли какое удивительное словосочетание? Некоторым даже может показаться, что это какое-нибудь научное открытие. Но у знающего, познавшего на своей шкуре, что такое «Нахичеванский эксперимент» по телу пробегает дрожь от этих ненавистных двух слов. Организаторы этого эксперимента очень далеки от науки. Имя этому эксперименту – геноцид, своеобразная гильотина для армян, живущих в Азербайджане.

Но прежде всего о самом эксперименте. Нахичеван – древняя армянская земля, где некогда проживало более 50 тысяч армян. И вдруг эта земля, цветущая, полная радости и счастья, залилась кровью, кровью людей, умеющих пахать, сеять, строить дома, писать книги, людей, вина которых лишь в том, что они ходят молиться не в мечеть, а в церковь. Здесь, как и в Шуше, Шамхоре, Баку рекой лилась армянская кровь… Но опять-таки: “Было, было. Мало ли что тогда было, при царизме, мусаватском правительстве, зачем сейчас вспоминать о них, бередить раны?”

В том-то и дело, что кровь льётся и сейчас, в наши дни, когда мы с утра до вечера купаемся в потоке таких слов, как дружба, братство.

Ушли одни убийцы, пришли другие. Какая разница, как убивает тот или другой? С мусаватским призывом убивать гяуров или с елейными словами о дружбе, братстве? Убийца есть убийца. Как бы он себя не называл. Мир Джафар Багиров не был мусаватистом по анкетным данным, но он был хуже самого завзятого мусаватиста, не меньше убивал. Трижды мусаватистами были и его последователи: Мустафаев, Ахундов. Трижды, четырежды мусаватист – кандидат в Политбюро Гейдар Алиев. Такого бешеного, разнузданного национализма не было в Азербайджане ни при Багирове, ни при Мустафаеве или Ахундове. Алиев довёл его до своего апогея, точки наивысшего напряжения. Но об этом не заикнись. Он же кандидат в Политбюро!

1917 г. В Нахичеване проживало 40-50 тыс. армянского населения. Геноцид. Жертвы – 30 тыс. Накануне установления советской власти -11 тыс. человек.

По переписи 1926 года здесь проживало 11,270 чел.

По переписи 1970 года – 5,828 чел.

Сейчас – 2%

30 тыс. жизней – жертв первого геноцида в Нахичеване в 1917 году. Скрывая эту истину, приписывали туркам, их провокациям, хотя резня здесь была инициирована и осуществлена азербайджанцами. Они несут ответственность за неё. Но хорошо, будем и мы считать первый геноцид делом рук турок. По переписи 1926 года, уже без турок, здесь проживало около 12 тыс. армян. По переписи 1970 года чуть меньше шести тысяч. Сейчас всего два процета. Позволительно спросить, куда подевались около четырех тысяч армян? Так взяли и ушли, по своей доброй воле? Ай-ай, какие они непоседы, эти армяне, бросили свои дома, очаги, могилы близких, смазали пятки и были таковы. Как бы не так! Их «ушли». Не забывайте о директивах Асада Караева. За всё время, пока я жил, пока я живу, они ни на минуту не переставали действовать, настигая армян в Азербайджане, в каком бы уголке его они ни жили.

Если считать, что геноцид не только физическое уничтожение, но и изгнание из родных мест, то смело можно говорить о геноциде длиною в 60 лет.

В Нахичеванской автономной республике остались армянские кладбища, но попробуйте изъявить желание посетить могилы близких – вас встретят тысячи проволочек. Остались десятки, сотни памятников-храмов, церквей, хачкаров. Наши учёные не могут выехать туда изучать их. Всем известен знаменитый случай: к 50-летию Армении приехали из Московской кинохроники снимать художественно-архитектурные реликвии. Так и уехали ни с чем.

Спрашивается, кто понёс наказание за всё это? Армяне. Те, которые писали о своём бесправии. Отсюда и бегство людей из родных мест.

Вот этот удавшийся эксперимент многие годы безнаказанно проводился и проводится над армянским населением по всей территории Азербайджана. И, должен сказать, довольно успешно. В Кировабаде, Ханларе, Дашкесанском районе, Шаумяновском. Например, в Дашкесанском районе из 65 депутатов райсовета азербайджанцев – 53. Из 41 руководителя – 38… В этом районе нет ни одного памятника мусульманского происхождения, а в комитет по охране памятников входят одни азербайджанцы.

Не могу не сказать о чудовищном преступлении, которое произошло в этом же Дашкесанском районе. Здесь в селе Баян был осквернён памятник воинам-армянам, павшим в Отечественной войне. Более 500 погибших. 16-го июля 1969 г., в ночь после торжественного открытия, первый секретарь района Сулейманов приехал в это село, отключил свет и бульдозером варварски разрушил памятник, приняв христианский символ скорби – орёл с опущенными крыльями, за дашнакский знак. А когда ему объяснили, Сулейманов заявил: «Это Азербайджан, и здесь ничего армянского не может быть».

Памятник был восстановлен, но без орла. На этом настоял Сулейманов, который не был наказан за этот вандализм.

Испытанный нахичеванский эксперимент, правда, встречая большое сопротивление, наблюдается и здесь, в Карабахе. В 1965-67 годах в Москву было отправлено письмо, подписанное 50 тыс. человек об отчаянном положении армян, о желании войти в состав Армянской ССР. Кончилось тем же, что в Нахичеване. Авторы этого письма, видные партийные и советские работники Карабаха, были наказаны и изгнаны из области.

И картина с убыванием населения до боли напоминает нахичеванский сценарий. В момент образования в 1923г. в автономной области в Карабахе было более 142 тыс. армянского населения, а в 1970г. – 120 тыс. Азербайджанцев было 12,6 тыс. – стало 27,2 тыс., а сейчас – 38 тыс.

В своих письмах в разные инстанции, в том числе ЦК КПСС, тов. Андропову, покойному Гречко я писал о грубых нарушениях советской законости в области. Здесь я хочу привести немногие примеры.

Взять, хотя бы, Гадрутский район. Население в 1913г. – 33 тыс. армян, 1926г. – 25 тыс., 1959г. -17 тыс., 1970г.-16 тыс. Здесь, как и всюду по району, за 60 лет не построен ни один жилой дом, ни одно учреждение. В селах нет школ, больниц, клубов. Единственная больница в Гадруте помещается в бывшем кулацком доме. Здесь ничего не строится, зато щедро разрушается. По району зарегистрировано более 5 тыс. бесхозных домов, превратившихся в развалины. Сам Гадрут напоминает богом забытый уголок, которого не коснулась цивилизация. Гадрут – пограничный городок, как и соседние посёлки – Зангелан, Джабраил, Физули. Гадруту более ста лет, названным соседним посёлкам – несколько десятков лет, а посмотрите какая разница! Всё объясняется просто – в Гадруте живут армяне, а в этих посёлках – азербайджанцы.

Через район протекает три реки, но водами их пользоваться не смей, они нужны для азербайджанских районов. И люди бегут. Бегут куда глаза глядят. В результате 11 тысяч гектаров земли не обрабатываются ввиду нехватки рабочей силы, крестьянских рук.

Впрочем, в смысле неорошаемости, можно сказать, что почти вся область лишена воды. Два водохранилища – на Тертере – Сарсанггэс и на Гадрутской реке, так построены, чтобы ни капли воды не попало в районы, населённые армянами.

Я помню эпопею с Сарсанггэс. Сколько было писем, просьб, хлопот, чтобы водохранилище поднять на полкилометра по течению реки. Тогда орошение захватило бы хотя бы часть армянских районов – ни в какую…

Хочу обратить внимание и на такие факты. Вопрос интернационального воспитания, которому был посвящён пленум Нагорно-Карабахского обкома партии в марте 1975 года, в докладе первого секретаря обкома Б. Кеворкова был подменён определением места Карабаха в административном плане и откровенным протаскиванием шовинистических, панисламских тезисов. Организаторы и вдохновители этой провокации до сих пор не привлечены к ответственности.

И, наконец, вопрос национальной культуры. Что может дать Азербайджан Карабаху в этом смысле? Как известно, в Баку, где по переписи 1970 г. проживало более 200 тыс. армян, еще до войны был закрыт армянский театр. Недавно закрыто единственное армянское высшее учебное заведение – пединститут. Правда под предлогом перевода его в Степанакерт, город с населением в 30 тыс. человек. Но это ещё не всё. Институт этот, пока “дошёл до места”, превратился, в основном, в азербайджанский: 2 отделения – азербайджанские и лишь одно – армянское.

Как известно, в Карабахе армяне не могут увидеть и услышать телевизионные передачи из Еревана. Ни музыки, ни свою родную речь. А ведь живут рядом, рукой подать. Азербайджан не может обеспечить армянское население Карабаха ни учебниками, ни учителями родного языка, ни культурными кадрами. Учебники и другие школьные принадлежности – всё вывозится из Еревана родителями индивидуально, и часто это вызывает недовольство со стороны руководителей области.

В результате Карабах, некогда поставлявший культурные кадры не только Баку, но и Еревану, теперь не может заменить малограмотного редактора армянской газеты другим, более грамотным. Забывают родной язык.

Возникает вопрос – кто в этом виноват? Может быть, всё это местная инициатива? Нет, не местная. Достаточно вспомнить, как Кеворков расправился с краеведческим музеем и многое другое.

В Нагорном Карабахе до революции 94% населения были армяне. Сейчас – 80.%. Естественно культурных памятников и деятелей культуры армянского происхождения здесь также больше. Кеворков не может допустить такого преимущества. Занялся чисткой, повелев “вычеркнуть крупных деятелей-армян”. Как известно, Карабах дал таких военных деятелей, как генерал-лейтенант Мадатов, Лорис Меликов, адмирал Исаков, двух маршалов – Баграмяна и Бабаджаняна. Таких историков, писателей и деятелей культуры, как историк Лео, писатель Мурацан, революционный поэт Акоп Акопян. Ученых Ашота Иоаннесяна, Тертеряна, известного революционера Кнунянца, соратника Ленина Русова и, наконец, двух всемирно известных академиков Кунунцев. А такой факт: в Великой Отечественной войне Карабах дал 21-ого героя Советского Союза. Из этого числа только один азербайджанец.

Интересно, как Кеворков справился со столь трудной задачей – поставить армян на своё место.

Нет, не позавидуешь человеку, занявшемуся столь неблагодарной работой.

Преступление без наказания

Перечислить все убийства, которые произошли за последние годы в Карабахе, почти невозможно. Здесь я приведу те факты, о которых знаю достоверно.

В 1967 году в Куропаткинском совхозе Мартунинского района во время ночных работ был убит главный агроном, армянин. Спустя год убили и его преемника. Через несколько месяцев был убит мальчик, сын преемника. Убили, затем выкололи глаза, вбили гвозди в голову и тело. Преступники были обнаружены. Выяснилось, что автором этого методичного и зверского уничтожения армян является директор школы в Куропаткино Аршад Мамедов, сын Дашдамира Мамедова, палача русских солдат из 11-ой Красной Армии и десятков армян. Дашдамир Мамедов в 20-е годы, встав во главе вооружённой банды, боролся против молодой советской власти и был расстрелян как заклятый враг большевиками. Его сын периодическими убийствами армян мстил за отца.

Не найдя защиты в суде армяне Карабаха устроили самосуд, чем дали повод азербайджанским шовинистам совершать новые массовые аресты и преследования. Тут же было брошено в тюрьму более 50 человек. Часть из них умерла от голода и истязаний. Врач степанакертской больницы, близкий друг Аршада Мамедова, с помощью смертельного яда отравил заместителя областного управления милиции С. Абрамяна, который раскрыл полную картину преступлений А. Мамедова. В больнице во время лёгкой операции «скончался» другой участник предварительного следствия, прокурор из Мартуни Акопян. В Баку во время допроса забили до смерти сотрудника областного управления милиции лейтенанта Левона Арутюняна… И все эти страшные преступления остались не только безнаказанными, но даже не зафиксированными.

Небезынтересно отметить, что уголовный преступник, истязатель армянского мальчика Аршад Мамедов был торжественно похоронен в Шуше. Похоронную процессию возглавлял сам председатель Совета Министров Азербайджана Алиханов, и по его же совету на могиле этого варвара установили великолепный надгробный памятник с изображением… книги.

На одной из улиц Шуши перед председателем и агрономом армянского колхоза возник молодой парень, азербайджанец Дж. Бегляров и нагло посмеиваясь, сказал: «Слушайте, я сегодня должен убить одного армянина, так решайте сами, кому из вас двоих быть убитым?» И, достав нож, убил одного из них, агронома. Убийца «не обнаружен». В той же Шуше вслед за этим случаем последовали и другие убийства. Были убиты сторож музыкального техникума и его сын – армяне. Средь бела дня выстрелом из пистолета был убит шофёр лесхоза Улубабян. Преступник, как правило, не обнаружен и не наказан.

В Мардакерте перебили всю семью полевого сторожа. В Норшене Мартунинского района, в моём родном селе, были убиты два тракториста – Саркисян Карлен и Даниелян Хачик. Убийц нашли, они были из соседней азербайджанской деревни, но никакого наказания они не понесли. Сына старого большевика Дж. Аванесяна из Степанакерта застрелили в Агдаме. На вопрос следователя-азербайджанца, почему он убил невинного человека, убийца ответил: «Целился в птичку, а пуля попала в него». И убийство оформили как результат недоразумения.

Армянскую крестьянку из Красны убили двое солдат из воинской части Степанакерта. Во время судебного следствия один из убийц признался, что их, подкупив, толкнула на этот шаг жена Аршада Мамедова. Но суд вёлся так, “чтобы не разжигать национальные страсти”: объявили, будто «найдены» армяне – убийцы этой женщины.

Трое строителей из Степанакерта были убиты в Имишли. Азербайджанец, которому строили дом степанакертцы, ночью подключил ток высокого напряжения к спящим армянам – строителям, и они больше не проснулись. Это преступление также было расценено как неосторожное обращение с электричеством.

И, наконец, совсем свежее убийство старика-колхозника из села Гацы Мартунинского района азербайджанцем Гамидом, о котором я писал тов. Андропову. Азербайджанец Гамид убил свою жертву из охотничьего ружья, затем обезглавил тело, отрубил голову. Это характерно для всех убийств, совершенных азербайджанскими шовинистами: после убийства объязательно надругаться над телом несчастной жертвы.

Секретарь обкома, провокатор Кеворков не слышит и не видит всего этого. Он видит только “армянский национализм”.

Обращаюсь ко всем людям доброй воли: остановите руку убийц в Карабахе! Накажите виновных, в том числе вдохновителей этих убийств – Кеворкова и ему подобных.

Был такой оборотень в Карабахе

«Бейрут, 6 мая 1975г. (ТАСС). Сегодня на стадионе Бурж-Хаммуд состоялась церемония, посвящённая памяти армян, погибших от руки турецкой реакции в 1915 году. После митинга… состоялось шествие по улицам города. Сегодня же одна из улиц Бейрута была переименована в «Улицу Армении». В церемонии и демонстрации участвовало около тридцати тысяч человек».

24 апреля – день памяти жертв геноцида армян в Османской Турции, 60-летие гибели полутора миллионов армян было широко отмечено не только в Бейруте. В этот день вывесили чёрные флаги в городах Америки и других сочувствующих нам странах, разделив наше горе.

Газеты «Правда», «Известия» и многие другие, посвятили свои страницы памяти погибших.

Чем же встретила газета «Советакан Карабах» этот траурный для всего человечества, в первую очередь армян, день чудовищного геноцида? Помойным ведром, обливающим свой народ… Все номера газеты 24 апреля и последующие дни были заполнены откликами на доклад Б.С. Кеворкова на пленуме Нагорно-Карабахского обкома компартии Азербайджана. Доклад был начинен «антиереванизмом» – выражение, взятое напрокат у самого Кеворкова- выпадами против армян, против всего армянского, армянской истории, культуры. Не случайно в некоторых враждебных нам странах, щедро комментируя это чудовищное антиармянское выступление, Кеворкова величают “Кеворков-ага», «эфенди-Кеворков».

Год выдался необычным, урожайным. Виноградные лозы прогибались под обильными гроздьями, которые ждали своего часа, чтобы налиться сахарно-сладким соком.

Люди, вырастившие такой виноград, предвкушали богатый урожай, радостно потирали руки. Их труд, тяжёлый труд земледельца-виноградаря вознагражден полностью. Что может быть выше такой радости для крестьян?!

Но говорят же, «Человек предполагает, а бог располагает. На этот раз жестоким «богом», по-своему решившим судьбу винограда, оказался Кеворков. Да, да Борис Саркисович Кеворков, первый секретарь Нагорно-Карабахского обкома партии, оригинально отметивший свой приход на должность. Решив утереть нос всей республике, забыв, что Нагорный Карабах не Апшерон и даже не Агдам, а горный район, где для каждого села свой срок вызревания винограда, он в один день объявил по всей области сбор винограда. Резали виноград неспелый, зелёный, некондиционный, с низким, недопустимо низким содержанием сахара. Весёлый, всенародный праздник урожая был превращён в настоящий траур. Не слышно было в садах сопровождающих сбор шуток-прибауток, обычного оживления, песен. Вместо них – грубое понукание милиционеров, пригнанных из районных центров, чтобы поторапливать крестьян. Партийному руководителю приспичило обскакать кого-то, такого-же обалдуя, как и он сам, раньше соседей сдать виноград!

Попробуйте подсчитать, какой ущерб нанесла людям одна только «виноградная эпопея», сколько декалитров прославленного карабахского вина недосчиталась страна в результате деятельности очковтирателя, одержимого рапортоманией…

Впрочем, такой подсчёт сделан. Он обернулся цифрой в пять миллионов только за один год. Для начала. Это был первый год «работы» Кеворкова на столь высокой должности.

Но в каких цифрах и процентах выразить тот моральный урон, который нанёс людям, честным работникам села, всему нашему обществу, этот новоявленный бог в образе партийного руководителя?!

В одном селе гадрутского района – самого высокогорного района Карабаха, где больше всех пострадали от «виноградной эпопеи», поскольку собрали виноград, как уверяли меня, когда снег ещё не весь сошёл с гор, – ещё не успевшая остыть от новоявленной божьей кары старая женщина в сердцах сказала:

– И откуда этот Азраил свалился на нашу голову? Чтоб дорога, по которой он пришёл к нам, усохла. Чтоб…

Бедная, бедная старушка. Она не знает, что таким азраилам почему-то зелёная улица. Не знает, что таким везде почёт и уважение. Ну, скажите, положа руку на сердце,- кому ещё в жизни может так повезти? Готовился юбилей Карабаха, 50-летие со дня предоставления ему статуса автономной области. Как же можно проворонить, пользуясь случаем, не наградить одного из преуспевающих “азраилов”? Искали долго. Два раза была отодвинута дата юбилея -никак не могли подобрать достойного. И, наконец, он был найден – претендент на высокую награду. Что из того, что день его награждения совпал с днём его восшествия на пост первого секретаря обкома? Кто считается с общественным мнением, с мнением людей, уже давно переставших чему-нибудь удивляться?

Кеворков был награждён орденом «Трудового Красного Знамени» как секретарь обкома, не проработав ни одного дня на этом посту!

На Пленуме Нагорно -Карабахского обкома партии Кеворков повторил «виноградную эпопею», на этот раз подвергнув разносу прежнее руководство области.

По замыслу речь была посвящена интернациональному воспитанию трудящихся области – видите ли, по обязанности секретарь должен заниматься воспитанием. Но под видом интернационализма по сути протаскивался явный пантюркизм. Да, да, этакий турецко-азербайджанский национализм, если хотите, панисламизм. Панисламизм в устах армянина, Бориса Саркисовича Кеворкова. В чём это выразилось? Не могу всего сказать, для этого нужно переписать четырёхчасовую речь самого Кеворкова. Здесь я приведу только одну его фразу, его «боевой» лозунг: «Я вытравлю национализм армян в Карабахе». Национализм тех, кто лишён права пискнуть, когда им больно, когда их душат, обижают на каждом шагу! Национализм людей, из всех прав человека “облагодетельствованных” лишь одним – правом бежать из родных мест, родной земли, из родного дома. Об этом красноречиво говорят цифры, взятые из переписи: численность населения НКО в современных его границах составляла – 176 тысяч человек, а в 1923 г. – 158 тыс, в 1940 г. -156 тыс, в 1974 г. – 154 тыс.

Итак, за 50 лет в составе Азербайджанской ССР Нагорный Карабах имел меньше населения, чем в год образования области. Странный национализм у карабахских армян – убегают из родных мест!

Кеворкову досконально известны все нюансы азербайджанского национализма. Для карьеры надобно ему, армянину, подняться до высот пантюркизма, панисламизма, принеся на алтарь новые жертвы из своих же соплеменников. Только благодаря бесконечным жертвам можно двигаться по служебной лестнице, не слететь с неё.

Очередными жертвами для снискания симпатии новых душеприказчиков – турок, Кеворков избрал двух армян: спецкора областной партийной газеты «Советакан Карабах» Я. Бабаляна и… Согомона Тейлеряна. Бабалян в узком кругу прочитал стихотворение армянского поэта Арамаиса Саакяна. Там речь идёт о луне, которая благодаря нашим космонавтам повернулась к нам другой стороной. Поэту мечтается, чтобы другой стороной обернулся и любимый Арарат, силуэт которого красуется на государственном гербе социалистической Армении. Стихотворение это опубликовано, живёт своей жизнью в книге. А прочтение его стало криминалом. Человека сняли с работы, изгнали из области.

Другой жертвой стал Согомон Тейлерян, вернее память о нем. Память о народном мстителе, в прошлом добровольце Красной Армии, который через пять лет после геноцида армян в Османской империи убил одного из организаторов этой резни Талеат-пашу.

В своё время европейская общественность с удовлетворением отметила справедливое решение берлинского суда, оправдавшего Тейлеряна, а Кеворков в преддверии шестидесятилетия геноцида призывает предать забвению это имя, имя народного мстителя, совершившего свой правый, справедливый суд. Он так и говорит: «Правда, Талеат-паша является неприятной личностью, но зачем прославлять имя террориста Согомона Тейлеряна?». Любопытно знать, какому ещё богу хочет послужить Кеворков, бесстыдно демонстрируя свой турецкий национализм?

К слову сказать, армян снимали с работы, гнали из области и раньше, до Кеворкова, Кеворков только усилил это лихо, дал ему законный ход. Он не просто снимает с работы, нарушая все трудовые, профсоюзные и иные советские законы, не просто выгоняет из области, а расправляется со своей жертвой, предварительно поиздевавшись над ней, очень часто приклеивая к хорошему человеку, деятельному коммунисту ярлык националиста. При Кеворкове деятельность «фабрики» по «выделке» националистов приняла широкий размах. Криминалом может послужить многое: родственник живёт в Ереване, поехал защищать кандидатскую не в Баку, а ненавистный Ереван,- да, да, и такие есть в этом потоке щедро изгоняемых из области людей.

Многие годы в Карабахе работал молодой учёный, директор краеведческого музея Шаген Мкртчян. Работа его была на виду, отмечена в Москве. При нём музей стал музеем.

Мкртчян составил каталог исторических памятников в Карабахе. Кеворков вызвал Мкртчяна, познакомился с каталогом и пришёл в ярость. Все памятники, как назло, за исключением одной мечети в Шуше, были армянского происхождения. По разумению Кеворкова – явное нарушение принципа интернационализма. Ка-ак? Одна мечеть на сотни, тысячи армянских исторических памятников!? Гнать националиста. И прогнали, запретив печатать каталог.

Мимоходом скажем: Кеворков был не одинок в подобной интерпретации вопросов о культурных памятниках Карабаха. Многие азербайджанские историки с пеной у рта доказывают, что памятники эти албанского происхождения. Пришли, мол, вероломные армяне, силой захватили наши горы и оставили на этих памятниках свои письмена, сбив с толку некоторых легковерных учёных – от Геродота до Орбели.

И эти бабушкины сказки выдают за науку. Кеворков, конечно, заодно с ними. Что ему Геродот или Орбели, когда есть такие киты, как Зия Буниятов и Зелик Ямпольский?

Ещё факты? Пожалуйста. Известный армянский поэт IX века Давдак, живший в Карабахе и писавший, разумеется, на родном своём древне-армянском языке, был объявлен азербайджанским и переименован в Давуда. Ничего, что этого Давуда переводят на азербайджанский с древнеармянского, но заговори об этом, ярлык готов – националист.

Так с лёгкой руки Кеворкова был обращён в националиста Зорий Балаян – талантливый писатель, журналист, врач, более пятнадцати лет проработавший на Крайнем Севере. Все его книги и отдельные публикации, вышедшие в Армении и центральной прессе, о людях, к которым он относится с превеликой симпатией и любовью. Его произведения, посвящённые Северу с его пёстрым населением, глубоко насыщены интернационализмом… Любопытно узнать, где Кеворков выкопал национализм в творчестве З. Балаяна? Ах, да, очерк «Тропами детства», опубликованный в журнале «Дружба народов»?3 за 1974 год. Читайте, ищите с фонарём тот криминал, по которому Балаян голословно обвиняется в национализме. Не нашли? Плохо читаете. А бабушка, а дед, а родственники, которые у Балаяна армяне – как и он сам. Это ли не криминал? Нахальство какое: такое родство и ни одного смешанного брака. Так в докладе не говорится, но подразумевается.

Особенно интересна оценка, которую он дал “Папик и Татик” – скульптурному изображению дедушки и бабушки – детищу известного армянского скульптора Саркиса Багдасаряна, великолепному архитектурному ансамблю из красного туфа, что встречает вас у въезда в Степанакерт. “Папик и Татик” – армяне, брак их не смешан, а потому “никоим образом не способствуют дружбе народов”.

Не верите? Читайте доклад Кеворкова (”Советакан Карабах” от 23 марта за 1975 год) и убедитесь, какое солидное место отводит этой своей “теории” смешанного брака новоявленный теоретик интернационализма.

Я не открою америк, если скажу, что подняв знамя интернационализма, объявив его краеугольным камнем нашего строя, нашей жизни, мы день за днём обтачиваем этот камень, бесстрашно сводим его на убыль. Эту метаморфозу превращения интернационализма в его противоположность, антипод, хорошо проследить на примере Нагорно-Карабахской автономной области.

Я не знаю, каким был Арменак Каракозов, первый партийный руководитель области, имя этого человека навсегда осталось в благодарной памяти карабахцев, – я был тогда мал,- но уже после него почти все секретари в какой-то мере были кеворковы. В ком больше, в ком – меньше, но Кеворков в каждом сидел прочно..

Однажды, это было при Багирове, в Нагорный Карабах приехал погостить к своему другу в село Каракенд Аветик Исаакян. 15 дней он пробыл там, и никакого внимания к нему со стороны руководства области оказано не было. Возвращаясь в Ереван через Степанакерт, Исаакян решил зайти в обком.

Секретарь обкома Григорян спросил:

– Извините, варпет, а у вас есть разрешение на въезд в Карабах?

Исаакян очень обиделся на эти слова. Вернувшись домой, написал об этом Багирову. Багиров немедленно вызвал Григоряна.

– Скажи, Григорян, ты враг или дурак? Так встретить варпета, великого армянского поэта! Или ты хотел нас рассорить с армянами?

Григорян, страшно перетрусив, в испуге пролепетал:

– Дурак, товарищь Багиров.

«Дурак»-секретарь был немедленно отстранён от работы.

Позволительно спросить, как бы поступил Багиров с этим самым Григоряном, если бы он принял Исаакяна по всем приличествующим его имени правилам? Думаю, было бы тоже самое.

Попробую перечислить, какие работники были уволены за последние два года, перемещены с работы или выгнаны из области. Им числа нет, переваливает за двести человек.

Назовём нескольих из них: председатель облисполкома Оганджанян, его заместители Багдасарян и Давидян, секретарь Мкртычева, заведующий сельхозотделом Гукасян и его заместитель Григорян, управляющий Карвинтрестом Арутюнян, начальник Умп. Джангарян, заведующий статуправления Захарян, из Союза писателей – Агаджанян, из обкома – Мелкумян, Арутюнян, Асрян, из горкома – Агаджанян, Гаспарян, Исраелян, из горисполкома – Погосян, Мусаелян.

Из области вынуждена была уехать большая группа деятелей армянской культуры: писатель и историк Баграт Улубабян, поэт Богдан Джанян и многие другие.

Пишущий эти строки, автор более двадцати книг, посвящённых Карабаху и изданных на разных языках – русском, армянском и азербайджанском, проторчал более трёх часов в приёмной, пока был принят Кеворковым.

Неласковый приём был вызван одной лишь причиной: гость из ненавистного ему Еревана. Наверное, тоже ”из тех”. И действительно: я был принят Кеворковым как представитель “дашнакского“ Еревана. Весь часовой разговор при свидетелях тому доказательство.

Хотел бы посмотреть, как бы чувствовали себя такие известные поэты, как Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Давид Кугультинов и многие другие деятели национальной культуры, живи они не в РСФСР, а в Нагорном Карабахе, под властью Кеворкова. Какими “измами” наградил бы их этот неуч. Хочется ещё спросить, почему животная ненависть к армянам кеворкова-алива выдаётся за интернационализм? Откровенное издевательство над этим святым словом – над святая святых нашего бытия? Желание прикрыть весь свой националистический вздор? Но разве кеворковы-алиевы нуждаются в ширме?

Выступление Кеворкова на пленуме обкома было опубликовано в газете «Советакан Карабах» от 23 марта. Через день я отбил телеграмму в Москву на имя тов. Брежнева об этом позорном, вредном выступлении Кеворкова. В тот же день получил ответ: «Телеграмма вручена тов. Брежневу по назначению».

Сегодня 12 апреля, целая вечность прошла и никакой реакции. Все остались “при своих”: я со своим наивным протестом против вероломств Кеворкова, Кеворков со своим помойным ведром, обливающий грязью свой народ во имя гнусной карьеры. Неужели всё это делается с ведома высоких инстанций? Или Москва свято верит в непогрешимость Алиева? Скорее последнее. Откуда такая слепая вера в руководителя, который пока ничем особенно не отличился, кроме как насаждением в республике азербайджанского национализма.

А всё-таки почему молчим? Почему верим в Алиева? На нашей памяти ещё другая вера, вера в Багирова, которая стоила нам сотни, тысячи невинно погубленных людей, в первую очередь армян. Кто подсчитал, сколько невинных жертв приходится на долю Алиева? Где та контрольная цифра, достигнув которой, можно спросить с Алиева за содеянное? Какой срок дан этой вакханалии, срок беззаконья и безнаказанности? Сколько нам ещё терпеть, боясь издать звук, зная наперёд, что любое слово армянина – это национализм?

Ответь же, мой немой век.

Теперь вы с пеной у рта заговорили о вашей любви к русским, заладили о дружбе, об интернационализме. Но, распинаясь в своей любви к русским, вы совершенно запамятовали об одном эпизоде, в котором сказалась ваша вековая “любовь”, ваше дружелюбие.

Кончилась затяжная русско-турецкая война, в стране революция, русские солдаты возвращались домой. Товарняки, наполненные шумом, песнями, прошли через всю Армению. К поезду подходили женщины и мужчины, только что оправившиеся после резни, разорения и жестокости турок, приносили свои посильные дары. Хлеб-солью встречали армяне русских солдат, возвращающихся с фронта домой, в Россию. Это было отношение народа, никогда не забывавшего спасительной миссии русских в судьбе армян, волеизлияние национального героя Андраника, разделявшего эту извечную любовь своего народа к русским.

А что стало с этими ребятами, когда они покинули границу Армении, следуя дальше по территории Азербайджана? Что, память коротка? Зия Буниятов хорошо помнит албанцев, без зазрения совести приписывая им великие памятники зодчества и духовной культуры в Карабахе. С лёгкостью фокусника и заправского фальсификатора опровергает всех историков мира – от Геродота до Орбели. Почему бы ему не вспомнить эпизод, который происходил не ранее чем в начале его жизни. Ой-ой, историку-академику негоже иметь такую короткую память. Да, господа, «националисты-армяне», «не любящие руссих», хлеб-солью проводили русских солдат, возвращающихся с турецкого фронта, а азербайджанцы, «любящие русских», уничтожили все тридцать тысяч этих солдат около Шамхора, развели стрелки, устроили крушение, а оставшихся в живых добили, завладев их оружием, – винтовками. Да, таков эпизод, пахнущий кровью. Эпизод, портящий фасад лицемерных заверений в вековой «любви» к русским. Царь, между прочим, хорошо знал об этой черте вашего народа – кровожадности – и не доверял вам, алиевым, винтовки, в армию не брал. И он не ошибался. Вы сторицей оправдали подозрение царя.

Вы совешенно запамятовали и о другом эпизоде, в котором сказалась ваша вековая «любовь» к русским, ваша дружелюбность. Мы понимаем, вы не несёте ответственность за деятельность мусаватистов. Ни один армянский историк не напомнил вам об этом эпизоде, о котором вы стыдливо умалчиваете. Вы ополчились на нашего народного героя Андраника. Вы житья нам не даёте из-за него. Правда, вы не говорите о причине вашей лютой ненависти к нему в полный голос. Вы притворяетесь, что обижены на Андраника из-за нескольких убитых в Нахичеване азербайджанцев. Но, во-первых, он убил не азербайджанцев, а солдат мусаватского правительства. А убил по весьма резонной причине: мусаватское правительство не хотело пустить его армию через Нахичеван на помощь Шаумяну, осаждённому Баку, на помощь Бакинской Коммуне, попавшей в беду. А шёл он со своей армией по велению сердца спасать первую в мире рабоче-крестьянскую власть от полчищ турок. Заметьте себе: от полчищ турок. Вы, должно быть, знаете, как это стремление Андраника и его воинов было принято Лениным. Владимир Ильич был в восторге от Андраника, от его намерения помочь Коммуне. В известной телеграмме запечатлён этот ленинский восторг: он, между прочим, называет Андраника народным героем Армении… Это тот Андраник, который, завладев Нахичеваном, освободив весь Нахкрай от мусаватистов, отбил Ленину телеграмму с просьбой включить Нахкрай в состав Советской России. Да, действительно, были жертвы, как на всякой войне. Причём, справедливой войне. Но вы и об этом предпочитаете молчать. Жертвы, и всё тут. Сказав «а», надо сказать и «бе». Это общеизвестно. А вы как раз забываете это делать. Не скоморошничайте, не напускайте туману: Андраника вы не любите из-за его вечной вражды к туркам, из-за справедливой мести. Вот почему вы ненавидите Андраника. Пеняйте на себя. Сами заставили напомнить мне об этом эпизоде, который вы тщательно скрываете, умалчиваете о нём.

Не злите нас, алиевы. Мы ещё многое можем вам напомнить. Вы не такие уж белые лебеди, какими себя изображаете. Кто вас за язык тянет постоянно говорить о том, чего у вас и в помине нет? Вот вы не стесняетесь нас, живых свидетелей Великой Отечественной войны, изображая своих людей этакими героями, без которых не видать нам Победы. Угомонитесь. Мы-то знаем, как вы воевали: толпами, без оружия ходили от немцев к нам, от нас к немцам, которые вас даже в плен не хотели брать. Жаль нет статистики, которая бы назвала цифру, сколько лежало ваших по лазаретам. Не от пули, не от осколков, а от… мыла, от самострела.

Но есть другая статистика – кто из нас как воевал. По ней легко судить, кто во что горазд. Маленькая Армения, вдвое, втрое меньше Азербайджана, а дала в несколько раз больше героев. В том числе генералов, маршалов, адмиралов, крупных военачальников.

Ах, эта ваша страсть гордиться тем, чего у вас нет! Вот говорите о выполнениях и перевыполнениях, не выполняя в действительности ничего. Всё фальшь да фальшь. Всё на обмане, фальсификации, подтасовке фактов. Вам пока верят, а вы и удержу не знаете, выдавая дикие ваши химеры за действительность.

Всему миру известна трагедия Шуши – это когда в марте 1920 года, за месяц до установления советской власти, мусаватисты сожгли армянскую часть Шуши и всё армянское население перебили.

А вот как оценивают это событие современные азербайджанские поэты. Наби Хазри опубликовал стихотворение, в котором он обращается к свому народу с программными размышлениями: «На дорогах Шуши ты хорошо различал врагов и друзей». А Расул Рза, выступая на выездном пленуме союза писателей, организованном в Шуше, с гордостью объявил своим соплеменникам: «Азербайджанский народ здесь, в Шуше, записал славную страницу своей истории, и вы обязаны никогда не забывать об этом.»

Мы как ни один народ умеем прощать обиду. Общеизвестно, что резню армян в Западной Армении турки совершили отчасти руками курдов: вооружили их и бросили на нас. Не будем скрывать, они неплохо «потрудились», верой и правдой служили наймитам.

Но посмотрите, как они, изгнанные из этой же самой Турции, нашли приют в Армении, какое они здесь свили гнездо. У них здесь всё есть: работает курдская школа, издаются книги на курдском языке, в армянской Академии наук есть отделение, где курды-учёные занимаются курдоведением. Курды занимают в республике высокие должности, избираются в депутаты Верховного Совета, среди них есть кандидаты наук, профессора. Даже академики.

Живёт и процветает в Армении писатель Эреванлы. У себя дома многие годы бедствовал без квартиры, а теперь не знает таких бед. Не знает он также что значит подолгу ждать, обивать пороги, в надежде издать книгу. Книги его издавались с ходу, как только он сдавал рукопись.

Эреванлы вырос в крупного учёного, защитил кандидатскую, преподаёт в университете, а теперь вот профессор. Он даже посмел в своей докторской диссертации поддеть армян, заявив, что в таком-то веке азербайджанский язык настолько был распространён в Закавказье, что многие армянские поэты и ашуги в то время писали и пели на этом языке. Ничего, и это ему простилось.

Я хотел бы мысленно представить, что сделали бы с горе-учёным армянином, если бы он посмел сделать такое заявление в Азербайджане, приписывая своему языку такую “миссию”. Как бы он прошёл тайным голосованием на доктора? В Азербайджане такое немыслимо. Во-первых, кто тебе, армянину даст подняться до доктора, профессора? Это исключено. Ты сломаешь шею где-то на полпути. А что касается заявления о миссии родного твоего языка, прошу извинить, ты просто до дома не дойдёшь, где-нибудь по дороге наскочит на тебя машина-грузовик, чтобы от тебя и твоего заявления не осталось и следа.

Совсем свежий пример. Сейчас, когда я пишу эти строки, в гостинице «Армения» живёт Георгиев Эдуард Аркадьевич, приехавший из Баку. Он кандидат юридических наук, написал докторскую, будет защищать в Москве. Ему там, в Баку, звания доктора, как своих ушей, не видать. Вот и приехал сюда, зондирует почву, хочет переехать в Ереван или, на худой конец, иметь здесь почасовые лекции.

Вот вам интернационализм Азербайджана и национализм Армении. Воистину, когда крикнули «лови вора», вор первый поднял длинную палку.

Профессор Зия Буниятов написал откровенно националистическую работу, в которой, между прочим, все армянские памятники старины в восточной части Армении, в Карабахе объявляются албанскими. За эту “шалость” дружески отчитал его Паруйр Севак, научно доказав вздорность всех вымыслов. Устроил ему – этому выдумщику-доктору этакую научную головомойку. Азербайджан не принял этой справедливой головомойки, прошёл мимо. Боя тоже не принял. Просто присвоил лжеучёному звание академика.

Но стоит Азербайджану косо посмотреть на любого из нас, как тотчас же начинаем коситься на “несчастного” и мы в Армении. Зорий Балаян – готовый корреспондент для “Литературной газеты”. Более года должность эта вакантная, а назначать Балаяна не решаются. Неудобно, Кеворков же в своём вздорном докладе назвал его имя в списке “грешников”, Алиев обидится. Лучше пусть Балаян обидится – не велика беда. А что делаем мы с писателем и талантливым учёным Улубабяном, изгнанным из Карабаха? Держим его в чёрном теле, в крепкой узде, от которой ему зачастую приходится туго. Неправда Зия Буниятова печатается, за неё лжеучёному даётся высокое звание, а правда Улубабяна стыдливо умалчивается, труды его, которым цены нет, пробиваются в печать мучительно медленно, протискиваясь сквозь мелкое сито бдительной цензуры, которая бесконечно треплет ему нервы.

Баграт Улубабян ещё молод, полон сил, но его никуда не выбирают, имени его не услышишь, хотя он пользуется в республике непререкаемым уважением. Всё за то же – как бы Алиев не обиделся.

Дорогие соотечественники, до чего мы глупы. Уверяю вас, сколько бы мы не обижали своих в угоду чужим, сколько бы не делали разных реверансов Алиеву, всё будет мало. Пока мы не будем уважать себя, защищать свё достоинство, никто нас уважать не будет.

“Непротивление злу”, которое мы несём в своих генах как армяне и как христиане, имеет свою очень опасную сторону. Постоянно глотая обиду, позволяя себя унижать, топтать нашу гордость, развивая в себе, в народе это самое “непротивление злу”, не убиваем ли мы в нём, в каждом из нас, человека, обязанного защищать себя, своё достоинство? Как знать, наше предательство, измены, появление среди нас кеворковых, григорянов, бабаянов,- не является ли все это итогом, кульминацией этого самого “непротивления злу”? Впрочем, список этот можно продолжить. Почти все секретари обкома НКАО, за исключением Каракозова и его окружения, были в какой-то степени кеворковыми. Кто в меньшей мере, а кто и в большей.

Егише Григорян был, кажется, иным, более самостоятельным, у него жена была азербайджанкой. Гургена Мелкумяна можно было бы назвать порядочным человеком, если бы не его инертность. Правда, его порядочность не мешала давлению на армян. Миссию нажима выполняли за него русские товарищи, приставленные к нему – Кострюлин, Володин. Мелкумян в силу своего характера или марионеточного положения не помешал им. И тот и другой великолепно выполняли при нём свою миссию – неослабный нажим на армян не прекращался ни на минуту. И в этом алиевым помогали русские товарищи. Вот почему Кострюлин и Володин, совершенно разные по характеру, в действиях своих по отношению к армянам были как близнецы. Их объединяля и выпивка. Любили закладывать за воротник за счёт тех, кого они обижали, житья на своей земле не давали. И такие нам попадались старшие братья, в свою очередь ставшие марионетками в руках багировых-алиевых.

Для большей убедительности заберёмся повыше: возьмём Маркаряна и Хорена Григоряна в Баку. Кабулова, Абакумова, Назаретяна, Саркисова – у Берия. Напомним, что по договорённости с Берия – это было доказано на процессе над Багировым – к такому-то сроку не должно было остаться ни одного армянина в Азербайджане, и примерно к тому же сроку – в Грузии. Исполнителями этого неслыханного в истории террора, ничем не прикрытого геноцида армян, были наши соплеменники, названные выше, самые близкие люди Багирова, Берия. Достаточно сказать, что вся охрана Берия была составлена из армян. Начальник охраны тоже был армянин, полковник Саркисов. С идеей к такому-то сроку истребить или переселить армян к чёрту на кулички Берия и Багиров ложились спать, под охраной армян и… живыми оставались. Какая вера была у этих подонков в нашу безропотность, в нашу исполнительность, в нашу подлость! Смотрите, любуйтесь, самые доверенные люди при Берии, Багирове – армяне. О каком гонении на них идёт речь? Для осуществления таких планов даже Берия и Багиров нуждались в ширме. И эту ширму мои соотечественники преспокойно давали убийцам в руки, убийцам своего народа.

Стыд жжёт меня от этих признаний, но скрывать это мы не вправе. Если бы можно было умерить эту нашу боль, пристыдить людей, наших людей, призвать их не становиться ширмой, не подниматься по трупам своих соотечественников по служебной лестнице. Сколько лет я живу в Ереване, знаю многих деятелей азербайджанской культуры, азербайджанцев по национальности, но ни за кем не наблюдал таких страстей, самого маленького предательства по отношению к своему народу. Да этого от них и не требовалось.

При Товмасяне это было. ЦК КП Армении постановил объявить Андраника народным героем. Все республиканские газеты напечатали это постановление, поместили портрет зоравара. Редактор азербайджанской газеты Джафар Велиев, депутат Верховного Совета Армении, обласканный нашей властью до предела, не поддался общему порыву, не опубликовал в своей газете решение ЦК КП Армении. Между республиками Азербайджаном и Арменией в то время шёл спор о Качак-Наби – разошлись в оценке известного разбойника, о котором знал Ленин, писал Максим Горький. В Азербайджане его объявили народным героем. Редактор снова оказался в лагере наших противников. Меня он восхищает, такого нельзя не уважать.

За пятьдесят и более лет мы не создали ни одного Кеворкова, а в Азербайджане ими хоть пруд пруди. Вот я и думаю, постоянно думаю, откуда в нас такая подлость? Уж не от пресловутой ли христианской морали, морали непротивления злу, от принципа: когда бьют по одной щеке, подставляй другую? Вот мы и подставляем. Бьют нас и по одной, и по другой щеке.

Я люблю азербайджанский народ. Детство моё протекало среди азербайджанцев. Многие в моей памяти оставили неизгладимый след. О них я писал в своих книгах. Все они реально существовали – ни одного вымышленного лица среди них нет. Здесь я приведу лишь один случай. Дядю моего Арутюна Оганесяна, о котором я писал, раскулачили, выгнали на улицу, отобрав жильё. Выслать не выслали. Вроде не за что. Да и возрастом не подходил, было ему за семьдесят…

Мой дядя Арутюн Оганесян – известный в округе добряк и очень хлебосольный человек. В Норшене не найдёшь человека, который не был бы им обласкан, поддержан в трудные для него минуты. Но когда пробил час, попал он в беду, был объявлен кулаком, всё разом забылось. Не нашлось в Норшене крыши, где бы он мог преклонить голову. У дяди, как я уже говорил, был в азербайджанском селе Новрузлу, кроме всего прочего, и собственный сад. Новрузлинцы, узнав о незавидной участи дяди, пришли к нему, предложили переехать в их село. Обещали построить ему в саду халупку, вернуть часть сада. Дядя поехал. Халупку ему построили. Прожил в ней семь месяцев и снова вернулся в Норшен, заявив близким: «Не стану же из-за какой-то халупки или сада веру свою менять».

Я часто завидую, завидую доброй завистью азербайджанцам за то, что они такие: не легко поддаются соображениям выгоды, преходящим настроениям и кампаниям. За то, что они выдержали испытание временем, сохранили своё «я», не потеряли уважение друг к другу, уважение к своим именитым людям.

Как не вспомнить такой случай. После войны это было. как-то семьёй ехали в Норшен. По дороге застряли в Евлахе. До Агдама курсировал какой-то жалкий автобус-развалюха. Приобрести билет считалось подвигом. По несколько дней люди дневали и ночевали у окошечка кассы. А тут ещё комары, которые роились над головами. Засиживаться в Евлахе, сами понимаете, не большое удовольствие. Думал, думал я, и вот придумал. Подошёл к кассе не с той стороны, где дневали и ночевали пассажиры в призрачной надежде приобрести билет на этот богоданный автобус, а с другой, обратной стороны будки. Дверь будки, к счастью, закрывалась плохо, и я, смело всунув голову в проём двери, небрежно произнёс:

– Привет от Самеда Вургуна. Салам!

Клюнуло. Кассир, пожилой человек, весь в морщинах и с большой лысиной, как загипнотизированный, поспешно закрыл окошечко кассы и быстро подошёл ко мне. Начались распросы. Я выдержал экзамен. У Вургуна я в друзьях не состоял, но довольно хорошо знал его. Старик поверил, совсем растаял.

– Салам от Самеда Вургуна. Давай, давай, дорогой писатель. Для товарища Самеда Вургуна всегда найдётся место в автобусе.

Через минуту мы оказались в автобусе.

Вспоминается мне и другой случай. Не побоюсь рассказать и о нём. Всё мое – и хорошее, и плохое.

В Нагорный Карабах приехал Аветик Исаакян. Гостил у знакомого, в одном из сёл. Проездом остановился в Степанакерте. Как с ним разговаривали в обкоме, вы уже знаете. Для марионетки-руководителя это в порядке вещей. В гостинице для Аветика Исаакяна не нашлось места. Это тоже в порядке вещей – люди себе не принадлежат.

Прибегает поэт Богдан Джанян. Сидит Аветик Исаакян на чемодане в проходе гостиничного коридора.

– Мне ничего не надо. Помоги мне сходить в баню, а там в дорогу, – попросил Варпет.

Джанян тут же, от Исаакяна позвонил в баню, и Варпет услышал бесстрастный голос:

– Пусть будет не Аветик Исаакян, а сам Бог. В порядке очереди…

Это уже мы. Без суфлёра. Без алиевых. Без багировых. Вот на какой почве возникают багировы-алиевы, горе нам, люди. Горе нам, мои сородичи-соотечественники. Как мы до такой жизни дошли?

Интересно, как бы встретили Аветика Исаакяна в обкоме, в гостинице, в той же бане, если он был бы азербайджанцем? Совершенно уверен – был бы другой приём.

Вот о чём скорблю, думаю постоянно. Ума не приложу, откуда в нас всё это?

Но есть и утешение. «Хорошие качества у армян,- свидетельствует Джордж Гордон Байрон,- природные, а дурные – привившиеся от соседей».

Я сегодня поднялся с мыслью работать над книгой, которую забросил за неимением времени. Записи, что я веду, безжалостно пожирают всё моё рабочее время. Я им назначаю сроки и сам же их отодвигаю. Не могу избавиться от потребности записать свои наблюдения.

В том, что я никак не могу прервать свои записи и заняться своими литературными делами, отчасти виноват и Зорий Балаян – мой камчатский друг, бродяга и путешественник. Он почти каждый день, как поселился в Ереване, по утрам приходит со своей информацией или звонит и сообщает какую-нибудь новость, которая снова заставляет меня отодвигать подальше начатый роман.

Сегодня он огорошил меня по телефону очень неприятной новостью.

– Здравствуй, шеф.

Он называет меня так, когда собирается за что-то песочить. А песочит он меня, не считаясь с моим возрастом, когда я допускаю какое-нибудь хоть маленькое послабление к «врагам» Карабаха. Очень часто им выдуманным врагам. Сильно и мучительно любя Карабах, он мог причислить к врагам за малейший проступок – из любви к искусству.

– Здравствуй, шеф, – снова прокричал в трубку Зорий.- Хочу тебя поздравить. Твоё письмо на Володина в Москву вернулось к Володину. Всех обидчиков-жалобщиков он снимает с работы, началось гонение на них.

Володин – второй секретарь Обкома. Николай Иванович. Он русский. Секретарём стал недавно, не более года. Но уже успел прославиться в области своим откровенным невежеством, солдафонством, крутым нравом. Первый визит по прибытии в Карабах он нанёс в Гандзасар. Гандзасар – древнейший армянский монастырь, находящийся под охраной государства. Это отсюда ещё в XVII веке предки наши обратились впервые в Закавказье с письмом и нарочным к царю Алексею и самому Петру Первому с просьбой о присоединении Армении к России, о том, чтобы «оберегать армян, как цыплят своих». Именно отсюда армянские католикосы посылали ходоков к русским царям. Сейчас, как не раз писалось в газетах, этот святой храм предполагается превратить в музей русско-армянской дружбы. И это символично. Да, с русским народом у армян, в часности, у карабахцев, связано всё доброе, возвышенное. Мы знаем и завещаем своим детям, чтобы помнили – своим физическим существованием мы обязаны русскому народу, спасшему нас от восточных варваров.

Вы думаете, Володин нанёс свой визит, чтобы посмотреть, в каком состоянии этот святой храм? Ничего подобного. Он пришёл, чтобы выразить своё неодобрение по поводу его существования. Это недовольство выразилось в том, что он сорвал со стены портрет католикоса всех армян Вазгена Первого, награждённого советским правительством орденом Трудового Красного Знамени за его вклад в дело воспитания верующих армян в духе интернационализма, порвал на мелкие куски, бросил на землю и растоптал.

По наущению Володина другой русский партийный работник, Быстров пришёл в центральную степанакертскую библиотеку и велел снять со стены портреты армянских классиков, со словами: «Что это ещё за оперные артисты?! Снять и заменить азербайджанскими писателями. Не забывайте, где вы живёте».

Здесь я опускаю другие подробности в облике этого музейного «секретаря». За очень короткий срок в области были сняты с работы более сорока специалистов. Над цифрой этой стоит призадуматься, если учесть, что область наша маленькая. Кстати, этой цифрой Володин любит козырять при случае, особенно, когда он навеселе. А навеселе он бывает частенько. В результате его деятельности работа многих учреждений и организаций парализована. Многие работники, снятые с должности, продолжают работать, не имея замены. А если их и заменяют, то, как правило, работниками, профессиональная пригодность и компетентность которых оставляет желать много лучшего. Этот строгий блюститель порядка ещё и не чист на руку: любит вымогать у председателей колхозов взятки. Вернее, взятки он не вымогает, а требует. И тому есть живые свидетели. Не случайно старый заслуженный учитель, директор степанакертской школы?3 Петросян Христофор Александрович сказал о нём с болью: «В Володине, кроме фамилии, ничего от русского нет».

Я понимаю, Володин не может испоганить то светлое чувство, которое издревле проявляют армяне к русскому народу, и тем обиднее, что это святое чувство опошляет ответственный партийный работник русской национальности.

Обо всём этом я написал в Москву. Теперь это письмо пришло обратно. Оно в руках Володина.

В трубке я слышу то грустную, то яростную усмешку друга и мучителя. Гнев его готов разорвать трубку.

– Что же молчишь, шеф? Беги, любуйся своей работой. Работой твоих друзей. Володин тоже, кажется, у тебя в друзьях Карабаха ходит.

Балаян явно хватил лишку. Володин никогда не числился в моих друзьях. Я раскусил его с первых шагов. Такого ни с кем не спутать. Но когда Зорий в гневе, когда Карабах обижен, чего только он не наговорит в сердцах?

Не кричи на меня, Зорий. Во-первых – Володин такой же мне друг, как тебе. Во-вторых, ты прекрасно знаешь, что я не мог предполагать, что моё письмо обернётся против тех, кого я пытался защитить.

Впрочем, вру. Я знал, приблизительно представлял, чем всё это кончится. Ничего нового. Приёмы те же, старые как мир. Жалоба, кому бы она ни была адресована, описав большой круг, возвращается к тому, на кого писалась. И всё-таки я попался на удочку. Вместо помощи я доставил хорошим людям новые беспокойства, новые неприятности. Ругай меня, Зорий. Я всё-таки заслужил твоего разноса!

Впрочем, пройдёт немного времени, и всё станет на место. Всем станет ясно и то, почему получилась такая чехарда с юбилеем Карабаха. Ему подбирали руководителя. Им нужен был турок и они его получили – турок с обнажённым ятаганом в руках. Вот кем оказался для Карабаха, для его армянского населения Борис Саркисович Кеворков. Боюсь только, никто не поверит, что Кеворков армянин, что он вскормлен молоком матери-армянки. Бог ты мой, что делает время с людьми. Что с человеком можно делать при желании!

Но об этом в других записках. Я ведь в последнее время почти не работаю. Кеворков целиком завладел мною, моим временем. Временем многих моих друзей. Также болеющих за Карабах.

Главный “болельщик” среди нас, конечно, писатель Баграт Улубабян, человек в высшей степени образованный, большой знаток Карабаха, отдавший ему много духовной и физической силы. Я уверен, что в Степанакерте когда-нибудь, когда всё утрясётся и правда восторжествует, будет стоять его памятник. Дорогому нашему большому совремменику!

Но вернёмся к Кеворкову. Побудем ещё в его обществе, хотя и от всего его облика несёт трупным запахом. Вот и он, наш карабахский оборотень, как я его вижу. Образ, написанный, увы, тоже для потомства. Ведь мы бережём, очень бережём население от лишней информации, если эта инфомация не восхваляет Кеворкова, не восхваляет время, щедро плодившее на горе людям кеворковых-оборотней.

Новый “просветитель” Карабаха

10 октября 1975 года. Только что вернулся из Карабаха. Всё там по-прежнему. Правда, Кеворков хитрит. Нет больше в нём той прямолинейности, глобальной нелюбви к армянам, демонстрации этой нелюбви. Он теперь способен произнести с трибуны: “Я армянин и горжусь этим”. Видно, после наших писем ему где-то подкрутили хвост. Научился даже охмурять людей и бравировать переменой в себе. Особенно это обнаружилось в нём в “Дни Советской литературы в Азербайджане”.

В Нагорный Карабах приехали гости, участники декады. В их числе Серо Ханзадян и Арамаис Саакян. Какой парадокс! Серо Ханзадян, как известно, на конференции творческой интеллигенции Еревана справедливо назвал Кеворкова Султан Гамидом армянского народа, да и Арамаис Саакян не безгрешен. Это из-за него пострадал в Карабахе очень хороший человек Яша Бабалян. Пострадал не то слово. Был снят с работы, изгнан из области. Помните беспрецедентную запись в трудовой его книжке? «Уволен с работы в газете «Советакан Карабах» за публичное чтение стихотворения националистического содержания». Арамаис Саакян – автор того стихотворения!

Сами понимаете: если прочитавший стихотворение националистического содержания несёт такое суровое наказание, стало быть, его автор должен быть просто заключён в тюрьму.

Какой нежелательный дуэт. Но вы особенно не беспокойтесь за судьбу этих писателей, приехавших в гости к Кеворкову. Встреча была на самом высоком уровне. Кеворков оказался не таким мелочным, чтобы вспоминать прошлое. В твой дом пришёл гость – какие могут быть обиды?

Были тосты, обычные для такого случая, лобзания, безудержные взаимные комплименты. Например, такие: «Антей армянской литературы!» – это про Серо Ханзадяна. «Просветитель армянского народа, Давид Бек!» – это про Кеворкова.

Какой Христосик этот Кеворков, какой высокой он души человек! Какой приём оказан армянским писателям, подложившим ему свинью! Так могло показаться, если не знать маленькой детали, сразу ставившей всё на своё место. Деталь эта – декада. Ханзадян и Саакян не просто взяли да приехали из Еревана. Они приехали как участники декады через Баку, от Алиева. Как гости Алиева. А это уже совсем иное дело.

Хотел бы посмотреть на Кеворкова, посмевшего не принять гостей Алиева! На блюдолиза Кеворкова, забывшего вдруг личную обиду! Но давно известно: ради яичницы можно поцеловать и ручку сковороды. А если этот целующий – Кеворков, удержу не жди. Не только ручку, он и самое горячее донышко оближет.

Прикажет хозяин, готов брататься с самим чёртом. Но Серо, всеми нами любимый Серо? Зачем надо было ему расточать эти похвалы, обелять чёрное? Зачем нужен был ему весь этот водевиль? Какой бес толкнул его на этот шаг, ранивший сердца свидетелей этого братания, этого откровенного предательства? Те розовые перспективы, которые Кеворков сулит Карабаху? Но ведь враньё всё это! И до него сулили Карабаху разные блага: железную дорогу строили до Степанакерта, проектировали заводы, газифицировали колхозы и районные центры, благоустраивали город. Но секретари приходили-уходили, а Карабах оставался без железной дороги, без всяких обещанных благ. Без самого насущного – проезжих просёлочных дорог. Одни вьючные тропы по всей территории вместо колесных дорог. Оставался таким, каким был – униженный, постоянно обманываемый, оскорблённый, оплёванный.

Хотел бы спросить у самого Серо Ханзадяна: могли ли на такой почве взрасти сам Серо Ханзадян или Арамаис Саакян со своими невинными стихами, казавшимися Кеворкову националистическими? Забыл, дорогой Серо Николаевич, как обошлись с Зорием Балаяном, Багратом Улубабяном, Богданом Джаняном? Пишущий эти строки, автор многих книг о Карабахе, не смеет ногой ступить в Карабах. Разве тебе не известно это, Серо Николаевич? Разве тебе неведомо сколько зла принёс с собой Кеворков в наши горы? Как ты, Серо Николаевич, объясняешь своё братание с убийцей всего живого в Карабахе, с Кеворковым, приписывающим нам то, чего у нас нет – национализма. Что это? Оптический обман? Иллюзия? Прошу, протри глаза. Перед тобой враг, сеющий раздор между соседями, – между армянами и азербайджанцами.

Теперь несколько слов о человеке, который приехал в Карабах не через Баку, а прямо из Еревана, минуя Алиева. Как он должен быть принят? Конечно же, плохо.

Я был в логове этого облинявшего волка и живым остался.

Расскажу, как это случилось, какой со мной произошёл казус. Я приехал в Карабах вслед за Серо Ханзадяном и Арамаисом Саакяном, участниками декады. Несколько дней жил в Степанакерте, стараясь не попадаться на глаза руководства. О моём пребывании в городе все же дознались. Началась на меня облава, но хитро: Кеворков пылает ко мне нежностью, Кеворков жаждет встречи со мною.Чёрт возьми, не стал ли он вдруг ангелом?

Во мне давно назревал с ним разговор. Ведь для удобства борьбы со мной он объявил меня сыном кулака. За дружбу со мной вкатил председателю колхоза моего родного села Норшен Комитасу Тер-Карапетяну выговор по партийной линии, а из дома дяди, когда-то раскулаченного, была изгнана 94-летняя старуха, жена дяди, хотя решением колхоза ей была возвращена комнатушка-землянка. И это на глазах всего Карабаха!

Когда я приехал после тех событий в Норшен, Комитас Тер-Карапетян, обвиненный до этого в связях со мной, сыном кулака, сел в машину и исчез из села. Разбежались и все руководители в районе. Или стеснялись за свою “деятельность” по отношению к моим родственникам, или боялись встречи со мной, встречи, из-за которой можно потерять партбилет. Во всяком случае, любая встреча с Гурунцем ничего доброго им не сулила.

Вот о чём мне настоятельно хотелось поговорить с новоявленным “падишахом Карабаха”.

Был назначен час встречи. Я приехал минута в минуту. Открываю дверь. Сидят все апостолы области, города. Все до единого. И холуи здесь, загнавшие меня в это логово. Ни одной улыбки на лицах. Теперь можно было не притворяться: жертва загнана в клетку. Предложили сесть. Мне бы повернуться, уйти восвояси, но я присел рядом с апостолами – моими карабахцами, превратившимися в кроликов, боявшихся дышать.

Без обиняков Кеворков выплеснул первую волну гнева. Холуи молчали. Я подумал, что если Кеворков вздумал бы пустить в ход кулаки, растоптать меня, никто бровью бы не повёл, не пошевелил бы пальцем. Холуи молчали и тогда, когда Кеворков, кричал: “Что вы пишите? Всё история и история. А где в ваших произведениях сегодняшний Карабах?” Это я пишу историю? Это я далёк от сегодняшнего Карабаха? Все двадцать четыре книги о Карабахе, о сегодняшнем Карабахе, а руководителю сегодняшнего Карабаха и невдомёк, не читал ни единой. Оно понятно, я, по его словам, не Толстой, он читает только Толстого. Но почему молчат апостолы? Они-то знают, о каком Карабахе я пишу. Среди них смертников не оказалось. Сказать в эту минуту что-нибудь в пользу справедливости – равносильно самоубийству.

Апостолы молчат. Я смотрю на этих молчунов, на мёртвых истуканов и перестаю верить, что существуют на свете читый воздух, поющие птицы, безоблачное небо. Всё кажется втоптанным в грязь, смешанным с прахом.

В Норшене новенький красивый домик, сложенный из крепкого четырёхугольного камня. В Карабахе редко встретишь такой. Я остановил машину, залюбовался. Шофёр был из Норшена, усмехнулся.

– Нравиться?

– Ещё как. Такой красавец! А чей это?

– Сына Самвела Арутюняна, нашего механизатора. Был бы ты здесь несколько дней назад, услышал бы, что сказал секретарь райкома Габриелян об этом доме.

– А что сказал?- полюбопытствовал я.

– Грозился бульдозером снести его.

– За какие грехи?

– Думал, что камни эти из Еревана.

– Ну и почему не снёс?

– Был вызван с работы хозяин дома, тракторист, учинили ему перекрёстный допрос. Оказалось, что камни эти привезены из карьера возле Агдама, азербайджанские камни.

Походя скажем о рапортомании, о любителях досрочно выполнять и перевыполнять всё и вся на свете.

Во времена Хрущёва это было, в годы кукурузомании. Один председатель колхоза в Карабахе перепахал всё пастбище, посеяв кукурузу, которая здесь не росла. Погубил скот, но переходящее красное знамя получил.

По-моему, надо строго спрашивать с тех, кто гоняясь за наградами, ущемляет кровные интересы людей, растлевает их души. Я имею в виду строгости и запреты, которые ввёл Кеворков на сбор винограда. Драконовские запреты. Людям, вырастившим виноград, близко не подойти к саду. Ни одной кисточки крестьянину! – таков девиз Кеворкова. Каждая кисточка – это цифра для очередного рапорта, заявка на новую награду. А о карасе и говорить нечего, с приходом Кеворкова, он пуст, мыши в нём бегают. Вино крестьнин покупает в магазине. Да и не всегда купишь. Дефицит. Мало привозят в сельские районы. Оно и понятно. Было бы смешно везти вино туда, где его производят. Как вы думаете, крестьянин, поставленный в положение батрака, лишённый чувства хозяина своей земли, виноградника, который он вырастил, будет ухаживать за виноградом так, как хотелось бы? Чувство частной собственности в наших генах сидит. Его строгостями и запретами не вытравишь из нас. Обиженный колхозник, крестьянин, оскорблённый в лучших своих чувствах, уже не полноценный работник. От него многого не жди. Но это ещё не все. Неумными действиями убиваем в колхознике, в крестьянине чувство хозяина вообще. Он теряет интерес к производству. Мы выбиваем его корни из земли. А такого колхозника ничто не держит. Если вино он покупает в магазине, а виноград и в лицо не видит, что ему делать в селе? Почему он должен держаться за деревню, которой, что ни говори, далеко ещё до города? Он будет жить в городе, где всего вдоволь.

Но кеворковым это до лампочки. Их в Карабахе ещё называют дачниками. Не только его одного. Все руководители – премилые люди, присланные из Баку. Живут холостяками. Без жён, без детей. Временщики. И все подобраны так, чтобы в фамилии не было «ян»: Кеворков, Мурадов, Асланов, Самвелов и т.д.

Не случайно в беседе со мной один из работников юстиции в Степанакерте с болью сказал: «Здесь не найдёшь ни одного карабахца. Никто здесь тебя не поймёт. Поезжай в свой район, в Мартуни. Может там ещё найдёшь карабахца».

Но мои карабахцы в Мартуни оказались карабахцами лишь по рождению. Они были людьми Кеворкова. Об одном из них мы уже сказали. Габриелян, который чуть не снёс бульдозером дом тракториста Арутюняна, заподозрив, что камни дома привезли из Армении. Вот какими карабахцами окружил себя Кеворков.

Авторитарность партийного руководителя, нежелание прислушиваться к голосу людей, полное игнорирование критики снизу – вот неодолимое зло, которое дамокловым мечём висит над нашими головами. Никода это зло не цвело таким буйным цветом, как сейчас, в наши дни.

До Кеворкова в Карабахе бесчинствовал Володин, любящий прикладываться к тутовке. Еще был он нечист на руку. Вымогатель, он не намекал, а требовал. Посылал служебную машину по колхозам за данью. Брал, в основном, натурой: у кого кур, у кого сыр, масло, У кого хорошо испечённый карабахский тонирный хлеб. Особенно любил он карабахскую тутовку. Здесь уже аппетит его не знал предела. Брал по десять, двадцать литров. Был случай, когда Володин потребовал целых сорок литров. Один из председателей однажды не выдержал, послал шаромыжника-секректаря куда подальше. Даже матерно выругал, назвав его вымогателем, попрошайкой.Сказал и попал в беду. Исключили человека из партии, сняли с работы, затем посадили.

Под пьяную руку Володин как-то сказал:

– Весь Карабах загоню за решётку, кто мне судья?

И загонял. О «деятельности» Володина писали анонимки вагонами. Директор степанакертской школы им. Грибоедова?3 Христофор Александрович Петросян на городской партийной конференции назвал Володина авантюристом, позорящим имя коммуниста, и потребовал создать комиссию, проверить его «деятельность». Комиссию не создали, но старого человека, критиковавшего авантюриста, как следует прижали, еле-еле выкрутился.

Откуда они берутся, чиновники?

Друг детства, ныне учитель Норшенской школы, Шаген Аванесян, писал мне: «Если хочешь посмотреть, как лютуют здесь чиновники, приезжай…»

Стороной я узнал, что над Карабахом прошла гроза: обижают шах-туту.

Стоило только начаться кампании против самогоноварения,- это было при Хрущёве,- как некоторые незадачливые борцы с алкоголизмом пригнали в Карабах… бульдозеры. Действительно, из тутовых ягод у нас курят араку. Но из туты делают не одну араку. И всё же деревья рубят.

Я видел, как бульдозеры сваливают вековые деревья. Почему? Ведь не жгут же пшеницу или сахар из-за того, что разные браконьеры иногда гонят из них водку?

Оставив все дела, собираюсь в дорогу. Степанакерт – столица Нагорно-Карабахской автономной области – от Еревана рукой подать. Через полтора часа самолёт приземляется на зеленой полянке близ Степанакерта, именуемой аэродромом, а ещё через несколько минут я в обкоме.

– Почему не разрешают собирать туту, сводят тутовые деревья? В чём они провинились? – спрашиваю я.

Работники обкома отводят глаза.

– Вы же знаете… такая кампания. Да и сверху из министерства пришло указание.

– Ну, а как вы? Уверены, что указание сверху правильное? Что одним росчерком пера можно сбросить со счета колхозов несметное богатство, лишить их, может быть, самой доходной статьи?

Обкомовцы снова отводят глаза.

– В чём всё- таки обвиняется наша тута? Чем она не угодила начальству? – допытываюсь я.

Обвинение самое пустяковое: в араке из туты большой процент сивушного масла. А сивуха обнаружена благдаря низкому градусу спирта-сырца. Чем меньше крепость, тем больше сивухи.

На помощь приходит председатель Карвинтреста, вызванный по телефону. Он оказался моим односельчанином Арамом Бабаяном. Мы с ним учились в сельской школе.

– Проглядели, – признаётся Бабаян. – Снизили требования, в колхозах производят араку пониженной крепости. А кому надо, воспользовались этим…

Решение приходит само по себе: если представить араку, в которой самый придирчивый анализ не обнаружит и намёка на сивуху… Выговорив право собирать туту в родном селе, мы отправляемся в Норшен.

Сбор туты – живая и шумная работа. Но сейчас не слышно ни ухающего удара така, ни весёлой переклички, ни шуток и прибауток, которыми сопровождается каждый удар, не слышно дробного перестука падающих ягод, коротким обильным ливнем стучащих по полотну, протянутому под деревом. Тихо. Ни людей, ни звука. Кладбищенской тишиной встретили нас сады.

Ничто не действует на человека так удручающе, как тутовое дерево, ломящееся от избытка переспелых ягод. Ветки тяжело опустились вниз, повисли, пригнулись к земле. Восемь урожаев снимают с тутового дерева за сезон. Уже поспевал третий, а первый и второй еще не были сняты. Мне и Бабаяну, выросших в уважении к туте, было больно смотреть на эту унылую картину. Едем по садам. Ни души. В глубине садов есть родник – выдолбленный в скале желоб, каменный сундук, куда стекает родниковая вода. Кягриз – так называют здесь такое сооружение. Только здесь, у кягриза, показалось несколько пожилых людей. Усевшись вдоль желоба, перебирая чётки, они мирно беседовали.

Мы подъехали. Поздоровались. Старики ответили на поклон, но без особого уважения.

– Это разве дело? – c места в карьер начал Бабаян. – Ветки ломятся от ягод, а вы сидите и услаждаете себя беседой.

Был здесь и Самвел Арутюнян – человек не очень гораздый на дело, но лёгкий на слово, философ и балагур. В Норшене много говорунов-философов, здесь не зарастёшь коростой, не соскучишься по острому слову, по шутке, всегда в достатке и смех и веселые каламбуры, а если заслужил – и хлёсткие, ядовитые отповеди. Не без этого. Но никогда не услышишь матерщину, грубую брань – чего нет, того нет.

Самвел Арутюнян узнал меня и Бабаяна, но виду не подал, даже не взглянул в нашу сторону. В руках у него были не чётки, а длинная палка, которой он бесстрастно ковырял в земле и, стараясь попадать в одну и ту же точку, продолбил порядочную лунку. Три пальца у Арутюняна скрючены, ладонь обезображена – память о давно отшумевшей войне. Образ этого глубоко мирного, лёгкого человека, будто напичканного каламбурами и шутками, никак не вязался у меня в голове с солдатом, призванным убивать, хотя часто вот такие веселые, как наш Самвел Арутюнян, люди в солдатских шинелях согревали нашу суровую, холодную окопную жизнь.

– Плохо, старина, за туту свою стоишь,- обращаюсь я к Арутюняну.- Прямо скажу, прятаться в кусты в нашем возрасте – нехорошо. Если хочешь знать – срам. Забыл, что такое для Норшена тута?

Я могу позволить себе такое. Самвел зарос бородой, играет в старика, но он не намного старше меня.

Не поднимая головы, Арутюнян продолжает сосредоточенно ковырять в земле, теперь уже аккуратно попадая в лунку. Делает он это ловко, прижав палку указательным и большим пальцами.

Не отрываясь от своего занятия, не нарушая суровой сосредоточенности, он бросает:

– Власти плохого не пожелают. Не положено, так не положено.

Я всматриваюсь в лицо Самвела и не знаю – хитрит он, говоря эти заученные слова, или думает так на самом деле.

– Что не положено, Самвел? И тебе не стыдно пороть ерунду,- не выдержал я, – прятаться за громкие слова. На, вот тебе разрешение. Собирай бригаду, начинай сбор.

Палка в руках Самвела дрогнула, перестала ковырять землю. Из-под выцветшей шапки Самвел посмотрел на меня, на Бабаяна. В глубине распахнутых ресниц заиграли живые, совсем не безразличные огоньки.

– Не шутите? – вскочил он, теперь уже буравя острым взглядом то меня, то Бабаяна.

Я достаю разрешение, протягиваю ему.

Самвел выхватил его у меня, долго искал по карманам очки и, не найдя их, подозвал какого-то юнца.

Разрешение прочли вслух. Самвел хватил шапкой оземь.

– Слышали, люди, что принёс нам сын блаженной памяти Карахана!

Это про меня.

– Ого-го-го, – крикнул он изо всех сил. – Не медлите, люди. Тащите сюда полотна! Будем трясти туту! Слышите люди. Полотно тащите. Ого-го-го!

Я слушал вдруг преобразовавшегося Самвела и не мог определить, когда он был более искренен: когда говорил о запрете сбора туты или когда узнал об отмене этого запрета.

Не прошло и часа, как раздался первый удар така, на который отозвались из разных мест другие, сразу разорвав кладбищенскую тишину в садах. Взметнулись в воздух шутки-прибаутки. Ягоды сыпались на натянутые под деревьми полотнища, взрывами ливня покрывая весёлые голоса…

Я уехал из деревни, нагруженный бутылями, которые должны были опровергнуть небылицу о сивухе. Я взял с собою и бекмез – мёд, сваренный из сока тутовых ягод, сушеницу, не уступающую кишмишу, отзывы многих больных, приговорённых к смерти и вылечившихся тутой. Мы не дадим расправиться с шах-тутой, мы отстоим нашу кормилицу!

Забегая вперёд, скажу: газета «Известия» опубликовала мою статью, которая и решила исход этого спора. Приказ о запрете сбора туты был отменён. Но это стоило карабахским колхозникам урожая целого года.

Правонарушители

Как унижен, оскорблён, оплёван человек! У тебя есть Конституция. Самая демократическая. В ней золотыми буквами записаны все твои права. У тебя есть суд, прокуратура, Верховный совет, разные советы, министерства. Профсоюз, наконец. Но если ты попал в беду, скажем, не взлюбил тебя партйный работник, самый маленький, тебе со своей правдой уже идти некуда. А если он к тому же депутат, секретарь райкома, обкома, инструктор ЦК… Ой, ой… Лучше и не заикайся, не носись со своей правдой – перед тобой глухая стена. Но ты не веришь в свою беззащитность, бьёшься головой об эту стену, а стена железобетонная, не поддаётся. От бессилия тебя хватает инфаркт – конец твоей войне. Если бы твой урок учли. Сдвинулся бы хоть один камень в этой стене…

Замахнуться на партийного работника, играть его авторитетом?! Об авторитете лучше помолчим. Кто-то придумал, что у этой стены есть авторитет. Пусть стена думает и делает, что ей взбредёт в голову. А что же человек, который так богат правами и так дочиста обобран, ограблен, нищ? Не защищён ни единым законом. Этот человек – он весь народ.

Почему мы в таком состоянии, люди? Нас может одолеть наша глупость. Мы уже давно стоим на эшафоте. Сами поднялись на табурет, накинули на шею веревку… Мне больно от этого смертельного приговора всему моему народу. Есть ли сила на нашей земле, способная вышибить из нас эту глупость?

Но вернёмся к нашим баранам. Будем говорить о Карабахе, который не составляет исключение. Карабах – та капля, которая может дать представление о море, о всей нашей земле, отданной на откуп туркам, которым счёта нет.

Вот история убийства азербайджанцем семидесятилетнего старика-армянина, в родном моём Карабахе. Политическую подоплеку преступления исключили изначально. В кармане убитого обнаружились деньги – двести рублей. Пусть на совесть судей ляжет чёрным пятном такая поскудная нелепость: почему старику, шедшему в лес по дрова, понадобились эти деньги? Деньги нужны были не старику, а суду, Кеворкову, чтобы обмануть общественное мнение – убийство произошло с целью ограбления. Так и поверили. Ведь по закону за умышленное убийство – высшая мера наказания. Какой дурак стал бы из-за двухста рублей класть голову на плаху. Но преступник был уверен: убийство армянина не наказуемо.

И убийцу старика «выкрутили».

Кеворков сказал: «Не может быть, чтобы азербайджанец убил армянина. Надо показать убийцу врачам. Он, наверное, не в здравом уме, болен».

Три врача, не сговариваясь опредилили: «Никаких психических отклонений у убийцы не обнаружено. Вполне здоров».

Кеворков вызвал врачей – они были ему подвластны – сказал жёстко:

– Тоже страдаете ереванизмом? Вот я пошлю его в Кировабад – на обследование, а потом с вами разберусь.

Как и следовало ожидать, Кировабад не замедлил с ответом: убийца “безнадёжно болен”. И как он до сих пор не вырезал полсела! Видите, есть даже утешение: мог вырезать полсела, но ограничился одним стариком. Убийца уже на свободе. Его лечат… от убийства. Зато безнадёжно больны врачи. От ереванизма нет лечения. Они должны разделить судьбу многих карабахцев, страдающих ереванизмом.

Я не выдержал, отбил тревожную телеграмму на имя министра внутренних дел тов. Андропова.

Два сотрудника выехали на место. Факты подтвердились. Заехав в Ереван, они пожелали со мной встретиться. Встретились у заместителя министра внутренних дел Микаеляна. Микаелян был в чине полковника. Гости – в гражданской форме, но тоже, должно быть, в чинах. Разговор длился более трёх часов. Беседа наша, оказывается, записывалась. Когда я ушёл, в присутствии Микаеляна запись прокрутили и один из сотрудников, приехавших из Москвы, сказал обо мне: «Где же здесь националист? Вполне нормальный человек, болеющий за свой край…»

Об этом разговоре под большим секретом рассказал мне Микаелян. Вот как? Оказывается, факт убийства, безнаказанность преступления их интересовали меньше, чем моя личность. Проверяли меня.

Бог ты мой! И как это земля терпит нас, страну, населённую армией нарушителей, наделённых правом топтать всё и вся, что дорого сердцу.

Осёл, споткнувшись о кочку на вьючной своей тропе, в другой раз по этой тропе не пройдёт. Фокусник второй раз не появится там, где его фокус разгадан…

Мы знаем цену той веры, какая была у нас в Сталина. Знаем, во что обошлась вера в Багирова. Что мы почерпнули из той реки людской крови, которая лилась в стране? Какие мы сделали выводы?

Никаких. Сталина, Багирова и иных палачей похоронили, а веру перенесли на других, которые убивают новыми приёмами. Пытают без лагерей и физических увечий. Но тоже убивают. Убивают морально.

В «Литературной газете» был принят мой рассказ. Его должны были вот-вот напечатать. Но напечатали ровно через два с половиной года. В течение этого времени рассказ мой блуждал по отделам в недрах редакции. Два раза был разобран и снова набран. Накануне его выхода в свет произошёл такой телефонный диалог между сотрудником газеты и её спецкором по Армении, писателем Зорием Балаяном:

– Зорий Гайкович, Гурунца завтра даём, но только без врезки.

– Но почему же? Плохо сотавлен текст?

– Не в том дело. Там есть такие слова: «Писатель часто обращается в своём творчестве к образам своих земляков-тружеников Нагорного Карабаха, живописует их самобытные характеры»…

– Ну, и что не устраивает редакцию? Ведь действительно почти все книги Гурунца посвящены родному краю, Карабаху.

– Вот это как раз и не устраивает редакцию…

– Но почему? Что именно не устраивает? Карабах? Что он существует и о нём пишут книги?

Пауза в трубке. Через минуту снова тот же голос, но уже заметно раздражённый:

– Не играйте в наивного, Зорий Гайкович. Будто вы не знаете, какую войну несколько лет тому назад вёл Гурунц против руководителей Карабаха и самой республики?

– А разве эта борьба была несправедливой? Против бесчинств руководителей области выступал не один Гурунц…

– Не будем говорить об этом. Таково решение редакции.

В результате рассказ был опубликован в сильно урезанном виде. Было вычеркнуто всё, что касалось Карабаха.

Недавно из Северной Осетии, из города Орджоникидзе, пришло письмо читателя, в котором Тамара Галоян, старый человек, когда-то выехавшая из Карабаха, мечтает, «если не свалюсь в пути», поехать в родной Доланлар, село в Гадрутском районе – на прощание ещё раз взглянуть на родное село, которое, как она пишет, все годы разлуки с ним, несёт в сердце.

В этом же письме она рассказывает, что отца не помнит, но знает о трагедии, постигшей её семью в 1912 году, когда ей и года не было: «Во время сенокоса, средь бела дня, вдруг напали аскеры, понимай азербайджанцы. Убили девять доланларцев, в их числе моего отца, деда Аба и дядю Меликсета».

«Об этой трагедии, – пишет далее Галоян, – хорошо помнят в Доланларе, ещё живы семьи, потерявшие родных».

Наивная моя корреспондентка предлагает мне поехать в ее родное село, разузнать подробности этой трагедии и написать о ней. «Ведь должны же люди знать об этой дикой расправе, которую учинили мирным людям аскеры…».

Как сказать этой старой женщине, чтобы она не ехала в родное село, что в этом самом Доланларе, как и во всём Гадрутском районе, ничего хорошего она не увидит – одни пустые селения, из которых разбежался народ? Что эти же «аскеры», некогда убивавшие физически, теперь убивают морально, что геноцид в родном её Карабахе продолжается и поныне. Не ездите в Доланлар, милая женщина, вас хватит такой же инфаркт, какой свалил меня. Эти строки я пишу уже в больнице, в которую попал после своей войны против моральной и физической расправы над людьми…

Могу сказать в утешение, что нам с вами ещё повезло. В родном Доланларе вы ещё застанете людей. Родись же вы в Нахичеване, что под боком у Армении, от Еревана рукой подать, в каком-нибудь Акулисе, не нашли бы ни одной живой души. Вымершими армяскими деревнями встретил бы вас Нахичеван. Одни только названия некогда цветущих селений остались в памяти беженцев из Нахичевана. А из древних хачкаров, из могильных плит разорёных армянских кладбищ, наши соседи, с утра до ночи трубящие о дружбе, строят себе дома и живут в них, не чувствуя угрызений совести. Что мне говорить вам, дорогая моя незнакомка? Армянский вопрос, с молчаливого согласия потомков Андраника, ложно клявшихся в любви к нему, к его памяти, решается в Анкаре.

В нашем Карабахе ещё есть армяне.Утешайтесь хоть этим, моя соотечественница. Ещё не все селения вымерли.

В одном колхозе снимали председателя, хорошего руководителя, не угодившего высокому должностному лицу. Инструктор, приехавший из района, говорит:

– Партия доверила товарищу Товмасяну ответственную работу, партия и снимает.

Встаёт пожилой мужчина, заведующий овцеводческой фермой:

– Всё же разъясните, товарищ инструктор. За что вы снимаете нашего председателя? Я в толк не возьму.

Как ни объяснял инструктор, заведующий фермой разводил руками, всё не мог понять причину.

С места поднимается старик-острослов.

– Слушай, Ерем, как не понимаешь? Вот ты заведующий фермой. Когда снимаешь чабана, не спрашиваешь же разрешения у баранов? Что тут непонятного?

Каждый раз, вспоминая о Кеворкове, приходит в голову выражение: караул, убивают!

Кеворков командирован в Карабах, чтобы превратить его в сплошной Агулис.

Здесь дело даже не в Карабахе, не в опасности грозящей его жителям, Может случиться более страшное, непоправимое. Что значит постоянно вытравлять из человека человеческое, Постоянно оглушать его окриком, пинком пониже пояса, унижать физически и морально, лишив его права думать, мыслить самостоятельно, решать за него, что плохо, а что хорошо? Куда ведёт такая линия, если мысленно провести её дальше? А занасёт, можете в этом не сомневаться, в затхлое болото, откуда нет выхода: живому существу не дышать. И загоняют тебя в это болото кеворковы. Им сподручнее, когда ты безликий, слепой исполнитель чужой воли, когда вопросы морали, чести и собственного достоинства отошли на второй план. Когда, зазубрив кучу лозунгов и цитат, ты не в силах переварить их.

Я понимаю, не в одном Кеворкове дело. Но, пока не свернёт на этом шею, он может сотворить много бед.

Цифры обвиняют

В 1923 г. в Карабахе проживало 175000 человек, из них армян – 93,2%.

Армянское население НКАО в 1970 г. по сравнению с 1923 годом сократилось на 36932 чел. То есть, на 24%, а азербайджанское население области увеличилось на 16179 человек или на 147,8%. Русское население в 1970 г. по сравнению с 1959 г. уменьшилось на 27,2%.

За доблесть и героизм в боях Отечественной войны 15000 ее участников были награждены боевыми медалями и орденами, 27 удостоились почётного звания Героя Советского Союза, а легендарный лётчик Нельсон Степанян – дважды.

Область дала вооружённым силам Советского Союза 18 генералов, много офицеров, таких талантливых организаторов, как маршал авиации С.С. Худяков (Арменак Ханферян), генерал-полковник М.А. Парсегов и многих других. 20% Героев Советского Союза -армян уроженцы Нагорного Карабаха.

По данным всесоюзной переписи 1939 г., население НКАО составляло 150838 чел., из них армяне – 90%. От этого количества во время Великой Отечественной войны на фронт было мобилизовано 45000 тысяч или 30% населения, а по Советскому Союзу – из 194 млн. 11 млн., то есть 6%. В процентном отношении здесь мобилизовано было в 5 раз больше, чем по всей стране. Погибло 22000 тысячи человек. Общая потеря вооружённых сил СССР составляет 3 % населения, а по НКАО – 15%.

(Данные взяты из книг генерала армии С.М.Штеменко – «Генеральный штаб в годы войны», книга вторая, стр. 506-507, М., 1974 г., М.А.Парсегов, стр. 13-14, Степанакерт, 1970 г.).

“Процент мобилизации населения в армию в НКАО был почти в два раза больше, чем даже в фашистской Германии во время второй мировой войны. Гитлеровцы, которые проводили несколько тотальных мобилизаций, до таких высот не дошли – мобилизовали 16% населения.

Сталин такой высокий процент германской мобилизации считал авнтюризмом, который подорвал жизнеспособность страны,… был одной из причин краха”.

(Штеменко, там же, стр.506-507)

Разве не ясно: здесь попахивает геноцидом. Гонениями на нашего брата ровно столько лет, сколько Советской власти в Азербаджане – этакий негласный геноцид длиной в 60 лет.

Геноцид длиной в 60 лет. Нет, я не оговорился. Вслушайтесь в эти дикие для нашего уха слова: “Правительство Азербайджана постановило для присоединения Карабаха и Зангезура к Азербайджану отпустить 200 миллионов рублей”. Далее: “До сих пор еще не обезоружены 90 процентов зангезурских деревень. Это печально. Но более печально то, что до сих пор не обезглавлено (не оставлено без вождей) зангезурское армянство. Его интеллигенция и военные главари до сих пор остаются в деревнях. Работайте день и ночь. Постарайтесь, чтобы все видные и нужные армяне были арестованы. Оставьте человеколюбие – этим нельзя создать государство, завоевать страны… В богатых вояками местах с целью ослабления армян убейте одного русского воина и обвините в этом армян. Знаете, что сделают русские! Не оставляйте в Зангезуре ни порядочных людей, ни богатства, чтобы это проклятое племя не могло подняться на ноги”.

Остается сказать где и когда написаны эти строки. В Анкаре перед геноцидом 1915 года? Нет, их записали в Баку, на заре советской власти. Могу назвать точные даты: первая директива была спущена 19 июля 1920 года, а вторая двумя днями позже – 21 июня. А писал их один из первых руководителей Азербайджана, портрет которого вы можете увидеть в Баку на стендах рядом с Шаумяном, Азизбековым и другими зачинателями Советской власти в республике. Это Асад Караев. Да, да, тот самый Асад Караев, о котором пишут книги, чьи портреты рисуют. Для неверующих сошлемся на архив -ЦПА ИМЛ, ф.64, оп. ед. хр.10.

Мой Карфаген

Один умный человек сказал, что при нынешнем бурном развитии современных коммуникаций мир уменьшился до размеров футбольного мяча. И вот этот футбольный мяч у меня на ладони. Я вижу на нём все части света. Все города. Даже наш маленький Степанакерт. Такая зоркость находит на меня, когда смотрю на мир с крыши моего родного дома в Норшене.

Да, мне с крыши Норшена далеко видно. Отсюда я совершаю путешествие не только в далёкую Монголию, на Север нашей страны, Дальний Восток или близкий Зангезур, но и в Карабах, к людям моего края. Конечно же, здесь я не могу быть просто путешественником. И если иногда хорошее и плохое я вижу в сильно преувеличенном виде, так это только от любви.

А вот и мой Норшен, закинутый высоко-высоко, под самые облака, он разбежался по гребню горы белокаменными частыми домами: тускло поблёскивая, они налезают друг на друга ржавыми железными крышами. Вот и просёлочная дорога, знакомая мне с детства каждой выбоинкой на ней. Дорога, которая через горы и долы соединяла наше село со всем миром. Узкая горная тропа, истоптанная копытами лошадей, изъезженная одноосными арбами, зелёная по краям от придорожной травы. Это дорога моего Норшена. Моё начало, осветившее мне путь на долгие, долгие годы.

Четвёрка быков, пара за парой, тянут маленький плуг. За дымчатым пластом переворачиваемой земли вперевалку ходят дикие голуби и, взлетая, вступая между собой в драку, ловко выклёвывают из борозды червей. Дойдут по вязкой борозде до конца гона – и снова назад, всё охотясь и охотясь за поживой.

На перемычке первой пары быков – мальчик. Он ещё очень мал, но, как говорится, шапкой не свалишь, уже работник, а потому он погоныч, второй год погоныч. Сидит важный и несколько надутый – работа ему, видать, по душе – и без особой на то нужды лихо пощелкивает кнутом над спинами быков. Лица мальчика почти не видно. Самодельная соломенная шляпа, порыжевшая от солнца, налезает ему на глаза. Виднеются лишь облупившийся нос и подбородок, обветренный и загорелый дочерна.

Иногда, зацепившись за корень, лемех натужно звенит. Если корень попался здоровый, лемех сразу не в силах одолеть его, быки пригибаются к земле, для большего упора падают на передние ноги, тянут изо всех сил, пока корень с треском не поддаётся.

С мальчуганом на перемычке ярма тоже происходят разные превращения. Сперва слетает с его головы шляпа. Потом летит через головы быков он сам. Быки снова в борозде, и плуг вновь тянет свою заунывную песню из однообразных скрипов, а мальчик с головой, утонувшей в шляпе, снова важный и надутый, будто с ним ничего не произошло, уже на ярме. Ни мальчику, ни его шляпе не привыкать к таким конфузам.

Мальчик-погоныч – это я.

Вот на круче горы паренёк собирает ежевику. На его босых ногах белые сапожки. Белые сапожки – это от серебряной паутины, которая в это время опутывает всё вокруг: кусты ежевики, можжевельника, репейник, скалы и расщелины. Ежевика – тёмно-фиолетовые ягоды, до ломоты в зубах сладкие, сочные. Пройти мимо ежевичного куста и не отведать его ягод – одна мука.

Паренёк на круче не столько собирал ягоды, сколько ел, отправляя их в рот горстями.

Губы и зубы у него синие-синие. От ежевики. А ноги и руки в царапинах. Тоже от ежевики. Такова расплата за угощение, за сказочное удовольствие. Ветки ежевики снабжены несносными шипами, которые, как неусыпные стражи, охраняют сладчайшие ягоды от животных, диких зверей, даже птиц. От кого угодно, но только не от деревенских мальчишек, которые целыми днями паслись в горах, на самых недоступных кручах. К слову сказать, ежевика росла всюду, но мы забирались повыше в горы, где её труднее собирать, а потому она слаще, заманчивее. Заманчивым нам казалось всё, что трудно доставалось, что было под запретом. Виноград из чужого сада, чёрная тута, которая у нас редко встречалась. От неё тоже губы и зубы синели.

Паренёк в белых сапожках, собирающий ежевику, – тоже я.

По просёлочной дороге, тихо поскрипывая несмазанными колёсами, взбиралась в гору, в село, арба. В кузове её – полуживой юноша. С юношей случилась беда: желая похвастаться перед своими сверстниками, он сел на необъезженного, необученного к верховой езде коня и тот, не поняв его тщеславных помыслов, сбросил его через голову, осрамив неумелого наездника. Юноша этот, вдрызг разбивший себе руку из-за глупой спеси, – тоже я…

Нам всем в жизни всё отпущено большими пригоршнями, и доброе и недоброе, печальное и радостное, но почему я, проживший долгую жизнь, снова и снова возвращаюсь к первым шагам моей жизни, в них ищу ответы на тревожащие меня вопросы?

Я редко отличался благоразумием, когда дело касалось Карабаха. Не могу и сейчас судить о нём беспристрастно.

Людям моего возраста хорошо известна песня: “Взвейтесь кострами, синие ночи”. Песня эта и сейчас будоражит память, переносит нас, взрослых, через даль лет к тому первому костру, когда горячим угольком запали в сердце слова пионерской клятвы.

Таким же костром, светящим мне и сейчас, для меня является Норшен, та четвёрка быков, тянущая маленький плуг, тот ежевичный куст, который, прежде чем одарить сладчайшими ягодами, до крови оцарапывал мне руки и ноги, та паутина, одевшая меня в белые сапожки, опутавшая нежной серебряной тканью моё детство.

Даже не представляю себе, чтобы я мог родиться в каком-нибудь ином месте, что детство моё могло пройти под другим небом… А если вы, мой читатель, родились не в Карабахе, то в этом нет большой беды. Вы тоже где-то родились, где-то протекало ваше детство, и это где-то – ваша вселенная.

А вот и дорога, дорога моего детства, истоптанная копытами, изъезженная колёсами, со следами железных ступиц арб, теперь уже густо перечёркнутая шинами машин, горная дорога, начинавшаяся бог весть где и бегущая невесть куда!

По этой дороге мои предки несли послание Петру Первому, в котором карабахцы просили помощи у России в освобождении Карабаха от восточных нашествий. Не по этой ли дороге Атарбековы, жители села Касапет, Вани-Юзбаши и его брат Акоп, 18 июля 1805 года незаметно от неприятеля подкрались к малочисленной горсточке русских воинов и вывели их из окружения? Двое храбрецов, которых потом военный историк тех лет В. Потто назовёт спасителями отряда… Ещё несколько веков назад на этой дороге, вон у того родника царевич Вачаган встретил крестьянскую девушку по имени Анаит, поразившую его своей мудростью. Вачаган, как повествует предание, покорённый умом девушки, женился на ней и был счастлив.

Дорога, дорога моего детства! По этой дороге в Отечественную ушёл мой друг, мой побратим Васак Погосбекян и не вернулся. Ушли многие, многие норшенцы… У въезда в село в мраморе высечены их имена.Эту рану я несу в сердце, и она не заживает…

Сколько бы карабахец не жил вне Карабаха, – это уже проверено – Карабах остаётся для него извечным, тем Карфагеном, который нелегко разрушить.

Прошло более сорока лет с тех пор, как я покинул Норшен, но я ни на миг не сомневался, что когда-нибудь вернусь сюда.

Я сейчас живу в Ереване, по праву названном одним из красивейших городов страны. Мне радостно, что он час от часу растёт, застраивается, хорошеет. Но каким бы он ни стал, мне не забыть своего Карабаха. Я карабахец, и этим сказано всё!

Мне могут возразить: “А что ваш Карфаген так и будет блистать в веках, если с каждым годом город властно наступает на него, забирает у него людей? И в твоём Норшене, поди, людей уже кот наплакал, население уменьшилось чуть ли не наполовину».

Да, это верно, население в деревне убывает. Но верно и то, что, как бы город не звал, не забирал людей, земля остаётся землёй, она кормила и будет кормить нас, неизменной останется забота человека о хлебе и об урожае… А коли это так, значит, будет стоять и мой Карфаген, будут и люди, преданные ему…

Кажется, теперь всё стало на свои места, яснее стало, почему я в этой зарисовке вернулся к первым краскам своего детства, снова забрался на крышу своего дома в Норшене. Когда у тебя есть крыша, нечто нетленное, земной шар уменьшается до размера футбольного мяча, до глобуса, который можно взять в руки.