Песах Амнуэль Российская фантастика: поиск предназначения

Если в любом из русских книжных магазинов Тель-Авива или Иерусалима поглядеть на полки с фантастикой, можно придти к заключению, что в странах СНГ этот литературный жанр исчез, а недавние «молодые» и подававшие надежды авторы занялись более прибыльным бизнесом.

Между тем, несмотря на старания израильских книжных торговцев нарисовать иную картину, российская фантастика (и говоря шире — фантастика СНГ) переживает сейчас весьма любопытное и очень бурное время.

Года три-четыре назад российский книжный рынок фантастики усердно переваривал западную продукцию, которой был лишен в течение долгих десятилетий. Русскоязычные авторы оказались лишними на этом празднике жизни и пережидали «застойное время», обсуждая написанное и доказывая издателям, что российская фантастика не уступает лучшим американским образцам.

Сейчас на московских и питерских «развалах» рейтинг российской фантастики уверенно растет. Покупатели предпочитают брать не Айзека Азимова, а Ника Перумова, не какого-то там Желязны, а своего, хоть и с псевдонимом на западный манер, Олди. Там-то рейтинг русской фантастики растет, а что мы здесь, в Израиле, читающие пока еще на русском языке, знаем об этом? Что говорят израильскому читателю фантастики имена Андрея Лазарчука и Г.Л.Олди, Андрея Столярова и Ника Перумова, Вячеслава Рыбакова и Александра Тюрина? Что говорят нам названия: «Интерпресскон», «Странник», «Бронзовая Улитка»?

Эти фамилии и эти названия свидетельствуют о том, что российская фантастика пытается выйти на уровень западной — если не по сути, то хотя бы по видимости. Вот в этом и стоит для начала разобраться: где видимость, и есть ли суть.

Как известно, в США ежегодно вручаются две премии за лучшие фантастические произведения: «Хьюго» (присуждаемая любителями) и «Небьюла» (премия профессионалов). В России (а до того — в СССР) до недавнего времени единственной официальной премией была «Аэлита», и утверждать, что именно она определяла кто есть кто в жанре фантастики, было бы неверно, а иногда и абсурдно.

Свои премии присуждали клубы любителей фантастики, но это и вовсе была самодеятельность. Во всяком случае, нигде, кроме фэнзинов (самодеятельных клубных журналов), результаты голосований не публиковались, и «рядовые» читатели оставались в неведении о том, что, оказывается, по мнению фэнов, Кир Булычев вовсе не живой классик, а Е. и Л.Лукины из Волгограда, у которых даже ни одной книги не вышло до развала СССР, лучше пишут, чем С.Павлов, не говоря уже о Е.Парнове.

Обсуждать тут нечего — нормальная ситуация для нормального тоталитарного государства.

А потом государство рухнуло, и года через два как фэны, так и профессионалы поняли, наконец, что настало время для гамбургского счета.

Каждый год, в мае месяце, собираются в Санкт-Петербурге профессионалы-фантасты и любители, обсуждают проблемы жанра и тайным голосованием определяют лучшие произведения прошедшего года: роман, повесть, рассказ, лучший перевод зарубежного автора, лучшую критическую работу, лучшее издательство фантастики. Премию «Странник» присуждает жюри профессионалов, премию «Интерпресскон» — жюри любителей, а премию «Бронзовая улитка»… Об этой премии — позже.

В прошлом году «Странника» получил роман А.Лазарчука «Иное Небо». Место действия — Россия, время — 1991 год. Нет, не эпоха развала Союза и августовского путча. Ибо Союз развалился полвека назад — в отличие от нашей реальности, в мире Лазарчука гитлеровским войскам удалось не только взять Москву, но продвинуться до Сибири. Сибирь отделилась от Европейской России, образовав самостоятельное государство. Московской мэрией руководит не Лужков, а назначенный из Берлина губернатор.

Для российской фантастики идея альтернативного развития известных исторических событий — явление новое, хотя в фантастике англо-американской этот поджанр пик своей популярности прошел давно, до наступления «эры фэнтези». Немцы с японцами захватывали США еще в романе Ф.Дика «Человек в высоком замке», и было это задолго до появления на прилавках «Иного Неба».

Дело, конечно, не в схожести идей. Одна и та же идея может стать основой для очень разных произведений. Как писатель, А.Лазарчук и смелее, и ярче Ф.Дика. Игорь Валинецкий, герой романа Лазарчука, специалист по борьбе с терроризмом — более сильная и неоднозначная личность, нежели герой романа Дика. Да и однолинейность диковского романа куда проще многослойности и избыточности сюжетных и смысловых линий «Иного Неба».

Любопытно, как в «Ином Небе» решают фашисты «еврейский вопрос». Оказывается, вполне благородно — зачем уничтожать людей, если их можно спасти? Позволю себе процитировать кое-что из речи престарелого Геринга: «Создавая Иудею, мы выполняли волю народов — кстати, и еврейского народа. Если вспомнить погромы в Польше, в Литве, на Украине, в России… если вспомнить то, что начинали делать Гитлер и Розенберг… я думаю, мы спасли евреев от тотального истребления. И я не вижу сегодня иного выхода из той ситуации. Другое дело, что идеального решения не бывает вообще. Да, евреи теперь говорят, что насильственная депортация — это геноцид, а арабы недовольны тем, что им пришлось потесниться — хотя всем переселенцам была выплачена солидная по тем временам компенсация, и те, и другие обвиняют Берлин во всех смертных грехах, но только представьте, что начнется, если Берлину, наконец, все это надоест и он умоет руки…»

Если вести речь о литературных достоинствах, то у романа Лазарчука, казалось бы, больше шансов остаться в памяти читателей, чем у романа Дика. Однако… «Человек в высоком замке» стал вехой в американской фантастике, «Иное Небо» бестселлером не стало, несмотря на присуждение ему престижной премии.

В чем причина? Отчасти ее можно понять, прочитав книгу другого лауреата — «Монахи под луной» А.Столярова. Это притча о конце света, во всяком случае, так я воспринял роман, и, вполне возможно, что глубоко ошибся, и речь идет, всего лишь, о кризисе власти в одной, отдельно взятой, стране. Проблема — для меня как читателя — в том, что книга воспринимается не как река, в которую можно погрузиться и плыть по течению, задаваемому авторской мыслью, но именно как текст, сочиненный, сконструированный согласно определенным правилам литературного творчества. Идея становится ясна с первой главы, сюжет как таковой балансирует на грани полного исчезновения — вот и остается чтение и осмысливание как достаточно тяжелый физический процесс. Собственно, тяжелый настолько, что, добравшись до финальной строки, спрашиваешь себя: а нужно ли было тратить столько усилий (говорю о своих усилиях читателя, но и авторские усилия тоже имею в виду, ибо они видны невооруженным глазом)?

И вот тут-то, ставя рядом упомянутые книги лауреатов и присоединяя к ним еще две — «Поиск предназначения» С.Витицкого и «Гравилет 'Цесаревич'» В.Рыбакова — начинаешь понимать, в чем истинные проблемы современной российской фантастики. Похоже (имею в виду книги лауреатов, определяющие процесс развития жанра), что авторы-россияне стесняются своей принадлежности к «цеху фантастов». Тому есть немало подтверждений и, по крайней мере, две причины.

Причина первая — фантасты долгое время находились в положении изгоев от Большой литературы. Общее мнение литературоведов и критиков было однозначным: фантастика (а также и детектив) есть литература второго сорта, которую не стоит обсуждать на страницах приличных литературных изданий. Бывало, что, говоря о сортности, критики даже и словом «литература» не пользовались, относя фантастику к жанру скорее паралитературному (нечто вроде парапсихологии, которая, вроде бы и существует, но уж наукой ни в коей мере не является). Но ведь кому хочется быть всю жизнь причисленным к неким негроидам от высоких материй? Внушенный комплекс неполноценности оказался живуч, хотя «больной» в собственной болезни и не признается…

Причина вторая — непререкаемый авторитет братьев Стругацких. Много и справедливо говорят о том вкладе, что внесли книги А. и Б.Стругацких в советскую фантастику. Много и справедливо вспоминают, что на этих книгах воспитывалось целое поколение молодых читателей. Прошли десятилетия, а «Трудно быть богом» и «Понедельник начинается в субботу» все так же интересны, так же популярны, о чем свидетельствует и успех собрания сочинений А.и Б. Стругацких, выпущенного издательством «Текст». Но кто, где и когда пробовал разобраться в том отрицательном влиянии на советскую (ныне — российскую) фантастику, что оказали те же братья Стругацкие?

Сказано же — не сотвори себе кумира. А братья Стругацкие уже в конце шестидесятых стали кумирами не только читателей фантастики, но и молодых авторов, и даже издателей с цензорами. Я имею в виду наиболее мыслящую, наиболее способную к собственным суждениям и часть авторов, издателей и цензоров. Наименее способные сплотились вокруг редакции фантастики издательства «Молодая гвардия» — Ю.Медведев, В.Щербаков, С.Павлов, А.Гуляковский… Не о них речь, их отрицательная роль была очевидна, борьба с этой группой не требовала усилий на художественном уровне.

Наиболее способные, талантливые и перспективные молодые авторы стали членами семинаров фантастики в Малеевке (а впоследствии — в Дубулте), в Москве и Ленинграде, причем питерским семинаром неизменно руководил (и делает это по сей день) Борис Натанович Стругацкий. Авторитет братьев Стругацких был непререкаем — их книги определяли уровень, к которому должен стремиться каждый автор. С уровнем — согласен. Но было еще кое-чт о…

Пример — А.и Б.Стругацкие утверждали, что фантастика должна быть социальной, что героями фантастики должны быть наши современники, что «характер придумать невозможно». Результат — социальная фантастика и антиутопия стали синонимом фантастики вообще. Произведение, написанное в любом другом из многочисленных поджанров фантастики, априори полагалось находящимся вне пределов Большой литературы. Разумеется, при этом декларировалось, что нужно «много фантастики, хорошей и разной». Это естественно — попробуйте найти у нас в Израиле человека, который сказал бы, что он вообще против мира! Но одновременно говорилось и другое: фантастика — это метод, фантастика должна быть социальной, фантастика должна …

А. и Б.Стругацкие почитались как борцы с тоталитаризмом, с советским строем (вообще говоря, не с со строем как таковым, но с дураками-начальниками и бюрократами — перечитайте «Улитку на склоне» и «Сказку о Тройке»), их не публиковали, тем самым поднимая в глазах читателей и молодых авторов на еще менее досягаемую высоту. Результат — строй-то братья Стругацкие не развалили, но цензоры под микроскопом начали выискивать «криминал» не только у них, но у всех авторов-фантастов, и находили его там, где криминала не было даже в подсознании у автора. Хочу сказать, к слову, что произведения братьев Стругацких, безусловно, оказали немалое влияние на умонастроения интеллигенции, в том числе и диссидентской, но, несмотря на все это, тоталитарный строй в СССР просуществовал бы века, если бы не иные причины — прежде всего, экономические.

Это, впрочем, одна сторона медали. Вторая — на всех заседаниях своего семинара (напомню — именно из этого семинара вышли и А.Столяров, и В.Рыбаков, и С.Логинов, и другие талантливые авторы) Борис Натанович говорил о необходимости писать Большую литературу. Да, фантастику, но фантастический элемент, идея, сюжет — детали конструкции, важные, конечно, но в Большой литературе есть вещи, гораздо более необходимые.

А.Николаев, критик, один из редакторов питерского журнала «200», писал недавно: «Сколько умных слов было сказано о Большой Литературе на семинаре Б.Н. Одного я там почти не слышал — о читателе. В Малеевке было модно писать непроходняк. Потом это вошло в кровь. Не принято думать о легкости чтения — наоборот. Чем сложнее, тем лучше. Однажды на семинаре я не выдержал, сказав: 'За шесть лет я слышал здесь много рассуждений от вас, Борис Натанович. Но ни разу вы не говорили об интересном сюжете, об антураже, об интриге. И как следствие — ваши ученики об этом не думали.' Не хотят участники семинара писать ничего, кроме Большой Литературы.»

Вот парадокс: сами братья Стругацкие писали именно фантастику, не пренебрегая сюжетом, идеями, антуражем — достаточно перечитать «Пикник на обочине», «За миллиард лет до конца света» или «Жука в муравейнике». В качестве учителя, Б.Н. вводил «семинаристов» в мир Большой литературы, законы которой не всегда совпадают, а иногда противоречат законам фантастики как жанра.

Установка на создание произведений Большой литературы, установка на сознательное мученичество (писать «непроходняк» — престижно!) плюс авторитет Б.Н., с которым, даже споря, соглашались, сделала свое дело.

Советский Союз почил в бозе, цензоры стали просто читателями, а фантасты, наконец-то, получили возможность причислить себя к авторам Большой литературы. Плюс остаточный синдром представлений о фантастике как о литературе прежде всего социально-обличающей. Результат не замедлил сказаться. Вторичность идеи «Иного неба» по сравнению с «Человеком в высоком замке» можно считать несущественным недостатком — что делать, фантастика России вынужденно проходит через стадии, давно пройденные фантастами США. Но Ф.Дик писал фантастику, сообразуясь с законами жанра и читательского восприятия. А.Лазарчук писал «Иное небо», стараясь не сойти со столбовой дороги российской словесности, с пути Большой литературы. Цитирую того же А.Николаева: «читатель с этой дороги не просматривался».

Оно, конечно, правильно, — нужно читателя поднимать на некий уровень понимания текста, а не самому опускаться до низин смысла. И если бы речь шла только о том, что на книжных развалах Москвы, Питера и Тель-Авива берут Дика и Хайнлайна, а Лазарчука не берут, это утверждение было бы не лишено смысла. Пусть читатель дорастет. Но скандал, разразившийся в 1994 году на «Интерпрессконе», когда против «лучшего романа года» выступили фэны — профессиональные и самые вдумчивые читатели фантастики — говорит об ином.

Тот же А.Николаев пишет в «200»: «Мне нравятся произведения членов семинара. Очень нравятся. Но я не уверен, что смогу своих пацанов лет через дцать уговорить прочитать любимые мои книги. То есть, книги Стругацких — вне всякого сомнения. А вот книги Столярова — не знаю…»

В отличие от А.Николаева, я знаю, что и сейчас не рискнул бы рекомендовать своим детям «Послание к коринфянам» А.Столярова, лучшую повесть прошлого года. Да, это Большая литература, согласен. Но это литература для литературы, вещь в себе. Читатель даже не просматриваетс я…

Профессиональные читатели — фэны — назвали лучшим романом 1993 года «Гравилет 'Цесаревич'» В.Рыбакова. Роман этот принадлежит к тому же поджанру альтернативной фантастики, что и «Иное Небо» А.Лазарчука. Альтернатива, правда, использована иная: в 1917 году не произошла Октябрьская революция. В мире «Гравилета», впрочем, не было не только Октябрьской, но Февральской революции, равно как и событий 1905 года. Мир, по В.Рыбакову, начал развиваться «не по нашей» линии в последней трети ХIХ века — в результате не родился В.И.Ульянов. Коммунисты — да, были, но, по В.Рыбакову, стали чем-то вроде религиозной секты с очень высокими (коммунистическими!) нравственными принципами. Герой романа, князь Трубецкой, офицер госбезопасности России, — коммунист, что не мешает ему возглавить расследование гибели наследника престола. И докопаться до истины, каковая ставит героя перед сложной нравственной проблемой, ибо, как выясняется, теракт устроили… коммунисты из «нашего мира». Сталкиваются два коммунистических мировоззрения: то, каким оно должно быть, и то, каким оно стало во всем известной нам реальности.

«Гравилет», как принято говорить, не лишел недостатков: от концептуальных (почему «разветвление» произошло в ХIХ веке — неужто прежде человечество жило по верным этическим принципам?) до чисто литературных (в конце ХХ века герои разговаривают языком семидесятых годов века прошлого — неужели развитие русского разговорного языка определялось приходом к власти коммунистов?). Вероятно, в «Гравилете» литературных недостатков больше, нежели в «Монахах под луной» А.Столярова. Но фэнов, отдавших этому произведению свои симпатии, понять можно — роман В.Рыбакова написан, а роман А.Столярова сделан, и, мне кажется, читателю не нужно объяснять разницу между этими определениями. Причем, «сделанность» «Монахов» и «Послания к коринфянам» направлена на то, чтобы ввести автора в ряд писателей, «делающих» Большую литературу, а «Гравилет», при всех его недостатках, наверняка из Большой литературы не выпадает, как не выпадает из нее, на самом деле, всякая хорошая фантастика.

Есть, однако, одна особенность во всех упомянутых (а также во многих не упомянутых) произведениях: почти провальные финалы. Вот тут, на мой взгляд, пролегает водораздел между фантастикой и реализмом, и авторы-фантасты в тщетных потугах выглядеть реалистами, попадают в самими ими расставленную ловушку. Действительно, реалистическое произведение движется к финалу, влекомое сюжетом, и в конце автор не должен ничего объяснять, а если и должен (в жанре детектива), то объяснение не выламывается из общего реалистического строя и естественно воспринимается читателем. В фантастике, даже если она рядится под реализм, с необходимостью присутствует особый элемент — фантастическая идея. Она — плохая или хорошая — разграничивает жанры. Что бы ни говорили братья Стругацкие о том, что фантастика лишь метод освоения реальности, даже они в своих произведениях без фантастических идей не обходились. Причем, далеко не всегда эти идеи служили лишь инструментом, в повести «За миллиард лет до конца света» идея взаимодействия законов Вселенной с разумом человека определяет смысл произведения.

Фантастические идеи (кроме основной — о многовариантности истории) присутствуют и в романах А.Лазарчука и В.Рыбакова. Именно эти идеи и проваливают финалы, поскольку мало соотносятся с представлениями о «фантастическом реализме» («турбореализма», как обозначил это направление А.Столяров) и потому выглядят чужеродными телами. Агенты будущего в «Ином небе» не вносят ничего ни в сюжет, ни в проблематику произведения, но разваливают финал, как последний удар топора способен развалить уже сложенную вязанку дров. В «Гравилете» финал скатывается к традиционной лекции безумного ученого и выглядит искусственным в той же степени, в какой естественны были поступки и взгляды князя Трубецкого.

Нет, господа, фантастика — иной жанр, отличный от реализма, и законы у этого жанра во многом иные. Бури, разыгравшиеся на «Интерпрессконах» как в прошлом, так и в нынешнем году, о том и свидетельствуют: фэны отстаивали произведения любимого жанра, а профессионалы присуждали премии произведениям, стремившимся с этим жанром порвать по сути, оставаясь в его пределах по видимости.

Кстати, основной скандал разгорелся потому, что питерское жюри присуждало премии, вообще говоря, самому себе. Это показалось фэнам, а также авторам из других регионов России, обидным и незаслуженным. Однако, все было естественно: авторы-питерцы, члены семинара Б.Н.Стругацкого, пишут фантастику, которую называют «турбореализмом», и которая к реализму тяготеет больше, чем к родному жанру. Эти же господа были и членами жюри — отсюда результаты.

Все описанные проблемы и противоречия, как в зеркале, отражены оказались в романе, которому почти наверняка уготована судьба на очередном «Интерпрессконе» в мае будущего года быть объявленным лучшим произведением года нынешнего. Это — «Поиск предназначения, или двадцать седьмая теорема этики» С.Витицкого.

С Витицким читатель фантастики знакомится впервые, и дебют молодого автора можно было бы признать успешным, если бы не одно обстоятельство: автор не молод, С.Витицкий — всего лишь псевдоним, причем, как сказано в аннотации (роман вышел в издательстве «Текст»), «читатель может резонно заметить, что ему об авторе книги ничего не известно. И будет не прав.» Это действительно так — об авторе читателю известно очень многое. Но, прежде чем раскрыть псевдоним и неожиданные коллизии, с ним связанные, обратимся к тексту романа. В конце концов, не имя же автора, известное или не очень, делает книгу бестселлером, но текст.

Для начала замечу, что под заголовком «Поиска предназначения» стоит слово «роман» — определение «фантастический» опущено, хотя в романе присутствуют все элементы, относящие его, без всяких сомнений, к фантастическому жанру. Что ж, это уже концепция — автор пишет Большую литературу, где фантастика лишь антураж, способ изображения сугубо реального мира. В конце концов, «Мастер и Маргарита» тоже назван просто романом, хотя фантастических элементов в книге гораздо больше, чем в «Поиске предназначения»…

Среди этических теорем, доказанных философом Барухом Спинозой, есть теорема номер 27, гласящая: «Вещь, которая определена Богом к какому-то действию, не может сама себя сделать не определенной к нему». Иными словами, это можно назвать «нравственным детерминизмом», под знаком которого и проходит жизнь героя романа, математика Станислава Красногорова.

Роман состоит из четырех частей, разнящихся друг от друга настолько, что имело бы смысл рассматривать каждую из них отдельно, ибо, по сути и принадлежат они к разным поджанрам фантастики, а иные и вовсе к фантастике отношения не имеют.

Менее всего фантастична первая часть, «Счастливый мальчик», — явно автобиографическое повествование о тяжелом блокадном детстве героя, о его юности, учебе, экспедициях, взрослении и метаниях в поисках того самого Предназначения. Между тем, как бы ни метался герой, какие бы мысли ни приходили ему в голову, предназначение задано фантастической идеей (см. 27-ю теорему). А фантастическая идея задана автором и заключается в следующем: независимо от своей воли Станислав Красногоров способен убивать людей, в какой-то степени оказавшихся с ним связанными. Далеко не всегда врагов, вот и любимая жена его погибает столь же странным образом — мозг жертвы будто разрывается изнутри. Иногда этот взрыв слаб, и внешне смерть выглядит обычной смертью от инсульта, иногда взрыв буквально разрывает черепную коробку. Впрочем, эти частности несущественны. Существенно иное: медленно, после долгих лет размышлений и сопоставлений, герой приходит к выводу, что дана ему уникальная способность строить свою судьбу на судьбах других людей. Способностью своей он пользоваться не умеет по определению, ибо свобода воли ему не дана. Разве ж он, будучи в здравом уме, покусился бы на жизнь жены своей Ларисы или — в последней части романа — своего политического противника Николаса?

Отмечу сразу любопытную особенность: способность Красногорова напоминает ослабленный во много раз странный талант Кима Волошина, героя вышедшей тремя годами раньше повести «Дьявол среди людей» С.Ярославцева (под этим псевдонимом публиковал свои произведения А.Н.Стругацкий). Ким Волошин убивал своих врагов сознательно, и способность его увеличивалась от главы к главе, вырастая к концу книги до поистине дьявольских размеров. Способность Красногорова от его воли не зависит, она спорадична, случайно направлена и к финалу вовсе исчезает. Как фантастическая идея, способность Красногорова уступает таланту Волошина ровно в той же степени, как способности ребенка, случайно двигающего карандашом по бумаге, уступают таланту живописца. Впрочем, может и не имеет смысла сравнивать эти две идеи? Разные произведения, разные авторы, разные концепции. Вот именно. О концепциях и речь, как будет ясно из дальнейшего. Да и авторы, как вы увидим, вовсе не такие уж разные, и потому сравнение представляется вдвойне любопытным…

Итак, автобиографический «Счастливый мальчик» плавно перетекает во вторую часть романа. Время оттепели и застоя. Способности Красногорова никак не развиваются, и фантастический элемент в этой части вовсе отходит на дальний план. На первый же выступают реалии, хорошо известные современному читателю: диссидентство в виде чтения запрещенных книг, жизнь в стране победившего социализма, и, естественно, вездесущий КГБ. Честно говоря, эти страницы романа (особенно — связанные с допросами героя в «органах») показались мне слабее прочих и в чисто литературном отношении. А может, это, действительно, лишь показалось, поскольку ничего нового об интеллигенции и «органах» сказано не было, а литература оказалась не выше сообщенной с ее помощью информации. Здесь же впервые возникает легкое недоумение: беседа со следователем убедительной не выглядит. Героя вызывают в КГБ не столько для того, чтобы задать неприятные вопросы о его друге-диссиденте, сколько, чтобы вывести на разговор о его, героя, странной способности убивать людей. Красногорову и самому-то неясно, насколько все случаи подобного рода, какие он может вспомнить, противоречат элементарному «везению» и теории вероятности, а гебешники уже все просчитали и сделали вывод: «виновен».

Надо полагать, что и самому автору этот момент (весьма важный для сюжета и даже определяющий) показался не очень-то убедительным, иначе для чего ж было писать третью часть романа — «Записки прагматика», воспоминания следователя госбезопасности, который в стоге сена нашел-таки зерно? Жизнь Красногорова прослеживается гебистом весьма детально, и много страниц посвящено тому, чтобы убедить читателя — для подобного расследования был резон. Но, чем многословнее и литературно тщательнее выписываются звенья цепи, тем яснее становится, что в эту сеть рыбка попасть не могла. Слабые, далеко не очевидные случаи странных кончин, связь их с туманной тенью Красногорова, маячащей в отдалении, просматривается лишь в предположении уникальной интуиции следователя Красногорского. Убедить читателя «Записки прагматика» могут, по-моему, лишь в том случае, если читатель заранее убежден в том, что «органы знают все».

Красногоров думает о Предназначении, Красногорский говорит о Роке применительно к способностям подследственного, но, по сути, речь идет о детерминированности, от которой Красногоров хочет убежать, а Красногорский — примазаться.

И, пожалуй, только действием принципа детерминированности, заданности мировых линий жизни, можно объяснить сюжетный скачок между третьей и четвертой частями романа. Ибо проходят между этими частями около полутора десятков лет, проходят — как не было: насколько детально выписана жизненная линия героя до его беседы со следователем Красногорским, настолько же пунктирно обозначена она после того, как следователь обрушивает на Красногорова сообщение о том, что и жену свою Ларису тот убил лично, пусть и не желая того.

Равно и фантастика четвертой части столь же пунктирна, сколь детален реализм первых трех частей.

Пятнадцать лет спустя — в конце века — герой совершенно неожиданно предстает перед читателем Президентом Росии, и не пунктиром даже, но намеком дается читателю понять, что на заре перестройки математик, который терпеть не мог власть, пошел-таки эту самую власть брать в свои руки. Зачем? Для чего? Как все это происходило? Какую роль играли мистические способности героя? Мне, как читателю, это было бы куда более интересно знать, нежели читать многостраничные рассуждения диссидента о скособоченной жизни до и во время застоя. Об этом-то все мы знаем, а вот почему случился такой странный излом в характере Красногорова, сюжетом, вроде, не определенный — тайна сия велика была, да так и осталась ею до последних страниц романа.

Впрочем, это означает лишь одно: к неубедительности «гебешной» линии добавилась неубедительность сюжетная. Если принять заданный автором поворот событий и характеров, четвертая часть — «Босс, хозяин, президент» — читается как обособленный, и уже, наконец-то, фантастический, роман с каким-то даже авантюрным сюжетом. Здесь автор расщедрился еще на две фантастические идеи, ибо, перейдя через границу современности в будущее, уж просто невозможно было, видимо, остаться в рамках сугубого реализма. Одна из идей, впрочем, перешла из первых частей романа, объясняя недоговорки, которые, надо сказать, беспокоили меня, как читателя, куда меньше, чем странности сюжета. Речь идет о том, что в неких армейских тайных лабораториях с давних времен велась работа по созданию клонов — генетических копий людей, в том числе известных политиков (есть клон и самого Красногорова, и даже его умершей жены). Вообще говоря, анализировать сюжет четвертой части и поступки героя мне не кажется особенно интересным. Во-первых, потому, что к его заданной изначально способности они отношения не имеют, а во-вторых, потому, что они вполне традиционны — традиционны не в рамках реализма, но в рамках фантастики. Собственно, имеется полный набор: таинственная лаборатория, злодеи, покушающиеся на власть, герой проникает в святая святых, приходит, естественно, в ужас, помощники его погибают, а затем умирает и он сам, так и не поняв, что предназначение его было задано изначально и искать не было необходимости.

Традиционность коснулась всего: не только идеи, не только сюжета, но даже внешнего антуража — страницы, описывающие, как Красногоров стоял на балконе и смотрел на самого себя, кажутся будто списанными с аналогичных страниц фантастических произведений полувековой давности, даже цвет клонов традиционен — каким же он может быть, если не голубовато-синим (вспомните «Синих людей» В.Багряка)? А страницы, где описана встреча героя со страшной мутировавшей собакой — баскером, если не буквально, то по духу напоминают соответствующие страницы из повести А.Конан Дойля «Собака Баскервилей» (оттуда же и название мутировавшей псины).

Но, в конце концов, ни сюжетные накладки, ни традиционность фантастических идей, ни даже заданность характера героя не могут заслонить философской сути романа. То есть, я хочу сказать: не должны были бы заслонить эту суть. Ясно, что смысл произведения Большой литературы — борьба Добра со Злом, и тот самый Поиск предназначения, заявленный в названии, независимо даже от двадцать седьмой этической теоремы. О поиске предназначения я уже сказал: он задан был так же, как и сюжет. Что до борьбы Зла и Добра, то герой олицетворяет обе эти категории, и бороться, по идее, он должен сам с собой. Возможно, эта борьба, оставшаяся незаметной, и сводит Красногорова в могилу?..

В.Рыбаков, автор «Гравилета 'Цесаревич'», опубликовал в журнале «200» рецензию на роман С.Витицкого. Рецензию, по-моему, не на роман как художественное произведение, а на декларируемаые автором концепции. Концепции замечательны, спору нет, и диалоги Красногорова с его другом Виконтом значительны и интересны, но «Поиск предназначения» — роман, и судим должен быть по законам художественной литературы, а не эссеистики.

С одним утврждением В.Рыбакова я, однако, соглашусь полностью: «С.Витицкий написал этот свой роман; значит, он жив. Дай Бог ему здоровья».

И вот теперь предстоит раскрыть секрет: почему не блестящий, в общем, роман неизвестного автора еще до своего появления вызвал ажиотажный интерес среди российских любителей фантастики и профессионалов-писателей?

Тайна псевдонима была секретом Полишинеля еще и год назад, когда роман анонсировался журналом «Нева»: за псевдонимом скрывается Б.Н.Стругацкий, впервые после смерти Аркадия вышедший к читателю. Неудивительно, что и фэны, и профессионалы отнеслись к этому роману как к этапному произведению Учителя. Будь автором, действительно, некто С.Витицкий, и разговор, думаю, шел бы иной — каждую мелочь автору поставили бы в строку. История премий «Интерпрессконов» показывает, что шансов у такого «Поиска», написанного неким молодым автором, было бы немного. Иное дело — кумир, мнение которого верно, даже если с ним не согласны.

Сам же автор в интервью редакторам журнала «200» сказал: «Хотя и понимаю, что этот роман не лишен недостатков, я тем не менее доволен, потому что для меня самым главным было самому себе доказать, что я способен работать один… Это, на мой взгляд, классический фантастический реализм, как я себе его представляю или реалистическая фантастика, если вам будет угодно. То есть это, по сути дела, реалистическая повесть, пронизанная фантастическими элементами.»

По сути, это ли не возврат (спираль сделала виток?) к пресловутой «фантастике ближнего прицела»? Чтобы отмести прямые сравнения, Б.Н. так описал разницу между той фантастикой и нынешней (цитирую по журналу «200»): «До шестидесятых годов в фантастике не было реализма. Каждое фантастическое произведение представляло собой, по сути дела, хуже или лучше написанный учебник жизни. Вот это правильно, это неправильно. Черное-белое. Хорошие-плохие. Это были такие плакатики. И вот в шестидесятые в фантастику ворвался реализм, живая жизнь в том виде, в каком она на самом деле существует. Это далеко не всем понравилось. Должно быть, что-то подобное происходит сейчас…»

Все верно, и пропасть огромна, но есть «нюансы», заставляющие все же не пренебрегать сравнением. Первый: и «та», и «эта» фантастика призывала не заглядывать в далекое (в пространстве и времени) будущее. Второй: и тогда, и сейчас адепты «основного направления» полагали это направление единственно верным. В «те» годы инакопишущих просто не печатали. Сейчас, когда законы диктует не партия, но рынок, писать можно все, но… Господа «инакопишущие», не ждите, чтобы вас признали за равных корифеи жанра, присуждающие премии. Б.Н. демократичен, но вот как отзывается он о прозе А.Тюрина: «Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать, что время научной фантастики кончилось… Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содержится нечто существенное и важное. Нет там ничего. Нет.»

«Нет» пришлось повторить дважды — для убедительности. Время научной фантастики кончилось, нужно писать «реалистическую фантастику». И это сказано корифеем жанра именно тогда, когда на Западе уже прошел и пик фэнтези, и пик хоррор, а лучшей книгой 1994 года был назван вполне традиционный научно-фантастический роман «Зеленый Марс» С.Робинсона. И автор бестселлера даже не подумал заявить, что только так и нужно писать фантастику…

Позволю себе привести еще одну цитату все из того же журнала «200». Говорит фантаст из Перми Е.Филенко: «Если целое (А.Н.+Б.Н.) спасали российскую фантастику как вообще, как и в частности…, то половина (Б.Н.) пытается ее, фантастику, кастрировать овечьими ножницами и тем самым лишить способности к самовоспроизводству.»

Резко, но если наболело?

Я утверждал выше, что «Поиск предназначения» практически обречен быть названным лучшим романом года. И в связи с этим возникает еще одна любопытная коллизия, напрямую связанная с этическими теоремами, исследованными автором «Поиска предназначения». Дело в том, что премию «Бронзовая улитка» за лучшее произведение года присуждает не жюри (как премию «Странник»), но один человек — Б.Н.Стругацкий. Теперь представьте, что ему придется-таки оценивать роман некоего С.Витицкого, выдвинутого номинационной комиссией. Абсурд, скажете вы, но вот, как отвечает Б.Н. на «каверзные» вопросы редакторов журнала «200».

«Б: Борис Натанович, насколько я вас знаю, то это соблюдение псевдонима вы сможете выдержать только до следующего „Интерпресскона“, потому что роман наверняка пойдет в номинации на „Бронзовую улитку“, а самому себе вы ее давать не будете.

С.: Вы знаете, Сережа, это кажущийся казус, потому что трудность возникнет только в том случае, если, по моему мнению, этот роман окажется действительно лучшим за год.

Н.: Мне кажется, что нельзя вставлять ваш роман в список, ведь вы единственный член жюри… Дабы не подвергать вас никаким возможным упрекам, даже чтобы повода не подавать…

С.: Ни в коем случае мой роман вставлять нельзя, но роман Иванова, Петрова, Водкина почему же не вставить в список?

Н.: Нет, Борис Натанович, я тут какое-то несоответствие четко вижу. Если это ваш роман, то вы не должны его оценивать. Даже если он под псевдонимом.»

А задачка-то, действительно, не из легких? И заметьте, никому — ни интервьюирующим, ни интервьюируемому — и в голову не приходит, что роман может и не быть выдвинут вообще! Ибо, по определению, написанное кумиром — замечательно…

Для тех, кто кумира сотворил.

Мнение тех, кто в этом процессе не участвовал или, вспомнив заповедь, во-время отошел от пьедестала, в расчет не берется.

Рынок и время, конечно, расставят все по местам. Да рынок уже и расставляет — и в России, и в Израиле. А.Столярова и А.Лазарчука — не берут. В.Рыбакова берут, но медленнее, чем хотелось бы издателям и автору. А берут Ника Перумова, берут Л.Д.Олди — многотомные героические эпопеи в поджанре «фэнтези». Фэны признали лучшим в 1994 году роман-фэнтези «Многорукий бог далайна» С.Логинова. Авторам этим явно «не светят» ни «Странник», ни, тем более, «Бронзовая улитка», присуждаемая лично Б.Н.Стругацким…

Возможно, любители фантастики еще не доросли до «турбореализма». Впрочем, когда читатель определял, как развиваться жанру? Определяли это профессионалы, если им удавалось разглядеть новизну и определить ее суть. Но проблема-то в том, что, даже по мнению Б.Н.Стругацкого, принципиальной новизны нет ни в «Ином Небе», ни в «Монахах под луной», ни в «Гравилете», ни даже в собственном его «Поиске предназначения». Новизны нет ни на уровне идей, ни на уровне текстов, ни, похоже, на уровне замыслов. А что есть? Попытка встать под знамя Большой литературы, приспустив знамя Настоящей фантастики…

Так именно о том и говорят читатели! Одни — фэны, — не принимая произведений, награжденных премиями «Странник» и «Бронзовая улитка». Другие — посетители книжных «развалов», — проходя мимо обложек с именами лауреатов.

Вечный диалог книгопродавца и поэта. Только, по-моему, в данном случае прав продавец…