"Триумф великого комбинатора" - читать интересную книгу автора (Леонтьев Борис)

Глава 13 ЯЩИК ПАНДОРЫ

На следующий день в немешаевском ОГПУ из центра пришла директива – разнарядка о поимке "врагов народа" и о раскрытии "преступного заговора". Товарищ Свистопляскин, сидя в своем кабинете, чесал затылок и кусал локти. Наконец, он вызвал к себе старшего следователя по особо важным делам.

– Вот, почитай. Что делать будем?

Капитан Ишаченко зашевелил губами и красногвардейскими усиками. Потом с минуту молчал. И вдруг просиял:

– Есть, Роман Брониславович, есть!

– Да ты не ори, говори толком.

– Есть же у нас один гад-вредитель, меньшевик-заговорщик! – Кто? – обрадовался и Роман Брониславович.

– Да этот, Суржанский.

– Давай!..

Через полчаса "враги народа" (Ишаченко вместе с Суржанским прихватил и участников штурма Зимнего) были доставлены в толстый двухэтажный дом на проспекте Диктатуры пролетариата.

За окном кабинета номер тринадцать бесился ветер, шел легкий секущий дождь: погода была циничная.

Капитан самолично допрашивал гражданина Суржанского, который предал все идеалы революции, создал преступную организацию, а чтобы легче было проводить собрания, разместился вместе с сообщниками в Доме скорби под видом сумасшедших. Враги готовили диверсию, а именно разрушение пивного ларька на Центральной площади города с целью лишить трудящихся культурного досуга и полноценного отдыха и сорвать досрочное выполнение первого пятилетнего плана.

– Выхода нет, Ираклий Давыдович, – ласково, но совершенно равнодушно сказал капитан. – Придется вас расстрелять! А что делать?

Суржанского передернуло.

– Меня должны судить, – поспешно заметил он. – Я протестую... Я...

– Протест отклонен, – спокойно отрезал капитан. -Контру у нас не судят, а ставят к стенке и пускают в расход без суда и следствия. Так что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Следующий!

Со следующими капитан вообще не стал возиться. С ними ему все было ясно и без допроса.

Как водится, ровно в полночь капитан в сопровождении трех молодцеватых красноармейцев отвел арестованных в серый, плохо освещенный подвал немешаевского ОГПУ. Когда в подвале замаячил сам начальник управления Свистопляскин, три красноармейца замерли по стойке "смирно". Роман Брониславович прислонился к стене и, по-бабьи скрестив руки на животе, мрачно приказал:

– Начинайте.

Капитан закурил папиросу и громко скомандовал:

– Готовсь! Целься! По Антанте...

Приговоренные к смерти сделались такими, словно их опустили в воду и тут же из нее вытащили.

Товарищ Лев, дрожа всем телом, начал бормотать что-то о том, что он не враг, что он предан делу партии до мозга костей и, вообще, все это какое-то недоразумение.

– Товарищи, но есть же постановление об амнистии! Его пока никто не отменял. Нас должны судить. Мы не виновны! чувствуя в себе инстинктивный страх смерти, заблеял товарищ Антон.

– Я протестую перед лицом всей Советской России!

Эти слова принадлежали Ираклию Давыдовичу Суржанскому и были последними в его жизни.

Товарищ Свистопляскин спокойно сомкнул глаза, капитан Ишаченко махнул рукой и, чихнув в кулак, выбросил из своих уст роковое "Пли!". Прогремело три одновременных раскатистых выстрела. Подвал заволокло дымом, запахло порохом.

– Вот и порешили контру! – душевно обрадовался капитан. – Ханырики неотесанные, мать их в жало! Пусть теперь на том свете черту лысому рассказывают о своих подвигах.

– Так-то оно так. Но ты опять все с кондачка решаешь! наставительно проверещал Свистопляскин. – А зачем решать с кондачка? Не надо! Ты понимаешь, Альберт, что скажут в центре по поводу этих трех типчиков? "Что это за дурдом?! – вот что там скажут. – Вы, товарищ Свистопляскин, пешек поймали. Разве это заговор? Нет заговора! Кто за этим всем стоял?" – Недопер, товарищ начальник.

– Ничего, допрешь. Тут надо мозгами крутить. И потом. Мне в последнее время совершенно не нравиться это Фицнер. Фельетонный прокурор чертов! По-моему, он не лучший репортерский мозг, а обыкновенный враг народа. Соображаешь? Что это за писульки он настрочил. Что это за "растленные нэпманы"? Стоп! Нэпманы! Как же мы забыли! У нас же в городе еще остались нэпманы! Мотаешь на ус? Мотай! Мозгуй, капитан, мозгуй. Тут попахивает саботажем. Вся страна охвачена безразличием по отношению к великому делу, предпринятому партией! Вся страна, понимаешь? А Немешаевск что же, в стороне?

– Об этом я не подумал...

– Об этом, товарищ капитан, нужно всегда думать. А вы чуть что, – с кондачка.

– Слушаюсь!

– Ты не елозь, не елозь. Ты обдумай все, установи наблюдение. Завязка у тебя есть – Суржанский. Проверь всех его знакомых. Не мне тебя учить...

– Я все понял, товарищ Свистопляскин.

– Ну, а раз понял, тогда действуй. И помни, Альберт: либо мы сделаем это, либо нас сомнут вражьи Союзы и тому подобные саботажники. Вредят, гады! Вредят же, черти, стране!

А страна тем временем превращалась из аграрной в индустриальную, освобождала рабочих и крестьян от всего, открывала трудящимся дорогу в светлое коммунистическое "завтра", сбрасывала с себя старорежимное "вчера", вулканировала беспрецедентной кампанией по выдвижению на ответственные посты рабочих-коммунистов, вступала в новую эру, в которой простому трудящемуся были открыты все дороги, уничтожала безработицу и частную торговлю, собирала сливки с проведенной налоговой реформы, создавала закрытые распределители и показательные универмаги, вводила карточную систему распределения товаров, строила избы-читальни и металлургические комбинаты, чумы и красные юрты, снимала фильмы "Привидение, которое не возвращается" и "Октябрь", "Мать" и "Генеральная линия", "Стачка" и "Конец Санкт-Петербурга", писала книги "Разгром" и "Земля", "Человек, осознавший величие" и "Коммунистка Раушан", "Как закалялась сталь" и "Марш 30 года", да и вообще, делала еще много чего, и все ради благосостояния честного советского человека.