"Год Крысы. Видунья" - читать интересную книгу автора (Громыко Ольга)ГЛАВА 1В конце весны дела вески стали до того плохи, что жители посовещались, скинулись и наняли путника. Двадцать сребров[1]. На двадцать развилок. Вопросы составили заранее, споря так, что общинная изба дрожала. – Про колодцы, про колодцы спросите! – горячился шорник, маленький щуплый мужичонка, то подпрыгивая за плечами весчан, то пытаясь втиснуться меж столпившихся вокруг стола с почерканным списком. – Да вписали уже, уймись, – добродушно отмахнулся голова злосчастного Приболотья. – Вон, вторым сверху. – Вы не так вписали! Надо не «где», а «стоит ли»! А уж потом, если одобрит, «где», «сколько» и «глубоко ли»! – Поправили. Зима выдалась гадкая, бесснежная. Озимые померзли, пошли в рост так редко, будто не зерно сыпали, а картошку сажали. По весне таять было нечему, даже речка из берегов не вышла, чуток их подмыла – и все. Яровые пришлось сеять в почти сухую землю, из которой до сих пор не проклюнулось ни единого ростка. Огороды спасал только ежедневный полив, но когда ведра начали царапать днища колодцев… – И про мою белую корову выяснить надо! – ревниво вклинился лавочник. – А то три дня уже перенашивает, вдруг неладно что? – Подождет твоя корова, – цыкнул кузнец. – Сначала – общее дело, а потом уж ерунда всякая. – Это моя Сметанка-то ерунда?! – взвился оскорбленный до глубины души хозяин. – А кто по осени канючил: продай да продай теленочка, хочу такую же коровку молочную? – Нашел время вспоминать, – смутился сосед. – Тут бы курей прокормить… Потом отведешь путника в сторонку и спросишь. За отдельную плату. – Ах так?! Шиш тебе тогда, а не телку! Нарочно на городской рынок погоню! – Ой-ой-ой, расхвалился щами из неубитого зайца! Может, твоя корова там давно уже копыта отбросила. – Так, – гаркнул голова, разводя руки, а вместе с ними – готовых сцепиться спорщиков, – или говорите по делу, или выметайтесь отсюда оба! Драчуны притихли, исподлобья кидая друг на друга неласковые взгляды. – А если в город на заработки податься? – с надеждой предложил старший сын головы, дюжий шебутной парень, которому давно опостылело скучное весковое житье. – Сколотить шабашку, пройтись вдоль Камышовой Змеи… Может, плоты по ней погонять, в прошлом году за каждый сплав по шесть медек[2] платили. Отец сердито на него зыркнул, однако вопрос добавил. Отпускать молодежь невесть куда ему очень не хотелось: нарвутся еще на каких разбойников или, распустившись без родительского присмотра, сами в них подадутся. Но если другого выбора не будет… Наконец вопросы сочинили, утвердили и тщательно переписали набело, на всякий случай – три раза. Одну бумажку голова свернул трубочкой и запихнул под широкий пояс, остальные раздал мельнику и кузнецу. – При себе держите, – строго велел он. – Чтоб потом не было «на стол положил, а коза в окно голову сунула и сжевала». Недоволен остался только молец, отказавшийся даже войти в избу (хотя мог бы подсказать что дельное, мужик-то умный!). «Выбор, – бурчал он, – ниспосылается нам Богиней во испытание, и препоручать его наемному видуну грешно!» Упрямый старикан даже запер молельню, чтобы не оскорблять животворную статую видом нечестивцев. Ничего, припасы кончатся – откроет. Своего-то огорода у него нет, да и выпить молец не дурак, особенно на халяву. * * * Путник приехал через три дня, ближе к обеду. Хороший, проверенный, с крысой при седле. Пока гостя с почетом принимали в избе головы, мальчишки сбежались к ездовому нетопырю: гладить бархатистую шкуру и теплые жилистые перепонки, разглядывать диковинную упряжь из шкуры зубастой водяной ящерицы, украшенную блестящими заклепками. Нетопырь стоял смирно, сгорбившись и скучающе прикрыв серебристые глаза. Крыса шипела, плевалась и яростно кусала палочку, которой ей тыкали в морду. Остальное тело твари скрывалось в длинном кожаном мешочке с тремя поперечными ремешками-стяжками, притороченном к седлу. Неизвестно, что сделал с крысой путник – то ли хребет перебил, то ли вовсе лапы отрезал, – но выбраться из оплетки она даже не пыталась, только вяло шевелила пропущенным в дырку хвостом. Ни малейшей жалости тварь не вызывала: здоровенная, бурая, вонючая, с рваными ушами и черными, яростно горящими бусинами глаз. Такие зверюги запросто таскают курят из-под наседок, портят зерно целыми мешками, наводят ужас на котов и могут даже искусать дитя в колыбели. Мальчишки уже подбивали друг друга на «слабо за хвост дернуть?!», но проходящий мимо кузнец пообещал навешать шкодникам таких люлей, что пацаны разбежались без оглядки. Путник тем временем беседовал с головой и старейшинами вески. На «тварь бездорожья», как уверял осунувшийся, но упрямо постящийся молец, он не походил никоим образом: крепенький толстячок-боровичок с благодушной улыбкой и хитрющими глазами. Меч с собой в избу не взял, бросил при седле. Да и кого ему тут пугать, кого бояться? Перед путником и так все на цыпочках ходят. А если б опасность почуял – вообще б в веску ехать отказался. Начали, как водится, издалека, за накрытым столом, дав гостю заморить червячка. – А что, в городе нынче тоже такое пекло? – Голова выразительно подергал за ворот рубахи, обдувая потную волосатую грудь. – Вода две медьки кружка, – лаконично сообщил путник, глядя, как хозяйка дома наполняет его кубок вином. – Надо же! – фальшиво удивился голова. Он был в городе всего три дня назад и предпочел сэкономить, по возвращении выдув полведра. – И покупают? – А куда деваться… – Путник отхлебнул вина, подержал на языке, смакуя. Глотнул. – Смородина? – Пополам с рябиной. Еще вишневое есть, отведаете? – Не откажусь, – благодушно кивнул гость. – Ну и духотища у вас… Мельник и лавочник наперегонки кинулись открывать окна. Грохнул опрокинутый стул. В одном окне тут же показалось осунувшееся лицо мольца с непреклонно задранной бороденкой. – Не дело вы задумали, истинно вам гово… Мельник поспешно захлопнул рамы и задернул занавеску. – Солнечная сторона, – извиняющимся тоном пояснил он. – Жарит – аж глаза слезятся. – Дождику бы нам, – сплеча рубанул голова. – Дождику… – Путник задумчиво уцепил котлетку за торчащую из бока косточку и начал неспешно обгрызать. – По всей стране сушь. Даже в Саврии, говорят, за весну только два дождя прошло. – Тучки-то ходят… – Тучки… – Гость в напряженной тишине дожевал, бросил косточку на тарелку и вытер руки о край скатерти, нарочно спущенный почти до пола. – А дождя – шиш. На этой неделе точно не будет. Раз. Голова подавил разочарованный стон, но тот многоголосым эхом прорвался за его спиной: все весчане втайне надеялись, что путник ответит на первый вопрос иначе. Пока гость с бульканьем осушал кубок, хозяева торопливо шуршали заветными бумажками. – Может, новых колодцев накопать? – срывающимся от волнения голосом прочитал кузнец. – В низинке, у бывшего родника… Путник на миг остекленел взглядом, потом помотал головой: – Не-а. Два. – И потянулся к миске с тертой репой. – А если речку запрудить? – На этот раз путник думал дольше. – Нет. Лучше не трогать. Три. – Я ж говорил, что разольется и вся на болото изойдет, – не удержался, досадливо напомнил лавочник. – Или осыповские с нижнереченскими объединятся и морды нам бить пойдут, – поддакнул сын головы. – Они грозились! Путник равнодушно пожал плечами. Его такие мелочи не интересовали, а проверять их бесплатно он не собирался. – А если через пару недель заново поля засадить? Взойдет или впустую потратимся? Толстяк подавил зевок. С этой голытьбой вечно одно и то же. Надеются, жмутся, тянут до последнего… Нет, врать весчанам он не собирался – кодекс запрещает, да и дар утратить можно, бывали случаи. Но путник сразу видел: дело гиблое, какой вопрос ни задай. Пусть, впрочем, спрашивают. Глядишь, горсточка серебра и накапает. – Впустую. Четыре. Следующий. * * * Солнце уже вовсю пекло спину, а пристойного клева Рыска так и не дождалась. То ли рыбе не нравился юго-восточный ветер, резко сменивший северного собрата, то ли погожий, без единой хмаринки денек, то ли вонючий жир, на котором пеклась наживка-лепешка (а что делать, если сала в бочке остался только один круг и его приходится беречь, неделю смазывая сковороду одним и тем же куском?). В любом случае в туеске у девочки плескалось больше воды, чем рыбы. И то какой-то мелочи: несколько верховок длиной с палец, кошке на радость, три жирненьких, уже дохлых ильника да четыре десятка карасей, самый крупный из которых умещался на ладони. По уму пора бы сматывать удочку, но вдруг именно в этот момент к размякшему катышку на крючке примеряется огромный сом? Рыска, размечтавшись, красочно представила, как, упираясь обеими ногами, борется с упрямой рыбиной, щепоть за щепотью вытягивая ее из воды; как уже на берегу добыча обрывает леску и начинает, сердито хлеща хвостом и подскакивая, сползать по пригорочку обратно к сажалке; как Рыска валится на нее животом… В доме на другом берегу послышался собачий лай, заскрипела дверь, и на крыльцо вышла полная женщина в цветастом платье. Уперла руки в бока, бдительно осмотрелась. Уже схваченный за жабры сом бесследно испарился. Рыска ничком вжалась в землю, хотя камыши надежно прикрывали девочку от теткиных глаз, а соломенный поплавок с такого расстояния и вовсе не заметен. Тетка Батара терпеть не могла рыбачащих в сажалке детей, хотя сама ни удочкой, ни сетью не промышляла – только выпускала на воду гусей. Видать, просто жаба ее душила, что кто-то извлекает выгоду из ее имущества, будь это даже помойка на заднем дворе. Между прочим, сажалку делал Рыскин дед, бревнами и глиной запрудивший текущий по овражному дну ручей – чтобы рыба велась и дети купались. Но это как-то незаметно забылось, а когда дед умер, Батара и вовсе обнаглела, присвоив ничейный пруд. – Эй, ты! – неожиданно завопила тетка, хватая стоящую у порога хворостину и грузно сбегая по ступенькам. – Ты, ты! Думаешь, не вижу?! Вылазь, кому сказала, дрянь эдакая! Рыска оцепенела от страха. Конечно, сама тетка ничего ей сделать не сможет – ну поорет вслед, кобеля натравит (старый, ленивый, только для виду побрешет и зубами у пяток поклацает), – но, если встретит Рыскиного отца, непременно нажалуется, а тому дай только повод обчистить розгу. Что же делать?! Узнала ее. тетка или просто макушку заметила? Макушка обычная, смоляная, почти как у всей здешней ребятни. Сажалка широкая, длинная, авось тетка не станет ее обегать. В крайнем случае можно задом отползти и в соседний овраг скатиться, а уж по его дну драпануть… крапивы только там полно, да и удочку жалко… Батара сделала еще несколько шагов и остановилась. Зевнула, хворостиной почесала себя между лопатками и, развернувшись, вразвалочку двинулась к птичнику на задворках. «Просто так орала, на испуг хотела взять», – с облегчением поняла девочка. Тем не менее ноги-руки ощутимо дрожали, а настроение испортилось напрочь. Какая уж тут рыбалка! Рыска села, смотала удочку и, придерживая рыбу пятерней, слила из туеска половину воды, чтобы не плескалась на ноги по дороге. Раскрошила лепешку, собираясь кинуть на прикорм, но передумала и съела сама. Да уж, не ахти, зато как раз такого размера, чтобы заглушить голод, не успев дать ощутить гадкого привкуса. Тетка Батара шумно возилась за сараями, покрикивая на гогочущих гусей и, кажется, охаживая хворостиной лезущего под ноги поросенка. Точно, поросенка – на мужа она ругалась куда крепче, не стесняясь в выражениях и пожеланиях, а нежную животинку не дай Богиня сглазить! Из-за угла дома, сердито шипя и хлопая крыльями, показался первый гусак. Вперевалку добежал до сажалки и так шумно в нее плюхнулся, что сонная полуденная тишина разлетелась на осколки и осыпалась в воду вместе с поднятыми птицей брызгами. Стадо из пяти гусынь и семи крупных, но еще не оперившихся гусят последовало за вожаком, мигом превратив тихий прудок в рыночное торжище. Девочка закинула удочку на плечо, развернулась к тропке и задумалась. Проще и быстрее всего вернуться через вес-ку, но есть риск нарваться на Батариного сынка, местного заводилу и главаря ребячьей компании, в которую Рыска, увы, не входила. Уж Илай-то безошибочно углядит отверженку сквозь любые кусты, да что там – дубы! А учитывая, что он на голову выше и вдвое сильнее… Можно еще лесом пойти. Это вчетверо дольше, и по холмам придется карабкаться, чего по такой жарище совсем не хочется. Ой, сегодня же путник должен приехать! Значит, все весчане собрались у головы, кто в доме, кто во дворе, и мальчишки тоже поблизости вертятся. Рыске и самой охота было поглядеть на грозного гостя, но, если Илай застукает ее с удочкой, трепки не миновать. Ясно же, что не на Камышовую Змею бегала, там нынче илу на двадцать шагов от берега. Нет, через веску сейчас точно нельзя! Ручей тоже сильно обмелел, не понадобилось даже идти до мостика. По склону холма, начинавшемуся сразу от бережка, пришлось карабкаться чуть ли не на четвереньках, сжимая удочку в зубах. На ноги удалось встать только на тропинке, испещренной коровьими следами: другая сторона холма была пологой, и загоняемая по ней скотина привыкла пастись возле кручи. Еще выше рос еловый лес, летом Рыска бегала туда по землянику, осенью – за лисичками. Девочка отряхнула коленки, перевела дыхание. Самое гадкая часть пути позади, теперь прямо по тропке до овражка, а потом вниз и вдоль огородов до самого дома. – Эй, Рыска-крыска, стой! Девочка испуганно оглянулась. По склону, пыхтя и спотыкаясь, взбирались четверо мальчишек. Окликнул ее Варик, лопоухий и чуток косоглазый сын кузнеца, ровесник Рыски. С ним одним еще можно было разойтись миром, а иногда и поиграть, – но только не в компании с Илаем и его двоюродными братцами. – Ага, попалась, жабоглазая! – торжествующе прошипел Илай. – Что, опять из моей сажалки рыбу крадешь? – Это моя сажалка, – чуть слышно возразила девочка, пряча руки за спину. – Чего ты там пищишь, воровка? – Ее мой дед выкопал! – Твой дед в Саврии нужники ложкой чистит, а ложку облизывает! Отдавай туесок, живо! Рыска попятилась, беспомощно озираясь по сторонам. Не тот в туеске улов, чтобы за него цепляться, но Илаю он тоже не нужен, просто унизить ее хочет. Сначала рыбу отнимут, потом удочку, в прошлый раз вообще голышом по веске пустили… Девочка медленно подняла туесок, вроде как собираясь протянуть Илаю, но, когда тот нетерпеливо шагнул к ней, резко выплеснула воду мальчишке в лицо: – На! Дружки захохотали, тыча в него пальцами: своего ли, чужого бьют – все забава. Выглядел Илай и вправду смешно: глаза вытаращены, рот раззявлен, в кудрях застряла дохлая верховка, карасик провалился за шиворот и вовсю там трепыхается, просвечивая сквозь мокрую рубашку. Да и запах у прудовой, настоянной на рыбе водички не чета колодезному. Рыскино торжество длилось недолго. – Бей саврянскую крысу! – взвыл Илай, первым срываясь в погоню. Девочка развернулась и без оглядки помчалась по опоясывающей гору тропке. Тугие косички лупили по спине, как нахлестывающие вожжи. Под мальчишечьей ногой треснула отброшенная удочка, покатился по склону туесок. – Лови-и-и! Подъем кончился, тропа тоже, и Рыска влетела в высокие папоротники на лесной опушке. Тут, по слухам, водились гадюки, и голопятые мальчишки не рискнули соваться в заросли, оббежали по краю. Везучая девчонка успела затеряться меж елок, но Илай уверенно повел компанию вперед: нырнуть под куст и пересидеть погоню у дуры-Крыски ни ума, ни духу не хватит. Небось побежала прямиком к дому, за мамкину юбку прятаться. А дотуда они ее еще пять раз нагнать успеют. * * * – Нет. Двадцать. Повисла гнетущая, как на поминках, тишина. – Все? – уточнил путник и, не дождавшись ответа, пожал плечами и вернулся к еде. Все. Конец веске. Что ни делай – впустую. Засуха погубила всходы, а вскоре сожжет и траву, оставив скот без сена на зиму. Единственное, что видун одобрил, – сняться с места со всем добром и откочевать в сторону Саврии, славной дождливым летом и затяжной осенью. Но печи-то, избы с собой не унесешь, да и слухи о новой войне который год ходят. Как бы вовсе ни с чем не остаться. Гость обсосал утиную косточку, поглядел в окно, на свернувшегося клубком нетопыря, и равнодушно обронил: – Мелочовкой не обойдетесь. Дорогу менять надо. Тишина сменилась покашливанием, потом шушуканьем. – А можно ее сменить-то? – робко уточнил голова. – Отчего ж нет? У вас тут хорошо-о-о, – зевнув, добавил гость, – болота рядом, тучи притягивают. И низина. Это в городе ворочай не ворочай – как ворот у пустого колодца. И людей там много, стопорят. Кузнец и голова переглянулись. Первый выразительно потер щепотью: мол, спроси! – А на скока затянет? – Один к пятидесяти где-то… – прикинул путник, на миг обратившись к дару. – Ну, значит, пятьдесят и возьму. Не считая тех двадцати. Снова зашушукались. Тридцать стоила дойная корова – хорошая, молочная, – а на остаток можно мешок курей купить. Даже хуторским накладно, а уж простым весчанам… – Эй, Талкович, – голова легонько пихнул локтем лавочника, – сколько дашь? – А чего сразу Талкович? – нахохлился тот. – Сколько другие, столько и я. Всего-то по три со двора выходит. – Это тебе «всего-то». А Колаю даже на вопросы пришлось у меня одалживаться, хорошо если только по осени отдать сумеет. Дай хоть десять! – Чего это я ваш дождь оплачивать должен? – А мы, значит, на твою корову всей веской сбрасываться должны? – возмутился кузнец, чутко прислушивающийся к разговору. – Так не сбросились же! Корова, кстати, вчера благополучно отелилась, назло обоим спорщикам – бычком. – Я тут тружусь в поте лица, – распалялся лавочник, – медьку к медьке коплю, а какой-то лентяй вроде вот его… – Что?! Голова привычно вклинился между забияками, подозревая, что они нарочно собачатся у него на виду, чтобы было кому развести без ущерба для достоинства: лавка и кузня стояли бок о бок, и если бы соседи так схлестывались при каждой встрече, то давно бы уже друг друга поубивали. – Десять с тебя, десять с мельника и еще десять с Сурка содрать попробую. Вы ж и потеряете больше, если засуху не отведем. Лавочник, услышав, что «обирают» не его одного, успокоился и, еще немного побурчав, полез за пазуху. Мельник вовсе не стал спорить: не будет зерна, не будет и помола. Сурок, зажиточный хуторянин, стоял в теньке под яблоней, разговаривая с Колаем. Точнее, тот что-то клянчил у богатого родича, смущенно комкая в руках шапку, а хуторянин неопределенно кривил губы. Но только голова открыл дверь, как откуда-то сбоку выскочил молец, с неожиданной силой оттолкнул весчанина с дороги и ворвался в избу, потрясая кривой палкой. – Опомнитесь, глупцы! – заорал он так, что из-под стрехи выпорхнули разморенные жарой ласточки. – Грешно забегать вперед по тропе судьбы, но менять ее – кощунство! Наши пути проложены Богиней еще до нашего рождения, и нельзя их менять по своему желанию! – Почему это? – благодушно поинтересовался заскучавший было путник. – Дождик пойдет, поля зазеленеют, колбаску копченую тебе под полой понесут – чем плохо? – Молчи, выродок! Власть твоя не от Богини Хольги, а от ее лживого мужа Сашия, недаром Владыкой Бездорожья именуемого! И как Хольга, проведав о бессчетных злодеяниях супруга, изгнала мерзавца из своего чертога, так и В следующую минуту за порогом оказался сам молец. – Простите, господин, – криво ухмыльнулся голова, на всякий случай подпирая запертую дверь спиной. – Он того, блаженный чуток… из жалости держим… Гость снисходительно кивнул. Чего там извиняться, и так все ясно: покуда не припечет по-настоящему, и молец хорош. – Ну что, поворачиваем? – Да-да, вот только денежку соберу! Ирона, кликни-ка Сурка к окошку! «Блаженный» меж тем отступаться не желал. – Люди, не поддавайтесь искусу разовой выгоды! – голосил он, барабаня по двери ладонями. – Видун вытащит алмаз из подножия горы, но вслед за ним на наши головы сойдет лавина! Откуда мы знаем, куда приведет новая тропа? Вдруг на ней нас ждет уже не засуха, а наводнение, мор, пожар, саврянская тля? – Хоть бы он мне крысу не попортил, – вслух подумал путник и так недобро глянул на дверь, что двое дюжих парней скорей кинулись во двор зажимать крикуну рот и оттаскивать подальше. Вежливенько, конечно, без вредительства. Путник, он уедет. А с мольцом в мире жить надобно. И самому мольцу, думается, в гробовую клеть еще не хочется – Богиня-то только души защищать горазда, с телами у нее хуже выходит. Вопли мольца затихли. Путник встал, сладко потянулся, подвигал плечами. – Спасибо за хлеб-соль, хозяева. Да и котлетки хороши были. Я тоже, пожалуй, выйду, подожду вас у плетня. Без гостя дело пошло живее. Теперь уже и вслух поспорить можно, и скопом жадину -застыдить. Некоторые побежали за деньгами, другие принялись клянчить в долг у того же лавочника или головы. Блестящая кучка на столе быстро росла. Нетопырь развернул уши и плавно перетек из лежачего положения в сидячее. Протянул к хозяину короткую умную морду, беззвучно вякнул. – Соскучилась, моя хорошая? Путник начал крупно ломать и скармливать зверюге беззастенчиво прихваченные со стола полковриги. Нетопыриха ела с удовольствием, хоть и без жадности: весчане расстарались, насыпали яблочек вперемешку со свеклой, даже молока в ушат налили. Путник отряхнул ладони и наконец обратил внимание на второго «помощника»: – Ты как? Готов? Крыса задрала морду, ощерилась. Путник ухмыльнулся в ответ: – Ну и ладно. Кто тебя спрашивает-то. Тварь попыталась укусить протянутую руку, но получила такой щелбан, что закатила глаза, позволив хозяину беспрепятственно отцепить чулок от седла. Небрежно помахивая крысой, путник подошел к благоговейно ожидающей его у крыльца толпе. Подбросил на ладони врученный мешочек, заключил, что если и недоложили, то пару монет, но пересчитывать ради них лень. Потом проверит и, если что, в следующий раз напомнит. Кивнув и спрятав плату, путник резко посерьезнел. Вышел в центр двора, распростер руки и начал медленно поворачиваться на месте, будто флюгер, ищущий ветер. Полуприкрытые глаза быстро-быстро двигались под веками, в щелках были видны только белки. В одну сторону, потом в другую. Снова по солнцу, но на сей раз хватило полуоборота. – Туда. Путник открыл глаза и уверенно двинулся к хлевам и дальше, по уходящей в поля дороге. Весчане овечьим стадом семенили следом, со страхом и надеждой таращась на «вожака». – Вот отсюда и повернем, – наконец заключил тот, остановившись в ромашковом озерце у обочины. – Э-э-э нет, так не пойдет! Ну-ка разойдитесь! Чтобы ближе ста шагов ни одного человека не было. Толпа поспешно втянулась обратно в веску, как червяк в нору. Путник наклонился, сорвал травинку. Пожевал сочный белый кончик, сплюнул. Взял крысу обеими руками посредине туловища, поднес к лицу. Жесткая кожа оплетки не давала твари изогнуться и цапнуть мучителя, а то, что с ней собирались сделать, крысе явно было не по нутру – хвост бешено крутился, зубы щелкали. – Не сопротивляйся, – дружески посоветовал путник. – И мне труднее, и тебе больнее. Внешне ничего не изменилось. Не было ни громов, ни молний, да и вообще белые облачка как плыли реденько по небу, так ходу и не прибавили. По-прежнему колыхался над землей раскаленный воздух, трещали кузнечики да сватался к солнцу жаворонок. Только пронзительно запищала крыса, и словно рябь по траве пробежала, на миг позолотив колоски. Но путник опустил руки и довольно улыбнулся. * * * В лесу было еще жарче, чем на опушке – там хоть ветер по полю гуляет, а тут как в закрытой печке. Рубашка на Рыске мигом взмокла, девочка жадно хватала ртом горячий, с привкусом прели, воздух. Топот и крики приближались. Для мальчишек это была всего лишь забава, они не шибко рвали жилы, успевая и постучать палками по стволам, и поорать дразнилки. Рыска же мчалась как одуревший от страха зайчонок, не замечая ничего вокруг и держа в голове только цель: дом. Сияние облитых солнцем крон померкло. Тень от облака, обведенная тонким золотым контуром, с легкостью обогнала девочку и заскользила дальше – по сухой иглице, цветущему черничнику, кустам, стволам… Придорожный дуб вздрогнул. Из дупла, прошивавшего его от корней до макушки, с испуганным цоканьем высыпала стайка белок, заметалась по веткам, торопливо перескакивая на соседние деревья. Старый трухлявый великан сумел пережить и зимние снегопады, и весенний ураган, широкой полосой положивший лес вешкой[3] левее. Но сегодня его везение кончилось. Когда Рыска поравнялась с дубом, тот как раз начал обманчиво медленно валиться поперек тропы. Девочка, скорее почуяв, чем заметив угрозу, взвизгнула и, выставив руки, отшатнулась. Пятки вспахали пыль, Рыска больно шлепнулась на ягодицы. Ствол ахнул о землю, брызнул корой и обломками веток. Лысый клык-сук мелькнул перед самыми глазами оцепеневшей девочки, ветер взлохматил волосы, начинил их щепками. Но осознать, мимо какой беды пронесла ее Богиня, Рыска не успела. – Ага, вон она! Мальчишки гончими псами вылетели из-за поворота. Девочка вскочила и с ужасом поняла, что до вески добежать уже не успеет. Обегать дерево некогда, перелезать долго, а в чаще, на мшистой болотине, ее догонят в два счета. Оставалось только вниз, по отвилку тропки, мимо выворотня с медвежьей берлогой и дальше, к дому Бывшего. Там мальчишки от нее отвяжутся, они полоумного старика до смерти боятся. О том, боится ли его сама Рыска, девочка в тот момент не задумывалась. – Эй, ты куда? – В голосе Кузнецова сына послышался испуг. Дорога к Старому Дому пользовалась еще худшей славой, чем кладбищенская. Обычно ребятня старалась поскорее проскочить сам поворот, хотя, конечно, каждый по разику да глянул, что ж это за дом такой. Когда-то в нем жила семья из семи человек, да в холерный год вся перемерла. По уму следовало бы сжечь избу, но сначала из-за заразы подходить боялись, а потом кто-то дух покойного хозяина увидеть сподобился: дескать, бродит по двору, глядит за забор и вздыхает. Не хватало еще, чтоб, дома лишившись, по всей веске бродить начал! А потом пришел новый жилец. Ничьего разрешения спрашивать не стал, заселился, и все. Ни духи, ни зараза его не взяли, голова же у него сразу больная была: говорили, будто он прежде в путниках ходил, а потом утратил дар и свихнулся. Так весчане его Бывшим и прозвали. Тропа почти заросла крапивой и малинником, Рыска здорово обстрекала и исцарапала ноги, пока добралась до забора. Дом и впрямь был старым. Несколько венцов ушли под землю, остальные обомшели и заплесневели. На прорехи в крыше жилец накидал камыша и веток, из-за чего дом напоминал бобровую плотину на обмелевшей речке. Хозяйства Бывший не держал, даже собака по двору не бегала. Еду покупал у весчан – видать, успел скопить деньжат в бытность путником, а одежду, похоже, носил ту самую, в которой пришел. Рыска нырнула в дырку на месте трех выпавших штакетин, на четвереньках проползла бархатистыми лопухами и, не отряхнув коленей, на одном дыхании домчалась до порога дома. Развернулась – и охнула. Мальчишки рассудили, что раз эта засранка во двор забежала и на месте не померла, то с ними тоже ничего не сделается. Теперь они по очереди выбирались из лаза в заборе, боязливо осматриваясь и подначивая друг друга. – Ну, сейчас ты у меня попляшешь, крысеныш! – Илай рванулся вперед. Рыска вжалась спиной в дверь… и почувствовала, что та подается, уходит внутрь. Девочка взмахнула руками, теряя равновесие, неосознанно шагнула назад и с отчаянным писком падающей в ловушку мыши ввалилась в дом. Хлоп! Дверь закрылась. Мальчишка сунулся было за Рыской, но вовремя опомнился и попятился. Дружки так и не осмелились подойти к крыльцу, а стоять на нем в одиночестве Илай тоже не пожелал. – А вдруг он ее сожрет? – предположил сын кузнеца, от волнения кося больше обычного. Ему нравилась худенькая угрюмая девочка с желто-зелеными, чужинскими глазами, но признаваться в этом друзьям Варик боялся: засмеют, а то и затравят, как саму Рыску. – Подавится, – неуверенно возразил Илай. Из дома не доносилось ни звука, отчего мальчишкам было еще страшнее. – Поди, подсмотри в щелку! – Не-е… – отступил к лопухам друг. – Нашел дурака. – Струсил! – Ты сам струсил! – А вот и нет! Рыска же выглянуть во двор не побоялась и, увидев, что мальчишки о чем-то спорят, решила переждать по эту сторону двери. Дом казался нежилым не только снаружи, но и внутри. Свет едва сочится в запыленные окошки, плевка на одном из них надорвана и при порывах ветра въедливо посвистывает. Углы затянуло паутиной, лавка просела на сломанную ножку, под слоем сора не понять, глинобитный пол или дощатый. В углу кровать, с горкой заваленная тряпьем, в стоящем возле нее ведре плавает кружка – странно, что не жаба. А еще в доме так воняло крысами, будто они не просто тут жили, а сбегались гадить со всей вески. Девочка зажала нос. Она ненавидела этот запах, как и самих прожорливых голохвостых тварей. Крыса издревле считалась символом беды, неудачи, хвори. Так и говорили: крысиный урожай, крысиная погода, год Крысы – значит, паршивей некуда. «У него в хлеву только крысы плодятся», – презрительно отзывались о бедняке, и Рыске, увы, не раз пришлось убедиться в меткости этой поговорки. Бывает, выглянешь в сени за простоквашей – а на кринке сидит огромный крысак, хвост до пола свисает. Если у тебя в руках кочерги или полена нет, даже ухом не поведет, а начнешь пугать, в ладоши хлопать, может и на тебя кинуться. И в гумно ночью лучше не заходить. Откроешь дверь, а они – шу-у-усь! – и по стенам вверх побежали, только шелест идет да глазки посверкивают. – Ры-ы-ыска! – завопили во дворе. – Рыска-крыска, вылазь из норки! – А то мы твоему батьке расскажем, что ты в Старый Дом заходила! – мстительно добавил Илай. У девочки екнуло в боку, но потом она сообразила, что тогда мальчишкам придется сознаться, откуда они это проведали. Как же от них отвязаться? Может, тут есть другая дверь или заднее окошко открывается? Рыска на цыпочках двинулась через комнату, шепотом моля Богиню, чтобы та помогла ей выбраться отсюда до возвращения хозяина. Но когда девочка проходила мимо кровати, доски днища заскрипели. Из тряпья высунулась тощая, в разводах вен и коричневых пятнах рука и ловко сцапала Рыску за запястье. Девочка завизжала. Да так убедительно, что во дворе эхом отозвались и без оглядки бросились прочь мальчишки. Хозяин был дома. И вряд ли уже сумел бы его покинуть. Рыска часто видела Бывшего, когда тот спускался за водой к ручью или появлялся в лавке. Он молча тыкал пальцем в разложенные на полках товары, расплачивался и уходил. Иногда останавливался посреди улицы и начинал разговаривать, даже спорить, с самим собой. Весчане только однажды слышали, как он обратился к кому-то другому – путнику, в его прошлый приезд, два года назад. Впрочем, обратился – слабо сказано. С руганью кинулся к нетопырю, пытаясь не то стащить всадника на землю, не то что-то отобрать. Все думали – путник ему сейчас в лоб кулаком, а то и мечом заедет, но тот побледнел, попятил нетопыря, развернулся – и ходу. Старик поорал-поорал ему вслед, плюнул на дорогу и побрел домой, по-прежнему не обращая ни на кого внимания. Если уж сам путник струсил, то Рыска и вовсе чуть в обморок не грохнулась. Старик заворочался под тряпьем, повернул к ней лицо. Кожа так обтягивала кости, что казалось, будто в пакле волос лежит череп – беззубый, зато с выпуклыми, широко распахнутыми глазами. В провалах зрачков клубился белый туман слепоты. – Слышишь? – заговорщически прохрипел умирающий. – Они уже здесь. Они ждали о-о-очень долго, но любая дорога когда-нибудь заканчивается… А ты хочешь быть крыской, деточка? – Дедушка, отпусти меня! Пожа-а-алуйста! – заскулила Рыска, пытаясь выкрутиться, но Бывший, не слушая, продолжал лихорадочно шептать: – Один к пяти, хе-хе, он стоит у самого порога, надо только повернуть ворот… Чем раньше, тем лучше, верно, малышка? Ходить по дорогам в темноте слишком опасно, столько дурацких судеб, столько глупых смертей… Иди сюда, моя свечечка! Старик ухватил девочку и второй рукой, потянул к себе, чуть не опрокинув на кровать. Рыска забилась, как тот сом, извиваясь и упираясь всем телом. – Хорошая крыска, хорошая… Девочка наконец вырвалась, оставив под ногтями у безумца несколько клочков кожи, и отпрыгнула к столу, больно ударившись о его край. Но старик больше не пытался ее хватать – лежал на спине, обратив к потолку слепые глаза, и что-то шептал ему с блаженной улыбкой. Позади Рыски зашуршало. Громко так, выразительно, словно призывая оглянуться. На прибитой над столом хлебнице сидели две крысы. Та, что побольше, нагло пялилась на девочку, сгорбив спину. На хребте клоками топорщилась ржавая неопрятная шерсть. Вторая умывалась, старательно вылизывая розовые лапки и натирая ими за ушами. – Кыш, – неуверенно шепнула Рыска. Крыса задрала морду, нюхая воздух, и девочка увидела длинные темно-желтые зубы. Верхние – как сдвоенные клинки, нижние – иглами. – Если тебе повезет, они придут и за тобой, – внезапно повысил голос старик. – А если нет… Крыса прыгнула. Распластавшееся в воздухе тельце стало вдвое длиннее, чуть ли не с кошку. Она метила не в девочку, пролетела мимо лица и побежала по полу дальше, к кровати. Но Рыска этого уже не узнала, с диким криком выскочив из дома. * * * На нетопырях седло крепилось по-хитрому: к широкому ошейнику-нагруднику, за передний край. Без подпруги, которая мешала бы зверю расправлять перепонки и планировать. Корова избавится от подобного украшения за один взбрык, но нетопыри привыкли носить на спинах детенышей и точно так же оберегали от падения всадников. Голова услужливо придержал путнику стремя. – Господин… – промямлил он, пряча глаза. – А? – покосился тот, выравнивая поводья. – Скажите, а сколько правды в том, что молец орал? Ну, про волю Богини, про лавины… Гость благодушно рассмеялся: – Полноте, уважаемый, бабкины сказки! Вся наша жизнь – сплошной выбор: репой грядку засеять или морковкой, на Цаньке или на Паське жениться, с левой ноги встать или с правой. Может, дождь и без меня бы пошел. Один к пятидесяти. Мы, между прочим, тоже Хольгу чтим – за то, что в безмерной мудрости своей соткала такую паутину дорог, что у каждого человека есть выбор по его силам, уму, совести… либо кошельку. Какая лавина? От силы ромашка вместо лютика взойдет или ржавый гвоздь из бревна вылетит. Который и так бы вылетел, только через неделю. – А вдруг на нем топор висел, а внизу дитя играло? – боязливо напомнил мужик старую сказочку. Путник пожал плечами: – А почем вы знаете: не будет ли оно играть там как раз через неделю? Всей разницы между моим выбором и вашим – что вы тянете жребий с завязанными глазами, а я с открытыми. Камешки же перед нами рассыпаны одинаковые. Так что не переживайте, все у вас будет. И дождь, и урожай, и девки румяные. А если вдруг еще какие напасти приключатся, зовите! Голова облегченно выдохнул и посторонился. Нетопырь тронулся с места мягко и беззвучно, как кошка, оставляя в молочно-белой пыли отпечатки трехпалых лап да изредка – прочерк хвоста. На выезде из вески путник рассеянно потянул за левый повод, объезжая бредущую навстречу девчонку: щуплую, оборванную, растрепанную, шмыгающую носом. На дороге порванными бусами алели капли крови. «Лавины они боятся, ишь ты, – презрительно подумал всадник. – Чем может навредить мой выбор, если свой они давно уже сделали: наплодили нищеты, а теперь плачутся, что кормить нечем…» * * * Рыска до того устала, что прошла мимо путника, будто мимо пня, хотя обычно ребятня разлеталась с его дороги, как пугливая воробьиная стайка. Девочка и нетопырь уже разминулись, когда что-то словно толкнуло Рыску в спину, заставив обернуться. Крысиные глазки поблескивали как мокрые смородинки. Тварь тяжело дышала, приоткрыв пасть, в ноздрях и капельками на мешке запеклась кровь. Рыска машинально поднесла руку к носу, утерлась – вглубь стрельнула боль, на коже осталась красная влажная полоса. Откуда?! Неужели ударилась, когда в лесу упала, да в запале не почувствовала? Ох, и рубашка вся в пятнах… Глаза заволокло мутью, в носу защипало, потекло сильнее, жиже. – Ну, чего в землю вросла? – раздался за спиной скрипучий голос бабы Шулы. – Обходить тебя прикажешь? Девочка торопливо посторонилась. Одной рукой старуха опиралась на палку, с трудом переставляя опухшие ноги, в другой держала полотняный мешочек. Когда Шула потряхивала им над дорогой, из дырочки в дне порошила желтая горчичная пыль. Путник уже скрылся из виду, и власть в веске опять принадлежала мольцу. – Хорош выть-то, – ворчливо-жалостливо прикрикнула старуха на Рыску. – Какие еще твои горести: ноги ходят, спина гнется… Беги домой, отец тебя уже обыскался. Все предыдущие напасти показались девочке милыми шуточками Богини. Рыска боялась и ненавидела обоих своих отцов. И того, который ворвался в веску под вражеским знаменем, ударом кулака свалил на землю первую встречную женщину, наскоро ею овладел и кинулся грабить дома. И того, который так и не смог простить этого черноволосой, в мать, девочке с «жабьими» саврянскими глазами. Когда через восемь лет в доме наконец-то появился второй ребенок, жизнь Рыски стала совсем невыносимой. Отец каждым взглядом, каждым жестом показывал: «Ты здесь чужая. Если б тебя не было, у нас была бы нормальная счастливая семья. А так – напоминаешь и напоминаешь о том позоре». «А где ты тогда был? В сарае прятался?» – однажды запальчиво выкрикнула девочка, и озверевший отец отлупил ее так, что Рыска чуть не померла, две недели на печи провалялась. Мать даже не попыталась защитить дочку, подхватила на руки младенца и выскочила из избы, чтобы крики его не разбудили. На том Рыскина семья и кончилась. С отцом она больше не разговаривала, ластиться к матери перестала, хотя раньше все надеялась, что сумеет заслужить ее любовь. – В папашу пошла, дрянь эдакая, – ругался отец, чувствуя вину перед девочкой, но не желая признаваться в этом даже самому себе. Проще наорать и ударить. – Поганая саврянская кровь, пригрел крысенка под своей крышей… Рыска упрямо молчала и старалась держаться подальше от дома. Но там ее вороньем поджидали мальчишки… – Даже ребятишек послал к сажалке тебя поискать, – добавила баба, – да вы, видать, разминулись. – Ага, – шмыгнула носом девочка. – Разминулись. Что лучше: мчаться домой или попытаться отстирать рубашку в канаве у общинного поля? Наверное, домой – чем дольше отец будет ее искать, тем сильнее рассердится. А за рубашку так и так влетит, в грязной теплой воде кровь с нее не сойдет, только размажется. На бегу Рыска лихорадочно гадала, что же такое страшное она натворила. Калитку за собой не закрыла и куры со двора разбежались? Нет, она через забор возле будки перелазила, так ближе. Что-то сделать забыла? Да вроде и птице зерна насыпала, и поросенку помои отнесла, а козе – сена охапку закинула. В гости никто не собирался, мать ничего не просила… Отец встретил девочку у общинного колодца, за три избы от своего двора, что было совсем дурным знаком. – Где ты шлялась, паршивка?! Рыска привычно пригнулась, и ладонь лишь скользнула по макушке. – Ой-ё, а рубашку как изгваздала! Девочка так же молча увернулась от второго удара, не убегая, но держась на таком расстоянии, чтобы отец не мог ее больше достать. Как собака, которой и деваться некуда, и колотушек огрести не хочется. Невысокий, кряжистый, красный от жары мужчина утер текущий по лысине пот. Облегчение в этом жесте пересиливало злость. – Живо домой, умойся и переоденься, – отрывисто велел он, поняв, что сейчас лучше сдержать гнев, чем гоняться за этим крысенышем по веске. Забьется в какую-нибудь нору на чужих задворках, потом до темноты искать будешь. Это что-то новенькое! Обычно отец так просто не отступался, пробовал-таки ее изловить – и порой успешно. Рыска, не сводя с него настороженного взгляда, бочком проскользнула мимо и припустила к избе. Колай вразвалку пошел следом, благодаря Богиню, что та вовремя вернула ему непослушную девчонку, и вдвойне – что скоро от нее избавит. Избу отец строил как времянку, «обживемся – новую отгрохаем, в два этажа». Пока Рыска была маленькой – верила. Потом поняла: просто хвастается, чтобы не пасть в соседских глазах совсем уж низко. И не то чтоб Колай был ленивым или там криворуким, даже наоборот: с утра до вечера то в поле, то чинит что-то, то на хуторах подрабатывает, но уж больно рисковать боялся. Предлагал ему сосед на паях болотную делянку выкупить и грибы-шатуны на продажу растить – не отважился, отказался. Сосед другого подельника нашел и сейчас даже летом в сапогах с подковками щеголяет, женку взял молоденькую. В прошлом году четверо весчан подрядились стадо скаковых коров в Саврию гнать – дорога дальняя, тяжелая, разбойников вдоль нее прорва. Звали и Колая, тот неделю думал, ходил по избе и зудел слепнем (как Рыска надеялась, что он уедет!), да так за околицу нос высунуть и не отважился. Правильно боялся: вернулись только трое, один вдобавок охромел на всю жизнь. Отец до сих пор с гордостью вспоминал, какой он верный выбор сделал, а Рыска с завистью смотрела из-за забора, как дети того, хромого, кормят цепного кобеля объедками мясного пирога. Черным же трудом в веске на новую избу не заработаешь. После солнечного двора в доме казалось темно, как в погребе. Затхлый воздух пах кислым молоком, под потолком вяло жужжали мухи, недоумевая, куда это они попали. – Ну наконец-то, – проворчала мать. Младенец на ее коленях тихонько вякнул, и женщина торопливо склонилась над ним, шикая и укачивая. – Где ты была? – На рыбалке. – Рыска скорей полезла на печь, где сушилась запасная рубаха. Авось мать не успела разглядеть, во что превратилась эта. – И как улов? – Не клевало что-то, – растерялась девочка, остро жалея, что именно сегодня вернулась домой с пустыми руками: случалось и по сотне карасей наловить, хватало на жарево всей семье или на хорошую уху. Но обычно мать молча брала рыбу, не интересуясь, что да как. А тут сама разговор начала, и мирно так… Рыске снова захотелось разреветься, подбежать к матери, обнять ее, уткнуться в грудь и выложить и про мальчишек, и про жуткого старика, и про желтозубых крыс… Но место было уже занято другим ребенком. Нормальным, темноглазым. Желанным. – Ну, готова? – заглянул в дверь отец. Рыска вопросительно покосилась на мать. – Безрукавку возьми, – сказала та. – Платок вязаный. И лапти. – Так ведь жарища – жуть, – удивилась девочка. – А лапти зачем? Весковые ребятишки носились босиком от первой травы и до последней, летом обувались только хуторские, за что их презрительно обзывали «гусями». Лапчатыми, ясное дело. – Затем, чтоб вконец меня перед братом не опозорила, – буркнул Колай, ногой подпихивая к Рыске стоящую в уголке обувку. – А зачем мы к нему идем? – Будешь теперь на хуторах жить. У дяди. Ему девчонка на побегушках нужна. Зачем, зачем, – запоздало вскипел отец. – Собирайся вот, а не языком мели! Рыска молча сгребла в охапку облезлую козью безрукавку, платок и грязную рубаху. Пошла к двери. – Доченька… Девочка вздрогнула, оглянулась. Мать судорожно сглотнула, подыскивая слова: – Ты того… слушайся дядю. – И снова потупилась. – Угу, – сникнув, кивнула Рыска. Отец подпихнул ее в спину, выпроваживая за порог, и закрыл за собой дверь. |
||||
|