"Девственники в хаки" - читать интересную книгу автора (Томас Лесли)11Ничего страшного с ними не произошло. Поезд благополучно одолел всю дорогу через похожую на сталактит Малайю, и Бригг, – полумертвый от усталости, но неспособный уснуть от переполнявших его дурных предчувствий, – напрасно нервничал, вытянувшись на верхней полке, откуда было рукой подать до выпуклой крыши вагона. Каждому было известно, что бандиты обожают стрелять по крышам поездов, и что они проделывают это почти каждую неделю. С удобством расположившись на лесистых вершинах холмов по обе стороны от полотна, они выпускали в проходящий состав по полному пулеметному магазину. Им не надо было даже перемещать ствол; достаточно было просто прицелиться как следует и подольше не отпускать курок. Поезд сам проходил через точку прицеливания, как если бы кто-то двигал каретку пишущей машинки, нажимая одну и ту же клавишу. В каждом вагоне имелась инструкция, в которой подробно расписывалось, как следует вести себя в случае обстрела. Садясь в вагон, наиболее опытные солдаты старались выбрать место так, чтобы поблизости оказалась молоденькая малайка, китаянка или индианка. По тревоге, пассажирам полагалось падать на пол, и у каждого из них появлялся шанс полежать рядом с красоткой (а то и на ней), что, разумеется, можно было объяснить лишь достойным всякого настоящего джентльмена желанием защищать юных леди, не щадя своего бренного солдатского тела. Все остальные – не такие опытные или не совсем джентльмены – предпочитали упасть на пол первыми, в надежде, что сосед окажется недостаточно расторопным. Что касалось ночного времени, то ветераны советовали не спать на верхних полках. Под потолком в середине спального вагона горела неяркая лампа, при свете которой Лон-три, Таскер и двое гвардейцев затеяли партию в покер. Бригг участия в игре не принимал – он думал, зачем им выдали винтовки и патроны, если в случае тревоги все равно полагалось грохнуться на пол и не высовываться. Эта идея ему очень нравилась – и не только из-за девушек, которых он мог спасти. Да и случись что, стрелять все равно было не в кого. Джунгли надежно скрывали партизан, а потому лезть на крышу и подставлять голову под пули, чтобы сделать пару выстрелов наугад, не имело никакого смысла. Синклер лежал на полке напротив Бригга и спал. Даже во сне его лицо сохраняло выражение, свойственное прилежным ученикам. Прошедший день стал для него одним из самых счастливых – Синклер специально приехал на сингапурский вокзал пораньше, чтобы как следует осмотреть локомотивы, поболтать на профессиональные темы с машинистом в засаленной тужурке и сфотографировать ходовую часть паровоза. Кроме паровозов Синклер сделал несколько снимков вспомогательного поезда, который каждую ночь бесстрашно отправлялся в путь впереди экспресса, на случай, если бандиты взорвали полотно. Он попытался также исследовать прицепленный сзади к экспрессу бронированный вагон с двумя старыми пулеметами Льюиса на турели, но сержант-ирландец, командовавший пулеметным расчетом, приказал ему убираться. Со своей полки Бригг мог видеть примерно три дюйма занавешенного окна. Отодвинув плотную светомаскировочную ткань, он выглянул наружу. Тропический ливень, как обычно, сопровождался сильным порывистым ветром, и Бриггу казалось, что капли воды несутся почти параллельно земле, исчезая из вида в той стороне, откуда шел поезд. Обычный тропический ливень, но Бригг был ему рад. Отчего-то ему казалось, что партизаны тоже не любят мокнуть под дождем. В конце концов Бригг все-таки заснул. На рассвете поезд прибыл в Праи, и вся их компания пересела на паром. Паром долго тащился от одного берега до другого и прибыл на остров Пинанг, когда солнце уже начало припекать по-настоящему. Армейский центр отдыха – он же профилакторий – располагался у самого берега моря и состоял из нескольких рядов аккуратных домиков и коттеджей. В конце первой недели своего отпуска Бригг лежал на кровати в одном из таких домиков и наслаждался послеобеденным отдыхом, абсолютным бездельем и полной безопасностью. Он только что вернулся с пляжа в прохладную тень коттеджа, и пробивающееся сквозь жалюзи солнце полосами ложилось ему на грудь и на полотенце, которым Бригг опоясался после душа. В доме было четыре койки; две из них стояли заправленными, со сложенными одеялами, третью занимал рядовой Английской бригады, который спал, уютно устроившись во впадине продавленного матраса. Бригг мало что о нем знал. Сосед держался довольно обособленно: он часто спал днем, а по ночам много курил, лежа на своей койке, и каждый раз, когда Бригг просыпался, он видел в темноте на другом конце комнаты похожий на крупного светляка мерцающий огонек сигареты. Рядового звали Чарли Уоллер. В одну комнату они попали потому, что Бригг подал свой рапорт перед самым заездом, а друзья Уоллера погибли за считанные часы до отправки в профилакторий. О том, что они погибли, Бригг еще не знал. Он лежал, наслаждаясь прохладой мягких простыней и радуясь чистоте своего тела, которую оно приобрело после пресного душа, не только смывавшего пляжный песок и пот, но и освежавшего кожу. Прямо за стеной коттеджа, на свободной площадке между домами, несколько солдат азартно гоняли мяч и галдели, как школьники в перемену. После одного особенно громкого вопля Уоллер вдруг зашевелился и, выглянув из-под простыни, потянулся за сигаретами и зажигалкой, лежавшими рядом на тумбочке. – Который час? – спросил он. – Скоро пять, – ответил Бригг. Все их разговоры были именно такими – составленными из отрывочных фраз, простых вопросов, односложных ответов и незамысловатых комментариев, которые еще ни разу не превращались в полноценную беседу. Днем Уоллер всюду ходил один, спал или курил; что касалось вечеров, то Бригг однажды видел, как он танцует в «Огнях Пиккадилли» со старой официанткой. Уоллер выглядел совсем юным. У него было некрасивое, длинное лицо, почему-то ассоциировавшееся у Бригга с железной печной трубой, и только голос его оказался на удивление приятным. Солнце проникало сквозь жалюзи и на втором окне, и глубокие тени, лежащие на суровом лице Уоллера, походили на синяки. Уоллер закурил сигарету и вдруг спросил: – Сколько тебе еще осталось? – После отпуска будет месяц с небольшим. – Произнеся это, Бригг почувствовал обычные в таких случаях гордость и сознание собственного превосходства. Когда бы его ни спрашивали, сколько он уже отслужил или сколько ему осталось, Бригг всегда чувствовал одно и то же: удовольствие и гордость. Как-то в Сингапуре их с Таскером остановила военная полиция – остановила за то, что они прогуливались по городу в гражданской одежде, да еще надели яркие гавайские рубашки навыпуск. Полицейский был один, а его новенькая форма красноречиво свидетельствовала, что он пробыл в Малайе совсем немного. Первым делом полицейский спросил их, сколько времени они служат на заморских территориях, и когда Бригг с Таскером ответили, тут же оставил их в покое и, не прибавив больше ни слова, побрел восвояси. Но Уоллер отнесся к хвастливому ответу Бригга без всякого пиетета. – А сколько осталось тебе? – уточнил уязвленный Бригг. – Один год и четырнадцать дней. Завтра будет тринадцать, – ответил Уоллер, и Бригг от души рассмеялся. – Ну, это совсем ерунда – особенно год, о котором ты упомянул. Он, однако, чувствовал, что Уоллер затеял этот разговор не из праздного любопытства. Ему и в самом деле хотелось знать. Когда Бригг захохотал, он даже не улыбнулся. Очевидно, Уоллер не шутил, когда говорил о четырнадцати или тринадцати днях. Наверное, он мог бы назвать точное количество оставшихся до дембеля часов и минут. – Долго пробыл на континенте? – спросил Уоллер. – Нет, не особенно, – пробормотал Бригг, несколько смутившись. – Только в Джохоре. Есть там одно такое место, называется Баксинг. Уоллер фыркнул. – И сколько ты там был? – Пару недель. Если точнее, то две с небольшим. Нас вывозили туда на учебные сборы. – Понятно… Стало быть, все остальное время ты торчал в Сингапуре? – Верно. Уоллер выпустил изо рта клуб сизого дыма, и он повис над ним, пронзенный солнечными лучами. Солдат молча смотрел, как дым рас- сеивается. Бригг уже собирался встать и уйти, когда Уоллер внезапно спросил: – Как тебе удалось попасть именно туда, где служить легко и безопасно, и где никогда никого не убивают? – спросил он. – Как тебе удалось? За какие такие заслуги?! Бригг почувствовал комок в груди; это была не то совесть, не то праведный гнев. – Что ты имеешь в виду? – спросил он как можно небрежнее, стараясь выдержать заданный Уоллером тон. – Никто никуда не «попадает», как ты выразился… Тебя просто берут и бросают туда, куда захочется какому-то старому бюрократу в мобилизационном управлении штаба. Если там решат, что ты должен служить с ручкой или карандашом в руке, значит будешь воевать с бумажками. Даже если сам ты хотел стать пулеметчиком или кем-то еще… – Ты бы не захотел, – сказал Уоллер. Это была простая констатация факта. – Не захотел чего?… – Воевать с пулеметом или чем-то подобным в руках. Если ты, конечно, не псих. – Некоторые из нас с удовольствием поменяли бы одно на другое, – заверил его Бригг. – Мы не пацифисты и не отказники, которые не хотят служить, прикрываясь религиозными или политическими соображениями. Просто нас засунули в эти дурацкие конторы и дали в руки всякие бухгалтерские книги. Многие из парней дорого бы дали, чтобы выбраться из нашей вонючей дыры. Это я тебе точно говорю. Уоллер усмехнулся и сказал: – Мне просто было интересно, как ты ухитрился попасть в самое теплое и безопасное местечко во всей армии. Значит, ты полагаешь, что тебя с самого начала выбрали для этой службы, учтя твою, так сказать, мирную профессию? И чем ты занимался на гражданке – торговал молоком вразнос или вел бухгалтерские книги в лавке? – Наверное, они действительно учли, кем я был раньше. – Бригг пожал плечами. – До того как попасть в армию, я был обычным клерком, клерком я и остался. – Я тоже был не мясником на бойне, – сказал Уоллер все тем же ровным голосом. – Но мне дали в руки винтовку и отправили в джунгли. Бригг вдруг услышал свой собственный беспомощный смех. Больше всего ему хотелось встать, надеть шорты и уйти. – Теперь я знаю, в чем была моя ошибка, – раздумчиво проговорил Уоллер. – Я неправильно назвал свою профессию, когда меня впервые вызвали со всеми документами. Я, видишь ли, учился на архитектора, но мой босс постоянно давал мне самую неквалифицированную работу. Это повторялось на каждой стройке, потому что я был самым младшим, вроде ученика или подмастерья. Мне постоянно приходилось ковыряться в самой грязной грязи, поэтому на призывном пункте я сказал, – по злобе или с досады, – что я разнорабочий на стройке. Это была просто шутка, но они так и записали, и с тех пор я везде числюсь строительным рабочим. Сколько раз я пытался все объяснить, но начальство считало, что я выдумал это лишь бы выбраться из пехоты. Умора, верно? Сдохнуть можно со смеха! Никто не хотел меня слушать, и я так и остался строительным рабочим. – Тяжелая служба? – осторожно спросил Бригг, стараясь продемонстрировать сочувствие к чужой беде, которую был не в силах понять. – Тяжелая? – Уоллер криво усмехнулся. – Ужасная. Такая ужасная, что ты и представить себе не можешь. Вонючие болота, малярия, тропический лишай, потница – все тридцать три удовольствия. – У нас в Сингапуре тоже потеешь почти постоянно, – робко вставил Бригг, но Уоллер не слышал. – Это все равно что жить в канализации, – продолжал он. – В канализации, из которой нельзя выбраться. И не просто жить, а постоянно оглядываться, высматривать этих желтых обезьян, которых можно вообще никогда не увидеть, потому что они тоже ищут тебя – ищут, чтобы убить. У них это получается гораздо лучше, потому что они прожили в этих чертовых джунглях всю жизнь. Они прячутся лучше и ловчее, и убивают тебя как раз тогда, когда ты этого не ждешь. Обезьяны занимаются этим уже много лет. Они ушли в джунгли еще при японцах, и с тех пор только и делают, что скрываются в «зеленке», а потом выскакивают оттуда, как чертик из табакерки, и стреляют в тебя. Пока они убивали япошек, их называли «Сопротивлением» и считали героями, а теперь они для нас – «прокоммунистически настроенные элементы». Мы как-то поймали одного, и оказалось, что он до сих пор получает пенсию британского правительства за участие в Движении сопротивления. У него при себе была пенсионная книжка, – вся в печатях, – из которой мы узнали, что раз в неделю он появлялся в Ипо, чтобы получить деньги и переспать со своей женой… Уоллер захихикал, а вернее – закудахтал, как древний, высохший старик. Потом он приподнял голову и, отвернувшись к окну, стал наблюдать за игрой в футбол. – Здесь хорошо, – сказал он. – Просто здорово. Можно лежать на чистом белье, можно сколько хочешь смотреть на солнце, а главное – над головой нет этих дурацких листьев. А еще я познакомился здесь с самой старой шлюхой в Пинанге. Она – настоящая душка и умеет танцевать старомодное танго. Да ты, наверное, видел ее в «Огнях Пиккадилли»… – Кхм, – откашлялся Бригг. – Я действительно видел тебя с ней пару дней назад. – Это старая греховодница, – сказал Уоллер нисколько не изменившимся голосом. – Когда я приехал, то долго не мог поверить, что она промышляет этим ремеслом; я думал – она служительница при туалете или уборщица. Но она просто великолепна в постели, и бывает очень благодарна за деньги и за все остальное… Чтобы тебя ублажить, она сделает все, что ни попросишь, да и цену не заламывает, так что моих сбережений хватит еще на много раз. Когда я узнал, чем она «подрабатывает», я сразу сказал себе: «Эта милашка как раз для меня. С ней не будет никаких сложностей». Я не люблю сложностей и проблем и не собираюсь тратить силы, улещивая какую-нибудь молоденькую сучку, которая в конечном счете ничего нового мне не даст. На всякое дерьмо вроде ухаживаний у меня просто нет времени, к тому же если ухаживаешь за кем-то, приходится все время беспокоиться, как бы кто не влез со своим хоботом вперед тебя. А мне нужно, чтобы все было просто – чем проще, тем лучше. Да, я знаю, что эта баба страшна как семь смертных грехов; моя мать – и та выглядит моложе, но, в конце концов, в ее комнатенке достаточно темно. – А почему ты приехал один? – спросил Бригг. Уоллер потянулся. – В том-то и беда. Со мной должны были приехать мои друзья – Эркли и Хаусман. Это они должны были лежать здесь на двух свободных кроватях. Мы вместе подали заявление на отпуск, чтобы развлечься по полной программе, включая – Им не разрешили? – поинтересовался Бригг. Ответ он знал, знал почти наверняка еще до того, как Уоллер открыл рот, чтобы ответить. – Разрешили, только отпуск им не понадобился. Их обоих убило в прошлый четверг. Примерно в три часа пополудни. Их и еще четверых. – Господи Иисусе! – воскликнул Бригг. – Старина Хаусман был мировым парнем, – сообщил Уоллер. – Просто отличным, а уж спокойным!… Тут он любому мог дать сто очков вперед. Вроде и не было в нем ничего особенного, а все равно мировой парень – иначе не скажешь. Да и Билл Эркли, старый кобель, был не хуже. Он не пропускал буквально ни одной юбки. Представляешь, однажды у него застрял где-то в сосуде сгусток крови, и его отправили в госпиталь делать уколы и всякое такое, а он взял, да и закадрил там сиделку! Слышал ты когда-нибудь, чтобы у человека был такой железный характер? Он засмеялся, – словно зашуршали сухие листья в дренажной трубе, – и Бригг тоже хрипло хихикнул. – Их не просто подстрелили, – сказал Уоллер. – Так глупо все получилось… Он, похоже, не собирался рассказывать дальше, и Бригг вынужден был спросить: – А как это произошло? – К нам прибыл из Англии новый лейтенант. Лейтенант Фрэнклинг. Знал он много меньше нашего, но из самолюбия не хотел этого показывать. В тот день он с маленьким отрядом отправился прочесывать каучуковую плантацию всего в нескольких милях от нашего лагеря, и Эркли с Хаусманом тоже попали в его группу. Когда они подошли к плантации, им передали, что кто-то поджег грузовик, который вывозил заготовленный латекс. Они поспешили туда и попали прямо в засаду. Двоих скосили сразу, остальные заползли в какую-то яму и стали отстреливаться. У офицера, Фрэнклинга, была ракетница Вери, чтобы дать красную ракету, если им понадобится помощь, и зеленую, если все в порядке. Но этот чудак взял с собой только белые осветительные ракеты, и наши, которые были-то в какой-нибудь паре миль, так и не узнали, что происходит. Впрочем, никто, наверное, не успел бы их спасти. Когда мы туда добрались, все они были мертвы, все лежали в одной яме… не яме даже, а просто в неглубокой выемке. Уоллер неожиданно сел на койке. – Но то, что мы там нашли, было намного страшнее, чем просто трупы. Я предпочел бы, чтобы они были просто мертвыми, хотя Эркли и Хаусман были моими друзьями. Но они были – Как так? – переспросил Бригг с замиранием сердца. – Почему?… – Потому что эти партизанские сволочи вырвали им зубы и унесли с собой. Как сувениры или трофеи. Словно краснокожие, ей-Богу, только те снимали скальпы… Бригг вскочил и ринулся к выходу. Полотенце свалилось с него уже на улице, и футболисты засвистели и заулюлюкали ему вслед, но Бригг не остановился, пока не добежал до берега и не бросился в море. Глотнув горько-соленой воды, он нащупал ногами дно, встал, и его вырвало в набегающие маленькие волны. Синклер почти каждый день ездил в Джорджтаун, – самый большой на острове город, – на дальней окраине которого жил в просторном бунгало состоятельный китайский торговец, выстроивший у себя в саду макет железной дороги. Синклер познакомился с ним через «Общество любителей железных дорог». Это была отличная железная дорога. Ее блестящие игрушечные рельсы протянулись по всему саду, петляя между кактусами, кустами и клумбами, полными пламенеющих тропических цветов. Когда оба хозяйских сына возвращались из школы, они помогали Синклеру переключать огни, переводить стрелки, давать сцепные сигналы и опускать семафоры на перекрестках. К вечеру приезжал на машине и сам торговец, и уже вчетвером они допоздна засиживались в саду, запуская сразу все восемь маленьких поездов и следя за тем, как они с проворством мангустов снуют среди травы. Трижды Синклер садился на паром, перебирался на континент и проводил самые жаркие дневные часы на вокзале, глядя на прибывающие и отходящие поезда. Ему даже удалось получить разрешение проходить в депо и смотреть, как рабочие чистят и смазывают огромные механизмы, как разводят пары мощные локомотивы-экспрессы, и как, сопя и лязгая буферами, тянут вагоны маневровые паровозы. В депо, словно в духовке, стояла адская жара, после которой высокое солнце казалось Синклеру прохладным и ласковым. Что касается прочих развлечений, то ему как правило хватало ужина в профилактории и стакана пива; лишь время от времени он выбирался в город с Бриггом, Таскером и Лонтри. Но с ними отправлялось только тело Синклера; разум его где-то блуждал, и он совсем не обращал внимания ни на нарядные улицы, ни на пропахший специями звенящий воздух, ни на людей, которые прогуливались в свете ярких вечерних огней или неподвижно сидели на корточках в тени. Обычно их вылазки заканчивались в «Огнях Пиккадилли», где друзья пили пиво и танцевали с женщинами. Здесь были китайские, малайские, евразийские и даже сиамские женщины, которые считались самыми лакомыми, но Синклер едва ли их замечал. Присев у легкого бамбукового столика, он принимался просматривать справочник серийных номеров локомотивов, зубрить колесные формулы или мечтать о райских кущах Свиндонской развязки, и не обращал никакого внимания на кипящую вокруг полную земных соблазнов жизнь. Порой Бригг, Лонтри и Таскер дружески над ним подтрунивали, но на все замечания и шутки в свой адрес Синклер отвечал задумчивой улыбкой и предложением пропустить по стаканчику пива за его счет. Изредка им все же удавалось втиснуть ему в руку билет и отправить танцевать, однако Синклеру, похоже, было все равно. Но высокий, задумчивый, очкастый Синклер неожиданно пришелся по душе одной из девушек-евразиек, которую все звали Крошка Нелл. Когда Нелл бывала свободна, она присаживалась за их столик и всегда очень радовалась, когда Синклер обращался к ней своим негромким, серьезным голосом. Он как раз говорил, что у нее волосы цвета паровозной топки, когда пьяный Таскер неожиданно заорал, что Нелл – прелестная штучка, с которой приятно будет порезвиться. Ни Синклер, ни девушка не обратили на него никакого внимания. Затаив дыхание Нелл слушала захватывающий рассказ о лондонской подземке и шепотом повторяла за Синклером названия самых трудных станций, – «Эрлс-Корт», «Морден» и даже «Тоттенхэм-Корт Роуд», – получая от этого видимое удовольствие. Впрочем, больше других ей запали в душу простенькие «Элефант» и «Касл». Глядя на нее, Бригг то и дело чувствовал в горле болезненный комок: Крошка Нелл напоминала ему Люси. Нелл довольно быстро дала им понять, что ее дружба с Синклером – дело сугубо личное, и что она остается вполне доступной для них в профессиональном отношении. Все трое не раз танцевали с ней. Нелл обладала гибким податливым телом, которое, казалось, способно было приспособиться к мужчине любой комплекции, тогда как большинство ее товарок, танцуя с худым мужчиной, сразу становились похожими на уборщиц со шваброй. Толстяки же толкали партнерш выпяченными животами, словно бульдозеры, сгребающие грязь. Иными словами, Нелл была почти идеальной женщиной для сексуальных упражнений. – Я бы не прочь с ней покувыркаться, – заявил Таскер, когда на следующий день они втроем лежали после обеда на пляже. – Она, должно быть, чертовски хороша в постели. Все дело в том, как быть с Синклером? Наверное, по отношению к нему это будет не очень правильно. – В том-то и дело, – согласился Бригг. – Нельзя обходиться с товарищем так по-свински. – Я не согласен, – вмешался Лонтри, пропуская между пальцами горячий песок. – Нелл сама сказала, что если кому-нибудь из нас захочется воспользоваться ее услугами, она будет только рада. А старине Синклеру все равно. В конце концов Нелл не поезд и не мотодрезина. Все трое захохотали. – Я бы не прочь… – медленно и задумчиво повторил Таскер. – И я, – поддакнул Бригг. – И мне бы тоже хотелось, – заключил Лонтри. – Определенно хотелось… – Но нельзя же всем сразу, – тотчас возразил Бригг, и в его голосе прозвучало что-то похожее на облегчение. – Что ж, можно по очереди, в разные ночи, – нашел выход Таскер. – Тогда я первый, – подвел итог Лонтри, переворачиваясь на спину и давая понять, что обсуждать больше нечего. – Сегодня же вечером. Синклер танцевал с Нелл. Таскер дал девушке билетик, и она приставала к Синклеру до тех пор, пока тот не сдался. Со стороны, танцующий Синклер напоминал жирафу. – Я, пожалуй, откажусь, – неожиданно решил Таскер, глядевший как они танцуют. – Пусть она достанется одному из вас. – Мне все равно, – пожал плечами Бригг. – Только не я, – заспешил Лонтри. – Я тут сегодня кое-что подсчитал… Оказывается, у меня почти не осталось денег. – Тогда я пересплю с ней, – немедленно передумал Таскер. – Ну уж дудки! – возмутился Бригг. – Ты же только что говорил, что не хочешь ее, значит, Нелл должна достаться мне! – А тебе минуту назад было все равно, – напомнил Лонтри. – В конце концов, эта мысль пришла в голову – У тебя же денег нет, – не преминул заметить Таскер. – Ничего, как-нибудь выкручусь. Ты только посмотри на нее – правда милашка? Все трое посмотрели на Нелл. – Тогда – жребий, – предложил Бригг. – Бросим монету. – Да кончайте же вы! – проворчал Таскер. – Ей богу, лучше всем отказаться, чем ссориться. Они ненадолго затихли, пристыженно глядя в стаканы с пивом. – Ну хорошо, – вздохнул Лонтри. – Давайте все откажемся. К тому же она, должно быть, дорого берет. Я и в самом деле не могу себе этого позволить. – Тогда о чем спорить? – встрепенулся Бригг. – Забудем. У меня, кстати, тоже не слишком много денег. Едва-едва хватит до конца отпуска. – И у меня, – признался Таскер. – Какой смысл оспаривать первенство, если никто из нас все равно не в состоянии заплатить за удовольствие? Они снова посмотрели на танцующую пару и увидели, как Нелл смеется над Синклеровой серьезностью. Смех у нее был очень музыкальным и беззаботным. – Но мы всегда можем занять друг у друга, – предложил Лонтри. – Занять?! – Занять? Как?!! – Тот, кто пойдет с ней, займет у двух оставшихся по пять долларов. Этого должно хватить. – Боже!… – воскликнул Таскер. – Если тебе так неймется, то я, пожалуй, пойду с тобой – помогу тебе залезть на нее и спуститься. Ты, парень, редкостный нахал! Лонтри заметно взволновался. – Я не хотел сказать, что это должен быть именно я. Я говорил вообще… – Но ты – Ничего подобного! – Тогда одолжи мне пятерку, – агрессивно сказал Таскер. Лонтри смешался. – Нужно бросить монету или решить это дело как-нибудь по-другому. Победитель получит все – и девушку, и деньги, а долг вернет в Сингапуре. – Идет, – кивнул Таскер. – Это по справедливости. Будем бросать монету. И он полез в карман за мелочью. – У меня есть идея получше, – интригующе сказал Лонтри. – Я так и думал, – желчно ввернул Бригг. – Да, получше. Гонка! – Только не это, – замахал руками Таскер. – Я, во всяком случае, никуда бежать не собираюсь. Почему бы нам не посоревноваться в чем-нибудь другом? Например, у кого лучше стоит… У вас обоих это неплохо получалось. – Бега отпадают, – поддержал товарища Бригг. – После них мы вряд ли сгодимся на что-нибудь еще… Лонтри наклонился вперед через стол. – Сами мы никуда не побежим. Можно гоняться на рикшах – до пристани и обратно. Проигравшие платят победителю по пять долларов, и он идет с Крошкой Нелл… У входа в «Огни Пиккадилли» всегда дежурили прямые потомки рикш – велорикши, которые не бежали бегом, а крутили педали велосипеда с коляской. Стоило им только увидеть в освещенном дверном проеме троих друзей, как они принялись зазывно кричать и размахивать руками. Бригг, Таскер и Лонтри выбрали себе каждый по экипажу. – Ты говоришь по-английски, Джордж? – спросил Бригг, усевшись в коляску, помещавшуюся сбоку, как у мотоцикла. – Прекрасный день, сэр, – отозвался рикша. – Прекрасный, погожий день! – Вот и хорошо. – Бригг вздохнул. – Я и мои друзья поспорили, кто быстрее доедет до пристани и вернется. Понятно? Он указал на Лонтри и Таскера, которые устраивались в колясках и пытались втолковать своим капитанам условия скачек. Трасса пролегала по главной улице; у причала нужно было повернуть в садик у борделя и вернуться к «Огням Пиккадилли». Меряя взглядом расстояние, Бригг вдруг засомневался. Ему не очень хотелось выигрывать эту гонку. В самом деле не хотелось. До окончания срока службы оставались считанные недели, а он твердо решил вернуться домой к Джоан – Гонка, понимаешь? Соревнование… – сказал Бригг рикше, от души надеясь, что тот ничего не поймет. – О'кей, – отозвался рикша. – Сержант – грязная скотина. Бригг беспомощно посмотрел на Лонтри и Таскера, но так и не смог понять, насколько его друзья преуспели, преодолевая языковой барьер. Как бы там ни было, их экипажи начали медленно выруливать на середину улицы, и рикша Бригга, наклонившись к рулю, в точности повторил маневр. Когда все три коляски оказались примерно на одной линии, Таскер закричал: – Поехали!… Заслышав этот крик, многие прохожие повернулись в их сторону. Таскер и Лонтри принялись понукать своих рикш. Бригг тоже закричал или почти закричал, хотя особой нужды в этом не было. Рикши сразу поняли, что от них требовалось. Все трое были старыми соперниками и поэтому, лишь только прозвучал сигнал, стрелой помчались вдоль улицы, легко танцуя на коротких педалях и по-лошадиному выгибая шеи. Таскер тоже довольно скоро решил, что победа в этой гонке ему ни к чему. Ночь с Нелл могла разорить его, даже если товарищи одолжат ему по пяти долларов каждый. Вдруг девушка попросит двадцатку? Тогда ему придется отказывать себе во всем до самого конца отпуска; денег не хватит даже на то, чтобы вытатуировать на предплечье дельфина и девиз «Любовь и долг», а Таскеру очень хотелось иметь такую татуировку. – Не торопись, приятель, – сквозь сжатые зубы, словно плохой чревовещатель, предупредил он своего рикшу. – Не так быстро! – Помедленнее, Джон! – шептал и Бригг. – Не напрягайся. Легче, легче!… Через пару минут после старта Лонтри, мертвой хваткой вцепившийся в передок коляски, рискнул оглядеться и едва не вывалился на мостовую. Его рикша мчался с огромной скоростью, и лица многочисленных зрителей, белевшие по обеим сторонам улицы, напоминали рвущиеся из рук воздушные шары. Пешеходы, спасая свою жизнь, торопливо покидали проезжую часть, едва завидев коляску, мчавшуюся по середине дороги и пугавшую своим грохотом бездомных собак и спящих детей, по меньшей мере, в двух близлежащих кварталах. Лонтри уже жалел, что затеял это дело с гонками. Он не желал победы ни себе, ни кому-либо другому. Мысли о Синклере смущали его. Синклер нравился Лонтри, и он никак не мог представить себе, как это – уйти с девушкой товарища, пусть даже она проститутка. Нет, думал он, это положительно невозможно. К тому же Нелл могла быть больна какой-нибудь ужасной болезнью (ведь шлюхи так часто заражаются от клиентов всякой дрянью), а Лонтри как раз собирался жениться, – если не сразу по возвращению в Англию, то когда-нибудь потом, – и подхватить что-нибудь венерическое ему вовсе не улыбалось. Наконец, даже с деньгами, которые он получил бы в случае победы, подобное приключение весьма отрицательно сказалось бы на его финансах, а Лонтри уже давно пообещал себе, что перед возвращением в Сингапур обязательно вытатуирует на бицепсе кинжал и надпись «Любовь и верность». Расстаться с этой мечтой было бы огорчительно, и он не хотел выигрывать. Совсем не хотел. – Потише, Чарли, – бросил он азартно налегавшему на педали рикше. – Давай помедленнее, пока мы не перевернулись. Но малаец не понял ни слова, и расстояние между экипажем Лонтри и его соперниками стало понемногу расти. Передние колеса двух других повозок сверкали спицами уже на уровне заднего колеса фаворита. Рикши вошли в раж, и уже ничто не могло заставить их ехать медленнее. Лонтри, в равной степени напуганный как опасностями столь быстрой езды, так и перспективой первым придти к финишу, прижался к боковой стенке коляски и случайно положил ладонь на подвешенный к раме фонарик. Обжегшись, он взвыл от боли и, состроив страшную гримасу, принялся дуть на пострадавшую руку. Коляска опасно качнулась, и Лонтри, усевшись на сиденье поглубже, прижал ладонь к животу и испустил еще один громкий крик. Тем временем его рикша достиг пристани и замедлил ход, не зная, что делать дальше. Потом он увидел коляску Таскера, которая на полной скорости свернула в садик при борделе. Рикша Лонтри проскочил место разворота и решил, что вопли пассажира вызваны гневом и досадой. Спеша исправить свою ошибку, он резко развернул экипаж и, едва не вывалив Лонтри в кювет, ринулся к воротцам, чтобы опередить хотя бы Бригга, который пока шел третьим. Это ему удалось. Два велосипеда влетели в ворота палисадника, едва не сцепившись колесами, а Бригг и Лонтри обменялись на лету испуганными, вымученными улыбками. Рикша Таскера мчался по дорожке впереди, лавируя между благоухающими клумбами и древесными стволами, рассчитывая первым вернуться на улицу. В этот час девицы из борделя по обыкновению отдыхали в саду, в плетеных креслах и шезлонгах, расставленных вдоль тропы под низкими ветвями деревьев. Кроме типичной для здешних публичных домов пестрой расовой смеси, в этом борделе обреталась одна чистокровная индианка, которой почтенное заведение весьма гордилось, и которая нежила свое драгоценное тело не в кресле, как другие, а на изящной плетеной лежанке. Впрочем, в этом заведении все девушки славились утонченностью и безупречным воспитанием. Они не позволяли себе торопиться ни в постели, ни где-либо еще. Изыск и шарм – вот чем привлекал клиентов этот бордель. Рикша Таскера возник на крутом, как молодой месяц, изгибе тропы весь в облаках красной пыли, и его колесо проехалось прямо по накрашенному ногтю большого пальца ноги сиамской шлюхи, сидевшей ближе всех к воротцам и имевшей привычку вытягивать свои длинные ноги перед каждым потенциальным клиентом. Девица заверещала, точно ее ошпарили кипятком, но, прежде чем эхо ее крика затихло между деревьями, колесница Бригга, пьяно вильнув, выскочила на газон и опрокинула сразу два кресла вместе с восседавшими в них путанами. Последний рикша, выбрасывая из-под колес красную землю и мелкие камни, появился на дорожке, и девицы в панике бросились врассыпную, сбивая легкую мебель, сталкиваясь друг с дружкой и падая на траву. Увы, Лонтри, молитвенно согнувшийся над обожженной рукой, ничего этого не видел. У выездных ворот колесницы снова поравнялись, и все началось сначала. Пассажиры больше не кричали; отчаянно цепляясь за хлипкие борта колясок, они едва сдерживали тошноту и думали только о том, чтобы ненароком не вывалиться на дорогу. От них больше ничего не зависело – рикши соревновались между собой, с остервенением скрежеща зубами и изо всех сил нажимая на педали. Каждый раз, когда его коляска обгоняла другие экипажи или уворачивалась от несущихся навстречу грузовиков и праздных легковушек, Бригг только крепко зажмуривал глаза. Рикша Таскера вылетел на перекресток на красный сигнал светофора, протаранил тележку торговца рыбой, разбросал товар по мостовой и с трудом покатил дальше, припадая на согнутое «восьмеркой» колесо. Следом мчался разъяренный торговец, и возчик давил на педали уже не ради спортивного интереса, а ради спасения своей жизни. Бриттов рикша шел на корпус впереди Лон-три. Заметив приключившееся с Таскером несчастье, он наддал и первым затормозил у «Огней Пиккадилли», опередив Лонтри на двадцать ярдов. Таскер выпрыгнул из коляски ярдов за сто до финиша, предоставив своему рикше самому выяснять отношения с рыбником. Бригг победил. Получив от Таскера и Лонтри по пять долларов, он с тяжелым сердцем вернулся в зал, где гремела музыка и витали клубы табачного дыма. Бригг искал Синклера и Крошку Нелл, с которой, как честный человек, должен был теперь переспать. Но он никого не нашел. Синклер и Нелл ушли. Когда Синклер уходил от Крошки Нелл, было уже совсем темно. Затворив за собой дверь ее скромной квартирки, он спустился к побережью по каким-то бетонным ступеням и побрел по песку туда, где волны бились о невидимые камни, сердито пенились и глухо шумели, как рассерженные духи. Синклера слегка подташнивало. Почему все его друзья буквально помешались на женщинах? Он и раньше не знал ответа на этот вопрос, а теперь ему казалось, что он не поймет этого, даже если проживет сто лет. Синклер не позволял себе ворчать или жаловаться, но и на уме, и на языке у его товарищей всегда был один только секс, и ничего больше. Даже во сне – если верить многочисленным рассказам – вся казарма занималась одним и тем же. Каждый тащил за собой свою манию, словно собачку на поводке, и у каждого – или почти у каждого – был свой любимый пес, которого он выгуливал по несколько раз на дню, которого холил, лелеял и обильно питал плодами своего воображения. Песок набился ему в башмаки. Синклер разулся и пошел босиком по самой линии прибоя, чувствуя ступнями приятную прохладу. Нет, он нисколько не возражал и готов был подтверждать это снова и снова. Это И все же он позволил подвести себя к этому, прислушавшись к общественному мнению и пойдя на поводу у большинства. Он уступил Бриггу, Таскеру и Лонтри, – да и другим, оставшимся в Пенглине, – как заклинание твердившим субботними вечерами: «Почему бы тебе не попробовать? Тебе понравится!» И, наконец, ему некстати подвернулась эта милая хрупкая девушка, которая казалась весьма интересной и вполне подходящей партнершей для первого раза. Но с самого начала все пошло неправильно – совершенно неправильно. А если говорить начистоту, все было хуже некуда. Даже для первого раза Синклер заплатил довольно много, и поэтому то, что должно было произойти дальше, сразу показалось ему противоестественным, искусственным, натянутым. И все же он решил довести дело до конца. Результат его разочаровал. Свидание с Нелл прошло совсем не так, как он представлял, но Синклер утешался мыслью, что иначе и быть не может, коль скоро его, шахматиста, заставили играть в регби, пусть и в команде любителей. Это была не его игра, и финал оказался вполне закономерным. Приведя его в свою комнатку, Нелл первым делом обрызгала себя какими-то ужасными духами. Одного этого хватило бы, чтобы испортить вечер. Синклер старался не обращать внимание на запах, но Нелл поняла и обиделась, и потом еще долго дулась на него, запершись в крошечной уборной. Когда в конце концов Синклер позволил, чтобы В их безрадостном соитии не было ничего особенно приятного ни для самого Синклера, ни для Нелл. Он признавал это совершенно спокойно – не стыдясь за себя, не жалея Нелл и ни в чем не виня товарищей, которые вынудили его вывести на прогулку чужих похотливых кобелей. Просто Синклеру было все равно. Волны сердито и шумно накатывались на берег, били по камням и неохотно выпускали из своих белопенных пальцев захваченную ими крупную гальку, когда отец-океан звал своих своенравных дочерей обратно. Синклер посмотрел на часы и взволнованно присвистнул. А что если?… Пожалуй, он еще успеет – последний паром на континент отходил ровно в час ночи. Взрывая песок длинными босыми ногами, Синклер бежал по берегу. Когда пляж кончился, он запрыгал вверх по бетонной лестнице, покрывая по четыре ступеньки за раз. Промчавшись по причалу, Синклер в последний момент вскочил на готовый отчалить паром и, вытерев носовым платком песок со ступней, надел носки и ботинки. Оказавшись на противоположном берегу, он знакомой тропой прошел мимо складов и пакгаузов и через дыру в заборе проник на сортировочную станцию. Там Синклер направился прямо к широким и высоким воротам главного локомотивного депо. Депо было наполнено клубами красноватого, подсвеченного языками пламени пара, светом оранжевых фонарей, шипением, громом, лязгом и острым запахом угольной пыли, а жара здесь стояла такая, что непривычного человека, взошедшего на порог этого огненного ада, могло запросто сбить с ног. Синклер счастливо улыбнулся и шагнул внутрь. Помимо самого разнообразного спортивного инвентаря в профилактории имелась целая флотилия небольших утлегарей [17]. В предпоследний день своего отпуска Бригг медленно плыл в одном из них ярдах в двухстах от берега, когда вдруг заметил на пляже Филиппу. Сначала он решил, что не знает эту загорелую девушку в белом платье, но в профилактории только что начался обед, и на берегу не было никого кроме нее и Бригга, которому есть не хотелось. В конце концов он подплыл ближе, чтобы лучше рассмотреть незнакомку и, неожиданно узнав Филиппу, сразу догадался, что она ждет его. Развернувшись, он сделал несколько сильных гребков, и легкая, стремительная, словно барракуда, лодка стрелой помчалась к берегу. Красуясь, Бригг изящно покачал суденышко из стороны в сторону. – Пижон! – крикнула Филиппа, когда Бригг приблизился на достаточное расстояние. – А как же! – отозвался Бригг, направляя каноэ в пенное кружево прибоя. – Конечно я пижон. Погоди, сейчас ты еще не такое увидишь! Он сильно наклонился вбок, снял с отвода ушедший в забурлившую воду поплавок, потом повторил эту же операцию с другой стороны и, восстановив равновесие, тремя сильными ударами весла выбросил легкую скорлупку на берег, после чего с достоинством перешагнул через низкий борт. Подойдя к Филиппе, Бригг поцеловал ее и ощутил под тонкой тканью упругое тепло грудей, которые прижались к его загорелому, жилистому телу. Белый подол платья коснулся его влажных бедер; чуть ниже торчали голые колени Филиппы, к которым Бригг невзначай прикоснулся своими худыми, острыми коленями. Потом, внезапно смутившись, они разжали объятия и смерили друг друга настороженными взглядами. В конце концов Бригг улыбнулся, и Филиппа беззаботно рассмеялась в ответ. – Как ты сюда попала? – спросил Бригг, все еще держа ее за кончики пальцев. – Я думал, ты давно работаешь медсестрой в Куала-Лумпуре или где-нибудь еще. – Нет, пока нет, – объяснила Филиппа. – На медсестру нужно готовиться несколько лет. Мне, во всяком случае, потребуется лет сто, не меньше. Просто меня перевели сюда, в Джорджтаунский госпиталь. А ты еще долго здесь пробудешь? – Завтра уезжаю. – Завтра! Как жаль… – Увы. – Увы и ах… Она поглядела ему через плечо. – Между прочим, мистер, ваша лодка уплывает. Бригг обернулся и увидел, что каноэ сползло с песка и потихоньку удаляется от берега, решив, по всей видимости, самостоятельно плыть на поиски романтики открытых морей и неистовых ураганов. Бригг бросился в погоню. Пробежав по мелководью несколько шагов, он упал в воду и поплыл бурным кролем. Вскоре он уже поймал каноэ за отвод и, толкая перед собой, с торжеством вернулся на берег. Филиппа помогла ему привязать лодку фалинем к большому, похожему на черепаху, камню. – Я пробыл здесь почти две недели, – сообщил Бригг, – и мой отпуск почти закончился. А через месяц я возвращаюсь в Англию. Филиппа наподдала песок носком сандалии. – Я в Пинанге уже десять дней, – сказала она грустно. – Просто я не знала, что ты здесь. И не узнала бы, если бы вчера к нам в госпиталь не обратился один солдат по фамилии Уоллер. Он сказал, что в профилактории отдыхают несколько человек из Пенглина, и я поинтересовалась, не может ли он назвать их фамилии. Он знал только тебя. – Мы с ним живем в одной комнате, – объяснил Бригг. – А что с ним случилось? – Мне кажется, у него что-то не в порядке с почками, – небрежно ответила Филиппа. – Или что-то в этом роде. – О, да. – Бригг понимающе кивнул. – Не стоит о нем, – сказала Филиппа, садясь на песок и увлекая за собой Бригга. Некоторое время они сидели молча. – Твой старик очень бесился после той ночи? – спросил наконец Бригг. Филиппа засмеялась. – Он готов был пристрелить тебя, но полковник не позволил. Ведь ты действительно чуть не прикончил маму – столкнул ее с трубы в болото. – Я ее не сталкивал! – возмутился Бригг. – Она сама упала, поскользнулась и… полетела кувырком. В конце концов, она сама виновата – не надо было брать с собой этих дурацких рыб. Филиппа откинулась на спину и захохотала. – Но это же было просто изумительно! А как ты отстрелил пальцы этому старому китаезе? Я до смерти этого не забуду! Бригг взял ее за запястья. – Это приключение стоило мне полуторамесячного денежного содержания, – сказал он с легким упреком. – Я приехал сюда только потому, что выиграл немного денег. – А помнишь, как мы сидели в этой вонючей грязи, ни живы ни мертвы от страха, и боялись пошевелиться, а бедная старая мамочка стонала так, что я решила, будто она умирает? – Филиппа снова засмеялась, запрокинув голову к небу, а Бригг вдруг прижался к ней всем телом, вдавил ее голову в песок поцелуем в губы и почувствовал, как в паху ходуном заходили тяжелые, горячие волны. Филиппа принялась бороться. – Нет, не надо, – полушепотом пробормотала она, упираясь ему руками в плечи. – Ты намочишь мне платье. – В самом деле? – удивленно спросил Бригг и скатился с нее на песок. – Да, действительно. Я ведь еще не высох… То есть, мое тело еще не совсем высохло. – Я знаю, – сказала Филиппа, глядя прямо на него. – Именно это я и имела в виду. – Пожалуй, я лучше оденусь, – решил Бригг и поднялся. – Я подожду, – откликнулась Филиппа. Бригг вернулся к себе в комнатку. «Все то же самое, – с горечью думал он. – Как и всегда. Она была очень мила и даже кокетничала, но только до тех пор, пока не испугалась. Все было в порядке лишь до тех пор, пока она не поняла, чего мне После того как Бригг оделся, они поднялись на холмы, где в самом сердце изумрудных джунглей стоял маленький храмик с золотой пагодой и квадратным прудом, в котором было полным-полно черепах. Бригг с Филиппой почти целый час бродили по тенистым галереям внутреннего двора, щурились на раскаленные солнцем каменные плиты, любовались крупными цветами лиан, свисавших со стен и обвивавших колонны крытой галереи. Держась за руки, они долго стояли возле пруда и смотрели, как плавают в нем черепахи – как они загребают воду самшитовыми ногами, как сталкиваются твердыми костяными панцирями и беззвучно смеются, разевая уродливые клювики. Потом из внутреннего двора вышел наголо бритый старик в шафранном одеянии. Присев возле бассейна на корточки, он объяснил им, что черепах приносят прихожане, надеющиеся умилостивить богов и заслужить себе черепашье долголетие. От храма Филиппа и Бригг направились дальше в холмы и скоро набрели на тропу. Пойдя по ней, они довольно скоро вышли к небольшому водопаду. Низвергающаяся со скального выступа струя напоминала отлитую из тонкого зеленоватого стекла трубу, опущенную в кипящую чашу озера. Вода была очень холодной – намного холоднее, чем морская, но они все равно искупались, с опаской исследуя лукавые, бутылочно-зеленые омуты и дивясь окружающим озеро замшелым камням, своей формой напоминавшим причудливую мягкую мебель. Рыбы в озере не было – были лишь темные тени, стремительно скользящие на самой границе видимости, и была гремящая колонна водопада, – такая гладкая и блестящая, словно не вода, а сладкий сироп медленно стекал в подставленную чашу водоема и растворялся в его округлом чреве. Бригг выбрался из воды и, разбросав руки, улегся на обломке плоской скалы. Раскаленный камень жег лопатки, спину и икры. Жаркое солнце быстро изгнало из членов ломящий холод, высушило волосы и лицо, и Бригг начал понемногу поджариваться сразу с двух сторон. Филиппа села неподалеку и, перекинув волосы через плечо, принялась отжимать их. Повернув голову, Бригг посмотрел на нее. Отсутствующий взгляд Филиппы был устремлен на покрывавшие подножье холма джунгли, за которыми сверкало море – голубое у берега и темно-стальное у горизонта, где оно смыкалось с куполом небес. Девушка не замечала Бригга, и он внимательно рассматривал черты ее нежного лица, плавный изгиб шеи, очертания высокой груди. Филиппа была в черном купальнике, и ее острые соски торчали сквозь мокрую ткань, словно две пуговки. Видимая часть ее груди была загорелой, нежно-шоколадной, а невидимая – полной и тяжелой. Если бы Бригг захотел, он мог бы запросто протянуть руку и сорвать с нее купальник. И ему хотелось. Очень, очень хотелось… Но он хорошо понимал, что такое начало ни к чему хорошему не приведет. Ни такое, никакое другое. Никогда он не сможет держать ее в объятиях, любить ее, властвовать над ней, потому что – Бригг знал это – Филиппа врял ли сумеет понять его чувства правильно. Не исключено, что она начнет орать, словно ее насилуют; ему же накануне возвращения домой неприятности были ни к чему. Они так ничего и не сказали друг другу – просто сидели и ждали, пока солнце высушит их. Филиппа не шевелилась, и в конце концов Бригг отвел взгляд, потому что не мог больше на нее смотреть. Он даже не хотел целовать Филиппу, ибо ему этого было мало. Поцеловав ее, он сделал бы себе только хуже. Стараясь отвлечься, Бригг стал смотреть на ящерицу, которая, раздувая бока, вскарабкалась на камень и притаилась в двух футах от него. Ее раздвоенный язычок то высовывался, то снова прятался, а выпученные глаза тяжело ворочались в орбитах. Ящерка явно страдала от неутоленного желания, и Бригг понимал ее как никто другой. Наконец Филиппа встала и подошла к тому месту, где оставила туфли и платье. Ступив ногами в середину своего белого сарафана, она натянула его снизу вверх, как будто прячась в чашечку цветка. Бригг видел, как она передернулась всем телом и пошевелила плечами, чтобы платье лучше сидело, а потом принялась возиться с пуговичками, поднимаясь от талии к груди. Он тоже встал, надел брюки и рубашку, сунул ноги в легкие парусиновые туфли и взял Филиппу за руку. Спустившись с холмов к дороге, они сели в автобус и поехали в Джорджтаун; в городке солнце уже начало клониться к горизонту, и на землю легли длинные ползучие тени. На улицах стало прохладнее, и они не торопясь пошли туда, где жила Филиппа. У нее была комната в общежитии – просторном одноэтажном мотеле, стоявшем над небольшим плавательным бассейном на краю вымощенной камнем площадки; двери всех номеров выходили на эту площадку, и Бригг заметил на плитах подсохшие следы, как будто кто-то недавно вылез из воды. Окна и двери в мотеле были забраны жалюзи из ротанга. Филиппа вошла в свою комнату, а Бригг замешкался на пороге и стоял там до тех пор, пока она не позвала его. – Не стоит так цепляться за приличия, – сказала она. – И без того ты целых полдня был настоящим джентльменом. – Мне казалось, именно этого от меня и хотели, – сказал Бригг, делая шаг вперед. Комната была большой, светлой, с кроватью, застеленной бледно-желтым стеганым покрывалом, с несколькими стульями, книжным шкафом, гардеробом и трельяжем. Трельяж был завален косметикой, в углу стояли чемоданы, со спинки стула свисала скользкая атласная комбинация. Еще одна дверь вела, очевидно, в ванную комнату. – Кто тебе это сказал? – поинтересовалась Филиппа. – Ты не говорила, – объяснил Бригг. – Но дала понять другими способами. Филиппа ничего не ответила и ушла в ванную. – Могу я сесть? – крикнул он ей вслед. – Конечно. Садись на кровать, стулья слишком жесткие, – отозвалась Филиппа из-за двери. Вскоре она вернулась. – Ты расстроился? – спросила Филиппа. – Нет, почему же, – Бригг пристально посмотрел на нее. – Совсем нет. Мы прекрасно провели время вдвоем, выкупались, что же еще?… Ах да, мы видели черепах-долгожительниц. Все просто отлично. Филиппа подошла к окну и, раздвинув жалюзи, выглянула наружу. – Твоя мама завела новых рыбок? – поинтересовался Бригг. – Рыбок? – не оборачиваясь, переспросила Филиппа. – О, нет. Отец говорил, что достанет ей что-нибудь другое, но я не знаю – что. Я уже давно не была дома. – Надо будет послать ей полдюжины черепах из пруда, – мрачно предложил Бригг. – Тогда она проживет еще сто лет. Она негромко засмеялась в ответ и, подойдя к Бриггу, наклонилась и запечатлела у него на лбу братский поцелуй, а он протянул руки и, обняв ноги Филиппы, прижался лицом к ее лону. Платье было мягким и шелковистым, как дорожная пыль, а под тканью круглилась горячая, живая плоть. – Нет, – негромко сказала Филиппа. – Не надо, милый. – «Нет!» «Нет!!!» – подхватил Бригг, вскакивая с кровати. – Всегда одно и то же. «Нет!» – снова передразнил он ее. – Ты что, других слов не знаешь?! Он ударил ее по щеке, – не сильно, потому что в последний момент успел остановить руку, – но Филиппа все равно отшатнулась к стене. – «Девочка Нет» – вот кто ты такая! – истерично выкрикнул Бригг и, спотыкаясь на ходу, ринулся к двери, но уйти не смог. Уткнувшись в стену лбом, он закрыл лицо руками. Судорожные рыдания сотрясали его тощее тело. Филиппа молчала, но Бригг чувствовал на себе ее взгляд. – Что, по-твоему, я должен был чувствовать? – с горечью прошептал Бригг. – Ты была так близко, а я не мог до тебя дотронуться. Я уже начал сходить с ума по тебе, да что там – я просто спятил! Я не хочу больше гулять с тобой, держась за ручки. Понимаешь, Филиппа, Бригг знал, что выглядит глупо, и что его хриплые протесты больше всего напоминают капризы маленького ребенка, но ничего не мог с собой поделать и только тер кулаками глаза, размазывая по щекам слезы. Он понимал, что должен уйти, уйти немедленно и забыть все, что здесь произошло, но не мог сдвинуться с места. Бригг уже опустил одну руку и, нащупав ручку двери, сделал к ней крошечный шажок, когда Филиппа вдруг сказала: – Посмотри на меня. Бригг послушно обернулся. Филиппа стояла в дальнем углу комнаты. На ней не было Бригг был потрясен. Не веря своим глазам, он двинулся к ней. Сначала медленно, потом чуть быстрее, но не прямо, а по дуге, словно слепец, который вдруг прозрел, но все еще боится яркого света. Пальцы его вытянутых вперед рук коснулись ложбинки между грудями Филиппы, но она даже не шелохнулась, и Бригг, все еще стоя на расстоянии вытянутой руки и стряхивая с ресниц слезы, приободрился и принялся оглаживать эти круглые выпуклости, дрожа от мальчишеского восторга и вожделения, вызванных прикосновение к этой гладкой и шелковистой коже. Филиппа не двигалась, и Бригг, по-прежнему немного робея, шагнул вперед, сократив разделявшее их расстояние наполовину. В его глазах появилось выражение уверенности и силы, ее же взгляд остался спокойным и безмятежным. Вот ладони Бригга скользнули по атласной лужайке ее спины, опустились, поднялись и снова опустились, остановившись на тонкой талии. Бригг замер, стараясь взять себя в руки и успокоиться, но каждый мускул и каждая клеточка его тела продолжали крупно дрожать. – Теперь моя очередь, – с улыбкой тихо сказала Филиппа и стала медленно, не глядя, расстегивать пуговицы на его рубашке. Ее пальцы, словно наигрывая на флейте, спустились вниз до ремня, ловко справились с пряжкой и занялись пуговицами на брюках. Когда с ними было покончено, Филиппа резко, – словно сдирая шкурку с только что добытого пушного зверька, – распахнула ширинку и запустила обе руки туда, где Бригг уже давно чувствовал напряженную ломоту и томление. Бригг пришел в неистовство; крепко прижимаясь к девушке, он попытался обхватить ее руками и ногами, сминая мягкое, как подушка, тело. Приникнув губами к шее Филиппы, Бригг почувствовал ее зубы у себя на плече. Брюки соскользнули с его худых чресел, он запутался в них, и несколько мгновений оба комично топтались на месте, а потом попятились назад, пытаясь добраться до кровати и упасть на нее. Каким-то чудом им это удалось. Не переставая называть Филиппу «милой» и «дорогой», Бригг попробовал зацепиться носком одной парусиновой туфли за пятку другой. Все шло как по маслу: туфли свалились на пол, а Филиппа сорвала с его плеч рубашку и обвила Бригга руками. На фоне его загорелой кожи руки Филиппы приобрели цвет светлого меда. Тем временем первоначальное нетерпение оставило Бригга, и он спрятал лицо между грудями Филиппы, по очереди толкнув их носом в разные стороны. Груди плавно заколыхались, словно им тоже не терпелось с ним поиграть. – Твоя спина словно дубленая, – шепнула Филиппа проводя ладонями снизу вверх по его бокам. – Ты очень хорошо загорел, дорогой. Бригг совершил быстрое движение и выпрямился, стоя на коленях между ее ногами. – Какой ты большой! – ахнула Филиппа. – Очень большой!… Бригг не торопился. Люси, милая Люси научила его этому. Он не хотел испугать или смутить Филиппу стремительным, грубым натиском. В конце концов, ей неоткуда было знать, как это делается… И все же ему показалось странным, что Филиппа лежит перед ним голая и нисколько этого не стыдится, что она дышит ровно и глубоко и, прищурив глаза, наслаждается его ласками. Для неопытной ученицы это было, пожалуй, чересчур. Бригг поймал грудь Филиппы рукой и прижался к ней ртом. Все его тело напряглось и дрожало, моля о действиях. Ладони совершили еще одно путешествие вниз по ее телу и – развернувшись вовнутрь, словно плавники тюленя, – решительно остановились на мягких складочках между бедрами. Под каждым мизинцем курчавились упругие, как пружинки, волосы лобка, ладони покоились на светлом бархате ног, кончики длинных пальцев проваливались в горячую темноту. – Не бойся, Филиппа, милая, – прошептал Бригг. – Я не сделаю тебе больно. Филиппа ответила улыбкой, и Бригг слегка надавил, стараясь распахнуть ее ноги, как створки двери. Ему это удалось и, вне себя от волнения и страсти, он лег на Филиппу сверху, а затем атаковал глубоко и сильно, недоумевая, что же, черт побери, случилось с ее девственностью. Первым же своим движением Бригг словно включил электрический мотор. Филиппа двигалась неторопливо, но уверенно, постепенно наращивая темп, и Бриггу волей-неволей пришлось подстраиваться под нее. Глаза обоих были закрыты, и их путешествие в чудесную страну продолжалось в полной темноте. Бригг изо всех сил старался не вспоминать о невинности Филиппы, – точнее об отсутствии оной, но вопрос этот впивался в его отупевший разум, словно оса в бланманже. Как странно, что она все-таки ухитрилась ее потерять, размышлял он. Вряд ли Филиппе приходилось часто скакать на лошади и брать препятствия… Но Филиппа не давала ему задуматься слишком глубоко, раз за разом возвращая к восхитительной реальности. Судорожные движения ее тела стали чаще. Бригг старался не отставать и в конце концов взмок так, что капли пота упали на Филиппу и оросили ее кожу, также покрывшуюся испариной. Вскоре с обоих текло так, словно они только что вылезли из воды, и Бригг едва удерживал Филиппу в объятиях. Пот заливал ему глаза, а мокрые волосы слиплись и торчали нелепым хохолком. Неожиданно Филиппа замерла, все ее тело как будто свело внезапной судорогой, голова запрокинулась, с губ сорвался короткий, птичий вскрик. Бригг достиг вершины две секунды спустя. Потом они долго лежали рядом в прохладной полутьме, остывая, отдыхая. Неожиданно для себя Бригг задремал и спал примерно час. Когда он открыл глаза, Филиппа выходила из душа. Бригг быстро сполоснулся, они оделись и вышли в город, чтобы поесть. К десяти часам вечера они снова были в постели и снова занимались тем же самым. После третьего раза они отправились в душ вместе и долго намыливались жидким шампунем, а потом, крепко обнявшись и приникнув к друг другу губами, стояли под колючими прохладными струйками, смывая с себя облака пены. Наконец они вернулись в комнату и уснули, но Бригг спал беспокойно. Почти половину ночи он ворочался и метался, а потом вдруг проснулся и сразу почувствовал рядом с собой Филиппу – услышал ее негромкое дыхание, увидел прекрасное, спящее лицо на расстоянии всего нескольких дюймов. Кто же, черт возьми, лишил ее невинности, спросил себя Бригг. Он долго ломал над этим голову, но так и не сумел придумать ни одного подходящего ответа, и в конце концов решил, что это не имеет большого значения. Филиппа казалась ему такой красивой, что Бригг не удержался и поцеловал ее в неподвижные губы. Она открыла глаза – чистые и безмятежные, словно два озера, – и улыбнулась. – Спокойной ночи, сержант, любимый… – шепнула Филиппа чуть слышно. Бригг больше никогда ее не видел. Когда он проснулся, было уже светло. Из школьного сада, расположенного через дорогу от мотеля, доносились звонкие детские голоса, сквозь жалюзи просачивались лучи высокого солнца, но Филиппы нигде не было. На всякий случай Бригг окликнул ее, но не получил ответа. В ванной, на бачке унитаза, отыскалась записка, которая гласила: «Спи спокойно. У меня утреннее дежурство». Бригг бросил взгляд на часы и запаниковал. Ровно через час он должен был быть на борту парома. Кое-как одевшись и выскочив на улицу, Бригг поймал такси. Его товарищи по профилакторию давно упаковали пожитки. Бригг торопливо покидал свое имущество в чемодан и выбежал из коттеджа как раз вовремя, чтобы забраться в кузов готового отъехать грузовика. Они стояли на палубе парома все время, пока он, стуча мотором, совершал свой недлинный путь на континент, плавно скользя мимо замерших на рейде кораблей, мимо трудолюбивых джонок и суетливых сампанек. Вода, покрытая радужной нефтяной пленкой, ослепительно сверкала в солнечных лучах. Бригг держался за поручни, смотрел, как уменьшается и тает за кормой парома Пинанг, и недоумевал. |
||
|