"Посольство" - читать интересную книгу автора (Уоллер Лесли)

Часть 4 1 июля

Глава 15

Профессиональная солидарность, подумал Нед Френч. Со мной любезны как с профессионалом. Если бы П. Дж. Р. Паркинс и инспектор Малвей занимались похоронным бизнесом, они бы сделали скидку для коллеги.

Сейчас было около трех или четырех часов утра. Четверг, 1 июля. Они несколько раз прочесали из конца в конец район Сент-Джонс-Вуд, дважды видели тело Риордана и копошившихся вокруг него криминалистов и фотографов. Весь гостиничный номер был засыпан специальным порошком – искали отпечатки пальцев. Когда они снова возвратились на место, от гражданина США Энтони Риордана остался только очерченный мелом силуэт на потертом шерстяном ковре.

Глупо, подумал Нед, эти двое пытаются дожать его. Они никогда не поверили бы тому, что он случайно бежал следом за Риорданом. На их месте он бы тоже не поверил. А теперь, когда Риордан мертв, вступили в силу новые правила игры. Началось расследование по подозрению в убийстве.

Риордан жил в большом современном отеле южней крикетной площадки Лордз. По случайному стечению обстоятельств, из его окна открывался прекрасный вид на Уинфилд-Хауз, Большую лондонскую мечеть и своеобразную, похожую на зиккурат, Веллингтонскую клинику.

Местечко что надо. Нед понял: одно это убеждало копов в том, что за смертью Риордана крылось гораздо больше, чем бросалось в глаза.

На первый взгляд, на теле Риордана на было заметно повреждений, кроме тех, которые он получил во время дорожного происшествия. Судмедэксперт, хотя и высказался вполне определенно, но от окончательного ответа на вопросы Паркинса и Малвея уклонился. Да, смерть могла наступить от церебральной эмболии, часто связанной с сотрясением мозга. Да, единственные следы насилия те, что зафиксированы после несчастного случая. Но он ничего не может официально подтвердить до вскрытия. Ни в коем случае. Он слышал о серьезных последствиях, к которым может привести сознательное – он выразительно растянул это слово – воздействие на уже имеющиеся повреждения.

Нед знал, что было бы хорошо воспользоваться правом прекратить все это, отправиться домой и урвать хоть немного сна. Но делать этого не стоило. Он еще не объяснил, где был вечером в среду, когда Паркинс позвонил ему домой и оставил для него сообщение. А как раз в это время, около семи вечера, было совершено убийство, если это вообще убийство. В девять тридцать тело Риордана обнаружила горничная, которая пришла разобрать постель.

По неписаным правилам профессиональной солидарности ни Паркинс, ни довольно грубый Малвей ни разу не свели эти факты к прямому вопросу: «Можете ли вы рассказать, где были в то время, когда было совершено убийство?» Но из-за того, что этот незаданный вопрос висел в воздухе, Нед считал неудобным вспомнить вдруг о своих правах и уехать.

Кроме того, сейчас его не тянуло домой к Лаверн. Она наверняка проснется и захочет спросить о том же, что и Паркинс, хотя и по другим причинам. Сейчас Нед не собирался доказывать свое алиби кому бы то ни было. Это не было обязательно, не так ли? Он не имел никакого отношения к несчастному Риордану, не считая того случая в понедельник. Бедняга Риордан.

Симпатичный парень, даже мертвый, вспомнил Нед. На стене полицейского участка на Олбани-стрит стрелка электрических часов со щелчком перескочила на 3.59.

Но, подумал Нед, Риордану, непревзойденному, как говорят, мошеннику, и надо было иметь шарм, уметь льстить, обладать физической привлекательностью. Даже после смерти.

– Ну, пока мы ждем результатов судебно-медицинской экспертизы, не могли бы вы, – предложил Паркинс, – рассказать нам, что еще вы знаете о бедняге Риордане?

– Мне казалось, что я ничего вам не говорил. Я и не знаю ничего. По вашей просьбе я опознал убитого, как человека, которого сбила машина в понедельник утром. Но вам это и без меня известно. Кроме этого, как я уже сказал, я не могу ничего сообщить.

Может, настало время, подумал Нед, спросить Паркинса о том, кто же он на самом деле. Но с другой стороны, таким щекотливым вопросом можно добиться от Паркинса немногого. Ладно, пусть все пока идет своим чередом. Из опыта своей работы с полицией разных стран Нед знал, что при расследовании убийства как самый тактичный, так и самый продажный коп рано или поздно добираются до щекотливых вопросов. Ничего удивительного, все они ждут результатов экспертизы, чтобы объявить это убийство непреднамеренным или преднамеренным.

Если оно все же окажется преднамеренным, сколько им понадобится времени, чтобы задать вопрос о том, где он был накануне вечером?

Нет, говорила себе Лаверн, так жить дальше просто невозможно.

Во время редких приступов бессонницы, лежа рядом со спящим Недом, в те минуты, когда кажется, что ничего хорошего в жизни уже не может произойти, Лаверн часто мечтала оказаться со своими дочурками и родителями в Кэмп-Либерти в Калифорнии. Сегодня ночью, или уже утром – поправила она себя, взглянув на мерцающие красные огоньки часов-радио на тумбочке у кровати, – без Неда с его вечной иронией – ситуация кажется еще более невыносимой. Они просто не имеют права продолжать так жить.

Она начала с вопроса о том, кто для него Паркинс. Один из служащих посольства, если она правильно помнила. Она спустилась вниз в полночь, услышав, что Нед вернулся, и увидела, что он снова убежал из дома: на ее записке о Паркинсе, лежащей на столе в холле, были добавлены слова: «Срочно. Извини».

Сначала она подумала, что стоит позвонить ночному дежурному по посольству, но потом решила не нарушать неписаные правила. Безопасность. Но раз в этом деле замешан Паркинс, насколько оно может быть безопасным? Лежа без сна в кровати, Лаверн подумала о том, что звонок как-то связан с воскресным приемом. Что все это значит?

Она устала быть хорошим маленьким солдатом и отброшенным лишним колесом.

Она сделала ошибку, послав девочек домой в Калифорнию. Они, без сомнения, наполняли ее жизнь. Ей надо было уехать с ними. Тогда Нед мог бы хоть каждую ночь проводить вне дома, а ей было все равно – она не лежала бы без сна. Возможно, оставь они впятером Неда одного в Лондоне, он никогда бы и не вернулся домой. Лаверн понимала, что для такого умного человека, как Нед, жизнь так же увлекательна, как возня с головоломкой для ребенка.

Между ними произошел разрыв, думала Лаверн. Он находился в своей среде – среде разведчиков, столь же коварной и лживой, как иностранцы, проникавшие в нее. Вся Европа была коварной, вся Азия – лживой.

По мнению Лаверн, любая территория, где бы они ни работали за пределами США, – была враждебной. Неважно, что гласили договоры между США, Англией, Западной Германией или еще какой-нибудь страной. Враждебность исходила не от договоров. Она была в образе мыслей.

Ты чувствуешь себя среди друзей, говорила себе Лаверн, или нет. В отличие от других жен военных или женщин-офицеров, она никогда не чувствовала теплоты к иностранцам. Те, с кем она была здесь, в Англии, были ближе других, но можно ли им доверять?

Взять, например, прием во вторник у Ройса. Ей было уютнее с Бетси Ворс, затрапезной Бетси, или Джейн Вейл, чем с какой-нибудь шикарной Джилиан Лэм или даже с этим смешным Харгрейвсом, взгляд которого откровенно раздевал ее. Джейн ей нравилась особенно, настоящая американская девушка, – но ей никак не удавалось пробудить к себе интерес Ройса.

Впрочем, это проблема Джейн. Лаверн перевела свою проблему на армейский язык: «Чрезмерная удаленность от баз поддержки».

Вся эта зарубежная работа, может, для кого-то и привлекательна, но для нее это полное дерьмо. Конечно, ей приходилось ехать туда, куда посылали Неда. Он кадровый офицер. Счастливый брак и хорошая жена имели значение для досье. Лаверн знала, как составляются такие досье. Мужчина, жена которого сбегает домой и живет с родителями и детьми, а не с ее дорогим муженьком, – пассив. Дочь генерала Криковского не желала создавать проблемы для мужа. Ни в этом мире, ни в ином.

Но жизнь за границей истощила ее терпение. Для нее эта страна, где говорят на высокопарном английском и проводят время в воспоминаниях о несуществовавшем былом величии, – как колючка под хвостом. Никто здесь не бывает искренен – нация актеров, может, и хороших, но в лучшем случае настолько, насколько это дано актеру.

Посмотрим правде в лицо, думала Лаверн, глядя бессонными глазами в потолок спальни: теперь, когда занялся рассвет, его стало лучше видно. За окном проснулся черный дрозд и начал петь серенады. Она, конечно, не самая умная в семье, размышляла Лаверн, но надо быть идиоткой, чтобы не замечать происходящего вокруг. Все маленькие фирмы проглатываются крупными. Слияния гигантов ежедневно уменьшают число соперников. Так и страны. Только там это не называется слиянием, потому что в этих сопливых странах вещи никогда не называют своими именами. Банановые республики. Мини-страны. Крохотные государства, населенные ловкими актерами.

Она стала вспоминать страны, где они с Недом работали, и, только дойдя до Москвы, в которой они пробыли восемнадцать месяцев, почувствовала, что вот эту-то землю можно по-настоящему называть страной.

Вот и все. США и две коммунистические страны – Россия и Китай. Про остальные и вспомнить нечего. А какое из этих трех настоящих государств выбрать для жизни? Она взглянула на часы – 4.06. Значит, в Калифорнии, если вычесть восемь часов… восемь вечера. Уже поужинали, а догадка обнадеживала. Девочки учат уроки. Мама смотрит телевизор или пишет письма. Папа…

Она перегнулась к телефону и набрала длинный номер – четырнадцать цифр, – чтобы позвонить родителям в Кэмп-Либерти. Надо или не надо звонить, она не знала, но испытывала необходимость поговорить с теми, кого она любила, в стране, которая много значила для нее и была достаточно велика, чтобы называться страной, и где люди были искренни, а не играли.

– Хэлло?

– Лу Энн? Это мама.

– Мама!! – Вопль с расстояния шести тысяч миль едва не оглушил ее. – Это мамочка! Эй, это мамочка! – Это походило на победоносный вопль разбойников, но лицо Лаверн смягчилось, и она почувствовала себя счастливой впервые после того, как девочки уехали из Лондона.

Первое, что ощутил Берт, была сильная боль в затылке – как раз у шеи. Ему показалось, что именно эта мучительная боль заставила его очнуться. Но, едва открыв глаза, он понял, что ошибся.

Он был привязан к стулу многожильным проводом красно-медного цвета так сильно, что провод вонзился ему в тело и нарушил кровообращение. Они поработали и над его лицом – кончиком языка он нащупал выбитые зубы.

Сидя голый на стуле, он видел глубокие порезы вокруг члена и мошонки. Боль от этих ран и заставила его очнуться, хотя и не от сна, она вывела его из состояния комы. Как только они поймут, что он пришел в себя, допрос продолжится. Берт закрыл глаза.

Как он не догадался о существовании такой элитной группы? С превосходством невежд он и Хефте считали, что они одни кружат вокруг своей жертвы и нашли самый удобный случай.

Но с этими людьми, думал Берт, превозмогая боль, он был бы горд служить вместе, не будь они наемниками. На фоне этих профессионалов люди Хефте походили на школьников. Они держали его здесь со вчерашнего вечера, и ни разу ему не удалось увидеть даже краешка лица под лыжными масками или услышать хоть что-нибудь, кроме обращенных к нему слов на немецком – отрывисто и грубо у него требовали информации. До сих пор он даже не представлял себе, что это за люди и какой они национальности.

Это новый тип – наемники без идеологии. Теперь было очевидно, что, привезя сюда из Лондона Мерака и Мамуда, он привел врага прямо к конспиративной квартире Хефте. Сделав первую ошибку и уцелев, Берт совершил следующим вечером вторую, когда зашел в мужской туалет паба «Красная звезда». Там эти профессионалы и накрыли его.

Везде, думал он, стяжатели отстраняют политические кадры. Маммона сменила Маркса. И с какой алчной капиталистической энергией! Он хотел узнать побольше об их происхождении.

Так как он наотрез отказался отвечать на вопросы, допрос продвинулся не настолько далеко, чтобы можно было догадаться о целях врага. Это только показало, что Берт, способный выдержать пытки, – не меньший профессионал, чем они. Может, решил Берт, если он даст им несколько ложных ответов, ему удастся узнать о них побольше.

Правда, зачем ему эта информация, если даже он получит ее? Он не сомневался, что живым его отсюда не выпустят.

Поняв это краем сознания, Берт не испытал никаких эмоций. Его и раньше жестоко допрашивали, но всегда это было под видом законности. Совершив жестокость, эти люди ответили бы перед высшими властями, находящимися под демократическим контролем. Эти же независимые элитные формирования работали круче всех специальных подразделений всех спецслужб, с которыми за долгие годы имел дело Берт.

Он осторожно приоткрыл глаза – на долю дюйма. Дневной свет уже пробивался через окно, и он понял, что находится в маленькой узкой гостиной конспиративной квартиры Хефте в Литтл-Миссендене.

Дневной свет падал на двух мужчин, охранявших его. Один отдыхал или спал, сжав в руках автомат и откинувшись на спинку деревянного стула. Другой, блондин, как и Берт, курил сигарету и раскладывал пасьянс на маленьком деревянном столике. Оба были в масках из легкой летней ткани.

Уловив легкое движение головы блондина, Берт закрыл глаза. Боль заставила его застонать.

Он почувствовал резкий приступ новой боли. Спавший вскочил на ноги и стукнул Берта металлическим прикладом автомата в челюсть. Берт ощутил, как кровь залила его рот.

– Внимание! Как вас зовут?

Кровь струилась по подбородку. Он поперхнулся, пытаясь заговорить.

– Говорите громче! – заорал мужчина.

Четверг обещал быть длинным днем.

Приняв душ, переодевшись, но не выспавшись, Нед Френч появился в канцелярии в четверть девятого и тут же направился в кабинет Ройса Коннела. Как он и ожидал, вторая персона в посольстве уже сидела за столом, пытаясь разобраться с первой пачкой бумаг из корзины входящей корреспонденции.

– Заходи, но у тебя только пять минут, Нед. – Коннел неодобрительно взглянул на заместителя военного атташе. – Этот галстук…

– Расскажи мне еще и о моем галстуке.

– Он подошел бы к другому костюму, – заметил Коннел. – А что касается мыльной пены за ухом… – Он улыбнулся. – Тяжелая ночь?

– Да, и нужно гораздо больше пяти несчастных минут, чтобы все объяснить.

Нед шумно уселся на стул перед столом своего гражданского начальника. Мужчины подождали, пока секретарша Ройса принесла кофе. Почувствовав, что ее присутствие нежелательно, она выскользнула из кабинета, так и не предложив кофе.

– Приступай, – скомандовал Коннел.

– Начнем с человека по имени Энтони К. Риордан.

– Господи!

За четыре минуты Нед объяснил, что произошло с Риорданом: на исходе пятой он вспомнил о предупреждении Джилиан Лэм три дня назад. Они помолчали, потягивая кофе и хмуро глядя в свои чашки. Первым нарушил молчание советник-посланник.

– Что говорит отчет экспертизы?

Нед взглянул на часы.

– Его должны доставить с минуты на минуту. Паркинс сообщит немедленно, не беспокойся.

– Кстати, еще одно дело, – заявил Коннел. – Мы не можем допустить, чтобы шпионы из Спецотдела разгуливали по канцелярии.

– Это неизбежно. Вышвырнув Паркинса, мы получим вместо него другого.

– Нет, если наймем американца.

– О'кей. Но давай подождем, пока не прояснится история с Риорданом. Иначе подумают, что мы хотим спрятать концы в воду.

– Почему? – спросил Коннел. – Нам нечего прятать. – Он сделал паузу и долго о чем-то раздумывал, его красивое лицо казалось озабоченным. – У тебя все чисто, Нед?

– Как у подозреваемого? – Теперь настала очередь Неда погрузиться в размышления. – Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Если тебя интересует, убил ли я Риордана, то нет.

– Исключено, что они прижмут тебя за нападение на водителя?

– Вполне.

– Тогда остается еще одно.

– Что?

Коннел придвинулся к столу и выпил остатки кофе.

– Ну… ты знаешь. Где ты был на самом деле, когда убили Риордана? Если, конечно, это было убийство.

Нед откинулся, улыбнувшись ему хмуро и неестественно.

– Смешно. Единственный, кто задал мне этот вопрос, – мой босс.

– Извини. Но он обязательно всплывет.

– Пока не всплыл. Даже Лаверн не спросила.

Вид Коннела показывал, что он чувствует себя неловко. Это настолько противоречило его обычному спокойствию и самообладанию, что его невозмутимость почти исчезла.

– Нед, ты знаешь, что я полностью доверяю тебе. Ты же понимаешь, что иначе я не поручил бы тебе заниматься воскресными делами. – Он остановился и заглянул в свою пустую чашку, словно желая погадать на кофейной гуще.

– Кем ты еще располагаешь, если учесть, что Фолетта нет?

– Не в этом дело. – Номер два пытался собраться. Не впервые Нед видел, как Ройс умел выражать оттенки настроения – с точностью хорошо подготовленного актера. – Ты приобрел врага в лице миссис Ф. Думаю, что для тебя это не новость. Но, возможно, ты удивишься ее требованию отстранить тебя от обеспечения безопасности в воскресенье.

– Не очень здорово.

– Я посоветовал ей оставить эту мысль, – спокойно продолжал Коннел. – Сказав ей, что ты опытный и превосходный офицер разведки…

– И что у тебя никого больше нет, – закончил за него Нед. – А что будет после воскресенья? Мы встретимся с Пандорой за собором с секундантами? Пистолеты или шпаги?

– Это кровная месть, а не дуэль, – заметил Ройс. – Но, в любом случае, ты проиграешь.

– У нее такие мощные связи?

Лицо Коннела смягчилось.

– Унизительно, что нам, профессионалам, приходится всегда мириться с этим, Нед. На этот раз я ее осадил, и есть шанс, что она забудет про тебя. Хотя я так не думаю. Таким образом…

Снова Коннел надолго замолк.

– Таким образом, – продолжил он, – если возбудят следствие по делу об убийстве, то некто крайне заинтересован, чтобы ты хоть капельку был замешан в нем, и с этим связан дурацкий вопрос, где ты находился прошлым вечером, когда Риордан был… ну, в общем, когда с этим типом что-то случилось.

– Ты не слишком скорбишь, что он разнюхал это.

Советник-посланник обдумывал сказанное.

– Тебя этот идиот Макс Гривс не беспокоил?

– Это не беспокойство. Справедливости ради скажу, что он не упоминал о каких-либо инструкциях, полученных от тебя.

Долгий печальный вздох вырвался из красиво очерченных губ Ройса.

– Теперь, когда есть труп Риордана, с тяжелой руки лондонской полиции и при активном содействии Спецотдела мы можем ожидать, что «скандал Риордана», как я его называю, продержится в заголовках лондонской прессы несколько недель. Черт подери!

Нед допил кофе и вдруг заметил, что его мысли возвращаются к необъяснимой ненависти Пандоры Фулмер. В любом случае, сказал Ройс, он проиграет. В любом случае?

– Они показали тебе президентские видеозаписи, Ройс?

– Президентские – что?

– Миссис Ф. собирается показать видеозаписи на приеме Белого дома, чтобы пропагандировать президентскую точку зрения по ряду противоречивых проблем, в которых он увяз дома.

Ясный прямой взгляд, идеальный для рекламы очков, сосредоточился на лице Неда так, что тот ощутил физическое воздействие – словно Ройс включил прожектора. Но тут же произошло нечто странное. Лицо советника-посланника озарила широкая улыбка, идеальная для рекламы зубной пасты.

– Ты мошенник, – сказал Коннел с восхищением. – Случайно не играешь в теннис? – Он радостно потер руки. – Чудесно. Боюсь, что мне придется поручить этот вопрос Дэну Энспечеру из политической секции, как ты думаешь? А к тому времени, когда он получит ответ из госдепа…

– Она догадается, что я на нее накапал, – заметил Нед, – Она даже предсказала, что я это сделаю.

– Ну не думаешь же ты, что я хоть намеком дам ей понять, что имею к этому отношение. Энспечеру придется сделать запрос по собственной инициативе. Но он молод. А что еще может научить, кроме тяжелого опыта?

Морис Шамун сидел в своем офисе и сравнивал планы этажей Уинфилд-Хауза со схемами электропроводки. На воскресенье планировалось несколько ступеней защиты: одни – очевидные, другие – скрытые, кое-какие – широко известны, а о некоторых знает только он и Нед Френч. Он с готовностью взялся за эту нудную, не нравившуюся ему работу, потому что мог сделать ее лучше других, так что выполнить ее надо было с точностью до запятой. Более пристальный анализ мотивов Мориса выявил бы причины, которые он предпочитал утаить.

Болезненнее всего реагировала на любое вмешательство та часть его «я», которая чувствовала, что вся его авантюра с Моссад была актом предательства – не по отношению к США, но к тому, кто был ему и другом, и ментором, – к Неду Френчу. Служить двум хозяевам, тайно сотрудничать с одним и носить форму другого не казалось ему слишком обременительным: на то были свои причины.

Не завербуй его Бриктон в Тель-Авиве, он никогда не поступил бы на службу в американскую армию. Она считала, что в интересах Моссад ему лучше внедриться в американскую разведку. Такова была предыстория двойной игры, которую он вел; это казалось ему естественным и не вызывало чувства вины.

В дверь постучали. Он вскочил, перевернул схемы лицом вниз и подошел к двери.

– Да?

– Морис, это я.

Он вздрогнул. Нэнси Ли никогда прежде не приходила к нему в офис. Морис отпер замок и открыл дверь. Он взглянул мимо нее на ряды столов, за которыми работали офицеры из его секции. Двое из них подняли глаза – только ли потому, что у Нэнси Ли были длинные ноги?

К счастью, она держала в руках листок бумаги, который передала Морису. На нем не было ничего – просто повод зайти к нему.

– Я не могу позвонить миссис Хендерсон, – прошептала она. Это был один из множества псевдонимов Бриктон; каждый начинался с «миссис». – А мне надо кое-что рассказать ей. Она сказала, что ты…

– Она ошиблась, – отрезал он.

– Пожалуйста, Морис. Это срочно.

Он окинул ее быстрым, внимательным взглядом. Брик была права: безмозглая дочка нефтяного магната повзрослела за одну ночь. Как разведчик с опытом, Морис не слишком доверял таким переменам. Позиция же Брик была такова: неважно, глубоки ли эти перемены и надолго ли они, надо их использовать. Она, возможно, и о нем так думала.

– Я не могу обещать.

– Возникла какая-то паника. Три самых ценных человека исчезли перед какой-то крупной операцией. Это все, что я знаю. – Она робко улыбнулась ему и ушла, не забыв одарить улыбками и тех двух парней, что поедали ее глазами.

Шамун сделал вид, что читает что-то на чистом листе бумаги. Потом он закрыл и запер на замок дверь и снова уселся за стол. Он не мог поговорить с Брик по телефону, а для встречи с ней сегодня у него не было времени. Но то, что сказала ему Нэнси, казалось важным, особенно потому, что он уже знал о связи ее любовника-араба с Бертом Хайнеманом. Это выделяло его из категории рядовых членов арабских экстремистских организаций и делало одним из основных подозреваемых.

Перед какой-то крупной операцией?

Шамун откинулся в кресле и уставился в окно на площадь внизу, думая: «Стану ли я тройным агентом, передав Неду фамилии и явки организаторов попытки нападения на Уинфилд-Хауз в это воскресенье?»

Он слышал о таком раньше. Во время Второй мировой войны многие шпионы трижды меняли хозяев на пути к славе или смерти. Это, наверное, не сладкий опыт, с ним трудно жить. Шамун слегка улыбнулся. Времена изменились, что ли? Теперь это было самым простым делом на свете.