"Анакир" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

1

Рассвет пришел в Истрис с серебряного моря. Над стройными башнями столицы, одновременно являющейся главным портом Кармисса, замелькали стайки птиц, на воде показались косяки вертких рыбачьих лодок. Под высоким куполом храма Ашары зазвенел рассветный колокол — обычай, пришедший из Шансара-за-Океаном.

Кесар эм Ксаи, стоя у окна, взглянул на восход солнца и выругался. Уловив его слова, девушка, все еще лежащая на огромной постели, прошептала:

— Мой господин?

— Поднимайся и пошла вон, — Кесар даже не взглянул на нее. Он стоял неподвижно, обнаженный, спиной к ней. Она молча повиновалась.

Смешение кровей проявилось в нем очень ярко — матовая светлая кожа, едва тронутая загаром, длинные черные волосы, темные глаза. Он был поразительно красив, а молодое лицо светилось изрядным умом и властностью. Высокое и худощавое, но при этом полное силы, его тело было совершенством, изящное даже в своей наготе. За тело стоило благодарить его родословную, хотя оно было единственным, за что та заслуживала благодарности, ибо все остальное было куда хуже. Среди множества незначительных принцев Кармисса он был одним из последних. Одна из младших принцесс старинной королевской династии Кармисса зачала его, старшего из двух близнецов, от какого-то заезжего шансарца в безумный год, последовавший за окончанием войны Равнин. Второй на свет появилась девочка. Они были совершенно разными, Кесар и его сестра, хоть и появились на свет из одного чрева, которое делили в течение столь долгого времени. Вал-Нардия казалась всего лишь красивой куклой со светлой кожей и глазами оттенка свежего меда. А ее волосы, как это иногда случалось у полукровок, пламенели тем самым алым цветом восходящего солнца, который сейчас разливался по Истрисской бухте.

Этот рассвет напомнил ему о ней — поэтому он и выругался.

Девица, которую он выбрал себе на прошлую ночь, уже исчезла. Кесар отвернулся от окна и принялся одеваться, попутно допивая остатки вина из кувшина.

На пороге он остановился, глядя на стражника, стоящего на часах. Возмужав, Кесар решил, что ему нужна стража у дверей покоев. Однако этот часовой привалился к стене и самым возмутительным образом дремал, несмотря даже на проскочившую мимо девицу. Кесар выхватил кинжал и, стремительно обхватив часового за шею, прижал к его горлу острое, как бритва, лезвие. На коже стражника выступила кровь, и тот, испуганно выругавшись, очнулся.

— Вот так и убийца прирежет сначала тебя, а следом и меня, — прозвучал над ним голос хозяина.

— Мой лорд, я услышал бы... и проснулся...

— Разумеется. Так, как сейчас. С ножом в горле, — Кесар отпустил незадачливого стражника, и тот выпрямился, зажимая порез на шее, которую не прикрывала кольчуга.

— Выбирай сам, солдат, — уронил Кесар. — Либо ты отыщешь сержанта и скажешь ему, что я велел дать тебе десять ударов кнутом. Когда придешь в себя, сможешь вернуться ко мне на службу. Либо верни оружие и одежду, которые получил от меня, и сгинь в своих закоулках, или откуда ты там появился.

— Есть, мой лорд, — солдат поклонился, кривя губы. Он был кармианцем, с темными волосами и медной кожей. Глаза у него были светлее, чем обычно, но это вполне могло быть унаследовано и от Висов. Пожалуй, такой предпочтет порку.

Кесар зашагал по коридору. Настроение у него улучшилось, невзирая на почтительную ненависть солдата, которая так и била ему между лопаток.

В скромных покоях его сестры уже было людно и шумно. Уже уложенные сундуки громоздились один на другой в передней. Взволнованный щебет женщин и окружающая суматоха мгновенно вывели Кесара из себя, и он, раздвигая шелестящую юбками толпу, под быстрыми взглядами больших подведенных глаз прошел прямо в ее спальню.

Вал-Нардия стояла, как и он чуть раньше, у длинного окна, но смотрела в комнату. Увидев его, она мгновенно застыла. Он тоже остановился как вкопанный. С самого детства он привык видеть ее в самых роскошных шелках и бархате, какие только позволяло их положение, с вплетенными в волосы драгоценностями и с неизменным ожерельем, когда-то принадлежавшим их умершей матери — золотым, с тремя черными кармианскими жемчужинами. Сейчас же по случаю надвигающейся жары на ней было простое платье из небеленого льна. На коже в кои-то веки не было ни краски, ни украшений, а распущенные волосы сбегали по плечам одним длинным языком пламени.

Что-то остановило его — что-то такое, чему сам он вряд ли смог бы дать определение. Не глядя, он махнул рукой в сторону двух женщин, находившихся в спальне:

— Отошли их.

Вал-Нардия сделала глубокий вдох. Однако ей не пришлось ничего говорить женщинам — те и без того двинулись к двери. Прошелестел занавес, дверь бесшумно закрылась, и в передней вдруг стало очень тихо.

— Ты пришел проститься со мной? — спросила Вал-Нардия. Ее глаза были опущены, а лицо заливала бледность — на столь светлой коже она была предательски заметной. Сейчас она казалась даже моложе, чем была на самом деле.

— Если тебе так этого хочется. Прощай, дорогая сестрица.

— Не надо, — сказала она, напряженно сглотнув. Он заметил, как дернулось ее горло. — Не брани меня, Кесар. Этот день должен стать для меня очень радостным, и тебе тоже следует радоваться вместе со мной.

— Радоваться, глядя на то, как ты уезжаешь, чтобы попусту растратить свою жизнь? Что ж, я рад за тебя, безмозглая корова.

Вспышка гнева, казалось, разрушила оцепенение обоих. Вал-Нардия испуганно смотрела, как Кесар приближается к ней. Остановившись менее чем в шаге от нее, он внезапно схватил ее за руки. Ее глаза мгновенно увлажнились — и непохоже, чтобы от слез. Она взглянула на него и покачала головой.

— И все это достанется Ашаре-Анакир. Будет заживо похоронено на Анкабеке.

— Я стану жрицей богини! — выкрикнула она. — Неужели здесь я могу рассчитывать на что-то лучшее?

— Здесь буду я.

— Ты... — прошептала она. Тяжелые капли — слезы или что-то иное — скатились из ее глаз.

— Это из-за меня ты покидаешь двор.

— Нет, Кесар.

— Да, Кесар. Ты боишься ростков своего чувства ко мне — и себя самой, когда мы вместе. Скажешь, не так, сестрица?

Они внимательно посмотрели друг на друга.

— Отпусти меня, — выговорила она наконец.

— Почему? В Ланне подобные вещи признаются вполне допустимыми.

— Кесар...

— Отец с дочерью, брат с сестрой. Там они могут не только делить ложе, но даже жениться, — он усмехнулся. Она смотрела на него, испуганная и зачарованная одновременно. — Давай сбежим в Ланн и поженимся. Будем жить в холмах и нарожаем кучу детей.

Она забилась в его руках, потом перестала бороться, опустив не только взгляд, но и голову.

— Дело не в том, что я так сильно тебе нужна, — выговорила она. — Просто ты решил, что непременно должен заполучить меня. Ты хочешь получать все, что пожелаешь.

— У меня почти ничего нет. Титул, который ничего не значит. Шкаф, который кто-то по ошибке назвал комнатой, в нижнем дворце. Клочок земли в Ксаи, не рождающий ничего, кроме гнилых тыкв и болезней. Но если ты останешься, то мне, возможно, удастся чего-нибудь добиться. Ради нас двоих.

— Я хочу лишь покоя.

— И непременно подальше от меня?

— Да, — она снова подняла глаза, встретившись с ним взглядом.

— А через несколько ночей на небе снова зажжется Застис. Что тогда? Ты не настолько белая и не настолько желтая, моя сестричка-полукровка, чтобы не слышать зова Красной Луны.

— На Анкабеке практикуют разные вещи из храмовой науки Равнин...

— И ни одна из них и вполовину не столь действенна, как мужчина в постели рядом с тобой. У тебя ведь уже были любовники в Застис, Вал-Нардия, даже если среди них не было того, кого ты действительно хотела.

Она наконец вырвалась из его рук, и он негромко рассмеялся. Теперь на его лице было лишь неприязненное презрение.

— Нет, — кивнула она. — По крайней мере, этот грех ты так и не смог совершить.

— Но ты считаешь, что в конце концов я все-таки возьму тебя силой? Поэтому и бежишь?

— Да, именно поэтому, если тебе так надо это услышать. Я бегу от тебя. О, не просто от твоей страсти и твоих желаний — от всего того, что есть ты. От твоих греховных снов, от твоих планов, от твоего изощренного разума, который понемногу превращается в выгребную яму...

На этот раз он ухватил ее за волосы и грубо притянул к себе, прервав ее страстную речь поцелуем.

Сначала она сжимала зубы, изо всех сил стараясь не впустить его язык, но от его поцелуя у нее перехватило дыхание. Вскоре ее губы разомкнулись, чтобы глотнуть воздуха. Зов Застис уже начал неуловимо волновать кровь тех, кто был восприимчив к ней. Кесар ощутил, как внезапно ушла ее напряженная дрожь, и ее руки внезапно сомкнулись у него за спиной. На бесконечный и вместе с тем мимолетный миг он растворился в душистой прохладе ее губ, наслаждаясь ее ответной реакцией и чувствуя ее маленькие руки, судорожно прижимающие его к себе. Затем вдруг она снова начала сопротивляться — с силой оттолкнула его, впилась ногтями в его плечо, и он отступил, пьяный от ее близости и совершенно потерявший голову.

К его ошеломленному, растерянному и яростному изумлению, Вал-Нардия схватила со стола маленький нож для фруктов.

— Убирайся, — задыхаясь, выговорила она. Ее голос прозвучал сдавленно, но тонкое лезвие в маленькой руке грозно сверкнуло.

Кесар развернулся и пошел к двери, но у самого порога остановился и оглянулся на нее. Она мгновенно выставила нож, явно собираясь метнуть его.

— Прощай, милая сестрица, — бросил он. — Вспоминай меня жаркими алыми ночами, лежа в одиночестве на своем аскетическом тюфяке.

Лишь когда дверь за ним захлопнулась, Вал-Нардия осторожно положила нож на блюдо для фруктов. Это получилось у нее не сразу, ибо глаза ей застилала пелена слез.

В каменном дворцовом подземелье сержант личной гвардии Кесара, засунув большие пальцы за пояс, оглядел крытый двор с высоким столбом в центре.

— Да, он на это способен, наш лорд Кесар. Значит, велел тебе самому решать? В любом случае ты здесь не первый, солдат. Перебрал пива, не так ли? Или кое-чего другого?

Часовой-кармианец — год назад он представился как Рэм — ничего не ответил. Да сержант и не ждал от него ответа. Ожидание десяти ударов кнутом, который солдаты называли меж собой Шкуродером, мало кого располагала к шуткам или философским беседам.

Гвардия Кесара состояла из десяти солдат, дозволенных принцу его низкого ранга — бастарду, которому драгоценная кровь светлой расы и королевская кровь достались от разных родителей. Бастардам шансарского короля-завоевателя и его братьев повезло куда больше. Однако каким-то загадочным образом, непостижимым для здравого рассудка, десять солдат Кесара все время менялись. Номер, к примеру, седьмой сегодня мог быть коренастым, с лицом, покрытым шрамами. На следующий день он оставался коренастым, но лицо его становилось совершенно чистым, а еще через день он к тому же сильно прибавлял в росте. Таким образом, под каждым номером на самом деле тайно значился целый десяток солдат. В общей сложности это составляло сотню, девяносто из которой служили в личной гвардии Кесара неофициально. Такую практику нельзя было назвать необычной, но Кесар действовал более тонко, а потому имел более многочисленную гвардию, чем большинство других. Кроме того, у него было еще одно несомненное и довольно незаслуженное преимущество. Обычно предводитель или обладает обаянием, или нет. Принц эм Ксаи был наделен им в полной мере и беззастенчиво пользовался этой странной, темной и беспощадной магией. Она-то и держала его людей в безоговорочном подчинении, невзирая даже на то, что он давал им немало поводов для недовольства, ибо его понятия о правосудии зачастую были странными, а иногда и вовсе несправедливыми.

И как раз сейчас этому солдату предстояло на собственной шкуре испытать убийственно несправедливое правосудие Кесара.

— Кого же мы приставим приглядывать за тобой после того, как выпорем? — задумчиво спросил у самого себя сержант.

Больные и наказанные отлеживались не во дворце. Вся гвардия, кроме десятка, занятого на дежурстве, была размещена в городе. Иногда кто-нибудь дезертировал, но на его место неизменно находился новый. Этот Рэм, он в прошлом был разбойником, не так ли?

— У меня никого нет, — бесцветным тоном сообщил солдат.

— Как, неужели совсем никакой жалостливой шлюшки на примете?

— Сейчас — нет.

— А родня?

Солдат лишь взглянул на него искоса.

— Я спрашиваю не из пустого любопытства, — пояснил сержант. — Если у тебя есть какие-то родственники, их помощь тебе не помешает.

Солдат, назвавший себя Рэмом, взглянул на столб для порки с висящими на нем кандалами.

— Вообще-то есть кое-кто.

— Кто же?

— Одна женщина, — нехотя выговорил Рэм. — Красный дом на Косой улице, у самой гавани, — он невесело усмехнулся. — Только она может отказаться. Она любовница торговца пенькой. Он сейчас в отъезде.

— Ладно, солдат. Раздевайся до подштанников — сам знаешь порядок. Бить буду быстро и сильно, так меньше почувствуешь, да и потом легче будет. Разрешаю ругать меня как угодно, пока я тебя деру. Двадцать лет назад в Закорисе я был мастером этого дела, и не из худших.

Они подошли к столбу. Рэм вставил руки в кандалы и услышал, как они щелкнули. Двое стражников, выбранных в свидетели, что-то сочувственно пробормотали. Сержант дал ему глотнуть неразбавленного спирта, дравшего горло не хуже хлыста.

Потом на его спину опустился Шкуродер.

Рэм, как все и подозревали, было не настоящее его имя. Но то имя, которое досталось ему от его сумасшедшей матушки, было крайне тяжело носить. Даже укоротившись со временем, оно все равно наводило внимательное ухо на лишние мысли. Росший сначала в городских предместьях, а после в трущобах, среди белых песков жары и серых снегов холода, в то время как десять из одиннадцати мальчишек вокруг него звали в честь Ральднора из Сара, героя с Равнин — Рэм не имел от своего имени ничего, кроме неприятностей. Все его детство прошло в драках, а когда он возвращался домой, там его снова ждали оплеухи и зуботычины. Покровителям матери было плевать на него, да и сама она не питала к нему ни любви, ни интереса.

Под конец он пришел к мысли, что именно побои, которые сыпались на него все детство, и виноваты в том странном, что за последние пять лет случилось с ним целых пять раз. В том, что происходило как раз в тот миг, когда Кесар эм Ксаи вышел из своих покоев и обнаружил его.

Придя в себя с кинжалом хозяина у горла, он счел за лучшее притвориться. Принц явно решил, что Рэм задремал на часах, как последний болван. Служба в гвардии человека с таким честолюбием и заносчивостью, как у Кесара, вполне могла стать для него ступенью к возвышению. Рэм чувствовал в Кесаре некую особую силу, вкус к власти. Кроме того, это место приносило ему регулярные деньги и кое-какие привилегии. Рэму совершенно не хотелось возвращаться к своему прежнему занятию — разбою. Солдатская служба отличалась от него лишь немногим, но была законной. А получать наилучшую плату за то, что умеешь делать лучше всего — вполне логичное стремление.

Но если бы Кесар узнал, что произошло с Рэмом у его дверей, шансов не оставалось. Его ждало неминуемое увольнение. Снова оказаться на улице, вернуться к старому ремеслу и утратить единственную цель в жизни...

Рэм успел заметить девушку, которая, дрожа, выскользнула из комнаты. Сквозь спутанную массу темных волос проглянуло соблазнительное округлое плечо. А потом мозг Рэма копьем пронзила боль. Он понимал, что с ним происходит, но сделать ничего не мог. Девушка ничего не заметила. Дворцовый коридор затуманился и померк, заслоненный картиной, пылающей у него в мозгу. То, что он видел, было совершенно отчетливым — как и все эти его видения. Перед его мысленным взором встала женщина. Ему не удалось рассмотреть ее одежду, но он уловил мерцание фиолетовых камней. У нее были красные волосы — того кроваво-красного оттенка, который когда-то был очень редким, но теперь перестал быть таковым из-за смешения светлой и темной рас. Но он не только видел ее облик — он проникал взглядом прямо в ее тело, в ее лоно. Там в своем серебристом пузыре таилось крошечное существо, спящее и бесполое. Вокруг него была странная аура пульсирующего сияния. Он ощущал эту жизнь, скрытую в ее теле, словно напряжение воздуха перед грозой. В обычном состоянии рассудка он счел бы такие ощущения смехотворными. Мысленные образы, которые преследовали его со времени взросления, он тоже высмеивал, едва они отступали. Ему и в голову не приходило счесть себя чтецом чужих мыслей или провидцем. То, что он видел, было каким-то символом, непонятным знаком и, насколько он понимал, не имело ни малейшего отношения к его собственной жизни. Или же это стоило считать разновидностью безумия, в котором он до сих пор никому не признавался и до сегодняшнего дня ни разу не был в нем уличен.

И надо же было случиться такому, чтобы Кесар лично застал его во время одного из этих приступов!

Но в его лжи никто не усомнился. А к побоям Рэм давно привык.

Когда его сняли со столба, он был в сознании, да и не рассчитывал на иное. Поэтому он сильно удивился, когда уже в повозке, в которой его по Косой улице везли к гавани, утонул в кружащемся небытии. Очнувшись, он увидел своего товарища, приставленного к нему сиделкой на время дороги, с мехом вина. Рэм глотнул, и его едва не стошнило. У него даже ничего не болело — но лишь до тех пор, пока он не делал хотя бы мельчайшее движение, и тогда боль раздирала его тело на клочки.

— Приехали, Рэм. Вот дом, о котором ты говорил.

Рэм ухитрился выдавить из себя какое-то подобие усмешки и с помощью второго солдата кое-как выбрался из повозки.

Ворота в желтоватой кирпичной стене были заперты, но на стук явился привратник. Это был тот же угрюмый старик, который служил здесь год назад, когда Рэм в последний раз появлялся в этом доме. Сам дом тоже ничуть не изменился — узкое строение без единого окна на улицу. Разве что вьющиеся растения, оплетавшие стены, стали чуть гуще.

Привратник оказался несговорчивым. Хозяин в отъезде, а хозяйка ни о чем таком его не предупреждала. Его убедили доложить ей. Рэм начал смеяться. Второму солдату явно было скучно и противно, а повозка тем временем уехала.

— Можешь оставить меня здесь, — выговорил Рэм, привалившись к воротам.

— Почему бы и нет? Она обязана пустить тебя. Только последняя сука способна прогнать человека в таком состоянии.

— Тогда она вполне может выставить меня. Она — сука из сук, какой еще свет не видывал.

Солдат пожал плечами и, сочтя свой долг выполненным, отправился в винную лавку.

Рэм ждал у ворот. Полуденный зной выпивал остатки его сил, и он уже начал терять сознание, когда вернулся привратник и впустил его.

Он пересек двор, вошел в дом и добрел до комнаты, которую указал ему старик. Все плыло у него перед глазами, поэтому комната, претендующая на роскошь, но на самом деле выглядящая довольно убого, не произвела на него никакого впечатления. Однако женщина в самом центре поля зрения была видна до странности четко, неожиданно напомнив об отчетливой резкости его видений. Долгая молодость Висов уже начала покидать ее, но не это, а разочарования и обиды изрезали ее лицо глубокими линиями. Она постоянно твердила ему об этих разочарованиях и обидах — изредка с подробностями, чаще в общих словах, перечисляя причиненное ей зло. Как она когда-то была в милости у особ королевской крови Дорфара. Как с ней несправедливо обошлись и втянули в интриги двора в Корамвисе в последние дни его былого могущества. И самое главное — как его отец покинул ее. Она всегда ненавидела Рэма из-за его отца. Она не уставала повторять ему о том, что нисколько не сомневается — сын никогда не любил ее, даже в младенчестве.

Он ощутил к ней что-то вроде жалости. Ее темные волосы были аккуратно уложены в прическу служанкой, которую она стегала розгой, когда девушка чем-то вызывала ее неудовольствие. Прическа выглядела немного старомодно — вне всякого сомнения, так укладывали волосы там, в Корамвисе, исчезнувшем с лица земли. Шпильки блестели фальшивой позолотой, а ее уши оттягивали тяжелые черные жемчужины — искусственные, получавшиеся, когда вместе с песчинкой в тело моллюска впрыскивали черную тушь.

Она взглянула на него, и ее переносицу прорезали глубокие складки, уголки сухих губ дернулись вниз.

— Я не видела тебя уже больше года, а теперь ты вламываешься сюда в таком виде и с таким позором. И я еще должна ухаживать за тобой? Как, скажи на милость? Что он скажет мне, когда вернется?

— Твой дружок-купец не скажет ничего, если у него есть хоть немного ума. Кроме всего прочего, он получит денег из сундуков принца, которому я служу.

— Да, это может ему понравиться, — сказала она язвительно.

— Или он может взять одну из своих веревок и повеситься.

Сквозь рубаху, которую кое-как набросили ему на плечи, он чувствовал, как сочится, запекаясь коркой, его кровь. Комната закружилась, и прежде чем Рэм успел что-либо сообразить, он рухнул на колени, и его стошнило прямо ей под ноги.

Она брезгливо отскочила, осыпав его бранью. Под конец, видимо, исчерпав все ругательства, она выговорила его имя — с таким презрением, на какое только была способна.

— Даже королей иногда тошнит, матушка, — отозвался он, сплюнув.

— Рармон! — завизжала она, давясь злобой. — Рарнаммон...

Он поднялся, и боль, пронзающая тело, наполнила его отчаянием. Судя по всему, дела здесь шли неважно, поскольку торговец пенькой, недавний покровитель его матери, и двое из трех слуг были в отъезде. Сырая кладовая, которую те занимали, стояла пустая, и Рэм мог отлеживаться там. От щедрот Кесара его будут кормить и, возможно, даже проследят за тем, чтобы он остался в живых.

Рэм терпеливо дожидался, когда поток ее жалоб иссякнет, зная, до какой степени бесполезно взывать к ее милосердию. Ребенком он уже раз или два тщетно пытался делать это, когда Лики била его головой о стену или когда, поймав его на воровстве из ее кармана, сунула его руки в кипяток.

Когда-то она была очень хорошенькой, но в какую же уродину превратилась сейчас! Его чуть было не стошнило еще раз, но каким-то чудом он сдержался, зная, что она сочтет это новым оскорблением, и все это будет тянуться до бесконечности.

К середине дня колесница преодолела изрядный отрезок белой дороги, ведущей из Истриса в Иоли и занимающей двое суток. К исходу дня предполагалось добраться до берега узкого пролива, в котором лежал островок Анкабек. Ночевать собирались в скромных придорожных гостиницах, которые были заранее оповещены. Дорога была прекрасной, а в жаркую пору вряд ли что-то могло задержать небольшой караван, пусть даже его скорость и без того была невелика. Хиддраксы, чистокровные скакуны, обычные в сердце Виса, были далеко не столь свойственны Кармиссу, а лошади из Шансара-за-Океаном совершенно не выдерживали долгих путешествий и встречались еще реже. Поэтому колесница была запряжена породистыми зеебами, способными идти вскачь, но весьма недолго.

Принцесса сидела в подушках, читая или просто глядя по сторонам на подсвеченную солнцем дымку. Девушка, ее спутница, флиртовала с одним из двух всадников, сопровождающих колесницу. Если повезет, небольшой кортеж вполне мог вернуться обратно в столицу еще до того, как на небе вспыхнет Застис.

Золотистый день полыхнул огненным закатом, клонясь к сумеркам. Они ехали по холмистой местности, которая завтра должна была плавно перетечь в Иоли, выйдя к северному взморью. Показались башенки постоялого двора, а над их крышами уже загорались первые звезды.

Прежде чем войти во двор, Вал-Нардия прикрыла лицо покрывалом. Ее мантии, эскорта и служанки было вполне достаточно, чтобы внушить уважение, не вызвав при этом ненужной суматохи. Одна из младших принцесс, она путешествовала просто как знатная дама. Так ее и приняли на постоялом дворе.

В комнатке, которую ей отвели на верхнем этаже второй башни, она поужинала тем, что ей принесли. Вино было желтым — такое делали на Равнинах. Виноградники Кармисса, сожженные двадцать лет назад, когда его побережья обстрелял флот из-за океана, до сих пор не вошли в полную силу. Напитками этого края стали пиво и жгучее белое пойло из раздавленных и перебродивших ягод.

За открытыми ставнями безраздельно властвовала ночь. Вал-Нардия отослала девушку и осталась одна.

Она уселась в кресло, раскрыв книгу, но ее боязливые мысли бродили где-то далеко. До нее донеслись звуки музыки — мелодия была неистовой и завораживающей. Пели песню, и против воли она вслушалась, пытаясь разобрать слова. Ей удалось различить всего одно или два, долетевшие до нее сквозь толстый пол и через открытые окна нижнего этажа, но внезапно она уловила имя — «Астарис». Значит, это была песня о Ральдноре, сгинувшем герое-полукровке, и о кармианской принцессе, его возлюбленной, красноволосой Астарис, которая, как говорили, была прекраснейшей женщиной в мире.

Вал-Нардия невольно коснулась своих густых волос. Когда песня кончилась, девушка отправилась в постель.

Она лежала на подушках с широко раскрытыми глазами. Шумный постоялый двор уже утих, а Вал-Нардия еще долго смотрела в ночь за окном, время от времени вполголоса бормоча известные ей ритуальные молитвы Анакир, Повелительнице змей — ибо она одна стояла между Вал-Нардией и ее снами, полными ужаса и страсти. Наконец она все-таки уснула, и ей привиделся брат, стоящий на высоком холме у моря, которое волновалось под порывами ветра. Она поняла, что позвала его — он придет к ней, и тогда ей не будет спасения. И в ее сне все так и было.

Они охотились, и охота вышла удачной. Возвращаясь обратно в сумерках по городским улицам, полным грохота колес и цокота копыт, король, как всегда, выделялся из своей свиты — золотая смеющаяся фигура на янтарном коне. Звенели приветственные крики, женщины, свешиваясь с балконов, бросали вниз цветы. Сузамуну эм Шансару нравилась грубоватая шумная простота его прежнего двора среди родных болот и скал, и он перенес ее и сюда. Болтали, что в молодости, годы спустя после того, как присвоил корону Кармисса, он переодевался то нищим, то гончаром, то скотоводом и бродил по городам, как когда-то делали боги, играя с человечеством. Тех, кто был добр к нему, он впоследствии награждал — любезным дамам жаловал ларцы с драгоценностями, какому-то конюху, бросившему несчастному попрошайке монетку, подарил жеребца. Тех же, кто плохо обходился с ним в его странствиях, он вызывал к себе во дворец и открывал страшную правду, лишая бедняг дара речи. Наказание было заслуженным, ибо те, кто не узнавал своего короля по цвету волос или кожи, должны были понять, что это он, хотя бы по резкому акценту и ломаному языку Висов.

Однако в последние десять лет он немного смягчился, предпочитая, чтобы его знали тем, кем он был — аристократом и повелителем. Былой титул «Король-пират», прежде забавлявший Сузамуна, теперь мог заставить его нахмуриться и прикрикнуть на того, кто произнес это вслух. В жены он брал только своих соотечественниц, а его немногие висские любовницы как одна осветляли волосы и белили кожу.

Процессия ввалилась во дворец, и веселый шум тут же разнесся по всем его уголкам — топот ног и лязг оружия, собачий лай и шипение охотничьих калинксов, но все перекрывал гомон людей, желающих веселиться. Сузамуну был по душе почти любой шум. В длинный зал, сверкающий огнями, вбежали менестрели, и он наполнился пением смычков и грохотом барабанов.

Неожиданно Сузамун, только что оглушительно хохотавший, умолк. Его светлые брови грозно сдвинулись.

В зал вошел Кесар эм Ксаи с парой совершенно одинаковых черных калинксов, шествующих перед ним на поводке, и одним из своих солдат за спиной.

Казалось, что Кесар, которому не повезло родиться с черными волосами Виса, надменно выставляет напоказ эту черноту. Его гвардия — ни для кого не было секретом, что ее число далеко превышает дозволенный десяток — на всех церемониях появлялась исключительно в черных кольчугах. Сам он обычно, как и сегодня, одевался в черное, оживленное лишь роскошным оплечьем с ало-золотой огненной ящерицей, которую эм Ксаи избрал своим гербом. Амрек, проклятый тиран и угнетатель Дорфара, тоже носил черное, точно подчеркивая предпочтение, отдаваемое своей расе. А Кесар... даже его калинксы были черными, как ночь. И, разумеется, великолепными. Где только он брал деньги на покупку или разведение таких зверей? Мать почти ничего не оставила ему после себя, а отец-шансарец и вовсе не озаботился такими мелочами.

Сузамун изучал калинксов — их холодные голубые глаза источали злость, но рука, держащая поводок, непререкаемо правила ими. На сегодняшней охоте они преследовали добычу вместе со всеми и первыми загнали зверя, действуя слаженно и в то же время отдельно от прочей своры, что было большой редкостью. Сузамун тут же испытал острое желание заполучить их, но королю было неприлично и неудобно требовать чего-либо от младшего принца. Почему-то эм Ксаи постоянно вызывал у него беспокойство.

Король остерегался Кесара — и не любил его. То, что столь незначительная персона привлекает к себе такое внимание, уже само по себе было предосудительно.

Кесар неторопливо дошел до конца зала, где среди своих братьев и фаворитов стоял его повелитель. С появлением принца зал выжидающе притих, так что стала слышна мелодия, которую наигрывали музыканты. Кесар в упор посмотрел на короля — ленивым, непроницаемым и бесстрастным взглядом — и лишь потом отвесил изящный легкий поклон.

Два калинкса, камнем застывшие на плетеных поводках, прижали увенчанные кисточками уши. Злобные твари восприняли злость короля и теперь показывали ее всем собравшимся.

— Мы весьма вовремя устроили охоту, — рассмеялся Сузамун. — Ты приятно провел время, Кесар?

— Да, мой повелитель, — принц чуть усмехнулся. Оба они говорили на языке родины Сузамуна, нынешнем языке кармианского двора.

— Тебе стоит поблагодарить за это своих котиков.

— Верно, мой повелитель. Дорфарианские калинксы обычно бывают лучше всех.

Сузамун метнул на них жадный взгляд. Во имя янтарных сосков Ашары, почему такое ничтожество владеет столь великолепными зверями?

— Дорфарианские, говоришь? Должно быть, они обошлись тебе недешево.

Кесар снова усмехнулся.

— Несомненно, мой повелитель. Но я купил их не ради своего удовольствия. Сегодня я желал испытать их в деле, чтобы убедиться, действительно ли они стоят таких денег. И, поскольку это так, я буду счастлив, если ваше величество окажет мне честь, приняв их в дар.

Толпа негромко ахнула, послышались смешки, потом аплодисменты.

Потребовать их было неудобно — теперь же стало неудобно отказаться от них.

Теперь усмехнулся Сузамун. Он щелкнул пальцами, и мальчишка-грум тут же подскочил, чтобы принять поводок у Кесара. Выученные в совершенстве, коты не издали ни звука протеста, хотя уши у обоих встали торчком. Их торжественно вывели из зала. Сузамун взял себя в руки, подошел к Кесару и обнял его.

Придворные снова зааплодировали.

Подали ваткрианское вино, и Кесар выпил с королем и его братьями. Уль склонился к уху Сузамуна.

— Я не забыл, — кивнул король. — День — забавам, вечер — делу. Господа, следуйте за мной наверх. Ты тоже, эм Ксаи. Можешь оставить здесь своего солдата.

Поднявшись по лестнице, они вошли в один из залов Совета. Там уже горели светильники. Стену украшала выложенная мозаикой карта мира, включающая и очертания второго континента. Названия наиболее значительных стран и их главных городов были выложены золотом, и сильнее всего бросалось в глаза слово «Шансар». В разделяющих их морях резвились мозаичные рыбы, а подводные вулканы изрыгали киноварь.

Сузамун направился прямиком к карте и встал, разглядывая ее. Когда он обернулся, его лицо было самодовольно-царственным и напыщенным. Он быстро обвел взглядом собравшихся, точно убеждаясь, что никто не насмехается над ним. Но среди них не нашлось такого глупца. Даже заносчивый Кесар принял непроницаемый вид, время от времени чередуя его с вежливой улыбкой или столь же вежливым выражением внимания.

— Сегодня твоя сестра отбыла на Анкабек, — произнес король.

— Да, мой повелитель.

— Мы с удовольствием исполнили ее желание посвятить жизнь Ашаре, единственной истинной богине.

Кесар поклонился.

— Вал-Нардия так и лучилась благодарностью, мой повелитель.

Король бросил недоверчивый взгляд на молодого человека, но его поведение было безукоризненным.

— А ты? — спросил Сузамун. — Как мы поступим с тобой?

— Мой король знает, что может распоряжаться мною, как посчитает нужным.

Сузамун ткнул рукой в карту.

— Закорис, — произнес он. — Все мы помним, не так ли, как мой собрат из Вардата взял черный Закорис и как тот пал? И как потом потерпевшие поражение закорианские лорды вторглись в Таддру? Теперь они обосновались на северных побережьях Таддры и оттуда нападают на Дорфар. Мой собрат из Дорфара, король Ральданаш, сын Ральднора, уведомил меня, что эти пираты опустошают его северные берега. Гарнизоны северо-восточных городов Кармисса также послали мне известие, что там были замечены так называемые вольные закорианские разбойники, а на берегах Дорфара — костры.

Пятнадцать лет назад все это вполне могло позабавить Сузамуна, Короля-пирата, но сейчас он ни словом, ни жестом не упоминал о своем прошлом.

— Ради безопасности Кармисса и дабы проявить заботу о землях Повелителя Гроз, — важно изрек он, — я решил послать войско и флот, чтобы разбить этих пиратов. Я лично участвовал в морской битве при Карите, когда Висы подожгли воду и волны побелели от костей желтоволосых людей.

Похоже, его братья тоже вспомнили это. Их лица были неподвижными. Немногие советники-Висы, находившиеся в зале, опустили глаза. Один лишь Кесар в своих черных одеждах не отвел взгляда, и его глаза встретились с глазами короля.

— Командование этими силами я намерен поручить человеку молодому и решительному, который пока не слишком известен в Кармиссе, но отнюдь не потому, что лишен достоинств, — если в его словах и крылся сарказм, то король никак не подчеркнул его. — Принцу из старинного королевского рода, в чьих жилах течет кровь народа богини. Кесар эм Ксаи, я предлагаю этот пост тебе. Ты примешь его?

— Вы делаете мне честь, повелитель, — лицо Кесара осталось неподвижным. Он просто продолжал смотреть в глаза королю. Сузамун пожал ему руку, а присутствующие в зале члены Совета сердечно поздравили его.

Вольные закорианцы плавали небольшими группами, но было очевидно, что флот, который отправит против них Сузамун, будет ничуть не больше. Кроме того, это будет флот, расслабившийся за мирное время и по большей части висский, поскольку те шансарцы, кто хотел остаться под парусом, вернулись на родину. К этому стоило прибавить отсутствие подготовки, небольшие размеры кораблей, обленившееся флотское командование, а в довершение всего — поставленного во главе захудалого принца, опытного в морских сражениях ничуть не больше, чем огненное существо с его герба, саламандра.

Все это можно было представить как блестящую возможность выдвинуться. Но с равной вероятностью это могло стать верной дорогой к бесчестью и бесславной гибели.

Долгий северный закат почти догорел, когда, разрезав розовую воду, к каменному берегу Анкабека со скрежетом пристала барка. Им все-таки не удалось избежать задержки — один из зеебов потерял подкову, пришлось на несколько часов остановиться в блистательном Иоли. Но, разумеется, барка дождалась их, так что их прибытие на место стало лишь делом времени — море было спокойным, и таинственный островок, вырастая перед ними из путаницы света и теней, казался зачарованным, священным — каким ему и полагалось быть.

Вар-Нардия смотрела на него со странной тоской, тронутая красотой открывшегося вида в последних болезненных отблесках зари.

На пригорке над пристанью приютилась деревушка. К песчаному берегу двигались мужчины с факелами в руках, среди которых виднелась единственная женщина, похожая на призрак. Сумерки почти сомкнулись над островом.

Свита принцессы уже вернулась на барку, лишь девушка-горничная, задержавшаяся с вещами, вдруг расплакалась и кинулась целовать руки Вал-Нардии. Принцесса принялась ласково утешать служанку, но все ее внимание было приковано к женской фигуре, идущей среди факельщиков. Потом та подошла, и служанка упала на колени.

Женщина была с Равнин. В этом не могло быть никакого сомнения. Ее волосы под дымчатой вуалью были светлее утреннего неба. На льдисто-белом лице горели глаза, золотые в свете факельных огней.

Она оглядела Вал-Нардию, казалось, пронзая ее насквозь. Принцесса не противилась этому взгляду, наоборот, глазами, разумом и душой раскрылась ему навстречу, не чувствуя никакого страха, лишь безмерное изумление. Неужели Равнинная жрица прочла ее мысли? Что ж, тем лучше. Пусть все ее грехи и печали выйдут наружу. Тогда она может со временем надеяться на исцеление.

— Мы ждали вас, госпожа, — сказала женщина ровным негромким голосом. Эта фраза заключала в себе всю учтивость той, кто, будучи дочерью богини, могла позволить себе великодушие.

— А я, — тихо произнесла Вал-Нардия, — жаждала оказаться здесь.

Жрица бросила взгляд на факельщиков, которые подхватили скудный багаж Вал-Нардии. Они зашагали обратно, мимо деревушки, поднимаясь выше по склону. Не сказав больше ни слова, жрица двинулась за ними, и Вал-Нардия последовала ее примеру.

Барка уже почти скрылась за краем воды.

Темная тропинка перед ними уходила в еще большую тьму, теряясь меж высоких деревьев. Их листья, выхваченные из темноты танцующими огнями факелов, оказались красными — то были священные деревья из храмовых рощ Равнин. Налетевший вечерний бриз наполнил рощицу звенящим шелестом, играя тонкими дисками из светлого металла, свисающими с веток. Они шли уже почти час.

Храм Ашары, она же Ашкар, она же Анакир, стоял на самой верхней точке островка. Черный в черноте ночи, без единого огонька, без каких-либо украшений, он отличался от храмов Равнин лишь размерами. Вертикальная щель двери была очень высокой. Процессия ни звуком не обнаружила своего присутствия, но черные двери распахнулись внутрь. За ними забрезжил тусклый свет — единственный признак жизни, теплившейся в храме.

Факельщики аккуратно опустили свою ношу прямо на пороге, развернулись и двинулись обратно. Они были Висами или полукровками, кармианцами с примесью шансарской или ваткрианской крови, но обученными или вообще выросшими в другой традиции. Они вообще едва ли походили на людей.

Жрица встала на пороге.

— Ты входишь в Святилище богини, — произнесла она. — Всех, кто ищет Ее, она ждет. Тем же, кто не ищет Ее, нет пути сюда.

Казалось, что-то запело прямо в сердце Вал-Нардии — словно перезвон тех дисков, что висели на деревьях. Она быстро вошла в Святилище, и двери без чьего-либо видимого участия захлопнулись у нее за спиной.